Кодекс «Фонтана» (гет)

Воспоминание настигает меня всегда не вовремя. Не перед сном, а вот здесь, в пыльном полумраке гигантского ангара, пахнущего соляркой, порохом и потом. Закрываю глаза — и вижу не это убогое убежище с десятками таких же, как я, потерянных душ, а нашу с Лизой кухню. Утро. Солнечный луч на скатерти в горошек, аромат свежего кофе и ее смех, легкий, как шелест страниц. Она что-то рассказывает, а я смотрю на ее живые, сияющие глаза и думаю, что мне двадцать один, и я самый счастливый человек на свете. Это было всего полгода назад. До того, как врачи вынесли приговор: рак. До того, как счет из клиники превратился в заоблачную, невообразимую цифру. До того, как единственным выходом стал этот контракт. В этом мире есть железное правило: не служил — идешь служить. Отслужил — идешь на войну. Выбора не было. Только быстрые, грязные деньги или медленная, мучительная смерть там, дома. Я выбрал деньги. Для нее.

Тяжелый вздох, и реальность возвращается бумерангом. Гул голосов, лязг оружия, приглушенные команды. Я сижу на ящике из-под патронов в углу этого ада, заложив уши от недавнего близкого разрыва, и механически пересчитываю наличность. Двадцать четыре доллара. Смехотворная сумма. Почти все, что осталось от оплаты за какую-то тупую шутку, которую я ляпнул мрачному подполковнику, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. И четыре минометных выстрела, купленных за гроши у спекулянта у входа в ангар. Вся моя экипировка на сегодня. Вся моя надежда.

Нас было трое. Не команда, не братья по оружию — просто три одинокие фигуры, которых свела судьба вместе на этом клочке выжженной земли. Рядом копошились двое других таких же — наемники, контрактники, искатели приключений с душой самоубийц, у каждого своья война. Наша цель — «Фонтан». Не точка на карте, а сердце этого ада, перекресток всех путей, место, где стирались в кровавую пыль целые взводы. Те, против кого мы воюем, — фанатики, что убивают всех на своем пути ради клочка территории. Они не брали пленных.

— По коням, — хрипло бросил я, вставляя в планшет последние координаты, и мы выдвинулись из относительной безопасности ангара в кромешный ад.

Мы заняли позицию в одном из немногих уцелевших четырехэтажных домов на подступах к площади. Стекла давно выбило, но я молотком ободрал остатки рамы на втором этаже — достаточно высоко, чтобы видеть, и не слишком, чтобы стать легкой мишенью. Решение остаться здесь было сиюминутным, инстинктивным. Усталость. Достал из рюкзака два драгоценных дрона. Не игрушки для съемки, а уродливые, заляпанные грязью коробки с шестью винтами и начиненной взрывчаткой парой гранат каждый. По двенадцать долларов за штуку. Наши «стрекозы». Дроны-камикадзе.

Первый, позывной «Барс», уже полз к «Фонтану», используя воронки и развалины как укрытие. Его силуэт на моем экране начал мерцать — значит, он вошел в зону захвата и активировал маячок. Второй, «Тихоня», замер у окна в соседней комнате, ведя наблюдение за подозрительными движениями на флангах.

В сумме у нас была целая стая из четырех таких смертоносных насекомых — еще два были у моего напарника на этажом выше.

Первой пришла она. «Вертушка». Боевой вертолет прошелся над площадью длинной очередью, высекая с тротуара фонтанчики пыли и осколков. Но «Барс» был не дурак — он юркнул в заранее отрытый окоп и затаился, зарывшись в землю по самую антенну.

Затишье было обманчивым. Вскоре на площадь, рыча дизелем, вкатило БТР. Из него высыпало четверо, прикрываясь дымовой завесой. Они двинулись к тому месту, где закопался «Барс». Я не раздумывая направил в их гущу первого дрона. Экран на мгновение погас, заполнившись белым шумом. Контакт. Но убил ли? Неясно.

Запустив второго дрона, я начал прочесывать площадь. Ничего. Они будто сквозь землю провалились. А «вертушка» все кружила над головами, ее тень накрывала нас как саван. Внезапно, отвлекшись на помехи, я не справился с управлением. Мой дрон, пища, врезался в хвостовой винт вертолета. На экране — сумасшедшая карусель, потом чернота. Но с земли донесся скрежещущий вопль металла и тревожный гул мотора, сбившегося с ритма. Я таки достал его.

Эйфория длилась недолго. Дроны кончились. И именно в этот момент до меня дошло: противник копался не где-то там, а вплотную к моему дому. Прямо под стенами.

Адреналин ударил в голову. Я сорвался с места, сломя голову понесясь вниз по лестнице. Выбил плечом остатки стекла в парадной и выкатился на улицу. Первые шаги по щебню показались вечностью.

И тут меня поймал в прицел прожектор БТР. Слепящий свет, и сразу — сухой, дробный стук крупнокалиберного пулемета. Пули свистели у виска, две шлепнулись мне в спину, отбросив вперед. Бронепластины взяли удар на себя, но будто кто-то молотком вдавил мне в легкие все двадцать четыре доллара. Я влетел обратно в тоже окно, отшатываясь от боли. Семь патронов в магазине, броня треснула, ствол — дешевый, люфтящий ствол.

Не останавливаясь, я перебежал все здание насквозь и выпрыгнул с другой стороны, снова через разбитое окно. БТР, к счастью, не было видно. Зато была она — когда-то хорошая, бронированная машина, теперь вся в вмятинах и подпалинах от осколков. Одна дверца висела на одной петле. Кажется, сама судьба. Ключ торчал в замке зажигания. Божья благодать. Я ввалился внутрь, рывком завел мотор и дал по газам, удирая от «Фонтана» что есть сил.

«Барс», как выяснилось по рации, уже был мертв. Где был второй напарник все это время — одному богу известно.

Я гнал несколько минут, пока не увидел в дымке своих — ребят, которых прижали к руинам плотным огнем. Подрулил к ним, крикнул, распахнув покореженную дверцу: —Пацаны, подвезти?!

В ответ донесся нечленораздельный вопль, полный такой чистой и первобытной паники, что у меня кровь стыла в жилах. Я не успел даже среагировать, понять. Из-за груды кирпича метрах в пятидесяти вышла фигура с длинной, неуклюжей трубой на плече.

РПГ.

Мир передо мной взорвался в огне и боли. Даже бронированное стекло не выдержало прямого попадания. Ударная волна перевернула машину на бок, отбросив меня на щебень. Я оказался пригвожденным к земле, с пробитым легким, с чувством, будто меня переехал каток. Я не мог пошевелить рукой, чтобы достать аптечку, только смотрел в задымленное небо, думая о том, что денег я так и не заработал.

Последнее, что я увидел, — это тени, приближающиеся ко мне, но не чтобы добить. Они просто остановились в отдалении. Один из них поднял автомат.

Последнее, что услышал, — короткую, сухую очередь.

И последнее, что почувствовал — не боль. А запах кофе на солнечной кухне.

Иногда мне кажется, что вся моя жизнь прошла в ожидании. Сначала я ждала родителей из командировки. Потом их машину у ворот дома. Но они не приехали. Никогда. Осталась я и бабушка, чьи руки пахли ванилью и теплом. Она стала всем. А потом и ее не стало. Год назад. Сердце просто остановилось во сне. И я осталась одна. Совершенно одна в этой огромной, безразличной вселенной.

А потом появился он. Мой двадцатиоднолетний ангел-хранитель, не с небес, а из соседнего подъезда. Он ворвался в мое одиночество с таким шумом и светом, что я наконец-то перестала чувствовать себя тенью. Он был моим солнцем. Мы мечтали о детях, о своей кофейне, о путешествиях. Каждое утро начиналось с его смеха на нашей кухне и запаха кофе. Это была настоящая, крепкая, счастливая жизнь. Та, о которой пишут в книгах.

А потом книги закончились, и начался медицинский триллер. Диагноз прозвучал как приговор. Рак. Счет из клиники был таким длинным, что цифры в нем казались абстрактными, нереальными. Как телефонный номер Бога, который никто не станет набирать.

И мой ангел нашел выход. Единственный в этом жестоком мире. «Я заключил контракт, Лиза. Это ненадолго. Это очень хорошие деньги. Они спасут тебя». Он говорил это, глядя мне прямо в глаза, и я видела в его взгляде не страх, а какую-то железную решимость. Закон был прост: не служил — идешь служить. Он ушел. Чтобы я жила.

Больница стала моей новой вселенной. Стерильной, холодной, пахнущей смертью. Химия выжигала из меня не только болезнь, но и все чувства, оставляя лишь тупую, фоновую боль и слабость. Единственным лекарством были его редкие, отрывистые сообщения, полные какой-то странной, игровой терминологии, которую я не понимала. «Дроны», «точки», «Фонтан»... Для меня это были просто знаки того, что он жив, что он думает обо мне. Я цеплялась за его слова, как за молитву. Я верила, что он мой талисман, что он вернется. Он же обещал.

Я лежала и смотрела в потолок, представляя его не в окопах, а где-то на полигоне, в учениях. Мой мозг отказывался рисовать ужасы. Только его улыбку.

Дверь в палату открылась. Но не медсестра с капельницей. Вошел незнакомый мужчина в строгой, не медицинской форме. Его лицо было каменным. В руках у него был планшет, но он казался ему таким тяжелым, что он едва его держал.

Я уже всё поняла. Еще до того, как он произнес первое слово. Весь воздух из комнаты ушел в одну секунду.

«Лиза... Мне поручено сообщить вам... Ваш супруг... погиб при выполнении боевой задачи. Он проявил мужество... Выражаем глубокие соболезнования...»

Он говорил еще минут пять. Что-то про дроны, про эвакуацию, про какой-то «Фонтан». Но я не слышала ни слова. Во мне рухнуло всё. Вся вселенная, которую он для меня строил. Весь смысл моей борьбы.

Он погиб. Ради меня. Чтобы заплатить за эти стены, за эту кровать, за эти лекарства, что теперь медленно, но верно меня все равно убивали.

Он умер. Значит, и мне незачем больше терпеть эту боль. Незачем бороться.

Вежливый мужчина что-то еще говорил, глядя на меня с жалостью. Я не реагировала. Просто смотрела в ту же точку на потолке. Он, помедлив, положил на тумбочку конверт. «Это... его личные вещи. И документы для подписи».

Когда дверь за ним закрылась, в палате воцарилась оглушительная тишина. Тишина после взрыва.

Я посмотрела на конверт. Потом на капельницу, у моей руки. На длинную иглу, подключенную к системе.

Мои движения были медленными, предельно точными. Ни страха, ни паники. Только абсолютная, леденящая ясность. Я отключила подачу лекарства. Моя рука не дрогнула. Я была слишком слаба, чтобы бороться за жизнь, но достаточно сильна, чтобы сделать этот последний, единственно верный выбор.

Он был моим ангелом-хранителем. Он ушел за меня в бой. И теперь он ждал меня. Я не могла заставить его ждать одного.

Я просто потянула… И наконец-то отпустила.

Меня зовут «Барс». Это мой позывной. Мое настоящее имя давно стерлось, как старая надпись на заброшенной стене. Оно никому не нужно. Как и я.

Меня все предали. Родители, которым я был обузой. Друзья, которые разбежались при первых же проблемах. Девушка, которая нашла кого-то побогаче. Они оставили после себя только вакуум, горький осадок и тихую, всепоглощающую ярость. Мир показал мне свое истинное лицо — равнодушное и жестокое. И я решил ответить ему тем же.

Война — это не про патриотизм или идеалы. Для меня это единственное место, где все честно. Здесь нет лицемерных улыбок и пустых обещаний. Есть только четкие правила: ты стреляешь, в тебя стреляют. Ты выживаешь или умираешь. А еще это самый быстрый способ доказать свою значимость. Пусть не любовь, пусть не уважение — но пусть это будет страх и признание твоей силы. Слава, выкованная в огне. И, конечно, деньги. Большие, быстрые, кровные деньги. Единственное, что не предает.

На получный аванс я купил себе добротную, тяжелую броню, которая сидела на мне как влитая, и отличный автомат с идеально начищенным стволом. Это были мои новые друзья, моя новая семья. Они не болтали лишнего и не предавали.

В этом аду я встретил двоих. Таких же, как я, но каких-то других. Один — молчаливый, замкнутый парень, которого все звали «Тихоня». Другой — парнишка лет двадцати с одним, с каким-то странным, нездешним огоньком в глазах. Он всегда смотрел куда-то вдаль, словно видел что-то за горизонтом этого ада. Говорили, он здесь ради больной жены. Сентиментальная чушь. Но он не ныл и стрелял метко. С ним можно было иметь дело.

Нас бросили на «Фонтан». Лобовое безумие. Но именно там крутятся самые большие деньги и самая громкая слава. Наш план был прост, как кулак: они двое засядут в четырехэтажке и будут работать дронами, а я под прикрытием их «стрекоз» поползу захватывать точку. Идеальная работа для того, кто, как я, жаждал оказаться в самом эпицентре драмы.

Я зарылся в грязный, сырой окоп на площади. Сверху заходил на бреющем полете вражеский вертолет, строча из пулемета. Пули свистели над самой головой, вгрызаясь в бруствер, но моя дорогая броня и глубина окопа давали иллюзию безопасности. Иллюзию контроля. На планшете я видел, как мой силуэт начал мерцать — точка захватывается. Чувство выполненного долга, адреналин — я был нужен. Я был частью машины, винтиком, без которого она не работала.

Потом приехало БТР. Из него повалили четверо. Они двигались ко мне, прикрываясь дымовой завесой. Я уже приготовился встречать их огнем, зная, что мой автомат не подведет. И тут над их головами взорвался наш дрон-камикадзе. Это был тот самый паренек, я уверен. Грохот оглушил, дым застил глаза. Они сбились в кучу, кто-то упал, кто-то закричал. Они были контужены, дезориентированы. Идеальный момент.

Я поднялся из окопа, чтобы добить их. Это был мой звездный час. Моя слава.

Но я недооценил их. Сквозь дым и звон в ушах один из них поднял ствол. Не для прицельной стрельбы, нет. Просто длинная, слепая очередь, от безысходности и ярости.

Пули одна за другой ударили мне в грудь. Моя дорогая, надежная броня спасла от первой, второй, третьей... Но не от всей обоймы. Что-то горячее и острое вонзилось мне в плечо, потом в живот.

Я отшатнулся и рухнул на дно окопа, в грязь. Боль пришла не сразу. Сначала просто шок и неверие. Я смотрел на задымленное небо, слыша, как кто-то осторожно подходит к краю моего укрытия. Я попытался поднять автомат, но пальцы не слушались.

Надо мной возникла тень. Я увидел забрызганное грязью, искаженное злобой лицо. Не солдата, не машину. Просто человека, такого же испуганного и злого, как я.

Он не стал ничего говорить. Просто всадил в меня еще одну очередь. В упор.

Темнота наступила мгновенно. Последнее, что я успел подумать, было не о деньгах, не о славе и не о предателях.

Я подумал, что так и не услышал ни от кого за всю жизнь простого слова «держись». И всё.Контракт окончен.

Меня зовут «Тихоня». Меня всегда так звали, даже до войны. Не потому, что я был скромным. А потому, что меня никто никогда не слушал. Мой голос не имел веса. Особенно для отца.

Они все думают, что у меня какая-то сложная история. Что меня предали, или я искал славы, или денег для больной жены. Всё гораздо проще и страшнее. Меня просто ненавидел мой отец. Без причины, без объяснений. Просто так. Мама любила, родственники были добры. Но он был главным. И в один солнечный день, когда никого не было дома, он поставил передо мной на стол контракт. И ствол пистолета рядом. —Подпишешь — будешь мужчиной. Не подпишешь — будешь трупом. Позор в семье я не потерплю. Семь лет.Семь лет адской службы. Он дал мне на сборы два дня и двадцать долларов. «На экипировку, сынок». Сказал это с такой ледяной усмешкой. На эти деньги я купил самую дешевую, потрепанную броню, старый, люфтящий автомат и два самых дешевых дрона-камикадзе, которые постоянно глючили.

Я встретил их двоих на передовой. Парня, который жил ради кого-то другого. И того, кто жил ради себя. Они были живыми. В них был огонь. Я же был уже мертвецом, который просто еще двигался. Мне было все равно.

На «Фонтане» план был прост. Они — глаза и небо. Я — еще одна пара глаз. Но мои дроны, мои убогие, дешевые «стрекозы», с самого начала отказались работать. Первый даже не взлетел. Второй закрутился на месте и рухнул. Я не злился. Я просто методично, с каменным лицом, разобрал одного из них на части, починил, собрал обратно. На это ушли вечность. Я слышал по рации взрывы, крики Барса, панику того парня. Но я был в своем коконе, в мире проводов и плат. Это был единственный мир, который меня слушался.

Когда дрон наконец взлетел и я вывел камеру на площадь, я увидел лишь быстро удаляющуюся машину. Парень сбежал. А потом мой дрон наткнулся на них. Четверо. Они стояли над телом Барса, перезаряжая оружие. Без эмоций, как мясники. И что-то во мне щелкнуло. Не ярость. Не месть. Просто холодная, чистая констатация: этого нельзя оставлять так.

Я не думая направил дрон в их центр и детонировал. Экран погас. Я выглянул в окно. Они не двигались.

Но БТР, их БТР, стоял неподалеку. И он поехал проверять своих. Медленно, неуклюже. И я понял, что моя работа не закончена. Во мне не осталось ничего человеческого. Только тихая, механическая решимость.

Я взял свой старый автомат и, как тень, спустился по груде развалин. Они ничего не видели, не слышали. Я запрыгнул на броню сзади, дернул люк. Он поддался. Внутри сидели двое: водитель и пулеметчик. Они обернулись с удивлением, не успев понять ничего. Два коротких, глухих хлопка. Тихо. Эффективно. Я стащил тело водителя с сиденья, сел за рычаги. Механика проста. Я завел мотор и поехал. Прямо к своей же бывшей позиции, к своим.

Они увидели свою же машину и сначала обрадовались. Вышли из укрытий, несколько человек, помахали рукой. Подходили ближе, с улыбками. Они думали, свои вернулись с проверки.

А потом их улыбки сменились на недоумение, а потом на ужас, когда я развернул башню. Я сел за пулемет. Мои пальцы сами нашли спуск. И началось.

Грохот был оглушительным. Пулемет рвал их в клочья. Они не успевали даже понять, кто и почему. Они бежали, падали, прятались. Те, кто не успел, просто перестали существовать. Я стрелял до тех пор, пока лента не закончилась, и в тишине, наступившей после грохота, был слышен только вой раненых и моё ровное, спокойное дыхание.

Потом тишина. Они опомнились. Они уже окружали БТР. Я видел их лица, искаженные ненавистью и шоком. Они кричали «предатель!» и «сдавайся!». Но они не брали таких в плен. Они разорвут на части.

Я посмотрел в щель брони. На небо. Вспомнил мамин пирог, ее теплые руки. Дом, в котором мне были рады все, кроме одного человека. Единственного, чей приказ я выполнил до конца.

Я снял с плеча свой старый, верный автомат. В магазине оставался один патрон. Ровно один.

Я приставил ствол к виску. Не из страха. А потому что это был мой последний, единственный осознанный выбор. Единственный приказ, который я отдал себе сам.

И нажал на спуск.