Тихий час после бури (гет)

Воздух в Большом зале всё ещё был густым от пыли, пепла и сладковатого запаха крови и магии. Шум постепенно стихал, превращаясь из оглушительного рёва в гул приглушённых разговоров, сдавленных рыданий и тихих слов утешения. Победа. Это слово витало повсюду, но пока что оно было колючим и тяжёлым, как надгробный камень. Оно не приносило радости, лишь оглушающую, всепоглощающую усталость.

Гарри стоял у подножия возвышения, где всего час назад лежало тело Волдеморта. Он смотрел на свои руки, испачканные сажей и кровью, и ничего не чувствовал. Казалось, все эмоции были выжжены из него за последние сутки. Он видел, как мистер и миссис Уизли, бледные как смерть, окружили своих детей, как Макгонагалл, прямая как всегда, но с дрожащим подбородком, отдавала тихие распоряжения, как Кингсли Шеклболт уже взял на себя роль лидера, организуя помощь раненым и… уборку тел.

Он не мог больше на это смотреть. Ноги сами понесли его прочь, через зал, заваленный обломками и усеянный спящими или просто оцепеневшими людьми. Его не останавливали. На него смотрели с благоговением, с жалостью, с пустотой. Он избегал этих взглядов.

Ему нужно было найти их. Рона и Гермиону. Убедиться, что они живы, что они целы, что этот кошмар не забрал их у него.

Рона он увидел первым. Тот сидел на полу, прислонившись к стене, и его рыжая голова была склонена на плечо Джорджа. Оба молчали. На лице Джорджа была такая бездонная боль, что Гарри остановился, не решаясь подойти. Фред. Мысль об этом была новой раной, свежей и ужасающе глубокой. Он видел, как плечо Джорджа слегка подрагивало, а Рон впился пальцами в его рубашку, словно боялся, что и его брат вот-вот исчезнет. Гарри развернулся и тихо отошёл. Сейчас он был им не нужен. Их горе было своим, особенным, семейным.

И тогда его взгляд упал на неё.

Гермиона сила одна на каменной скамье у разрушенной стены, в тени от огромной балки. Она подтянула колени к груди, обхватив их руками, и казалась такой маленькой и хрупкой, что сердце Гарри сжалось. Её густые каштановые волосы были спутаны и покрыты белой известковой пылью, на щеке алела царапина, а платье было порвано в нескольких местах.

Он подошёл молча и опустился рядом, так что их плечи едва соприкоснулись. Она не вздрогнула, не обернулась. Она просто смотрела в пустоту, на трещину в полу, и в её карих глазах, обычно таких живых и умных, теперь была пустота, зеркально отражающая его собственную.

Они сидели так несколько минут, может, час. Время потеряло смысл. Шум вокруг окончательно стих, сменившись звенящей, давящей тишиной.

— Всё кончено, — наконец прошептала Гермиона. Её голос был хриплым от дыма и криков.

— Да, — ответил Гарри. Это было всё, что он мог сказать.

Он осторожно, почти боясь её спугнуть, протянул руку и накрыл её ладонью её пальцы, сведённые судорогой на коленях. Она холодно дрожала.

При его прикосновении она наконец пошевелилась. Медленно, будто сквозь толщу воды, она повернула голову и посмотрела на него. И в её взгляде что-то дрогнуло. Пустота стала наполняться болью, страхом, а потом таким бесконечным облегчением, что у Гарри перехватило дыхание.

— Гарри, — её голос сорвался на полуслове, и слёзы, которые она, должно быть, сдерживала всё это время, хлынули по её грязным щекам беззвучными потоками.

Он не стал ничего говорить. Не было слов, которые могли бы что-то значить в эту минуту. Он просто разжал её пальцы и вплёл их в свои, сжал её ладонь, чувствуя, как крошечные царапины на её коже цепляются за его загрубевшие пальцы. Она не отнимала руки, а сжала его в ответ с силой, которой он от неё не ожидал, словно боялась, что его унесёт ветром.

— Я думала… когда ты пошёл в Лес… — она попыталась сказать, но слова тонули в рыданиях. — Мы видели, как тебя принёс… как тот великан… а ты не двигался…

— Я знаю, — прошептал он, притягивая её к себе. — Я видел. Я видел, как ты… Я слышал, как ты кричала.

Он закрыл глаза, и перед ним снова встала ужасающая картина: она, бьющаяся в истерике, когда её пытались удержать, её душераздирающие крики, когда все решили, что он мёртв. Эта картина причиняла ему почти физическую боль.

Она позволила ему привлечь себя, и её голова упала ему на плечо. Слёзы текли по его шее, горячие и солёные, смывая частички грязи и пепла. Он чувствовал, как всё её тело сотрясают беззвучные рыдания. Он обнял её крепче, прижимая к себе, зарывая лицо в её спутанные волосы, вдыхая запах дыма, пыли и что-то неуловимо-сладкое, чисто её, запах, который он всегда ассоциировал с безопасностью, с домом, с «не одному».

Они сидели так, застывшие в своём маленьком мире, единственном островке в море горя и разрушения. Её слёзы постепенно иссякли, сменившись глубокой, прерывистой дрожью.

— Ты дрожишь, — заметил он тихо.

— Не могу остановиться, — она всхлипнула. — Всё внутри… всё ещё дрожит.

Он снял с себя свой собственный разорванный и грязный плащ и накинул его на её плечи, хотя сам едва ли не замерзал. Плащ пах огнём и потом, но она лишь плотнее закуталась в него и прижалась к нему сильнее.

— Как ты это сделал? — спросила она, наконец найдя в себе силы оторвать голову от его плеча и посмотреть ему в лицо. Её глаза, красные от слёз, изучали его, выискивая новые шрамы, новые следы боли. — Как ты выжил? Снова?

Он покачал головой. Объяснять про крестраж в нём самом, про жертвенную защиту, про хитрость Старшей Палочки… это было слишком сложно, слишком странно и нереально для этого момента.

— Потом, — пообещал он. — Я всё расскажу. Потом. Сейчас… сейчас я просто хочу сидеть здесь. С тобой.

Она кивнула, понимающе. Ей тоже не нужны были объяснения. Ей нужна была тишина. И его присутствие.

— Рон? — спросил Гарри.

— С Джорджем, — она кивнула в ту сторону, где они сидели. — Им нужно побыть вместе. Я… я не смогла там остаться. От их молчания становилось ещё больнее.

Он снова кивнул. Он понимал.

Гермиона опустила взгляд на их сплетённые пальцы, как будто впервые замечая, что они всё ещё держатся за руки. Она не отнимала свою. Наоборот, её большой палец неуверенно, почти робко провёл по его костяшкам.

— Всё это время, — начала она снова, голос её окреп, но всё ещё был тихим, приглушённым, — весь этот год… я только и думала о том, чтобы это закончилось. Чтобы мы просто выжили. А теперь… я не знаю, что делать дальше. Куда идти. Что чувствовать.

— Я знаю, — повторил он. Это было единственное, что он мог сказать. Он чувствовал то же самое. Огромная, всепоглощающая цель, которая вела его всю жизнь, вдруг исчезла, оставив после себя лишь выжженную пустыню. И он стоял на краю этой пустыни, не зная, куда сделать первый шаг.

— Мы свободны, Гарри, — она сказала это словно заклинание, как будто проверяя, каково это — произнести его вслух.

— Свободны, — он эхом отозвался на её слова. Звучало это пока что пусто.

Она посмотрела на него, и в её глазах затеплился какой-то новый огонёк, слабый, но живой.

— Ты больше не мальчик-который-выжил, — прошептала она. — Ты просто… Гарри.

Он замер, осознавая глубину этих слов. Она была права. Проклятие снято. Клеймо, которое он нёс с младенчества, наконец-то исчезло. Он был просто он. Израненный, уставший, пустой, но свободный человек.

— Просто Гарри, — он попробовал улыбнуться, но получилось скорее гримаса. — Звучит… странно.

— Для меня нет, — она ответила сразу, без колебаний. — Для меня ты всегда был просто Гарри.

И в этих простых словах было столько верности, столько силы и такой глубины, что в его груди что-то перевернулось. Он смотрел на неё — на её размытое слезами лицо, на умные, добрые глаза, на упрямый подбородок. Он вспомнил каждую жертву, которую она принесла ради него: стёрла память родителям, неделями жила в палатке в страхе и холоде, терпела пытки Беллатрисы. Всё ради него. Не ради легенды, не ради «мальчика-который-выжил», а ради него. Просто Гарри.

Бездумно, повинуясь внезапному порыву, он поднял свободную руку и коснулся её щеки, смахивая пальцем влажную полосу от слезы. Кожа под его пальцами была удивительно мягкой, несмотря на грязь и царапины.

Она замерла, её глаза расширились, но она не отстранилась. Её дыхание замерло на губах.

— Гермиона… — его собственный голос прозвучал хрипло и непривычно тихо. — Если бы не ты… я бы не…

— Тсс, — она перебила его, положив свою руку поверх его, прижимая его ладонь к своей щеке. — Не надо. Не сейчас. Не благодари меня. Пожалуйста.

Он видел в её глазах ту же боль, что и у него. Благодарность была ещё одним напоминанием о том, через что им пришлось пройти. О той цене, что они заплатили.

Он не стал благодарить. Вместо этого он наклонился. Медленно, давая ей время отстраниться, оттолкнуть его, если она захочет. Но она не двигалась. Она смотрела ему в глаза, и её взгляд был полон такого доверия, такой надежды, что у него сжалось горло.

Он коснулся её губ своими.

Это был не страстный, не требовательный поцелуй. Он был робким, почти невесомым, как дуновение ветра. Это было прикосновение, проверка, вопрос. Ответ ли это на все невысказанные слова, которые копились годами? Или это просто попытка двух израненных душ найти друг в друге утешение?

Но когда её губы ответили ему — такие же мягкие, тёплые и солёные от слёз, — вопрос исчез. Это было просто… правильно. Так же естественно, как дышать. Как держать её за руку. Как знать, что она всегда будет рядом.

Он оторвался, и они застыли, лоб касаясь лба, дыхание смешиваясь в одно целое. Её глаза были закрыты, на ресницах дрожали крошечные капельки.

— Я так долго… — начала она, но не закончила.

— Я тоже, — он понял её без слов. Потому что он тоже чувствовал это. Все эти годы, все эти намёки, все эти взгляды, полные заботы и страха, которые значили гораздо больше, чем просто дружба. Они просто были слишком заняты войной, чтобы это заметить. — Я просто… я не понимал.

— Теперь понимаешь? — она прошептала, и в её голосе послышались нотки её старой, привычной решимости, смешанной с новой, хрупкой уязвимостью.

— Да, — он выдохнул, и это было самым лёгким признанием в его жизни. Гораздо более лёгким, чем сражение с Василиском или драконом. — Теперь понимаю.

Он снова поцеловал её. Уже не так робко, а с чувством облегчения, с чувством, что какая-то последняя часть пазла наконец встала на своё место в его разбитой душе. Она ответила ему с той же страстью, вцепившись пальцами в его волосы, притягивая его ближе, как будто боялась, что его может забрать какая-нибудь тёмная сила.

Когда они снова разомкнулись, чтобы перевести дыхание, в Зале уже почти никого не осталось. Рассвет, который они когда-то ждали в палатке умирающей надеждой, наконец занялся, пробиваясь сквозь разрушенные витражи и развеивая мрак длиннейшей ночи в их жизни. Бледные розовые лучи упали на её лицо, и она показалась ему самой прекрасной вещью, которую он когда-либо видел.

— Что теперь? — спросила она, глядя на него, и в её глазах уже не было потерянности, а лишь вопрос и доверие к его ответу.

Гарри оглядел разрушенный зал, тела, укрытые простынями, спящих в изнеможении людей. Боль была ещё слишком острой, раны — слишком свежими. Но сквозь эту боль пробивался первый, крошечный росток чего-то нового.

— Теперь мы живём, Гермиона, — сказал он твёрдо, сжимая её руку. — Мы просто живём. Вместе.

Она улыбнулась сквозь слёзы. Это была маленькая, дрожащая улыбка, но это была настоящая улыбка. Первая улыбка в новом мире.

— Вместе, — согласилась она.

И когда первые лучи солнца окончательно разогнали тьму, они сидели рядом, держась за руки, не произнося больше ни слова. Им не нужно было слов. Буря закончилась. Впереди был долгий путь восстановления, скорби и исцеления. Но теперь им предстояло пройти его вместе. И этого было достаточно. Это было начало.