Крипи - Сборник (джен)

Бабка Тося померла в конце лета. Последний год все к тому шло. Бабка надоела всем хуже горькой редьки. От известия о ее смерти никто из родни волосы на голове не рвал и скорбной главой о стену не бился. Помер Максим, да и хрен бы с ним, вполголоса высказался на поминках дядя Саша, поневоле вынужденный стать ответственным за похороны и все остальное.

Схоронили бабку на Северном. Вскрыли завещание и принялись за увлекательное дело — дележ наследства. Увлекательным оно, впрочем, выглядит только в заграничных сериалах. Среди родных берез и осин сей процесс выглядит как бесконечное бюрократическое занудство и яростные ссоры наследничков, оспаривающих всякую строчку в завещании.

Кому-то из родни досталась однушка в старой части города, кому — гараж с «Чайкой», намертво приросшей к бетонному полу и проржавевшей, что твой затонувший лайнер, а кому — пакет акций давно разорившихся банков. Нашей ветви семейства — мне и маман — перепала дача в Нижних Подзалупках. Та самая грешная халупа, где последние годы одиноко куковала бабка Тося.

Однажды мать сдуру решила сплавить меня, первоклашку, на лето к любимой бабушке. Притащились, сунулись внутрь. Если доверять маминому свидетельству — перешагнув порог, я тут же раззявил пасть и начал вопить. Непрерывно и безостановочно. Мать содрогнулась, увидев унылый, запутанный, темный дом. Поделенный на множество грязных закутков и по самую крышу забитый гниющим отстоем. Маман с орущим пацаном на буксире развернулась и скоренько дала по съебам. Одно из немногих ее разумных решений.

Угадайте, на кого двадцать лет спустя навесили почетную обязанность сгонять за сотню километров? Оценить это сомнительное сокровище. Верно, приз в студию. «Лешик, ты ж холостой-свободный, дети на шее не висят... у тебя джииип... у тебя отпуууск... Лешик, милый, дорогой, съезди, что тебе стоит! Всего пара деньков! Прикинь, что там сделать — продать как есть, отремонтировать слегка или проще облить в ночи бензином и пущай полыхает?»

Некоторым людям проще отдаться извращенным способом, чем растолковать, почему ты не хочешь этого делать. Маман и ее родственница, тетка Ольга, из числа таких зануд. Рассудок мне еще дорог, а эта парочка всерьез намеревалась довести меня своим нытьем до цугундера.

Плюнул, заседлал. Покатил, трясясь по проселочному захолустью, чьи дороги напрочь выбили электронные мозги бедному навигатору. Хрипло каркнув в очередной раз «Маршрут изменился!», бедолага вошел в мозговой клинч и смолк навсегда. Даже последующее лечение электрошоком в мастерской не вернуло его к жизни.

Когда-то дачка была неплоха. Два этажа, застекленная веранда, мансарда, крылечко в три ступеньки. Десять прилегающих соток, густо заросших бурьяном и лопухами. Начали строить ее в шестидесятые, к нынешним временам дом пришел в полное запустение. Действительно, легче пройтись с огнеметом и выжечь все до основания, чем тратить бабло на бесконечный ремонт. Доски на крыльце с хрустом сломались под ногой. Сквозь грязные окна с трудом пробивался тусклый свет. С потолка свисала паутина и отвратительно воняло кошачьей мочой. Более романтическая натура наверняка вострепетала бы от восторга и ужаса. Я испытал только глубокое отвращение.

Дом был мертвым. Сгнившим памятником на могиле надоедливой, склочной женщины, превратившей дом в склад гниющего барахла. Нафиг, нафиг. Все в топку. К черту такую память. Да и не была мне покойница никакой бабушкой. Так, старшая родственница, седьмая вода на киселе. Я и моя маман — потомство Тосиного двоюродного брата. У самой бабки Тоси, насколько я знаю, с мужиками не задалось. Не сыскалось в мире героя, способного годами выносить непрерывный бухтеж.

В следующий раз я приехал в Подзалупки засвидетельствовать начало погибели дома Эшеров, то бишь старой дачи. Мы с бригадиром душевно усидели пару литров пивасика. Банда работных орков бодро потрошила дачные комнатушки и чердаки.

Огромный контейнер стремительно наполнялся хламом. Порубленные в дрова столы и стулья. Облупившиеся шкафы с оторванными дверцами, набитые хламом сундуки. Куча никчемного добра, заботливо сохраняемого под девизом «Вдруг пригодится!». На кой ляд могут пригодиться ржавые автомобильные диски от «москвича», сломанная детская коляска пятидесятых годов и чугуниевый утюг, годный для разбивания черепушек?

Из хорошего отыскалась шкатулка с потускневшей винтажной бижутерией да маленькая грязная икона на потрескавшейся доске. Побрякушки я решил оптом сгрузить подруге Лариске, театральной художнице. Отмоет, отчистит, авось в антураж сгодятся. Икону отнесу Костику, нашему реставратору. Вдруг она жутко редкая и стоит, как новехонький «лендровер» в полной сбруе? Должен же с покойной бабки упасть какой-никакой ценный лут, кроме старой развалюхи.

Орки выволокли из недр дачи очередной шифоньер и принялись крушить на составные части. Шифоньер сопротивлялся. Из распахнувшегося ящика вывалилась на жухлую траву толстенная книга, перетянутая крест-накрест веревочкой. Бригадир подобрал : «Оставить, выкинуть?»

Пригодится, невесть отчего решил я. Книга шлепнулась в багажник.

В городе ждала куча хлопотливых дел. Спустя неделю я вспомнил о трофее и пошел взглянуть, что надыбал.

Оказалось, не книга, а старинный альбом. Для фотографий и памятных заметок. Здоровый, разбухший, обтянутый фальшивым малиновым бархатом. На обложке был вытиснен золотом букет, от него остались только смутные очертания цветов. Сзади пропечатан знак качества и дата изготовления — 1954 год.

Открыл, стал разглядывать. Страницы толстого картона, с полукруглыми прорезями, куда вставлялись уголки фотографий. Куча снимков. Всякие-разные, большие и маленькие, все черно-белые. Иногда попадались четкие и яркие, искусно подретушированные, сделанные в ателье. Большинство — мутные и пожелтевшие. С разводами, подпалинами, кляксами от чернил. Были совсем крохотные, для документов, намертво присобаченные к страницам. Натуральный семейный архив, хуле.

Некоторые фотки подписаны — чернилами прямо на снимке или понизу. Даты, имена и фамилии, места. Кадры времен Второй мировой и даже Первой, расплывчатые и совсем выцветшие. Города и деревушки. Вокзалы, фонтаны, достопримечательности. Лица, множество лиц, у меня аж голова кругом пошла. Мужчины, женщины, детишки. Попадались симпатичные, но большинство выглядело... непривычно. Дело даже не в одежде, а в выражениях лиц. Скованные позы, все мрачные, неулыбчивые, словно поголовно страдают заворотом кишок. Не, понимаю, времена были еще те. Хардкор и ничего кроме, но можно было улыбнуться-то в объектив хоть разок. Или расстреляют на месте?

Просмотрел альбом от начала к концу. Потом еще разок — от конца к началу. Из мешанины лиц некоторые стали узнаваемыми. Серьезная девица с косами, закрученными в баранки вокруг ушей. Тощий пацан в школьной форме. Колоритный мужик с усами, старившийся с каждым новым снимком, и толстая тетка, похожая на продавщицу в колхозном ларьке. Эти двое несколько раз торчали рядом на фоне кипарисов, моря и пририсованных чаек. Муж и жена, память о летних отпусках? Красивая и печальная женщина, похожая на звезду немого кино. Кто все эти люди? Дальняя родня, от которой не осталось ровным счетом ничего, кроме старого пыльного альбома?

Азиатской наружности мачо-мэн в полосатом костюме, в точности гангстер из «Подпольной империи». Рядом с ним курчавая блондинка. Платье в цветочках, на руках — завернутый в кулек младенец. Девица улыбалась — единственная на весь альбом. Понизу тянулась ровно выведенная строчка: «Антонина и Ашот. Ташкент, 1955 год».

Оп-ля, бабка Тося собственной персоной. В давние годы, когда она была молодая и симпатичная. Но никакого колоритного Ашотика и детишек в ее унылой биографии вроде не значилось?..

Я сморгнул. Шиковатый парень с подружкой смотрели на меня сквозь десятилетия. Фоткал кто-то криворукий, лица попали в фокус, остальное расплылось. Пригляделся внимательней — тьфу, в руках у Тоси никакой не младенец. Просто большой букет, завернутый в газетный лист.

Примерещится ведь с устатку.

Захлопнул альбом и побрел себе в коечку. Снился хоровод черно-белых лиц, медленно паривших в воздухе под заунывную мелодию. Они моргали, кривились, шевелили губами, но я не слышал ни звука.

Через пару дней вернулся к фотографиям. Сунулся на страничку гангстера: памятник на месте, девица Тося тоже, никаких тебе бэбиков. Пролистал дальше: усатый с толстухой, общий снимок школьного класса, три мелкие девчонки и собака рядом с одноэтажным зданием, похожим на барак. Из труб в крыше валит густой дым, сквозь клубы угадываются очертания чего-то огромного, угловатого, угрожающе наступающего на ничего не подозревающих девчонок...

Да ёпрст!

Я аж альбом выронил. Поднимал с опаской. Вот девчонки и собака. Вот барак. Никакого тебе зловещего дыма, пустое облачное небо. Что за фигня?

Нынче есть модное увлечение — прикручивать гифки-спецэффекты к старинным фотографиям, чтоб зритель внезапно! отложил кирпича. Но у меня не навороченный ноут в руках, а самый натуральный фотоальбом. Снимки пропечатаны на старой доброй фотобумаге от фабрики «Свема». Они не могут произвольно изменяться! Не могут, и все!

Я переворошил твердые страницы, борясь со странным, сосущим под ложечкой ощущением: ты до чертиков опасаешься того, что можешь заметить на страницах нечто странное, и одновременно втайне желаешь этого. Старинные фотоснимки издевались надо мной, оставаясь статичными и неизменными... но спокойствие было обманчивым. Там, под слоями коричневой и серой краски, что-то жило. Мелькало на самом краю зрения, когда переворачиваешь лист и внезапно замечаешь то, чего прежде не было. Распахнешь страницу, на ней все по-прежнему. Плоские двухмерные лица и фоны, как расписанные фанерные задники.

Это у меня потихоньку крыша начинает шифером шуршать? Не бывать тому!

Разумный человек запихал бы подозрительный альбом в пакет из Окея и отправил на помойку. Или сдал на экспертизу магуям и энергуям, пусть их колбасит не по-детски.

Я выбрал иной путь. Моим оружием стали ксерокс, сканер и всезнающий Гугль. Я перегонял снимки в цифру и копался в архивах. Отсканенные фото вели себя смирно, черно-белые лица обретали имена, обрастали историей. Теперь я знал, как зовут роковую красаву (муж пропал без вести в 37-ом году, спустя два года она была убита якобы проникшими в квартиру ворами, дело темное и нераскрытое). Тощий пацан Виталик погиб в блокаду. Раскопал сведения об Ашоте Мкрчтяне из Ташкента — честном менте, схлопотавшем пулю в 56 году. Что связывало его с чокнутой бабкой Тосей, кроме одной-единственной уцелевшей фотокарточки?

Все люди на снимках в альбоме были мертвыми. Погибшими не своей смертью. До срока, в катастрофах и войнах. От ножа в подворотне, болезней и роковых случайностей. Кое-кто из них оказался дальней родней. Другие не имели к нашей семье совершенно никакого отношения. Бабка Тося невесть зачем собирала их фотографии. Год за годом складировала в альбом. Нахуа, спрашивается?

Альбом я держал под замком, в дальнем отделении шкафа. Я мог бы вообще не доставать его, пусть себе пылится. Но мне было необходимо время от времени просматривать его. Натыкаясь на новые и новые отличия.

За спиной печальной красотки возник зловещего вида силуэт, нацеливший ей в голову длинноствольный пистолет. Дети на классном снимке таращились на меня темными провалами глаз. Рядом с усатым мужиком вместо толстухи возникли двое подростков. На фото маленьких девочек на пару секунд появились взрослые женщины. Парень-футболист злобно оскалился в мою сторону.

Давно умершие люди, собранные под бархатной обложкой, жили своей непостижимой жизнью. Иногда мне казалось, я слышу, как они скребутся изнутри, царапая картон. Наверное, мне стоило наведаться к психиатру... но я оставался совершенно спокоен. Не лез на стену, не испытывал желания душить женскими чулками одиноких прохожих по ночам. Ходил на работу, трепался с приятелями, чатился в скайпе.

Позвонил бригадир из Подзалупок. Они полностью снесли стены и приступили к разборке фундамента. В тот день, шагая по улице, я краем глаза засек девушку с двумя уложенными в баранки косами. На пестром фоне толпы она казалась выцветшей и тусклой. В старомодном пальто и нелепых ботиках. Я точно видел ее на страницах альбома. Рванул за ней — но девчонка сгинула невесть куда.

Это стало последней каплей. Я заметался. Долго сдерживаемая паника проломила стены и хлынула наружу. Я должен был что-то предпринять, но представления не имел — что именно. Я различал призрачные облики давно умерших людей в витринах и на рекламных биллбордах. Не знаю, что сделал бы, уловив их смутные отражения в собственном зеркале — наверное, заблажил в голос и расколотил зеркало к чертям собачьим. Хотел позвонить мамаше, но вовремя спохватился: в трудной ситуевине от нее никогда не было никакого проку. Набрал тетку Ольгу. Та, хоть и зануда редкостная, но не лишена житейской сметки.

— Давай-ка встретимся, — проскрипела тетка, едва я упомянул о том, что отыскал на даче старый альбом. — Адрес не забыл еще? Альбом, слышь-ка, прихвати непременно. Хочу хоть глазком глянуть, что Тося собирала.

До Пороховых, где жила тетка Ольга, добирался сквозь пургу и стадо нервно ревущих авто. Мы засели на теткиной кухне. Альбом лежал на столе, тускло отсвечивая взъерошенным бархатом обложки. Заикаясь и мекая, я изложил дурацкую историю со старыми фотографиями. Тетка слушала, скорбно и тяжко вздыхая, точно выбравшийся на берег тюлень.

— Был у нее парень из Ташкента, точно, — после долгого молчания сказала тетка Ольга. — Только запамятовала уже, как его звали. Его на курсы ментовской переподготовки прислали. Тоська тогда машинисткой служила... или секретаршей. Она в юных-то годах совсем другая была. Смешливая, бойкая. Во всех делах первая. Хорошенькая, что куколка. Запали они друг на друга крепко, а семье он не приглянулся. Учеба закончилась, они взяли и укатили в этот его Ташкент.

— И там Ашота убили, — дополнил я. Тетка кивнула. Пожевала вялыми губами и добавила:

— Они пожениться собирались. Ребенка завести. Тося очень ребеночка хотела. Но то ли не успели, то ли успели, а ничего не вышло... Года через два вернулась она с югов и сразу же замуж выскочила. Прожили года три, развелись. Не она на развод подала, муж ее. Тоська погоревала малость, снова кого-то нашла. Мужик опять ее бросил. У нее характер здорово испортился, начала к бутылке прикладываться. Загремела в больницу , там Гришу встретила. Хороший мужик оказался, спокойный. Рядом с ним она вроде как душой оттаяла. Дачу затеяли строить, ту самую. Оба еще не старые были, Тося снова о детках заговорила. По врачам ходили, к знахарке какой-то на Урал таскались — нет, не выходит ничего. Видимо, там, в Ташкенте, что-то с ней случилось паршивое. Где-то об те годы я и приметила у Тоси альбом. Думала, она семейные фото собирает, взяла глянуть — люди какие-то сплошь незнакомые... Тоська разоралась на меня, мол, зачем хватаю чужие вещи. Поссорились вдрызг, я к ним лет на пять зареклась показываться. Гриша вскоре от нее ушел. Скандалили они очень, — тетка закручинилась, — когда к ней ходить начали.

— Кто? — не понял я. — Собутыльники, что ли?

— Да нет, — тетка Ольга замялась, ища подходящие слова. — Даже не знаю, как тебе, разумному и современному, обсказать. Но раз ты что-то эдакое углядел... Сейчас это всякими научными словами обзывают. Эгрегоры там, тонкие сущности. Раньше говорили проще — беспокойные души. Те, кому еще жить да жить, а они раз — и умерли. Вроде как у знакомцев дочка поехала с классом на выпускной в Москву. На обратном пути автобус врезался в грузовик и слетел с трассы. Ребята живы-здоровы, только перепугались очень. Девчушка тоже вроде легко отделалась, ударилась головой о стекло. Через месяц схоронили. И вот они, мертвые, со своими недоделанными делами, несбывшимися мечтами, недолюбленными любовями — тянутся оттуда сюда. У Тоськи способность была, что ли — слышать тех, с той стороны. Уговаривала их не лезть обратно, к живым, — она передернулась, видимо, вспомнила что-то неприятное. — Какая ни есть, а Тоська мне родня. Да и стареем мы. Снова начала к ней наведываться. Как не приедешь — сидят. Кто из города, на дорогих машинах, кто из деревни приковылял, даже навоза с сапог не обтер.

Сидят, молчат, ждут. Фотографии привозили — тех, кто им покоя не дает. Сулили все, что угодно, только пусть замолчат. Пусть перестанут кричать. Деньги совали, много денег, она не брала. Дом забросила, себя запустила. Как ни заглянешь, с неделю себя клянешь: зачем приезжала? Слова доброго не услышала, как в грязном болоте изгваздалась. В последние годы Тоська заговариваться стала. Смотрит сквозь тебя и переругивается с кем-то, кого тут вовсе нету. Сиди, говорит, мол на месте. Не колотись, не скребись, не открою. Альбом у нее всегда под рукой был. Чуть что, за него хваталась и давай бормотать над ним. Все твердила, чтобы альбом схоронили вместе с ней. Она тогда много чего несла, я и не слушала толком...

— Вопрос, что с ним, таким паранормальным, теперь делать, — сказал я, когда мы, не сговариваясь, жахнули по стопочке коньяка в память бабки Антонины.

— Выкинь, — сходу предложила тетка Ольга, быстро хмелея. — Отвези куда подальше и сожги. Пепел высыпи в проточную воду. Нехорошая это вещь. Злая.

В конечном счете я так и поступил. Скатался в район мусорной горы в Озерках. Разыскал тамошних бомжиков и собственными глазами проследил, как они зажарили альбом на старой шашлычнице. Альбом изошел вонючим дымом безо всяких спецэффектов и потусторонних явлений. Ну и правильно. Туда ему и дорога, со всем потусторонним бредом, беспокойными мертвецами и изменяющимися фотографиями. И ему, и этой никому не нужной старой даче, гори она огнем. Продам участок и забуду, как страшный сон.

Успокоившись душой, я повернул к дому.

Девушка с косами, уложенными в две баранки, мельком глянула на меня из автомобильного зеркальца. Мне за шиворот словно сыпанули пригоршню льда. Я же уничтожил альбом. Теперь все должно сгинуть. Закон жанра: черный артефакт погиб, силы зла посрамлены, гнусные призраки развеялись.

Кинодива былых времен в эффектном наряде проплыла мимо меня на стоянке около супермаркета и загрузилась в громадный «Амарок». Дверью не воспользовалась, просочилась прямиком в салон. Лед, обжигавший нервы, превратился в тонкую иглу, вонзившуюся в сердце. Парень-футболист затесался среди ожидающих маршрутку. Когда автобус подкатил, он толкнул в спину одного из стоящих и исчез. Тип, которого толкнули, закашлялся и зашатался, хватаясь за горло.

На усатого мужика и его толстую жену я натолкнулся подле самого дома. Они топали за вяло переругивающейся парочкой с набитыми пакетами. Парочка оставляла следы на свежевыпавшем снегу. Эти, из фотоальбома — нет. Усатый, оглянувшись, залихватски подмигнул мне.

О Господи.

Кажется, что-то пошло не так.

Все было так просто и очевидно. Бездетная и незамужняя, с дурным характером, пьяненькая и грязная бабка, которую никто из родни терпеть не может. Натуральная ведьма, шепчущая над фотографиями умерших людей. Не уговаривала — запрещала. Запирала двери со своей стороны, заколачивала трехдюймовыми гвоздями, вклеивала фотоснимки в альбом.

Запертые бабкой Тосей на картонных страницах осколки прошлого со звоном высыпались на тротуар, обрели жизнь и разбежались в разные стороны. Смешались с озабоченной предновогодней толпой, потерялись в метельной круговерти. Такие же, как мы. Неотличимые. Неуловимые. Думающие только об одном — исполнитьмечты, которые не успели сбыться. Как они этого добьются? Насколько велики их возможности? Я не знаю, я ничего не знаю. Никто ведь не прислушивался к старой, выжившей из ума старухе.

Фотокарточки сгорели. Призраки затерялись среди живых.

Перед прочтением сжечь. Вы не имеете права на прочтение, если ваш допуск ниже второго уровня.

А вообще-то это литературный эксперимент-мистификация — статья для Фонда SCP.

Маленькое предисловие от автора.

Наименование Foundation SCP расшифровывается как Special Containment Procedures или Особые условия содержания.

Выдержка из закрытого Меморандума:

«Невидимый и вездесущий, Фонд SCP находится вне пределов чьей-либо юрисдикции. Он наделён соответствующими полномочиями всех основных мировых правительств и имеет задачу сдерживания объектов и явлений, которые ставят под угрозу естественность и нормальность этого мира. Подобные аномалии представляют собой значительную угрозу для глобальной безопасности и могут нести как физическую, так и психологическую опасность.

Фонд действует, чтобы нормы так и оставались нормами, чтобы население Земли могло и дальше жить обычной жизнью, не боясь и не подвергая сомнению своё восприятие окружающего мира, чтобы человечество было защищено от различных внеземных угроз, а также угроз из других измерений и вселенных.

Наша миссия строится на трёх основных постулатах: Обезопасить, Удержать, Сохранить» (с, Раздел общей информации о Фонде).

Для более подробного ознакомления с работой Фонда войдите в любую поисковую систему сети Интернет и наберите кодовое слово «Фонд scp».

Объект №: SCP-2015.

Класс объекта: Безопасный.

Особые условия содержания:

Объект SCP-2015 следует хранить в стандартной сейфовой ячейке Хранилища безопасных объектов Зоны-12. Для доступа к Объекту требуется допуск как минимум 2 уровня («Уровень В») с одновременным оповещением сотрудников Службы безопасности. Проведение исследовательских работ с Объектом регламентировано Протоколом R-354 (см. Общий свод протоколов, раздел К).

Описание:

Объект SCP-2015 представляет собой настенное декоративное зеркало овальной формы размерами 35 на 50 см. По периметру Объекта нанесен рисунок, изображающий цветочную гирлянду в стилистике «ар деко». Рама Объекта имеет толщину в 1,5 см и выполнена из хромированного алюминия в виде чередующихся белых и черных ромбов. На деревянном основании SCP-2015 в левой нижней трети находится метка мастерской (деформирована временем, произведена стереометрическая реконструкция): «Мастерская Гештальд, изготовлено в Бирмингеме, Алабама, 1928 год». В верхней части Объекта имеется звездообразная трещина размерами 2 на 3 см.

История:

Данные о проявлениях Объекта с 1928 по 1972 год не обнаружены (согласно теории д-ра С. К-нски к вероятным проявлениям деятельности Объекта SCP-2015 относятся т. н. «Мичиганский инцидент» (см. Архив происшествий, раздел H-4882-S) и «Ярмарка в Скарборо» (см. Архив происшествий, раздел Н-5692-S). Д-р М. Т. В-он в своей статье высказал предположение, что случаем спонтанной активности Объекта является т. н. «Буря века» (см. Архив происшествий, раздел Н-3948-S ).

В 1973 году Объект SCP-2015 был выставлен на аукционе города Черривейл, Канзас, США, как выморочное имущество семьи Тайбер, и приобретен сотрудником фонда Музея городской истории. Объект был использован дизайнерами музея в качестве детали реконструкторской инсталляции восковых фигур «Гостиница кровавой семьи Бендер» (см. Фонд исторических материалов).

В музее Объект экспонировался с 1973 по 1975 год, став косвенной причиной нескольких сердечных приступов у посетителей, а также немотивированных нападений с применением насилия и попытки уничтожения инсталляции. Предполагается, что именно в это время Объекту было нанесено повреждение в верхней части (вероятно, след удара молотком или долотом).

На Объект обратил внимание А. Б-ниск, консультант Отдела-14 («Шепоты и крики»), зафиксировав возникающие вокруг Объекта кратковременные вспышки криогенного поля интенсивностью от 150 до 200 мкбр. По его инициативе Объект был заменен точной копией и доставлен на Базу-Блэк-18, США (см. Архив поступлений, раздел D-512).

Длительное время Объект SCP-2015 пребывал на консервации в хранилище Базы-Блэк-18 в отделе М-483 «Условно безопасные артефакты неясной этиологии». Никаких работ или исследований с Объектом не проводилось.

В нынешнем году Объект был затребован Лабораторией Омега-Мю-Гамма. Механическое и технологическое обследование SCP-2015 не выявило в физической структуре Объекта никаких аномальных отклонений. Исследования с помощью ультразвука и лазерного сканирования зафиксировали дефект, допущенный в ходе изготовления Объекта и имеющий вид нескольких каверн диаметром 0, 001 — 0,005 мкм в серебряной амальгаме покрытия и стеклянной отражающей массе (см. схему расположения каверн. Примечание — д-р К-нски склонен видеть в их конфигурации подобие кричащего лица). Объект не реагирует на повышение и понижение температуры и изменения давления окружающей среды. Попытки взять образец Объекта завершились удачно, однако образцы по своей структуре и химическому составу идентичны обычным зеркалам. В отражающей поверхности SCP-2015 появляются все размещенные перед ним материальные объекты неживого происхождения, их отражения не подвергаются деформации или изменению цветовой гаммы. Возникновения криогенного поля, упомянутого сотрудником А. Б-ниском, не зафиксировано. Попыток разрушить Объект не предпринималось.

По запросу д-ра С. К-нски Руководством Базы-Блэк-18 сотрудникам Лаборатории ОМГ выдано разрешение на проведение экспериментов с участием трех живых подопытных субъектов класса Д (заключенные, приговоренные к длительному сроку наказания сроком не менее 25 лет).

Протокол экспериментов.

Алгоритм проведения эксперимента: все эксперименты проводятся на субъектах класса Д. Местом проведения экспериментов назначены специально оборудованные помещения № 6 и № 10 уровня защиты G в корпусе 4 Базы-Блэк. Исследование следует проводить группами не меньше трех человек (один куратор, сотрудник класса В; один аудиовидеотехник класса 2; один охранник класса 3).

Условия эксперимента: подопытный субъект помещается в стандартную испытательную камеру класса G. Температура в камере + 24С, давление 760 мм рт.ст, включены две лампы дневного света. В камере имеется привинченный к полу металлический стул, на стене напротив него расположен Объект SCP-2015. В плоскости Объекта отражаются стул и противоположная стена.

Наблюдение за субъектом и Объектом осуществляется с помощью трех дистанционно управляемых камер, а также визуально куратором и охранником через одностороннее стекло. Перед помещением в камеру субъекту дается задание сесть на стул и смотреть на Объект. Субъекту запрещено прикасаться к Объекту под угрозой применения дисциплинарных мер, однако прочие его перемещения по камере не ограничены. В случае появления каких-либо сторонних воздействий, эмоций или ощущений Субъекту надлежит вслух описать их.

Эксперимент 2015-А.

Субъект Д-2015-3841, мужчина, 43 года, осужден за убийство и [ДАННЫЕ ЗАСЕКРЕЧЕНЫ] несовершеннолетних.

В течение 7 минут Субъект, выполняя распоряжение куратора, пристально смотрел на Объект. Камерами зафиксировано появление отражения Субъекта в SCP-2015. Утратив интерес к наблюдению, Субъект поднялся со стула и принялся бесцельно бродить по камере.

Оказавшись на расстоянии примерно 0,5 м от SCP-2015, Субъект остановился и в течение минуты пристально разглядывал Объект (аппаратурой зафиксировано пятисекундное понижение температуры в камере до +5С, параметры давления не изменялись). После этого Субъект с криками ужаса бросился к двери, требуя, чтобы его немедленно выпустили.

Согласно протоколу куратор эксперимента предложил Субъекту описать предмет своего страха. Из невнятных выкриков Д-2015-3841 следовало, что он воспринимает SCP-2015 как большую открытую дверь, из которой выходят некие угрожающие фигуры. Техник-оператор и охранник позже заявили, что видели SCP-2015 в его обычной форме, то есть в виде зеркала, где отражались стул, стена и мечущаяся фигура Д-2015-3841.

Субъект продолжал звать на помощь, оборачиваясь к зеркалу и выкрикивая, что они приближаются к нему. Несколько раз Субъект повторил, что оказался здесь совершенно случайно и готов добровольно отдать все принадлежащие ему ценности, если ему позволят уйти (см. прилагаемую расшифровку записей). От криков Субъект перешел к истерическим всхлипываниям, отказываясь взаимодействовать с куратором. Субъект упал возле шлюзовой двери камеры, закрыл голову руками и принял позу пассивной обороны. Д-2015-3841 не смог покинуть камеру самостоятельно по причине отсутствия сознания и был транспортирован сотрудниками охраны в медкорпус.

Позднейший врачебный осмотр констатировал у Д-2015-3841 обширный инфаркт миокарда, приведший спустя три часа к смерти Субъекта. Также патологоанатом зафиксировал на теменной и затылочной части черепа Д-2015-3841 три неглубоких дробящих ранения, предположительно нанесенных неким тяжелым предметом с тупым навершием (прим. эксперта — молоток или палка с металлическим набалдашником?).

Эксперимент 2015-В.

Субъект Д-2015-8928, женщина, 35 лет, осуждена за соучастие в распространении наркотических веществ и торговлю донорскими органами.

Будучи помещенной в камеру, Д-2015-8928 подошла к Объекту и некоторое время смотрела на свое отражение, делая жесты, словно поправляла сложную прическу из длинных волос (у Д-2015-8928 короткая стрижка). Зафиксировано двухсекундное падение температуры до -1С, после чего на лице Д-2015-8928 появилось выражение недоумения и радости. Несколько секунд она словно бы прислушивалась к чему-то, затем отчетливо произнесла фразу: «Ребекка, это ты?»

Игнорируя вопросы куратора, Субъект в течение почти двадцати минут вела активное общение с Объектом, обращаясь к нему как к «Ребекке». Из контекста и построения фраз следует, что Субъект воспринимала «Ребекку» как ребенка-подростка, причем своего близкого родственника, с которым она долгое время находилась в разлуке. Субъект задала «Ребекке» множество вопросов о ее здоровье, успеваемости в школе, подругах и прочих аспектах жизни. Ответов, если таковые давались Объектом, аппаратурой не зафиксировано, однако Д-2015-8921 вела беседу так, словно собеседник логически отвечал ей.

Затем Субъект с большим эмоциональным надрывом начала оправдываться перед «Ребеккой» за некий поступок, объясняя, что была вынуждена так поступить против своей воли. Субъект не уточняла подробности поступка, но явно испытывала глубокое и искреннее раскаяние в совершенном (см. расшифровку записей).

На тридцать первой минуте эксперимента Субъект разрыдалась, повторяя: «Ты меня прощаешь, Реба, ты меня прощаешь?». Невзирая на запрет куратора, Д-2015-8928 протянула левую руку к SCP-2015 и коснулась его поверхности (Субъект — левша). Рука Субъекта без видимого сопротивления погрузилась в Объект примерно до запястья, что зафиксировано видеоаппаратурой и сотрудниками. Контакт с Объектом длился около шести секунд, после чего Субъект убрала руку. Ладонь и часть запястья Субъекта отсутствовали, болевого шока Субъект не испытывала. Следов крови на поврежденной конечности и на Объекте не наблюдалось, Д-2015-8928 выглядела довольной и умиротворенной.

Подойдя к дверям, Д-2015-8928 окликнула куратора и попросила выпустить ее. Ожидая завершения цикла работы шлюза, Субъект в течение двух минут отчетливо напевала песню, позже идентифицированную как «Ivan, Boris et moi» (слова Э. Марнея, муз. Э. Штерна, исп. Мари Лафоре).

Медицинский осмотр показал, что конечность Субъекта была ампутирована неким неизвестным способом, отчасти похожим на заморозку при сверхнизких температурах (прим. д-ра К-нски: «Идеальный разрез!»). Изменений в отражающей поверхности SCP-2015 не зафиксировано.

Д-2015-8928 не смогла передать работавшим с ней сотрудникам Базы-Блэк содержания беседы с Объектом, уверяя, что все это время сидела в камере и неотрывно смотрела в зеркало, где отражалась только она сама. Гипнотическое воздействие и применение веществ класса «Правдоруб» оказались неэффективными: память Д-2015-8928 не сохранила ничего о периоде контакта с Объектом SCP-2015.

Субъект назвала нескольких женщин по имени «Ребекка», с которыми имела дружеские или деловые отношения, однако ни одна из них не являлась ее младшей родственницей. Детей у Д-2015-8928 нет.

После эксперимента Д-2015-8928 впала в депрессивное состояние, усиливавшееся с каждым днем. Спустя неделю Субъект покончила с собой в душевом отсеке корпуса X-M для подопытных.

Более тщательное исследование истории обращений Д-2015-8928 за медицинской помощью показало, что в возрасте 18 лет Субъект поступила в Общественную больницу города Денвера, штат Колорадо, США. Ей было сделано искусственное прерывание двадцатинедельной беременности в связи с резус-отторжением плода в матке. Предположительный пол эмбриона — женский.

Эксперимент 2015-С.

Субъект Д-2015-4583, мужчина, осужден за [ДАННЫЕ ЗАСЕКРЕЧЕНЫ] и иные насильственные преступления при отягощающих обстоятельствах .

Помещенный в исследовательскую камеру, Субъект проигнорировал распоряжение куратора сесть на стул и смотреть на Объект. Субъект поочередно пытался оторвать стул от пола, дотянуться до камер наблюдения и путем простукивания стен определить местонахождение одностороннего зеркала. Не достигнув успеха, Субъект занял место на стуле, демонстративно расположившись спиной к Объекту. Согласно протоколу, куратор и охранник не вмешивались в течение эксперимента.

На 17-ой минуте зафиксировано трехсекундное понижение температуры до +10С и падение давления до 690 мм рт.с. Оператор-техник аппаратуры и охранник занесли в протокол тот факт, что в течение приблизительно тридцати секунд наблюдали изменения в отражении SCP-2015: несмотря на то, что Субъект находился к нему спиной, Объект демонстрировал его, как повернутого лицом. Затем отражение сменилось на обычное, а Субъект обернулся и вскочил с криком: «Кто здесь?»

Никого не увидев, Субъект обратился к куратору с вопросом, отчего освещение в камере перешло на аварийный режим и связано ли это с ходом эксперимента. Сотрудники проверили оборудование, убедившись в том, что в камере включены лампы дневного света, а команды перехода на аварийный режим на уровень не поступало (см. видеоотчет). Субъекту было сообщено, что эксперимент продолжается. Д-2015-4583 отошел в дальний угол камеры и принял оборонительную стойку. Субъект известил куратора о том, что камера освещена двумя аварийными лампами, работающими в проблесковом режиме, но света достаточно. Изменений в агрегатном состоянии SCP-2015 не отмечено, однако субъект внезапно нанес цикл быстрых ударов ногами и руками в пустоту. Судя по реакции Субъекта, он счел, что одержал победу над невидимым противником и несколько раз пнул ногами нечто, находящееся на полу. Вопрос куратора был проигнорирован, Д-2015-4583 выкрикнул: «Шлите следующего!» и расхохотался.

В последующие пять секунд лампы освещения в камере без команды с пульта перешли в пульсирующий режим. Зафиксировано стремительное и бессистемное перемещение Д-2015-4583 по камере, в процессе передвижения он отмахивался ногами и руками, нецензурно выражаясь [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ].

Затем Субъект потерял равновесие, упал на пол и, перекатываясь, разместился (или был размещен) так, что верхняя часть его туловища находилась под сиденьем находящегося в камере стула. Руки Субъекта были плотно прижаты к туловищу, ноги стиснуты вместе. Субъект дергал головой, задыхался и издавал сиплые звуки, характерные для жертвы удушения или человека с приступом бронхиальной астмы. На его лице также проступили признаки стремительного кислородного голодания, а жизненные показатели стремились к мортальным, вследствие чего куратор был вынужден прервать эксперимент. Охранник вызвал подкрепление, дверь камеры была открыта и Д-2015-4583 извлекли наружу.

Медицинский осмотр подтвердил факт молниеносной гипоксии. Д-2015-4583 был переведен в госпитальный комплекс и подвергнут процедуре метаболической терапии. На проведенном после процедуры допросе Субъект рассказал, что перед ним внезапно появились трое или четверо агрессивно настроенных членов преступной группировки «Демоны Ада» (членом которой он некогда являлся) и предъявили ему обвинения в присвоении финансов, находившихся под общим контролем руководителей группы. Д-2015-4583 вначале пытался оправдаться, затем вступил в драку, где потерпел поражение. Победители надели ему на голову плотный мешок и затолкали в нечто вроде длинного узкого ящика. Какое-то время он испытывал ощущение тряски и качания, как если бы ящик с его телом перевозили на автомобиле, затем Субъекта в «ящике» опустили ниже уровня земли. Отчетливо услышав шорох падающих на крышку ящика камней, Д-2015-4583 впал в неконтролируемую панику, начал задыхаться и потерял сознание.

Несмотря на своевременно проведенный комплекс реанимационных процедур, Субъект не смог оправиться от последствий гипоксии. Его мозговые клетки начали стремительно деградировать. Руководством Базы-Блэк-18 принято решение об удалении Субъекта из программы исследований и его последующей утилизации.

В протоколах полицейского расследования по делу Д-2015-4583 обнаружено, что в [ДАННЫЕ ЗАСЕКРЕЧЕНЫ] году полицейским управлением штата [ДАННЫЕ ЗАСЕКРЕЧЕНЫ] Субъект подозревался в похищении и убийстве свидетеля обвинения, мисс Р. Г-мс. По словам бывших приятелей и сокамерников, Д-2015-4583 намекал, якобы изнасиловал, а затем похоронил жертву заживо, однако никаких доказательств тому обнаружено не было. В ходе следствия Д-2015-4583 отрицал свою причастность к упомянутому инциденту. Мисс Р. Г-мс объявлена в розыск и до сих пор не обнаружена.

В настоящее время Руководство Базы рассматривает следующие запросы Лаборатории д-ра С. К-нски, необходимые для полноценного изучения Объекта № SCP-2015:

— контакт Объекта с Субъектом пубертатного периода;

— контакт Объекта с сотрудником Лаборатории, обладающим безупречной репутацией, подтвержденной Группой внутреннего расследования Фонда;

— контакт Объекта с Субъектом, страдающим каким-либо из психотических расстройств (галлюцинаторный синдром, параноидный психоз, шизофреноподобные расстройства);

— контакт Объекта с Объектами класса «Безопасные: Условно разумные», типы «Бытовая техника» и «Носитель информации».

Примечание д-ра К-нски:

— После серии первоначальных опытов сотрудники Лаборатории присвоили Объекту SCP-2015 наименование «Зерцало скорби».

Есть у меня приятель. Из тех людей, рядом с которыми вечно что-то случается. Которые всегда готовы выдать свежеиспеченную байку в миг, когда вечер перестает быть томным, а привычные темы для бесед в интельском кругу уже исчерпаны.

В этот психологически напряженный момент ваш друг с задумчивым видом изрекает нечто вроде:

— Представьте себе… Представьте солнечный летний денек где-нибудь в далеком подпитерском захолустье. Представьте запыленную маршрутку с номером К-790 или К-913, Питер — Зеленогорск — Райвола — Заходское. Она останавливается на главной площади городка, где с одной стороны — унылые облупившиеся шестиэтажки в стиле баракко семидесятых, а с другой — моднявый торговый центр и торговые палатки. Представьте арбузы, крыжовник в пластиковых стаканах и китайский ширпотреб навалом. Представьте бабок с авоськами, азиатских женщин-торговок, детей, собак, дачников, дачниц, тихих местных алкашей и пацанов в трениках и с семками. Представили?

Теперь впишите в эту живописную картину двух молодых людей, с оханьем выпадающих из маршрутки. Молодых людей из большого города. С зеркалкой, нетбуками и компактными рюкзачками фирмы «Сплав». Молодые люди распрямляют конечности, с благожелательным любопытством озираются по сторонам, справляются с картой в нетбуке. Они покупают в ларьке два фуфыря «Арсенального», джин-тоник, хлеб, колбасу и сыр. Помахивая пакетом с припасами, удаляются от площади — туда, где узкие деревенские улочки, заросшие лопухами, малиной, черемухой и прочей жимолостью. Где разваливающиеся деревянные дачки послевоенных времен стоят бок о бок с мини-виллами прямиком из Куршавеля. Бабки копаются в огородах, цветет иван-чай, пчелы жужжат, кузнечики стрекочут. Дети гоняют на великах, дачники качаются в гамаках, в шатрах с противокомариной защитой жарят шашлыки, с озера доносятся взвизги и бодрый шансон.

Благорастворение воздухов и идиллия, мать ее.

Молодые люди бодро топали по растрескавшемуся асфальту. Их пол и имена не слишком важны для нашей истории. Они могут быть, к примеру, Стасом и Пашкой. Или Ниной и Марго. Или Димоном и Светкой. Важно то, что у них хватало свободного времени, чтобы потратить уик-энд на вылазку в отдаленные края.

Также можно добавить, что путешественники-приключенцы фанатели от сериала о похождениях Супернатуралов, порой именуя себя Дином и Сэмом. Или Дином и Мэгги. Или Сэмом и Руби. Или Беллой и Лилит. Им мечталось пафосно вкатить в городок на черной «импале», но за неимением таковой пришлось тащиться на банальной маршрутке.

Главное — они на месте. И пусть для простоты и наглядности наши герои будут Стасом и Марго.

Из-за сетчатого забора лениво и сонно брехал лохматый кавказский овчар. Бравая парочка пересекла старый, проржавевший железный мост, глухо звякающий под ногами. Дачи и дачки закончились, впереди лежала проселочная грунтовка да высоченные сосны. Марго, она же Мэгги, увлеченно щелкала живописные пейзажи. На обочине торчал покосившийся дорожный знак «Проезд воспрещен». Сразу же за ним — ответвление дороги и стрелка-указатель «Дом отдыха «Лесные дали», 2 км».

— Свалкоиды, — Стас ака Дин, покосился на маленький монитор нетбука. — Где-то должна быть тропа влево.

— Интересно, тут найдется скелет фашиста, прикованный к пулемету? — блеснула интеллектом Марго. Они миновали пояс мусороидов, неизбежно образующийся вокруг любого российского поселка — выброшенная мебель, отработавшие свое древние холодильники и стиральные машинки, разбитые ламповые телевизоры марок «Смена» и «Заря», горки никчемного хлама, спиленные старые деревья. Осыпавшийся труп новогодней елки в веселенькой мишуре.

Искомая тропа найдена, она эдаким извилистым ущельем прорезает свалку. За свалкой начинался песчаный пустырь, буйно заросший диким разнотравьем, за ним темнела кромка леса. В безупречно голубом небе бездумно заливалась какая-то птица, возможно, жаворонок. Мирно, тихо, сонно, пустынно до чертиков. Девица, вертясь вокруг своей оси в поисках лучшего кадра, наступила на что-то маленькое, скользко-округлое и едва не шлепнулась.

— Опс, — ее приятель наклонился, подобрав предмет. — Мэг, ты в курсах, тут у нас такое?

Он покрутил предметик меж пальцев. Пластиковый цилиндр с латунным донышком, некогда ярко-алый, но вылинявший до грязно-розового.

— Отстрелянная гильза от «Сайги». Карабин «Сайга» на базе АК, охотничий либо полицейский, — Стас хищно огляделся. — Вон еще одна. А там — еще…

Им удалось отыскать целую россыпь розовых круглых трубочек. Марго снимала. Стас попытался по мере сил восстановить ситуацию:

— Гильзы всю зиму валялись под снегом, проржавели и выцвели. Палили зимой либо прошлой осенью. Подходящей мишени не видно, шмаляли в белый свет, как в копеечку. Но, знаешь, сдается мне, что гильзы разбросаны эдакой дорожкой — словно кто-то бежал с пустыря к поселку, отстреливаясь на ходу…

— Все ты выдумываешь, — неуверенно протянула Марго.

— Но гильзы-то — вот они!

— Пьяная братва под Новый Год устроила залповый салют и расстрел пузырей из-под шампанского, — было жарко, однако девица поежилась. Пустырь как пустырь, но что-то в нем было не так. Идея прокатиться в это странное местечко, о котором они прочитали в блоге «черного следопыта», больше не казалась такой прикольной. Гильзы еще эти…

— Дин! Стас! — наконец сообразила она. — До слоупока доперло! Тут нет мусора. Вон свалкоиды, — она махнула в сторону скрывшихся за полосой молодых елочек неопрятных мусорных куч. — По идее, тут и дальше должен тянуться великий российский мегасрач. А тут — чисто! Где битые бутылки, где жестянки от «яги», где кострища, где рваные презики, наконец? Это ж идеальное местечко для местной школоты и гопоты — посексоваться, пивка раздавить, костерок запалить… — дорога вильнула, свернувшись в кольцо, и Марго-Мэгги невольно замолчала, прикусив язык.

Они добрались. Цель высилась перед ними. В точности такая, как на фотках в блоге. Облупившиеся краснокирпичные строения в четыре этажа, два подведены под крышу, одно выстроено до третьего яруса и позаброшено. Архитектура незамысловатая, квадратно-прямоугольная. Просматриваются длинные лоджии и большой подъезд-фойе с навесом и широкими пандусами. Выкрасить в белый или светло-бежевый цвет, вставить двери в пустые проемы, застеклить окна — и получится типичный санаторий в стиле победившего социализма, скучноватый и без изысков, но добротный. Палаты на три-шесть коек, процедурные кабинеты, столовая да кинозал, где вечерами крутят индийские фильмы.

Марго вскинула фотоаппарат и сделала панорамный снимок. Руки слегка дрожали.

«Это просто пустые здания, — мысленно повторяла она, плавно вдавливая кнопку пуска и слушая мягкие щелчки внутри серебристого корпуса фотоаппарата. — Здесь затевали строить дом отдыха. В перестройку деньги закончились. Рабочие уехали, стройку забросили. Мы выбрали это место именно потому, что с ним не связано никаких страшилок. Это не законсервированный военный объект, не особняк с привидениями и не закрытая психбольница с веселеньким кладбищем. Это брошенный санаторий. Здесь никто не умирал и не пропадал без вести».

Пока она вела съемку, вошедший в образ бесстрашного охотника на демонов Стас успел вскарабкаться по осыпавшейся лестнице и теперь разгуливал по недостроенному этажу, переходя из помещения в помещение, то появляясь за окнами, то исчезая. Марго фиксировала его прогулку, маясь дурацким вопросом: что делать, если сейчас он скроется за очередной каменной стенкой и не больше появится? Просто не появится и все? Она останется торчать тут, посреди зарослей крапивы и высокой метельчатой травы, с рюкзачком и фотиком, и пустые здания будут равнодушно пялиться на нее черными провалами окон?

— Мэг, поднимайся! — завопил Стас, по пояс высунувшись из очередного несуществующего окна. — Там дальше еще прикольнее! Беги скорее, чего копошишься?

Отговорка «мне не хочется сюда входить» в данный миг прозвучала бы просто глупо. Марго вздохнула поглубже, собралась с духом и направилась к поросшим одуванчиками ступенькам вестибюля. Краем глаза заметила нечто пестрое, озадаченно всмотрелась.

Перед крыльцом валялась детская обувь. Сильно поношенная и драная, чье место — на помойке. Кроссовки, сандалеты, тапочки, морально устаревшие кеды, даже футбольная бутса. Каждый предмет — в единственном экземпляре. Они не были свалены горкой, как в первый миг показалось Марго. Кто-то выложил из них более-менее правильный круг, повернув носками внутрь. Несколько мгновений Мэгги, моргая, тупо пялилась на никчемную обувку. Она даже не сообразила сделать снимок. Из внезапно накатившего ступора ее вывел свист и настойчивый оклик Стаса. Опасливо обойдя загадочный обувной круг стороной, она боком протиснулась в щель между заколоченными деревянным щитами, перекрывавшими дверной проем, и одним духом взбежала вверх по узкой боковой лестнице.

Стас сидел верхом на недостроенной внутренней стене и с фанатичным блеском в глазах таращился на то, что располагалось позади санаторного комплекса. Марго озадаченно затрясла головой, пытаясь понять: что же она такое видит перед собой?

Среди еловой и сосновой молодой поросли торчали невысокие строения, явно технического предназначения. Между ними по земле протянулись, изгибаясь, толстенные трубы в ошметках тепловой изоляции и проржавевшей металлической оплетки. Трубы уходили в землю, выныривали на поверхность, поднимались вверх, образуя квадратные арки. Дохлыми змеями они стекались к длинному и узкому бетонному бассейну, доверху наполненному грязной темной водой с плавающими поверх опавшими листьями и гнилой хвоей. От сооружения ощутимо пованивало, точно от мусорной ямы.

— Епрст, — икнула Марго. — Это что такое, мать вашу канарейку? Шахта для ядреной ракеты?

— Больше всего это смахивает на здоровенный сточный коллектор для сбора, гм, твердых и жидких отходов человеческой жизнедеятельности, — не слишком уверенным голосом заявил Стас. — Но тогда возникает логичный вопрос: какого ляда его отгрохали прямиком на санаторных задворках? Ведь явно же громоздили дом отдыха с претензией, и вдруг — вонючий коллектор по соседству… — он цокнул языком и хмыкнул: — Мэг, мне тут взбрело в голову… Какое прекрасное местечко для того, чтобы складировать, к примеру, трупы врагов и доставших конкурентов. Тут их никто никогда не найдет. Бетонный блок, цепь к ногам и бульк — поминай, как звали… Сунемся поближе?

— Ну тебя в болото, — Мэгги неохотно последовала за спутником, балансируя по гребню недостроенной стены и морща нос. Из-под ног с шелестом осыпались камешки. Выдумает тоже, когда по спине и так мурашки взводами бегают. Подумаешь, обычный коллектор. Интересно, насколько глубока узкая бетонная яма…

Они дотошно заглянули во все технические будочки и, держась за руки, постояли над щелью сточного бассейна. Ни весело блестящих стеклянных осколков, ни размашистых надписей-граффити на кирпичных стенах, ни смятых бесплатных газет, ни единой пластиковой бутылочки из-под колы. Серый песок в смеси с гравием, запустение, уныние — и долетающий из близкого поселка приглушенный привет от цивилизации, надрывные попсовые вопли из чьего-то проигрывателя. В будках нашлись только заваренные железные люки и старательно залитые бетоном проходы, когда-то уводившие к подземным коммуникациям. И больше ничего.

— Ну, где будем ставиться на ночевку? — риторически вопросил Стас. — Поближе к аборигенам или заберемся в корпус?

— Только не в здании, — непроизвольно вырвалось у Марго. Стоя спиной к санаторию, она оглянулась через плечо — и в памяти немедля всплыл позабытый вроде бы кошмар. Даже не кошмар, вымысел, морок, отголосок множества просмотренных ужастиков и прочитанных книг. Иногда в таких безлюдных, заброшенных местах воображение назойливо подсовывало ей картинку: под звон кузнечиков над зубчатой полосой леса начинает беззвучно и стремительно расти черная тень. Огромная, смутно похожая на уродливую голову. Пощелкивающий вхолостую разум сдавленно верещит о том, что к голове должно прилагаться соответствующих размеров туловище. Тень поднимается все выше и выше, затмевая солнце, расширяясь и расплываясь, заполняя собой небо — и все это в тишине, оглушительной, вяжущей тишине…

Марго понятия не имела, в каких дебрях подсознания вырос этот образ. Отчего не традиционный ядерный гриб на горизонте, не волна-цунами, не падающий астероид, а запредельная туманная дрянь, от вида которой перехватывает дыхание и леденеет сердце? Может, неведомый страх тянулся за ней с совсем юных лет, выползя из затрепанной книжки братьев Стругацких о Далекой Радуге и зарвавшихся экспериментаторах? Или то была великая Тень, павшая на Средиземье и Иерушалаим? Или пламенный привет из городка Дерри в штате Мэн, от Степы Королева, лучшего из лучших, единственного и неповторимого?

Стас поворчал на тему того, что в корпусе лично ему было бы не в пример спокойнее. Вдруг местные гоблины затеют ночью спьяну фланировать по пустырю? Одиночную палатку сразу углядят и полезут навязчиво дружить, а внутри их никто не заметит. Да и экстриму побольше, в здании-то!

— Хватит с меня на сегодня экстрима, — решительно заявила Марго. — Окопаемся в елочках, согласно протоколу «Кругом незримые враги».

Раскатывая пенки и распаковывая спальные мешки, они сошлись во мнении, что такой теплой ночью растягивать палатку нет необходимости. После первой кружки кофе, щедро сдобренной коньячком, Стаса понесло по кочкам. Он принялся рассуждать, как офигительно забраться на плоскую крышу санатория и устроить там фотосессию.

— Там прямо в бетон впаяны здоровенные железные кольца, — разглагольствовал он, помавая кружкой и обгрызенным бутербродом. — Модель-ню приковывается наручниками или цепями за руки-ноги. Представь, какой будет потрясающий контраст: обшарпанный бетон, ржавое железо и обнаженная женская фигура!

— Триста тридцать тыщ раз уже такое снимали и вывешивали, — буркнула Марго. Солнце село, пустырь укутало теплой, бархатистой темнотой, вдалеке успокоительно мерцали поселковые огоньки. Марго подсоединила фотик к нетбуку и просматривала сделанные за день снимки, ее приятель неутомимо трещал языком. С наступлением сумерек ему самому стало жутковато, но истинный офисный самурай никому не позволит увидеть отложенные под полами кимоно кирпичи! Вот он и трепался, вспоминая все подходящие к случаю мрачные истории: о диггерах, полезших на заброшенные армейские складах и туристах, потерявшихся в лесу. О грязных темных подвалах, где за урчащими трубами шастают безликие тени, о зловещих старинных вещицах, купленных по случаю на барахолках. О ссылках, которые ни в коем случае нельзя открывать, о людях, которые вроде как давно умерли, но знакомые порой сталкивались с ними на улицах, о картинах, приносящих несчастья и фильмах, которые никто не снимал, а они, тем не менее, существуют… Стас мог бы фонтанировать и дальше, но Марго решительно швырнула в него пластиковой тарелкой. Заявив, что у нее нервы не казенные. Когда и если ей захочется пригоршню ужасов — она перечитает сайты с соответствующей тематикой. А сейчас она ложится спать. Спать, и никаких там фривольностей. А вот нечего было запугивать девушку на ночь глядя всякими мерзостями, тогда и фривольности бы последовали! Галогеновую лампу типа «керосинка антикварная» она оставит себе. Поставит вот прямо здесь, чтобы в случае чего была под рукой. Да, нож для нарезания бутеров ей тоже пригодится. Она слабая и хрупкая. А он — почти что супернатуральный охотник за демонами. Если он и в самом деле, как грозился, захватил с собой пакет соли, то может приступать к созданию защитного круга. Следуя точным инструкциям от братьев Винчестеров и папаши их Джона.

Пакет с солью Стас позабыл, в чем скорбно покаялся. Марго пожелала ему крепких симфаллических снов, отвернулась и попыталась задремать.

Сон не шел. Вернее, шел, но какой-то драный, отрывистый, мечущийся на грани реальности и призраков уставшего за день разума. Она четко сознавала себя и свое присутствие в мире, чувствовала выпирающий из земли корень, оказавшийся в точности под ее пенкой. Знала, что никаких ужасов и кошмаров, о которых так азартно трепался Стас, не бывает, это все выдумки чистой воды, одно из средств поднять уровень адреналина в крови и авторитет в компании. Отрыжка цивилизованного мира, придумывающего себе искусственные пугалки, чтобы защититься от настоящих страшилищ — катастроф, болезней, маньяков и унылого бытия к смерти. Выдумки духовно богатых дев и начитанных трусливых пацанчиков. Мир скучен, мир непередаваемо обыден и скучен, все его пресловутые кудеси — ерунда на постном масле. Вендихо не поднимется из-за кромки леса, пустые здания — всего лишь пустые здания, и зря она послала Стаса по далеким адресам. Надо бы помириться-извиниться-слегка пошалить… вот прямо сейчас!

Она перекатилась на другой бок, протянула руку… пальцы цапнули пустоту.

Марго села.

Пенка с расстеленным на ней спальником в шаге от нее вопиюще пустовала.

Она не слышала ни возни, ни шагов, ничегошеньки.

Может, она спит и ей снится пустой лежак — в свете кучи выслушанных за вечер пугалок?

Марго сосредоточилась. Ущипнула себя за руку. Вспомнила читанные невесть где основы теории «осознанного сновидения» и попыталась представить дверь, через которую она вернется в реальный мир. Чертова дверь не возникла. Стас отсутствовал. Возможно, просто отошел отлить, но минуты текли, а он все не возвращался. Стало холодно. Недостроенный санаторий, до которого было не меньше полусотни метров, неведомым образом придвинулся и нависал над ней безоконным фасадом, в темноте внутри плавало едва различимое зеленоватое марево. Хотя, возможно, это был просто оптический обман.

Марго схватила лампу, щелкнула кнопкой и обзавелась источником света в пятьсот люмов, едва не ослепнув от белого сияния. Торопливо покрутила колесико, уменьшив яркость и проведя лучом вокруг лагеря. Елки, высветленные до цвета белой гуаши, трава, земля, их рюкзаки.

— Ди-ин! — заорала Марго. — Ста-ас! Да не смешно уже! Ты где-е, скотинка?

Не дождавшись ответа и мысленно поругавшись с внутренним голосом, требовавшим оставаться на месте или делать ноги в сторону поселка, она зашагала к корпусам санатория. Вертя фонариком, точно лазерным мечом, и продолжая звать Стаса. Рассеянный луч выхватывал из темноты то угол бетонной террасы, то стены с черными колодцами окон, то загадочную техническую будочку с покосившейся дверью. Пройдя мимо будочки второй раз, Марго злобно выругалась. Она не могла сбиться с дороги, потому как плутать негде и некуда. Весь санаторий и площадка вокруг него — пятачок радиусом не более двухсот метров. Куда бы она не направлялась, она либо упрется в пояс свалкоидов, либо ткнется лбом в стенку санатория. Тогда какого ляда она нарезает круги и орет так, что в горле уже начало жалостно хрипеть и булькать?

— Ста-ас! — спотыкаясь на неровностях почвы и кусках отколовшегося бетона, едва пару раз не выронив спасительный фонарь, чертыхаясь и поскуливая, Марго обогнула темные корпуса и выбралась к коллектору. — Стас, зараза! Ау-у, мать твою! — руки непроизвольно начали трястись, ей все время казалось, что за спиной кто-то есть. Она судорожно оборачивалась, размашисто полосуя темноту летней ночи фонарным лучом. Белый конус старательно высвечивал лохматые кусты и обломки железных конструкций, балки и трубы, но — ни единой живой души. Марго брела по направлению к бетонному отстойнику, больше всего боясь внезапно свалиться прямо туда, неведомым образом вновь и вновь оказываясь подле крыльца безымянного дома отдыха, где по-прежнему лежала безмолвным кругом детская обувка. У нее начала болеть голова, она подвернула ногу, сил кричать больше не было, она понимала, что вот-вот запаникует. Стас пропал. Просто вот взял — и пропал, вопреки всякой логике и смыслу. Она была рядом — и не заметила, когда и как это случилось. Такого не могло быть — и все-таки было.

Пошатываясь, Марго проковыляла под аркой из изогнутой трубы в лохмотьях драной изоляции. Вон он, распроклятый бассейн, трещина в земле. Она добралась сюда, только какой ей от этого прок? Надо уходить. Надо бежать в поселок за помощью. Да кто ж ей поможет посреди ночи — добрый участковый-коп из местной ментовки, теперь переименованной в полицию? И как на нее посмотрят местные — на нее, городскую девицу, решившую со своим дружком невесть зачем переночевать в развалинах недостроенного санатория? Как на чокнутую, вы совершенно правы.

— Ста-ас! — голос сорвался, лампочки в фонаре блеснули и погасли. Марго ошарашено и яростно затрясла пластиковой трубкой, нажимая кнопки и промахиваясь. Свет не загорался. Кромешная мгла вокруг, по мере того, как глаза привыкали к отсутствию света, чуть рассеялась, скрадывая очертания предметов. Марго стояла, быстро и часто дыша, непроизвольно вжимая голову в плечи и не решаясь сделать шаг. Уверенная в том, что этот шаг непоправимо разрушит ту выдуманную сферу, внутри которой она в безопасности. Пока еще в безопасности. Если будет стоять и не шевелиться. Если не станет озираться по сторонам и тихонечко попятится, если уберется отсюда до того, как все начнется…

«Что начнется? — визгливо и назойливо надрывался внутренний голос. — Что еще должно тут начаться, если все уже и так полетело к чертям собачьим? Беги! Беги, сматывайся, каждый сам по себе, Стас сам выберется!»

Марго сделала крохотный шажок назад. Потом еще один. Зацепилась взглядом за корявое дерево и приказала себе смотреть только на него. Не оборачиваться, не таращиться по сторонам, не вглядываться в темные очертания зданий, втайне ожидая вспышки света или стремительного движения теней на крыше. Не прислушиваться, убеждая себя, что различаешь звук приближающихся шагов — легких и шелестящих или тяжелых, вязко шлепающих…

Она отступала, ее колотило, она выронила фонарик — и, нарушив собственный запрет, огляделась. Белая фигура в темноте, отчетливо различимая, не плод разыгравшегося воображения, но реальность — человек в светлой футболке на краю отстойника, на бетонном возвышении в три ступеньки. Человек, замерший на мгновение перед прыжком в черную, маслянисто блестящую жидкость, откуда к нему жадно тянулись призрачно светящиеся руки.

Марго повернулась и побежала. Молча, не тратя сил и дыхания на истошные голливудские вопли. Не понимая, каким образом она различает дорогу в темноте. Как умудряется не растянуться среди битых кирпичей, вдребезги расквасив колени и физиономию.

— …И чем же все закончилось? — нетерпеливо спросил я, разрушая эффектно затянутую паузу. — Все умерли? Все выжили? Их похитили инопланетяне? В руинах вот уже шестьдесят лет скрывались последние солдаты дивизии Мертвая Голова?

Мой приятель пожал плечами:

— Жизнь — она такая жизнь. У этой истории весьма путанный и странный финал, к которому я имел самое прямое отношение. Видишь ли, Стас звонил мне в тот день. Под утро, часов в шесть или семь. Связь была из рук вон плохой, я едва его слышал, а он то орал мне в ухо, то начинал шептать, так что ни слова не разберешь. Как я понял, он ехал обратно в город на какой-то попутке. Твердил, якобы ночью Марго в состоянии грогги ушла куда-то, а он кинулся ее искать. Полночи бегал по руинам, кричал, подружку так и не нашел, ее телефон не отвечал. Идти в поселковую милицию не решился, утром в несколько помраченном состоянии ума проголосовал на трассе. Просил встретить его у Старой Деревни, говорил, якобы в том районе у него есть знакомый, служащий в органах, который поможет с поисками. Я сорвался из дома, выехал и встретил, мы побывали в участке, даже начали собирать добровольцев на поиски Марго…

И тут она позвонила. Ее описание ситуации ты слышал. Она была убеждена, что пропал именно Стас. В отличие от него, девица поступила разумно: прямиком с пустыря рванула в поселок и постучалась в первую же попавшуюся дачу. К счастью, ей попались адекватные люди. Ее выслушали, отпоили валерьянкой и уложили спать. Как она уверяла, она несколько раз звонила, но номер Стаса был вне досягаемости или не отвечал вообще. Наутро вместе с владельцем дачи, его сыном и их собакой Марго отправилась на развалины. Они нашли нетронутый лагерь, облазали руины, но больше никаких следов не было. Марго проводили на рейсовый автобус, она благополучно прикатила домой — уставшая и озлобленная на весь мир.

— И только? — разочаровался я. — Вот так просто все и закончилось?

— Так, да не так… — протянул мой знакомый. — Дуэт Дина и Мэгги вскоре распался. Каждый из них был уверен, что именно другой бросил его на произвол судьбы, а теперь врет напропалую. К тому же мне кажется… — он сбился, хмыкнул, пытаясь фальшиво выказать презрение к подобным бредням: — Мне кажется, оба вбили себе в голову: с пустыря вернулся не его друг, но кто-то другой. Чужак в знакомой личине. Впрочем, так всегда кажется, когда человек не оправдывает твоих ожиданий. Они ведь хотели просто пощекотать себе нервы, не более того… Потом Стас и Марго вообще исчезли с виртуального горизонта. Сколько б не твердили, якобы наш мир — громадная паутина, и все мы как на виду, это не так. Достаточно сменить номер телефона и не отсвечивать в интернете, чтобы тебя очень скоро позабыли и потеряли. Стас уничтожил свои аккаунты и сайты. По слухам, бросил университет, прошел курс молодого бойца и подался волонтерить. Сейчас он где-то на югах, там, где вовсю постреливают. Марго долго пропадала в нетях, недавно вновь объявилась. Сменила имя и имидж, промышляет диковинной практикой. За три сеанса якобы избавляет клиентуру от иррациональных страхов перед сверхъестественными явлениями. Путем гипноза и сложнонаведенных галлюцинаций, сам черт ногу сломит в ее теориях. Как ни странно, шарашка процветает. А ведь была такая скептическая и разумная девица… Кстати, у меня на компе сохранились ее снимки с того похода, она мне как-то сбросила файл с отснятым… Хочешь взглянуть?

Я хотел.

Неведомая Марго оказалась толковым фотографом. Лесные пейзажи, пустырь, апокалипсическая свалка, стреляные гильзы на обочине, на латунном донышке сияет солнечная звездочка… Здания санатория, трубы, бассейн-отстойник, темная зловещая щель… Раскрошенный бетон, цветы в трещинах, вид изнутри корпуса, небо, перекрещенное ржавыми двутавровыми балками, общая панорама — готовая обложка для романчика о последних днях гибнущей цивилизации… Это, надо полагать, Стас ака Дин, стоит на крыше технической будки… Снимки как снимки, но что-то не давало мне покоя, и щелчками по стрелкам я вернулся назад, окликнув приятеля:

— Что-то я не понимаю. Они ведь ездили туда вдвоем, так?

— Так, — согласился он.

— Тогда кто сделал этот снимок?

Цветное фото: брошенные здания, елочки, песчаная дорога. Парень взобрался на крышу здания и показывает на что-то невидимое, девушка стоит около крыльца под выгнутым бетонным навесом. В правой руке девушка держит фотоаппарат-зеркалку. Фото слегка размытое, с недостаточной четкостью и резкостью, но в целом — обыденный, сделанный наспех снимок не очень умелого фотографа.

— Кто их сфотографировал? — настойчиво повторил я. — Кто?

Наверное, это все моя вина. Но что сделано, то сделано. Незачем горевать о сбежавшем молоке. К тому же то, что я получил, с лихвой окупает то, что мне пришлось потерять.

В то лето я был по уши влюблен.

Итак, первая любовь. Не осознанная толком, не облаченная в слова, бестолково мечущаяся по закоулкам души.

Она была старше меня года на два или три, обожала разговаривать цитатами и была ролевичкой с приличным стажем. Я таскался за ней по лесам и полям, изображая верного рыцаря и преданного пажа. Она была для меня всем. Я хотел быть с ней рядом. Видеть, разговаривать, украдкой прикасаться. Быть рядом с моей белой королевой, моей леди, моей Алисой Кингсли из страны неведомых чудес.

Она все видела и все понимала. В конце сезона сама предложила: не прокатиться ли нам на выходные в одно симпатичное местечко? Никаких друзей, никаких шумных компаний, только она и я. Недвусмысленно, ясно и четко.

Разумеется, я тут же согласился. Кто бы не согласился на моем месте?

Знакомый и привычный маршрут: метро — вокзал — электричка — платформа без названия, просто «93 километр» — поселок — сосновый лес за последними домами — песчаная дорога навстречу неизвестности. Алиса сказала, что прежде никогда не приезжала сюда с компанией, только в одиночку. Чтобы не портить ауру места. Но мне она доверяет. Я же не разболтаю всем и каждому о ее маленьком секрете?

Мы пришли на берег маленького тихого озера в чаше между лесистыми холмами. Разбили палатку, однако вместо того, чтобы собирать сушняк для костра, Алиса позвала меня:

— Пойдем, покажу кое-что.

За лагерем она отыскала тропку — узкую, едва различимую, и бодро потопала по ней, а я — следом. Тропка вела по крутому склону холма, идти надо было осторожно, чтобы не навернуться на скользких выходах глины. Потом земля под ногами резко поперла вверх. Тропа завиляла между гранитными валунами и худосочными елочками, я пару раз клюнул носом и чуть не сверзился, а Алиса сверху кричала мне: «Осторожнее!» Склоны холма ушли куда-то вниз, я ковылял по круто задирающейся горке, стараясь лишний раз не глядеть налево-направо, а таращиться себе под ноги.

После всех мучений мы выбрались на макушку холма. На маленькую круглую полянку, где меж камней росли кустики черники. Лес был под нами — бесконечный, качающийся, скрипящий и вздыхающий. Дул сильный, ровный ветер. С другой стороны поляну замыкал обрыв, невесть отчего походивший на место старта кого-нибудь небольшого, крылатого и маневренного, вроде дракона из Линейки. Здесь он мог бы присесть и расправить крылья, отсюда спрыгнуть вниз и, сделав вираж над вершинами сосен, свечой уйти вверх…

Такие странные мысли лезли в мою бестолковую и влюбленную голову.

Я спросил у Алисы, что за диковинное место такое. Она помялась и рассказала, мол, она считает эту укромную полянку своим собственным Местом Силы. Всякий год в конце лета она приезжает сюда гадать. Спрашивает о настоящем и прошлом, о том, какие ошибки совершила и как их избежать в будущем, что ждет ее и близких ее людей.

— Когда я гадаю здесь, все сбывается, — зачарованно шептала она. — Сегодня подходящая ночь — урожайная луна… Хочешь пойти со мной и спросить луну о своей судьбе?

Еще бы я не хотел. Да если б она заявила, что собирается прыгнуть с холма вниз головой, я бы с радостью составил ей компанию.

Мы посидели на полянке под летним солнцем, потягивая из пакета «Кадарку», беспричинно хихикая и вспоминая до боли знакомое: «Если услышишь странные звуки, не пугайся. Это кричат гагары за Холмом Обозрения…» Я спросил, когда именно начнется сеанс: прямо сейчас или ближе к ночи? Конечно же, Алиса желала провести ритуал ровно в полночь.

В полночь так в полночь. Что нам, молодым да ранним.

Сушняк остался несобранным. Ужина толкового тоже не было. По простой и незамысловатой причине. По пути к лагерю мы с Алисой начали объясняться на тему высоких чувств. Слово за слово, очутились в палатке, она сверху, я снизу, потом наоборот, и вставать уже неохота, а тащиться куда-то — тем более…

Но на самом интересном моменте Алиса цапнула мобилу, охнула и заявила: она идет наверх, я иду с ней, возражения не принимаются. Нацепила футболку и джинсы, схватила свой мешок и птичкой вылетела наружу. Я высунулся и обалдел. Во-первых, начиналась гроза. Во-вторых, темно, хоть глаз выколи. Моя сумасбродная дева резво карабкалась по тропе, только белая футболка мелькала. Я заорал, чтобы она подождала меня, сейчас фонарь найду, не то мы ноги себе переломаем.

Куда там. Когда я с фонарем наперевес ринулся на штурм холма, она уже была далеко. Она не шла по тропе осторожно, как мы пробирались днем. Алиса бежала, легко, быстро и непринужденно, босиком по камням и палой хвое. Понятия не имею, как она разглядела во мраке эту чертову тропку, но, в отличие от меня, она не спотыкалась на камнях и не запиналась о каждый встречный корень. Она летела меж темных деревьев, где-то на краю горизонта ворочалась гроза, и я слышал отдаленные раскаты грома. Воздух пал прелой листвой и острой свежестью, я брел по узкому перешейку, молясь о том, чтобы не поскользнуться и не загреметь вниз, а впереди расправляла белые крылья взлетающая к небесам птица.

Когда я вскарабкался на маковку холма, пыхтя, сопя и отдуваясь, у Алисы уже было все готово. Она притащила с собой свечу и стеклянный шар подсвечника. Расстелила на камнях платок и рассыпала по нему руны.

У нее был особенный набор этих самых рун. Вырезанный на кусочках янтаря, подаренный каким-то полоумным эзотериком. Алиса хранила их в специальном кожаном мешочке и всегда таскала с собой. Я не очень доверял ее предсказаниям, но всякий, как известно, сходит с ума, как знает. Так что я смирно сел, выкроил на морде соответствующее выражение лица и приготовился смотреть спектакль одной актрисы. Антураж и звуковые эффекты были самые что ни на есть соответствующие, нарочно не подгадаешь .Обещанная Урожайная луна так и не показалась, скрывшись за облаками, а ощущение близости грозы все усиливалось.

Алиса собрала руны в пригоршню и несколько раз пересыпала их из ладони в ладонь. Потом выложила из них на платке большой крест, бормоча что-то себе под нос. Я глазел, втайне сожалея, что не прихватил с собой бутылочку мартини из нашего стратегического запаса. Она водила пальцем по янтарным камешкам, слегка касаясь каждого. Ветер раскачивал над нами сосны, те надрывно скрипели, точно жаловались на что-то. Огонек свечи метался внутри прозрачных стен, на душе было одновременно легко и тревожно. Алиса совсем не обращала на меня внимания, а мне хотелось, чтобы она растолковала, что за тайны мироздания такие ей там открываются.

Она вдруг схватила платок за уголки и свернула в небрежный кулек — словно то, что она разглядела в рунах, ей здорово не понравилось, и своим движением она стерла неудачный прогноз.

— Спрашивай, — настойчиво потребовала Алиса.

Ритуал гадания я уже изучил, и заранее придумал несколько каверзных вопросов с многозначительным подтекстом.

Но неожиданно для самого себя брякнул:

— Скажи, как я умру?

Алису передернуло, но вопрос есть вопрос. Камешки застучали в ее ладонях. Она ссыпала их горкой посреди платка, вытащила три первых подвернувшихся под руку и разложила в ряд. Нахмурилась, пристально всматриваясь в значки на янтарях и отозвалась:

— Еще нескоро. Ты будешь одинок душой, но многие будут нуждаться в тебе и твоих словах.

Звучано туманно и зловеще. Как любое предсказание Алисы.

— Как это понимать? — озадачился я. Алиса всплеснула руками, собираясь подробно все растолковать, но не успела. Небо над нашими головами разорвала праматерь всех молний — белая с лиловым отливом, превратившая лицо Алисы в окаменевшую выбеленную маску с темными провалами глаз и рта. Грянул раскатистый гром, отдавшись болезненным эхом в барабанных перепонках, но неизбежный дождь не полился. Мы застыли, оглохшие и полуослепшие. Алиса выронила руны, заскакавшие по камням и укатившиеся в жесткую траву.

— Бежим вниз! — крикнул я, но не расслышал собственного голоса.

Что-то происходило вокруг нас. Не знаю, что. Видимо, так нам свезло — оказаться в плохое время в скверном месте. Привычный мир подернулся сизой дымкой и стал ускользать от нас, складываясь огромными складками — и эти складки рухнули на нас, как многотонный грузовик с бетоном. Мы стали мухами в янтаре, я видел, что Алиса кричит, широко открывая рот, но не слышал ее голоса. Перед глазами вертелся безумный калейдоскоп. Я видел вершину холма совершенно лысой и усыпанной валунами, я видел ее лесистой, я вообще ее не видел, а видел оледеневшую равнину без конца и края, и из низких туч сыпалось мелкое крошево снега. Алиса появлялась и пропадала, на ее месте возникали какие-то люди. Я видел пятна крови на камнях и черепки разбитой глиняной посуды. Слышал истошные крики людей и ржание лошадей, и режущее слух лязганье железа. Грязные сугробы и густая трава, снова лед, а потом — большая грязная лужа, посреди которой валялась, вытаращив бессмысленные глаза, отрубленная коровья башка с рогами. Снизу прилетели отзвуки стрельбы — частой, резкой, смешавшейся с очередным грозовым разрядом. Этакое быстрое «та-та-та», прямо как в кино, а потом опять ослепительная белизна-синева, и там, где начинался срез отвесного склона, соткалось что-то трескучее, шарообразное, плюющееся искрами.

Алиса встала на ноги и, пошатываясь, побрела к сияющей аномалии. Я хотел ее остановить, но мои руки схватили воздух. Она шла, словно ее тянули на веревке, в моей голове что-то твердило: «Это шаровая молния, это должна быть шаровая молния, сиди спокойно и неподвижно, и не пострадаешь». Алиса поравнялась с яростно вертящимся вокруг своей оси шаром, оглянулась на меня — и тут ее накрыло сетью из пляшущих молний. Окутало разрядами с ног до головы, и она засверкала, как новогодняя елка.

Я видел ее лицо. Оно было спокойным и напряженным, точно она вглядывалась в что-то далекое, но совсем страшное, а донельзя удивительное. Она стояла, прямая и высокая, одетая в платье из огня и электрических искр, и вдруг повела рукой, словно зовя за собой. Я видел, как шевелились ее губы: она что-то говорила, обращаясь ко мне…

И я поддался. Пополз к ней. Пополз на руках и коленях, потому что не мог идти — ноги не слушались. Вокруг сверкало и грохотало, выворачивая мир наизнанку. Алиса манила меня, свет вошел в ее глаза, сделав их слепыми и белыми, как у Шторм из Икс-менов.

А потом с неба тяжелой стеной рухнул дождь. Фигура Алисы сделалась полупрозрачной, исчезая за стеной воды, тая, растворяясь в ливневом потоке. Я заорал, ринувшись следом, безнадежно и бессмысленно стараясь удержать ее. Мне в лицо плеснуло ледяным огнем, и, потеряв опору, я кувырком полетел вниз, вниз, вниз…

По всем законам физики и логики, я должен был разбиться насмерть.

Но я оказался везучим засранцем. Пропахав склон, пересчитав ребрами все камни и потеряв сознание, я мешком с костями выкатился на трелёвочный проселок, по которому из леса вывозили спиленные деревья. Поселковый тракторист, с раннего утра выехавший на участок, едва не переехал меня своим железным конем. Его можно понять — я смахивал на грязное бесчувственное бревно, валявшееся поперек дороги.

Спасибо поселковым жителям и врачам «Скорой». Меня довезли — то, что от меня осталось. Сломанную ногу складывали по кусочкам. Левого глаза я лишился — похоже, кувыркаясь вниз по склону, напоролся на сук или колючую проволоку военных времен. Я выкарабкался — чтобы угодить прямиком в кошмар наяву.

Алису не нашли. Тела не было. В полиции, недолго думая, сочли, что я привез ее в уединенное место, убил и где-то спрятал труп. Ведь и она, и я были ролевиками, следовательно, эмоционально неустойчивыми и лишенными моральных устоев молодыми людьми.

К тому же в свои первые дни в больнице, еще толком не отойдя от анестезии и пережитого, я наговорил много чего лишнего. Я кричал о том, что Алиса ушла от меня в свет, что я должен был пойти за ней, что она ждет меня там, среди грозы и вспышек молний…

От меня требовали признания. Требовали показать местонахождения трупа Алисы. Приходили ее родители. Отец пытался избить меня, мать непрерывно рыдала. Мои родители не приехали — как бы они выбрались в столицу из своего Хабаровска? Кости болели, словно их жгло кислотой изнутри. Мир стал перекошенным на одну сторону, подернутым черным занавесом. Психиатрическая экспертиза признала меня «условно вменяемым и нуждающимся в постоянно социальном и медицинском контроле». Дни складывались в месяцы. Тела не было, не было и состава преступления, но было заявление родителей об исчезновении Алисы. Меня поместили в профилакторий, где мне предстояло заново учиться ходить и жить.

В те дни я заметил за собой странную особенность. Если я поворачивался в сторону проходивших мимо людей слепым глазом, то мозг неожиданно начинал рисовать мне полупрозрачный голубой силуэт. Вокруг него вихрем кружились огоньки — розовые, сиреневые, зеленые, желтые… Сперва причудливый эффект длился считанные мгновения, потом стал более устойчивым. В один из долгих тоскливых дней до меня вдруг дошло, что мерцающие огоньки на самом деле — руны. В точности такие же, как были у Алисы — обточенные кусочки янтаря с нанесенными на них знаками.

Я принялся изучать их — все равно мне больше нечего было делать. Прочел кучу невнятных пособий для начинающих гадателей. Узнал имена рун, их явный и тайный смысл. Понял, что они обозначают прошлое и будущее человека, особенности его характера, его тайны и склонности. Передо мной словно развернули книгу на смутно понятном языке, где я с трудом разбирал одно слово из пяти.

Я начал проверять свои догадки на окружающих — на врачах, пациентах, приходящих родственниках. Раз за разом, день за днем, все точнее и вернее. Сейчас я мог бы дать Алисе и любой другой гадалке сто очков вперед. Они могли лишь догадываться и предполагать, а я — видел. Каждый человек носил с собой полную историю своей жизни, от рождения до смерти. Это устрашало. И вдохновляло. Я даже не предполагал, что все обернется именно так. Ведь мне хотелось малого: прикоснуться к чужому секрету. Хоть краешком глаза увидеть мир так, как видела его Алиса. Заполучить хоть капельку чуда в этом скучном и сером мире.

Мне отсыпали полную пригоршню чудес — мрачных, пугающих чудес чужих жизней.

Спустя год меня наконец признали вменяемым, невиновным и вылечившимся. Меня выбросили обратно в мир. Я потерял место в институте, мою комнатушку давно сдали, но все это было неважно.

Теперь я точно знал, чем теперь займусь.

Я не даю объявлений в газетах и на сайтах. Не обещаю исполнения любых желаний и миллиона на золотом блюдце. Я просто знаю. Знаю, когда и как вы умрете, что вы делали вчера, как зовут вашу собаку, кто ваши друзья и ваши враги. У меня на ладони лежат ваши мелкие мечты и потуги на самобытность.

Люди сами находят меня. Платят за то, чтобы я взглянул на них и дал ответ. Точный, недвусмысленный ответ, как им быть. Взял за шкирку и подтолкнул в нужном направлении.

Алиса. Ах да, Алиса. Милая глупая Алиса, как и все, принявшая желаемое за действительное, готовая обмануться. Ей нужен был слепо влюбленный поклонник, и она его получила.

Поначалу я слышал во снах ее отчаянные вопли. Со временем я смог возвести между мной и ею непроницаемую стену. Порой я приходил посмотреть на нее — как она молотит кулачками по неодолимой преграде, беззвучно кривя искаженный криками рот. Ей не достало ни силенок, ни ума, ни отваги попытаться вернуть себе свободу. Она колотилась в незримое, как мышка в плинтус, не живая и не мертвая, объятая огнем и треском разрядов. С каждым моим визитом она выглядела хуже и хуже. Пребывание за гранью реальности явно не шло моей леди на пользу.

В какой-то газетенке из разряда «Очевидное-невероятное» мелькнула заметка о том, что на месте таинственного исчезновения Алисы местные жители и заезжие из города грибники порой сталкиваются с девушкой-призраком. Она бежит к ним, машет руками — но, не добежав нескольких шагов, исчезает. Бедная Алиса.

Ее сила теперь стала моей. Нужное время, нужное место. Я не толкал ее в спину, не подначивал, она все сделала сама.

Когда-нибудь я соберусь с духом и окончательно запру ее там.

Скажете, я сумасшедший? Возможно. Но я сыграл и выиграл. Я знаю то, чего не знает никто. Я учусь переставлять руны чужих судеб по своему усмотрению и чувствую себя богом в мире жалких смертных.

Хотите, предскажу вашу судьбу? Садитесь, дайте мне взглянуть на вас поближе.

Нынешнее продвинутое поколение, небось, никогда не сталкивалось с объектом под кодовым наименованием «советская телефонная будка». Напоминаю, в канувшем в прошлое СССР таковая имела вид железной остекленной коробки, в которой на стене висел тяжелый телефонный аппарат. Сбоку или сверху на рычаге лежала трубка. Сверху торчал монетоприемник. Обычный звонок стоил две копейки, междугородний — пятнадцать. Звонок в скорую и милицию был бесплатным. В сущности, нынешние таксофоны весьма похожи на своих древних предшественниц, только вместо монеток в них суют кредитные и телефонные карточки. Сооружение не отличалось элегантной кондовостью английских телефонных будок, единственная стенка в нем обычно была изрисована похабенью и символами любых спортивных команд, а стекла разбиты.

Скромные будочки втыкались около оживленных магазинов и перекрестков, рядом с кинотеатрами и школами. В девяностые годы их поголовно снесли, даже следа не осталось, лишь смутные воспоминания.

Вот почему меня так удивила затаившаяся в сиреневых кустах будочка во дворах на Петроградской. Я галопировал по делам, эдакая офисная креветка с портфельчиком и папочкой наперевес, а будка стояла себе, никого не трогала. Прежде вроде ее тут не было, и я затормозил, подвившись уличному раритету. Позабыли о ней, что ли? А что, местечко укромное. Никого, кроме тихих алкашей, вон и бутылки в кустах поблескивают. Натыкаешься порой в Питере на такие места, где время словно остановилось. Не поймешь, как год и век на дворе. Заросшие лебедой брошенные стадионы, закрытые на вечный капитальный ремонт школы или бывшие киношки. Старые облезлые афиши на стенах, ржавые указатели, ностальгия во весь рост.

Чертова ностальгия и толкнула меня в спину.

Дверь проржавела и ни в какую не желала открываться. Пришлось отложить портфель и применить грубую силу. Под адский скрежет и взлетевшее облако ржавой пыли мне удалось отодвинуть дверь на расстояние, достаточное, чтобы боком протиснуться внутрь.

Ощущения — как внутри стеклянной клетки для хомяков. Пахнет слежавшейся пылью, нагретым асфальтом и бензином. Аппарат сохранился в целостности, трубка и провод тоже на месте. Круглый цифровой диск с прорезями и металлическим стопором. Не снимая трубки, я невесть зачем повертел диск, отозвавшийся полузабытым жужжащим звуком. Представил зрелище со стороны: приличного вида тип забрался в старую телефонную будку и торчит там, как полный идиот. Поностальгировал, и будет.

Видимо, сработал условный рефлекс городского жителя. Раз есть телефон, по нему непременно надо позвонить. Ну, или хотя бы снять трубку. Я и снял, поднес к уху. Естественно, тишина. Бытовало во времена моего босоногого детства такое причудливое развлечение, называлось «эфир». Из уст в уста передавались условные «пустые» номера, не принадлежащие никому. Набираешь номер, слышишь сперва долгие гудки «занято», а потом — тишину, разрываемую треском статических помех. Кричишь в пустоту «але, але!». Если повезет, откликнется кто-нибудь, тоже набравший этот номер и бесцельно бултыхающийся в пространстве межтелефонной связи. С незнакомцем или незнакомкой из эфира можно было поболтать, обменяться номерами и договориться о встрече. Конечно же, ходили пугалки о том, как кто-то вышел на связь с недавно умершими или людьми из будущих времен, поговорил с блокадниками или девушками-телефонистками дореволюционных лет.

В эбонитовой выпуклой пластине с дырочками обитал давно вымерший, опустевший эфир. К будке даже проводов не вело, их срезали или украли в годы, когда нищеброды повально собирали цветной металлолом. Я слушал тишину, машинально бренча мелочью в кармане — и ничуть не удивившись тому, что на ладони оказались две копейки. Нынешние, никелево-блестящие, с Георгием, что держит в руце копие и тычет змия в жопие, а не прежние, с серпом и молотом. Я опустил их в щель монетоприемника. Копейки звякнули, упав в давно опустевший накопитель. Мой палец закрутил диск, набирая номер, который я сам давным-давно позабыл — а рука помнила.

Номер Жеки, моего лучшего школьного дружка. Веселого, смешливого Джека, с которым мы с первого учебного года сидели за одной партой. С которым менялись книжками, а долгими зимними вечерами с увлечением двух копающихся в шерсти обезьян мастерили макет огромного парусника. Жека был отличным пацаном и наверняка вырос бы толковым парнем… если бы классе в третьем или четвертом, под самое начало летних каникул, родители не увезли его на дачу. Он пошел с соседскими пацанами на рыбалку, им нужно было пересечь оживленное шоссе… и там Жеку сбила вылетевшая невесть откуда многоколесная фура. Сразу и наповал. Кровь на асфальте, орущие дети, разлетевшиеся в сторону удочки и ведра. Пятнадцать лет назад. Или двадцать. Меня перевели в другую школу, и все забылось. Было — и прошло.

Последний щелчок вернувшегося на место диска. Космическая тишина. Глупо цепляться за детские воспоминания.

Я уже собирался повесить трубку, как внутри нее смачно хрустнуло. Эфир наполнился шорохами, потрескиванием и шелестами, сквозь которые прорвался отчетливый детский голос:

— Алло? Алло, я слушаю! Алло, вам кого, папу?..

Я онемел. В буквальном смысле. Солнечный яркий день за давно немытыми стеклами будки сгинул. Я завис в непроглядной черноте, заточенный внутри железной будочки, стиснув телефонную трубку, откуда нетерпеливо спрашивали:

— Алло? Алло, мам, это ты?.. Да все в порядке у меня, слышишь? Рюкзак собрал, жду тебя, приезжай скорее!..

— Жека, — беззвучно выговорил я. Мрак снаружи сгущался, будка раскачивалась, летя и крутясь вокруг собственной оси. Я падал в водоворот темноты, я был мечущимся без толку сигналом, который некому принять. — Жека!

Меня услышали. Там, с той стороны, с изнанки мира, меня услышали. И узнали:

— Леш? Леш, ты? А чего голос такой, как из бочки? Я сперва подумал — взрослый дядька какой-то, не туда попал или папаше звонят… Леш, слышь, я уезжаю — на даче торчать до самого конца лета. Хочешь, приходи проводить, мы в шесть выходим — и на Финбан…

— Жека! — я обрел голос. — Жека, никуда не езди! Не езди, слышишь! Скажи маме, пузо пучит! Скажи, что не хочешь на дачу, что сдохнешь там от тоски! Не езди туда!

— Да все уже решено, — уныло отозвались из трубки. — В лагерь путевок не было, меня тетке решили подкинуть, чтоб в городе не торчал. Маму не переспоришь…. Маму не переспоришь… — его голос начал дребезжать и уплывать, — судьбу не перешибешь, Леха… Даже если очень хочется… ты береги себя, ты… — голосок Жеки перекрыл нарастающий вой и надрывный скрип намертво схваченных тормозами шин. Я различил шлепающий звук удара, трубка зашлась многоголосым истошным воплем и я бросил ее. Отшвырнутая трубка ударилась о стену и закачалась на проводе, продолжая рыдать и голосить. Что-то скрежетало и ломалось, я бился плечом в заклинившую дверь, она не открывалась, а бестелесные голоса истошно визжали. Из трубки закапало чем-то вязким и тяжелым. За стеклами плыла и колыхалась тьма, в будке запахло тухлятиной, я задыхался, отчетливо понимая: еще мгновение взаперти, и я точно сойду с ума. Двинусь крышей. Зашуршу шифером.

Проклятая дверь наконец подалась.

Я вывалился в обычный и привычный мир. Грохнулся на колени, разодрав брюки и кашляя так, будто собирался вывернуть желудок наизнанку. Меня заливисто облаяла пробегавшая мимо собачонка и подозрительно оглядела ее хозяйка. Кажется, я полз на четвереньках, скуля, пока с размаху не вломился головой в стену дома.

Не помню, сколько я там сидел. Наконец собрался с силами и встал, с трудом отыскал брошенный портфель. Никакой телефонной будки в кустах, но в траве я разглядел остатки кирпичного квадрата-фундамента. Что-то там когда-то стояло, может, и вправду телефон, а может, трансформатор или будка дворника. Мне было хреново, так хреново, как никогда в жизни. Трясущимися руками я полез за мобильником — вызвать такси, отменить встречи на сегодня. Ткнул в кнопку вызова, поднес трубу к уху, услышал гудки… и метнул мобилу в кусты.

Я не мог говорить по ней. Боялся снова услышать космическое молчание и пробивающийся сквозь него голос давно умершего мальчишки, а потом — скрип шин тормозящего грузовика. Боялся упасть во тьму электронных импульсов, мечущихся в эфире, и потеряться там. Потеряться навсегда, стать еще одним призрачным голосом.

Я боялся, я так боялся…

Я и сейчас боюсь. Психиатры говорят: внезапная телефонофобия, боязнь телефонных звонков и самих телефонных аппаратов. Не могу заставить себя прикоснуться к гладкому боку мобильника, не могу взять трубку. Что, если Жека снова заговорит со мной из темной пустоты?

Что, если это окажется вовсе не Жека?.. Сколько их там, одиноких, не успевших сказать последнее слово, ответить на самый важный в жизни звонок, позабытых и утраченных?

А от этих проклятых мобильников никуда не деться, они повсюду…

Торчавшая на ветке каргетка судорожно дернулась. Окончательно разочаровавшись в жизни, улично-парковая паразитка ракетой устремилась вниз, приземлившись точнехонько в кучу опавших листьев. «Сыграла в кулек», как говорят профессионалы. Классический шотган. Не привлекший внимания агрессивных зоозащитников и боевитых бабулек. Минус фраг, плюс один к карме.

Здесь, на задворках Разгульного парка, было отличное местечко. Уловное и рыбное. С одной стороны — ангар конной школы и растущие с каждым годом кучи вычищенного из конюшен ароматного навозу. С другой — наполовину расчищенная площадка будущего футбольного поля. Старые большие тополя и целые гроздья вражьих гнезд на раскачивающихся вершинах.

Долгие года племя каргетов самоуверенно полагало эти прекрасные земли своим личным владением. Плодясь, размножаясь, изводя все живое в округе и радостно гадя на головы случайным прохожим. Пока не явились хантеры с пулеметами, огнемётами и праведным стремлением выжечь пернатую заразу каленым железом.

Насчет пулеметов я, конечно, загнул. В нашем распоряжении были отличный «Кроссман», новехонькая «Диана» и апгрейденная по самое не могу МК Денисыча. Тихий и меткий выстрел из которой только что отправил в Край Бесконечных Помоек очередного каркающего фрага, мир его гнилому праху. Надо будет отыскать тушку и утилизировать вместе с собратьями по несчастью на ближайшей помойке. Ибо гласит неписаный кодекс тру-хрантера: да не бросишь ты на виду у прохожих трупы павших от руки твоей, но зачехлишь мертвецов и отправишь на переработку.

Отряд не заметил потери бойца. Товарки скончавшейся каргетки продолжали бодро орать и скакать по веткам. Кроме одной. На редкость уродливой, с плешивой башкой и белесой пролысиной на месте черного «галстука». Подозрительная каргетка боком-боком допрыгала до хладного трупака и бдительно потыкала его носом. Я прицелился, вылавливая заветную точку на черном «галстуке». Попадание обеспечит красивый хэдшот и клип о том, как павшая каргетка начнет весело «крутить педали» — завалится на спину и задрыгает лапами.

За мгновение того, как я нажал на спусковой крючок, Денисыч, ухнув, наподдал снизу по стволу «Дианы». Сбив выстрел в нарушение всех писаных и неписаных законов охоты. Медный шарик, ярко блеснув, черкнул по куску старого асфальта. Лысая каргетка поднялась на крыло и гнусно завопила, кружа над головами. К возмущенному ору немедля присоединились ее дружки-приятели.

— Денисыч, никак внезапно спятил? — обозлился я.

— Пошли, — Денисыч принялся упаковывать МК в чехол. — Все равно охоты не будет.

— Конечно, не будет, раз ты спугнул эту заразу! Какого ляда? Это ж был верный фраг!..

— Пошли, — повторил Денисыч. Но вместо того, чтобы свернуть к автостоянке, он прямым ходом зарулил к шашлычной под тентом. Грузно плюхнулся на пластиковую скамеечку и наставил на меня указательный палец:

— Не кипяшуй. У меня была причина сбить выстрел.

— Какая такая причина, маму твою за ногу? — возопил я.

— Помнишь Партизана Степана? — ответил вопросом на вопрос Денисыч.

Мысленно я перебрал картотеку с никами форумных знакомцев.

— При чем тут Партизанище? Да, помню. От него уже год ни строчки. Завязал с хантингом, что ли?

— Он умер, — коротко буркнул Денисыч.

— Печально, — я развел руками. — Дверь в конце туннеля когда-нибудь ждет всех нас. Он вроде как сильно пожилой уже был?

— За шестьдесят, — подтвердил Денисыч. — Но мужик крепкий, не нам чета. Проскрипел бы еще десяток-другой годков без проблем. Дело не в этом. Знаешь, мы с ним частенько переписывались. В недавнем прошлом старый добрый Степаныч был ментом. Из настоящих. У штатников про такого бы мегабоевик забацали. Типа, последний честный коп Америки. А у нас… ну, сам знаешь, какие дела у нас.

— У нас хреново, — согласился я. — Только никак не пойму, где кроется связь между героическим прошлым дедки Партизана и отстрелом каргетов?

— До вылета на пенсион Партизан заведовал отделом по расследованию особо тяжких, — начал Денисыч. — Три не то четыре последних года они шли по следу того гада, что в СМИ прозвали Вороном. Ну, про дело Ворона ты ж наверняка слышал?

— Читал, а как же, — подтвердил я. — Мы специально под него даже тему открыли на форуме. Его вроде как шлепнули при задержании. Было дофига журнализдского визгу и криков. Мол, нарушение прав человека, стрельба в невинного на поражение, прикончили бедняжку без суда и следствия. По мне, редкий случай того, что у наших полициантов случаются проблески адекватности. Шлепнули — и правильно сделали.

Ворон был законченным психом и чрезвычайно везучим ублюдком. Всеобщее равнодушие служило ему отличной дымовой завесой. Он подкарауливал добычу в парках и на людных остановках. Однажды напал на молоденькую девицу прямо в лифте торгового центра, скрутил и уволок — и никто, ни одна живая душа не встала у него на дороге. Охотиться Ворон предпочитал на детей и подростков обоего пола. Вытворял с ними такое, что даже жадные до шумных сенсаций журналисты выкладывали фото с мест происшествия только в сильно заретушированном и отцензуренном виде. Из кругов, близких к дознавательским, по интернету и городу шелестели леденящие кровь слухи о вырезанных глазах жертв и отрубленных головах, которые так и не нашли. О пацане с перебитыми ногами и руками, сброшенном умирать в замерзающее болотце на окраине города. О том, что двое якобы утонувших по весне в разлившейся речке детишек вовсе не выбежали поиграть на льду. О том, что городские власти, как всегда, замалчивают истинное положение дел.

Некий остроумец пустил в оборот кличку «Ворон», и та прижилась. Надо ж его было как-то называть.

А потом оперативная группа вычислила Ворона. Маньяка накрыли в логове и расстреляли. Буквально нашпиговали свинцом, выпустив две не то три обоймы.

— После тех разборок Партизан и запросился в отставку, — Денисыч с подозрением оглядел поданный шашлык на бумажной тарелочке, — и я его понимаю. Сидеть целыми днями дома он не привык, вот и подался в хантеры. Говорил, мол, тоже профилактика мелкого бандитизма. Помнишь офф-лайн прошлой зимы, пострелушки в Николаевке? Партизан тоже приезжал. Слово за слово, разговорились… мировой мужик оказался, сейчас таких уже не делают. Каргеток бил — только в путь. Сильно невзлюбил их после того дела. Мы с ним частенько созванивались, даже ездили на отстрелы вместе. Раз он обронил мимоходом: мол, заметил в окрестностях на редкость запаршивевшего воронтоса, как бы не переносчика какой болезни. Хотел щелкнуть, так мерзавец хитрым оказался, из-под прямого выстрела ускользнул и спрятался в кустах.

Денисыч сделал краткий перерыв на освежающий глоток:

— У Партизана с той каргеткой целая позиционная война развязалась. Я эту падлу своими глазами видел. Клянусь, она точно знала, на какой дальности держаться. Подманивала, прикидывалась раненой, а потом раз — на крыло и шустро бежать. Партизан как только ее не выслеживал и не выцеливал, а все понапрасну. Втемяшилось ему в мозг, что это не просто каргет, а… — Денисыч пожевал губами, — как бы тебе сказать, чтоб ты не кинулся сразу звонить добрым психиатрам… ты имей в виду, это его идея, не моя, я просто спорить со старым человеком не хотел…

— Он счел птичку за воплощение маньяка-Ворона и решил, что тот явился с того света по его душу, — без труда догадался я. — Один из популярнейших и любимых зачинов голливудских ужастиков. Классика, которая никогда не приедается.

— Но каргетка и впрямь была дико странная, — стоял на своем Денисыч. — Сообразительная. Слишком сметливая для безмозглой птахи. Мы как-то пытались зажучить ее в два ствола, на открытом месте. Ушла, стерва. Но железно объявлялась поблизости, стоило Партизану высунуться из дома со стволом. Неважно, в каком районе он охотился. Мигом прилетала, как будто ей на мобилу кто звякнул. Мы ее даже узнавать начали, по лысине и белому галстуку. Мамой клянусь, тварь хохотала нам вслед, когда мы убирались несолоно хлебавши. А потом дедок позвонил мне посреди ночи и заголосил в трубку. Мол, оказывается, в прошлом месяце сразу двое из его бывшего отдела отдали концы при странных обстоятельствах. А якобы вчера на парковке перед «Континентом» он заметил типа, один в один покойного Ворона, и по старой привычке упал ему на хвост. Этот самый Ворон проходил сквозь людей. Полоснул ножом по горлу какой-то девахе, а та ровным счетом ничего не заметила и побежала себе дальше. Только на ближайшем перекрестке девицу сбило автобусом, прям-таки раскатало в плоский блин, а этот гад стоял на другой стороне улицы и хохотал, но никто не обращал на него внимания — как и прежде, когда он был жив… А потом он ткнул в Степаныча пальцем и провел рукой по горлу, мол, грядет тебе кирдык… Я подумал, дедушка накатил под мрачное настроение по двести грамм, вот ему ходячие мертвецы и мерещатся… но утром решил все-таки навестить ветерана. Он в Красном Бору живет… жил.

— И что?

— Да ничего, — огрызнулся Денисыч. — Мобила молчит, на трезвон в дверь никто не отзывается. Помыкался туда-сюда, звякнул знакомому оперу. Мол, так и сяк, дальний родственник преклонных лет не отвечает на звонки, беспокоюсь, не случилось ли чего с дедушкой. Дружбан мой прикатил на луноходе с напарником, отжали замок, вошли… а Партизан валяется посередь комнаты.

— Мертвый?

— Он тогда еще живой был, — посмурнел верный соратник по оружию. — Даже говорить пытался. Ему.. у него… в общем, у него обоих глаз не было. Как вырезаны. Или выклеваны. Ни следов взлома, ни следов борьбы, ничегошеньки. Все вещи на своих местах, наградной ТТ чист и нетронут, балкон заперт, двери в порядке. Пока вызванивали «Скорую» и полицию, я потихоньку отжался к окну. Думал, замечу эту гадину… Какая-то стая воронтосов и впрямь над домами кружила, но пойди разбери, замешалась туда лысая каргетка или нет? Короче, пока ждали медиков, Партизан отдал концы. При невыясненных обстоятельствах. Как почти вся его группа. Это я уже потом через Инет выяснил. Один за другим. Щелк-щелк-щелк. Трое, из тех, что помоложе, вели блоги. В их последних записях встречается упоминание о странной вороне, о пугающих снах и непонятных видениях наяву.

— Считаешь, каргетка, которой я чуть-чуть не прострелил грудак — та самая, что не давала покоя Партизану?

Денисыч размашисто кивнул.

— Друг мой Колька, — проникновенно начал я, — я в курсе, что наука умеет много гитик, а мир по-прежнему не познан до конца. Но вы с покойным Степанычем упоролись. Это обычная ворона. Каргет. Гадский каркающий комок перьев, заслуживающий только верной пули в башку. В чертовой пташке нет никакого сакрального смысла и инфернального ужаса. Надо было ее пристрелить, и всего делов. Жаль, конечно, боевого дедушку, он не заслуживал такой смерти… но тут уже ничего не поделаешь. Обширный инфаркт, кровоизлияние в глазницы, случается. А ты напридумывал невесть что. Тебе бы ужастики в интернетиках сочинять, все впечатлительные девицы были твои.

— На твоем месте я ходил бы ровно и не забывал поглядывать за спину, — настаивал на своем Денисыч. — Мало ли что.

— Слушай, если это так всерьез тебя геморроит, я могу на ближайшую неделю пересесть с железного коня на общественный транспорт, — предложил я. — Клянусь, запру «Динку» в сейф и пальцем к ней не прикоснусь. Дел навалилось по самые гланды, не до хантинга. Но знаешь, что? Давай ближе к осени выследим коварного фрага и рассчитаемся с ним по-пацански. Уверен, он без всяких спецэффектов сыграет в кулек.

— Твои слова, да богу бы в уши, — хмыкнул Денисыч. — А давай. Никакой пощады врагам Гондора!

На том мы и разошлись. Денисыч покатил домой, я — на службу, вести семинар. Не опоздать бы в пробках. Ну и буйная фантазия у Денисыча, кто бы мог подумать. А у Партизана просто-напросто было скверно с сердцем. Он скрывал это от коллег, а я обиняками выяснил. Старое, изношенное сердце. Никакого потустороннего вмешательства. А даже если вмешательство… я-то здесь при чем? Я же был тогда обычным стажером с юрфака. Даже в опергруппу не входил, куда мне. Это просто совпадение. Случайно оказался в нужное время в нужном месте. Да, я с детства был наблюдательным и сообразительным, и что с того? Просто заметил странность в поведении подозрительного незнакомца и сообщил о ней кому следует. Ворона брали совсем другие люди. И пристрелили другие, меня там даже близко не стояло. Степаныч был, а меня не было. Они это сделали, они, а не я. Он получил по заслугам.

Воронье в последнее время что-то совсем страх потеряло. Шныряют прямо под колесами, взлетают в самый последний миг, да еще норовят на бреющем стекло обделать.

Ненавижу ворон. Мерзкие твари.

— Молчи, и все обойдется, — сказала она.

Тут я бы поспорил, если б не пара обстоятельств, говоривших в ее пользу.

— Ты все равно ничего не докажешь, — добавила она. И улыбнулась. Зубы у нее были мелкие, косоватые, с желтым налетом. Как будто два-три последних месяца она хронически забывала их чистить. И запах изо рта у нее был мерзкий, поэтому в кафетерии все невольно избегали того, чтобы присесть с ней за один столик. А еще она чесалась. Ну, не всякую секунду, но, задумавшись, принималась скрести очередную болячку на руке. Кто-то, размышляя, грызет карандаши или перебирает четки, а Лора чесалась. И к подолу юбки у нее вечно прилипали противные белесые нитки.

Чаще всего за одним с ней столом оказывался я. По нескольким причинам. Во-первых, я почти не различаю запахов. Во-вторых, мне наплевать, как выглядит человек и лейбл какой фирмы у него на штанах, если у него в башке мозги, а не прокисший гамбургер.

У Лоры мозги имелись. Отличные мозги, смею вас заверить. Первосортные. Хотя большинство окружающих видело в ней долговязую сутулую дамочку с отсутствующим взором и давно немытыми волосами. Эдакую невзрослеющую, вечно испуганную тихоню. В школах таким швыряют петарды под стул и крадут папку с выпускным отчетом. Когда же они взрослеют и выходят в мир, им достается вся скучная, рутинная писанина. Они заполняют длиннейшие отчеты, на них орет начальство, если где-то неверно поставлена запятая. А они молча лупают глазами, кивают как заведенные и потом жрут в курилке валидол. Безответные, загруженные по самые уши, незаметные офисные крыски, что робко шныряют по углам. О них рассказывают анекдоты, их изображают в сценках типа «Лузеры нашей компании», и на новогодней вечеринке никто не приглашает их танцевать.

Если б вы только видели, как Лора обращалась с нашими подопечными! Они сами шли к ней на руки, были счастливы, когда она обращала на них внимание… если бы они умели, то приветствовали бы ее появление в лаборатории дружным хоровым лаем и вилянием хвостами.

К сожалению, мы не работаем с млекопитающими. Сфера наших интересов — пресмыкающиеся, земноводные и разнообразные членистоногие. Змеи, ящерицы, лягушки плюс пауки. Лаборатория биологических исследований номер восемнадцать при закрытом институте фармакологии. Занимаемся, как вы наверняка догадались, изучением выделяемых нашими питомцами органических токсинов, их благодатным воздействием на человеческий организм и возможностью применения в фармакопее.

Мы — истинный террариум. Или серпентарий. Здесь, среди огромных стеклянных ящиков, подсвеченных инфракрасными лампами или трубками дневного света, Лора отчасти обретает утраченное душевное равновесие. Но стоит ей высунуться за пределы лаборатории, как все возвращается на круги своя. Именно Лора до полуночи сидит над чужими отчетами, именно Лора сводит в таблицу результаты наблюдений, анализирует и дотошно записывает данные. Она как-то обмолвилась, якобы уже несколько лет работает над каким-то исследованием, способным принести нашей фирме уйму денег, а ей — заслуженное признание научного мира.

Началось все с традиционной глупости, корпоративного романа. Одностороннего и по бОльшей части существовавшего в воображении Лоры. Ну, та самая печальная ситуация, когда парень-симпатяжка из чистой вежливости наконец-то обращает внимание на страшненькую девчонку. На радостях та немедля принимает желаемое за действительное, носится большими кругами, в кои веки делает в салоне маникюр и прическу, покупает четыре новеньких модных платья… и завершается все большим трагическим пшиком. Бобби просто хотел, чтобы Лора подменяла его на ночных дежурствах, брала пробы и вела учет результатов. Лора мечтала о большой и чистой любви, ну, или хотя бы о правдоподобной иллюзии.

У Бобби на тот момент, не считая Лоры, имелось три охмуряемых пассии, одна другой краше. Естественно, долго так продолжаться не могло, правда выплыла наружу… и ничего не случилось. Лора не устроила визгливого скандала. Она по-прежнему отмечала Бобби в журнале дежурств, составляла каталоги, мыла пробирки и чистила террариумы. До того дня, когда к нам на этаж не заявилось высокое начальство, профессор Нейтан со свитой, и Бобби не взбрело в голову выпендриться. Широким жестом он извлек из клетки ленточного крайта по прозвищу Картрайт и потащил показательно доиться. Внезапно разбуженный Картрайт оказался не в духе. Под пристальными взглядами пятнадцати взволнованных сотрудников и тремя следящими камерами крайт повернул аккуратную головенку, разинул пасть и впился клыками Бобби в запястье.

Последующие четверть часа были наполнены нарастающей паникой, звонками, криками, топотом бегущих ног и страдальческим воем Бобби. По неизвестным причинам спешно вколотая ему сыворотка не сработала — и Бобби пополнил ряды мучеников во имя науки.

Картрайт же, сочтя свой долг выполненным, утек в клетку, свернулся там и мирно заснул. Хорошо ему, он всего лишь змея семейства аспидовых.

Зато нас несколько дней кряду изводили полицейские, эксперты, страховые агенты, журналисты и страдающие родственники Бобби.

Лора ходила с заплаканными глазами и сутулилась более обычного.

Еще через пару месяцев нас внезапно покинула Грейс — лидер среди подружек покойного Бобби, первая сплетница института и ярая ненавистница Лоры. Грейс пребывала в отпуске, где ее настиг внезапный приступ аппендицита. Перитонит, операция… и надгробие на кладбище. Что-то пошло не так. Один случай на десять тысяч, и именно Грейс так фатально не повезло.

Мы продолжали работать. Лягушки в террариумах метали икру, змеи линяли и завтракали новорожденными крысятами, угрюмая Лора сторонилась коллег и часами сидела за компьютером. А потом я застукал ее в биолаборатории, в обществе профессора. Не на шутку разгневанный Нейтан громыхал, заглушая умоляющий голос Лоры. Я услышал много чего интересного о впустую растраченных грантах, неоправданном самовольстве, подделке документации и злоупотреблении служебным положением. После чего проф выхватил у Лоры флешку с логотипом фирмы и умчался.

Никогда не видел у женщины столь бешеного лица. Словно она была готова прямо здесь и сейчас руками порвать профессора на много-много маленьких листков для записей.

— Что слу?.. — рискнул высунуться из-за угла. Лора ожгла меня яростным взглядом и умчалась, треща каблуками.

В общем, я и сам догадывался, что могло произойти. Лора провела незапланированные изыскания и решила поделиться выводами с научным руководителем. Руководитель отругал ее по самое не могу и запасливо прихватил результаты с собой. Остается вопрос, как он распорядится угодившим ему в руки добром: спрячет, пустит в дело, поделившись с коллегами, или, что самое худшее, ловким жестом присвоит себе? Дело житейское, пострадавшей стороне остаётся либо обращаться в суд, либо просить о милости увидеть свое имя на обложке хотя бы в перечне тех, кого благодарят за оказанную помощь и поддержку.

Проф Нейтан не устоял перед искушением. Спустя несколько недель пошли слухи о том, что профессор готовит к печати эпохальную статью. По этому поводу даже закатили небольшой банкет. На котором торжествующий профессор на глазах у всех опрокинул бокал шампанского и с истошным воплем сложился пополам. Вывали медиков, но пока те бежали из своего отделения, проф успел вволю покататься по полу, заблевать пол фальшивого мрамора кровью пополам с желчью и до смерти напугать присутствующих.

Некий внутренний голос вкрадчиво шепнул мне, что именно сейчас самое время шмыгнуть парой этажей выше и наведаться в кабинет профессора. Могу поставить на кон годовое жалование, что увижу там нечто крайне интересное.

И точно. Запертая на кодовый замок с дактилоскопом и детектором сетчатки глаза дверь стояла нараспашку. Охрана металась в зале, а здесь уютно журчал шредер, переваривая и выплевывая на пол тонкие полоски бумаги. У большого декоративного террариума стояла Лора. За рукав ее платья цеплялся Диего, наш восьминогий бразильянский красавчик из рода банановых пауков, чей яд ничем не уступает яду королевской кобры. Все большие пауки с легкой руки Лоры получили клички, и мы даже наловчились различать их.

— Молчи, и все обойдется, — сказала Лора, опуская скользящую дверцу террариума. — У Нейтана здесь бегает два десятка пауков различных видов, в том числе смертельно ядовитых. Копы решат, что профессор был неосторожен со своими любимчиками. А я, как признанный эксперт, заверю их в том, что укус паука порой бывает слабым, яд имеет пролонгированное действие и жертва до последнего момента ни о чем не подозревает. Но если ты такой принципиальный… — она подняла руку и провела пальцем по спинке Диего.

Клянусь, эта восьминогая и пучеглазая тварь готова была замурлыкать от удовольствия.

— Это его будущая статья? — я кивнул на груду мелко нарезанной бумаги.

— Гранки с правками. Жаль, они так и не доберутся до типографии.

— А где оригинальные материалы?

— Здесь, — Лора подняла качающуюся на цепочке флешку с фирменным логотипом.

— Понятно, — я развернул пластиковый мешок и принялся запихивать туда скручивающиеся обрезки. Лора присела рядом. В четыре руки мы быстренько прибрали кабинет и сделали ноги. — Честно говоря, он никогда мне не нравился. Напыщенный, вороватый профан. Он ведь не первый раз этот трюк проделывает, но прежде ему все сходило. Туда ему и дорога.

Мешок мы затолкали в большую муфельную печь для сжигания отходов. Постояли рядом, глядя сквозь толстое стекло, как пластик и бумага обращаются в прах и пепел.

Не знаю, зачем я это сделал. Но в тот миг, в полутёмном подвале, освещаем всполохами огня из печи, этот поступок казался вполне логичным. Я поцеловал Лору. Она вздрогнула и подалась навстречу, словно только этого и ждала.

Губы у нее были сухими и холодными, язык — шершавым и твердым. Да, может, мой опыт поцелуев не так уж и велик, только что-то у нее во рту было устроено совсем не так. Всякий раз я натыкался языком на колючие, царапающиеся брекеты на задних зубах. Или на передних? Да у Лоры вообще нет никаких брекетов, зато изо рта ощутимо несет тухлятиной.

Отчего-то мерзкий привкус показался мне… приятным.

Печь ревела. Мы оттолкнулись друг от друга. На миг я увидел — или мне примерещилось в игре пляшущих теней на лице стоящей напротив женщины — как создание по имени Лора аккуратно сложило мелькнувшие в уголках растянутого рта то ли хелицеры, то ли жвалы. Тонкие, крючковатые, со множеством мелких волосков. Почти такие же, как у сидящего на ее плече Диего.

Она выжидательно косилась на меня. Пристально, цепко, немигающе. Пальцы быстро-быстро перебирали цепочку, на которой болталась флешка — теми же стремительно-угловатыми движениями паук опутывает паутиной свою добычу.

Выбор у меня был невелик: заорать и бежать, либо остаться и узнать больше.

Но я ведь настоящий исследователь? А какой ученый откажется от возможности хоть глазком заглянуть за край горизонта?

Первое, что надо поскорей установить, к какому виду относится Лора. Не хотелось бы оказаться в роли посткоитального завтрака «черной вдовы». Все мои прежние наблюдения сходились на том, что Лора весьма и весьма благоразумна. Вряд ли ей захочется тут же меня сожрать. Ей нужен друг и союзник, а не обед.

Мы молча кивнули друг другу, заключив безмолвный договор. И пошли к лифту, чтобы подняться наверх и взглянуть, как там поживает профессор Нейтан — уже отдал концы или еще трепыхается.

Телефонный звонок.

Сквозь сон в уши вонзается пронзительный голос соседки по комнате:

— Привет. Нет, я сегодня занята. Завтра тоже. Послезавтра будет видно. Нет, мне сейчас некогда болтать. Скинь на мэйл, если хочешь, но я не гарантирую, что найду время это прочитать. Нет, я не люблю пафосные боевики. Слушай, у меня второй звонок на вызове. Ага, пока. Чмоки-чмоки. Счастливо, бывай.

Можно не переспрашивать, кто звонил. Третий сезон студенческого сериала «Нищасная любоф» в самом разгаре. Действующие лица — Ирина ака Комета, она же Ирка Суперстар, Андрей ака Эндрюс, он же Задрот Печальный и Влюбленный, он же Гобуль Монструозный, я на подхвате в качестве Верной Подруги и половина общежития в ролях статистов и заинтересованных лиц.

История банальна до того, что порой поднимается до уровня архетипа и приобретает размах древнегреческой трагедии. Он любит, она нет, он никак не возьмет в толк — почему. Он ведь старательно исполняет все необходимые ритуальные телодвижения, как то: открытки, подарки разной степени дороговизны, цветочки, сопровождение до дому, оплата ее счета в кафе, няшные смэски с сердечками и регулярные признания в высоких чувствах.

А она даже в кино с ним сходить не хочет. Хотя здоровенный киноцентр у нас под боком, только улицу перейти.

— Ирка, — я пытаюсь надавить на исконную женскую жалость к сирым и убогим. — Улучши карму — покорми Гобуля! Ну что тебе стоит? Два часа в темном зале под хруст попкорна — и свободна, как птица в полете!

Ирка, хоть и блондинка, но старается культурно расти над собой. Будущий преподаватель, как-никак.

— Никогда не платите дань Дании!

Упс, это что-то новенькое.

— Лисандер, внемли мне! — Лисандер это я, Елизавета то бишь. — Да, от меня не убудет совершить акт милосердия и потратить два часа свой уникальной жизни на торчание в киношке. Но это ж первая ступенька лестницы, ведущей вниз! Эта туповатая пародия на самца немедля решит, что имеет на меня какие-то вздорные права. И на следующий день будет занудливо тянуть меня куда-то еще. А мне придется выдумывать отговорки. Снова и снова. А он опять и опять будет названивать. А оно мне надо? Я лучше пошлю его сразу и однозначно. Чтобы ни на что не рассчитывал.

— Он же хороший мальчик, — тщетно пытаюсь изобразить адвоката отвергнутого Гобуля. — Тихий, спокойный. Слова умные знает. Он не станет щипать тебя за задницу и цитировать Баш.

— То-то и оно, — Ирка перестала кружиться по трем квадратным метрам нашей комнаты. — Он слишком правильный. Бесцветный. Мистер Целлофан. Никакошный. Вот смотри, если он такой весь положительный из себя, чего ж рядом с ним который год подряд ни одной девчонки? Даже законченные нёрды и духовно богатые девы от него шарахаются. Он унылый. Тихий, унылый, бесперспективный Гобуль. Погладь его один раз, и он всю оставшуюся жизнь будет таскаться за тобой, глядя печальными щенячьими глазками. А мне щеночек ни к чему. Я не общество помощи брошенным животным.

— То есть приглашение на твой бёсдник ему не светит?

Ирка изобразила классический фейспалм:

— Лисандер, ты меня убиваешь. В свой день рождения я желаю петь, плясать и предаваться разврату. Я не могу проделывать все это под тоскливым гобульим взглядом. Я его не приглашала, и ты не вздумай! И нашим всем скажи, чтобы ни гу-гу!

— Жестокая ты женщина, — заявила я. — Фем-фаталь, можно сказать.

— Я такая, — охотно согласилась Ирка.

В общаге трудно хранить секреты. Особенно если среди однокурсников идет массовый сбор средств на аренду кафе и заказ выпивки ко дню рождения Ракеты. Может, Гобулю никто ничего и не говорил, он сам все разузнал. В заветный день и час он притащился к дверям и просочился в зал. Народ отплясывал, стробоскоп вертелся, лично у меня в желудке уже плескались три мартини со льдом и один коктейль, который явно просился наружу. Гобуль целеустремлённо искал в толпе Ирку и таки нашел — веселую, бухую и в объятиях конкурентов. Ирка, завидев унылую физию поклонника, помрачнела. Воздыхатели немедля предложили запустить Гобуля в полет. Я попыталась сгладить конфликт, вытолкав участников в тихий закуток. Ирка булькнула еще бокал, и внезапно ее понесло. Несчастному Эндрюсу было высказано все-все-все, чего обычно дамы мужикам не говорят.

К его чести, он не стал ввязываться в склоку с поддатой Ракетой. Когда она выдохлась и начала повторяться, он невнятно пробормотал: «С днем рождения», сунул ей коробочку с бантиком и ушел. Ирка сперва хотела запустить коробочкой ему в спину, но я отобрала презент и сунула ей в сумочку.

Вечеринка продолжилась. Кажется, мы тогда малость перебрали.

Назавтра, протрезвев и опамятовавшись, мы разрезали ленточку и открыли подношение Гобуля. Оказалось, это винтажная брошка — серебряное плетение с красным камешком по центру, довольно миленько и элегантно. Ирка все равно пригрозилась ее выбросить, но как-то неуверенно.

Гобуль с того дня больше не звонил и на глаза Ирке не попадался. По правде говоря, мне порой действительно было его жаль. Запал на девицу, которая ему ну никак не подходит. И сам какой-то серый, неуклюжий, как недоделанный.

Под Новый Год Ирка простудилась. Причем конкретно так, с соплями и жутким лающим кашлем, от которого я просыпалась по ночам. Гуманные и жизнелюбивые медики в нашей поликлинике радостно прописали ей кучу всемогущих таблеток, не уточнив при этом, на какие шиши она должна их покупать. Мы прибегли к бабушкиным методам типа горчицы в носках и чая с малиной, сходили в Первый Мед, просветили Ирку рентгеном вдоль и поперек. Формально она вроде была здорова, фактически — кхекала, как старая туберкулезная лошадь. Прежде она неплохо училась, но теперь все понимали, весеннюю сессию ей не вытянуть. Друзья-приятели, конечно, помогали как могли, но человеческое терпение — оно так быстро кончается, а постоянно возиться с болезненной девицей никому не охота. Даже мне, пускай мы и лучшие подруги. Но мне уже приелось вечно не высыпаться. Вскакивать посреди ночи, потому что Ирка опять задыхается, искать, у кого бы одолжиться ей на лекарства, и урывками готовиться к грядущей сессии. Ирка таяла в буквальном смысле этого слова, превращаясь из цветущей девахи в какой-то скелетик, а хуже всего были сны.

Наверное, это были ее сны — которые умудрялись забираться ко мне в голову. Сны с бесконечными коридорами, в конце которых была тьма и в этой тьме кто-то ждал тебя. Сны с лестницами, закручивающимися спиралью. Сны со статуями из пепла и надрывно орущими воронами на облетевших деревьях. Квинтэссенция депрессняка в полный рост, за что мне это? Кажется, я уже перестала отличать день от ночи, мне казалось, мы навсегда заперты в нашей комнатушке и я обречена до конца дней своих слушать надрывный кашель Ирки. Кто-то повернул в скважине серебряный ключ и запер нас. И теперь смеется там, снаружи.

Не выдержав, я пошла к декану. От него — к терапевту и начальству нашей клиники. После пары скандалов и угрозы вытащить это дело в Интернет колеса нехотя закрутились. Ирку перевезли в больницу. Я ходила ее навещать: палата на двоих человек, занавесочки, кровать с подъемником, как в сериале про Хауса. Весь наш курс к ней ходил. Даже Гобуль, с цветочками и тортиком.

— Все обойдется, Лисандер, — упрямо твердила она. Ей в самом деле вроде стало получше… а потом пациентка И. Е. Светлова скончалась. От двусторонней пневмонии с осложнениями, диагнозов на три страницы. Двадцать первый век на пороге, ага. Ее родители затеяли судиться с больницей, но так ничего и не добились.

Мне пришлось разбирать Иркины вещи, чтобы освободить место в комнате. Пять здоровенных картонных коробок из «Леруа Мерлена», куда уместились все ее тряпки, учебники и косметика. Серебряной винтажной броши не было. Я точно помнила, Ирка пару раз цепляла ее на блузку, а потом бросила в одну из бесчисленных шкатулок и забыла. Я все перерыла, подарок Эндрюса как корова языком слизнула. Может, Ирка подарила ее кому или выкинула, как грозилась?

Брошь нашлась в щели под кроватью. Понятия не имею, как она туда угодила. Она была тяжелая и холодная. Я хотела оставить ее на память об Ирке, положила в тумбочку рядом с кроватью — и в первую же ночь мне опять приснилась лестница с бритвенной остроты ступеньками. Я пыталась спуститься по ней, но поскальзывалась и резала ноги. Моя кровь размазывалась по стеклу, зеленоватому, как доски в аудиториях.

Я проснулась оттого, что кашляла. И решила, пусть Гобуль подавится своим подарочком.

Он жил не в общаге, снимал комнатушку в старом доме неподалеку от нашего института. Я узнала адрес и пошла туда, с этой чертовой брошью в сумке. Решила, если его не будет дома, оставлю брошь в почтовом ящике. Или затолкаю под дверь.

Но Гобуль открыл после первого же звонка. Словно стоял за дверью и ждал меня.

Оказывается, он жил не один. С подружкой, такой же невзрачной и спокойной, как он. На окне стояла клетка с хомяками. В квартирке — небогато, но чистенько. Книжные полки по стенам. Если б Ирка поддалась на уговоры, жила бы здесь вместо этой девицы с косичкой мышиного цвета. Но ей бы тут быстро наскучило.

Мы с Эндрюсом посидели на кухне. Выпили за Ирку, поговорили ни о чем. Я вспомнила о брошке, достала конверт и подтолкнула к Гобулю.

— Помнишь, ты ей дарил на день рождения? Ей она больше не нужна, пусть хранится у тебя. Или девушке своей подари.

Не надо мне было так говорить. Кто меня только за язык тянул?

Эндрюс держал брошь на ладони, камешек блестел — остро и резко. И обычно тусклый взгляд его был таким же, ненавидящим и режущим, как нож. Как ступеньки в моих снах.

— Может, и подарю, — тихо, скрипуче сказал парень, которого мы с первого курса прозвали Гобулем и считали хроническим недотепой. Которого моя покойная подружка мимоходом оттолкнула, потому что он был слишком правильным и скучным. — Я всем своим девушкам дарю что-нибудь на прощание. Или на дни рождения. Хочешь, и тебе что-нибудь подберу?

Кажется, я попыталась дать ему оплеуху. Очнулась на улице, на детской площадке. Целая и невредимая. Лихорадочно обшарила карманы в куртке и вывернула сумку. Вроде бы все мое, ничего лишнего, ничего незнакомого.

Но если я что-то пропустила?

Если он найдет способ подсунуть мне свой подарочек, а я не узнаю, что это от него и оставлю?

Но ведь ничего подобного не бывает, правда? Ирке просто не повезло. Наша медицина такая медицина, это все знают. А брошка — всего лишь брошка.

Надо было ее сразу выкинуть. Желательно в реку, чтобы никто не нашел.

А ведь у меня скоро день рождения…

Началось все это давным-давно. Мы учились в одном классе, звали ее то ли Катерина, то ли Кристина, но с первого класса и до десятого она была для нас Пеппи. Ну, может кто еще помнит — Пеппилотта Виктуалия Рульгардина и так далее, она же Пеппи Длинныйчулок. Неунывающая, живущая не по правилам, с буйной фантазией, всегда готовая куда-то мчаться и что-то организовывать. Рыжая, прикольная, всеобщий друг и товарищ.

Единственная беда ее школьных лет — в старших классах парни напрочь отказывались воспринимать ее как девчонку. «Пеппи — это ж друг, а друзей не трахают». Пеппи этим обстоятельством вроде бы ничуть не огорчалась, ей и так жилось неплохо.

Был выпускной вечер, последний звонок, экзамены выпускные и экзамены вступительные. На несколько лет я потерял Пеппи из виду. Иногда задумывался над тем, каким идиотом был, и какую классную девчонку упустил. Особенно после звонков моей бывшей с очередными истеричными выкриками касательно того, как я, гад такой, разбил и разрушил ее жизнь.

Пометавшись туда-сюда по жизни, я вроде бы наконец устроился с работой-жильем, хотя личная жизнь по-прежнему оставляла желать лучшего. Подружки приходили и уходили, ни одна не задерживалась надолго. Дни текли мимо, один как две капли походил на другой.

Как-то в выходной я застал у нашего подъезда грузовик. На асфальтовой дорожке выстроились в ряд завернутые в полиэтилен кресла и сложенный диван, с ними соседствовала кухня. Мне всегда казалось, что вынесенные из квартиры вещи в непривычной обстановке выглядят очень жалко. Кто-то то ли съезжал, то ли переезжал к нам. Поднимаясь по лестнице, я выяснил, что новоселье идет в квартире ниже меня этажом. Прежде там обитала тихая пожилая пара с толстым визгливым мопсом. Потом старик умер, а старушка с псом уехали. Интересно, кто теперь будет вместо них.

Грузчики перетаскали мебель, фургон взревел мотором и укатил.

Через пару дней я столкнулся с выходившей из квартиры очаровательной девицей — короткая юбка, длинные ноги, бархатные глаза, как у лани. Под ногами у девы крутился ребенок лет двух или трех. Мы покивали друг другу, как положено добрым соседям. Вышли на улицу, девица, волоча за собой дитя, направилась к машине — пузатому «датсуну» не первой молодости. За рулем кто-то сидел, девица с ребенком забрались внутрь и укатили.

Жизнь в многоквартирном доме — странная штука. Вроде бы ты постоянно среди людей, но с некоторыми из соседей можешь не сталкиваться годами. До сих пор не знаю, кто живет в квартире на втором этаже, где стальная дверь без номера. А тут — я брел с работы, одновременно запарковался водитель «датсуна», я мельком глянул и аж споткнулся, гадая — она, не она?

— Пеппи?

Моя тонкая-звонкая одноклассница раздалась по меньше мере на три-четыре размера. Бюста у нее так и не выросло, сложением и лицом бывшая Пеппи больше напоминала канадского лесоруба, но школьных прозвищ она не позабыла.

— Джимми? — изумилась она. — Вот те здрасьте нафиг! А еще говорят — мегаполис, мегаполис… Слушай, у меня тут пивасик есть, хочешь? Или тебя дома ждут? Нет? Я только своим звякну, что наткнулась на окаменелость из прошлого.

Нет, все-таки некоторые вещи не меняются. Пеппи по-прежнему оставалась душой нараспашку, не желающей склоняться под ударами судьбы. Спустя пару часов я знал почти все о жизни Пеппи с последнего звонка и до нынешних дней. Неудачное замужество, ребенок, поиски себя и места в мире, десяток сменянных работ. Психолог, курсы, обучение, бизнес. Подруга — Пеппи сопроводила это слово вызывающей ухмылкой, мол, валяй, не упусти шанса проявить циничный мужской шовинизм. Я понимающе ухмыльнулся в ответ, мы чокнулись бутылками «Будвайзера». При нынешнем разгуле толерантности какое мне дело до того, с кем живет и спит девчонка, с которой мы сидели на соседних партах?

Ее симпатичную подругу звали Оксаной. Ребенка — Софией. Они держались вместе уже второй год и вроде бы все были счастливы. Я иногда заглядывал к ним в гости, посмотреть новый фильм или просто посидеть в компании, иногда Пеппи наведывалась ко мне. Обычно я стараюсь держаться подальше от маленьких детей — какие-то они крикливые, навязчивые и совершенно невменяемые, но Соня оказалась счастливым исключением. Не орала, не лезла на руки, не совала свои игрушки с требованиями немедля познакомиться. Тихонько сидела рядом и слушала, едва ли понимая одно наше слово из пяти.

Три девицы жили в обычнейшей двухкомнатной квартирке, на удивление быстро превратив ее в уютное семейное гнездо. Мне и моей бывшей этого сделать так и не удалось, несмотря на купленную технику, новомодную плазму и феншуевые фиговины. Мне нравилось бывать у них. Их дом успокаивал, навевая мысли о том, что даже в нынешние паршивые времена пресловутое семейное благополучие вполне достижимо.

Переехали они в начале весны, осенью Соня начала ходить в детский сад, а вот зимой что-то начало разлаживаться. Сперва незаметно, по мелочам — бодрая девчонка Соня стала хуже выглядеть и постоянно шмыгала носом, они все реже звали меня к себе, Пеппи, когда приходила, смолила сигарету за сигаретой, но выспросить у нее ничего толком не удавалось. Пару раз я заставал их с Оксаной ссорящимися у автомобиля, сквозь обледеневшее стекло белело печальное личико Соньки. А я не знал, что делать: чужая жизнь, как известно, потемки. Что проку с моего вмешательства, если я даже не в курсе, в чем их проблемы? Да и зачем этой парочке делиться с посторонним мужиком своими секретами?

Зимой день кончается быстро, вечера тянутся и тянутся, как серая тусклая муть, раздражающая и исподволь сводящая с ума.

— В квартире, которую мы купили, прежде кто жил? — Пеппи, что теперь бывало нечасто, заглянула на огонек, и сходу взяла быка за рога. — Они никогда не жаловались, что в доме есть что-то… такое?

— Никогда, — честно ответил я. — Во всяком случае, я ничего от них не слышал. Собака порой лаяла, так ведь на то она и собака, чтобы бессмысленно брехать. Однажды их затопили с верхнего этажа, как-то прорвало канализацию, вот и все. Пеппи, да что у вас такое творится?

— Кто бы знал, да мне сказал, — буркнула Пеппи. — Нёх у нас какая-то творится. Ты знаешь, что такое Нёх?

— В общих интернетных чертах, — кивнул я. — Оно хоть в чем-то конкретно выражается?

Пеппи злобно отковырнула бутылочную крышку о край стола:

— Вещи исчезают. Обои мокрые. Мы их недавно поклеили, хорошо клеили, с толком. А они мокнут, как будто под ними стена течет. Достало. Лампочки постоянно лопаются. И еще эти чертовы игрушки…

— А что с ними не так?

— Да у Соньки три ящика треклятых плюшевых зверей. Мы их всякий вечер складываем к ней в комнату, и всякое утро они расползаются повсюду. Словно раскладывает кто-то. Окса на днях бежала чайник выключить, чуть ногу не подвернула. Я уже хотела со злости их выкинуть, так Сонька в истерику. Окса, опять же… — она прервалась на долгий глоток. — Окса на работу хочет устроиться, а никак не может. То вместо собеседования разводка какая-то, то магическими носками в электричке торговать, то просто и откровенно с порога начинают клянчить «дайте денег». Она из-за этого на стенку лезет и на людей бросается. Сонька с простудами бесконечными, денег уже не хватает на лекарства… Ночью спать не могу, душно. Откроешь форточку — холодно. Муть какая-то в голову лезет. Шепчет кто-то на ухо, под кроватью топочет… Ну да ничего, — она нахмурилась. — Не на такую напали. Я ничего не боюсь. Они все у меня будут хрюкать со всхлипами!

Не имея практического опыта борьбы с Нёх, я не решился давать советы. Но не позавидовал нечисти, решившей померяться силами с нашей Пеппи. С этой станется прожечь квартиру виртуальным напалмом и вымести тушки поверженных врагов за порог поганой метлой.

С этого разговора миновала неделя или две, не помню точно. Близился Новый год, на работе начался традиционный аврал и гонка на выживание, из-за круглосуточного снегопада город обледенел в пробках и сосульках, и я добредал домой едва ли к полуночи. Даже не сообразил сразу, что в дверь названивают. Судя по решительности звонка — Пеппи.

Но за дверью обнаружилась ее гёрлфренд, которая Оксана. Напуганная, раздраженная и с фонариком. Лестница за ее спиной была погружена в темноту.

— Э-э… — сказал я.

— Я знаю, это идиотизм, — устало сказала она. — Пеппи сказала, чтобы я пошла и позвала вас. У нас нет света. У нас какая-то хрень ползает по дому. Я боюсь. Я сейчас зареву. Пеппи ничего не хочет объяснить, только матерится. Софа спит. Что мне делать?

— Э-э… — в подобных ситуациях я обычно бываю весьма красноречив. — Вы вот что. Вы сидите здесь. Тут светло и тепло. Кухня, чайник, кофе. Я закрою дверь, возьму ключи и пойду спасать Пеппи. У вас мобильник с собой? Если что, будем слать панические смс.

Она вяло улыбнулась. И даже не стала спорить. А я пошлепал вниз по ступенькам, едва не навернувшись, хотя пробегал по этой лестнице тысячу раз.

В нашем доме маленькие стандартные квартиры. Та, в которой жили три девицы, была зеркальным отражением моей. Но сегодня их маленькая прихожая показалась мне бесконечной. Там больше не ощущалось уютного тепла, там было стыло и холодно — и я до усрачки перепугался того, что сейчас споткнусь о что-нибудь, а это окажется рука или нога мертвой Пеппи. Или я увижу ее внутри большого зеркала на дверях ванной, она будет стучаться и беззвучно кричать, а как мне объяснить ей, что она застряла внутри отражения?

— Пеппи! — сиплым шепотом воззвал я.

— Тут, — сразу же отозвалась она. — Окса отсиживается у тебя? Ну и правильно. Ползи сюда. Слушай.

Пеппи сидела на диване в гостиной. Очень спокойная и собранная. Она зажгла пару свечей, но они не сильно разгоняли темноту. Мы же не в готическом, мать его ети, замке, мы в комнатушке размерами три на три метра. Я вижу темный прямоугольник окна, и мерцание зарядных огоньков на многочисленных гаджетах — желтых, зеленых и синих.

— Ты пробки проверила? — на всякий случай спросил я.

— Три раза. Света нет. А этим заразам все равно, — Пеппи судорожно вздохнула, как большое усталое животное. — Кажется, они иногда перемещаются. Этого не может быть, Джимми. Мы в цивилизованном мире. Посреди огромного города. Никаких нёх не существует.

Что-то скользнуло мимо меня, тихо-тихо и вкрадчиво, как осенняя паутинка.

— Мне нужно пойти и проверить Соньку, — заявила Пеппи. Помолчала и добавила: — Но я не могу.

— Боишься? — не понял я.

— Я думаю, мне не встать, — но, противореча собственным словам, она грузно поднялась с дивана. Мне померещились тонкие белесые ниточки, потянувшиеся за ней и оборвавшиеся. Может, это был синтепон из прохудившейся обшивки.

Пеппи захватила свечу. Спотыкаясь о разбросанные игрушки, мы дошли до второй двери, с витражом в виде кораблика. Я повернул ручку, заглянул внутрь — и едва не завопил, увидев застывшую на фоне окна головастую уродливую фигуру. Потом до меня дошло — это обычный компьютерный стул, на спинку которого навалены вещи. Слева у стены должен стоять большой диван, где спит ребенок… а над диваном что-то висело, что-то навроде большой темной шали, складками обвисающей с потолка. Я хотел спросить, зачем над кроватью прицепили такое дурацкое сооружение, но Пеппи как-то странно охнула и вытянула вперед руку со свечой. Огонек задрожал и заморгал, собираясь погаснуть, и в эти несколько мгновений мы разглядели.

Черт его знает, что мы разглядели.

Я видел пыльную тряпку или как ее еще назвать, она болталась в воздухе без видимой опоры и дрожала, в ее растянутых складках угадывалось лицо — или оскаленная морда? Я видел спящего ребенка. Видел промельк чего-то белого, с силой врезавшегося в эту дрянь и забарахтавшегося в складках. Потом белое с тихим сдавленным писком вылетело прямо мне под ноги, а черное полотно съежилось и утекло наверх, туда, где стена соединяется с потолком, и где у девиц был прилеплен декоративный узкий карнизик.

Машинально нагнувшись, я подобрал то, что ударилось о мою ногу. Это был декоративный кролик со вспоротым брюхом, как на плакате по анатомии в шестом или седьмом классе. Он слабо дергался, и я чувствовал, как его теплая кровь стекает по моей руке и капает на паркет. Кто-то выпустил ему кишки и внутренности, они узлом перепутанной розовой и красной гадости свисали наружу.

Свеча погасла. Кролик трепыхнулся в последний раз и, видимо, издох. Я понял, что сблюю прямо здесь и сейчас, но Пеппи мертвой хваткой впилась мне в плечо — и мы услышали голоса.

Как детские. Дети, которые очень далеко от нас, но упрямо пытаются докричаться, объяснить, предостеречь. Не очень разборчивый хор детских голосов:

— Они спят летом, но просыпаются зимой… Ищут слабых, беззащитных… Они просачиваются, текут черной водой с той стороны… Она хозяйка, маленькая хозяйка, мы защитим ее… Они не тронут ее, вы не трогайте нас…

У меня в голове все плыло, как при сильной температуре — когда сознание не с тобой, а болтается воздушным шариком в трех метрах над твоей головой. Голоса шептали, слившись в один неумолчный, текущий, шелестящий шепот.

Под потолком звонко щелкнуло. Зажглась люстра, одна лампочка взорвалась. Мы стояли на пороге обычнейшей детской комнаты, забитой игрушками, картинками, рекламными постерами мультиков и прочей ерундой, так дорогой детям. Проснувшаяся Сонька села в кровати и недоуменно уставилась на нас, хрипловато спрашивая:

— Где Розочка? Ма, где моя Розочка?

Я запоздало сунул руку с дохлым зверьком за спину — и замер. У меня в руках была игрушка. Плюшевый кролик, в точности как настоящий, только плюшевый, с ярлычком фирмы на лапе. Совершенно целый.

— Розочка! — дитя углядело кролика и потянулось к нему. — Джимми, зачем ты взял Розочку?

— Она упала с кровати и я об нее споткнулся, — усилием выговорил я. — Держи.

— Глупая Розочка, — наставительно проворковала Сонька, заталкивая кролика под одеяло. — Ма, еще ночь?

— Ночь, — замороженным голосом подтвердила Пеппи. — Спи. Нам… нам что-то послышалось, да еще свет отрубился. Но теперь все в порядке. Спи.

Она выключила люстру, но мы не смогли сразу уйти. Стояли на пороге, ощущая, как глаза медвежат и пони, котят и дракончиков пристально смотрят на нас из успокоившейся, ставшей мирной и нестрашной темноты. Глаза стражи, что никогда не спит, никогда не устает, никогда не бросит свой пост… пока маленькая хозяйка не вырастет.

— Сонька на днях углядела в «Детском мире» хаски размером с настоящую, — медленно произнесла Пеппи, прикрывая дверь. — Запала на нее больше жизни. Она, правда, стоит под пять тысяч. Как думаешь, купить? У нее ж там сплошная мелюзга… а эта будет здоровая. Собака все-таки. Хоть и плюшевая.

— Купи, — согласился я. — Завтра же.

…И-и — переходим на хтмл, урл-урл-урл, сцылко туда, абзац сюда, центровка по ширине, куда поехал, сцук такой, стой смирно, стой, кому сказано, лежааать! Дизайн поплыл, стояааать! Сцылко на скачку, сцылко для голосования. Отправить! Полночь по Мск! Мы шампиньоны, мать вашу, никогдабольше, да чтобы я еще когда-нибудь! Верните паспорт, снимите наручники, вызовите спасателей и парамедиков! Авенджерс, ассемблер!..

Вам смешно. Смешно, да? В общем-то, мне тоже смешно. Называется, захотелось новых ощущений и расширить кругозор. Ну что ж, расширил. Теперь, как говаривала мудрая женщина нянюшка Ягг, этот кругозор можно вытягивать из ушей и завязывать красивыми бантиками вокруг черепа.

Я участвую в регате... в фэндомном, блин, конкурсе. Куда приперлись все, кому не лень. Кому лень, тоже приперлись. Моей команде, к примеру, лень. У всех реал, дедлайн, семеро по лавкам, ипотека, напряг и творческие кризисы.

Закономерный итог — наша охренеть какая красивая выкладка с завитушками, обрамлениями и иллюстрациями сверстана на колене за считанные часы до финального свистка. Заветная клавиша «отправить» была нажата в последний раз за несколько секунд до роковой полуночи — после которой карета Золушки со свистом превращается в тыкву, а наше вымученное словоблудие улетает во внеконкурс.

Но ровно в 23:59 все пять текстов, вылизанных, отутюженных и проглаженных, чинно всплыли на экране моего ноута — и на сотнях других компов в Нерезиновой, Владике, Ебурге, Зэ Грейт Кэпитал, Салеме, Эдессе, Малых Васюках и аллах его ведает, в каком еще Замкадье. Можно с чистой совестью хлебнуть кофею, потереть потные ручонки и пойти глянуть на креатифф конкурентов. Лелея втихаря пакостную мыслишку — ну, кто сольется сегодня? Чей трупик под виртуальную музычку о том, как журавли летят в Китай добрые аноны потащат хоронить на виртуальное кладбище?

Признанные клоуны всея феста были на месте. Основные соперники, третью неделю скакавшие с нами ноздря в ноздрю, тоже не подвели. Монстры фэндомов величаво помахивали хвостами из десятков длинных текстур. Им на пятки наступали фэндомы помельче, злобные и с острыми зубьями, так и норовя вырывать у монстра кусок из ляжки. Критики и отзывики вострили перья, слышался частый перестук клавиш, все шло как всегда.

Поперся проведать своих любимчиков. Маленькую нёховую команду, где вкалывали три-с-половиной землекопа да один случайно прибившийся артер, чудом продолжавшую удерживаться на плаву. Чем-то они цепляли, хотя в других командах народ притаскивал в жвальцах и тексты получше, и рисунки покрасивше. Но они мне нравились. В списке голосования я всегда оставлял строчку для них — хоть один балл, а все в копилку общего счета.

Пробежавшись по свеженьким текстам и отметив, чего бы прочесть завтра на свежую голову, машинально тыцнул стрелочкой тэг «все работы команды». Вдруг мои любимцы приволокли чего занятного, пока я вджобывал на своих лентяев, не поднимая головы, а я не в курсе? Эту сказку я читал, это комегз видел… а эту игрушку — нет.

Вообще я не очень люблю флэш-игрушки, но мозг настойчиво требовал отдыха. И квест был из моих любимых — поиск различий и спрятанных предметов. Ну-с, приступим.

В числе прочих симпатишных героев этого фэндома имелся Страхолюдик, порождение тьмы ночной, любитель пугать маленьких детишек. С характерной мрачной рожей и желтыми выпученными глазенками. От большой любви команда его уже и насиловала всем рейтингами, и комфортила тентаклями, и мир для него захватывала, и в Мировую бездну роняла без права апелляции. Теперь они додумались замаскировать эту хитрую рожу в подфотошопленных страшненьких артах и кадрах из триллеров. Отыщи десять Кошмаров — получишь приз от команды.

Я тыкнул баннер. На меня радостно выпрыгнул черно-белый Сайлент-хилл с шатающимися медсестричками и Пирамидоголовым. Картинки были мелковаты, пришлось щуриться, но дорогушу Страхолюда я вычислил с лету -его растянутая в безумной улыбке рожа отражалась в широченном тесаке Пирамидохеда. Следующий уровень: кадр из нуарной игрушки навроде «Макса Пейна». Моя цель прикидывается одним из гангстеров.

Следующий уровень: афиша «Бродячих дохлецов», цель затесалась в группу атакующих зомбей. Следующий уровень — разметанные кишки на асфальте, вопящая блондинка, цель выглядывает из-за ее плеча. Следующий уровень — оскаленная зубатая харя монстра то ли из «СПН», то ли их «Гримма», преспокойно шагающий по обычной городской улице народ на заднем плане и тонкая черная тень Кошмарика. Следующий уровень…

Поймал себя на том, что игра обещала всего десять уровней, а я стучу левой кнопой мышки уже добрых минут десять. Две, самое более пять секунд на быстрое разглядывание картинки, обнаружение цели, плашка «Следующий уровень». Простейший подсчет доказывает, что я, увлекшись, просмотрел уже с полсотни картинок. Игра глюкнула и вместо завершения пошла крутить массив вложенных изображений по кругу? Вроде они не повторялись, хотя я нарочно не присматривался. Я охотился на Страшилу.

Авторы игрушки постарались на славу: с каждым разом находить цель становилось все сложнее. Он прятался в тенях, сливался с фоном, превращался в персонажей. Я таращился на всплывающие кадры, испытывая подспудное отвращение и убеждая себя, что это ничего не значит. Просто пугающие арты на мониторе. У меня самого целая папка на пять гигов такими забита, один другого краше. Если на следующем уровне игра не закончится, обновлю страничку и напишу разработчикам, что они где-то что-то поделили на ноль. Пущай отфиксят баг, иначе игра зависает внутри себя.

На новой картинке был нарисован вход в торговый центр. Из распахнутых дверей валил народец. Судя по ужасу на лицах и выпученным глазам, внутри ТЦ то ли завелись Чужие, то ли пробуждался Кхтулку. Еще на картинке присутствовала часть городского пейзажа — стена небоскреба с висящим на нем рекламным биллбордом и угол офисного здания. Я мазнул по картинке натренированным взглядом, ткнул мышой — оп-па, промах. Пришлось смотреть внимательнее, вспоминая классические способы укрыть искомый предмет.

Страхолюдика не было на рекламном плакате. Он не таился среди бегущих. Его рожа не просматривалась в трещинах на асфальте или среди бликующих стекол офиса. Не было его и в очертаниях облаков, и в тенях на стене.

Разозлившись, я принялся тыкать курсором по всей картинке. Авось закон случайного попадоса да сработает. Картинка не менялась, нарисованные люди бежали прочь. Всмотревшись в их лица пристальней, я озадачился. Нет, они вовсе не удирали от неведомой напасти внутри здания. Они… они мчались охотиться. Убивать и разрывать на кусочки. То, что я ошибочно принял за страх, было выражением азарта. Блин. Отличный арт. Но где прячется мой Страшилка?

Кошмара не было. Было чувство неловкой, раздражающей неудовлетворенности. То самое, когда вспоминаешь, что забыл о чем-то, но вот о чем? По условиям игры нпс должен стоять вот здесь, а ключ от сейфа лежать вот тут. Но нпс ушел отлить, а ключ сперли монстры. Виртуальный герой неловко мечется по локации, а ты борешься с ощущением, что мир незаметно вывернулся наизнанку. Ключ должен быть тут, раз он висел на этом крючке все двадцать предыдущих раз, когда ты проходил игру. Изображение Страхолюдика непременно должно быть, чтобы ты мог его отыскать, ибо в этом суть.

Я увеличил изображение на экране. Стало совсем неприятно. Нарисованные обыватели неведомого города пялились на меня и тянули загребущие руки. Я хаотически лупил по перекошенным рожам и уродливым телам, по домам, небу и окнам. В спину мне глядела, ухмыляясь, темнота моей комнаты, по которой я мог пройти с зажмуренными глазами.

Страхолюд пропал.

Может, его забыли врисовать в картинку?

Я выругался и вырубил Инет. Даже не заглянул на нашу страничку — вдруг кто соизволил откомментить? Ну их всех нафиг. Завтра посмотрю. Счаз до клозету — и спать. Конечно, я сова, но даже самой упертой сове необходимо малость вздремнуть.

Сидя орлом на унитазе, поймал себя на том, что пристально таращусь на стенку. Стенка как стенка, блин. Китайский кафель бежевого и терракотового цветов, имитирующий полированный мрамор. Если приглядеться, вот эти разводы похожи на морду кошки в платке. А эти — на деву в стиле арт-нуво, причем дева стоит в коленно-локтевой, а позади нее вырисовывается нечто вроде ушастого кроля под зонтиком.

— Ты, блин, жук-бздюх, — сообщил я сам себе. — Прекрати высматривать несуществующего урода там, где его нет.

Всеведущие британские ученые наверняка придумали длинное и звучное наименование для стремления высматривать фигуры в сплетении трещин и разводов искусственного мрамора. Если возгуглить, можно найти подходящий термин. Но мне не хотелось включать ноут. Вообще ничего не хотелось. Лечь, заснуть, проснуться богатым и знаменитым.

На работе первым делом метнулся на сайт конкурса. Ночью взбрела в голову отличная идея, где именно коварные создатели злоебучей игрушки могли укрыть Кошмарика. Сейчас я ее проверю, дойду до финала и успокоюсь.

Но в выкладках моих коварных любимцев игры не было. Я торопливо прокрутил все работы, от начала до конца, от визитки до макси. Игры не было. Пропала, как корова языком слизнула.

Поскреб в затылке, собрался с духом, отписал на мыло тамошнему кэпу. Сперва выразил положенные восторги, под конец намекнул насчет загадочно пропавшей флэшки. Вскоре прилетел ответ, но какой-то расплывчатый. Капитан писал, мол, они-де разрабатывали такую игру. До выкладки дело не дошло — программер напортачил с кодом, полез разбираться, а потом навалилось других дел. Они махнули на игру рукой, решив толком отполировать ее к следующему году. В общем, никакую флэшку с квестом на поиски Кошмара они не вывешивали. На сайте конкурса топчется более двухсот команд, может, я чего перепутал и видел похожую игру не у них, а у кого-то другого?

Идея была неплоха. Вот только журнал записей однозначно утверждал, что вчера вечером я топтался только у своей команды и команды Кошмаров. В кэше сохранились следы общения с игрой, но переход по ссылке выдал ошибку системы и отсутствующую страницу. Кто-то самовольно подвесил игру на пару часов, а потом быстренько стер? Случайность? В том бардаке, который творится за несколько минут до полуночи и окончания выкладок, порой и не такое может произойти. Тексты самопроизвольно появляются и исчезают, главы меняются местами, правки беты и гаммы исчезают в никуда, зато выползают авторские ошибки в первой редакции.

Работа не клеилась. Незавершенный гештальт по поиску Страхолюда зудел и мешал сосредоточиться. Простейшая игрушка, мастерится исключительно развлечения для. Визуальная информация лилась на меня со всех сторон. Словно против воли, я опять начал высматривать Кошмара. Выискивал его в отфотошопленных рекламных фото, в раскадровках будущего ролика, в артах других команд, в узорах настенного покрытия.

Кто-то из фантастов уже описывал нечто похожее — поиск зашифрованного изображения в сплетении прожилок на деревянных половицах. Кто-то из фотографов создавал такой проект — игра природы, в результате которой на льдине возникает изображение лица или сеть отснятых сверху тропинок в саванне образует след гигантской львиной лапы.

Почему-то я совершенно не боялся, скажем, увидеть серокожую морду Кошмара вместо собственного отражения в зеркале. Но я хотел найти недостающее изображение Страхолюда. Найти первым. Успеть, прежде чем он увидит меня. Припечатать движением курсора по экрану и вывести на чистую воду. Все ушли, я сижу в пустом офисе, скоро полночь.

Приходил охранник, подозрительно пялился на меня, ничего не сказал, убрался.

Не хочу идти домой. Рою архивы и выкладки в поисках сгинувшей игры. Она была. Я играл в нее. Я должен первым добраться до финала. Кошмар где-то рядом, прячется, ускользает.

Болит голова, болят глаза. Навязчивая идея, просто навязчивая идея. Я всегда довожу до конца любой проект, за который берусь. Я прошел до конца все игры, установленные на моем компе. Я не боюсь, что Кошмар выскользнет наружу. Что в тишине и полутьме пустой конторы кто-то легко положит руку мне на плечо? Глупо и нелепо. Геймерские легенды, городской фольклор, всякая фигня. Мне нужно отыскать стертую игру, влезть в ее код и убедиться, что Страхолюд вставлен во все картинки. Тогда я не успел его найти, сейчас найду.

Что за сволочь топчется за спиной и вздыхает? Не видно, что ли — человек работает!..

Число — месяц — год. ФИО старшего оперативной группы. ФИО фотографа. ФИО понятых. Собственноручные подписи.

Выдержка из протокола осмотра места происшествия.

«…Вещественное доказательство номер 18. Термос «Tatonka: Hot & Cold Stuff», страна-производитель — Швеция, материал корпуса — нержавеющая сталь, цвет корпуса — серебристый, объем — 1 литр, размер — 30 x 9 см. Фотографии объекта прилагаются, см. «Список прилагаемых фотографий», стр. 25-28. Внутри обнаружены пять листов клетчатой бумаги, предположительно вырванных из тетради стандартного размера, на пружинном креплении — см. фото, стр. 29-30. С обеих сторон листов находятся записи, выполненные вручную, чернилами синего и черного цветов. Почерк малоразборчивый, с наклоном влево…»

«…мысли разбегаются. Не помню ни числа, ни того, сколько мы здесь находимся. Не могу сказать, сколько нас было в начале похода — семь человек или девять. Не могу ни на чем сосредоточиться. Очень хочется есть. Кружится голова. Пытаюсь вести записи, вспоминать. Письмо систематизирует воспоминания. Нина на вопросы не отвечает, лежит около печурки, вроде бы еще жива.

Поход. Да, это был пеший поход. Продолжительность — десять дней. Старт в Нарьян-Маре, финиш в Геологическом, где нас забирает вертолет и доставляет обратно в цивилизацию. Умеренный экстрим для офисных креветок и вомбатов. Организатор — фирма «Пешие туры по всей России», местный представитель — фирма «Сампо». Нашего проводника и мастера-наставника звали Костей.

Долетели. Заселились, уложились, вышли за город, снова переложили все рюкзаки, теперь согласно указаниям Кости. Участники — москвичи и питерцы, по большей части — менеджеры среднего звена и творческие личности.

В первую ночь стояли на озере. Озеро я точно помню, а как оно назвалось — уже нет. Большое озеро с прозрачной водой, вокруг зеленые холмы, ели и сосны. Ночью ходили купаться, жгли костер, веселились, как в пионерском детстве. Молодое поколение сидело с плеерами в ушах и молча нами гнушалось.

Закончились леса, начались те удивительные места, ради которых мы тащились в такую даль.

Тут очень странно. Плавные, невысокие холмы или сопки, на которых ничего не растет. Только камень. Мелкий щебень, цветной, от темно-алого и черного до оранжевого и желтого. Озера, соединенные протоками. Бесконечные озера, перетекающие друг в друга, и ни единого зеленого пятна. Разгар лета, а здесь — ничего. Какой-то серый мох, жмущаяся к земле травка, брусника-костяника. Деревьев нет. Вообще нет. Ни одного дерева. Камень и вода. Километр за километром. Камень, вода и воздух. Огромное небо. Ночью вылезали из палатки смотреть на звезды. Они здесь мелкие, холодные и колючие, небо усыпано ими от горизонта до горизонта. Северного сияния не видели, Костя сказал — еще не сезон.

Сколько простора. Сколько пустой земли, где ровным счетом никто не живет. Вообще никто. Она никчемна, эта земля. На ней ничего не растет, ничего не приживается. Копни чуть поглубже, наткнешься на зеркало мерзлоты. Наверное, так выглядел мир до прихода людей. Или будет выглядеть, если ожидаемый БП все-таки случится. Никого и ничего, только пепельного цвета горы, холодные стальные озера и пустота. Постоянный, никогда не утихающий ветер с арктического побережья. Стыло, зябко, напяливаем на себя свитер за свитером.

Прошли ориентир и местную достопримечательность — огромный скальный выход под названием Рассоха. Чем-то он походил на гору Рашмор, только без торчащих из камня гигантских президентских голов. Много фотографировались, увлекшийся Вадимыч съехал по каменной осыпи вниз, чудо, что ничего не сломал. Костя сильно ругался за нарушение правил безопасности.

Снова идем. Камни, лишайник, серое небо. Юра, один из тинейджеров, говорил, что читал когда-то рассказ то ли Шекли, то ли Гаррисона об обитателях эдакой Земли навыворот. Вот и мы сейчас словно внутри огромного стеклянного шара. Идем по вогнутой стенке к неизвестной цели и будем так идти до скончания времен.

Мамаша Юрочки, интеллектуальная дамочка, визгливо засмеялась, и сказала, что у ее отпрыска слишком богатое воображение. А все от компьютерных игр и висения в Интернете. До самого привала Юрик и Инесса Олеговна, его маман, препирались у меня за спиной. Юрик аргументировано доказывал, что его багаж знаний намного превышает мамашин, Инесса в ответ ссылалась на неведомое «компьютерное излучение», выжигающее мозги подрастающему поколению.

Серега нашел рога. Здоровенные оленьи рога, лежавшие на груде камней, и украшенные вылинявшими ленточками. Костя рассказывал интересное про ненецких шаманов и колдунов, ходивших в здешние пустынные края за просветлением. В местных легендах упоминается также Рогатое Поле — место, куда уходят умирать состарившиеся олени и заодно с ними шаманы. Поля этого никто никогда не видел, хотя неугомонная молодежь в шестидесятые специально предприняла большую экспедицию для его поисков. Кладбища оленей они не нашли, зато по случайности наткнулись на неолитическую стоянку и каменное городище — одно из мест, которые нам обещали показать.

Нина, питерская художница, сказала, что по возвращении обязательно нарисует это поле, на котором из камней растут ветвистые оленьи рога. Народ фотографировал череп, кто-то привязал на рога нейлоновый шнурок — вроде как подношение духу местности. Девицы пожертвовали цветную резинку для волос, сказав, мол, тоже вполне себе лента.

Пошли дальше. Два дня были сложных. Горы стали выше и круче, мы день напролет то карабкались, то спускались. Достали палки, потому как на вершинах ветер становился совсем бешеным, запросто сбивая человека с ног. Костя пообещал большой привал перед спуском к Городищу и предупредил, что сейчас мы здорово удивимся.

И точно, удивил. В затишье под склоном холма стояла часовня. Обычная такая часовня, сложенная из бревен. При том, что на сто или двести километров в округе не сыщешь дерева толще, чем кривая полярная березка.

В стену часовни был вделан здоровенный, местами порыжевший от ржавчины, лист жести, на котором просматривались нанесенные по трафарету буквы: «Строение возведено в память трагически погибшей группы Ольховского, 1973 год. Вечная память товарищам».

Оказалось, в здешних пустынных краях некогда произошла своя версия «перевала Дятлова» — хорошо подготовленная группа из семи человек вышла в поход и просто-напросто бесследно сгинула. К намеченной точке финиша в срок не вышли, в Нарьяне или в каком другом поселке-деревушке не объявились. Завели дело, начали поиски. Много ли отыщешь в здешних распадках и однообразных холмах, с вертолета или с малого самолета, да еще в те давние времена? Поискали-поискали, да и забросили. Тела так и не нашли, хоронили пустые гробы. Друзья и одноклубники пропавшего Ольховского собрали средства. Где вертолетом, где сплавом по рекам, а где просто волоком на своих плечах доставили сюда бревна — вроде бы именно здесь наткнулись на следы последней стоянки таинственно пропавшего отряда. Построили часовню, ставшую заодно и местом привала для туристов.

Зашли внутрь. Две комнаты — сени-предбанник для вещей, комнатка побольше с лавками — для ночлега. Маленькие узкие окошки под потолком, железная печурка, коленчатый дымоход выведен в одно из окон. Икона на стене, Богородица с ребенком.

Развели огонь, заварили бомж-пакеты. Прикинули, сколько еще идти до Городища и Геологического. Выходило, что идем бодро, с опережением графика. Разложили спальники, улеглись. Юрик сидел, играл на своем айподе, пока Вадимыч не прикрикнул на него, мол, завра опять без пинка не встанет. Кажется, я вытащил мобилу и попытался дозвониться домой — бесполезно, ни одного ретранслятора в округе.

Ночью стало душно, я вылез наружу — посидеть, покурить. Было полнолуние, над безжизненной равниной висела идеально круглая золотая луна. Пахло почему-то морем, горьким и соленым. Было хорошо. Пусто и светло, именно так, как нужно. Может, именно за этим мы ехали сюда от беспрестанной городской суеты?

За утренней возней мы как-то не сразу заметили, что среди нас нет Кости. Решили, он спозаранку решил выйти и проверить маршрут. Ждали час, два, три. Бродили по окрестностям, кричали, звали. Костя не возвращался. Паша, Нина и я поднялись на вершину сопки, но все, что увидели — простор под серым небом. Ни малейшего движения.

— Может, он заблудился? — боязливо предположила Нина.

Паша сказал, что надо задуматься о том, как нам быть, если Костя так и не вернется. Мобильники нам не помогут. В рюкзаке Кости лежал планшет с картами, он даже отметил вечером наше местоположение — Одинокая Часовня, координаты такие-то, но что нам проку с этих координат?

В ту, самую первую ночевку, мы были испуганы и растеряны, но твердо верили — нас найдут и спасут. Двадцать первый век вокруг, как-никак. Если мы спустя три дня не придем в Геологический и не отметимся в тамошнем филиале турфирмы, начнется беспокойство. Наши родственники будут звонить повсюду, осведомляясь о нас. В Нарьяне есть большой аэропорт, в Геологическом есть вертолетная стоянка. Нас найдут. Или Костя сориентируется на местности и придет обратно.

С этого места мои воспоминания становятся путаными и расплывчатыми. При выходе на трассу у каждого из нас было в рюкзаке около пятнадцати килограмм всякой еды — консервы, лапша, хлеб, чай. Вадимыч предложил создать общий продуктовый фонд, чтобы все было на виду, и брать оттуда понемножку, стараясь растянуть запасы. Инесса подняла крик, мол, как только она доберется до дома, она засудит и Костю, и турфирмы, они пойдут по миру и пожалеют, что пытались ее надуть. Юрик пытался успокоить свою буйную мамочку, та орала и визжала, пока Паша не врезал ей по физиономии. Инесса замкнулась и целый день отказывалась есть. Бродила вокруг дома, в припадке ярости разбила свой навороченный телефончик, потому что тот упрямо пищал «Нет связи».

Снова ночь. Холодно. Кто-то растолкал меня. Спокойная доселе Нина металась по комнате и кричала, якобы слышит приближающийся гул. Может, это нас ищут? Может, мимо идут какие-то оленеводы, которые помогут нам?

Мы выскочили наружу, принялись размахивать фонарями и кричать. Я никакого гула не слышал, но Юрик и Дмитрий заявили, что да, они слышат.

А потом на нас что-то накатило. Наверное, это и в самом деле было оленье стадо. Огромное. Темное. Мимо плыл лес сталкивающихся рогов и быстро перебирающих ног. Плыл в абсолютной, звенящей тишине. Поток оленей беззвучно разделился надвое, огибая часовенку и нас, они поднялись на сопку и пропали. Нина заплакала, тоненько и безнадежно. Мы стояли. Мы все их видели, этих оленей, я даже ощутил запах стада — острый, вонючий и тяжелый.

Настал день. Где-то за облаками взошло тусклое, мутное солнце. Вадимыч заявил, что больше не собирается просиживать здесь штаны впустую. Он выживальщик и походник, он умеет читать карту и пойдет по направлению к Геологическому. Даже если промахнется, выйдет к океану, а там есть рыболовецкие поселки и какая-нито связь. Главное, добраться до людей, и тогда нам помогут. Он пакует свою долю провианта и выходит прямо сейчас. Кто с ним?

— Мама, собирайся, — сказал Юрик, но Инесса не тронулась с места и затрясла головой. Парню так и не удалось ее убедить. Инесса боялась удаляться от избушки, казавшейся для нее самым безопасным местом. Нина и третья наша девица, Оксана, решили, что станут дожидаться помощи здесь… а я сказал, что останусь с женщинами.

Вадимыч, Юрик и тихий молодой человек, вроде бы Роман, собрали рюкзаки с палатками, и ушли. Мы остались. Я надеялся, они найдут в этой каменной пустыне кого-нибудь живого. По моим расчетам выходило, что надо продержаться на оставшихся запасах хотя бы пять или семь дней. Вода у нас была, километрах в двух за холмом в распадке лежало озерцо.

Ночью я выбрался наружу. Хотел посмотреть, не пройдет ли снова мимо призрачное оленье стадо. Олени не показались, зато я разглядел танцующие в небе огни и что-то, похожее на конный отряд, в лунном свете проскакавший по склону холма. А может, мне показалось.

Дни тянулись, бесконечные, бессолнечные. Дмитрий решил, что в озере должна быть рыба, смастерил удочку и пошел на промысел. К вечеру принес три какие-то здоровенные рыбины, мы их очистили от чешуи и с горем пополам зажарили. Рыба была вкусная, косточки похрустывали на зубах, и мы даже слегка приободрились. Перед рассветом Дима опять собрался на озеро, говоря, что на рассвете самый лучший клев. К середине дня он не вернулся, и мы с Ниной отправились за ним. Отыскали быстро — Дима, тихий и мертвый, лежал на отмели головой в воде, рядом валялась сетка, в сетке из последних сил билась крупная рыбина, может, даже лосось. Непонятно зачем Нина швырнула рыбину в озеро. Мы вытащили тело, осмотрели. Ни удара по затылку, ни следов от удушья, ни признаков инфаркта. Просто упал и захлебнулся.

Мы не знали, что с ним делать, и оставили там, у озера.

Возвращаясь, услышали дикие крики, побежали со всех ног к избушке. Паша отмахивался от Инны табуреткой, та, оскалив зубы, кидалась на него с ножом. Мы едва скрутили нервную московскую дамочку. Паша уверял, что всего лишь попросил ее вымыть посуду и поставить чайник, а она схватилась за нож.

Позабывший о нас мир неспешно вращался вокруг нашей часовни, самой одинокой часовни во Вселенной. Запасы неуклонно подходили к концу. Мы пытались ловить рыбу, но, видно, что-то делали не так — больше ничего не поймали. Ночами кто-то бродил вокруг часовенки. Хрустела галька под тяжелой поступью, доносилось неровное, одышливое дыхание и скрежет когтей по дереву. Я видел двойную радугу вокруг тусклого пятна, означавшего солнце.

Пропала Оксана — ночью с пронзительным воплем «Я иду, иду, подождите!» внезапно выскочила за дверь и убежала в темноту. Нина теперь все время молча лежала в углу, завернувшись в спальники. Паша упал на осыпи и сломал ногу — ругаясь, он уверял, что заметил какое-то живое существо, то ли кролика, то ли сурка, и хотел подбить его камнем. Я, как сумел, наложил шину, но Паша почти все время кряхтел или стонал от боли. Таблетки из наших аптечек не помогали. Инесса где-то пряталась, во всяком случае, в доме ее не было.

Становилось все холодней. Еда закончилась, мы выскребли последнюю тушенку со дна консервы, налили туда воды, вскипятили и выпили мясной отвар.

Ходил за водой. Размышлял по дороге о нелепости случившегося с нами. Мы всего лишь хотели пройтись по здешним краям. Ничего больше. Вот они мы, современные люди, обвешанные гаджетами, превратившимися в куски пластмассы с микросхемами внутри. Ничего не знаем, ничего не умеем. Позади часовни был небольшой склад дров, мы почти все сожгли, чем греться дальше? Мы замерзнем на этом пронизывающем ветру. Как же местные жители умудрялись выживать здесь сто, двести, тысячу лет назад? Почему это случилось именно с нами, чем мы провинились? Или дело вовсе не в вине, а в сочетании трагических случайностей?

На памятной табличке не было имени Ольховского, руководителя той погибшей группы, пришло мне в голову. Никто не спрашивал у Кости, как его фамилия. Просто он пришел к нам в гостиницу, сказал: «Я Костя, ваш проводник», улыбнулся и принялся раздавать страховочные полисы турфирмы. Мы с головой ушли в заполнение бумаг… а потом настала пора собираться и выходить на маршрут. Да нет, все чушь. Скорее всего, возвращаясь к нам, Костя подвернул ногу и упал. Может, он звал на помощь, а мы его не услышали. А может, он ударился головой о камень, сразу и наповал.

Пока меня не было, вернулась Инна. Я вошел, а она сидела рядом с Пашей и тоскливо смотрела на меня. Она ударила Пашу чайником по голове — и, видимо, не один раз, потому что чайник был весь погнутый. Сказала, он так кричал, а она всего лишь хотела его успокоить. Спросила, не осталось ли еды. Я сказал — нет, обошел ее сторонкой и пошел проверить Нину. Она вроде бы спала, но, сколько я не тряс ее за плечо, так и не проснулась. Рядом с ней я нашел тетрадку с ее рисунками и вырвал несколько страниц.

Сижу, пишу. Выгнал Инну из дома. Она меня пугает. Как смог, описал наше короткое путешествие. Здесь я не останусь. Спрячу письмо в термос, выйду и пойду, куда глаза глядят. Мне все едино, куда идти. Тут нет дорог. Только бесконечность во все стороны. Хочу стать ее частью. Ветром, озером, замшелой скалой, ягодами брусники. Вырваться из бесконечного круга. Сойти с дистанции. Только небо и каменистая пустыня. Хорошо, что я один. Никто не будет горевать. Хочу верить, что Вадимыч, Юрик и Роман добрались до побережья и встретили рыбаков. Хочу, чтобы Юрик никогда не узнал, что сталось с его мамой — какая ни есть, все-таки мать. Она не виновата. Она была всего лишь городской жительницей. Я не мог бросить ее подыхать здесь. Она осталась где-то там, неподалеку от Одинокой часовни.

А я ухожу. Заберусь на вершину холма и постою там, один напротив неба. Может, мимо меня пробегут призрачные олени. Или проскачут всадники, и одной из наездниц неведомого народа будет Оксана.

По большому счету, я ведь получил то, о чем всегда мечтал — мое одиночество?..»

Большие неприятности начинаются с малого облачка над морем, подобного руке ангельской.

В данном случае все началось с обращения совета директоров пассажирских и грузовых перевозок «Скандия» в нашу Контору. Известную также как Объединенный статистический институт стран Балтийского побережья. Определенным узким кругам известно, что Институт берется не только за вычисление среднего надоя со средней коровы, принадлежащей условному гражданину безымянного государства, но и за дела, требующие вдумчивого аналитическо-дедуктивного подхода.

Компания «Скандия» была счастливым владельцем флотилии из пяти пассажирских паромов международного класса и дюжины сухогрузов. Транспортники честно выполняли поставленную перед ними задачу и никого не интересовали, а вот с паромами выходила подозрительная закавыка. Некий дотошный тип из числа служащих компании, то ли бухгалтер, то ли глава туристического отдела, представил руководству пространный отчет на странную тему — о возрастании числа самоубийств среди мирных туристов, совершающих круизы по Серебряному кольцу прибалтийских столиц. Пугающие выкладки подтверждались расчетами и документальными свидетельствами. Отчету присвоили гриф «Совершенно секретно», распечатали в трех томах и притащили моему боссу. С просьбой проанализировать, разобраться и пресечь. Ибо тайну не удалось сохранить, поползли какие-то туманные слухи, доходы снизились на два процента и на горизонте маячил устрашающий призрак разорения и катастрофы.

Босс велел в кратчайшие сроки ознакомиться, составить резюме и представить выводы.

Я забрал тома с грозными печатями в кабинет и начал знакомиться.

Примерно 20% упомянутых самоубийств можно было списать на причудливые, но все же несчастные случаи. Остальные 80% были типичнейшим суицидом, зафиксированным полицией и подтвержденным патологоанатомами.

По времени совершения акты по бОльшей части происходили на борту парома, ближе к завершению странствия бедолаг по хмурым балтийским волнам. В нескольких случаях граждане сводили счеты с жизнью, уже покинув борт корабля и вернувшись в дом, милый дом. Две трети самоубийц были мужчинами, одна треть — женщинами. Возраст — от двадцати пяти до шестидесяти трех. Ни одного подростка в неустойчивом эмоциональном состоянии пубертатного периода, только взрослые, вполне сформировавшиеся люди.

Социальное положение погибших — разнообразное, от вице-директора крупного банка до студентки третьего курса филологического факультета. Происхождение — полный срез наций, обитающих в Балтийском бассейне и пользующихся услугами компании «Скандия». Медицинские страховки и данные осмотров. Букет традиционных болячек, ни одного случая рака в последней стадии, запущенного туберкулеза или вегетативной депрессии. Будущие покойники, всходя на борт, были бодры, здоровы и с оптимизмом смотрели в будущее.

Под особое подозрение подпадали три судна. Роскошный шестнадцатипалубный «Фестиваль» и чуть уступающие ему в размерах и комфорте «Алмаз морей» и «Принцесса викингов». Урожай покойников на них был особенно обильным.

Схема рейсов последнего года, совершенных этой троицей, наискось перечеркнула Балтийское море с востока на запад. «Алмаз» обслуживал линию Санкт-Петербург — Хельсинки — Стокгольм. Два его напарника курсировали между Стокгольмом и Таллинном. Порой вся троица стояла в одном порту одновременно, порой не сталкивалась друг с другом неделями. Прямой зависимости между пребыванием кораблей на одном рейде и ростом числа самоубийц не прослеживалось. Паромы не попадали в аварии и славились как наиболее точно следующие расписанию. Отзывы пассажиров на сайте «Скандии» были один другого хвалебнее, рекламные фото кают и палуб радовали глаз.

И все же кто-то заподозрил неладное.

Выходило, что пора паковать чемоданы и отправляться в вояж по Балтике. За казенный счет.

Я поразмыслил. На борту каждого из паромов — от двух с половиной до трех тысяч человек пассажиров, плюс триста-четыреста человек экипажа. Маленький плавучий городок, кочующий от одной столицы до другой, в течении недели совершающий круг по Балтийскому морю и Финскому заливу. Праздная туристская толпа, шатающаяся по палубам из зоны дьюти-фри в кинотеатр, оттуда в ресторан или казино.

Утром туристы шумно отбывают на экскурсию, вечером возвращаются и растекаются по всему кораблю, от сауны на нижней палубе до бара на верхней. Что, спрашивается, может разузнать в эдакой толпе один человек, пусть и с талантом замечать подозрительные мелочи? Тут нужна целая бригада… которая ровным счетом ничего не найдет, потому как искать нечего.

Версию странствующего маньяка, специализирующего на имитации самоубийств, я отверг сразу. Сложновато для маньяка-то. И дорого. Билет на рейс, новые документы для каждой поездки… На всякий случай и для очистки совести я прогнал через анализирующую программу фотографии пассажиров, побывавших на борту моих подозреваемых за последние двенадцать месяцев. Закинутый бредень вернулся с уловом: обликами тех, кто дважды, а то и трижды совершал путешествие на «Фестивале», «Алмазе» или «Принцессе». Увы и ах, граждане всякий раз заполняли документы на одну и ту же фамилию, честно получали штампики виз в паспортах и благополучно возвращались домой.

— Надо ехать, — согласился босс. — Посмотришь своими глазами, как у них и что. Панику навести всегда успеем. На твое счастье, завтра как раз прибывает «Принцесса». Месяц тебе на труды.

В назначенный час я миновал прозрачный коридор причального терминала, влившись в толпу пассажиров «Принцессы викингов». Гудок, серый дым, бурлящие волны за кормой, вспышки фотоаппаратов и прочая романтика дальних странствий. Начинаем работать.

Впечатление о жизни на борту корабля, сложившееся еще на берегу в Конторе, оказалось совершенно верным. Стадо, совершающее моцион от водопоя до кормушки. Вечерами и ночами — танцы и выпивка до упаду. Днем — похмелье и вылазка в города под строгим контролем непьющих жен и подруг. Орущие в ресторане дети. Неразлучные с айфонами подростки, отгородившиеся от мира капельками наушников. Благодушные пенсионеры с «кодаками» и «никонами», вояжирующие на склоне лет. Разнообразные девушки и женщины — красивые, очень красивые и не очень красивые. Странствующий по свинцово-серым волнам интернационал. Дивные закаты и рассветы. Все для того, чтобы весело и безмятежно провести дни короткого круиза.

Конечно, возможностей одного человека недостает для контроля за происходящем на всем пространстве корабля. Я сосредоточился на наиболее популярных местах — открытом баре и танцевальной площадке на корме, и развлекательном комплексе восьмой палубы. Доминирующее ощущение — лень. Ленивый азарт, ленивый флирт, рассеянная пресыщенность. Единственными по-настоящему активными и заинтересованными путешественниками оказались тинэйджеры и дети, лазившие повсюду и совавшие свои носы везде, куда можно дотянуться. В остальном — сытое, невозмутимое спокойствие обеспеченных граждан Евросоюза. Я не приметил никого, отмеченного печатью желания внезапно сойти с круга жизни.

Опоздав всего лишь на десять минут против расписания, «Принцесса» без потерь среди пассажиров пришвартовалась в Стокгольме. Вместе со всеми я сошел на берег и перебрался на «Алмаз морей». Это судно не могло похвалиться особо комфортабельными условиями и было рассчитано на публику без изысков и запросов. Билеты на «Алмаз» раскупали российские туристы и те, кто хотел по дешевке совершить путешествие в Хельсинки.

Выход совершился в несколько нервозной обстановке: из-за штормового предупреждения отправление задержалось почти на два часа. Отплыли в зловещей темноте, под свист ветра и белеющие во мраке буруны. Огромный паром слегка раскачивался на волне, так что подъем по трапам был сопряжен с некоторыми трудностями. Несмотря на зазывно-ласковый голос по трансляции, бары пустовали. Зато наблюдалось оживление в ресторане со шведским столом, называвшемся «Семь морей». Я тоже заглянул туда — поужинать и взглянуть на пассажиров «Алмаза». Нашел стол, невольно обратил внимание на парочку по соседству. Люди в инвалидной коляске всегда притягивают чужие взгляды.

Две молодые женщины. Сидевшая в коляске блондинка с невыразительным и отсутствующим лицом была полностью погружена в себя. В такт собственным мыслям она ритмично и монотонно помахивала левой рукой, словно маятником. Ее темноволосая спутница выглядела более оживленной, хотя и усталой. Сестры? Внешнего сходства вроде не наблюдается. Подопечная-аутик и куратор-парамедик-компаньонка, решил я.

Дамы поужинали и удалились, их место заняла шумная семья с тремя совершенно невыносимыми детьми. В ночи паром неспешно прокладывал путь по архипелагу Тысячи Островов, что отделяет Стокгольм от Балтийского моря. Я курсировал привычным маршрутом от нижней палубы до верхней, приглядываясь и прислушиваясь. Несколько раз натыкался на аутичную девицу и ее сопровождающую.

Сперва они сидели в баре, на половине для некурящих, потом переместились в ресторан, смотрели программу варьете. Точнее, смотрела куратор. Блондинка безучастно таращилась перед собой, не реагируя на окружающий мир. Несмотря на невзрачный облик и вполне обыденное личико, мерещилось в ней что-то жутковатое. Лицо как застывшая гипсовая маска.

Сереньким дождливым утром «Алмаз» втянулся в гавань Хельсинки. Пассажиры сошли на берег — кто на экскурсию, кто домой или по делам, распрощавшись с паромом. Девицы на коляске среди уходивших я не заметил.

Спустя ровно три часа и тринадцать минут после нашей швартовки меня вызвала служба внутренней охраны парома. Служащая клининга, убиравшаяся на четвертой палубе, коридор А, каюты 4000 — 4200, обнаружила безнадежно мертвую пассажирку. Одноместная каюта, дама из Швеции, тридцать пять лет, наглоталась таблеток, запила текилой. Ощутив рвотные позывы, поползла в ванную комнату, ударилась головой о кромку унитаза и отключилась навсегда. Предварительно щедро забрызгав кафель и коврик липкими каплями крови. Никаких видимых причин для сведения светов с жизнью. В кошельке кредитки, водительские права и фото спаниеля. Зафиксировали скорбный факт, упаковали тело в черный мешок, отнесли в медицинский отсек, вызвали полицию.

Совпадение или наглядное подтверждение бредовой теории о том, что над кораблем витает злое проклятие? Помилуйте, мы же материалисты и атеисты до мозга костей. Мало ли какие обстоятельства случились в жизни внешне благополучной дамы? Человеческая душа, как известно — потемки.

В середине дня начали подтягиваться первые туристы, вернувшиеся из набегов по сувенирным лавкам, музеям и супермаркетам. Мертвую даму тем временем перевезли на берег. «Алмаз» продолжил свой кругообразный маршрут, развернувшись носом в сторону Таллинна.

В Таллинне, как сообщила мне служба по учету пассажиров, мы утратили мужчину из каюты 5621, гражданина Дании. Он сошел на берег и не вернулся к назначенному времени отплытия. Если верить билету, конечным пунктом его вояжа был Петербург. Оттуда датчанин и туристическая группа, в составе которой он ехал, отправлялась на автобусную экскурсию до Москвы.

Опять же. Мало ли что случилось. Запросили Таллинн — человек с таким паспортом и такими предметами не угодил в больницу или морг, не снимал номера в отелях. Аэропорт, автовокзал, железнодорожный вокзал и конторы по сдаче машин в найм проверяли списки своих клиентов, но даже при наличии компьютеров это требовало определенного времени.

Неутешительные итоги: самоубийца и без вести пропавший. Опять же, мало ли какие причины подвигли туриста из Дании задержаться в эстонской столице? У нас свободный мир, где никто не обязан отчитываться о своих перемещениях.

Отзвонился, доложился боссу. Босс озадачен. «Алмаз» снова в пути, держит путь в Стокгольм. Плыть предстоит всю ночь и еще часть завтрашнего дня. В «Семи морях» снова видел девицу-аутистку. Сегодня у нее, похоже, выдался хороший день — она самостоятельно ела и даже поддерживала вялый разговор со спутницей. Аутисты, насколько я знаю, болезненно привычны к знакомой обстановке и ритуалам повседневной жизни, а эта отправилась в путешествие. Любопытно узнать, как эдакое создание, заточенное в раковине собственных фантазий, воспринимает окружающий мир. Занимают ли ее памятники архитектуры и другие города? Или она не замечает ничего, плывя сквозь окружающий мир на скорлупе своего причудливого разума?

И зачем ей инвалидная коляска? Аутизм, насколько я знаю, не сопряжён с непременным параличом. Сопровождающему просто удобнее так перемещать ее, не опасаясь, что пациент упадет или шарахнется в сторону?

Блондинка оторвала взгляд от тарелки с недоеденным ужином и скользнула по мне пустым взглядом. Я ничем ее не привлек, она смотрела на парочку за столом напротив.

Парочка успела примелькаться. Русские. Девица очень привлекательна, эдакой резкой, хищной и немного вульгарной красотой. Она совершенно не подходила своему приятелю, тихому и немногословному. Девица постоянно была чем-то недовольна. Я не понимал, о чем они спорят, но по интонациям было несложно догадаться: красотка то и дело выговаривала кавалеру. Ей не нравился паром, не нравилась каюта, не нравилось меню, не нравилась выпивка в барах и ночное шоу в ресторане. Свое неисчерпаемое недовольство она щедро изливала на голову спутнику. Парень героически терпел, убеждая подружку сохранять спокойствие, но та упрямо желала скандалить.

Невесть отчего мне захотелось узнать имена аутичной девы и ее компаньонки. Кто они, откуда? При современных технологиях это не составило труда: я украдкой сфотографировал их в баре, вошел в базу данных пассажиров парома и включил поиск.

Который ничего не дал. Девицы в базе не значились.

Я устроил проверку. Снял на телефон бегущего мимо ребенка, закачал фото в базу. Ответ пришел почти мгновенно — имя, фамилия, место рождения, место проживания, номер паспорта и страхового полиса, номер каюты, имена и фамилии сопровождающих.

Вторая попытка тоже закончилась ничем. Формально ни аутички, ни ее спутницы на борту «Алмаза морей» не числились. Как они здесь очутились? С чем я имею дело — с глюком дефектной программы или злонамеренным проникновением на судно? Даже предъяви они фальшивые паспорта, программа распознала бы фото! Однако в базе нет их лиц, и что я должен с этим делать? Касается ли это моего расследования — или барышни прокручивают свои темные делишки?

В Стокгольме я заранее облюбовал наблюдательный пост на верхней палубе, как раз там, где корабль входит в соприкосновение с рукавом причального терминала. Инвалидная коляска не появилась. Скандальная русская красотка — тоже, а вот ее парня я заметил. Миновав таможню, он вместе с группой туристов укатил в открытом экскурсионном автобусе ярко-красного цвета.

Прогулялся по опустевшему кораблю. Ворчливая дева обнаружилась в баре, в компании двух молодых людей. На сей раз она была на удивление дружелюбна и хохотала во все горло. Дуэт аутичной блондинки и ее спутницы мне разыскать не удалось, хотя я трижды обошел все палубы и даже заглянул туда, где стояли в ожидании выгрузки автомобили и большегрузные фургоны. Нету. Заперлись в каюте? Как они туда просквозили, учитывая, что дамы не проходили регистрацию в порту и не получали электронных карточек-ключей?

Неучтенные пассажиры. Чем дальше, тем страньше.

Отчалили. На удивление тихий и спокойный вечер, полное безветрие. В медленно сгущающихся прозрачных сумерках «Алмаз морей» шел мимо Тысячи Островов. На берегу мирно светились окна в коттеджах. Спешили к своим причалам яхты и катера. Тысяча Островов, огромный и таинственный архипелаг. У каждого острова свое название, своя история и свои легенды. Поселки на берегу и одинокие домики. Перемигивающиеся маяки. Несколько часов мы будем плыть через этот хаос камня и воды. Раньше здесь прятались в засадах драккары викингов, на каждом шагу поджидали опасности и коварные острозубые камни, притаившиеся под обманчиво спокойной водой. А теперь наша белая громадина скользит себе по проложенному фарватеру, рассекая гладкие серые волны.

Поднялся на верхнюю палубу, глянуть на общую панораму и поразмыслить. Возвращаться или пройтись еще одним рейсом, на «Фестивале»?

Около бара стояли русская красуля и ее парень. Похоже, их отношения потерпели полный и окончательный крах. Девица орала, брызгая слюной и возмущенно размахивая руками. Парень молчал. Девица повернулась к нему спиной и, промолотив высокими каблучками по палубе, с грохотом ссыпалась вниз по железному узкому трапу. Случайные свидетели размолвки дружно сделали вид, что ничего не видели. Парень отошел к поручням и закурил, глядя на тающие в темноте острова. Корабль чуть заметно содрогался под ногами, пыхтел жарким дымом из вентиляционных щелей, неуклонно продвигаясь вперед-вперед-вперед. Я стоял за углом большой технической рубки — и недоуменно сморгнул, увидев карабкающуюся по трапу деву-аутичку. Одну. Цепляясь за поручни, она ловко вскарабкалась наверх. Повела низко наклоненной головой влево-вправо, меня не заметила — и двинулась прямиком к одинокому русскому, являвшему собой апофеоз одиночества в огромном безжалостном мире.

Ей оставалось пройти шага два или три, когда он обернулся. Не знаю, что он увидел, но его рот распялился в истошном крике. Крике, который я не услышал.

Аутичная блондинка качнулась вперед, от нее что-то оторвалось — что-то, напоминающее ее копию из дымчатого тумана, спецэффектного эктоплазменного призрака из шоу «Мистические истории». Прозрачная тень навалилась на кричавшего парня, обеими руками рванула его за куртку на груди и перевалилась за борт — в обнимку с другой тенью, судорожно размахивавшей руками и ногами.

В реальности, на борту «Алмаза морей», блондинистая девица неловко споткнулась и почти упала на стоявшего у поручней молодого человека. Он подхватил девушку, помог встать на ноги и, похоже, спросил, все ли с ней в порядке. Девица замедленно кивнула. Русский оказался джентльменом — глянул на аутичку внимательнее, смекнул, что с ней отродясь не все в порядке, и повел к еще открытому бару с пивом и чипсами.

Я стоял, напоминая себе, что нужно дышать медленно и размеренно. На зеленом пластике пола рядом со мной упала длинная тень. Подползла, замерла. У меня достало силы воли медленно обернуться.

— В былые времена мы сразились бы в честном бою, чтобы выяснить, кто кого, — задумчиво произнесла парамедик, сопровождавшая аутистку на коляске. — Но времена изменились, какое счастье. Теперь вы, разумный рационалист, просто не поверите тому, что видели. И рассказывать никому не станете. Потому что вам никто не поверит. Такие истории хороши для телесериалов. В жизни не происходит ничего подобного, верно?

Она стояла и смотрела на меня. Невысокая девушка с широкоскулым открытым лицом и темными волосами. Прядки шевелились, хотя никакого ветра не было. На краткий миг ее черты поплыли, словно я смотрел на нее сквозь стекло или толщу воды — и там, за этим стеклом, неспешно нарезал круги кто-то очень старый, страшный и равнодушный.

— Кто вы? — спросил я. Дурацкий вопрос, но ничего лучше в голову не пришло.

— Дитя моря, — спокойно сказала она.

— Русалка?

— Можно выразиться и так, хотя это будет не совсем точным определением, — она чуть скосила глаза, проверив, как там ее спутница. Блондинка и русский пили сидр.

— Ваша подруга только что столкнула за борт человека, — выговорил я.

— Н-да? — моя собеседница склонила голову к плечу. — Кто же тогда сидит вон там?

— Я видел, — упрямо продолжал настаивать я.

— Вы даже толком не поняли, что именно видите, — пренебрежительно отмахнулась она. — Это не убийство и не охота. Это взимание обещанного. Любой корабль, проходящий мимо наших островов, платит дань. Любой. Всегда. Так гласит договор. Договор, не имеющий срока давности. Заключенный в дни, когда мнение людей никого не интересовало, а ваши души и тела были просто разменными монетками. Прежде мы забирали все. Теперь берем понемногу. Воспоминания. Знания. Желания. Мы не гордые, нам все сойдет, — она улыбнулась, оскалив мелкие зубы.

— А потом люди, у которых вы украли душу, сводят счеты с жизнью, — догадался я.

— Некоторые, — она покачала пальцем перед моим носом, и мне померещился острый изогнутый коготь, готовый рвать и кромсать. — Большинство живет долго и счастливо, не замечая своей ущербности. Наоборот, им так легче и проще. Ничто не мучит, ничто не беспокоит, ничто не заботит. И мы не крадем. Мы берем принадлежащее нам по праву. Праву тех, кто старше, умнее и сильнее.

Она улыбнулась, и сквозь призму фальшивого человеческого облика вновь проглянуло древнее чудовище. Не возьмусь описать, чем именно были страшны ее черты — просто в голове билось твердое понимание того, что человеку нельзя долго находиться рядом с ней.

Я попятился.

— Куда же ты? — она вытянула руку, оказавшуюся неожиданно длинной, и коснулась меня. Дотронулась вытянутым пальцем, легко и неощутимо… и я осознал себя стоящим на пустой палубе. Было холодно и хотелось спать.

Вернувшись в Контору, я представил боссу свой отчет — о том, что на судах компании «Скандия» не обнаружено никакой паранормальной чертовщины, а материал памятного отчета недостаточно репрезентативен и нуждается в дополнительной проверке. Да, на паромах произошло несколько самоубийств, но все они имеют под собой вполне обыденные причины: затяжная депрессия, финансовые неурядицы, кризисы самоидентификации и среднего возраста. Грустно, печально, но неизбежно. Не всякий в силах выдержать ритм нынешней сумасшедшей жизни.

Я по-прежнему считаюсь одним из лучших сотрудников Конторы. Результаты моих психологических тестов можно вывешивать в качестве образцовых, начальство мной гордится, счет в банке неуклонно растет.

В последнее время что-то скребется на душе, не дает покою. Ловлю себя на том, что нервно вздрагиваю при виде инвалидной коляски, особенно если в ней сидит молодая женщина. Тянет к морю. Порой срываюсь посреди рабочего дня и уезжаю за город. Могу часами сидеть там и смотреть, как одна за другой набегают на плоский каменистый берег волны. Мне кажется, я потерял что-то. Уронил в рассеянности с кормы парома. Если бы я вспомнил точно, что это было, то мне стало бы легче. Я перестал бы ощущать себя неполноценным, расколотым, каким-то недоделанным.

Порой мне приходит на ум странная мысль. Если бы я зашел поглубже в море, я бы получил подсказку. Намек. Указание на то, что же это была за таинственная пропажа. Но потом я напоминаю себе, что я — разумный, логически мыслящий человек, крепко стоящий обеими ногами на земле.

Я ухожу с побережья.

Борясь с ощущением того, что кто-то пристально смотрит мне в спину. Если быстро оглянуться, я смогу засечь этого раздражающего соглядатая.

Но я никогда не оборачиваюсь. Зачем? Ведь за моей спиной только море да Тысяча Островов.

До пещеры мы топали долго. Тропинка, едва заметная в зарослях, вилась вдоль берега быстрой, но мелкой реки с темно-красной водой. Было жарко и душно. Густой запах измятой травы и влажной земли забивал ноздри. Басовито звенели осы, летучая паутина липла на лица, а последнюю треть пути тропа бежала по косогору с уклоном в 45 градусов, что отнюдь не добавляло бодрости. И чем дальше мы шли, тем сильнее становилось мое раздражение, потому что путь был не только тяжелым. Он был знакомым, отлично знакомым. Но Макс обещал сюрприз. Поэтому я шагал, душил злобу и молчал.

Я не выдержал, когда мы подошли к лазу. Низенькая дыра в отвесной стене песчаника, "кишка" метров тридцати длиной, по которой можно пробраться только ползком, толкая перед собой рюкзак. Я уже делал это раньше, как минимум раз десять.

— Это, что ли, твой сюрприз, Макс? — прохрипел я, утирая с лица пот. — Какого хрена мы сюда приперлись?

Сэмка, Арвен и Змей уставились на меня с недоумением. Конечно, они-то здесь впервые. Но меня чего ради Макс тащил? Зачем секретничал целую неделю, напускал туману? Чтоб еще разок сводить меня туда, где я разве что шашлыки не жарил?

— Это пещера "Петля", — пояснил я, обращаясь почему-то к Сэме. — Излазана вдоль и поперек. Сто раз я тут был, нет в ней ни черта интересного.

— Уверен в этом, Бренди? — ухмыльнулся Макс. — Зуб даешь?

Не люблю я Макса. Вроде бы козырный парень, что называется, все при нем: высокий, жилистый, грудь как дубовая доска, черный пояс по контактному каратэ, литр водки в одну харю без последствий, балагур и весельчак, каких поискать. Девчонки штабелями валятся. А вот... даже не знаю. Что-то в нем есть такое, недоброе. Вот Сэмку, светлую душу, изводит вечно своими подколками — зачем? Позы эти киношные "я с рюкзаком в камуфляже на обрыве" — зачем? Мачизма добирает? Или, может, это я завидую просто... Не знаю. Сказал ему:

— Нах тебе мой зуб. Забьемся? На коньячок? "Петлю" я как свои пальцы знаю. Хочешь, с закрытыми глазами пройду и вернусь.

— Все, Бренди, попал ты на коньячок, — смеется Макс. — Имей в виду, я пятилетний "Ахтамарчик" уважаю. Сейчас такое покажу — ахнете.

Вот опять понты — "Ахтамарчик", "пятилетний"... Ладно, май с ним. В конце концов, "пещерник"-то Макс куда как покруче меня. И проводник отменный (подрабатывает гидом на пешеходных маршрутах), и выживальщик, словом, с ним не пропадешь. Я еще подумал — он, должно быть, загодя в "Петлю" сходил и приготовил какую-нибудь инсталляцию, что-нибудь вроде шаманских масок по стенам или там самодельных рисунков древних людей. Дешевка, но девчонкам нравится. Так и быть, не буду ни ему, ни им удовольствие обламывать.

— Бренди, — спрашивает Сэм, — а почему пещера называется "Петля"?

Я не успел ответить, влез Макс со своими прогрузами. Нравится ему над Сэмкой шутить, потому что она наивная. Чего ни скажешь — всему верит. Оттого она и Сэмка, Сэм Гэмджи, садовник из "Властелина Колец", добрая, смешная девчонка семнадцати лет, такое пухлое рыжее чудо в хайратнике. По мне, так это все равно что ребенка обидеть. А Макс рад стараться — подпустил в голос хрипотцы, сделал рожу кирпичом и завел:

— Вообще-то, Сэм, полное название пещеры — "Петля мертвеца". Знаешь почему? Потому что раньше, когда здесь добывали кварцевый песок для изготовления стекла, частенько случались обвалы. И вот иногда заваленные шахтеры, мучаясь от удушья, сводили счеты с жизнью — знаешь как? Делали на короткой веревке пару скользящих петель — снизу и сверху. В одну петлю башкой, — он показал как, — а другую на согнутую ногу. Потом садились у стеночки и ногу резко так — ххэк! — разгибали. Все, понеслась душа в рай.

— Правда, что ли? — охнула Сэмка, и глаза у нее сделались как блюдца.

— Правда, Сэма, — торжественно и мрачно кивнул Макс, а Змей поддакнул:

— Правда, Сэма, правда. А река Волга раньше называлась Итиль.

— А город Астрахань — Итилиен, — добавила Арвен. — Правда, Сэма, правда.

Это, насчет Итиля и Итилиена, старая подколка вообще-то, специально про Сэму. Ну что, шутка состоялась. Эти трое стоят, ржут, вот пидоры. И Сэмка с ними смеется, но видно, что как-то ей не сильно весело. Не радует в компании за клоуна быть. Меня такое зло взяло.

— Иди ты в жопу, Макс, со своими шуточками, — говорю. — Не верь им, Сэм. "Петля" называется "Петлей" из-за планировки. Сначала длинный коридор — "веревка" — раньше он, конечно, был выше человеческого роста, но за двести лет здесь осыпалось все. Потом кольцо с короткими ответвлениями, где песчаник рубили. Пещерка маленькая, простенькая, неудобная. Не знаю, что нам тут Макс показывать собирается. Ладно, Дерсу Узала, веди уж, не томи.

Затянули капюшоны на "штормовках", полезли внутрь.

В пяти метрах от входа было уже холодно. И темно. И страшно. Знаю, что ничего опасного в этой "кишке" быть не может, разве что песку за шиворот насыплется, но пробирает нешуточно. Особенно когда повернешься вдруг неловко или зацепится рюкзак, и все — застрял. Лежишь носом в холодный мелкий песок, еле-еле ворочаешься и чувствуешь над собой все эти каменные метры и тонны. Впереди меня Арвен сопит, сзади Змей. Что Змея на приключения потянуло — могу понять. Персонаж вроде Макса, а ля голливудский мачо.

Но если у Макса и так по пуду уверенности в каждом глазу, то Змей пожиже будет и оттого самоутверждается. А вот что понесло Арвен — убейте, не скажу. Трется она с ролевиками, с туристами, вроде бы даже с байкерами, но все это не всерьез. Может, минутная блажь, может, какой-то протест. С ее внешностью, с ее манерами да с ее родителями не по пещерам на пузе лазить — в дорогих ресторанах с "папиками" сидеть. Эльфийская принцесса, одним словом.

Макс подождал, покуда мы все выберемся в зал, отряхнемся, достанем фонари, и уверенно повел нас в дальний конец пещеры. Завел в один из коротких тупичков: пустой крохотный зальчик, на стенах копоть, несколько маленьких ниш с потеками, куда ставили свечки поколения романтично настроенных туристов. Потолок куполом, стены вогнутые — когда-то тут сидел, как жук в норе, горняк с киркой, выскребая кругом себя породу насколько доставали руки. На полу старые окурки и мятый пузырь из-под лимонада. Никаких сюрпризов нет и в помине. Мы уставились на Макса. Он ухмыльнулся, сказал:

— Ну-ка! — протиснулся к стене и что-то, нагнувшись, с усилием поддел — толстый кусок фанеры, присыпанный песком и мусором.

За фанеркой открылась черная дыра, и туда, во тьму, тут же прыгнули торопливые лучи наших фонариков. Девчонки дружно ахнули. Я сказал насмешливо:

— Никак сортир рудничный? — но и сам понимал, что хохма впустую, просто чтоб Макса позлить. И Макс тоже понял, только подмигнул с намеком, мол, "помнишь про коньячок?" Очень уж густая тьма была в яме. И еще холодом оттуда дохнуло. Не морозом, как на дворе зимой, а подвальным таким сырым холодом, ощущавшимся даже в стылой пещере. Большое пространство было внизу. Большое, пустое, старое. Неизвестное. Никогда я не слышал про "второй этаж" в "Петле".

— Угу! — гукнул Макс в дыру. Эхо вышло слабеньким. — Ну что, пионеры, готовы? Термуху все взяли? Я предупреждал! Кто не взял, сам себе ёжик! Утепляемся и вперед. Но — за мной.

— А что там, Макс? — опасливо протянула Арвен. Понятно, забоялась эльфийка. Это вам не по знакомым пещеркам лазить, там впереди что угодно может быть. Мне и самому стало, прямо скажем, неуютно.

— А хрен его знает, милая! — жизнерадостно отвечал Макс, в темпе натягивая под свитер тонкую мериносовую термуху "норвег". — Не поверишь — сам еще туда не лазил! История такая: приезжаю сюда в прошлые выходные. Признаюсь честно, хотел просто так вас подурачить, сделать тут "алтарь черного спелеолога" для красоты и всякие прочие декорации. Вдруг гляжу — дыра в полу. Помните, на той неделе ливни были? Вот, видимо, какая-то подвижка в пластах после них случилась, и открылась эта дыра. Я быстренько нашел фанерку, замаскировал все как было. Так что сейчас мы с вами пойдем туда, где самое меньшее двести лет не ступала нога человека! Страшно даже подумать, что мы там можем увидеть. Готова ли ты к ужасным кошмарам, Сэма?..

Сэмка что-то буркнула в ответ, не разобрать что. Присев над самой дырой, я сбросил вниз камень размером с кулак, прислушался. Судя по звукам, булыжник пролетел совсем немного, потом ударился обо что-то и покатился, подскакивая. Значит, ни воды внизу, ни песка — скорее всего твердый камень и наклонный ход после короткой отвесной шахты. Хм. Вниз-то оно выйдет удобно. А как наверх?.. ага, понял. Макс привязывал альпинистскую веревку-"десятку" к середине толстого метрового бруска. Я заметил, что по длине троса через равные промежутки вывязаны узлы — простейшая, надежная и достаточно удобная лестница. Этап подготовки-планирования на "пять", ничего не скажешь, проводнику зачет.

— Кто на страховке останется? — спросил я его.

— Какой страховке, Бренди, дружище? Не ты ли давеча говорил, что "Петлю" с закрытыми глазами пройдешь? — хохотнул Макс.

— "Петлю" пройду. Только там внизу уже не "Петля", — говорю. — Береженого бог бережет.

— Значит так, — Макс посерьёзнел и выпятил подбородок. — Во-первых, не учи отца детей делать. Я веду новичков, и я за них отвечаю. Поэтому: если мы спускаемся и видим, что нашей команде приключение не по уровню — тут же командую подъём. Это раз. Два: тому, кто останется на страховке, будет "а" — страшно и "бэ" — скушно. Народ, кто-нибудь хочет стра-ашно скучать? Никто не хочет. Из этого, Бренди, следует "вэ": если ты так за нас боишься — вот ты нас и подстрахуй. Мы слазим недалеко, а ты постой на стрёме, лады?

— Мы тебе потом расскажем, если там чего интересного, — добавил Змей. Солидно так сказанул, будто у него походный опыт против моего поболе будет. Раза так в два. Ну и Арвен хихикнула, как же.

Ах ты ж б...лин горелый. Плюнул я и полез в нору третьим.

Поначалу там так и вышло, как я ожидал. Почти отвесный провал с каменными стенками, уже не песчаник, а что-то потверже, вроде сланцевых пород, и затем метров пять наклонного лаза под полста градусов. Я считал на веревке узлы. Вышло общей сложностью метров восемь, может, девять. Потом под ногами возник ровный сухой песчаный пол — даже спрыгивать не пришлось. Выпрямившись в рост, поднял руку и нашарил таки потолок, но дальше он, похоже, поднимался куполом. Узкие лучи налобных фонариков не давали полной картины, поэтому, когда из лаза последним появился Змей, Макс включил большой ручной прожектор.

— Ох ни фига ж себе... — восхищенно выдохнула Сэма. Змей изумленно матернулся, я присвистнул. Было от чего.

— Это, ребятки, уже не выработки, — торжественно объявил наш героический проводник. — Это, ребята, Карст.

Заглавная буква в слове "карст" слышалась отчетливо.

Не помню я научное определение этой штуки. Что-то вроде "совокупность явлений и процессов...", в общем, мудрено. Если по простому, то карст — это адский лабиринт, который вслепую прокладывает в каменной толще непрерывно текущая вода. Карстовые пещеры могут быть небольшими, а могут тянуться на километры. В них могут быть озера и реки, может быть своя флора и фауна. А может и не быть. Но так или иначе, неразведанная карстовая пещера — мечта спелеолога.

Эта была вроде как большой. И непохоже, чтоб разведанной. Из пещеры, где мы спускались, вели три лаза. Один, в полметре над полом справа, типичный "шкуродёр". Второй, сильно слева, был вовсе не лаз, а широкий провал в полу, и к нему ни один из нас, даже блондинка Арвен, близко подходить не стал. Уклон был к этой яме, градусов в пять, а из самого провала слышался шум бегущей воды. Подземная река, третий этаж "Петли", да глубоко, по звуку судя — боже упаси в такую дырку провалиться, верная смерть. Третий ход, как нарочно, как раз прямо по курсу. Хоть и узкий, протиснуться только боком, но высотой со стандартную дверь, даже повыше малость. Роскошь, а не проход. Конечно, первым делом мы сунулись туда, но буквально через десяток метров стены сошлись клином, оставив щель — самое большее котенку протиснуться. Остался "шкурничек", узкий, как барсучья нора. На первый взгляд сомнительно, чтоб кто-то, кроме барсука, туда пролез. Но в пещерах бывает такое, в основном со страху или от азарта, что оглянешься назад и диву даешься — и я только что через вот это прополз?! Так и в этот раз. Проползли. И дальше стало легче.

Помню, прежде чем в эту трещину просочиться, оглянулся назад, и что-то меня неприятно цепануло, нескладушка какая-то. Но я в тот момент сразу не понял, что именно, а дальше не до того стало. По правде сказать, я и забыл через пять секунд про эту непонятку. Представляете, какой это адреналин — идти с риском для жизни в темноту, в неизвестность, находить всякие подземные потаенные удивительности и к тому же чувствовать себя первооткрывателем всей этой красоты? Если представляете, и если вам от этого в кайф — значит, вы прирожденный "пещерник". На какое-то время мы все забыли обо всем на свете, кроме одного: вперед. Лабиринт оказался действительно большим, очень разветвленным, многоуровневым. И мы, хотя всячески избегали шахт, распоров и проходов с сильным уклоном, спустя час уже основательно заглубились.

Что мы видели? Долго описывать, да и бесполезно. Кто в пещеры не ходок, тот не поймет, сколько слов не потрать. А для тех, кто с опытом, скажу так: не "Млынка", конечно. Но и не "Жемчуга". Местами красиво было, а главное — все здесь было наше и только наше, что называется, "нецелованное". Арвен знай своим "никоном" щелкала.

Макс в очередной раз показал себя молодцом: как выяснилось, он захватил с собой светящиеся маркеры и целый пакет двенадцатичасовых ХИСов зеленого свечения. Каждую пройденную развилку он старательно помечал ХИСом и стрелкой. Каждые десять минут проводил перекличку. Грамотно вел группу, можно сказать — заботливо. Правда, и хохмочки свои фирменные наверху не оставил. В одном из залов мы нашли мерзость. Потолок пещеры и часть стен были сплошь покрыты живым ковром из слепых пещерных насекомых, бестолково ползавших туда-сюда и друг по дружке. Что-то вроде златоглазки, но крупнее и гнуснее на вид. Несколько тварей, вспугнутых светом фонарей, вспорхнули и кружились в воздухе, пара опустилась мне на рукав, я сбил их щелчком. Наша эльфийка, конечно же, воскликнула с отвращением:

— Фу, ну и гадость! Макс, что это? — а Макс рад стараться.

— Ооо, вот этих штук, Арвен, опасайся, — завел шарманку. — Пещерные мухи-кровососы. Эти еще мелкие. А попадаются такие же, но крупнее и со жвалами. Стоит им почуять теплокровное животное или человека, облепляют стаей и вгрызаются в кожу. Мгновенно проедают чуть ли не до костей, да еще и личинок откладывают в мясо. Если много таких — а их, видишь, как много — человеку через десять минут капец.

— Повторяешься, Макс, — буркнул я. — В "Лосином острове", помню, у тебя воробьи-убийцы были. В затылок клевали между вторым и третьим позвонком и высасывали мозг.

А Максу все фиолетово. Комплекс сверхполноценности. Только подмигнул, бросил на угол активированный ХИС, и полезли дальше.

Пролезли совсем недалеко. Еще полсотни метров вверх-вниз по несложным трубам, и все мы хором ахнули. И я тоже. Я на Макса не глядел, но, уверен, рожа в тот момент у нашего проводника самодовольная была по самое не могу. Неразведанный лабиринт сам по себе штука мощная, а тут еще такая красотень.

Пещера размерами не впечатляла, так, на глаз, квадратов сорок. Но в остальном... Полусфера с ровным полом, настолько правильной формы, что создавалось впечатление рукотворности. По стенам и потолку почти сплошь кварцевые "щетки" — в лучах наших налобников они заиграли таким сиянием, которое дает разве что хрустальная люстра. Один вход. И прямо напротив входа посередине зала лежал огромный валун, гранитная линза, явно выпавшая из свода пещеры. Иссиня-черный, блестящий, плоский, похожий на гигантскую черепаху. Поверхность пола кругом него сплошь покрыта причудливыми наплывами солей, искрящимися в отраженном свете, но сам камень совершенно чист, будто недавно отполированный.

Арвеновский "никон" блицевал в режиме стробоскопа.

— Вау!

— Вот это да!

— Потрясающее место, Макс. Спасибо тебе.

Последняя реплика, если что, была моя. Совершенно искренне вырвалось. Макс бухнул к стенке торбу и ответной репликой все мое восхищение обосрал.

— Да не за что, Бренди, "Ахтамарчик" с тебя. Все, народ, здесь врастаем на полчаса. Обеденный перерыв и обратно.

...- Смотри-ка, Сэм, у тебя две тени.

— И точно.

— Так свет с двух сторон падает, вот и теней две.

Не, думаю, нифига, ждем мастерского прогруза. Ну давай уже, чо. Мастер и не подвел.

— Не все так просто, Сэм, — морда ящиком, тон серьёзный. — Есть такое поверье у "пещерников": если у тебя появляется вторая тень в месте Силы, то со временем твоя тень начинает становится тобой, а сам ты развоплощаешься, истончаешься, как маленький кусок масла, который размазывают по слишком большому куску хлеба. И однажды хоп — нет тебя, а есть только твоя тень на стене.

— Как назгул, ага, — скучно кивнула Сэма. — Итиль, Итилиен.

— Да мы все верим, Макс, сто пудов, — сказал Змей, глотнув сока из пачки. Похоже, уже и его максов креатив утомил.

— Змей, ты сарказм мод офф сделай, — ответил Макс. — Хозяин этого дела ужасть как не любит. Может и наказать. В лесу запутает, закружит. А в пещерах похуже, подземный мир к пришельцам суров. Хорошо еще, если просто заплутаешь. А то может сделать так, что, к примеру, полез ты в "шкурник", и вроде как с виду места хватает, все норм, да? А потом вдруг чувствуешь, что ни взад, ни вперед хода нет. И стенки ме-едленно сжимаются на тебе, как каменные челюсти. Вот тебе уже дышать тяжело... чувствуешь, как ребра трещат...

— Макс, — говорю. — Заебал.

Щас, думаю, я тебе ответку выдам. Твоей же монетой.

— Вот ты, — говорю замогильным голосом, — от своего бутера шматок откинул Хозяину и питева ему плеснул, как всегда делаешь. А знаешь такое поверье у "пещерников": если в месте Силы от одного куска и от одного глотка с Хозяином поделиться, то не отпустит тебя пещера. И будешь ты ее вечным слугой, и впредь будешь покидать подземелья только ради того, чтобы завести туда на погибель новые жертвы Хозяину...

Не, ничем не проймешь мужика. Лыбится в ответ. Радостно так, можно сказать — лампово.

— Знаю, — говорит, — это поверье. Так ведь ты, Бренди, тоже духу местности всегда отстегиваешь. Сейчас, кстати, тоже. А представь, что камень этот — алтарь древних людей, посвященный темному богу. Когда-то на нем совершались кровавые жертвоприношения. Но потом магия ушла из нашего мира, а божество, забытое своими почитателями, с незапамятных пор терпеливо ждет в глубине живой крови...

И вот тут Сэма выкинула штуку. У нее ножичек был маленький, такой, корявый, на ролевой манер собранный, типа из деревенской кузни. Вот этим ножичком она себе резанула по подушечке большого пальца. И припечатала порезом к валуну.

Дальше был ужас.

Ужас помню, а вот что там именно случилось, не очень. Выпал из восприятия отрезок времени, может, минута, может — час, не знаю. Пришел в себя в каком-то тупичке, вжимаясь спиной в камень, мокрый как мышь под термухой, в кромешной тьме.

Трясущимися руками включил налобник. Слава уж не знаю кому, он заработал. Весь лабиринт гудел на инфразвуке, временами переходящем в утробный рев, мелко вибрировали стены. Я знаю, в пещерах паниковать, бежать очертя голову — последнее дело. Я побежал наобум, пригибаясь, втискиваясь в узкие ходы, то и дело обдираясь макушкой о низкий потолок. И кричал на бегу, звал Сэму, Змея, Макса, хоть кого-нибудь. Увидел электрический проблеск. Пошел на свет.

Там была Арвен, я ее узнал по длинным светлым волосам, ухоженным и расчесанным. И она была еще жива. Во всяком случае, лежащее навзничь тело двигалось, в дерганом ритме сгибались ноги и руки, бешено моталась голова. Луч налобника бил в низкий свод. Я рванул "молнию" на штормовке и принялся остервенело хлестать курткой по жадно шевелящейся мерзости, укрывавшей Арвен сплошь, словно бархатным покрывалом. Вокруг меня взметнулась живая шелестящая метель, и я увидел лицо нашей эльфийской принцессы. Нет. Не увидел. Не было у нее лица. Была кровавая маска — без губ, без глаз, без носа. Распахнулась черная щель рта, но наружу вырвался не крик, а глухое жужжание сотен крылышек. Что-то укусило меня в шею, в щеку, в запястье — как сигаретой прижгло.

Отмахиваясь штормовкой, я пробежал через зал к светящейся палочке ХИСа. Арвен уже не спасти, но я хотя бы вырвался к размеченному маршруту. Вот снова маркер, и стрелка на повороте. Ага, здесь уже совсем недалеко. Два зала вперед, короткий, на два корпуса, знакомый "шкурничек", и все. Может быть, остальные уже там? Если нет, придется вернуться. Макс и Змей выберутся сами, а вот Сэм...

"Шкурничек" показался мне куда теснее, чем в прошлый раз. Я с трудом "ввинтился" по пояс. Полное впечатление, лаз впереди был чем-то забит. Обвал? Подвижка пласта? Что за черт?

— Макс, это ты? — едва слышно донеслось через каменную толщу. — Бренди? Ребята, помогите. Вытащите. Зажало, с-сука...

— Змей?.. Сейчас, погоди. Ты далеко? Рука не достает...

— Бренди, не лезь, поздняк метаться... Не могу... Дышать не могу. Давит... Как крысоловка, блядь... Макс, сволочь, куда ж ты завел... Ты ж знал, падла... Мама, больно как...

И всё. Я пытался пробиться вперед — бесполезно. Назад... еле-еле. С трудом выскребся из лаза, кричал в дыру, звал. Долго звал. Ни звука в ответ. Змей — всё. И я, наверное, теперь тоже — всё. И Сэмка. И Макс. Хотя...

Вот тогда я вспомнил, что меня цепануло на входе. И еще кое-что вспомнил. И все понял.

"...пещерные мухи-кровососы. Эти еще мелкие. А попадаются такие же, но крупнее и со жвалами. Стоит им почуять теплокровное животное или человека, облепляют стаей и вгрызаются в кожу..."

" ...к примеру, полез ты в "шкурник", и вроде как с виду места хватает, все норм, да? А потом вдруг чувствуешь, что ни взад, ни вперед хода нет. И стенки ме-едленно сжимаются на тебе, как каменные челюсти..."

"...знаешь такое поверье у "пещерников": если в месте Силы от одного куска и от одного глотка с Хозяином поделиться, то не отпустит тебя пещера. И будешь ты ее вечным слугой, и впредь будешь покидать подземелья только ради того, чтобы завести туда на погибель новые жертвы Хозяину..."

Ну и — да, там он и был, когда я вернулся. В том зале с черным камнем. Я вошел, ободранный, морда дикая и в крови — все же макушкой диранулся конкретно — а Макс сидел, скрестив ноги, свеженький, ничуть не пуганый, у этого хренова валуна. У алтаря, чего уж. Пил чай из термоса.

— О, Бренди! Чай будешь?

— С-сука... — просипел я.

— Ну как хочешь. Садись, брат. В ногах правды нету. Хотя, скажу тебе, нет ее и выше.

Я подошел и сел рядом. Хотя больше всего хотелось вцепиться ему в глотку, но знал — бесполезно. Он бы меня одной левой уделал, даже с места не вставая.

— Ну, теперь по законам жанра положено объяснение между героем и злодеем, — сказал он с вечной своей ухмылочкой.

— Сволочь. Ты ведь наврал, что не спускался сюда, — сказал я. — Был ты здесь. Мне бы раньше сообразить. Когда веревку с узлами увидел — ровно в длину спуска обрезанную. Нашел эту пещеру, этот камень... алтарь. Наверное, ты в тот раз еще нормальный был. Плеснул Хозяину, колбаски с бутера на землю кинул... да? Как мы всегда у костров делаем. Только в этот раз по-настоящему все вышло.

— Молоток, — ответил он ровно. — Объяснение отменяется, герой сам все понял. Про себя тоже понял, да?

— Зачем, Макс? — беспомощно спросил я. Он пожал плечами и отхлебнул чая из крышечки.

— Ну вот так карта легла, дружище. Смирись. Сука-судьба... Зато мы с тобой одной крови теперь, прикинь?

— Арвен и Змей всё, — сказал я. Словно надеялся его устыдить. Он молча кивнул: знаю, мол.

— А Сэмка?..

Макс показал пальцем прямо перед собой, на стену пещеры, освещенную его "петцлевским" налобником.

"...и однажды хоп — нет тебя, а есть только твоя тень на стене..." Капюшон анорака откинут, козырек бейсболки торчит вихром и короткий хвостик сзади — привет, Сэм. Сгорбленная тень вяло подняла руку: привет, Бренди.

— Она?..

— Живая, — охотно кивнул Макс. — Иное, понимаешь ли, агрегатное состояние. Знали бы мы язык глухонемых, можно было бы даже пообщаться. Во выкинула номер, да? С кровавой жертвой? Не ожидал от нее. Ну Сэмка, в тихом омуте черти водятся...

— Она на хишках эльфом всегда выходила, — зачем-то сказал я. — Ритуалы всякие красиво делала, амулеты плела. Один раз мастером по магии была. Все говорила, жалко, мол, что магия ушла из Средиземья вместе с Кольцом Всевластья... Что теперь, Макс?

— А ничего, — серьезно сказал Макс. — Там сейчас "шкуродерчик" расслабится, будет проход свободный. Мы сейчас можем пойти и спокойно наружу выйти. И жить как жили. Коньячок кушать, девочек тискать, ипотечку платить. Ну раз в год услышишь... Это такая штука, как бы объяснить. Вроде вампирского зова. Тогда собираешь группу...

— Я понял. Можешь не продолжать.

Мы помолчали. Потом я сказал:

— Ладно. Раз такие дела, налей мне чайку, что ли. А то трясет всего.

— Это с непривычки, — покровительственно ухмыльнулся Макс. — Держи кружку. Чай у меня с медом и имбирем, бодрит обалденно. И термос, кстати, зацени — мегавыживальщецкая штука. Шесть часов прошло, а не остыл ни разу...

— Реальная вещь, — легко согласился я.

И с левой руки плеснул ему в глаза полную кружку кипятку. А когда он рефлекторно зажмурился и вскинул руки, изо всех сил ударил правой. Это был единственный шанс, и я его использовал — загнав ему под челюсть стальной колышек от палатки так, что острие вышло в затылок.

...Проход на волю действительно открыт, можно выходить. Там снаружи солнце, теплынь, запах мятой травы и быстрая речка с красной водой, но все это теперь не для меня.

То, что осталось от Арвен и Змея, я сбросил в гудящий провал в самом первом зале. Макса тащить не стал, ну его на хер — он так и остался лежать мужественной мордой в черную каменную линзу: надеюсь, Хозяин будет доволен. В пещере тишина. Сэмка в круге света машет мне рукой со стены и показывает большой палец — жалко, батареи в фонаре помаленьку дохнут. Но на то, чтобы все это записать, слава богу, света хватило. Получилось, боюсь, в манере "лаборант" — писать одно удовольствие, читать сущее мучение — да и ладно. Какая разница.

Теперь главное. Блокнот я кладу в козырный выживальщецкий термос Макса, на котором пишу "SOS". Термос будет рядом с лазом в этот проклятый карст. Внимание тем, кто найдет мои записи! Эта пещера опасна для жизни. Настоятельно прошу завалить в нее вход, залить бетоном, взорвать — что угодно.

Чтобы к моей просьбе отнеслись максимально серьезно, мое тело найдете внизу. Не хочу пить коньячок, тискать девочек и раз в году отвечать на Зов. Долго думал — как. Вспомнил — спасибо, Макс, за креатив. "...знаешь как? Делали на короткой веревке пару скользящих петель — снизу и сверху. В одну петлю башкой, а другую на согнутую ногу. Потом садились у стеночки и ногу резко так — ххэк! — разгибали. Все, понеслась душа в рай..."

Так и найдёте.

Имена, фамилии и "погоняла", приведенные в тексте, изменены. Некоторые события, происходящие в тексте, являются художественным вымыслом.

— …Хомяк, это чего? — спросил я, чувствуя, как немеют от страха кончики пальцев.

Хомяк не ответил. Он смотрел на меня молча и вроде бы даже с сочувствием. Здоровенный москит торопливо наливался кровью у него на лбу, чуть ниже выцветшей зеленой банданы.

Голоса продолжали шептать.

Когда-то давно, в детстве, когда жив еще был мой дед, каперанг в отставке, я любил в его отсутствие пробраться в дедов кабинет. Там, в кабинете, было множество взрослых вещей, одинаково притягательных и запретных для десятилетнего пацана. Парадный китель с орденскими планками в одежном шкафу, ордена в тяжелой бархатной коробке, висевший на ковре кортик в черных с латунью ножнах. На журнальном столике стоял мощный транзисторный приемник «ВЭФ-Спидола», большая роскошь по тем временам, ловивший даже дальнюю заграницу — Германию, например, Румынию, Италию. Я включал приемник и гонял верньер по шкале настройки. Особенно мне нравилось поймать едва слышную за эфирными шумами станцию и вслушиваться в таинственно звучащие слова на незнакомых языках — тогда можно было представить себя, скажем, в рубке космического корабля, слушающим послания чужих миров.

То, что я слышал сейчас, больше всего напоминало те самые призрачные голоса из далекого детства. И вместе с тем было совсем иначе.

Потому что вокруг был не полутемный прохладный кабинет, пахнущий трубочным табаком и дедовым одеколоном, а гиблые комариные топи в пойме реки Редья, где в августе 41-го моторизованная дивизия СС "Мертвая голова" насмерть рубилась с нашей 11-й армией. Потому что голоса в моих наушниках не зачитывали прогноз погоды или результаты футбольного матча — они кричали. Я не мог толком разобрать ни слова, даже язык определить с уверенностью не мог, но эмоции — с легкостью. Там, в наушниках, шептал смертный ужас, перемежаемый время от времени сухим треском атмосферного электричества.

И штекер наушников был подключен не к транзисторной «спидоле», а к армейскому миноискателю ИМП-2, на сборную штангу которого опирался, как на посох, Хомяк, глядя на меня с непонятным сожалением.

— Хомяк… что это? — тупо повторил я.

Хомяк протянул руку и содрал с меня «уши».

— Разобрал чего-нибудь? — спросил он.

— Ни хера не понятно. Но жуть.

— Это хорошо, — Хомяк стащил с бритой башки бандану, мимоходом растерев упившегося москита в кровавое пятно, и с наслаждением вытер потное лицо. — Хорошо, что не понятно. Вот если б ты слова начал разбирать — тогда аллес махен, василиса, бери шинель, иди домой.

— Да скажи ты толком, что это было-то!

— Это, чувачок, мертвые с тобой говорят, — Чума, скрытый бруствером свежего раскопа, с трудом разогнулся в своей яме. — Их тут полным-полно, неупокоенных. Мы их кости ворошим, им щикотно, вот они нас матом и кроют.

Он вылез из ямы, с хрустом потянулся и стал сворачивать расстеленный на земле брезент с хабаром. Сверток получался увесистым.

— Хомяк... правда, что ли?!

— Да шуткует он, — неохотно сказал Хомяк. — Когда те с нами говорят, там другое. А сейчас, это... как его...

— Эхо войны, — хохотнул Чума.

— Короче, это как вон та воронка, — Хомяк махнул рукой в сторону едва заметной оплывшей ямки. — Пятьдесят лет назад мина ударила, а сейчас еще видно, но так... чуть-чуть. Они тогда умирали здесь сотнями, кричали. И посейчас кричат. Только из августа 41-го живым слышно плохо. И слава яйцам, что плохо.

— Да не всегда плохо слышно-то, — возразил Чума. — Ящера помнишь?

— Ага, — буркнул Хомяк. — Ящера помню... Слышь, Рыжий, ты давай собирайся, хватит на сегодня. Пошли в лагерь.

...Скверные здесь были леса. Нехорошие. Во-первых, что-то неладное творилось здесь с воздухом. Влажно, жарко, душно, как в парной, запахи болота, прели, сырой земли — и одновременно продирал подвальный холод. Такое бывает, например, в коллекторах теплотрассы. Потом — комары. Не худосочные писклявые дергунцы, привычные в городе, от которых главная досада — это когда ночью оно тоненько пищит над ухом, а здоровенные, хищные, ничуть не пугливые твари. Из-за этой летучей дряни все мы не то что раздеться — рукава "афганки" не могли закатать. Ну и субъективно тоже... Нет, пресловутого "взгляда в затылок" лично я ни разу не чувствовал, но было другое, которое так сразу и не определить. Ближе всего, пожалуй, по смыслу слово "тоска". Мертвящая, обессиливающая. Абсолютная. Когда в лагере, или хотя бы рядом с напарником, тогда еще ничего. Лес, мрачно, душно, но терпимо. А вот стоило отойти буквально на двадцать шагов — таков тут был предел прямой видимости — и накатывало явственное чувство, что на всей планете в живых остался ты один. Плохое место. Даже если не знать, что вот та яма с водой, скорее всего, затопленный блиндаж, а эта продолговатая проплешина — чья-то провалившаяся могила.

— А что такое с Ящером? — спросил я, пока мы продирались через болотистое мелколесье к нашему лагерю. Хомяк шел впереди, передо мной маячила его широкая спина в выгоревшей куртке-афганке, с широкими темными кругами от пота подмышками. Замыкающим шагал Чума, навьюченный тяжелым рюкзаком.

— Копали ребята под Волховом где-то. Чего-то откопали, хер знает чего, — сказал мне в спину Чума. — Большая братская могила. Вроде захоронение мирных жителей. Тоже интересная тема для нас, там, бывает, коронки золотые, прочее рыжье. Но сильно копать не стали — Ящер, который с металлоискателем ходил, вдруг побелел весь, говорит, в наушниках дети плачут. Наушники снимает — и вообще пиздец. Говорит, все равно плачут, криком кричат, вы что, мол, не слышите? А ведь реально никто ни хера не слышит. Ящер того... запаниковал... рванул с раскопа куда глаза глядят, а дело уж затемно было... Короче, с утра пацаны нашли его. Вломился на бегу в здоровенную мотнину ржавой колючки, по лесам таких еще с войны раскидано. Изорвало всего, кровищи...

— Чума, вот нахуй подробности смаковать, а? — не выдержал Хомяк — чувствовалось по тону, как его перекосило. — Что, блядь, за манера — чернуху гонять? Рыжий, ты человек новый, на будущее запомни: не всякий вопрос бывает к месту, не на всякий надо отвечать. Насчет мистики Шамана спроси, он тебе такого расскажет — спать перестанешь. Давайте, народ, шевелим булками, а то без нас всю "шару" выжрут.

Конечно, "шару" (спирт со сгущенкой, самодельный "бейлис") без нас не выжрали, хотя в лагерь наша тройка вернулась последней. Время для бухла и хавчика наступало с темнотой — костер, гитара и прочая сталкерская романтика. Но допреж того хабар будет осмотрен Шаманом. Два брезента с копаниной уже были развернуты на траве перед "командирской" палаткой. Наш сегодняшний улов смотрелся солидно. Железо от "трехлинеек", "бубен" от ДП-27, обрывки патронной ленты, пяток корпусов от "фенек", из которых предстояло выжечь на костре тротил. Неплохо сохранившаяся "тэха". Ложка с орлом и вензелем, пара алюминиевых фляг с остатками войлочных чехлов, ременные бляхи с "готт-мит-унсом".

Джекпот сорвала группа Дихлофоса. На их брезенте, отдельно от прочего ржавого барахла, были сложены горкой десятка два солдатских жетонов, не переломленных, с перфорацией по центру (за такие жетоны немецкие организации по поиску безвестно пропавших солдат платили хорошие деньги), да еще и Железный Крест в идеальном сохране. В регалиях Третьего рейха я разбирался (и разбираюсь) слабо, но тут нас просветили мгновенно:

— Это ж Рыцарский Крест, камрады! — Крюгер (такой же, как мы с Эдиком, "турист", только нас привез Леший, а Крюгер корешился с Черепом, и оба были слегка двинуты на теме нацистской символики) аж сиял от счастья. — Я нашел, моя добыча! Штабной блиндаж раскопали, а там... Да там добра еще дофига осталось! Завтра добьем! Эх, еще бы люгерок артиллерийский поднять, вот это была б песня!..

Над добычей уже сидел на корточках Шаман (в миру — Шамиль), долговязый темнолицый татарин, сонный, как обычно, с прилипшей к губе подозрительной самокруткой. "Руководить" еще не начинал — ждал припозднившихся. Шамана в лагере побаивались. Стриженый под ноль, с неприятной привычкой смотреть сквозь собеседника — будто не с тобой разговаривает, а с кем-то за твоим плечом, с резаными запястьями, грязноватый и вечно обкуренный татарин производил впечатление бывалого и опасного бродяги. Кроме того, говорили, что он и по жизни самый натуральный колдун. Во всяком случае, ежевечерний ритуал, который удивил нас с Эдиком в самый первый день на раскопках, соблюдался неукоснительно. И комары, жуткие серо-полосатые болотные монстры, проедавшие насквозь "афганку", Шамана не трогали — из всех нас один он щеголял по голый торс или в зеленой армейской майке.

— Становись! — скомандовал Череп, военный вождь, наголо бритый жилистый детина в вермахтовских галифе, с татуированной на левом предплечье двойной руной "зиг" и замашками фельдфебеля. Безо всякой нужды скомандовал — все и так столпились кругом расстеленного брезента. — Давай, Шаман, скажи свое веское слово да пойдем уже жрать. А то кишка кишке кукиш кажет, мля.

Шаман прикрыл веки, левой рукой взялся за висящую на шее потертую ладанку, а правой ладонью стал водить над самым хабаром, не касаясь, однако, железа — "руководил".

— Все чистое, — не открывая глаз, сказал он наконец. Разговаривал Шаман негромко и как бы через силу. — Кроме этого. Это — в яму.

Яма примерно метровой глубины была выкопана шагах в тридцати от лагеря, рядом с отхожим местом. Почти каждый вечер по указанию Шамана в яму выкидывали часть хабара, причем без всякой видимой системы. Однажды туда отправили штык-нож от карабина 98-к и знак отличия германских мотострелковых войск. В другой раз — солдатский жетон, самодельную зажигалку и губную гармонику. Объяснение было одно — "плохая вещь должна остаться в земле".

— Как — в яму?! — взвизгнул Крюгер — грязный палец Шамана указывал на его драгоценный железный крест. — Да за Рыцарский Крест знаешь какое лавэ можно поднять?!

Шаман-Шамиль открыл глаза и очень внимательно посмотрел на Крюгера. Крюгер стушевался.

— Это плохая вещь, — терпеливо, как ребенку, пояснил Шаман. — Ей не место среди людей. Нужно вернуть ее в землю.

— Крюгер, не спорь, — сказал Череп. — Про пуговицу или про несчастливый жетон слыхал? Все, харэ выступать.

— Доктор сказал — в морг, значит — в морг, — добавил Леший.

Крюгер явно хотел возражать, но перед авторитетом Шамана зассал и отошел, матерно бормоча себе под нос.

Хабар прибрали и унесли. Сгущались сумерки. Эдик на пару с Лешим занялись костром. Я заметил, что Эдька то и дело нервно потирает правую ладонь. Доктор кухарил — сегодня было его дежурство.Череп и Дихлофос вывешивали по периметру лагеря сигнальные "растяжки". Зомби не зомби, а вот нежданный визит медведя или кабана в здешних краях был делом вполне житейским.

Шаман сидел возле своей палатки и непрерывно курил, распространяя вокруг сладковатый аромат ганджи.

— ...Ну что, мужчины, гитарку? — предложил Хомяк, когда макароны "по-флотски" были радостно пожраны, и в алюминиевых кружках заплескался "ликер шасси".

— Мона и гитарку, — мотнул головой Дихлофос. — А вот как насчет пиздунка затравить, на сон грядущий? Есть у кого баечек годных? Душа, мля, баечку просит.

— Их есть у меня, — подал голос Чума. — Народ, поддерживаем? Вам на поржать или на обосраться?

Народ поддержал "на поржать".

— Короче, дело было в КаУРе, — начал Чума. — Идет группа сталкеров по маршруту. На ночеву остановились возле старого ДОТа. Ну, поставили лагерь, все дела, пожрали и, короче, отбились. Одному не спится. Он берет фонарь и лезет за каким-то буем в капонир. Пустой ДОТ, бетон голый, все излазано сто раз, чего там может быть, кроме гандонов траченых. Глядь — в потолке отдушина сквозная, колодец вентиляции, что ли. Небо ясное-ясное, звезды крупнющие, что твоя пуговица, красота шопиздец. Чувак такой — о бля, как романтично! выключает фонарь, чтоб звездный свет не забивало, становится под дыру, втыкает на звёзды... и тут с ясного неба на него льется дождик... А теперь со слов второго чувака, который среди ночи пошел до ветру: "...И вот, камрады, стою это я, ссу спокойно в какую-то ямку, как вдруг из-под земли столб яркого света и утробный голос на чистом немецком: "Крайцхагельдоннерветтернохайнмаль, я тебе сейчас хуй оторву!" В общем, ребята, пошел пописать, заодно и покакал..."

Поржали, но умеренно — видимо, историю уже слышали. Смешнее, чем сама байка, была манера рассказчика — Чума мастерски изображал действие в лицах. Эдик, сидевший рядом со мной, крепко потер ладонью о колено.

— Ржа-ачно, — лениво протянул Крюгер. — Вся сталкерская мистика как она есть. Думали — Черный Следопыт, а это чудак отлить вышел.

— Ты не прав, камрад, — сказал Хомяк. — Серьезно, неправ. Мистики в нашем деле допуйя. Просто ты еще не столкнулся...

— Да ладно, — перебил Крюгер пренебрежительно. — Это все или гонево, или розыгрыши, или с перепою мерещится.

— Крюгер, вот реально ты сейчас херню несешь, — раздраженно приподнялся Дихлофос. — Я сам лично Прохожих видел. Бля, вот я страху тогда натерпелся... Хорошо, потом Шаман объяснил, что Прохожие обычно безобидные, если с ними не заговаривать.

— Слышь, Крюгер, вот буквально сегодня, — вставил я. — Хомяк мне "уши" от миноискателя дал, а в них... — тут я обнаружил, что не могу найти подходящих слов для описания пережитого мной на раскопе. — Короче, если б ты такое послушал — я б на тебя посмотрел...

— Сам-то понял, че сказал? — хмыкнул Крюгер. Эдик допил свою порцию "шары", снова потер ладонью о жесткий брезент "горки", потом принялся рассматривать руку, так и сяк поворачивая ладонь в неверном свете костра.

Шаман вдруг оживился.

— Хомяк! Вы с Рыжим эхо войны слышали, что ли?

— Угу, — обыденно кивнул Хомяк. — На четвертом раскопе.

— Туда не ходите завтра.

— Ясное дело, Шаман. Сам понимаю, не маленький. А куда...

— Чё, Эдик, правая рука чешется? — спросил Чума. К Эдику Заварзину ни одно "погоняло" почему-то не липло. Все в лагере носили клички. Меня моментально окрестили Рыжим, Крюгер был Крюгером и прежде, и только Эдик пока так и остался Эдиком. — Это к знакомству. Если левая — к деньгам. А если нос — это...

— Да блин, — с напряженной улыбкой ответил Эдька. — Малина в здешних краях ядовитая, что ли? Всего-то пару ягод взял. Вкуснючая малинка, только теперь и ладонь не отмыть, и чешется пиздец как.

После его слов все почему-то замолчали, и в разговоре возникла длинная пауза — только слышно было, как потрескивают в костре угли. Шаман сильно наклонился вперед и пристально смотрел на Эдика.

— А ну покажи руку, — вкрадчивым голосом сказал Шаман.

Эдик выставил перед собой растопыренную пятерню. Шаман щелкнул кнопкой, и в белом луче фонаря стали отчетливо видны красные, как кровь, пятна на ладони Эдьки.

Хомяк длинно присвистнул. Череп выругался. Крюгер вертел башкой, ничего не понимая.

— Так, — сказал Шаман резким и злым голосом, ничуть не похожим на его привычную заторможенную речь. Вся сонная ленца из его облика мигом куда-то исчезла. — Малинка, значит. Вкуснючая. А где ты ее взял, малинку?

— Да чего случилось-то, Шаман? — Эдик явно очканул, но старался не подавать виду. — Девочка меня угостила.

— Бляяя... — простонал Дихлофос, обеими руками хватаясь за голову. — Муда-ак...Вот муда-ак...

— Тихо, — жестко приказал Шаман. — С кем он в тройке был? Ну? Леший, Доктор, какая там, в жопу, девочка?

— Шаман, ну мы чего, сторожа ему? — забубнил Доктор. — Мы ж не все время на виду. Там, посрать отойти надо, покурить, ну... взрослый мужик же...

— Мат вашу эбал, следопыты, — зло сказал Шаман. Впервые на моей памяти в его речи появился характерный татарский акцент. — Ты, бля... Меченый! Расскажи-ка про девочку!

— Обыкновенная девчонка, лет восьми, — пожал плечами бледный, как мел, Эдик и машинально вновь потер "меченую" ладонь. — Сарафанчик на ней такой... светленький, платок на голове повязан. Сандалики... вроде бы. Корзинка с ягодой, маленькая. Я в раскопе был, она сверху подошла, я даже не заметил как. Спросила — "дядя, у вас попить нету?"

— И ты?..

— Ну, дал ей флягу... А она отпила и говорит — "вот, малинки не хотите?" Я взял пару ягод, из вежливости, чтоб ребенка не обижать...

Шаман медленно покачал головой, глядя на Эдика с выражением "не может быть".

— Я вам в самый первый день, — сказал он горько, — в самый первый, как Леший вас привез, что говорил? О Прохожих я вам что говорил?

— Ну, говорил. Если, мол, увидите солдатика в старой форме, или еще кого странного, внимания не обращайте. Даже, мол, если он с вами заговорит, или закурить попросит, ведите себя так, будто нет его. Его, мол, и не станет. Но это ж не гребаный призрак! — Эдик начал помаленьку приходить в себя. — Да ладно, мужики, ну харэ меня разыгрывать уже. Ну чешется, так может, у меня аллергия просто. Ну девочка, и что девочка? Обыкновенный ребенок! У меня племянница такая! Девочка, обыкновенная, в лес по ягоды пошла!

— "В лес по ягоды пошла!" — передразнил Шаман и вдруг заорал так, что аж вздулись на шее жилы: — В сандаликах, блядь! Тут до ближайшего жилья сорок верст!!!

Он обмяк, будто разом потеряв интерес к происходящему, и превратился во всегдашнего сонного неопрятного татарина. В полной тишине Шаман полез в набедренный карман армейских штанов за куревом. Достал папиросу и прикурил от уголька, сделал пару тяг, спросил совсем спокойно:

— И как себя чувствуешь теперь?

— Нормально чувствую, — буркнул Эдька.

— Вот и славно. Леший! Завтра утром всех троих "туристов" увезешь на станцию. Чтоб я их не видел больше. Хабар, какой собрали, пусть забирают на сувениры. И нахуй с пляжа.

— А меня-то за что?! — возник Крюгер.

— Было бы за что — вообще убил бы, — ровным голосом сказал Шаман. Больше Крюгер не возникал.

...Утром Леший отвез нас на своем раздолбанном "уазике" на станцию. Буркнул:

— Мужики, извините, что так получилось.

И уехал. Мы остались на перроне втроем. Смотреть друг на дружку почему-то не хотелось. За ночь красные пятна на ладони у Эдика исчезли, зуд прошел, однако Эдька был мрачен и необщителен. Один Крюгер пытался бодриться и болтал за троих.

— Да и хер с ними со всеми, — трещал он. — Шаман этот, по-моему, просто чокнутый мудила. А остальные под его дудку пляшут, даже Череп. Я Черепу выскажу еще все, что о нем думаю! А, ладно. Камрады, — он вдруг быстро огляделся и перешел на заговорщицкий шепот, — а все же я этому трехнутому колдуну напоследок поднасрал. Смотри сюда!

На ладони у Крюгера лежал Рыцарский Крест в идеальном сохране.

— Ты что, — брезгливо сказал Эдик, — из ямы хабар покрысил?

— Во-первых, не покрысил, а свое забрал! — с полоборота завелся Крюгер. — А во-вторых, ты думаешь, зачем эта яма? Все это злое колдунство — зачем? Так я тебе скажу: все, что туда злой татарин отбирает, он же потом небось и заграбастает. Не веришь? А ты знаешь, что когда я в яму заглянул, там ни единой вещички не валялось, кроме этого? Он бы и крест захапал, только я первым успел.

Эдька пожал плечами и спорить с Крюгером не стал. Он вообще не разговаривал с ним до самого Питера. Со мной, впрочем, тоже. Наше общение после той поездки надолго прервалось.

* * *

Через год, идя по Некрасова в районе Мальцевского рынка, я совершенно случайно встретил Хомяка. Мы засели в пивной "Хенде Хох" на углу Советской и Греческого и заказали на двоих "пивную базуку".

От Хомяка я узнал, что Крюгер умер полгода назад.

— Этот мудила, — рассказывал Хомяк, — оказывается, смастерил себе полный мундир эсэсовского обер-лейтенанта. Шикарный мундир, от хромовых сапог до фуры с "тотенкопфом". В мундире перед зеркалом его и нашли. С Рыцарским Крестом на шее. Острая сердечная недостаточность. В двадцать один год, прикинь?! А не верил, дурак, Шаману, смеялся над ним. Вот тебе поговорка: "Не буди лихо, покуда тихо"... Про друга твоего, Меченого, не слыхал? Ты что! Пацаны говорят, знаменитым следопытом заделался. Чуть ли не сквозь землю видит, ценные захоронки без всякого миноискателя чует. Ездит все туда же, под Старую Руссу. Неужели не слышал? Вы что с ним, совсем не общаетесь?..

Но мы с Эдиком действительно совсем не общались. Так уж вышло. А еще спустя полгода он погиб.

Погиб удивительно нелепо — на собственном дне рождения, упившись до зеленых соплей, выпал с балкона десятого этажа. Мне позвонила его гражданская жена, Светка Илясова. Пригласила на поминки. На поминках было совсем немного наших общих университетских друзей. Гораздо больше было крепких, немногословных, коротко стриженых ребят, которых легче всего представить в лесном лагере где-нибудь в пойме реки Редьи.

— Возбудили дело по факту смерти, — всхлипывала Светка, вцепившись в мой рукав. — Следак меня вызывает и спрашивает: не замечали ли вы чего-то странного в поведении Эдуарда Заварзина перед смертью? Может быть, у него были финансовые проблемы? Возможно, затяжная депрессия? А были ли у Эдуарда враги? Что ему сказать... Я говорю — нет, нет, Эдька всегда веселый был, мы пожениться хотели, и с деньгами никаких проблем, что-то он такое вечно находил в своих поездках, так что деньги в доме не переводились... Враги? Не знаю, говорю, может и были, у кого их нет, но тут мне добавить нечего... Вот разве что за неделю примерно до... до того случая... ночью, часа в три ночи, я проснулась, вижу, на кухне свет горит, и слышу, как Эдька говорит, спокойно так: "Ты же знаешь, я ищу, все время ищу, только и делаю, что ищу. Я тебя найду, не торопи. Только малины не надо больше, ладно? Я твоим угощением до гробовой доски наелся..." Вышла к нему на кухню, он говорит — прости, мол, срочный телефонный звонок, межгород. Я сперва поверила. Потом думаю — какой же межгород, если телефон в спальне... О чем он, а? какая малина? Ты не знаешь?

— Не знаю, — ответил я.

...Восемнадцатый год у меня над столом висит тяжелый стилет, сделанный из четырехгранного штыка от мосинской винтовки. Артефактная вещь. Старое злое боевое железо, в причудливых черных пятнах от глубоко въевшейся ржавчины. Мы с женой сходимся на том, что, наверное, именно так должны были выглядеть моргульские клинки.

Моя восьмилетняя дочь, которая сейчас читает "Хоббита", называет его Жало — как меч Бильбо Бэггинса.

Я не боюсь держать железо в доме. Шаман сказал тогда, это чистый клинок. Я ему верю.

12-е октября.

За все время «смотрин» Рамзан произнес, самое большее, пять или шесть слов. Впрочем, и уделил он мне не более пяти минут — ощупал недобрым цепким взглядом, забрал ксерокопию моего паспорта, кинул на клеенчатый стол ключи и был таков. Когда он уехал на своей черной «ауди-100», мы с Серегой остались в сторожке вдвоем.

Серега был всего на год старше меня, недавно дембельнулся со срочной, но выглядел изрядно побитым нелегкой жизнью. Он был длинный, мосластый, белобрысый, с тусклыми равнодушными глазами, костлявое лицо сплошь изрыто глубокими оспинами. Едва дверь сторожки закрылась за нанимателем, мой сменщик полез в тумбочку, порылся там и достал початую бутылку «Русской»:

— Будешь?

Пить с утра, без закуски, дешевую теплую водку из гранчака хотелось — как сдохнуть.

— Ну как знаешь, брат. А я налью себе. Чтоб солнце быстрей взошло.

Он опрокинул «стошечку», весь перекосился, закусил казенную сигаретным дымом.

— Ты в армии служил? А, да, не служил. Ты ж студент. Сторожем доводилось работать?

Работать сторожем мне доводилось.

— Ладно, студент. Иди сюда. Видишь — чтой-то там черненькое белеется?

Серега поманил меня к замызганному, забранному решеткой окну, из которого открывался унылый вид на мокрый октябрьский парк. Утро выдалось пасмурным, с неба сыпалась мельчайшая водяная пыль, в облетающей листве орали вороны. В сотне шагов от сторожки, за хлипким, с массой прорех проволочным заборчиком виднелось приземистое одноэтажное здание грязно-желтого цвета. Рядом с ним громоздились контуры чего-то обширного, похожего с первого взгляда не то на груду металлолома, не то на склад старого промышленного оборудования. Там было нечто вроде железного спрута с задранными к небу щупальцами, потом еще скрученная в ленту Мёбиуса стальная полоса в кружевах ржавой арматуры и огромные, бесформенные брезентовые куколи, расставленные зачем-то по кругу. Присмотревшись, я заметил торчащую из одного чехла гигантскую гусиную шею, выкрашенную в линялый синий цвет, и картинка, щелкнув, сложилась:

— Луна-парк, что ли?

— Вроде того, — усмехнулся Серега. — «Луна-парк» ваще-то громко сказано, так… парк развлечений. Старое ржавое говно, почти что списанное. Летом детишки катаются с мамками и тятьками, зимой стоит на консервации. Хотя его ты, в принципе, тоже охраняешь.

— А что там охранять-то?

— Ну как что. Электрика всякая, цветмет. Бомжи могут забрести, хулиганы накуролесить. Или по «синьке» кто-нибудь кататься полезет, ебнется с карусели, шею сломает, а тебе отвечать. Охраняй, короче.

— Погоди, как это — кататься? Оно что, подключено?

— К сети-то? Естественно. Главный рубильник в котельной, без него ничего не заработает, но знаешь — по пьяни насмерть и с табуретки можно навернуться. Не, ну если тебя от скуки вдруг попрет на паровозике Чу-Чу покататься… — Серега заржал, — …так ты не сдерживайся, братуха. Бабу можешь пригласить, если чё. Правда, девки это место не любят. Я пару раз пробовал. Они побыстрей уйти стараются, говорят, мол, жуть как стрёмно.

— А что с котельной? — спросил я.

— Во-от. Котельная — твой главный объект. У Рамзана там, во-первых, склад. А во-вторых, он там при котельной сауну для своих оборудовал. Пару раз в неделю приезжает, иногда сам, иногда с «быками», иногда с блядями попариться. Товар привез, товар увез. Так вот задача твоя — приглядывать за товаром, шоб не спиздили, это раз. За котельной, это два. Котельная старого типа, кстати, газовая, с топкой, можно использовать как мусоросжигатель — листья, там, по осени, всякое такое. Если Рамзан тебе позвонит, — Серега кивнул на стоящий в углу телефон, древний, черный, с тяжелой эбонитовой трубкой и скрипучим диском, — значит, к его приезду надо баньку протопить. Потом покажу как.

Он щелкнул зажигалкой и засмолил очередную «приму». Я воспользовался паузой, чтобы спросить:

— Что за товар-то?

— Да хуйня всякая. Гексоген в мешках, автоматы, наркоты немножко, — обыденно сказал Серега. Увидев мое лицо, снова зареготал:

— Ахаха, купился?! Лан, не ссы. Какой там товар может быть. Ну водяра паленая, «Рояль» голландский, всякий дешевый хавчик, может, шмот. Рамзан ларьки держит на рынке. Но имей в виду, он мужчина резкий и с крутыми связями. Так что постарайся его не злить, себе дороже. Да, вот еще что тебе надо знать. Если вдруг чего — действуй по обстановке…

— По обстановке — это как?

— Это так. Служба здесь — лафа, не служба. Дежуришь ночь через две. Дверь в караулке железная, засов, на окне решетки, без твоего ведома хер войдешь. Объект из окна виден, можно даже не вылезать. Сиди чаи гоняй, телек смотри, или читай книжки… к сессии готовься, — горький сигаретный дым лез ему в глаза, он то и дело тер их ладонью. — Главное. Не спи. Если Рамзан приедет, а ты дрыхнешь — это пиздец. И я б тебе советовал все-таки раз в час дойти ножками до объекта, проверить замки и все прочее. Ключи на столе. Теперь. Если просто какие-нибудь пьяные гоблины забрели, или бомжи приперлись — гони их в шею своими силами. Но если что-то из ряда вон — например, целая банда их или в сторожку к тебе ломятся — наружу носа не кажи, а сразу звонок Рамзану. Запомни, брат, это важно: не ментам, Боже тебя упаси сюда ментов притащить, а именно ему. Через пять минут приедут его «быки», дальше их работа, а тебе косточку дадут за хорошую службу. Понимать моя?

— Понимать. Слушай, может, мне еще и оружие полагается?

— А как же, — ухмыльнулся сменщик. Протянул руку куда-то в угол за одежный шкаф и выудил оттуда дубинку. — Держи.

Тяжелая дубинка длиной в полметра была сделана из толстенной пружины, обмотанной черной изолентой. С рукояти свисал кожаный ремешок, с ударного конца выглядывал гладкий стальной шар размером с крупную сливу. Страшная штука. Для пробы я легонько тюкнул себя по левой ладони, чертыхнулся и затряс отшибленной рукой.

— Телефон Рамзана на стенке, сортир за стенкой, чай с сухарями в тумбочке. Еще вопросы есть?

— Да вроде все ясно, чего тут. Серега, а скажи честно: вот тебя не ломает на бандюков, да еще и «черных», работать?

— Честно? Нет. — Серега мрачно поглядел на окурок и растер его в банке с ожесточением, как злого клопа. — Русский бандит ничем не лучше дагестанского, знаешь. Рамзан еще нормальный, платит честно и ниже плинтуса тебя не опускает. Блин, Рыжий, ты как целка, ей-богу! Иди найди сейчас работу нормальную для таких, как мы с тобой! Веселое, бляха-муха, времечко… Ох и будем мы с тобой лет через двадцать его вспоминать — если доживем, конечно… Ладно, хватит лирики. Пошли, объект посмотрим. Или все же сперва по водочке?..

27-е ноября.

Самое сложное в работе ночного сторожа — не спать.

Особенно тяжело не спать в «волчью стражу», после двух. Не спасают ни литровая кружка кофе, ни чтение, ни радиоприемник — последний, наоборот, убаюкивает «на раз».

Старенький черно-белый «Рекорд» сдох через неделю после моего поступления на службу, и Серега вынес его на помойку. Можно курить, можно жевать жвачку, но ведь не будешь же делать это всю ночь напролет. У меня на этот случай был свой рецепт.

В тумбе отыскался толстый разлинованный гроссбух с наклейкой «Учет входящих» на картонной обложке. Половина листов была выдрана, однако мне хватало и оставшихся. Сидя за ободранным столом перед зарешеченным окошком, ночами я переписывал в этот гроссбух стихи. По памяти. Есенина, Бродского, Ахматову, Набокова, Гумилева. Мелкая моторика пальцев, сжимающих ручку, и работа мозга по вспоминанию заученного наизусть текста не дает человеку заснуть — проверено.

…Вернемся в снегопад. Здесь каждый клок

Бесформен, медлен, вял и одинок.

Унылый белый мрак, белесый бледный день,

Нейтральный свет, абстрактных сосен сень.

Ночь обнесет двойной оградой сини

Картину с созерцателем картины.

Именно сейчас эти строки из набоковского «Бледного пламени» были как нельзя более уместны.

Я отложил ручку, хрустнул пальцами, посмотрел на часы — три ночи — глянул в окно. За окном валил снег. Первый снег зимы девяносто шестого года. Сыпался густо, крупными хлопьями, обряжая в стерильный саван темный парк, пустой, как открытый космос. Грязная коробка котельной отчетливо выделялась на белом фоне железнодорожной насыпи, фонарь в сетчатом колпаке, который я всегда включал на ночь над дверью котельной, заключал кладбище стальных динозавров в круг призрачного тускло-желтого света.

И на самой границе этого света за снегопадом ворочалось что-то темное, большое, неразличимое.

Я пришел в себя уже на полпути к котельной — в одной руке дубинка, другая судорожно пытается поймать рукав ватника. От моментального выброса адреналина сердце тяжело бухало в ребра, и мир вокруг обрел нереальную резкость. Из темноты доносились странные звуки — поскрипывание, пыхтенье, негромкий лязг. Подбежав поближе, я увидел.

Это был детский паровозик «Чарли Чу-Чу», единственный из аттракционов, оставшийся на зиму в практически рабочем состоянии — поскольку там и консервировать-то было нечего. Три маленьких крытых вагонетки, когда-то выкрашенные в веселенькие цвета. На переднем сохранилась улыбающаяся мордочка мультяшного львенка, на двух остальных от обезьянки и черепашки уцелели лишь лапа, сжимающая банан, и клочок серого панциря. Все это ржавое хозяйство, влекомое электродвигателем, с пешеходной скоростью волочилось по рельсовому кольцу метров десяти диаметром.

Вот непосредственно сейчас. Зимой. В мертвом парке. В три часа ночи — оно работало. И тащилось по кругу, скрипя, охая и вздыхая всеми сочленениями.

Даже летом это был самый унылый и самый жуткий аттракцион, какой только можно себе представить. Возможно, я сентиментален, но нет ничего тоскливее, чем маленькие дети, с очень серьезными лицами едущие на дряхлой вагонетке по бесконечному кругу. А у детей, которых безумные родители затащили на борт «Чарли Чу-Чу», почему-то всегда были очень серьезные и сосредоточенные лица, словно они разом осознавали всю тщету и бренность земного бытия. Некоторые, когда их пытались посадить в вагонетку, начинали плакать, и родители уводили их прочь, успокаивать и покупать сахарную вату.

Мальчишка, сидящий сейчас в вагонетке с мордочкой львенка на борту, не плакал. Просто серьезно смотрел прямо перед собой. Обыкновенный пухлый карапуз лет четырех, закутанный по самые брови в толстое пальто, шарф и смешную белую шапку из кроличьего меха. Над воротником пальто виднелись румяные с мороза щеки и нос пуговкой. Вагонетки пошли на новый круг, мальчик скользнул по мне равнодушным взглядом и проехал мимо — его рукавичка сжимала тесемку желтого воздушного шарика, а сам шарик болтался под крышей вагонетки, медленно тычась из угла в угол.

Волна ледяного ужаса прокатилась по моему телу. Впервые в жизни я понял на практике смысл расхожего выражения «волосы встали дыбом».

— Эй! — каркнул я враз пересохшим горлом. — Эй! Ребенок!

Мальчик не обернулся — наверное, он бы и не смог во всех его неповоротливых одежках. Я прирос к месту и молча наблюдал, как «Чарли Чу-Чу» делает круг, снова обращая ребенка лицом ко мне.

— Мальчик! Ты… как ты здесь оказался? Где твои родители?

Сейчас ребенок был в пяти шагах от меня. Сдвинуться с места, протянуть руку… выдернуть пацана из вагонетки…

Мальчишка посмотрел на меня. Сквозь меня.

— Я маму жду, — печально сказал он.

Обычный детский голос, звенящий как колокольчик. И дикция немножко невнятная — как и положено у маленького ребенка, еще не освоившегося толком со связной речью.

…Вот сейчас…

«Чарли Чу-Чу» начал набирать скорость. Я дернулся вперед, но опоздал — воротник детского пальто, охваченный толстым шарфом, пронесло в сантиметрах от моих вытянутых пальцев, а на следующий круг паровозик зашел со скоростью, которую я в нем и не подозревал. Вагонетки прогромыхали мимо, раскачиваясь, рассыпая искры. Желтый шарик под крышей мелькнул смазанным пятном.

Я повернулся и бегом бросился к котельной. Там был рубильник, отключающий парк от электросети. Возможно — мелькнуло в голове — сменщик зачем-то включил, а я забыл проверить, и «Чарли Чу-Чу» ожил, сам по себе, где-то перемкнуло, а мама с сыном шли мимо… в три часа ночи, по безлюдному парку… Ключи в заледеневших пальцах никак не хотели лезть в скважину, над головой рявкнуло гудком, загремело: «тутух-тутух! тутух-тутух!» — по насыпи шел скорый…

Рубильник, как и положено, был в положении «выкл.» Но я все равно рванул его кверху, выждал секунду, дернул книзу, клик-щелк-клик — так передергивают винтовочный затвор. И прислушался. Тихо. Снаружи было тихо. И когда я вышел из двери котельной наружу, под мутный казенный свет фонаря, «Чарли Чу-Чу» смирно стоял на отполированных, блестящих, словно смазанных жиром, рельсах, снежные хлопья оседали на нем и не таяли, и никого не было ни в одной из вагонеток. И никаких следов на снегу, кроме моих.

Только из-под крыши первого вагончика, со львенком, вдруг выскользнул желтый веселый шарик и быстро пошел вверх, вверх, вверх.

6-е декабря.

Нам ведомо из снов, как нелегки

Беседы с мертвыми, как к нам они глухи -

К стыду и страху, к нашей тошноте

И к чувству, что ни — не те, не те.

Так школьный друг, убитый в дальних странах,

В дверях нас встретит, не дивясь, и в странном

Смешенье живости и замогильной стужи

Кивнет нам на подвал, где леденеют лужи.

По образованию я историк. И с архивами работать умею. А в архивах можно найти что угодно, если знать, что искать. Впрочем, нашел я не так уж много.

Раньше на месте парка была графская усадьба, и отсюда — буржуазная роскошь моей караулки с толстыми кирпичными стенами и личным санузлом: в незапамятные времена это был домик привратника. Фамильное кладбище, часовня и много чего еще были здесь же, неподалеку, но все было пущено под нож бульдозера при Советах, а вместо усадьбы заложен парк, место культурного отдыха трудящихся.

В семидесятые годы в парке орудовал маньяк. Было найдено несколько жертв, молодых женщин. Потом убийства прекратились. Возможно, маньяка поймали, возможно — ему просто надоело. Несчастный случай в парке развлечений — не в том, который сейчас рядом с котельной, в восьмидесятые здесь был другой луна-парк: пятилетний ребенок залез под карусель, и его убило опустившимся шатуном. Фотографии, слава Богу, нет — не знаю, что бы со мной стало, опознай я на фото своего ночного визави.

Обычная история обычного парка. Наверное, в любом городе, копнув на пару метров вглубь, наткнешься на чьи-то кости. А я еще и обрадовался найденному в архивах. Призраки? Это же прекрасно! Это так волнительно! В нашем плоском, лишенном магии мире не так уж часто сталкиваешься с мистикой! Настоящий замок с привидениями!

Я был молодой дурак, читал слишком много фэнтези.

…Когда истощился запас стихов, затверженных наизусть (переписывать по третьему кругу становится неинтересно), я все-таки заснул, под бормотание приемничка на подоконнике.

Мне приснился сон, как всегда, цветной, с сюжетом и звуком — говорят, такие сны есть признак шизофрении, да и пусть, я привык. Мне снилось, что я нахожусь в месте, почему-то называемом Полустанок, и это место действительно похоже на небольшую станцию с одним перроном и станционной гостиницей. И эта станция окружена непролазными болотами и сплошной стеной серого тумана, а поезд к перрону все никак не подают, а в гостинице веселятся и пьют мои друзья — Володя Кустов, убитый в Таджике, Эдька, выпавший с балкона на собственном дне рождения, Катя Синильченко, умершая от передоза; Хомяк, с которым мы копали под Старой Руссой и о котором вот уж года два я никаких вестей не слышал… А я хочу уехать, потому что есть одно очень важное и незаконченное дело, правда, я не помню, какое именно; и вот на перроне я ловлю какого-то человека в синей форме проводника и предлагаю ему денег, много денег. Проводник смеется надо мной: деньги мне не нужны, говорит он, ты заплатишь, но не деньгами. А чем? Временем, отвечает он… Хорошо, я заплачу, но мне нужно вырваться с Полустанка, очень нужно, меня не должно здесь быть — скажи, как уйти? Человек в форме показывает куда-то в туман, и я вижу вереницу фигур в черных рясах, скользящих по топи, не оставляющих следа на болотной жиже. Вот, говорит проводник, видишь? Уйдешь, когда сможешь так, как они…

Просыпаюсь рывком, с бешено колотящимся сердцем. Ощущение, что куда-то не успел, и нужно срочно бежать, иначе — беда.

В окне ни черта не видно: минус двадцать два, стекла красиво расписаны цветами от Деда Мороза. Натягиваю теплый армейский бушлат с колючим воротником и армейскую ушанку, выхожу из сторожки, иду к «объекту», ускоряя шаг. Метрах в тридцати от ветхого заборчика «луна-парка» перехожу на бег, видя странных очертаний пятно перед каруселью «веселый осьминог» и понимая — не успел, опоздал, беда.

Человек лежит ничком, почти упираясь головой в копыто бетонного бегемотика. В парке развлечений таких бегемотиков четыре, все одеты в золоченые шлемы и красные мундиры пожарных. Один держит топорик, другой — наконечник брандспойта, похожий на дубинку, третий — короткий багор и четвертый стоит просто так, оперев правое копыто на бетонный шар размером с футбольный мяч. Вот возле этого четвертого и лежит тело, при жизни, видимо, бывшее бомжом. Оно выглядит странно плоским, на метр вокруг него снег ярко-красного цвета, и даже шар под ногой у бегемотика красно-бурый. Я еще успеваю зачем-то взять его за вывернутую кисть, еще чуть теплую (и поразиться, как мягко сгибается рука — словно резиновая), успеваю заметить белый осколок кости, прорвавший грязную штанину на левой голени, после чего выпитый кофе и полупереваренные сухари извергаются из меня бурым фонтаном прямо на убитого.

Странно, но никакого страха нет, рвота — реакция чисто физиологического отвращения. Когда она стихает, возвращаюсь бегом в сторожку. Мозг отключился, голова кристально ясная. Никаких сторонних мыслей, двигаюсь «на автопилоте». На автомате же засекаю время: три ноль пять. Снимаю трубку допотопного телефона.

— Рамзан? Это Рыжий, с котельной. У нас беда. Здесь труп.

…Рамзан приехал буквально через десять минут, с ним были двое «быков». Выйдя из машины, первым делом чеченец двинул мне в зубы.

— Что ты, ахренел савсэм, да?! По телефону про труп, да?! Что, где, показывай давай, сторож, билят!

Однако, увидев лежащее на площадке, уже основательно прихваченное морозом тело, Рамзан притих и побледнел. Что-то бормоча на своем языке, он походил кругом, потрогал тело носком ботинка, покрутил головой, повернулся ко мне, и я с изумлением увидел на его хищной роже кривую ухмылку:

— Э, слюшай, а ты зверь! Маньяк, в натуре! Крышу сорвало, да? Только, э, под конец не удержался, стравил. Это бывает, от перевозбуждения, я сам видел. А такой тихий с виду!

«Да что он несет?» — панически подумал я. — «Он что, думает, это моих рук дело?!» Рамзан говорил что-то еще, восхищенно цокая языком. А я только сейчас с ужасом понял, что тяжелая стальная дубинка, машинально прихваченная мной, когда я выскочил из караулки, до сих пор свисает на ремне с моего запястья. И то, что осталось от черепной коробки покойника, выглядит именно так, как должны выглядеть повреждения от такого вот, тупого, тяжелого, ударно-дробящего.

— Это… — просипел я. — Рамзан, нет… Это не я его…

— Да ладно! — отмахнулся тот. — Расскажи кому другому! Маладэц, да. Так и надо. Главное, не испугался, Рамзану позвонил, не ментам — маладэц! Только, знаешь, ти напачкал — надо прибрать за собой.

— Это не я, клянусь!

— Да меня не эбёт, билят, ты, не ты! А кто, если не ты? Я, что ли?! Или вот этот бегемот?! Все, давай, мозги не трахай, да. Вот что: звони своему сменщику, и приберитесь тут живо. Э, ладно. Сам позвоню.

Он снял с пояса «Дельту», сделал звонок и, обращая на меня не больше внимания, чем на порхающие в воздухе снежинки, пошагал обратно к машине, рядом с которой топтались на морозе «быки».

Когда приехал Серега, на часах было 3:48. Поняв, что от него хотят, Серега начал было отмазываться — в ответ Рамзан только хмыкнул и многозначительно сдвинул полу кожанки, показав черную кобуру. Серега скис и взялся за дело. Мы управились быстро, так, как если бы все было не впервой. Тогда-то я и понял, зачем Рамзану газовая котельная старого типа, с топкой-мусоросжигателем. Красное пятно на снегу исчезло, перекопанное и разбросанное по окрестным сугробам; бетонный шар под копытом бегемотика щедро облили хлоркой.

Рамзан, запершись в «ауди», слушал музыку, «быки» курили, часто сплевывая на снег, и обсуждали какого-то Рафика, который вконец оборзел. Потом я сказал Рамзану:

— Рамзан, я увольняюсь отсюда нахрен.

— Куда ты теперь уволишься, нахрен, — ощерился Рамзан. — Кто тебя, нахрен, отпустит, а? Сиди, Маньяк, сторожи. На вот, премия вам с Серегой. Бабе своей джинсы вареные купишь, себе кожан купи, чё ходишь, как лох.

Он достал из кармана кожанки комок долларовых купюр, швырнул, не считая, на стол и уехал вместе со своими бандитами. За окном занимался рассвет.

Серега старался на меня не смотреть. Я достал водку из тумбочки и молча налил нам обоим «с горкой». Водка была теплой и скверной, но мы пили ее как воду, не закусывая и не морщась. Пальцы дрожали, и я слышал, как Серега мелко стучит зубами о стекло.

25-е декабря.

Шла оттепель, и падал с высоты

Свирепый ветр. Трещал в тумане лед.

Озябшая весна стояла у ворот,

Под влажным светом звезд, в разбухшей глине,

К трескучей, жадно стонущей трясине,

Из тростников, волнуемых темно,

Слепая тень сошла и канула на дно.

Около полуночи позвонил Рамзан.

— Зда-арово, Маньяк… — протянул он. По голосу я понял, что хозяин сильно пьян. — Как там, все харашо? Больше никого не убил, э? Хе-хе… Значит, ты мине сауну натопи, да… Я попозже с девочками подъеду… Все, давай, трудись…

Я положил трубку.

Рождество порадовало оттепелью, парк снова был черный, страшный, залитый по щиколотку ледяной водой. Порывистый ветер рвал голые кроны деревьев, в путанице ветвей барахталась молодая луна. То и дело оскальзываясь, я добрел до котельной, пощелкал рубильниками, запуская ТЭНы, включил воду в бассейне и поскорее ушел — в такую погоду замечательно сидеть рядом с котлом, наслаждаясь идущим из топки сухим вулканическим теплом, но я не мог. С той ночи в гудящих, как осиный рой, красно-синих языках злого газового пламени мне то и дело виделось изуродованное тело, обугленное, рассыпающееся прахом. Я вернулся в караулку и выпил смородиновой «авроры» из жестяной баночки, чокнувшись с зеркалом.

— С рождеством, что ли, — сказал я своему отражению. И закусил водку плавленым сырком.

Из облупившегося зеркала, висящего над тумбочкой, на меня смотрели такие же тусклые равнодушные глаза, которые давным-давно, целых два месяца тому, неприятно удивили меня во внешности моего сменщика. Впрочем, это ничего. Это просто от недосыпания. Надо выспаться как следует, и все будет хорошо.

Убирая ополовиненную баночку «авроры», я нащупал в тумбочке что-то твердое, картонное, плоское. Вытянув на свет пыльную бухгалтерскую книгу с ярлычком «Учет входящих», посмотрел на нее с кривой усмешкой и небрежно бросил на стол. В последнее время мне не требовалось никаких специальных мер, чтобы не спать до утра. Скорее наоборот — нужны были средства, чтоб заснуть.

По старой дружбе я затоварился галоперидолом в аптеке, где раньше работал грузчиком. «Колеса» плохо сочетались с водкой, но без них было еще хуже — я мог не спать два-три дня кряду, и тогда с недосыпу начинала мерещиться разная дрянь. Я начинал видеть несуществующих людей, слышать чьи-то длинные и вроде бы вполне связные, но совершенно сюрреалистические беседы, а реальные звуки и цвета становились невыносимо резкими и раздражающими.

Хотя вообще-то в том, чтобы подолгу не спать, была своя польза. Наш третий сменщик куда-то пропал, и его дежурства Рамзан раскидал на нас с Серегой. Его зарплату — тоже. Я совсем забросил учебу, взял «академку», зато получал теперь вполне приличные деньги.

В час тридцать я проверил сауну. Банька протопилась в самый раз, маленький бассейн был полон. Оставалось ждать хозяина, который мог приехать через четверть часа, а мог и не приехать вовсе, такое тоже случалось. И я вновь побрел в опостылевший домик привратника, но на полпути заметил в глубине аллеи знакомую фигуру и радостно побежал навстречу, шлепая берцами по лужам, потому что это же была Наташка, а Наташка — это хорошо.

— Слушай, как здорово, что ты пришла! — закричал я за десять шагов. — Первая хорошая новость за сегодняшний день! Привет, солнц!

— Привет, — она улыбалась. Приподнявшись на цыпочки, чмокнула меня в щеку. Губы были холодные.

— И как ты ночью через парк ходить не боишься, диву даюсь. А вдруг тут какой-нибудь маньяк притаился, а тут ты, такая красивая и, что характерно, одинокая! Кстати, прекрасно выглядишь, — я ничуть не кривил душой, Наташка и впрямь смотрелась весьма элегантно. Длинное кожаное пальто, красный шарф и легкомысленный беретик. — Только, э, что-то ты не по погоде одета. Замерзла небось?

— Ничего, у меня свитер теплый, а маньяков я не боюсь. Так соскучилась по тебе, что вот не утерпела, решила сегодня прийти. А ты по мне скучал?

— Очень. Риали-риали. Ну что, пойдем ко мне в теплый домик?

— Приглашаешь?

— Естес-сно, приглашаю. Мой дом — твой дом. Только угостить нечем, ты прости. Блин, знать бы, что придешь, я б подсуетился. А так только кофе, зато горячий и сладкий. Или водка. Хочешь водки?

— Да ну тебя. Знаешь ведь, я не пью. А ты, кстати, пил, от тебя пахнет. Фу.

Наташка скорчила смешную гримаску. Я хотел было объяснить, что это самый-самый последний раз, и это я просто устал очень, и больше никогда... Меня перебил автомобильный гудок от сторожки — резкий, прерывистый, нетерпеливый.

— Черт. Черт-черт-черт. Твою мать, ну как же некстати, а?..

— Что такое? Опять твой Рамзан? — лицо у Наташи застыло.

— Да он такой же мой, как твой. Принесла нелегкая в бане париться. Что б ему задержаться хоть на часок… Еще и девок с собой, наверно, притащил, пьяные все, поди… тоже мне, правоверный… Достал он меня по самое не могу, чесслово. Видеть его не хочу, а уволиться никак, не дает, сволочь… Слушай, солнц, ты прости меня, пожалуйста, но раз такое дело…

— Мне уйти?

Я не хотел показывать Наташку чеченцу. Не знаю, может быть, ничего страшного и не случилось бы. Но почему-то от одной мысли о том, что мой наниматель увидит Наташку, у меня сводило челюсти. Нет. Нельзя.

В сторожку я вернулся один.

Рамзан стоял у двери, недовольно накручивая на пальце брелок с ключами от «ауди».

— Где шлялся, а? — буркнул он вместо приветствия. — Сауна готова?

— Гулял. Сауна готова, — в той же тональности ответил я. — Вот ключи. Отдыхайте.

Рамзан искоса глянул на меня, поиграл желваками на небритой физиономии. Он был «при полном параде» — черное кашемировое пальто, лакированные ботинки, золотые «гайки» на пальцах, толстая золотая цепь выглядывает из ворота расстегнутой черной рубашки — не вполне трезв, но на ногах стоял твердо. А вот спутница его, молодая, фигуристая пергидрольная блондинка с внешностью дорогой проститутки, нетрезва была от слова «совсем». Ерзала на переднем сиденье «ауди», задрав обтянутые нейлоном коленки выше «торпеды», и за спиной Рамзана пьяно пыталась строить мне глазки.

— Ты смотри у меня, — недобро сказал наконец Рамзан. — Борзеть не вздумай. Чтоб я тебя до утра не видел и не слышал. За машиной присмотри.

— Не увидите и не услышите, — твердо пообещал я.

Он забрал свою девку, которая тут же повисла на нем, как раненый боец на санитарке, запер машину и пошел к котельной. А я включил приемник и поставил чайник. И ближайшие полтора часа просто сидел, заедая сухарями крепкий сладкий кофе, слушая отечественную попсу и с тоской глядя в зарешеченное окно. За окном качались черные деревья и завывал сырой оттепельный ветер.

Три часа ночи. Волчья стража. В приемничке Наташа Королева пела про желтые тюльпаны. Я засыпал в кружку новую порцию «Нескафе».

Со стороны котельной хлопнул выстрел. Потом еще один. И еще. А потом я услышал крик. Он длился и длился, жуткий, истошный вопль, не верилось, что в человеческих легких может хватать воздуха на такой долгий крик, и оборвался на самой высокой ноте.

Я аккуратно, не просыпав ни крупинки, положил в кружку три чайных ложки сахара и залил кипятком. Не торопясь, допил кофе и дослушал Алену Апину, «Узелки». И только потом пошел смотреть.

Рамзана я нашел между каруселью с кабинками-гусями и заколоченным павильоном пневматического тира. Он лежал навзничь, одетый только в рубашку и брюки, босой, и вид у него был… как у газеты, которую тщательно скомкали, а потом небрежно расправили. В стороне валялся плоский ТТ. А у павильона с тиром стоял бетонный бегемотик, прижимая к красному пожарному мундиру красный багор, и на добродушной бегемотьей морде виднелась небольшая выщербина, будто кто-то с размаху ковырнул его арматуриной.

Спутницу Рамзана я искал чуть дольше. В предбаннике висело черное кашемировое пальто и валялась небрежно разбросанная женская одежда, на длинном столе стояла ополовиненная литруха «мартини» и остатки закуски, но женщины не было. В бассейне ее не было тоже, а толстую деревянную дверь сауны я так и не смог открыть, как ни рвал ручку. Возможно, дерево разбухло от воды?

Я пошел за ломиком, и тут за моей спиной дверь распахнулась сама с таким звуком, словно кто-то пнул ее ногой. И, да, рамзанова девица была там. Температура в сауне была градусов под двести, пар, поваливший в предбанник, вкусно пахнул вареными сардельками. Смотреть подробности я не стал.

Как все случилось? Сначала они сидели за столом, ели и пили. Наверное, Рамзан трахнул ее разок-другой прямо в предбаннике, на лавке, а то и на столе. Потом отправил девицу в сауну, обещая вскоре присоединиться… Потом, должно быть, он, как я только что, хрипя и матерясь, рвал заклинившую дверь сауны снаружи, а она билась изнутри всем телом и кричала, как может кричать человек, которого варят заживо. А потом? Что он увидел такого, что заставило его выскочить на мороз полуголым, бросив ботинки и пальто, но схватив пистолет? Почему он бежал не к освещенной сторожке, не к машине, что было бы логичнее всего, а бросился в лабиринт мертвых механизмов? От чего он пытался убежать, в кого стрелял?

И что теперь делать мне?

Я был странно спокоен, словно все это происходило не со мной, восприятие как будто приморозили новокаином. Сознание работало спокойно и равномерно, отбрасывая негодные варианты. Так. Ментам звонить нельзя. Если смерть проститутки еще можно свалить на несчастный случай или на взбесившегося пьяного Рамзана, то самого Рамзана повесят на меня, к бабке не ходи — был мотив, была возможность. Звонить подельникам Рамзана? Еще хуже. Меня просто положат рядом, даже разбираться не станут. Да я и телефонов ничьих, кроме Рамзана, не знал. В бега? Найдут. Не милиция, так диаспора. Что остается?

Остается старая добрая газовая топка, гудящая, как пчелиный улей.

И еще машину нужно куда-нибудь перегнать. Сделать вид, что Рамзана здесь вовсе не было. Водить я не умею. А Серега — умеет. Он должен помочь. Нужно срочно сделать звонок.

…В караулке за столом сидела Наташка и листала «Учет входящих».

— Наташа?! Почему ты… здесь…

— Я погуляла и вернулась, — улыбнулась она, поднимая на меня глаза. — Совсем замерзла, даже свитер не греет. Еще и поскользнулась на этом гололеде проклятом, вот, все пальто извазюкала, представляешь?

— Тебе сейчас нельзя… не надо… — слова застревали в горле колючим комком.

— Что нельзя? Опять Рамзан твой? Да плюнь ты на него. Иди ко мне.

— Наташенька, солнышко, только не сейчас. Прошу тебя. Мне нужно позвонить… срочно… а ты…

— Ой, да телефон все равно не работает. И Рамзан твой нам больше не помешает, — безмятежно улыбнулась Наташа. — Никогда-никогда.

…И весь накопленный за много ночей ужас, до поры забитый в дальний угол сознания самоконтролем, водкой и галоперидолом, обрушился на меня лавиной. Я смотрел на ярко-красный наташкин шарф, который на самом деле когда-то был белым — несколько пятнышек ближе к воротнику так и остались белыми. А Наташка смотрела на меня и улыбалась. И во всем мире оставался только ее голос:

— Я и не знала, что ты любишь стихи. А я тоже очень люблю. Вот это Ахматова, да? А это Есенин, «Черный человек», мы его в школе проходили. А это? «Нынче ветрено и волны с перехлестом, скоро осень, все изменится в округе…»

— Это Бродский. В ваше время его еще не читали.

— А вот это Маяковский, да? «И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать; надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…»

— Да. Маяковский.

— Открой дверь, пожалуйста! Там Ромка пришел!

Двигаясь плавно, как во сне, я толкнул дверь. На пороге стоял пухлый мальчишка лет четырех. Хотя нет, не четырех — пяти. В статье писали, пять.

— Можно? — спросил он, не перешагивая порог.

— Можно, — покорно сказал я.

— Это Ромка, — сказала Наташка, и маленький Ромка вошел. — Рома, это дядя Олег, познакомься. Олежа, это Ромик. Он славный, правда?

— Здлавствуйте, дядя Олег, — серьезно сказал Ромка, стягивая с себя шапку. — У вас жайко. А злой дядька в пожайного Гошку стлелял. Тли лаза.

— Он больше не будет, — пообещала Наташа. — Гоша его наказал, правда? Олег, почему ты улыбаешься?

— Да так, подумал кое о чем, — улыбка и в самом деле растянула мои губы, широкая счастливая улыбка человека, нашедшего верный, отличный выход.

Не нужно звонить Сереге, думал я. Не нужно таскать тела к газовой топке. Ничего не нужно. Нужно просто вернуться в «луна-парк» и подобрать пистолет Рамзана. И все будет хорошо. Мы с Наташкой сможем видеться гораздо чаще, и я в конце концов, наверное, привыкну к тонкой красной щели на ее горле, оставленной ножом того маньяка в семидесятых. И к ее элегантному кожаному пальто, покрытому грязными разводами на левом боку, там, где тело лежало на мокрой земле, к темным волосам, в которых засохла дорожная грязь. Может, я даже привыкну к Ромкиному затылку, разнесенному карусельным шатуном, ну или просто попрошу его не снимать шапку. А может быть, там ничего этого и вовсе не будет. И уж точно не будет ментов. И бандитов. И я отосплюсь, наконец.

— Олег, а вот это чье? — спросила Наташа.

Неважно, кто они. К нам свет не достигает

Их тайного жилья, но каждый день и час,

Безмолвные, снуют они меж нас:

В игре миров иль в пешками до срока

Рожденных фавнах и единорогах, -

А кто убил балканского царя?

Кто гасит жизнь одну, другую жжет зазря?

— Набоков. «Бледное пламя».

— Какие прекрасные стихи. Это о нас?

— Да, — ответил я, глядя в ее глаза и думая о пистолете. — Это о нас.