Список для примирения (гет)

Торговый центр в этот вечер был наполнен живым гулом. Под потолками, теряющимися в высоте, колыхались серебристые гирлянды и сияли мягкие огни, переливаясь в витринах. Воздух был напоён запахом кофе и свежей выпечки из соседней кондитерской, где шумно переговаривались посетители. Мелодия рождественской джазовой композиции мягко тянулась откуда-то сверху, вплетаясь в смешанные голоса и стук каблуков по мраморному полу.

Маринетт замерла у одной из витрин. Её дыхание оставило лёгкий туман на стекле, а пальцы коснулись холодной поверхности, будто через неё можно было дотянуться до того, что находилось внутри. Плюшевый медвежонок с круглым животиком и смешной мордочкой сидел на яркой подставке, глядя на неё стеклянными глазами. Он был нелепо мил — как воспоминание из детства, которое не хочется отпускать.

— Феликс, — она повернулась к спутнику, и в её голосе было и ожидание, и мольба, — ну пожалуйста, выиграй его для меня.

Он остановился рядом. Высокий, в идеально сидящем пальто, с холодным отблеском в глазах, который так часто обманывал окружающих — под этой ледяной маской пряталось куда больше тепла, чем он готов был показывать. Но сейчас в его взгляде мелькнула едва уловимая улыбка, которую он быстро спрятал.

— Нет, — произнёс он коротко.

Нет? Просто "нет"? Даже не попытается? — Мысль пронзила Маринетт, и её плечи слегка опустились.

— Почему? — Её голос дрогнул будто струна.

— Потому что тебе уже девятнадцать, Маринетт, — он произнёс её имя чётко, почти отстранённо, — а ты всё ещё спишь с игрушками, как маленькая девочка.

Его слова упали между ними, как ледяные капли на кожу. Она почувствовала, как в груди что-то сжалось. Маленькая девочка. Разве любить мягкие игрушки — это смешно? Разве в мире, полном холодных людей, не нужно оставлять себе хоть немного тепла? Он же знает, что для меня это важно. Зачем было так говорить?"

Она надула щёки, скрестила руки и холодно бросила:

— А ты ведёшь себя, как свой отец. — Слова вырвались сами, острые, как осколки стекла. — Холодный и недосягаемый.

В этот момент в её голове мелькнули воспоминания о том, как Феликс порой копировал его манеру говорить — сдержанно, даже чересчур — и как иногда это раздражало.

Он сжал губы, не ответив. Ссоры на публике всегда были для него чем-то неприемлемым. А её полное обиды выражение лица уже привлекало любопытные взгляды прохожих.

Она резко развернулась, и каблуки застучали по мрамору быстрым, сердитым ритмом. Запах её парфюма — лёгкий, цветочный — ещё витал рядом, но Маринетт уже уходила прочь.

Феликс не стал догонять — лишь направился в другой отдел, где собирался выбрать обувь для их предстоящего пляжного отдыха на острове, подаренном отцом.

Опять. Опять я сказал лишнее.

* * *

Магазин обуви был освещён мягким жёлтым светом. На полках аккуратными рядами выстроились сандалии, шлёпанцы, лёгкие кеды. Феликс взял в руки пару пляжных шлёпанцев и повертел их, но взгляд был рассеянным. Перед глазами — её лицо, чуть нахмуренные брови, губы, плотно сжатые, чтобы не сорваться. Но, перебирая на полках сандалии и шлёпанцы, он всё больше погружался в неприятные мысли. Каждое слово, сказанное ею в ответ, было правдой, а его собственная реплика звучала в голове всё жестче.

Почему я всегда режу словами? Я же знаю, что для неё такие вещи — это не просто прихоть. Это кусочек её маленького, уютного мира. Она шьёт игрушки, хранит их, потому что в них — её истории, её радость. Я… идиот.

Он достал телефон. Пальцы набрали номер быстрее, чем он успел подумать.

— Алло? — Сонный голос брата прозвучал глухо. На фоне — щелчок двери, шорох шагов, лёгкий скрип кресла.

— Прости, забыл, что у тебя ночь, — виновато сказал Феликс, осознавая, что на другом конце планеты большинство уже спят. — Мне нужен совет. Я… сказал Маринетт, что она ведёт себя как маленькая девочка.

На том конце повисла пауза. Потом — тихое, но резкое:

— Ты издеваешься?..

Адриан прекрасно помнил Маринетт ещё со школьных времён. Её улыбка всегда напоминала солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи. Она шила, мечтала, верила в добрые мелочи. Она всегда бегала за ним, пытаясь признаться в своих чувствах, но зеленоглазый блондин упорно видел в ней лишь друга, готового прийти на помощь в любую минуту. Всё изменилось, когда он представил её своему старшему брату. Тогда Маринетт было шестнадцать, Феликсу — двадцать.

Сначала младший Агрест не мог понять, зачем его одноклассница с милыми хвостиками так часто наведывается в их особняк, неизменно держа в руках небольшой пакет с выпечкой из пекарни её семьи. Она всегда пробегала мимо его комнаты, направляясь прямо в соседнюю.

Однажды, решив проследить за этим, Адриан неожиданно оказался свидетелем странной сцены. Зайдя в комнату брата, он увидел спящую девушку с распущенными иссиня-чёрными волосами, переливающимися в солнечном свете. Она мирно лежала на подушке, повернувшись к нему спиной. Сам же Феликс сидел в одних домашних брюках у окна, откинувшись на стуле с мягкой спинкой. В руках он держал газету, а на столике рядом стояла чашка чая, вкус которого напоминал ему о Лондоне.

Когда она появилась в жизни Феликса, Адриан увидел в брате то, чего раньше не было — мягкость.

Адриан помолчал, потом сказал мягче:

— Фел, она живёт в мире, где можно радоваться облакам и дождю. Где кружка с фламинго — это не ерунда, а подарок, согревающий душу. Сделай что-то, что докажет, что ты ценишь её такой, какая она есть. Не покупай готовое. Собери подарок сам.

Феликс прикрыл глаза. В воображении уже вспыхнула картина: их комната, камин, она — сидящая на диване с этим медвежонком… и он, протягивающий ей коробку, собранную только для неё.

* * *

Поздним вечером дверь их спальни открылась тихо, чтобы не спугнуть тишину. Камин мерцал золотисто-оранжевыми языками пламени, стены отбрасывали тёплые блики. В воздухе витал аромат шоколада и ванили — её любимое суфле ещё дожидалось в вазочке.

Маринетт, полуспрятавшись за огромного плюшевого оленя, сидела на диване, поджав ноги. Её волосы мягкими волнами падали на плечи, блестя в свете огня.

Феликс вошёл с большой коробкой, перевязанной широкой лентой, и пакетом, из которого выглядывали цветные обёртки. Его шаги были тихими, но уверенными.

— Прости меня, ангел. — Его голос был глубоким и мягким. Он подошёл ближе, обнял её за талию и коснулся губами её шеи. — Открой.

Она взглянула на него украдкой. Лёд в его глазах оттаял, и там горело что-то тихое, но очень настоящее. Любопытство, как маленькая искорка, зажглось в её взгляде.

Крышка коробки поднялась. Внутри — розовая кружка с фламинго, золотая ложечка, набор для вышивки, мягкий плюшевый котёнок, блокнот в тканевой обложке, яркие ленты, стикеры и крошечные декоративные пуговицы. Каждая вещь лежала на своём месте, обёрнутая с заботой.

— Ты… всё это собрал сам? — Её голос был почти шёпотом.

— Каждую вещь — с мыслью о тебе, — тихо ответил он, и в этих словах было больше тепла, чем в любых извинениях.

Она прижала игрушку к груди, а потом потянулась и коснулась его губ. Поцелуй был мягким, почти невесомым, но в нём было всё — прощение, благодарность и любовь.

— Спасибо, — произнесла Маринетт. — Я люблю тебя.

— Я тебя тоже, — отозвался Феликс, притянув её к себе на колени.

И в тот момент всё — и медвежонок, и ссора, и резкие слова — растворилось в тепле их объятий.