Музыка нашего дома (гет)

Последние лучи заходящего солнца рдели в высоких окнах кухни особняка Поттеров, окрашивая стены в теплые, медовые тона. Воздух был напоён ароматом только что испечённого яблочного пирога и звуками мирной домашней жизни. Из гостиной доносился взрыв хохота — скорее всего, папа показывал младшим дочерям, как заставлять свои носовые платочки разыгрывать немое подобие квиддича.

Гермиона стояла у раковины, глядя в сад, и улыбалась. Её руки, погружённые в теплую мыльную воду, медленно мыли чашку. Она ловила этот момент, этот идеальный, хрупкий мирок, который они с Гарри выстроили буквально по кирпичику после всех ужасов войны.

— Мама! Ма-а-ам! — звонкий голосок одиннадцатилетней Лили-Луны пробился сквозь общий гам. — Папа опять научил Розу пускать мыльные пузыри из носа! И теперь всё в диванной в мыле!

Гермиона вздохнула, но улыбка не сошла с её лица.

— Гарри Джеймс Поттер! — крикнула она в сторону гостиной, не повышая голоса. — Ты и только ты будешь оттирать диван!

— Считай, что уже сделано! — донёсся его весёлый, немного смущённый ответ.

В дверном проёме появилась их старшая дочь, четырнадцатилетняя Роза. Её каштановые, как у матери, волосы были растрёпаны, а на щеках играл румянец.

— Папа — это вообще ребёнок, — заявила она, но глаза её сияли обожанием. — Он даже больше нас радуется.

— Он просто... навёрстывает упущенное, дорогая, — мягко сказала Гермиона, протягивая дочери полотенце, чтобы та вытерла мыльную пену с рук.

Через несколько минут в кухню, словно ураган, ворвались младшие: девятилетняя Лили с огненно-рыжими волосами Поттеров и зелёными глазами отца и семилетняя Виктория — Тори, как её все звали, — миниатюрная копия Гермионы с единственным наследием отца — упрямым чёрным вихром на макушке. А за ними, с виноватым видом и тряпкой в руках, шёл сам виновник торжества.

— Диван сияет чистотой, миссис Поттер, — отрапортовал он, подходя к ней и обнимая сзади, пока она вытирала руки.

— Не сомневаюсь, мистер Поттер, — она откинула голову назад, касаясь его щеки своим виском. — И что это за новые трюки?

— Это не трюки! Это жизненно необходимые магические навыки, — пафосно провозгласил он, целуя её в висок.

Девочки дружно застонали.

— Фу, опять они целуются! — скривилась Лили.

— Это потому что они любят друг друга, глупышка, — снисходительно пояснила Роза, уже чувствуя себя взрослой.

— Я тоже люблю мармеладных червячков, но не целую же я их! — не сдавалась Лили.

Гарри рассмеялся и отпустил Гермиону, чтобы наброситься на младшую дочь с щекоткой.

— Вот это сравнение! Я теперь мармеладный червяк?

— Папа, нет! Прости! — визжала Лили, вырываясь. — Ты не червяк! Ты... ты шоколадная лягушка!

Все рассмеялись. Вскоре, накормив детей пирогом и отправив их мыться и готовиться ко сну, они наконец остались одни на кухне. Гарри доел последний кусок с тарелки Тори и вздохнул с глубоким удовлетворением.

— Хаос, — сказал он, глядя на неё своими изумрудными глазами, всё ещё светившимися от смеха. — Совершенный, прекрасный хаос.

— Наше обычное вечернее состояние, — улыбнулась Гермиона, наливая два чая и двигая одну кружку ему через стол. — Иногда мне кажется, я даже не помню, каково это — сидеть в тишине.

— А тебе её не хватает? — спросил он, внезапно став серьёзным.

— Ни капли, — она твёрдо покачала головой. — Этот шум... он живой. Он значит, что они счастливы, здоровы и здесь, с нами. После всего... это лучшая музыка на свете.

Он протянул руку через стол, и она взяла её, переплетя пальцы. Шрам на его руке уже давно поблёк и не болел, но она всё так же часто касалась его, как бы проверяя, что кошмары действительно позади.

— Сегодня ко мне на разбор полётов заглядывал Рон, — сказал Гарри после минутного молчания. — Спросил, не хотим ли мы в субботу сбегать в «Дырявый котёл», пока он и Ханна посидят с девочками.

— Это звучит заманчиво, — Гермиона наклонила голову. — Но только если мы не будем говорить о работе. Ни слова об очередном нападении на маглов или о новых правилах обращения с гиппогрифами.

— Обещаю, — он поднял руку, как клятвенно. — Только крепкий олд-фашн и воспоминания о том, как мы втроём пытались варить зелье Умиротворения на втором курсе.

Они сидели, пили чай и говорили о пустяках, о планах на выходные, о новой книге, которую Гермиона хотела купить, о том, что Розе пора бы уже подумать о выборе палочки — до письма из Хогвартса оставалось меньше года. Простые, тёплые, домашние слова, наполнявшие комнату уютом.

Позже, уложив девочек и выслушав их бесконечные «ещё один поцелуй» и «ещё стакан воды», они наконец оказались в своей спальне. Гермиона сидела перед туалетным столиком, распуская свои пышные волосы, а Гарри стоял у окна, глядя на тёмный сад, освещённый луной.

— Знаешь, о чём я сегодня думал? — тихо сказал он, не поворачиваясь.

— О чём? — она отложила щётку и подошла к нему, обняв его сзади и прижавшись щекой к его спине.

— О том дне, когда мы вернулись в Годрикову Лощину. Помнишь? Уже после войны. Мы поставили тот камень с именами твоих родителей рядом с памятником моим.

Как она могла забыть? Это был прохладный осенний день. Они шли, держась за руки, и несли с собой тяжесть не только мемориальной плиты, но и всей своей общей потери.

— Я помню, — прошептала она.

— Я тогда смотрел на тебя, — его голос был глухим, задумчивым. — Ты говорила какие-то слова, простые и красивые. И ветер трепал твои волосы... И я поймал себя на мысли, что смотрю не на памятник и не на прошлое. Я смотрю на тебя. И всё, чего я хочу — это чтобы ты всегда была рядом. Чтобы у нас был дом. Чтобы по утрам я просыпался и видел твои волосы на подушке. Чтобы мы могли вот так просто... жить.

Он повернулся к ней внутри её объятий. Его руки легли на её талию.

— И сейчас, глядя на всё это, — он кивнул в сторону дома, где спали их дочери, — я понимаю, что получил всё, о чём тогда мечтал. Даже больше. Я получил целую вселенную, которую мы создали вместе.

Гермиона чувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Она подняла руку и коснулась его щеки, проводя пальцем по шраму, оставленному когда-то медальоном Слизерина, — ещё одному напоминанию о битвах, которые они выдержали плечом к плечу.

— И я смотрела на тебя, — сказала она так же тихо. — И думала, что самый великий подвиг, который ты совершил, — это не победа над Тёмным Лордом. Это то, что после всего пережитого твоё сердце осталось таким огромным, таким способным любить. Ты построил не просто дом, Гарри. Ты построил храм. Храм нашему общему миру, нашей семье, нашей любви.

Он наклонился и прижался лбом к её лбу, закрыв глаза.

— Это всё ты, — прошептал он. — Это ты всегда знала, как всё должно быть. Я просто следовал за тобой.

— Мы шли вместе, — поправила она его. — Как и всегда.

Он поцеловал её. Это был не страстный, не стремительный поцелуй. Это был медленный, глубокий, нежный поцелуй, полный благодарности, памяти и безграничной нежности. Поцелуй, в котором было семнадцать лет общей истории — боль, потери, надежда, победа и бесчисленное количество тихих, обыкновенных, прекрасных дней.

Когда они разъединились, дыхание её было прерывистым, а по её щекам текли слёзы. Он смахнул их большими пальцами.

— Я люблю тебя, Гермиона Поттер, — сказал он, и в этих словах звучала вся сила его чувства, вся глубина преданности. — Больше жизни.

— И я тебя, Гарри, — она улыбнулась сквозь слёзы. — Целую вечность.

Он взял её на руки — она вскрикнула от неожиданности и обвила его шею — и отнёс к кровати. Они легли, прижавшись друг к другу, слушая тишину дома, изредка нарушаемую скрипом половиц или сонным вздохом одной из дочерей из соседней комнаты.

Гермиона лежала, положив голову на его грудь, и слушала стук его сердца. Ровный, спокойный, живой ритм. Это был звук её дома, звук её мира. Она провела рукой по его груди, чувствуя шрамы под тонкой тканью пижамы.

— Они напоминают мне, что мы прошли через ад, — тихо сказала она. — Но этот... — она прислушалась к биению его сердца под ухом, — этот звук напоминает мне, что мы выжили. И живём. И любим.

Он не ответил словами. Он просто крепче обнял её и поцеловал в макушку.

За окном плыла луна, освещая их переплетённые фигуры. Никаких войн, никаких тревог, только тихая, уверенная любовь, выдержавшая испытание временем и выковавшая из двух одиноких сирот нерушимый союз. Они заснули так — вместе, как и всегда, двое против всего мира, который наконец-то подарил им покой и трёх спящих наверху девочек, ради которых этот мир стоило беречь каждую секунду.