Вдохнуть его сталь: слияние с запретным. (джен)

Бруклин пыхтел июльской духотой, но в крошечной квартирке Роджерсов веяло вечным сквозняком отчаяния. Стив, больше похожий на стебелек пшеницы после урагана, сидел за кухонным столом, пытаясь вдохнуть жизнь в очередной эскиз. Его карандаш скользил по бумаге, выводя не абстракции или пейзажи, а знакомые, сводящие с ума очертания: мощные плечи, четкий профиль, стальной взгляд. Джеймс «Баки» Барнс. Вернувшийся Зимний Солдат. Мысль о нем заставляла кровь приливать к Стивовым щекам странным, смущающим образом, смешивая радость с чем-то теплым и тревожным, что он боялся назвать.

Возвращение Баки было окутано дымом и слухами. Говорили, что его подобрали полумертвым после падения с поезда где-то в Альпах. Говорили о плене, пытках, о том, что он стал оружием — страшным, безжалостным. Он вернулся не героем, а тенью, но тенью, от которой у Стива перехватывало дыхание, чья мощь и опасность завораживали Стива, вызывая неловкое, навязчивое любопытство к каждой части его тела, к его силе.

И вот он был здесь. Жил этажом выше. И Стив горел. Не болезнью — завистью. Белой, жгучей, всепоглощающей.

Завидовал он всему. Завидовал тому, как Баки казался высеченным из гранита — широкие плечи, рельефные мышцы, проглядывающие сквозь простую хлопковую рубашку. Его легкой, хищной походке. Завидовал его росту! О, этот проклятый рост! Баки мог спокойно достать книгу с верхней полки, не вставая на цыпочки и не рискуя рухнуть от головокружения. Любовался его бионической рукой. Ее плавной, нечеловеческой силой, ее видом — хитроумным сплетением казавшихся живыми пластин, и особенно красной звездой, холодно поблескивавшей на плечевом суставе. Символом силы, которой Стиву так отчаянно не хватало.

Но больше всего Стив завидовал ауре. Ауре Зимнего Солдата. Баки не нужны были слова или угрозы. Он входил в комнату в своей неизменной черной водолазке, в темных брюках, в тяжелых, не по сезону, ботинках — и воздух сгущался. Шумные соседи по подъезду замолкали, заслышав его шаги на лестнице. Продавцы в лавке становились невероятно услужливыми. Даже местные хулиганы, терроризировавшие квартал, растворялись, как дым, завидев его силуэт в конце улицы. Он просто был. И этого было достаточно, чтобы внушать трепет. Трепет, который Стив ощущал каждой клеточкой своего тощего тела, смешанный с чем-то еще… колючим, невысказанным. Чем-то, что заставляло сердце биться чаще, когда он слышал его шаги над головой.

И Стив, втайне от самого себя (а может, уже и нет), начал подражать. Подражать Баки. Это принимало комичные формы.

Увидев, как Баки бесшумно крадётся по темному двору (проверяя периметр? привычка?), Стив пытался повторить. Выглядело это как агония длинноногого жука: он прижимался к стене, замирал, зажмурившись, потом делал резкий, нелепый выпад вперед, спотыкался о собственные ноги и чуть не падал лицом в куст бузины. Он ловил на себе насмешливый взгляд соседского кота и чувствовал, как пылают уши.

Он пытался копировать его манеру сидеть — развалясь, чуть откинувшись, одна нога выставлена вперед, обычная рука лежит на колене. Только вместо властной расслабленности получалась поза человека, ждущего приступа астмы. Он пытался перенять его немногословность. Но стоило Стиву замолчать и нахмуриться, пытаясь выглядеть загадочно и угрожающе, как кто-нибудь обязательно спрашивал: «Стив, у тебя опять голова болит? Или желудок?»

Но самым ярким, самым сокровенным доказательством его одержимости стала… втулка от туалетной бумаги и красный карандаш. Однажды, рисуя ту самую звезду — символ силы на руке Баки — он машинально начертал её жирным красным контуром на картонном цилиндре. Глядя на алый знак, он вдруг представил её… на своем плече. Как ту, стальную. Он аккуратно разрезал ее вдоль, чтобы можно было надеть на руку. Получился жалкий картонный браслет с кривой звездой. Стив натянул его на свою тощую левую руку, засунув под рукав рубашки. Он выпрямился, пытаясь придать руке угрожающую неподвижность Баки. Картон давил, елозил, но Стив чувствовал прилив странной уверенности и... смутное удовольствие от того, что на его коже лежит что-то, символизирующее его. Это был его талисман, его смешная попытка прикоснуться к силе и к нему.

Однажды, когда Стив, задумавшись, машинально поглаживал рукав над картонным "усилителем", дверь распахнулась. Вошел Баки. Его острый взгляд скользнул по Стиву, по его руке, прижатой к телу, и… остановился на красном краешке картона, выглядывающем из-под закатанной манжеты. Стив замер, чувствуя, как горячая волна стыда и чего-то еще, будоражащего, поднимается от шеи к лицу. Но Баки лишь слегка приподнял бровь. И… улыбнулся. Не широко, не насмешливо. Уголки его губ дрогнули в едва уловимом, почти невидимом движении. Но Стив поймал его. И этот намек на улыбку обжег его сильнее любой насмешки. Он бросился в свою комнату, прижимая картонную звезду к бешено колотящемуся сердцу.

Но кульминация настала ночью. Образ Баки — его сила, его незыблемость, его маска — не отпускал. Та самая, страшная: жесткая, из полимерного композита или металла, закрывающая нижнюю часть лица от носа до подбородка, со встроенными фильтрами, которые очищали воздух от всего — пыли, газа, а может, и человечности. Она делала его взгляд — и без того ледяной — еще более пронзительным и отстраненным. Баки хранил ее в запертом ящике тяжелого старого шкафа в своей комнате, доставая лишь изредка, как проклятый артефакт прошлого.

Соблазн был слишком велик. Сердце Стива колотилось, как барабанная дробь для арестанта, когда он, босиком, бесшумно прокрался по темному коридору в комнату Баки. Дверь была приоткрыта. Внутри царила тишина, нарушаемая лишь ровным, глубоким дыханием спящего. Запах Баки — кожи, металла, — ударил в ноздри, заставив Стива на мгновение замереть. Он подкрался к шкафу. Замок на ящике был простым. Стив, дрожащими пальцами, поддел его отверткой, найденной в кухонном ящике. Тихий щелчок. В ящике, на темной ткани, лежала она. Маска Зимнего Солдата. Холодная, тяжелая, пугающая. Стив схватил ее, словно раскаленный уголь, и выскользнул обратно, оставив дверь приоткрытой.

Он забежал в ванную, куда пробивался лишь свет от уличного фонаря. Там он подошел к зеркалу над раковиной. В темноте его собственное отражение было бледным призраком. Он поднял маску. Медленно, с благоговением, страхом и запретным трепетом от прикосновения к вещи, которая касалась его кожи, надел её на лицо.

Она была чужой и безжалостной. Жесткий материал плотно облегал его узкие скулы, нос и хрупкий подбородок, но сидел криво, слишком велик, подчеркивая его слишком выразительные глаза и бледный лоб — резкий контраст с тем, как она сидела на Баки, сливаясь с его мощным овалом лица. Его дыхание стало громким, горячим и влажным внутри маски. И вдруг — тихий, но отчетливый щелчок. Зажужжали встроенные фильтры. Поток очищенного воздуха ударил в лицо — холодный, чистый, без запаха, абсолютно стерильный. Так дышал он. Воздух его мира, мира силы и холода. Роджерс втянул его, пытаясь представить, как этот воздух наполняет легкие Зимнего Солдата.

Потом Стив посмотрел в зеркало. И замер.

Отражение было нелепым и жалким. Худая шея, торчащая из ворота пижамы, казалась еще тоньше под громоздкой маской. Узкие плечи терялись. Бледный лоб и широко открытые, испуганные глаза Стива выглядели чужеродно над этой стальной/керамической громадой, созданной для другого лица, другой силы.

И тут Стив почувствовал его. Не физически, а всем нутром. Представил, что из зеркала на него смотрит не его жалкое отражение, а сам Зимний Солдат. Мощный подбородок, скрытый маской, твердую линию скул под ней. И главное — глаза. Те самые, стальные, нечеловечески проницательные, лишенные тепла, смотрящие прямо на него, Стива, из зеркального стекла. Холодные, оценивающие, полные легкой, безжалостной насмешки.

Что бы он подумал? Стив почти слышал этот внутренний голос, лишенный эмоций, как стерильный воздух внутри маски:

"Посмотрите на это. Хилый щенок. Надел мою кожу. Дышит моим воздухом. Играет в мою силу. Смешно. Жалко. Трогательно в своей наивности. Он хочет быть оружием? Он не понимает, что это за груз. Не понимает цены этой стали и этого льда. Он видит мощь, а не пустоту внутри. Мечтает о трепете, который я вызываю, не зная, что этот трепет — отпечаток боли. Он тянется к силе, как мотылек к пламени, не ведая, что это пламя может его испепелить. Глупый... храбрый мальчишка."

Стиву стало невыносимо стыдно. Его восторг от прикосновения к атрибуту силы сменился жгучим осознанием своей нелепости, своей непринадлежности к этому миру стали и фильтрованного воздуха перед этим воображаемым, леденящим взглядом. Он был жалким подражателем перед лицом настоящей, выстраданной мощи. Его дыхание, громкое в маске, участилось, превратившись в прерывистые всхлипы. Он дернулся, чтобы сорвать ее, спрятать позор. Но пальцы скользнули по гладкому, холодному пластику/металлу. Этот стерильный воздух, этот вес, этот взгляд, который он сам же и вызвал в своем воображении — все это держало его. Он снова посмотрел в зеркало. В воображаемые глаза Зимнего Солдата. И сквозь стыд и унижение, он ощутил странную, извращенную близость. Он дышал его воздухом. Он носил его маску. Он был смешон, но он прикоснулся к самой сути его. Хотя бы в своем безумном воображении. Сердце Стива бешено колотилось, но теперь не только от страха разоблачения, а от восторга, от иллюзии силы, от головокружительного ощущения слияния с объектом своего тайного обожания и зависти. Он был им. Хотя бы на мгновение, в темноте ванной комнаты. И это прикосновение, даже такое, заставляло его сердце бешено колотиться смесью страха и запретного влечения.

Стив не видел, как в темном проеме коридора действительно замерла фигура. Баки, чей острый слух уловил щелчок фильтров и прерывистое дыхание за дверью ванной, стоял, прислонившись к косяку, скрытый тенями. Он видел все: тощую фигурку в пижаме, свою маску, сидящую на ней как чужеродный шлем, картонный "протез" на худой руке, всю эту картину жалкого и отчаянного подражания. Он видел, как Стив замер перед зеркалом, словно загипнотизированный собственным отражением — или тем, что он в нем увидел. Баки не шевельнулся. Не издал звука. Лишь наблюдал. И в его обычно холодных глазах мелькнуло то самое сложное сочетание: безошибочная насмешка, удивление, и... что-то похожее на понимание. Понимание этой странной, болезненной тяги к нему и к силе, которой сам он был так пресыщен. Он не вошел. Не прервал этот странный, интимный и жалкий ритуал. Просто стоял, как сама Тень, наблюдая, как его маленький, больной сосед снизу пытается украдкой вдохнуть глоток его ледяного, отравленного мира. Потом он так же бесшумно растворился в темноте, оставив Стива наедине с его воображаемым Солдатом, тяжелой маской и стерильным воздухом, пахнущим не принадлежащей ему силой.