Тара-Кереш (джен)

Тьму сменил глухой шум в голове и странное покачивание — словно на море. И боль, стоило слегка пошевелиться. Потрясенный, Авнард Меангар едва не подскочил, не зная, что думать, — и не понимая, как он вообще может думать.

Каково это — приходить в себя после собственной казни?

Мысли по-прежнему теснились в голове, будто пчелиный рой в имении на Ивиренаке. Не могло же все ему присниться? Нет, он помнил, как его вывели к крепостной стене, как связали руки и завязали глаза, хотя он пытался противиться, намереваясь умереть мужественно, как подобает невиновному. Перед тем он даже заметил мельком нескольких зевак-простолюдинов — никто из ивиренакских дворян не пришел смотреть на казнь — и простой сосновый гроб, предназначенный ему. Потом сержант рявкнул: «Огонь!» — и грянул залп, и настала тьма. Но теперь…

— Смотри, — раздался где-то поблизости голос, смутно знакомый. — Кажется, он приходит в себя.

В нос ударил противный едкий запах, заставил чихнуть. Боль тотчас усилилась, обожгла висок, правое плечо и бок и, кажется, левое бедро. «Значит, правда ранен, но не насмерть… Нет, солдаты не могли так дружно промахнуться… Выходит, стреляли нарочно…» Авнард судорожно вдохнул, пытаясь заговорить, но вырвался лишь слабый хрип. К губам тотчас поднесли что-то прохладное, влажное, и в рот полилась вода.

Еще одно усилие — и Авнард распахнул глаза.

— Ну как, живой? — произнес тот же голос. В нем слышалась добрая улыбка. — Для покойника выглядите неплохо.

Взгляд Авнарда наконец сделался четким, как и прочие телесные ощущения. Он лежал на чем-то жестком — должно быть, на койке в каюте, укрытый битым молью суконным одеялом. Почти над головой нависал низкий темный потолок, пахло солью, смолой и старой брагой.

Над ним склонились двое: Олрик, сверстник и сосед по имениям, и лейтенант Долаэд из тюремной крепости — что странно, не в привычном мундире, а в простом камзоле. Долаэд держал в руке подсвечник, по свечам бледно-желтого воска медленно ползли густеющие потеки.

— К-как? — только и смог выдохнуть Авнард.

— Вы только не тревожьтесь ни о чем, — быстро заговорил Олрик, заведя по привычке длинные волосы за уши. — Все слажено чисто, никто ничего не заподозрил. Долаэд хотел сказать вам заранее, но кто же знал, что комендант оставит с вами стражника на всю ночь и утро?

— Ничего, главное, что все получилось, — подхватил Долаэд. — И старый Гирс, лодочник, — человек сговорчивый, особенно за золото. Мы у него на борту, он довезет вас с Олриком до бухты Пиул на севере, а там сядете на корабль. Скажите спасибо Олрику, что он согласился поехать с вами — сами понимаете, я не могу отлучиться…

— А меня не хватятся, — прибавил Олрик. — Мои слуги загодя пустили слух, что я уезжаю на несколько месяцев по делам. Как раз вы успеете поправиться…

Друзья говорили наперебой, бледные и будто осунувшиеся — видно, у них все же был повод тревожиться. Авнард не стал гадать: голова все еще соображала с трудом, хотя сам замысел он понял. Воистину, в столь неспокойное время и с таким комендантом, как Ольфейст, иметь верного друга среди тюремных офицеров — небывалое везение.

Не успел он порадоваться, как внезапная мысль заставила его вздрогнуть.

— Акста… — прошептал Авнард чуть слышно, откашлялся и продолжил громче: — Вы сказали ей? Она…

Улыбки друзей вмиг растаяли.

— Конечно, нет, — ответил Долаэд, словно сожалея. — Вы же понимаете, что теперь будет. Ольфейст установит за нею двойной надзор — и не только за нею, но и за королевой. Понимаю, нам тоже жаль вашу сестру, особенно Олрику. Возможно, я при случае, когда вернусь в крепость, сумею как-нибудь осторожно известить ее. Или вы сами, когда поправитесь… Хотя с письмами тоже придется быть аккуратнее.

Авнард молча кивнул, хотя боль в виске вновь обожгла. Впрочем, упоминание писем обожгло еще сильнее. Именно письмо, подброшенное ему, стало причиной всех его несчастий — обвинения в сговоре с мятежниками из Эпарги, ареста, угроз, казни и теперь бегства. И вдвойне горше знать, чьих рук это дело.

— Так что следов мы не оставили, — говорил между тем Долаэд. — Как бы ни был хитер Ольфейст, он не заподозрит меня, лишь бы мне вернуться вовремя. А вы не тревожьтесь ни о чем, просто поправляйтесь скорее. Мы устроили все как надо: есть и труп, и могила. Вряд ли этот мерзавец станет ворошить прошлое теперь, когда уверен, что вы мертвы.

— Думаю, довольно ему болтовни, — сказал Долаэду Олрик и потянулся за стоящей на сундуке глиняной чашкой. — А вы, Меангар, пейте и спите. Если не проснетесь к тому времени, как прибудем в бухту, мои люди перенесут вас осторожно, как нянька — младенца.

Проглотив вяжуще горькое снадобье, Авнард усмехнулся сравнению: сейчас он вправду чувствовал себя беспомощным, как дитя. Впрочем, ничего унизительного для себя он в том не видел, лишь размышлял, какое это счастье — иметь таких преданных друзей, которые столь многим рискуют ради него. «Они правы… — думал он. — Аксте лучше пока не знать. Возможно, комендант в самом деле будет строже следить и за нею, и за королевой. Но если они ничем не вызовут подозрений, он оставит их в покое. И тогда я откроюсь ей…»

Долаэд загасил свечи на подсвечнике и вышел вместе с Олриком. Когда они открыли низенькую дверь каюты, снаружи донеслись голоса моряков, плеск волн и крепнущий свист ветра. Несмотря на этот шум, боль и тревоги, Авнард попытался уснуть, но сон не шел. Вместо него в голове ожили недавние горькие думы.

Всего месяц назад он блаженствовал телом и душой, счастливый, впервые влюбленный, помышляющий чуть ли не о скорой свадьбе. И она — теперь называть ее по имени не хотелось даже мысленно, словно ему опротивело все, что было связано с нею. Но тогда… Прогулки, письма, беседы, поцелуи, страстные свидания по ночам в ее доме — и ее визиты к нему. Очевидно, в один из таких визитов она и подбросила ему в ящик бюро то облыжное письмо. И глупо думать, что ее вынудили на это угрозы Ольфейста.

Нет, не напрасно о ней ходили слухи, не напрасно Акста пыталась предостеречь его — вряд ли она что-то знала, зато чуткое сердце подсказывало ей. А он… Молодой влюбленный дурак, не веривший ни единому худому слову о своей возлюбленной — и обманутый хитрой авантюристкой и ее хозяином. Если бы не преданность Долаэда и Олрика, план Ольфейста удался бы полностью.

«Что тебе нужно от меня — или от нас? Зачем ты все это затеял? Заришься на наши земли, мстишь за то, что я сорвал твои тайные дела с ворами и контрабандистами, — или дело в нашей давней дружбе с низложенной королевой? Или мы с Акстой — лишь ступеньки, чтобы подобраться к ней?»

Голова заныла сильнее, несмотря на лекарство и мягкую качку. Нет, довольно терзать себя думами. Друзья правы: сперва нужно выздороветь, а потом думать и гадать. И действовать.

Беспамятство нахлынуло внезапно, будто накрыло плотным покрывалом. Авнард не знал, сколько времени прошло, когда его разбудили голоса снаружи — резкие, хотя не похожие на ссору. Скорее, в них слышалось отчаяние. Мельком отметив, что лодку теперь качает сильнее, он прислушался, как ни ярился свистящий ветер.

Что-то прокричал Долаэд: слов Авнард не разобрал, лишь различил в них имя Гирса — лодочника. Раздавшийся следом незнакомый хриплый голос, видимо, принадлежал ему:

— А что мы сделаем, сударь? К Пиулу нам по такому ветру не пройти, даже пытаться незачем. Нет, и обратно не вернуться… Понимаю, сударь, мне и прочим парням тоже неохота помирать. Так что не взыщите, нам сейчас только по ветру держать — даст Создатель, сдюжим.

— Как же быть? — Это сказал Олрик. — Мы с тобой договорились… Если мой друг к утру не вернется на остров…

— Все понимаю, сударь, понимаю, — повторил Гирс, на сей раз с долей досады — видимо, ему сейчас было не до болтовни. — Как говорится, у нас думы одни, а у моря да ветров — другие. С судьбой не поспоришь, сегодня она так, а завтра этак. А теперь довольно языком трепать, ступайте-ка оба в каюту, пока за борт не смыло.

Кажется, Долаэд что-то ответил, но слова его заглушил неистовый рев ветра, а потом лодку качнуло так, что она едва не перевернулась. Снаружи громыхнула чья-то брань, дружно затопали ноги. Само Авнард от сильной качки врезался в стенку каюты — раненым плечом и виском. Еле сдержав стон от боли, он попытался приподняться на локте здоровой руки, чтобы лечь удобнее. Рука неловко подогнулась, и он рухнул на койку. И тогда его вновь накрыла тьма.

* * *

Что-то назойливо грохотало, точно залп солдатских ружей, тот самый. Но грохот не смолкал, ему вторили крики — то насмешливо-злобные, то отчаянные. Авнард с трудом поднял веки: его трясло, несмотря на лекарства и заботы друзей, все тело пылало. С легким удивлением он отметил, что в узкое грязное окно проникает солнечный свет. За окном метались чьи-то фигуры, и не смолкал грохот — грохот выстрелов.

«Нет… — сказал себе Авнард. — Как бы сильна ни была горячка, это уже не бред…»

Додумать он не успел — дверь каюты распахнулась, едва не слетев с несмазанных петель. В низкий проем ворвались двое незнакомцев, чей вид говорил без слов об их ремесле. Один сжимал окровавленную саблю, другой сунул за пояс еще дымящийся пистолет. Блестящие глаза на смуглых, почерневших от пороховой копоти лицах вмиг обшарили всю маленькую каюту.

Один из пиратов сказал что-то на незнакомом языке, другой со смехом кивнул, хотя оба выглядели разочарованными — должно быть, надеялись на добычу побогаче. Авнард не сводил с них взора и невольно холодел, несмотря на лихорадку. «Должно быть, они всех убили… сейчас настанет мой черед…» Но убивать его не стали — пока.

С теми же смешками пираты кинулись к нему, стащили с койки и поволокли из каюты — противиться было бессмысленно. Авнард обвис в их руках, не сдержав стона, хотя пираты даже не повернули голов. Чей-то голос рявкнул два-три слова, яркий после полутемной каюты дневной свет больно ударил в глаза, и Авнард, зажмурившись, вжался лицом в плечо — руки ему заломили за спину. Он чувствовал, что раны открылись и кровоточат, сознание плыло от боли и жара — но еще больнее сделалось на сердце, стоило глазам привыкнуть к свету.

Нетрудно было догадаться, что произошло. Ночная буря унесла лодку прочь от берегов Ивиренака, но не к материку, а в открытое море. Там она, очевидно, попалась на глаза пиратам, не брезгующим даже мелкой добычей. Сейчас их корабль, будто растущая из моря гора, возвышался рядом с лодкой, залитой кровью и усыпанной мертвыми телами. Среди них, незнакомых, Авнард увидел Олрика и Долаэда.

Горло сжало от подступивших слез, он даже рванулся из рук держащих его пиратов, хотя это лишь позабавило их. Получив удар кулаком в бок, по счастью здоровый, Авнард затих, только молча глядел на тела друзей. Долаэд получил пулю в лицо, и узнать его можно было лишь по волосам и одежде; Олрик же, весь в крови, с разрубленной ключицей, казался много моложе своих двадцати лет — будто удивленный мальчишка. Оба сжимали в руках окровавленные шпаги, рядом валялись два-три пиратских трупа. «Они погибли в бою, защищая меня», — крутилось в опустевшей от горя голове.

Сам же он, увы, сейчас не в силах защититься. Да и зачем?

Пираты тем временем деловито обходили палубу лодки, добивали раненых, в том числе своих, и тут же снимали с них одежду получше, башмаки и ценности. На Авнарда они взглянули с презрением: он был в одних исподних штанах до колен, плечо и бок перевязаны, но сейчас бинты сползли, и кровь залила почти всю правую половину тела. Кто-то из пиратов выдернул было из ножен едва обтертый кинжал, но другой, быть может, боцман или помощник капитана, остановил его и кивнул на борт корабля.

Один за другим пираты взобрались по вбитым в борт скобам на свой корабль, таща узлы со скудной добычей. С Авнардом церемониться не стали: обвязали веревкой поверх локтей и втянули наверх, точно мешок. Он не устоял на ногах и рухнул на палубу, на удивление чистую. В ушах вновь загрохотало — это пираты прорубали борта лодки, чтобы затопить ее вместе с телами убитых.

— Эй, а ну поднимите его — давно палубу драили, что ли? — пророкотал над головой еще один голос, низкий и властный, смутно знакомый.

Авнард не успел удивиться тому, что понял эти слова. Его тотчас вздернули на ноги и сорвали веревку, отчего повязки совсем сбились. Если бы его не держали, он бы вновь упал от невыносимой боли, слабости и дурноты. В глазах потемнело, и в тот же миг крепкая рука встряхнула его за длинные волосы и отвесила затрещину.

— Кто ты такой?

Теперь Авнард вспомнил, где слышал этот голос: там, на лодке, когда пираты волокли его из каюты. Видимо, обладатель голоса был у них капитаном — и запретил убивать его, Создатель весть, почему.

Капитан был лет сорока, в засаленной шелковой тунике до колен на южный манер и таком же пестром платке на голове. Косматые брови почти срослись над переносицей, широкой и плоской, отчего взгляд, всего лишь внимательный, казался злобным. Левая рука, увешанная браслетами и слегка испачканная свежей кровью, сжимала рукоять золоченой сабли с каменьями. Другой рукой капитан теребил клочковатую черную бороду.

Авнард не ответил, и маленькие глазки капитана засверкали еще пуще.

— Я спрашиваю, кто ты такой, — повторил он. — Не понял, что ли, или оглох со страху? Думаешь, я просто так тебя пощадил? Нет, я вижу, что ты не простая птица, хоть и ободранный, я ваши бледные морды неплохо различаю. А я, Ктаах, честный делец. Ты называешь мне свое имя, я получаю за тебя выкуп, а ты убираешься ко всем нуугдам, ясно?

Отвечать Авнард не стал, даже если бы смог. Трепыхнувшаяся было в сердце надежда растаяла в один миг: к кому обращаться за помощью, теперь, когда он официально мертв, расстрелян за государственную измену, и никто во всем мире не знает правды? За Акстой следит враг, Ольфейст, королева не располагает большими средствами, да и надзирают за нею куда строже. «Видно, с судьбой в самом деле не поспоришь, — мелькнула в голове унылая мысль, — как говорил ночью тот бедняга, Гирс. Мне суждено умереть молодым, но не под пулями, а чуть позже. И лучше не думать, как именно…»

Думы прервала очередная оплеуха. Из рассеченной перстнем щеки побежала кровь.

— Я сказал, отвечай! — рявкнул Ктаах.

Авнард тяжело выдохнул.

— Мне нечего тебе сказать… — прошептал он, собравшись с силами.

— Чего? — Пират сунул ему под нос здоровенный вонючий кулак. — Что, даже имени нет? Еще наври, что из бедных, — ручки-то у тебя чистенькие, рожа холеная, и портки вон из хорошего полотна. Или ты вздумал, щенок, потягаться со мной?

Эти слова странно обожгли Авнарда, кровь в его жилах вскипела сильнее, чем от самой лютой горячки. «Чтобы какой-то грязный разбойник заставил меня ползать перед ним? — звенел в душе голос семейной гордости. — Нет, если мне правда суждено умереть здесь, пусть убивают. Но унижаться я не стану. Да и кто знает, что взбредет на сей раз в голову судьбе…»

— Если тронешь меня, — произнес Авнард так твердо, как только мог, — горе тебе…

В следующий миг голова его дернулась назад от мощного удара в челюсть. Он сплюнул кровь, задыхаясь, — и получил новый удар, под вздох. В глазах потемнело еще сильнее, так, что он с трудом остался в сознании.

— Мне? Горе? — Пират расхохотался. — Я — Ктаах, удачливейший из всех здешних пиратов, я не знаю ни горя, ни поражений. А тебя, ублюдок, я раздавлю просто так. Если выживешь, найду, куда тебя пристроить, и тогда ты будешь мечтать о смерти.

Каждое слово Ктааха сопровождал удар. Держащие Авнарда пираты охотно присоединились к своему капитану. Били по открывшимся ранам, брызгая кровью, а когда он упал почти без чувств, принялись пинать ногами — теперь им не было дела до чистоты палубы. Потом к развлечению присоединились еще несколько пиратов, но этого Авнард уже не видел.

Он пришел в себя в полной темноте, все тело болело так, словно каждую мышцу и каждый сустав заживо разрывали. Лежал он на голых досках, воняющих плесенью и крысиным дерьмом, на руках и ногах кандалы, такие, что не шевельнешься. Впрочем, шевелиться не хотелось.

«И все-таки, — подумал Авнард, прежде чем вновь соскользнуть в спасительную, уютную тьму беспамятства, — ты меня не убил…»

* * *

Корабль Ктааха звался «Райеша», и даже морские демоны, которых пираты называли на своем языке нуугдами, не сказали бы, куда он держит путь. Самому Авнарду было все равно — наутро он едва понимал, где он и что с ним. Горячка разыгралась сильнее, тело одеревенело от побоев, раны воспалились. Но хуже всего была невыносимая жажда.

Заплывшие глаза понемногу привыкали к темноте. Авнард различил в углу щербатую глиняную миску, поставленную так, чтобы пришлось за нею тянуться. Он собрался с силами и, несмотря на тяжесть кандалов, пополз к миске, не думая, что она может вообще оказаться пустой, давно позабытой здесь.

Казалось, прошло не меньше часа, прежде чем он достиг цели. Все жилы противно ныли, браслеты кандалов успели стереть ему запястья и лодыжки, зато миска оказалась полна воды, пускай тухлой. Первый же глоток слегка приглушил невыносимый жар. Авнард пил жадно, до боли в гортани, до звона в ушах, но сумел остановить себя и приберечь напоследок немного воды. «Кто знает, когда мне принесут еще — и принесут ли вообще…»

Утолив жажду, Авнард вновь рухнул навзничь. Улечься поудобнее он уже не пытался. Волны снаружи били в борта корабля, мягко качая его, отчего в голове зашумело, нутро вновь запылало, а мысли, что крутились там, не сулили ничего доброго. Не успел Авнард заставить себя отбросить их и хорошенько подумать, как за трюмной перегородкой раздались шаги и мелькнул в щелях тусклый свет фонаря.

— Шевелись, дерьмо, пошли к капитану, — бросил один из вошедших пиратов. — Уж он тебе покажет! Вмиг позабудешь про свой нуугдов норов…

Пираты сняли с Авнарда кандалы — видимо, не желали тащить лишнюю тяжесть — и скорее вынесли, чем вывели его на палубу. Солнце стояло высоко в небе, вновь ослепив Авнарда. А у мачты стоял Ктаах, тут же поприветствовавший его очередной затрещиной, как прочие пираты — дружным смехом.

— Ну что, шлюхин выблядок, не передумал? Будешь платить за себя? Или, может, тебе нравится у нас в гостях, а?

Пираты расхохотались еще громче. Авнард же собрался с силами — в который раз после сегодняшнего пробуждения.

— Мне нечем платить… — ответил он.

Прежде чем Ктаах вновь замахнулся, его остановил уже знакомый Авнарду боцман.

— Отдай его нам, капитан, — сказал он. — Уж мы постараемся, так отделаем, что этот птенчик вмиг зачирикает по-нашему…

— Ну уж нет. — Ктаах прищурился, словно ему пришла в голову некая мысль. — Мы колотили его вчера. А сегодня сделаем проще. Веревку сюда, и привязать его к мачте!

Веревка подоспела мигом, и пираты принялись исполнять приказ. Авнард стиснул зубы, отчаянно пытаясь не лишиться чувств, когда ему завернули назад раненую руку. Слабость и жар завладели им настолько, что он не сразу заметил бьющий прямо в глаза солнечный свет.

— Вот так, — кивнул Ктаах. — Будешь стоять тут весь день — или пока не заговоришь. Много ли тебе, раненому, надо — без воды, без лекарств, и солнце в глаза. А шкурка-то у тебя белая, нежная… Ну так что, парень?

Авнард уперся затылком в нагретую мачту и посмотрел прямо в глаза Ктааху. «Думаешь запугать меня, мерзавец? — твердил он мысленно, стискивая челюсти до боли. — Я уже смотрел в лицо смерти и не дрогнул. Надеюсь, не дрогну и сейчас… хотя много ли мне надо? Несколько часов — и жара, жажда и лихорадка убьют меня…»

Ктаах ударил его наотмашь по лицу и отвернулся. Вскоре над палубой загремел его голос, и пираты разошлись, возвращаясь к прерванным своим делам. И все же то один, то другой проходили мимо мачты и с ухмылками глядели на Авнарда. Он же с отчаянием понял, что напрасно надеялся на скорую смерть.

Солнце поднималось все выше и невыносимо жгло его почти обнаженное тело, особенно раны, оставшиеся без повязок. Простреленная левая нога вскоре подогнулась, а правую почти сразу свело судорогой. Авнард крепко зажмурился, по-прежнему сжимая челюсти и стараясь дышать ровно, хотя собственное дыхание, горячее от лихорадки, обжигало ему легкие, а стиснувшие грудь веревки не давали толком вдохнуть.

Из пересохшего горла вырывался порой чуть слышный хрип. Язык распух, и тщетно Авнард пытался облизывать губы, чтобы хоть немного совладать с мучительной жаждой. По темени словно стучал ритмично тяжелый раскаленный молот, этот стук отдавался в висках, в горле, во всем теле. Наконец, беспамятство взяло над ним верх — но продлилось недолго.

Удары по щекам привели Авнарда в чувство, как и насмешливая брань пиратов. Казалось, они вправду забавляются его муками: теперь каждый, проходя мимо него, норовил отвесить ему пощечину, пнуть или ударить под ложечку. Ни кричать от боли, ни стонать Авнард не мог, лишь хрипел. И проваливался раз за разом в спасительный мрак, чтобы тут же оказаться вырванным из него.

На миг ему почудилось, что он вновь там, у крепостной стены, и пули одна за другой впиваются в его тело, поражая насмерть, но не убивая. Смуглое толстогубое лицо Ктааха сменилось другим — тонким, породистым, с вечно прищуренными глазами и холодной усмешкой — лицом Ольфейста. А потом появилась белокурая красавица с черной душой и, смеясь, швырнула ему в глаза пачку писем и золотой медальон на цепочке.

Авнард содрогнулся в своих путах. Видение обернулось очередной оплеухой, а раскаленные пули — жалящими лучами. Спасения от него не было: казалось, корабль все время шел так, чтобы солнечный свет падал на мачту, причем с нужной стороны. Даже попутный ветер и колышущиеся над горящей головой паруса нисколько не давали отдыха от этой муки.

Как ни пытался Авнард отвлечься, ухватиться за мечущиеся в воспаленном мозгу мысли, они ускользали от него. Он подумал о погибших напрасно друзьях, Олрике и Долаэде, и о тех, кто жив и сейчас оплакивает его — о сестре, о королеве, о преданных слугах. Все они тоже растаяли в раскаленном тумане, что охватил его разум. «О Создатель, возьми мою жизнь, но сбереги мне хотя бы рассудок!» — взмолился Авнард, прежде чем вновь лишиться чувств — и вновь очнуться от побоев.

Он потерял счет обморокам и пробуждениям, так что не сразу заметил, что пираты оставили свои дела и сгрудились у мачты. Странный запах обжег ноздри: запах раскаленных углей и железа. Авнард вмиг пришел в себя, и нутро его заледенело, несмотря на усилившуюся лихорадку.

— Нет, так дело не пойдет, — сказал подошедший Ктаах, словно озадаченный. — Твой труп мне не нужен, а ты уже готов протянуть ноги или свихнуться от боли. Надо бы тебя чуток подправить…

Вонь и жар усилились, что-то зашипело. Боль в раненом боку из ноющей сделалась острой, настолько, что из глаз хлынули слезы, а из пересохшего горла вырвался хриплый скрежет, который ужаснул Авнарда до глубины души. Признавать в нем собственный голос он отказался — но хрип тотчас повторился, едва Ктаах коснулся раскаленным прутом его плеча и бедра.

— Вот так, хоть заразу убьем… — Голос Ктааха звучал глухо, будто из-под воды. — Ну так как, парень, усвоил урок? Или мало? Будешь платить?

Авнард понял, что ответить не сможет — даже будь у него что ответить. Он вновь откинул гудящую голову назад и сумел кое-как качнуть ею. На большее сил не достало, однако Ктааху и его людям хватило.

Дружно лязгнули ножи и кинжалы, загрохотали доски палубы — видно, кто-то из пиратов бросился вперед, убивать несговорчивого пленника. Ктаах рявкнул на них по-своему, и все столь же дружно отступили, хотя там и тут слышались злобное ворчание и брань. Капитан же повернулся к Авнарду.

— Еще ни один человек, — прошипел он, словно задыхался от ярости, — не пытался водить меня за нос… Тем более, такой щенок, как ты… Думаешь, ты крепче меня, дерьмо? Ладно, сейчас ты узнаешь, что Ктаах Удачливый делает с теми, кто надеется поссать против ветра и не провонять.

Капитан кивнул боцману, и тот сгреб Авнарда за волосы на затылке, не давая шевельнуть головой. Вновь запахло каленым железом. В следующий миг прут, рассыпая алые искры, врезался ему в лоб над правой бровью и неспешно заскользил вниз, через переносицу к левой скуле.

Авнарду показалось, что раскаленное железо жжет ему не лицо, а мозг, медленно прожигает насквозь, и от этой пытки тоже нет спасения. Откуда ни возьмись появились силы, и он рванулся, словно пытаясь разорвать веревки. Но боцман держал крепко и лишь рассмеялся, тогда как Ктаах прочертил своим прутом еще одну полосу — накрест с первой, от левой брови к правой скуле.

Хрип Авнарда сменился сухим кашлем, потом его жестоко вывернуло желчью — желудок давным-давно был пуст. Хохот пиратов уплыл куда-то, рука боцмана разжалась. Теряя сознание, Авнард различил голос Ктааха — довольный, насмешливый, и ощутил напоследок жгучую боль во лбу.

— Отвязать его, и в трюм, — велел капитан. — Но следить, чтоб не сдох. Нуугды его задери, мне даже любопытно, долго еще он протянет…

* * *

Кругом было темно и тесно, что-то давило со всех сторон, и не хватало воздуха — вернее, мерзкого смрада нечистот и паленого мяса. Все тело будто окоченело, как у мертвеца, лишь разум в нем жил, и билась единственная мысль: «Я в гробу… я похоронен заживо… я задохнусь здесь…» И он задыхался — но не умирал, а продолжал биться в вечной агонии.

В этом мучительном мраке не было места никаким светлым воспоминаниям из прошлого, только бесконечная пытка, только леденящая тьма и одновременно дикий жар. В редкие минуты просветления голова трещала, тело скручивали судороги, а шум волн за бортом казался оглушительным, точно раскаты грома — или пушечная пальба.

Громыхнуло снова, совсем рядом. Авнард дернулся прочь от резкого света, ударившего в лицо. Ослабевшая рука нащупала рядом что-то твердое, острое, похожее на обломки. А грохот наверху продолжался — выстрелы, топот, крики, и все сильнее пахло порохом.

Авнард распахнул воспаленные, заплывшие от побоев и ожогов глаза и усилием воли стряхнул бред. Это было наяву: пробитый пушечным ядром борт, всего в нескольких локтях от него, обломки дерева и дикие вопли там, на палубе, больше похожие на визг.

«Там битва… — с изумлением понял Авнард. — Но с кем они дерутся? Торговец, военные с материка или такие же пираты? И кто победит… и что будет со мной, если Ктааха и его шайку перебьют…»

Ему вспомнились хвастливые похвальбы пиратского капитана, и душу обожгло жестоким злорадством: поглядим, верна ли тебе сегодня твоя удача. Подобно свежему ветру, ворвавшемуся в вонючий трюм, в сердце ворвалась надежда, придала сил, так, что даже отступили боль и дурнота. Тем временем пальба стихала, лишь лязгала сталь и падали с криками раненые. Раздался неистовый визг: «Пощади!», и Авнард с трудом узнал голос Ктааха. Но, похоже, к мольбе не прислушались.

Наконец, шум битвы прекратился, лишь громче затопали ноги — видимо, победители принялись обыскивать «Райешу». Отрывистая чужеземная речь приближалась, как и шаги: Авнард услышал, как мимо его закутка кто-то дважды пробежал. Звать на помощь он не решился, да и не смог бы крикнуть. Казалось, прошел не один час, прежде чем дверца его тюрьмы распахнулась.

Пробоина в борту давала достаточно света, и Авнард тотчас убедился, что надеялся напрасно: вошедшие ничем не отличались от команды Ктааха — видимо, ныне покойной. Один из пиратов окликнул его на своем языке, другой же взмахнул саблей. Время будто застыло, и в эту вязкую муть с трудом пробилась последняя мысль: «Убивайте, только скорее… Зачем мне жить, если я потерял все, даже собственный облик…»

Сабля пирата звонко вернулась в ножны. Крепкие руки подхватили Авнарда под локти — цепей на нем не было — и потащили наверх. С невольной усмешкой он подумал, что пиратам для этого не требуется особых усилий: за минувшие дни он исхудал так, что мог бы пересчитать наощупь собственные кости.

Первым, что увидел Авнард на палубе, был обезглавленный труп Ктааха, скорчившийся близ мачты. Чуть поодаль валялась голова — глаза вытаращены, лицо искажено ужасом. Прочие трупы, уже раздетые догола, победители выбрасывали за борт. Между луж крови, ворохов одежды и оружия неспешно шел худощавый человек средних лет в ярко-голубой тунике, с звенящими на запястьях золотыми браслетами. Нечесаные черные волосы ниспадали почти до пояса, лицо же, широкоскулое, потемневшее от порохового дыма, было выбрито.

Темные, чуть навыкате, глаза капитана-победителя впились в Авнарда. Пират сперва поморщился, потом процедил ругательство и наконец рассмеялся.

— Откуда ты? — спросил он.

Авнард лишь качнул головой и чуть шевельнул кистью, показывая, что не может говорить. Капитан тотчас окликнул кого-то из своих, и тот поднес Авнарду флягу. Жадно глотнув, он удивился: во фляге оказалась не вода, а вино, и хотя оно вмиг ударило ему в голову, разум странно прояснился. Осушив флягу наполовину, Авнард понял, что теперь сможет ответить.

— Туда, откуда я, мне нет возврата, — прохрипел он и откашлялся, хотя это мало помогло: собственный голос казался скрежетом ржавой якорной цепи, и каждое слово больно отдавалось в свежих ожогах. — Вам нечего с меня взять.

— Отчего же? — ухмыльнулся капитан, явно забавляясь. — Нам достанет тебя самого. Скажи: как долго ты пробыл в плену у Ктааха?

— Не знаю, — ответил Авнард. — Два, три дня… Может, больше… Хотя нет… тогда я умер бы от жажды и лихорадки…

— Умереть я тебе не дам, — заявил капитан. — Я хорошо знаю цену таким, как ты. Раз ты пережил клеймо Ктааха, сил в тебе явно побольше, чем кажется на вид. К слову, гордись: ты — последний, кого он отметил своим клеймом. Правда, обычно такие метки находили уже на трупах.

Авнард молча слушал, и сознание вновь плыло — теперь от выпитого вина. Он не питал особых надежд насчет будущей своей участи: вряд ли этот пират окажется милосерднее Ктааха и вернет ему свободу. Несомненно, его ждет рабство на одном из южных островов, и вряд ли это будет относительно легкий домашний труд. Изуродованным лицам не место даже в домах пиратов.

Взгляд Авнарда вновь упал на отсеченную голову Ктааха. Ему вдруг припомнились хвастливые слова убитого капитана, и он не сдержал хриплого смеха.

— Значит, — процедил он, — вот так кончилось везение Ктааха Удачливого…

Капитан и стоящие рядом пираты дружно расхохотались.

— Верно, — бросил капитан. — А ты языкастый, парень. Уж не ты ли принес ему несчастье, а?

— Я сказал ему, — ответил Авнард, сам не зная, зачем, — что если он тронет меня, его настигнет горе…

— Да ты никак провидец, — сказал на это капитан, когда вновь отсмеялся. — Или приносишь несчастье своим врагам. Да, вот подходящее имя для тебя: Тара-Кереш, «глаз смерти». Так мы будем называть тебя.

Невольно Авнард возмутился: он знал про южный обычай давать захваченным рабам новые имена — в знак того, что прежняя их жизнь кончена. «А разве с тобой не так? — горько сказал он себе. — Что еще тебе остается? Авнард Меангар, молодой, красивый, богатый, уважаемый и любимый, теперь вправду мертв — так пусть делают с оставшейся от него оболочкой что угодно. Хуже, чем есть, тебе уже не будет».

* * *

Пиратский капитан по имени Незели держал своих рабов на острове Пеликт, в отдельно выстроенных длинных хижинах, которые днем и ночью стерегли вооруженные слуги. Условия были сносны: рабов кормили, порой лечили и не слишком утруждали тяжелой работой тех, кто предназначался на продажу. Отдельно поместили тех, кто готов был выкупить свою жизнь и свободу, — тех, среди которых мог бы оказаться и Авнард.

Ступив впервые на землю Пеликта скованными ногами, он ощущал, что силы понемногу возвращаются. По приказу Незели ему лечили ожоги на лице и теле некоей особой мазью и пользовали на редкость тошнотворным зельем, которое, видимо, и сотворило чудеса. Но если телом Авнард поправился, то дух его чах и умирал. Стоило трепыхнуться в глубине души искоркам надежды, как горькая мысль «На что ты надеешься, жалкий урод?» вмиг гасила их. От безрассудного, но мужественного юноши, бросившего вызов капитану Ктааху, не осталось и следа — и порой он сам удивлялся, как мог решиться тогда на подобное безумство.

«Лучше бы мне было умереть, — твердил он себе мысленно, — от солдатских пуль, от лихорадки, от жажды, от пыток или от пушечного обстрела, когда Незели захватил «Райешу». Тогда все бы закончилось… А теперь мои муки продолжатся, и конца им не будет. Разве что я найду способ сам оборвать их…»

Рабы Незели трудились в каменоломне, на верфях, на мельнице и у оросительных каналов. Авнарда же пока не брали на работы, сочтя слишком слабым. Так он очутился в одной из крытых рыжей соломой хижин, душной от липкой жары и кишащей здешними мошками, на редкость кусачими. Они вмиг облепили его, словно пробуя новичка на вкус. Он же даже не пытался отмахиваться, лишь бессильно лежал на тощей травяной циновке, тщетно призывая смерть.

И среди этих мрачных дум, что мучили его сильнее, чем плен у Ктааха, его обожгли звуки родного языка.

Невольно Авнард вскинулся, приподнялся на дрожащем локте. Он уже привык к здешнему наречию, даже запомнил десятка четыре слов и через раз понимал речь пиратов и надсмотрщиков. Но этот голос был ему незнаком и звучал так, словно обладатель его метался в бреду — совсем как сам он недавно.

Авнард огляделся. Хижина, рассчитанная на два десятка человек, была почти пуста, поскольку всех увели на работы — кроме него самого. Сейчас же он разглядел в дальнем углу еще одного пленника, примерно его лет или чуть старше. Тот лежал навзничь, весь распухший от укусов зловредной мошкары и мокрый от липкого пота, и метался на циновке, порой отмахиваясь невесть от кого почти прозрачной рукой.

— Назад… Не подходи… Предатели… — различил Авнард среди бессвязного лепета.

Слова эти, произнесенные явно соотечественником — быть может, тоже бежавшим с материка после мятежа, как они с Акстой, — странно согрели душу Авнарда. Впервые за минувшие дни он подумал не о своем несчастье, а о чужом — о незнакомце, которому сейчас много хуже, чем ему.

«Хуже ли? — зажужжал в глубине души знакомый голосок отчаяния. — Нет, он удачливее тебя, он без чувств и не осознает своей беды, он почти счастлив, а скоро станет еще счастливее, когда покинет этот мир. И ты мог бы стать таким же — если бы не боролся там, где бороться было напрасно…»

Авнард тряхнул головой, почти злобно, хотя боль в заживающих ранах и ожогах тотчас вернулась. Рывком он поднялся с циновки и, стараясь не слишком греметь ножными кандалами, подошел к долбленой кадке, что стояла у стены под единственным узким окном. Зачерпнув глиняным черпаком воду, Авнард оторвал полосу ткани от одной своей штанины и тоже смочил ее. Лоскут он положил на пылающий лоб больного, затем принялся осторожно лить воду в его приоткрытый рот.

Незнакомец вновь отмахнулся, зато воду проглотил, даже облизнул губы. Авнард выждал несколько минут и влил еще. Так он и сидел рядом с больным, то давая ему пить, то смачивая высохшую тряпку на лбу. «Прошу тебя, очнись, — взывал он мысленно. — Открой глаза, скажи мне еще хоть слово на языке родины… Кем бы ты ни был… Хотя нет, ты не можешь быть злодеем. Должно быть, ты пострадал невинно, так же, как я… Кто знает — вдруг общая беда сблизит нас, ведь держаться вдвоем проще, чем в одиночку…»

Время словно застыло, и день казался бесконечным. Авнард едва заметил, что дыхание больного успокоилось и бред прекратился. Теперь он лежал, бледный, как мертвец, весь в поту — приступ явно истощил его силы, зато вряд ли он повторится. И Авнард молча ждал, всею душой надеясь невесть на что, так, что даже позабыл о своем несчастье.

Он вспомнил лишь тогда, когда незнакомец пошевелился и протер рукой слипшиеся веки.

— Пить… — прохрипел он чуть слышно.

Авнард тотчас поднес черпак к его губам. Незнакомец глотнул раз, другой и приоткрыл воспаленные глаза.

— Кто бы вы ни были, благодарю…

Невольно Авнард прикрыл ладонью лоб и глаза: незачем было пугать едва очнувшегося больного страшным зрелищем. Однако тот ничуть не испугался, но отыскал его руку и слегка сжал, вновь прошептав благодарность.

— Кто вы, сударь? — так же тихо спросил Авнард. — Вы из Эпарги?

— Да… — ответил незнакомец. — Я — Кредер Эммелид, я бежал от мести мятежников, что взяли власть… Но вы… — Он осекся, словно испугался, что сболтнул лишнее.

— Я тоже, — ответил Авнард. — Только я успел бежать раньше — не знаю, к добру или к худу. Я слышал, что дом Эммелид остался верен королевскому дому и низложенной государыне…

— Это нас и погубило, — горько бросил Эммелид. — Я думал, что спасся, но угодил к пиратам в рабство. А вы, сударь…

Не успел Авнард задуматься, как ответ сам сорвался с губ:

— Когда-то меня звали Меангар. А теперь…

— А теперь мы вдвоем. — Светло-серые глаза Эммелида заблестели. — Теперь нам будет не так тяжко здесь, в плену… Кто знает — вдруг нам удастся выбраться…

— Тише!

Авнард обернулся на скрипнувшую дверь — сторожа частенько подслушивали разговоры рабов, чтобы потом доложить хозяевам. Однако слова Эммелида всколыхнули в нем нечто, задавив проклятую гадину-отчаяние, что мучила его много дней.

— Сперва нужно поправиться — вам и мне, — быстро продолжил он. — А там поглядим. Отдыхайте и не тревожьтесь, я буду рядом.

— Спасибо… друг… — прошептал Эммелид.

Он вновь попросил напиться и, осушив два полных черпака, вскоре задремал. Авнард остался сидеть подле него, вытянув раненую ногу, затекшую от неудобной позы. Впрочем, теперь телесные неудобства не слишком досаждали ему, даже боль от ран словно уплыла прочь. «Он прав: вдвоем мы можем справиться там, где не преуспеть одному».

Авнарда не тревожило, правду ли сказал Эммелид и стоит ли ему верить. Он уже поверил — как всегда, всею душой, и чувствовал, что на сей раз не обманется. Думы о нынешнем своем уродстве он прогнал прочь, ибо лишь сейчас понял, какие выгоды оно может ему принести.

«Не знаю, как и когда, но мы убежим отсюда, — произнес он мысленно. — А там посмотрим. Да, мне нет пути назад, к себе прежнему и к Аксте — лучше ей не видеть моего нового лица, лучше помнить меня таким, каким я был. Зато мои враги…»

Вновь ему вспомнилось прозвище, которым нарек его Незели. Тогда он возмутился, сейчас же усмехнулся. «Несчастье врагов… Глаз смерти… Тара-Кереш найдет тебя, Ольфейст. И взыщет за все».