Урок стенографии (джен)

Курсы стенографии наводили тоску. Да-да! Именно так. И зачем только нужно кому-то знать все эти непонятные точки, закорючки и значки? К тому же они отчего-то запоминались через раз. Если бы только не возможность той работы, о которой намекнул папа, то ноги Мишеля не было бы на этих занятиях. Порой и в школе живописи тоже было скучно, но всё же там можно было хотя бы немного развеяться, представляя себя среди клумбы с пионами. А можно было представить себя бьющим кувшины. Иногда было даже забавно рисовать, представляя разбитым именно тот кувшин, что преподаватель с такой гордостью ставил на подставку. Софи обычно хвалила рисунки Мишеля. Впрочем, она хвалила все, что бы он ни создал. Последнее занятие в школе живописи несколько отличалось от других: приглашенный художник, имени которого Мишель не знал, а впрочем, и не стремился узнать, предложил всем ученикам нарисовать то, что они больше всего любят. Или кого они больше всего любят.

Именно в тот момент Мишель впервые оказался в затруднении. Нет, ответ на этот вопрос он знал. Любимой вещи у Мишеля не было, а человеком, которого Мишель любил больше всех на свете, была Софи, его мать. Но будет ли так всегда? Мишель и сам уже не помнил, что звали ее совсем не Софи. Память ему услуживо подсовывала имя «Ивонн», каждый раз, когда он видел недовольное лицо отца. Отчего-то в беспорядке их квартиры, прозванной тетей Леони «цыганской кибиткой, полной сумасшедших», именно эта неправильность имени сбивала Жоржа больше всего. Мишель иногда и сам запутывался в привычном хаосе. Интересно, а что же послужило их первопричиной? Когда же впервые их дом превратился в цыганскую кибитку, трясущуюся на ухабах провинциальных дорог? Болезнь ли Ивонн, ее равнодушие к мужу или ее безмерная любовь к сыну… Что же из перечисленного превратило жизнь обычной буржуазной семьи с небольшим достатком в жизнь кочующего цыганского табора, который, тем не менее, не сдвигался с места?

Однако задумываться всерьез и надолго, тем более о таких философских вопросах, Мишель не умел. В конце концов, это был его дом, и именно в нем он чувствовал себя лучше всего. Уже давно ему не кидались в глаза разбросанные вещи, грязное белье не вызывало удивления, а засоренная ванная была лишь предлогом для того, чтобы умыться в одном из фонтанов Парижа. Впрочем, беспорядок в квартире имел привычку незаметно исчезать. Только Мишель никак не мог понять, где он чувствовал себя более неуютно — в хаосе, в который он сам привносил немалую лепту, или в порядке, который, казалось, появлялся с одним взмахом руки тети Леони. Тетя Леони категорически не вписывалась в цыганскую жизнь семьи Мишеля. Интересно, ей когда-нибудь надоест наблюдать за всеми ними? За Жоржем, который в своем стремлении усовершенствовать подводное ружье системы «Ле Приер» превращался в сущего ребенка, любящего Жюля Верна и мастерящего всякую всячину? За Ивонн, которая, несмотря на свое стремление все знать, на самом деле знала катастрофически мало? За Мишелем, который сам не заметил, как вырос, превратившись из ребенка в молодого красивого мужчину? Бросит ли когда-нибудь она их? Надоест ли ей быть той каменной грядой, на которую, словно бык на тореадора, бросаются волны неустроенного быта и цыганской неуемной жажды жизни? Или тете Леони доставляет удовольствие быть олицетворением порядка в их вечном хаосе? Мишель улыбнулся, вспомнив последнюю гневную отповедь Леони по поводу отсутствия в доме сахара. Все же тетя Леони слишком непонятная, но даже это не заставляло Мишеля думать о ней подольше. Проведя очередную черточку и написав рядом с ней букву, Мишель снова уставился в окно.

Интересно, а какое время года за стеклом? Это на самом деле было странно. Выгоревшая трава навевала мысли о лете, но ярко цветущие розы, чей аромат, казалось, проник по всюду, внезапно вызвали воспоминание о весеннем дне много лет назад, когда Софи — или всё же Ивонн — ещё покидала свой дом и водила маленького Мишеля смотреть на цветущие кусты в парк. Запах сегодняшних цветов был совсем не похож на тот, что разливался в воздухе тем воскресным днем. Мишель нахмурился. Он никак не мог вспомнить, кто был тогда с ним на прогулке, кроме матери. Леони? Она слишком практична, чтобы тратить время, бездумно бродя по аллеям. Отец? Или уже тогда он был столь увлечен своими изобретениями, что у него не оставалось времени ни на что другое? Карандаш Мишеля остановился. Все же глупое занятие писать эти запятые. Хотя, если соединить несколько из них вместе, то получится тот цветок, который маленький Мишель сорвал в парке много лет назад, оцарапавшись при этом до крови. Он не мог вспомнить, заплакал ли он тогда. Или желание сделать приятное Софи пересилило колючую боль. Мишель недовольно стукнул карандашом об стол, невольно привлекая внимание других желающих освоить эту скучную стенографию. Впрочем, никогда чужое внимание не отвлекало Мишеля от его мыслей. Тем более, мозаика из событий далекого воскресного дня никак не желала выстроиться в классически правильный рисунок, потому что то там, то там зияли черные дыры. Как же тетя Леони умудряется помнить каждую мелочь? Сколько ей для этого нужно, наверное, прикладывать усилий? Или её мозг был построен совсем не так, как у других? Интересно, а кто создал модель тетушки Леони? Уж точно не Жорж! Несмотря на свое увлечение строгими пропорциями вооружения, ему точно было не под силу создать столь совершенный аппарат с такой четкостью видящий все наоборот, нежели сам Жорж.

Забавно — если эти странные значки соединять, как захочется, на линованном листке бумаги может появиться профиль Софи. А она бы, наверное, разозлилась, узнав, что Мишель находится здесь, а не корпит над очередным цветком в художественной студии. И вообще у Софи старомодные понятия о жизни. Разве можно быть уверенной, что ее приказы будут сильнее природного любопытства Мишеля? Неужели она думает, что он в свои двадцать два года даже ни разу не был в классе обнаженной натуры? Тетя Леони наверняка сказала бы, что это абсурд. В этом, как в немногом другом, Мишель с ней был полностью согласен. Может быть, он и забывал, что он уже давно не ребенок, как хотела Софи, но было бы странным полагать, что время от времени сама жизнь не напоминала Мишелю о его возрасте.

И все же — какой преподаватель зануда! Неужели непонятно, что в этом классе, в котором не протолкнуться среди молодых людей и девушек, которые могут стать конкурентами для Мишеля на место секретаря, всегда найдется хоть один человек, не понимающий, зачем он сюда пришел. И действительно, что такое та свобода от скучного прозябания в родном доме, которой поманил Мишеля его отец, по сравнению с улыбкой Софи, которая желала бы, чтобы Мишель всегда был рядом с ней? Интересно, кто же в конце концов победит? Неужели тетя Леони? Скорее всего, так оно и будет. А окончательную победу одержит тот, чью сторону она примет. Но на самом деле Мишеля подобное интересовало меньше всего.

Глупый карандаш все же выскользнул из руки, прокатился по столу и со стуком упал на пол. Мишель обреченно вздохнул и тут же задумался, вспомнив, что та роза, которую он сорвал много лет назад для Софи, была такого же цвета, как кровь самого Мишеля, закапавшей из расцарапанной руки.

— Мсье, вы уронили, — женский голос разбил почти собранную мозаику того воскресного дня. — Мсье, возьмите.

— Не зовите меня мсье, — Мишель поднял голову и улыбнулся стоящей рядом с его столом девушке. — Так зовут только стариков.

— Как же мне вас называть? — девушка улыбнулась.

— Меня зовут Мишель.