Тайна «Болотных Елей» (джен)

Залы резиденции варшавского наместника гудели, словно растревоженный улей. Сотни свечей в массивных бронзовых люстрах истекали воском, роняя дрожащие слезы света на паркет, натёртый до зеркального блеска. Воздух, густой и спёртый, был перенасыщен какофонией звуков: назойливым гулом светских бесед, шелестом тяжёлых шелков и тончайшего муслина, звоном бокалов с ледяным шампанским и надрывными, страстными пассажами оркестра, терзавшего публику очередным вальсом.

Анна Викторовна Миронова стояла у высокой, задрапированной бархатом колонны, чувствуя себя чужеродным, невидимым предметом на этом празднике жизни. Она держала в руке бокал, к которому не притронулась, и позволяла этому людскому морю обтекать себя, не задевая. Для всех она была лишь юной девицей, панночкой Мироновой, чьё имя было смутно знакомо по столичным ведомостям. Но внутри она чувствовала себя полностью опустошённой. Пепелище, оставшееся от Парижа, где мечта стать хирургом разбилась о ханжество Сорбонны, а женская гордость была растоптана пересудами о дуэли, случившейся из-за ее роковой неосторожности.

Мысли, непрошеные и вязкие, как болотная трясина, вновь и вновь возвращали ее то в парижский лекционный зал, то в Затонск. Затонск… Одно это слово отзывалось тупой болью где-то под сердцем. Вернуться туда означало бы признать окончательное поражение. Признать, что пустота, оставленная таинственным исчезновением Штольмана, так и не заполнилась. Что его призрак все ещё бродит по комнатам фамильного особняка и по закоулкам ее души.

Нет! Лучше этот бездушный блеск, эта позолоченная скука, чем тихая пытка воспоминаниями.

— Вам здесь так же тоскливо, как и мне?

Голос, прозвучавший у самого ее уха, был подобен звону серебряных колокольчиков — чистый, озорной и совершенно неуместный в ее мрачном уединении. Анна вздрогнула и обернулась.

Рядом стояла незнакомка, и от неё, казалось, исходил свет, способный поспорить с сиянием люстр. Высокая, (несколько выше самой Анны), стройная, в платье цвета ночной фиалки, она смотрела на Миронову с живым, неподдельным любопытством. Смоль иссиня-черных волос была уложена в замысловатую причёску, а в темных, как две спелые маслины, глазах плясали смешливые искорки.

— Простите мою дерзость, — продолжила незнакомка, ничуть не смутившись, — но у вас на лице написано такое вселенское отвращение к этому балу, что я невольно почувствовала в вас родственную душу. Меня зовут Варвара Сикорская. Но друзьям позволено звать меня Басей[1].

Она говорила с лёгким, певучим польским акцентом, который делал ее речь ещё более очаровательной. Анна, против своей воли, ощутила расположение к этой задорной незнакомке.

— Анна Миронова, — представилась она. — И вы… совершенно правы. Я не большой любитель подобных сборищ.

— Вот-вот! Я так и знала! — Бася всплеснула руками с такой детской непосредственностью, что это выглядело донельзя пленительно. — Все ходят с такими лицами, будто исполняют тяжкую повинность. А вы… вы даже не пытаетесь этого скрыть! Скажите, это правда, что вы учились в Париже? На врача?

Анна напряглась. Значит, слухи докатились и сюда.

— Пыталась учиться, — сухо поправила она.

Но Басю это, казалось, ничуть не смутило. Напротив, ее глаза загорелись ещё ярче.

— Какое это должно быть восхитительное бунтарство! Пойти против всех устоев! Ах, панна Анна, вы просто обязаны рассказать мне все!

И весь оставшийся вечер они провели вместе. Бася оказалась неутомимой собеседницей и благодарной слушательницей. Она щебетала о Варшаве, о модах, о скачках, но в то же время с жадностью ловила каждое слово Анны, расспрашивая ее по большей части не о скандальной дуэли, а о лекциях в Сорбонне, об анатомических театрах, о ее мечтах. Впервые за долгое время Анна говорила с кем-то, кто видел в ней не предмет сплетен, а живого человека.

Когда вечер уже подходил к концу, и гости начали разъезжаться, Бася вдруг взяла ее за руку.

— Панна Анна… Аннушка! Не исчезайте, умоляю. Эта Варшава — душная клетка. Послушайте, у моей семьи есть старинное имение. «Błotne Jodły»… «Болотные Ели» по-русски. В Полесье, в самой глуши. Это заповедный край — вековые леса, туманные озера, топкие болота и такая тишина, что слышно, как растёт трава. Поедемте со мной! Вы отдохнёте, забудете обо всем на свете! Ну же, соглашайтесь!

Она смотрела умоляюще, и в ее глазах плескалась такая искренняя симпатия, что отказать было попросту невозможно. Предложение, спонтанное и безрассудное, показалось Анне спасательным кругом, брошенным свыше. Уехать. Спрятаться. Забыться в компании этой удивительной, полной жизни девушки.

— Я… — Анна на миг замялась, но взглянув в нетерпеливые глаза Баси, улыбнулась впервые за весь вечер. — Я согласна.

XXX

Прощание с Варшавой было лёгким и радостным. Утренний вокзал, окутанный паром от локомотивов и суетой носильщиков, показался Мироновой преддверием новой, свободной жизни. Они с Басей, смеясь, вбежали в свой вагон первого класса, и когда поезд, дёрнувшись, наконец тронулся, Анна почувствовала, как с плеч ее спадает невидимый, но тяжкий груз. Призраки Парижа и Затонска остались позади, на перроне, растворяясь в клубах угольного дыма.

Первые часы пути были исполнены самой светлой безмятежности. Бася вновь была той самой очаровательной хохотушкой, какой предстала на балу. Она без умолку рассказывала забавные истории из жизни варшавского света, и ее смех, казалось, заглушал монотонный перестук колёс. За окном проплывала ухоженная, пускай и небогатая страна: аккуратные поля, разделённые на ровные прямоугольники, бедные деревеньки с костёлами, грязевые дороги, по которым неспешно катились крестьянские телеги.

Но чем дальше на восток уносил их экспресс, тем разительнее менялся пейзаж за окном. Словно невидимая черта была пересечена, и они въехали в совершенно иной мир.

Постепенно исчезли возделанные поля, уступив место бескрайним, пологим низинам, подёрнутым седой дымкой. Начались леса. Сперва рощицы, светлые и приветливые, но вскоре они сменились исполинскими борами, мрачными и дремучими. Вековые сосны и ели стояли так плотно, что их кроны сплетались в сплошной тёмный шатёр, под которым царил вечный сумрак. Все чаще стали попадаться болота — окна ржавой, неподвижной воды, поросшие камышом и осокой. Воздух за окном вагона, казалось, стал влажным и тяжёлым, пропитанным запахом прелой листвы и болотной гнили. Это было Полесье — дикий, загадочный край, живущий по своим, древним законам.

И вместе с пейзажем менялась и сама Бася.

Анна заметила это не сразу. Сперва она списала все на усталость. Смех ее новой подруги стал звучать реже, а после и вовсе умолк. Она перестала рассказывать истории и все чаще подолгу смотрела в окно, но взгляд ее был устремлён не на проносящиеся мимо деревья, а куда-то вглубь себя. Лицо ее утратило живую подвижность, застыв в напряжённом, почти скорбном выражении.

— Бася, все ли в порядке? — мягко спросила Анна, нарушив затянувшееся молчание.

Варвара вздрогнула, словно ее застали врасплох. Она обернулась, и на мгновение Анна увидела в ее глазах такую тоску, что у неё захолонуло сердце. Но тень тут же исчезла. Бася заставила себя улыбнуться, но улыбка вышла натянутой и жалкой.

— Да, конечно, Аннушка. Просто… дом близко. Я всегда немного волнуюсь, когда возвращаюсь.

Она отвела взгляд, и Анна поняла, что расспросы здесь неуместны. Но тревога, от которой она, казалось, сбежала в Варшаве, вернулась вновь. Внутренний голос, ее верный страж, прежде молчавший, теперь зашевелился, подавая тихие, но настойчивые сигналы. Что-то было не так. Эта внезапная перемена, эта тень в глазах, это нежелание говорить — все это складывалось в картину, которая ей решительно не нравилась.

К вечеру поезд прибыл на их станцию. Это была даже не станция, а крохотный полустанок, затерянный посреди бескрайнего леса. Одинокое деревянное строение с облупившейся краской, пустая платформа и ни единой души, кроме заспанного станционного смотрителя в засаленной фуражке. Когда поезд, выпустив клуб пара, двинулся дальше, его удаляющийся стук лишь подчеркнул оглушающую, гнетущую тишину, воцарившуюся вокруг.

Они остались одни на краю цивилизованного мира.

[1]Польский вариант имени «Варвара» — «Барбара», оттого и сокращение его -«Бася».

Анна и Бася стояли на пустой платформе в полной тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра в верхушках сосен. Молодая полька нетерпеливо теребила край перчатки, глядя в ту сторону, куда уходила единственная дорога, терявшаяся в лесном полумраке. Вся ее поза выражала напряжённое, нервное ожидание.

Наконец, издалека донёсся скрип несмазанных колёс и тяжёлый, усталый стук копыт по вязкой земле. Из-за поворота медленно вынырнул экипаж. У Анны невольно вырвался вздох разочарования. Это была старая, громоздкая карета, чьи бока были испещрены царапинами, а некогда роскошная обивка потрескалась и выцвела. На дверцах ещё можно было различить герб рода Сикорских — орёл, сжимающий в когтях змею, — но позолота потускнела и почти стёрлась, словно сама история пыталась стереть память об этом имени. Пара запряжённых в карету лошадей была под стать экипажу: худые, с торчащими рёбрами и понуро опущенными головами.

Правил ими сгорбленный старик в ливрее, которая, казалось, была сшита для человека вдвое крупнее. Увидав барышень, он натянул вожжи и с трудом сполз на землю. Сняв с головы поношенную фуражку, старик поклонился — не с достоинством вышколенного слуги, а с забитостью и страхом, словно ожидая хлёсткого удара. Его лицо, изборождённое глубокими морщинами, было серым, а водянистые, выцветшие глаза смотрели затравленно и беспокойно.

— Witaj, Kazimierzu, — голос Баси прозвучал холодно и отрывисто, в нем не было и тени былой теплоты. — Spóźniasz się[1].

— Proszę wybaczyć, panienko, — просипел старик, не поднимая глаз. — Drogę rozmyło, ledwo przejechaliśmy przy Czarciej Topieli[2].

— Грузи чемоданы. Да поживее, — бросила Бася уже на русском и, не дожидаясь помощи, сама открыла скрипучую дверцу кареты.

Анна промолчала, но этот приказной, почти жестокий тон резанул ей слух. Она с детства не терпела показного унижения. Изнутри карета пахла пылью, тленом и чем-то ещё, неуловимо неприятным. Казимир, кряхтя, водрузил их саквояжи на козлы и занял своё место. Карета дёрнулась и медленно покатилась по дороге, увозя их в самое сердце чёрного леса.

Солнце уже коснулось верхушек деревьев, и небо на западе окрасилось в тревожные, багрово-фиолетовые тона. Их путь лежал по узкой просёлочной колее, зажатой с обеих сторон стеной леса. Вековые деревья-стражи стояли так близко, что их нижние ветви, похожие на костлявые руки, царапали крышу и бока экипажа, издавая скрежещущий, нервирующий звук. Лес жил своей жизнью, перешёптывался, вздыхал, и Анне начало казаться, что он наблюдает за ними тысячью невидимых глаз.

Несколько раз они проезжали мимо крохотных деревушек, буквально вросших в прокисшую от болота землю. Почерневшие от времени избы, крытые соломой, жались друг к другу, словно ища защиты от окружавшего их лесного океана. И везде их встречала одна и та же реакция. Люди — женщины у колодцев, мужики, чинившие ограду, босоногая ребятня — замирали, провожая гербовую карету долгими, недобрыми взглядами. И это был не просто интерес. В их глазах читался застарелый, суеверный страх. Анна видела, как одна старуха, сидевшая на завалинке, торопливо осенила их крестным знамением, прошептав что-то беззубым ртом.

Миронова поёжилась и плотнее закуталась в дорожный плед, хотя холодно не было. Чувство ошибки, мимолётное и неясное прежде, теперь перерастало в холодную, липкую уверенность. Она была чужой в этом краю, где люди крестятся при виде кареты ее спутницы. Она добровольно ехала в ловушку, и стены этой ловушки — тёмные, молчаливые деревья — с каждым поворотом колеса сжимались все плотнее.

XXX

Прошло, казалось, не меньше часа, прежде чем лес наконец начал редеть. Карета, тяжело качнувшись, выбралась из-под мрачного полога деревьев на открытое пространство. Вид, представший перед двумя спутницами, был исполнен величественной, но гнетущей тоски. Куда ни глянь, до самого горизонта простирались леса и болота, подёрнутые вечерней дымкой. И посреди этого дикого, первозданного ландшафта, словно скорбный памятник ушедшей эпохе, стоял он. Дом.

Имение «Болотные Ели».

Даже сейчас, в запустении, оно поражало воображение. Это был не заурядный особняк, а полноценный дворец, в чьих формах тяжеловесная, почти крепостная мощь сарматского барокко смешалась с более поздней готической причудой. Выстроенный из потемневшего от времени кирпича на высоком фундаменте из диких валунов, он, казалось, вырастал прямо из лесистого холма.

Две его асимметричные башни, увенчанные остроконечными крышами, крытыми выцветшим зелёным гонтом, нарушали строгую симметрию, свойственную усадьбам. Высокие стрельчатые окна, сейчас тёмные и слепые, напоминали пустые глазницы черепа. К парадному входу вела широкая, выщербленная каменная лестница. Она упиралась в массивный портик, который поддерживали четыре толстые, покрытые зелёным мхом колонны. По их бокам стояли покосившиеся, замшелые статуи нимф и сатиров, словно пьяная свита, застывшая на полпути в никуда.

Когда-то здесь, должно быть, кипела жизнь: подъезжали кареты, в залах звучала музыка и смех. Но теперь все дышало упадком и тленом. Старая липовая аллея, ведущая к дому, превратилась в непроходимые заросли. Плющ, словно зелёная проказа, покрывал стены, добираясь до каменной балюстрады, опоясывавшей крышу, в которой виднелись тёмные провалы и глубокие трещины.

Весь этот архитектурный ансамбль был залит багровыми лучами заходящего солнца. Особняк казался раскалённым, словно в его недрах тлел невидимый огонь, и от этого он выглядел ещё более зловещим.

Внезапно, в тот самый миг, когда Казимир резко остановил лошадей, тишина была грубо нарушена.

С балюстрады, с крыши, из-за карнизов, со всех сторон одновременно, с шумом, подобным громовому раскату, в небо взметнулась огромная стая голубей. Их были многие десятки. Признаться, Анне не доводилось ещё видеть такого количества этих птиц в одном месте. Голуби не ворковали, как их городские собратья. Их полет был стремителен и мощен, а хлопанье крыльев слилось в единый, оглушающий, тревожный гул. На фоне багрового неба тёмные силуэты птиц казались вырезанными из сажи. Сделав круг над домом, стая единым целым ринулась прочь, на запад, и вскоре растворилась в алом зареве заката.

Воцарилась звенящая, напряжённая тишина.

Анна, застигнутая врасплох этим явлением, перевела дух. Рядом с ней Казимир, трясущимися руками сорвав с головы фуражку, размашисто и часто крестился, его губы беззвучно шевелились в молитве.

— Что это было? — невольно вырвалось у Анны.

Старик вздрогнул, но ответил, не поворачивая головы, его голос был глух и полон первобытного ужаса:

— Душы… душы грэшнікаў, пані… Часам ім дазваляюць вылятаць з самага пекла. А зара ж, бачыце… якая барвовая… То водбліскі пякельнага полымя на нябёсах[3]…

— Co za brednie, Kazimierzu! Zamilcz, natychmiast! — резко оборвала его Бася. Однако в ее голосе было больше страха, чем гнева. Полька бросила на кучера такой взгляд, что тот моментально съежился и втянул голову в плечи. — Chcesz przestraszyć mojego gościa, łotrze? No, na co czekasz? Ruszaj się! Jesteśmy na miejscu[4]!

Казимир, не смея больше произнести ни слова, хлестнул вожжами, и карета медленно подкатилась к подножию парадной лестницы. Наверху, в распахнутых настежь тяжёлых дубовых дверях, их уже ждали. Пожилая чета, словно сошедшая с пожелтевшей дагерротипической карточки. Дворецкий, высокий и иссохший, в старой, но чистой ливрее, и его жена, маленькая, сгорбленная женщина в тёмном платье и белом чепце. Их лица были бесстрастны, но в глазах читалось то же затаённое, испуганное выражение, что и у кучера.

Пока дворецкий спускался по лестнице, чтобы помочь дамам, Казимир с лихорадочной поспешностью начал снимать с козел чемоданы...

[1]Привет, Казимир. Опаздываешь (польск.).

[2]Простите, милостивая панна. Дорогу размыло, еле проехали у Чертовой топи. (польск.).

[3]Души… души грешников, пани… Иногда им дозволено вылетать из самого ада. А заря-то, видите… багровая какая… То отблески адского пламени на небесах… (бел.).

[4]Что за чушь, Казимир! Замолчи, немедля! Ты, что хочешь напугать мою гостью, негодяй? Ну, чего встал?

Пошевеливайся. Мы приехали. (польск.)

Дворецкий, назвавшийся Брониславом, чинно приблизился к ним. Его спина была прямой, выправка почти военной, но эта строгость не могла скрыть дрожи в иссохших, пергаментных руках. Его жена, Ядвига, стоявшая на шаг позади, вцепилась в передник так, что костяшки пальцев побелели. Оба они не смотрели ни на Анну, ни на свою хозяйку. Их взгляды были прикованы к чему-то за спинами гостей, к тому месту, где багровые отсветы заката сгущались в лиловый мрак.

— Бронислав, — голос Баси был резок, лишён всякой теплоты, — примите вещи панны Мироновой. Отнесёте их в Голубую опочивальню. Ядвига, распорядись насчёт ужина. Подадите через час в малой столовой.

Дворецкий поклонился, не издав ни звука.

— Право, Варвара, не стоит беспокоиться об ужине, — вмешалась Анна, пытаясь придать голосу беззаботность. — Дорога была такой утомительной, я бы предпочла лечь спать пораньше. Чашка чая — и более ничего не нужно.

— Пустяки! — отрезала Бася, но тут же смягчила тон, взяв Анну под руку. Ее ладонь была холодной и влажной. — Вы моя гостья, и я не могу позволить вам лечь спать голодной. Считайте, это старинной шляхетской причудой. Кроме того, нам нужно непременно поговорить! Ужин будет лёгким, я обещаю.

Ее настойчивость была странной, почти отчаянной. Анна не стала спорить, чувствуя, что отказ будет воспринят неверно.

Тем временем кучер Казимир, свалив последний саквояж на ступени, уже разворачивал свою карету. Анна невольно обернулась на звук торопливого стука копыт. Девушка увидела, как старик, не оглядываясь, пустил лошадей в галоп, словно за ним гналась сама смерть. Этот панический побег был столь очевиден, что скрыть изумление было невозможно.

Заметив ее взгляд, Бася недовольно поджала губы.

— Прошу вас, Аннушка, не обращайте внимания на этих мужланов, — пояснила она с ноткой высокомерия. — Казимир сейчас отвезёт карету в старый каретный сарай, он в дальнем конце парка, у самого леса. А оттуда уже на одной из лошадей поедет в свою деревню. Верно торопится к своей старухе.

Объяснение звучало достаточно логично, но оно никак не вязалось с тем животным ужасом, который Анна видела в глазах кучера.

Дворецкий Бронислав, тем временем, с видимым усилием поднял один из чемоданов Анны. От наблюдательного взгляда Мироновой не укрылось, что руки старика трясутся, а лоб покрылся испариной не только от физического напряжения. В его глазах, как и в испуганных глазах его жены Ядвиги, плескался тот же самый застарелый, глубоко укоренившийся страх, что и у сбежавшего кучера. Они боялись. Но чего? Своей, как оказалось, довольно суровой хозяйки? Или чего-то ещё, обитающего под сенью здешних черных лесов?

— Прошу в дом, милостивые пани, — беззвучно прошелестел Бронислав, пропуская их вперёд.

И Анна, сделав глубокий вдох, шагнула через порог, в холодную, пахнущую пылью и забвением темноту холла. Дверь за ее спиной захлопнулась с гулким, окончательным стуком, отрезая ее от остального мира.

XXX

Огромный холл встретил Анну могильным холодом и запахом вековой пыли и сырости. Свет, скудно проникавший через высокое, затянутое паутиной окно над дверью, лишь подчёркивал царившее здесь запустение. Когда-то пол был выложен черно-белой мраморной плиткой в шахматном порядке, но теперь плитка потускнела, и во многих местах была покрыта слоем грязи. Стены, обитые темными дубовыми панелями, уходили ввысь, теряясь в сумраке под потолком. Вдоль них висели потемневшие от времени гобелены, изображавшие сцены охоты; лица всадников были искажены, а фигуры животных почти стёрлись, превратившись в бесформенные пятна. Повсюду лежала пыль — на массивном столе в центре холла, на изящном диванчике у камина, на чучеле медведя, скалившего пасть у подножия широкой лестницы, на рыцарских доспехах, сиротливо стоявших в нише. Было очевидно, что в этой части дома не просто не живут — сюда стараются не заходить.

— Жутковато, не правда ли?

Голос Баси раздался у самого уха, и Анна, едва не вскрикнув, подскочила на месте от неожиданности. Она так увлеклась осмотром, что не заметила, как ее знакомая бесшумно, словно призрак, подошла сзади. Сердце заколотилось от испуга и досады.

— Варвара, ради Бога! — сердито проговорила она, оборачиваясь. — Не подкрадывайтесь так больше!

На лице Баси отразилось искреннее раскаяние.

— Простите, Аннушка, простите. Это все он... этот проклятый дом. В нем разучиваешься ходить, как нормальный человек, и начинаешь скользить тенью.

Она обвела холл тяжёлым, мрачным взглядом. В нем смешались тоска, ненависть и какая-то застарелая боль.

— Вы не поверите, но когда-то здесь все было иначе. Отец обожал свет и балы. По этим панелям плясали блики сотен свечей, с галереи наверху лилась музыка, и отовсюду доносился смех... Все было живым. — Она вздохнула. — Но все изменилось. Все пошло прахом после той его поездки... в Новый Свет...

Бася резко замолчала на полуслове, будто прикусила язык. Взгляд ее стал диким, затравленным. Она, не мигая, уставилась наверх, на широкую площадку второго этажа, где в предвечерних тенях, сгустившихся у перил, казалось, шевелилось что-то тёмное и злое. Она смотрела так напряжённо, словно пыталась разглядеть там лицо своего личного кошмара.

Прошла минута в полной тишине. Потом Бася решительно тряхнула головой, отгоняя наваждение, и заставила себя улыбнуться. Улыбка вышла кривой и жалкой.

— Не обращайте на меня внимания, — проговорила она слишком быстро. — Усталость. Ядвига! Проводите панну Миронову в ее комнату. — Она взглянула на часы, приколотые к лифу платья. — В восемь ужинаем. У нас в «Болотных Елях» так заведено.

Пожилая женщина, до того неподвижно стоявшая у входа, шагнула вперёд и молча кивнула, взяв в руки один из небольших саквояжей Анны.

Анна последовала за молчаливой спиной Ядвиги к лестнице. Ступени из тёмного дуба скрипели и стонали под каждым шагом, словно жалуясь на непрошеных гостей. Поднимаясь, Анна чувствовала на себе тяжесть этого дома, его недружелюбное, давящее молчание. И чем выше она поднималась, тем сильнее становилось иррациональное, но отчётливое ощущение, что этот особняк не просто стар и запущен. Он был болен. Смертельно болен какой-то застарелой, невидимой болезнью, и заражал ею все, что находилось в его стенах.

XXX

Ядвига остановилась перед массивной дверью из светлого дерева и, повернув тяжёлый латунный ключ, пропустила Анну внутрь.

— Ваша комната, пани, — прошелестела она, ставя саквояж на пол.

— Благодарю вас, Ядвига, — кивнула Анна, пытаясь улыбнуться как можно дружелюбнее. — Скажите, а вы с мужем давно служите у Сикорских?

Старуха замерла и медленно подняла на неё свои выцветшие глаза. В них на мгновение мелькнул испуг, который тут же сменился глухой, непробиваемой отчуждённостью.

— Давно, пани, — коротко ответила она, делая шаг к двери.

— Должно быть, тяжело вам вдвоём управляться с таким-то огромным домом, — не унималась Анна, надеясь растопить лёд.

Ядвига лишь неопределённо качнула головой и, пробормотав нечто похожее на «с вашего позволения», выскользнула за дверь, тихо притворив ее за собой. Провокация не удалась. Анна разочарованно вздохнула.

Оставшись одна, девушка огляделась. Голубая опочивальня, к ее удивлению, выглядела куда более жилой, чем холл. Здесь не было той вопиющей грязи и пыли. Видно было, что комнату регулярно убирают, готовя к приезду редких гостей. Мебель была старинной, но добротной: кровать с высоким резным изголовьем, покрытая выцветшим голубым покрывалом, платяной шкаф из тёмного дуба, изящный туалетный столик с потускневшим зеркалом.

За резной ширмой в углу ее ждал и вовсе неожиданный сюрприз, вызвавший вздох облегчения и почти детской радости. Там стояла большая медная ванна, уже наполненная дымящейся горячей водой.

И все же, даже в этих ухоженных покоях, неотступно ощущался въевшийся в самые стены отпечаток затхлости и тлена. Возможно, этому способствовали отблески алого заката, которые пробивались сквозь давно немытые, покрытые серой плёнкой окна. Они ложились на пол и стены кровавыми пятнами, заставляя плясать в воздухе мириады золотистых пылинок. В этом тревожном свете вся комната казалась залитой кровью, точь-в-точь, как и весь особняк снаружи.

Анна решительно отогнала дурные мысли. Она устала, промёрзла, и горячая ванна была именно тем, что ей сейчас нужно. Быстро раздевшись, она с наслаждением погрузилась в воду. Тепло приятно обволакивало тело, смывая дорожную усталость. Но расслабиться полностью не получалось.

Ее не покидало навязчивое ощущение, что в комнате она не одна. Что кто-то — или что-то — неусыпно следит за ней. Не просто смотрит, а разглядывает — тяжёлым, холодным, оценивающим взором. Анна медленно повела головой. Пусто. Лишь вязкие тени в углах. Кровавые блики на стенах. Но ощущение чужого присутствия было почти физическим. Непроизвольно она почувствовала, как шевелятся волоски на ее загривке. Решительно сжав зубы, девушка заставила себя не обращать на это внимания, списав все на разыгравшееся воображение и жутковатую обстановку.

Закончив с водными процедурами, она почувствовала себя немного лучше. Выбрав из чемодана простое, но элегантное платье темно-синего цвета, она оделась к ужину. Повертевшись перед старым, искажающим отражение зеркалом, она поправила причёску и, сделав глубокий вдох, вышла из комнаты, направившись в малую столовую, навстречу своей странной подруге и этому пугающему дому.

Малая столовая оказалась вовсе не такой уж и малой. Это был вытянутый зал с высоким, утопающим во мраке потолком, способный вместить не меньше трёх десятков гостей. Сейчас же длинный, отполированный до зеркального блеска стол из чёрного дерева был сервирован лишь на две персоны. Два высоких канделябра, установленные на столе, щедро роняли слезы воска, но их дрожащего пламени едва хватало, чтобы разогнать зловещий мрак, сгустившийся по углам. В огромном камине не горел огонь, и оттуда тянуло холодом и запахом сажи.

Анна спустилась по скрипучей лестнице и замерла на пороге, обнаружив за столом лишь одну Басю. Ее фигура в светлом платье казалась маленьким, одиноким островком в этом океане темноты. Стол был накрыт, на блюдах стояли холодные закуски, в хрустальном графине рубином горело вино, но слуг нигде не было видно.

Заметив замешательство гостьи, Бася кривовато улыбнулась.

— Прошу к столу, Аннушка. Не ждите Бронислава и Ядвигу. Они тоже не ночуют в «Елях».

Эта информация, брошенная как бы невзначай, ударила Анну, словно пощёчина. Кучер, дворецкий, экономка... Никто из прислуги не остаётся в этом доме на ночь. Значит, они вдвоём. Совершенно одни. Она и эта девушка, чьё настроение меняется так же стремительно, как тени от свечей на стенах. В этом огромном, жутком, больном доме. Ледяная волна страха пробежала по ее спине, вызвав нервную дрожь. Остаться здесь, один на один со странной Басей...

Однако годы, проведённые в обществе, и опыт, полученный рядом со Штольманом, научили ее владеть собой. Анна заставила себя улыбнуться и, плавной, уверенной походкой пройдя через зал, села напротив хозяйки.

— Какая у вас восхитительная тишина, Варвара. После варшавского шума — это просто бальзам для души.

Первые полчаса ужина они вели именно такую, пустую и непринуждённую светскую беседу. Обсудили последние театральные премьеры, посплетничали об общих варшавских знакомых с бала, похвалили вино. Анна почти уверила себя, что все ее страхи — лишь плод усталости и разыгравшегося воображения.

Внезапно Варвара отставила свой бокал. Она подалась вперёд, и в полумраке ее глаза вспыхнули каким-то темным, лихорадочным огнём. Вся ее напускная весёлость исчезла, словно сброшенная маска.

— Аннушка, — начала она тихо, но настойчиво, — я ведь пригласила вас сюда не только ради приятной компании.

Она пристально смотрела на Анну, и этот взгляд заставил Миронову внутренне напрячься.

— Я читала о вас, — продолжала Бася. — В газетах. О вашем удивительном даре. О том, что вы... медиум. И я знаю, что мадмуазель Миронова не раз помогала полиции в своём Затонске. И даже работала вместе со следователями из столицы….

Анна на мгновение замерла, поражённая такой осведомлённостью. Однако она быстро справилась с изумлением, отложила вилку и спокойно встретила взгляд хозяйки дома.

— К чему вы ведёте, пани Сикорская?

Бася криво улыбнулась, но в этой улыбке не было и грамма веселья.

— Я хочу попросить у вас помощи, — одними губами прошептала она.

XXX

Анна искренне удивилась. Она ожидала чего угодно: просьбы одолжить денег, помочь уладить какой-нибудь деликатный светский курьёз, но не этого. Просьба о помощи здесь, в этой глуши, от хозяйки этого странного дома, звучала абсурдно и тревожно.

— Помощи? — переспросила она, осторожно подбирая слова. — Варвара, я, право, не понимаю. Чем же я могу вам помочь?

Внезапно лицо Баси исказилось коротким, злым спазмом. Она стукнула по столу ладонью — негромко, но так резко, что пламя свечей дрогнуло.

— Не стоит прибедняться, Аннушка! — прошипела она. — Или вы думаете, я позвала вас сюда из-за ваших прекрасных глаз? Слухи бегут быстрее поездов. Всем известно, что вы умеете «видеть незримое».

Обвинение было столь прямым и неожиданным, что Анна на миг потеряла самообладание. Она почувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Однако, взяв себя в руки, она выпрямила спину и спокойно встретила горящий взгляд хозяйки.

— Хорошо, — ровным тоном произнесла она. — Объясните тогда, в чем собственно дело и чем, по-вашему, я могу помочь.

Бася криво улыбнулась, ее гнев, похоже, иссяк так же быстро, как и вспыхнул, оставив после себя лишь горькую усталость. Она протянула руку к своему бокалу с вином, но в последний миг, уже коснувшись пальцами холодной ножки, передумала и отдёрнула руку.

Полька сумрачно, исподлобья, взглянула на Анну.

— Над «Болотными Елями» висит проклятие, — тихо, но отчётливо произнесла она. — Все началось давно. С Вольдемара. Моего покойного отца. Он был известным человеком... в определённых кругах… путешественником, коллекционером. Собирал по всему свету разные диковинки.

Бася медленно поднялась из-за стола, ее силуэт вытянулся на фоне темных стен.

— И, если вы, Анна, не слишком устали и пожелаете немного пройтись, я покажу вам его удивительную коллекцию. — Она сделала паузу, и ее губы исказила гримаса, полная ненависти и отчаяния. — Будь она проклята!

XXX

Варвара решительным жестом взяла со стола один из тяжёлых серебряных канделябров. Три свечи, трепеща, бросили пучок дрожащего света на ее бледное, сосредоточенное лицо. Не говоря ни слова, она направилась к неприметной двери в дальнем конце столовой. Анна молча последовала за ней.

Девушки оказались в длинном, узком коридоре, который, казалось, не видел света со дня постройки дома. Воздух здесь был ещё более спёртым и холодным. Бася шла впереди, высоко подняв канделябр. Пламя выхватывало из темноты лишь небольшие участки пространства: потрескавшийся паркет, потемневшие от времени дубовые панели стен, изредка — портрет какого-нибудь сурового предка Сикорских, чей взгляд, казалось, с укоризной следил за ними из мрака.

Гротескные, искажённые тени плясали на стенах и потолке, следуя за каждым их шагом. Тень Баси, вытянувшаяся и огромная, бежала впереди, словно зловещий авангард, а тень самой Анны, причудливо изломанная, следовала по пятам, будто пытаясь схватить ее.

Этот проклятый особняк действовал Анне на нервы. Она с тревогой осматривалась по сторонам, и знакомое уже, леденящее чувство чужого присутствия вернулось с новой силой. Казалось, кто-то невидимый движется рядом, в непроглядной темноте коридора, и его пристальный, нечеловеческий взор ощущался почти физически — как холодное прикосновение к затылку.

Миронова уже сто раз успела пожалеть, что поддалась минутной слабости и согласилась посетить «Болотные Ели». Страх был липким, неприятным, но отступать было не в ее натуре. Она упрямо сжала губы, расправила плечи и заставила себя смотреть прямо перед собой, на спину своей таинственной проводницы. Будь что будет, но она не покажет этой девушке, до какой степени ей жутко.

Они миновали несколько закрытых дверей, поднялись на несколько ступеней, и коридор оперся в массивную, окованную железом дверь.

— Мы на месте, — наконец объявила Бася Сикорская, ее голос гулко разнёсся под сводами. Она остановилась и обернулась к Анне, и в сияние свечей ее глаза блестели странно и лихорадочно. — Кабинет отца. И его маленький частный музей.

XXX

Тяжёлая дубовая дверь поддалась с протяжным, мучительным скрипом, будто потревоженный дух старого дома издал надрывный стон. Бася шагнула внутрь, и Анна последовала за ней, тотчас окунувшись в густой, пряный и слегка сладковатый запах экзотических пород дерева, пыли и чего-то ещё — неуловимо тревожного, напоминающего запах старой крови.

Кабинет Вольдемара Сикорского был полной противоположностью остальному дому. Если в холле и коридорах царило запустение, то здесь, казалось, яблоку негде было упасть. Пространство было загромождено вещами. Дрожащий свет трёх свечей выхватывал из полумрака поистине причудливые, а порой и ужасающие предметы. На стенах, рядом с потускневшими картами мира, висели ритуальные маски с оскаленными ртами и пустыми глазницами; в застеклённых шкафах поблёскивали кривые ритуальные ножи и наконечники копий, украшенные перьями; на полках стояли глиняные идолы, уродливые фигурки божков и иссохшие, сморщенные головы размером с кулак.

Вся эта дикая, варварская атрибутика выглядела здесь чужеродно и жутко. Эти предметы, рождённые под палящим солнцем далёких континентов, совершенно не вязались с медленно угасающим аристократическим гнездом посреди белорусских болот.

Анна медленно шла по кабинету, внимательно осматриваясь. Ее острый взгляд быстро уловил определённую закономерность.

— Почти все это из Африки, — произнесла она скорее для себя, чем для Баси. — Западноафриканские культы, шаманские амулеты... Все это относится к религиозным верованиям и ритуалам.

— Да, — с горечью в голосе подтвердила Бася, ставя канделябр на заваленный бумагами письменный стол. — Мой отец не просто коллекционировал это. Он был буквально помешан на всякой чертовщине. Шаманизм, вудизм и прочая гнусная ересь...

На последних словах Варвара заметно содрогнулась, обхватив себя руками, словно от озноба. Этот жест не ускользнул от внимания Анны.

— Так в чем же кроется проклятие рода Сикорских? — прямо спросила она, останавливаясь напротив хозяйки. — В этих языческих фетишах? Или дело в чем-то ином?

Бася медленно подняла на неё взор. В ее темных глазах не было прежней лихорадочности, лишь глубокая, смертельная усталость и тень застарелого страха.

— С этим не стоит шутить, Аннушка, — тихо, но веско произнесла она. — Ни одной минуты.

XXX

Варвара отошла от стола и подошла к огромному, запылённому глобусу, стоявшему в углу. Она медленно провела пальцем по его поверхности, словно стирая пыль с собственных воспоминаний.

— Мои родители, Вольдемар и Изабелла, не любили друг друга, — начала она нехотя, словно через силу выдавливая из себя слова. — Их брак был союзом двух старинных, но почти угасших шляхетских родов. Способ поправить дела, объединить земли... своего рода скрещивание. — Бася зло усмехнулась, не оборачиваясь. — Как вязка у породистых животных, чтобы сохранить чистоту крови.

Она замолчала, обводя кончиком пальца контуры африканского континента.

— Однако они жили в согласии. Просто каждый жил своей жизнь. Отец, одержимый своими древностями, вовсю тратил остатки фамильного капитала, разъезжая по самым диким уголкам планеты. А матушка... она была очень красивой женщиной. И утешалась тем, что слыла желанной гостьей в лучших салонах Петербурга, Москвы, Варшавы, Парижа... — В ее голосе прозвучала нотка горечи. — Правда, все это не помешало им прижить четырёх дочерей.

— Четырёх дочерей? — изумлённо вырвалось у Анны.

Бася резко обернулась. Ее лицо исказила гримаса такой мучительной боли, что Анна невольно отшатнулась. Полька кивнула.

— Вы не ослышались, Анна, — буркнула она. — У меня было трое сестёр. Они... они исчезли.

— Исчезли?! — Анна почувствовала, как холод пробежал по ее коже, несмотря на душную атмосферу кабинета. — Но... где же? Как?

— В этом доме! — мрачно бросила Варвара, и в ее темных глазах вновь заплескался тот давний, первобытный ужас. — Не перебивайте меня! — почти крикнула она. — Разве не видите, как мне тяжело об этом говорить...

Анна тут же сделала шаг вперёд.

— Простите, Варвара. Простите, я не хотела...

Бася махнула рукой, отгоняя извинения, и вновь отвернулась к глобусу.

— Дело в том, — продолжила она уже более ровным голосом, — что со временем отец окончательно рехнулся на своей мистике. Если раньше он хоть иногда бывал дома, то теперь почти круглый год пропадал в экспедициях. Однажды... он вернулся из Нового Света. И был не один.

Варвара помолчала, словно подбирая слова.

— Он привёз с собой ее... Софию.

— Софию? — тихо переспросила Анна.

— Да. Он привёз с собой маленькую, славную Зосю, — с какой-то затаённой ненавистью процедила Бася. — Мулатку. Своего ублюдка... незаконнорождённую дочь.

XXX

— Разумеется, моя мать и мы, ее дочери, не могли принять этот плод греховной любви, — с вызовом продолжила Бася, поворачиваясь к Анне. Ее губы тронула кривая усмешка. — Хотя, нужно признать, Зося была на диво хороша. Ей тогда было лет пятнадцать, не больше. Эдакая варварская царица... маленькая, гибкая, с гладкой, почти светлой кожей... но все равно в ней ощущалось что-то дикое, страстное и первобытное! Мы ее все возненавидели! Особенно наша матушка. Она едва могла выносить вид этой... грязной черномазой. Да и мы с сёстрами особо ее не жаловали. Возможно, поэтому Зося и превратилась в такую злую буку, вечно таящуюся от всех... — нехотя признала Сикорская.

Она замолчала, и ее взгляд устремился в тёмный угол кабинета, словно она видела там призрак былого.

— Девчонка вечно отсиживалась в своих комнатах и что-то пела себе под нос. Что-то заунывное и дикарское. От ее пения не то что у слуг, — а их тогда было гораздо больше в доме, чем сейчас, — у нас всех волосы дыбом становились. Один только отец замирал, слушая ее вой. Он говорил, что Зося — непростая девушка, а дочь великой жрицы Вуду, дескать, ей от матери передались разные такие штуки... колдовство, одним словом. — Улыбка Баси стала почти безумной. — Папенька повстречал мать нашей дикарки где-то на Гаити и, говоря о ней, всегда восхищался ее красотой, говорил, что в ее жилах текла не только негритянская, но и французская, и индейская кровь... И это при живой-то жене! — Лицо Баси побледнело от гнева. — Разумеется, моя матушка едва могла терпеть это, с трудом сдерживая свой гнев. Лишь шляхетское воспитание и мы с сёстрами не позволяли ей бросить отца и навсегда уехать из этого родового гнезда.

А затем папенька уехал куда-то в Южную Америку. И не вернулся. Нас лишь через полгода известили, что он заразился то ли лихорадкой, то ли... ещё какой дрянной болезнью и скоропостижно скончался... Итак, мы остались одни. Разумеется, маменька перво-наперво выгнала эту черномазую. До сих пор помню жалобные вопли и причитания Зоси, когда ее выставили за порог. Она очень просила остаться, буквально валялась у моей матери в ногах, но та была непреклонна. Моя матушка погнала ее взашей, заявив, что ублюдок может убираться куда захочет, хоть к старому Демьяну на болото...

— Демьяну? — переспросила Миронова. — А это ещё кто такой?

— А! — отмахнулась Сикорская. — Один полубезумный старик. Местные крестьяне считают его знахарем и травником, едва ли не колдуном... Зося часто к нему бегала. Старик привечал ее. Люди говорили, что часто видели их обоих, бродящих по болотам. Кстати, именно Демьян и сообщил нам, что... наша «любимая сестрёнка» сгинула. Утонула в болоте... Да перед смертью прокляла нас!

Глаза Сикорской загорелись диким, почти безумным светом.

— Да, пани Миронова, не удивляйтесь! Мерзавка таки отомстила нам, наложив какое-то своё варварское проклятие на наш род! Сперва исчезла матушка... затем мои несчастные сестры... и вот осталась одна я!

Бася стремительно подошла к остолбеневшей Анне и мёртвой хваткой вцепилась ей в руку. Ее пальцы были холодны как лёд.

— Мой час близок, милая Аннушка! — зашептала она, и ее горячее, прерывистое дыхание коснулось щеки Анны. — Вскоре... оно придёт и за мной! Спасите меня! Прошу!

XXX

Анна осторожно высвободила свою руку из ледяной хватки Варвары. Ее мольба, отчаянная и безумная, повисла в затхлом воздухе кабинета.

— Но как я могу помешать проклятию? — изумлённо произнесла Миронова, делая шаг назад. — Варвара, поймите, я медиум, а не волшебница. Я могу чувствовать... видеть... но я не сражаюсь с призраками и не снимаю родовые порчи.

— Я не прошу от вас ничего сверхъестественного! — горячо и быстро зашептала Бася, в ее голосе звенели слезы. — Дело в том... дело в дате! Моя матушка... она исчезла именно в конце лета. В сегодняшний день... — глаза Сикорской лихорадочно блестели. — А через год, день в день... исчезли все три мои сестры... разом!

— Но зачем вы тогда приехали сюда? В это захолустье? — не выдержала Анна. — Не разумнее ли было остаться в Варшаве? Подальше от этого места!

— Ach, to wszystko bzdury[1]! — от волнения перешла на польский Бася. — Проклятие найдёт меня и там, в Варшаве, в Париже, где угодно! Оно не в стенах, оно в крови! Но... — девушка вновь подалась вперёд, заглядывая Анне в глаза с отчаянной мольбой, — но если вы... если вы, с вашим даром, побудете со мною... В моей комнате. Этой проклятой ночью. Всего лишь до рассвета... Я уверена, ваше присутствие, ваш свет... он сможет отогнать тьму! Я уверена, проклятие будет снято!

Миронова задумалась. Все это звучало, как горячечный бред сумасшедшей. Рассказ о проклятии, об исчезнувших сёстрах, о мести незаконнорождённой мулатки... Любой здравомыслящий человек счёл бы это выдумкой напуганной, одинокой девушки. Но, с другой стороны, Анна не могла отрицать очевидного факта: с «Болотными Елями» что-то было не так. Этот особняк был буквально пропитан чем-то угрюмым, зловещим и враждебным. Ее собственная интуиция кричала об опасности с той самой минуты, как она увидела его в багровых лучах заката.

Она посмотрела на дрожащую, сломленную девушку перед собой. Оставить ее одну этой ночью, наедине с ее страхами, реальными или воображаемыми, было бы жестоко. А бежать самой, поджав хвост, — трусливо.

— Хорошо, — наконец медленно произнесла Анна, и Бася издала судорожный вздох облегчения. — Эту ночь я проведу в вашей спальне. — Анна позволила себе слабую, ободряющую улыбку. — Уверена, что поутру мы вместе посмеёмся над нашими ночными страхами.

[1]Ах, все это глупости! (польск.).

Анна проснулась мгновенно, рывком сев на постели.

Сердце оглушительно колотилось о ребра. Она изумлённо огляделась, пытаясь вырвать сознание из вязких, удушливых объятий сна и понять, где она находится. Сквозь высокие, затянутые вековой пылью окна в комнату сочился призрачный, мертвенный лунный свет. Он серебрил клубы пыли, висевшие в неподвижном воздухе, и вычерчивал на полу резкие, угольно-черные тени от тяжёлой мебели. Величественное помещение с высоким, тонущим во мраке потолком и черным, голодным зевом камина казалось совершенно чужим, незнакомым, словно она очутилась в склепе давно забытого короля.

Отойдя, наконец, ото сна, Миронова все вспомнила… «Болотные Ели». Спальня Варвары. Обет, данный ею, — провести эту ночь рядом с хозяйкой дома. Она повернула голову. Рядом, подложив кулак под голову, спала Бася Сикорская — странная, надломленная девушка, одержимая своими болезненными, как болотная лихорадка, фантазиями. Зажжённые вечером восковые свечи давно оплыли и погасли. В тусклом, безжизненном сиянии луны лицо Баси было едва различимо, напоминая античную маску из слоновой кости.

Анна нахмурилась, прислушиваясь к себе, не понимая, что же ее разбудило. И в доме, и снаружи царила осязаемая, давящая тишина, и только откуда-то издали, из самых глубин соснового бора, доносились тоскливые, жалобные крики совы. И все же Миронова сумела поймать ускользавшее воспоминание: она проснулась от кошмара. От волны первобытного, невыносимого ужаса, захлестнувшей ее во сне. Сам кошмар сгинул, растворился, как дым, но его отвратительные, ядовитые картины ярко, словно выжженные калёным железом, запечатлелись в мозгу.

А был ли это сон? Наверное, как же иначе? Но сновидения так причудливо, так неразрывно переплелись с реальными событиями последних часов, что она уже не могла понять, где кончается действительность и начинается горячечный бред.

Похоже, во сне она вновь, и в мельчайших подробностях, пережила последние часы бодрствования. Сон начинался с того момента, когда они с Басей поднялись в ее покои. Девушки долго разговаривали, обсуждая всякие пустяки — моду, знакомых, — пытаясь отогнать страх нарочитой беззаботностью. Даже немного посмеялись, и смех их прозвучал в мёртвой тишине дома неестественно и жалко. Затем, чтобы успокоить разыгравшиеся нервы Варвары, Анна почитала ей вслух стихи Верлена на французском. Девушка, казалось, успокоилась и вскоре задремала. Она не раздевалась, впрочем, как и сама Анна. Убедившись, что хозяйка уснула, Миронова прилегла рядом, поверх одеяла. И тут же на неё навалилась чудовищная, свинцовая усталость. Веки буквально слипались, тело стало ватным и непослушным. А потом... потом начинался сам кошмар.

Сперва перед ее внутренним взором вновь появился мрачный особняк на фоне застывшего над горизонтом темно-красного солнца. Вновь при их приближении с балюстрады сорвалась оглушающая стая голубей. Однако теперь они с Басей лежали не в ее опочивальне. Нет! Они, прикорнув, спали на пыльном диванчике в огромном холле у подножия лестницы. Изумлённая Анна видела себя и свою спутницу как бы со стороны, сверху, паря под самым потолком. Две мирно спящие девушки, во сне трогательно прижавшиеся друг к другу посреди огромной, сумрачной комнаты.

И с этого мгновения сон оборачивался безумием.

Все ещё паря в вышине, Миронова заглядывала в другую, просторную комнату, едва освещённую все тем же призрачным лунным светом. Окон в комнате не было, и непонятно было, через какое отверстие просачивается это мертвенное сияние. Но Анна ясно увидела три неподвижных тела, висящих одно подле другого; они были облачены в белые ночные рубашки и медленно раскачивались в полной тишине, пробуждая в душе ледяной, парализующий страх. Она не слышала ни единого звука, но всем своим существом ощущала присутствие кого-то страшного, безумного, нечеловеческого, притаившегося в самом тёмном углу...

И вновь картинка сменилась. Она снова была в холле, но уже не парила под потолком, а сидела на диване. Полулёжа, она всматривалась в глубину тёмного коридора наверху, из которого на лестницу падал косой луч лунного света. Там, на седьмой от пола ступеньке, кто-то стоял. Сгорбленный, тёмный, неразличимый силуэт. Смутно желтеющее пятно лица было обращено к ним, словно этот кто-то долго, терпеливо и безжалостно следил за ней и ее подругой. По венам побежал холодок первобытного ужаса, и Анна окончательно проснулась. Если, конечно, она и вправду спала.

Девушка протёрла глаза. Изумлённо огляделась… Она и вправду сидела на диване в холле! Так же, как и в ее видении, на пол падал косой луч света. Но на лестнице, конечно, никого не было. Тем не менее страх, вызванный сном, не покидал ее. Кожу стянуло ознобом, а ноги похолодели так, словно побывали в ледяной воде.

Стоп! Она точно помнила, что засыпала в спальне Баси, на втором этаже. Тогда как, во имя всего святого, она очутилась в холле на диванчике? Причём с Варварой рядом? Они, что разом стали лунатиками и разгуливали во сне?

Анна протянула руку, чтобы коснуться плеча спящей девушки, и неожиданно замерла, не завершив движения.

С верхнего этажа, откуда-то из-под самой крыши, донёсся свист.

XXX

Свист не прекращался.

Жуткий и вместе с тем нежный, почти мелодичный, он лился откуда-то сверху, из непроглядной тьмы верхнего этажа, становясь все громче и отчётливей. У Мироновой душа ушла в пятки. Но ее парализовал не страх перед посторонним, забравшимся в дом. Пугало другое. Сам звук был противоестественен, он проникал под кожу, минуя слух, и отзывался в самых потаённых глубинах души ледяным трепетом. Это была музыка не для человеческих ушей, и Анна, сама не понимая почему, знала — слышать ее смертельно опасно.

Рядом на кровати зашевелилась Сикорская. С механической, кукольной грацией девушка села прямо. В лунном свете Анна увидела, как ее знакомая медленно, словно во сне, поворачивает голову к лестнице, будто прислушиваясь не ушами, а всем своим существом. Затем, не издав ни звука, Бася опустила ноги на пол. Девушка встала и, странно шаркая каблуками по скрипучим половицам, направилась к выходу из комнаты. Неторопливо, как сомнамбула, она подошла к лестнице и буквально слилась с густыми, бархатными тенями, теснившимися вокруг неё.

Миронова лежала ни жива, ни мертва от страха и смятения. Кто там таится, наверху? Что это за звук? И что происходит с Варварой?

Внезапно в луче света, падавшем на лестницу, вновь появилась Сикорская. Она остановилась на середине пролёта и запрокинула голову, словно вглядываясь в невидимую Анне точку на верхней площадке. И тут Миронова содрогнулась от ужаса, подавив рвущийся из горла крик.

У Баси было лицо лунатика! Глаза — широко открытые, но пустые и незрячие. Губы — полуоткрыты, а само лицо застыло в маске безвольного, покорного экстаза. Она была похожа на жертву, идущую навстречу своему палачу.

Вот она медленно, плавно двинулась вверх по ступеням и исчезла из виду — как раз в тот самый момент, когда Анна, преодолевая оцепенение, хотела было окликнуть ее, потребовать, чтобы она немедленно возвратилась.

Свист, достигший своего гипнотического апогея, так же внезапно стих. Под размеренной, тяжёлой поступью Варвары скрипели ступеньки где-то наверху. Вот она поднялась в верхний коридор — Анна отчётливо слышала удаляющиеся шаги хозяйки особняка. Внезапно и они стихли.

Наступила абсолютная, оглушающая тишина. Казалось, сама ночь затаила дыхание в ожидании развязки.

В следующий миг эту тишину расколол истошный вопль.

Это был не просто крик страха. Это был истошный, нечеловеческий вопль агонии и ужаса, крик души, которую рвут на части. Анна, не выдержав, вскочила с кровати, эхом вторя этому запредельному звуку собственным сдавленным вскриком.

Странное оцепенение, сковывавшее ее до последней минуты, исчезло. Первобытный инстинкт взял своё. Анна дёрнулась к двери, желая одного — бежать! Бежать, куда глаза глядят, вниз по лестнице, прочь из этого проклятого дома! Лишь бы подальше отсюда...

Она уже почти выбежала в коридор, когда внезапно замерла, вцепившись в дверной косяк.

Шаги. Наверху. Они возобновились. Тяжёлые, размеренные, шаркающие. Сикорская возвращалась.

XXX

Бася не бежала… отнюдь! Ее поступь была тяжёлой, размеренной и ещё более уверенной, чем прежде. Вновь заскрипели ступеньки под неумолимым, шаркающим шагом. В круге лунного света, лежавшем на лестнице, появилась ладонь, медленно скользящая по резным перилам. Затем Анна увидела вторую руку и задрожала всем телом — рука сжимала тяжёлый плотницкий топор, а с острого лезвия медленно, вязко капало что-то тёмное…

«Может быть, это не Сикорская? — пронеслась в голове у Анны отчаянная, безумная мысль. — Кто-то другой спускается по лестнице?..»

Нет! Определённо, это была она! Лунное сияние выхватило из мрака фигуру целиком, и всякие сомнения исчезли. И тогда Анна закричала. Закричала пронзительно, увидав в лунном свете бледное лицо мертвеца с остекленевшими, неподвижными глазами, залитое чёрной кровью, сочившейся из огромной, проломленной раны на темени.

Впоследствии Миронова так и не сумела толком понять, как выбралась из того проклятого особняка. Память сохранила лишь рваные, судорожные обрывки. Кажется, она, не разбирая дороги, бросилась прочь из холла, вылетела на лестничную площадку и, не глядя вниз на преследующее ее чудовище, ринулась к парадному входу. Она рухнула на тяжёлую дверь всем телом, каким-то чудом сбив засов, и буквально вывалилась наружу, в холодную ночную сырость.

Промчалась по лужайке, путаясь ногами в мокрой траве. Несколько раз, зацепившись за подол собственного длинного платья, она падала наземь, больно ударяясь коленями, и, тихонько поскуливая от боли и ужаса, вновь ползла вперёд на четвереньках. Потом, каким-то чудом сумев подняться на ноги, выбежала на дорогу. В этот момент Анна забыла о всяких приличиях, о достоинстве, о самой себе. Ее гнал вперёд лишь животный, первобытный ужас, неодолимое желание оказаться как можно дальше от «Болотных Елей»!

Впереди высилась чёрная, монолитная стена сосен, а луна, огромная и полная, плыла в кроваво-красном, туманном мареве. Однако Анна не нашла в этой картине никаких подтверждений тому, что она все ещё остаётся в здравом уме. Казалось, сам мир сошёл с ума вместе с ней, превратившись в декорацию для кошмарного сна.

Неожиданно Анна услышала справа от себя, в высокой траве у обочины, тихое, но угрожающее шипение. Обернувшись, она увидела, как к ней, разрезая траву чёрной тенью, ползёт что-то длинное и узкое. Чешуйчатое тело поднялось вверх, и на одеревеневшую от ужаса девушку уставилась безобразная, приплюснутая голова болотной гадюки! Змея с присвистом зашипела, выбрасывая в сторону Анны свой ядовитый, раздвоенный язык.

Истошно завизжав, Миронова отпрянула и, подобрав изорванные юбки, помчалась по дороге. Она бежала, ничего не соображая, не глядя под ноги; парализованный страхом мозг полностью утратил способность мыслить. Остался лишь слепой инстинкт — бежать, бежать, бежать, пока не придётся упасть замертво. Прочь отсюда!

Мимо плыла бесконечная стена сосен, и Анне показалось, что она провалилась в небытие. Что все это лишь сон! Дурной кошмар, навеянный бредовыми страхами напуганной до безумия польки.

Внезапно сквозь туман ужаса, в котором она барахталась, проник новый звук — уверенный, неотвратимый топот. Он становился все громче, приближаясь с пугающей быстротой. Обернувшись на бегу, Анна увидела, что следом несётся зверь. Она не успела разглядеть, волк это или огромная собака, но заметила, что глаза твари светятся в темноте, как два зелёных огненных шара.

Анна захрипела, чувствуя, как ледяные иглы впиваются в горящие лёгкие, и припустила что было сил. Топот позади становился все громче, все ближе. За крутым поворотом дороги она услыхала отчаянное лошадиное ржание, а затем увидела в лунном свете тёмный силуэт коня, вставшего на дыбы. Всадник, пытаясь удержать животное, грязно выругался, и сталь в его руке хищно блеснула голубым.

Силы окончательно оставили Анну. Зашатавшись, она рухнула на колени прямо в дорожную пыль и, издав последний жалобный стон, вцепилась в стремя всадника, как утопающий в спасительную соломинку.

— Богом молю, помогите! — задыхаясь, взмолилась она, поднимая на незнакомца обезумевшее от ужаса лицо. — Эта тварь... Она убила Басю! Она гонится за мной! Смотрите!

Сквозь дрожащую бахрому кустов, там, откуда она только что выбежала, сияли два огненных шара-близнеца.

Всадник выругался ещё раз, коротко и зло. Тут же прогремел оглушительный револьверный выстрел, затем ещё один. Едва погасли в ночи оранжевые пороховые искры, всадник резко вырвал стремя из ослабевших рук Мироновой и, пришпорив коня, скрылся за поворотом.

Анна с трудом привстала; перед глазами все кружилось в мутной пелене, она боялась упасть в обморок. Выстрелы, погоня, зверь... все смешалось в один кошмарный клубок.

Всадник исчез, но спустя мгновение вернулся, натянул поводья.

— В кусты подался, — коротко и немного сердито сказал он. — Похоже, волк, хоть я и не знал, что здешние волки так дерзко нападают на людей. А вы, барышня, сами-то рассмотрели, что это был за зверь?

Анна лишь отрицательно покачала головой, от пережитого не в силах вымолвить и слова.

Всадник, словно выгравированный в призрачной лунной ночи, высился перед ней. Его правая рука все ещё сжимала дымящийся револьвер. Это был высокий, ладно скроенный молодой мужчина. Элегантная шляпа-котелок, дорогой дорожный костюм, идеально сидящие бриджи и высокие, начищенные до блеска сапоги — все в его облике говорило о столичном жителе, волею судеб занесённом в эту глушь. Лицо все ещё пряталось в густой тени от полей шляпы.

Разглядев, в каком состоянии находится Анна — ее изорванное, перепачканное платье, расцарапанные руки и, главное, застывший в глазах ужас, — незнакомец изменился в лице. Он тут же соскочил с коня и, в два шага оказавшись рядом, крепко схватил девушку за плечи, не давая ей упасть. По ее мертвенно-бледному лицу и неестественно расширенным зрачкам он понял: несчастная вот-вот грохнется в обморок.

Лунный свет, наконец, выхватил из тени его лицо, и оно было по-настоящему встревоженным. У незнакомца были резкие, но правильные черты: высокий лоб, чётко очерченные скулы и волевой подбородок. Темные волосы были аккуратно зачёсаны, а в темных, глубоко посаженных глазах застыло выражение острой, неподдельной тревоги и растерянности. Он явно не ожидал встретить посреди ночного леса молодую барышню на грани безумия.

XXX

— Так что же стряслось? — уже более мягко, почти ласково спросил он, поддерживая ее, чтобы она не упала. — Судя по вашему виду и платью, вы не из здешней деревни.

— Не знаю... — Анна беспомощно покачала головой, пытаясь собрать воедино рваные, окровавленные клочки мыслей. — Моя фамилия Миронова. Анна Викторовна Миронова. Меня... меня пригласила сюда подруга... Варвара Сикорская — хозяйка «Болотных Елей»... Она чего-то страшно боялась, какого-то семейного проклятия... и поэтому... поэтому попросила меня провести рядом с ней эту ночь в ее... пустом доме, там, у дороги. Кто-то...

Девушку вновь затрясло от воспоминаний, так сильно, что зубы застучали.

— Господи! Кажется, я спятила! Кто-то стоял на лестнице и смотрел на нас. У него было жёлтое лицо! Я думала — приснилось, но, наверное, это было на самом деле. Потом сверху послышался свист, и Бася встала, она поднялась по лестнице. Она шла, как сомнамбула, будто во сне или под гипнозом! И тут раздался крик — ее или кого-то другого, и... и Сикорская вернулась... с окровавленным топором в руке. О Боже! Она была мертва, слышите! Мертва! Ей раскроили голову! Видели бы вы ее лицо, забрызганное кровью! Но она спускалась по лестнице! Бог свидетель — Варвару Сикорскую убили там, наверху, а потом ее... ее труп вернулся с топором в руке, чтобы убить меня!

Незнакомец долго молчал, внимательно, не перебивая, слушая этот сбивчивый, безумный рассказ.

— Думаете, я спятила?! — в отчаянии воскликнула Миронова. — Что ж, я бы на вашем месте подумала так же.

— Не знаю, что и сказать, — наконец, пробормотал мужчина, задумчиво потирая подбородок. — Случись то не в старом поместье Сикорских, а в любом другом доме, я бы, пожалуй, так и подумал... Ладно, барышня, поглядим. Я — Ардашев, Клим Пантелеевич, присяжный поверенный. Вот, после одного дела в Вильно, решил отдохнуть у старого друга в соседнем имении. Покататься под луной... — он криво усмехнулся. — Отдохнуть. Развеяться...

Он окинул взглядом ее дрожащую фигуру, а затем посмотрел в сторону темной дороги, ведущей к дому.

— Вы не побоитесь вернуться туда? — прямо спросил он. — Или хотите, чтобы я немедленно отвёз вас в имение моего товарища?

Миронова задрожала при одной мысли о возвращении. Но затем в ее взгляде, полном ужаса, блеснул знакомый упрямый огонёк. Она и так вдоволь опозорилась перед этим незнакомцем. Хватит быть хныкающей трусихой!

— В дом, — тихо, но решительно прошептала она. — Даже подумать об этом страшно. Но... — девушка тяжело вздохнула. — Бедная Бася! Надо... надо забрать ее тело. Боже мой! — воскликнула она, вновь содрогнувшись. — Что мы там найдём? Если мертвец способен ходить, то...

— Увидим, — коротко прервал ее Ардашев.

Он ловко подсадил девушку на своего коня, сам же набросил поводья на согнутую в локте левую руку и пошёл по дороге, на ходу пополняя барабан револьвера новыми патронами.

Анна поехала за ним, медленно приходя в себя и цепляясь за луку седла. Ее все ещё била крупная дрожь. На секунду она живо представила, что сейчас увидит бредущую им навстречу фигуру Сикорской с кровавой маской вместо лица, и к горлу подступила тошнота.

Но за поворотом оказался только старый, молчаливый дом в зловещем окружении древних сосен.

XXX

— Господи, — прошептала Анна, не отрывая взгляда от тёмного силуэта дома. — Как страшен этот дом среди черных деревьев! Он с самого начала показался мне жутким, когда на наших глазах с балюстрады взлетела стая голубей...

— Голубей? — Ардашев резко остановился и бросил на неё быстрый, пронзительный взгляд. — Вы видели здесь голубей?

— Ну да! Их была тьма-тьмущая. Целая туча.

Минуту они двигались в полном молчании. Клим Пантелеевич хмурился, о чем-то напряжённо размышляя. Наконец он сказал:

— Мой старый приятель, у которого я гощу, прожил в этих краях, почитай, всю жизнь. И тысячу раз бывал в «Болотных Елях». Но ни разу не видел поблизости голубей. Вообще, он говаривал, в здешних лесах они не водятся. Голуби — городская птица.

— Но их здесь была целая стая, — удивлённо, но твёрдо повторила Миронова.

— Мой приятель — большой любитель здешней старины, особенно мифов да легенд, — продолжил Ардашев, пряча наконец остывший револьвер в карман пиджака. — Он-то мне и рассказал намедни одну сказку... как раз о голубях из «Болотных Елей». Дескать, он знавал людей, которые клялись, что видели здесь голубиную стаю на закате. В основном, это были местные крестьяне да случайные бродяги.

Он сделал паузу, словно решая, стоит ли продолжать.

— Однажды вечером он проезжал мимо поместья и встретил одного из таких бродяг. Тот развёл костёр прямо во дворе, решил переночевать. Тоже божился, что видел голубей. На следующее утро мой приятель возвращался и из любопытства завернул в поместье. Во дворе остались зола от костра, консервная банка, служившая бедолаге кружкой, сковорода, на которой он жарил свинину, и расстеленное одеяло. Но самого бродяги никто с тех пор не встречал. Это случилось год тому назад. Тогда же, кажется, и ваша знакомая, Варвара Сикорская, спешно перебралась в Варшаву, после какого-то странного дела...

Клим Пантелеевич помолчал, а затем добавил более тихим голосом:

— Крестьяне тоже говорят, будто видели голубей, но ни один из них не решится пройти ночью по этой дороге. Они считают, что голуби — это души Сикорских, которых на закате выпускают из ада, а красное зарево на западе — не что иное, как пламя самой преисподней. Мол, в это время врата ада отворяются, и их бывшие господа вылетают на волю.

— Кто такие эти Сикорские? — поинтересовалась девушка. — Бася мне особо об их... генеалогии не рассказывала.

— Раньше все тут принадлежало им. Это старинное шляхетское семейство. Говорят, они владели этими землями ещё со времён Гедимина. Рыцарский род — своенравный и жестокий... Как и многих других, Сикорских разорили польские восстания. Одни погибли на войне, другие умерли сами.

Они остановились в нескольких десятках шагов от особняка. Миронова с тошнотворным страхом вглядывалась в его зловещий фасад. Пыльные окна были тусклы и пусты, но ей мерещилось, будто из темных проёмов за ними плотоядно, не мигая, следят невидимые призраки.

— Пойдёмте? — Клим Пантелеевич помог Анне спешиться.

— Осторожно, — предупредила его девушка, вспомнив свой недавний ужас. — В здешней траве водятся гадюки.

— Спасибо, что предупредили, — усмехнулся мужчина, привязывая коня к низкой ветке и вытаскивая из седельной сумки большой ручной фонарь с рефлектором. — Ну что ж, давайте поглядим, в чем тут дело.

XXX

Он так спокойно и деловито перебрался через разрушенную кирпичную ограду, будто шёл в гости к добрым друзьям на чашку вечернего чая. Анна не отставала ни на шаг, хотя сердце ее колотилось, как после пятимильной пробежки, а ноги стали ватными и непослушными. Ночной ветерок доносил до них густые запахи плесени, болотной гнили и мокрой листвы. Неожиданно Анна почувствовала, как в ее душе закипает острая, иррациональная ненависть к этим черным лесам, источающим затаённую злобу, к этим старым шляхетским имениям — молчаливым свидетелям забытых трагедий, панщины, проклятой спеси и застарелой жестокости. Раньше она считала этот край прекрасной, романтической землёй — свидетельницей славных битв, отважных рыцарей и великих деяний. Но сейчас она видела его изнанку — таинственную, мрачную обитель первобытного ужаса — и чувствовала растущее отвращение к нему...

Как и накануне, тяжёлая дубовая дверь, приоткрытая после ее панического бегства, заскрипела на ржавых петлях. Ардашев не спешил входить. Он остановился на пороге и посветил фонарём в разбитое окно рядом с дверью. Яркий, сфокусированный луч рассеял мрак в прихожей и пополз вверх по широкой лестнице. Анна, сжав кулаки до боли в суставах, затаила дыхание. Тварь не показывалась.

Ступая бесшумно, как кошка, с фонарём в одной руке и вновь извлечённым револьвером в другой, Клим Пантелеевич вошёл в дом.

Когда, миновав лестницу, яркое пятнышко света скользнуло по холлу, Миронова издала тихий, сдавленный вскрик, вцепившись в руку своего спутника.

По полу, от подножия лестницы, тянулся широкий, прерывистый кровавый след. Он вёл к изящному диванчику, тому самому, на котором она с Басей неожиданно очутилась посреди ночи. Кровь была повсюду — темными, густыми брызгами на стенах, лужей на потускневшем мраморном полу и огромным, впитавшимся в обивку пятном на самом диване.

На нем, лицом вниз, лежала Варвара Сикорская.

Луч света упал на ее ужасно расколотый, превращённый в кровавое месиво череп... Вытянутая правая рука мертвеца все ещё сжимала топорище. А широкое, зазубренное лезвие, разрубив дорогую парчу диванной спинки, глубоко застряло в набивке... как раз в том самом месте, где, по логике вещей, должна была сидеть сама Анна.

XXX

Миронова зашаталась, и мир перед ее глазами превратился в чёрное, кружащееся месиво. Она упала бы, не подхвати ее Клим Пантелеевич своими сильными руками. Когда зрение и слух, оглушённые ужасом, вернулись, она обнаружила, что стоит, прислонившись горячим лбом к холодной мраморной каминной полке. Ее тело сотрясалось в приступе тошноты.

Ардашев направил ей в лицо слепящий луч фонаря. Его голос звучал холодно и отстранённо из-за этого сияющего круга, сам он при этом оставался невидимым, превратившись в безжалостный силуэт следователя.

— Анна Викторовна, в ваш рассказ, мягко говоря, трудно поверить. Я видел, как за вами гнался какой-то зверь, но это мог быть волк или просто бешеная собака. Не вижу никакой связи между этим животным и тем, что я нашёл здесь. Если вы что-нибудь скрываете, лучше сразу признайтесь. В противном случае никакой суд вам не поверит, и вас обвинят в жестоком убийстве вашей подруги. По закону, я обязан вас арестовать. Признавайтесь, вы убили ее?

Его слова падали, как удары молотка, — холодные, веские, неопровержимые.

— Из ревности иль ещё из-за чего? Не могло ли случиться так: вы поссорились, и... в пылу гнева метнули топор в подругу? Признайтесь. Я адвокат и даже могу взяться за ваше дело. Возможно, вы и минуете петлю... Если сейчас же во всем признаетесь!

Анна тяжело опустилась на стоящее рядом кресло и закрыла лицо ладонями.

— Я не убивала Басю! — она застонала, качая головой. — И зачем, с какой стати мне ее убивать? Мы едва познакомились... Согласна, она была странной девушкой... Но... Я сказала вам правду и не в обиде, что вы не верите. Но клянусь Богом, я не лгу.

Ардашев вновь осветил фонарём окровавленную голову, и Анна зажмурилась, чтобы не видеть этого кошмара. Через несколько секунд она услышала деловитое ворчание поверенного:

— Должно быть, вы убили пани Сикорскую тем топором, который у неё сейчас в руке. На лезвии кровь, кусочки мозга и прилипшие волосы того же цвета, что и у вашей подруги. Плохи ваши дела, мадемуазель Миронова.

— Почему? — тупо спросила девушка.

— О самообороне не может быть и речи. Не могла Варвара бросить в вас топор после того, как вы этим же топором раскроили ей череп. Должно быть, убив подругу, вы всадили лезвие в диван, а пальцы Сикорской сомкнули на топорище, чтобы представить дело так, будто она напала на вас. Именно так все и выглядит...

— Я не убивала! — всхлипнула Анна. — И я не собиралась изображать убийство при самозащите!

— Вот это меня и сбивает с толку, — задумчиво признался Клим Пантелеевич. — Какой убийца выдумает столь безумную, столь фантастическую историю, чтобы отвести от себя вину? Обычный преступник сочинил бы что-нибудь правдоподобное. Гм-м... — Луч фонаря заметался по комнате. — Капли крови ведут от двери. Тело перетащили... Нет, похоже, не перетаскивали его. Кровь не размазана по полу. Наверное, вы убили ее в другом месте, а потом перенесли сюда. Но если так, то почему на вашей одежде нет ни единого пятнышка? Да и смогли бы вы это с вашей-то комплекцией? Конечно, можно было переодеться и вымыть руки... Но Сикорскую зарубили совсем недавно. Я бы сказал, только что...

— Она спустилась по лестнице и пошла ко мне, — сказала девушка безнадёжным, мёртвым тоном. — Чтобы убить. Я это сразу поняла. Не проснись я вовремя, она зарубила бы меня на этом самом месте.

— Допустим, все так и было. Но если мертвец ходил тогда, почему он не ходит сейчас?

— Не знаю! Мне очень плохо, и мысли путаются... Боюсь, вдруг она сейчас поднимется и пойдёт ко мне опять! Когда я услышала за спиной топот, то решила, что это Бася за мной гонится в темноте... С окровавленным топором, разрубленной головой и ухмылкой мертвеца... — У Мироновой застучали зубы, так ясно она представила эту картину.

Ардашев опустил фонарь.

— Капли крови ведут в коридор. Идёте туда.

— Они ведут к лестнице! — Анна съёжилась, инстинктивно вжимаясь в кресло.

Ардашев нахмурился.

— Вы что, боитесь подняться со мной наверх?

Анна побледнела ещё сильнее, если это было возможно.

— Да, — прошептала она. — Но я все равно поднимусь, с вами или без вас. Возможно, та тварь, которая убила несчастную Басю, все ещё прячется там.

— Держитесь позади меня, — коротко велел Клим Пантелеевич. — Если кто-нибудь нападёт, я с ним справлюсь. Но предупреждаю: я стреляю быстрее, чем прыгает кошка, и редко промахиваюсь. Если задумали ударить меня сзади, лучше выбросьте это из головы, милая барышня.

— Не говорите глупостей! — Возмущение на миг пересилило страх. Этот взрыв искреннего негодования, похоже, убедил Ардашева больше, чем все ее уверения в невиновности.

— Хочу во всем разобраться, — сказал присяжный поверенный уже более мягким тоном. — Я вас пока ни в чем не обвиняю и не осуждаю. Если хоть половина из сказанного вами — правда, то вы, Анна Викторовна, побывали в дьявольской переделке. Но вы и сами должны понимать, как трудно во все это поверить.

XXX

Ничего не отвечая, Миронова устало пошла следом. Они вышли в прихожую и остановились у подножия лестницы. Тонкая, прерывистая полоска алых капель, хорошо заметных на грязном полу. Видимо, престарелые слуги Сикорских особо не утруждали себя уборкой.

— Следы человека, — пробормотал Ардашев, направив луч фонаря на пол. — Он шёл медленно. Надо сразу разобраться, пока мы их не затоптали. Гм-м... Одни следы ведут наверх, другие — вниз. Шёл один человек. Не вы, а Сикорская — у неё ступня несколько крупнее, чем у вас. И все время текла кровь... — Он посветил выше. — Кровь на перилах — видимо, идущий опирался окровавленной ладонью... Густое вещество, похожее... на мозг. Так. Теперь...

— Мертвец спустился по лестнице, — дрожащим голосом произнесла Анна. — Одной рукой она касалась перил, а в другой сжимала топор, которым ее убили.

— Или ее несли, — возразил Клим Пантелеевич. — Но в таком случае где следы несущего?

Они медленно поднялись наверх. Верхний коридор оказался просторным помещением, где не было ничего, кроме пыли и пляшущих теней. Окна, покрытые плотной коркой грязи, едва отражали свет. Мощный фонарь Ардашева, казалось, стал светить здесь слабее, его луч вяз в гнетущем мраке. Миронова содрогнулась. Здесь, в этой темноте, умерла несчастная Бася!

— Тут кто-то свистел, — прошептала она. — Варвара пошла на свист, как на зов.

У Ардашева заблестели глаза.

— Следы ведут в этот зал, — произнёс он, указывая на тёмный проем в стене. — Как и на лестнице — туда и обратно. Те же следы... Дьявольщина! — Он осёкся. — Простите, барышня, вырвалось, — тут же извинился он.

Анна едва удержалась от крика, увидев то, что вызвало невольное восклицание у мужчины. В нескольких шагах от лестницы следы Баси на пыльном полу обрывались. И там, где она остановилась, темнело большое, безобразное пятно запёкшейся крови и мозгового вещества. А рядом с ним виднелись другие следы — отпечатки босых ног, с узкой стопой, но широкой, расплющенной пяткой. Эти странные следы тоже поворачивали возле кровавого пятна.

Выругавшись сквозь зубы, Клим Пантелеевич присел на корточки.

— Следы встречаются! И там, где они сходятся, на полу — кровь и мозг. Видимо, здесь и зарубили несчастную Сикорскую. Босой человек вышел из темноты навстречу обутому, затем обутый спустился по лестнице, а босой возвратился в зал.

Он направил луч света в тёмный проем зала. Босые следы исчезали во мраке.

— Предположим, ваша дикая история правдива, — пробормотал Ардашев, обращаясь скорее к себе, чем к девушке. — И это не ваши следы. Предположим, кто-то засвистел, и пани Сикорская пошла узнать, в чем дело. Следы это подтверждают. Но если так, то почему она не лежит там, где ее зверски убили? Неужели она умерла не сразу, а сумела отнять топор у убийцы и спуститься вниз?

— Нет, нет! — На Анну вновь нахлынули воспоминания. — Я видела ее собственными глазами на лестнице! Она была мертва! Ни один человек не остался бы жив с такой раной...

— Я тоже так считаю, — кивнул Ардашев. — А значит, все, что вы мне рассказали, — бред сумасшедшего. Ни один нормальный человек не выдумает столь глупую версию, чтобы избежать наказания. Обычная картина самозащиты выглядела бы куда правдоподобнее. Кстати... приподнимите юбки и выставьте сюда вашу ногу. Только без показной скромности, прошу! Сейчас не до этого!

Анна молча подчинилась.

— С учётом обуви, ваша нога все равно меньше, — вздохнул адвокат. — Ну что ж, пойдём по следам... Что это?

Миронова почувствовала, как ее сердце сдавили ледяные пальцы. Яркая лампочка фонарика начала стремительно угасать.

— Странно, — пробормотал Ардашев. — Батарейка совершенно новая... — Впервые девушка расслышала в его уверенном голосе нотки недоумения и... страха. — Идём отсюда, быстро! — скомандовал он.

От луча осталось лишь слабое, багровое свечение. Тьма быстро сгущалась, наползая на них из глубины зала. Ардашев пятился, толкая Миронову спиной к лестнице. Но револьвер в его руке не дрожал. Сухо щёлкнул взведённый курок. Мужчина прищурился, выискивая невидимую цель. Послышался протяжный скрип, словно где-то неподалёку медленно отворилась тяжёлая дверь. Анне показалось, что сама тьма перед ними угрожающе вибрирует. Она знала, Ардашев тоже это чувствует, — его мышцы напряглись, как у пантеры, готовой к прыжку.

Но все же он, не спеша дошёл до лестницы и начал спускаться. Анна пятилась впереди, преодолевая ужас, борясь с искушением закричать и вновь побежать сломя голову. Она мгновенно покрылась холодным потом, когда подумала: а вдруг мертвец уже подбирается к ним снизу, с застывшей на лице ухмылкой и с топором, занесённым для удара?

Эта мысль завладела ей целиком, и лишь в нижнем холле Миронова осознала, что по мере того, как они спускались, фонарик светил все ярче и наконец засиял в полный накал. Но когда Ардашев обернулся и направил луч в пространство над лестницей, тот не смог рассеять густую, дымчатую мглу, клубившуюся там.

— Проклятие! Не иначе, какая-то тварь заколдовала фонарь, — пробормотал поражённый Клим Пантелеевич.

— Посветите в комнату! — взмолилась Анна. — Посмотрите, может быть, Бася... Бася... — у неё заплетался язык, но Ардашев понял.

Никогда в жизни Миронова не подозревала, что вид лежащего на полу окровавленного тела может принести такое облегчение.

— Она на месте, — проворчал адвокат. — Если она и ходила после того, как ее убили, то теперь не ходит. Но что, черт побери, с этим фонарём?

Направив луч во тьму верхнего этажа, он стоял, хмурясь и покусывая губу. Трижды он вскидывал револьвер, и Анна читала его мысли. Клим Пантелеевич боролся с искушением взлететь по лестнице и помериться силами с неведомым противником. Но осторожность взяла верх.

— В темноте мне там делать нечего, — пробормотал он. — Фонарь, думается, опять откажет. — Он повернулся и посмотрел на Миронову в упор. — Нет смысла гадать, что да как. Тут кроется какая-то чертовщина, и кажется, я начинаю догадываться, какая. Не думаю, что Сикорскую убили вы. Убийца сейчас там, наверху, кто бы он ни был. В вашем рассказе мало здравого смысла, но погасший фонарь тоже не так-то просто объяснить. Сдаётся мне, там, наверху, — не человек. Я никогда не боялся ночных засад, но на этот раз не пойду туда до рассвета. Будем ждать на веранде.

Когда они вышли на просторную, заваленную прелыми листьями веранду, звезды на востоке уже поблекли. Ардашев уселся на каменную балюстраду лицом к двери, не выпуская револьвера из руки. Миронова устроилась рядом, привалившись спиной к растрескавшимся балясинам. Она закрыла глаза, с благодарностью подставляя лицо прохладному предрассветному ветерку.

Происходящее казалось сном. Она была чужаком в этом краю — обиталище чёрного ужаса; над ней нависла тень виселицы, поскольку в доме за ее спиной лежит с раскроенным черепом Варвара Сикорская — странная девушка, верившая в проклятие утонувшей в болоте мулатки... Эти мысли витали в мозгу, словно тени, пока не утонули в серых сумерках сна, незваным гостем пришедшего в ее усталую душу.

XXX

Анна Миронова проснулась на рассвете, не забыв, правда, ни одного из кошмаров минувшей ночи. Она открыла глаза и увидела мир, утопающий в густом, молочном тумане. Он клубился, скрывая черные сосны, а его извивающиеся, влажные жгуты бесшумно переползали через разрушенную кирпичную ограду, словно пытаясь вновь поглотить дом. Со стороны холла доносились приглушенные, взволнованные голоса.

Как догадалась Анна, это Ардашев с усердием допрашивал престарелых слуг Сикорских и кучера, которые с первым проблеском зари явились в особняк. Сперва до неё донеслись испуганные возгласы и женский плач — очевидно, Клим Пантелеевич показал им то, что осталось от их хозяйки. А затем начался сам допрос. Ардашев говорил ровно, холодно, без нажима, но в его голосе звенел металл.

— Повторяю в последний раз, Казимир, — услышала Анна. — Вы что-нибудь видели или слышали вчера вечером, когда уезжали? Что-нибудь необычное?

— Боже, помилуй, пан адвокат... — лепетал дрожащий голос старого кучера. — Ничегошеньки... темно было... Я... я всегда тороплюсь уехать отсюда дотемна...

— А вы, Бронислав? Ядвига? — продолжал Ардашев. — Ваша хозяйка чего-нибудь боялась? Говорила о врагах? Об угрозах?

В ответ — лишь невнятное бормотание и всхлипы. Было видно, что трое слуг напуганы до смерти. Но их страх был глубже, чем просто боязнь убийцы или полиции. Это был первобытный, суеверный ужас, сковавший их языки. Вскоре они и вовсе замкнулись в себе. На все вопросы адвоката они отвечали либо молчанием, либо бессвязными мольбами о пощаде. Клим Пантелеевич начал терять терпение, его голос стал жёстче, он даже пригрозил им обвинением в сокрытии улик, но слуги все равно молчали, лишь трясясь всем телом, как в лихорадке.

Наконец, поняв, что из них больше ничего не вытрясешь, Ардашев раздражённо махнул рукой. Анна услышала его тяжёлые шаги и подняла голову. Адвокат вышел на веранду, пытаясь на ходу привести в порядок свой слегка помявшийся костюм.

— А, так вы уже проснулись, мадемуазель!

— Я готова идти, — девушка решительно кивнула, указывая глазами на тёмный проем двери, ведущей в дом.

— Я там уже был, — в черных глазах адвоката отражался холодный свет зари. — Не стал вас будить. Поднялся туда сразу, едва рассвело. И, знаете, что? Ничего не обнаружил. Ничегошеньки!

— А следы босых ног?

— Исчезли.

— Как исчезли?!

— Да, милая барышня, представьте себе, — он криво усмехнулся. — Вокруг того места, где кончаются следы пани Сикорской, нарушен слой пыли. Она аккуратно заметена в углы. Мы опоздали! Пока мы тут сидели, кто-то уничтожил всякие улики, а я, будь я проклят, даже ничего не слышал. Я обыскал весь верхний этаж. Ума не приложу, где может прятаться убийца. Вот, допросил слуг, — поморщился Клим Пантелеевич, — нулевой результат. Сперва чуть с ума не сошли, когда узнали, что их хозяйку убили, а теперь молчат, словно воды в рот набрали, только трясутся от страха!

Анна вздрогнула, подумав о том, что она, обессилев, спала на веранде одна, пока неведомый убийца хозяйничал в доме.

— Что теперь делать? — обречённо спросила она. — Мою невиновность нечем доказать!

— Сперва отвезём в город тело несчастной Сикорской, — прагматично заметил Ардашев. — Объяснения я возьму на себя, иначе вас немедленно арестуют. Ни уездный прокурор, ни судебный следователь, ни тем более присяжные вам не поверят. Я сам расскажу то, что сочту нужным. Я не намерен вас арестовывать, госпожа Миронова, пока не разберусь во всем окончательно. В городе никому ничего не говорите. Я сообщу властям о гибели пани Сикорской от рук неизвестного или группы неизвестных и о том, что я веду собственное расследование. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Вы рискнёте провести здесь ещё одну ночь? Спать в той же комнате, где спали вместе с владелицей «Болотных Елей»?

Анна заметно побледнела при этой мысли, но ответила твёрдо:

— Да, рискну.

— В таком случае, ступайте в свою комнату и приведите себя в порядок. Я же пока с кучером перенесу тело в карету. Потом вместе отправимся в город.

— А что мы будем делать… потом?

— Потом... отправимся на болота, — невесело усмехнулся Клим Пантелеевич. — Пришло время навестить местного колдуна.

Вновь сосны отбрасывали длинные, вытянувшиеся тени, и вновь по старой, разбитой дороге ехали двое. На этот раз скрип кареты сменился отчаянным дребезжанием и фырканьем мотора — Ардашев в городе раздобыл самодвижущийся экипаж. «Руссо-Балт», изрыгая сизый дым, подпрыгивал на каждом ухабе, и казалось, вот-вот развалится на части. За большой деревянной баранкой, ловко управляясь с рычагами, сидел Клим Пантелеевич. Миронова, укутанная в дорожный плед, сидела рядом.

Она немного пришла в себя после утренних потрясений и визита в город, где Ардашев, проявив чудеса дипломатии и используя вес своего имени, сумел договориться с властями. Но нервы ее были натянуты до предела. Девушка заметно осунулась, побледнела, под глазами залегли тёмные тени, а щеки ввалились, придавая ее утончённому лицу измождённый, почти трагический вид. Однако, вопреки всему, одета она была с иголочки, в строгий дорожный костюм — ее воля и воспитание не позволяли ей раскиснуть окончательно. И все же страх не покидал Анну. Он парил над ней невидимой чёрной птицей, готовой в любой момент вонзить в душу свои когти. Днём она не могла спать, не чувствовала вкуса еды, и каждый шорох заставлял ее вздрагивать.

— Анна Викторовна, — нарушил молчание Ардашев, не отрывая взгляда от дороги. — Расскажите мне ещё раз. Все, что поведала вам пани Сикорская. О себе, о своей семье. Любая мелочь может оказаться важной.

Анна вздохнула и, глядя на проносившиеся мимо тёмные стволы сосен, кратко пересказала адвокату сбивчивую, полную боли и ненависти исповедь Баси: о грехах отца-коллекционера, о несчастной мулатке Зосе, о проклятии, павшем на их род.

Клим Пантелеевич слушал очень внимательно, изредка кивая. Иногда он переспрашивал, уточняя детали, заставляя Анну вспоминать точные формулировки и интонации Варвары.

— И все же, — произнёс он, когда она закончила, — я не могу понять, зачем пани Сикорская привезла вас сюда. Неужели она и вправду думала, что медиум, пусть даже и с известной репутацией, сможет спасти ее от родового проклятия? Звучит... по-детски наивно.

В его голосе прозвучали нотки профессионального скепсиса, и это задело Анну.

— В моем родном Затонске, — холодно заметила она, — полиция не раз прислушивалась к моим, как вы изволите думать, «ничтожным советам». И это спасло не одну жизнь.

Ардашев бросил на неё быстрый взгляд и тут же смягчился.

— Простите, Анна Викторовна, — примирительно сказал он. — Я не хотел обидеть конкретно вас. Просто за свою адвокатскую практику я повстречал столько мошенников и шарлатанов, выдающих себя за спиритов и провидцев, что поневоле начинаешь относиться ко всему подобному с недоверием.

Миронова слегка кивнула, принимая извинения.

— Я понимаю. И я не считаю себя Пифией или Эндорской волшебницей. Просто... я порою вижу и чувствую вещи, которые другим недоступны.

Клим Пантелеевич бросил на Анну долгий, задумчивый взгляд, но ничего не сказал.

Он резко крутанул баранку, и автомобиль, протестующе заскрипев, свернул с основной дороги на едва приметную колею, петлявшую среди сосен.

— Куда вы меня везёте? — напряглась Анна.

— В нескольких милях отсюда, на болотах, живёт один занятный старик. Демьяном зовут. Местные считают его едва ли не колдуном. Хочу с ним потолковать.

Миронова вздрогнула, услыхав знакомое имя.

— Демьян! Но ведь Бася... она говорила о нем! Она сказала, что мулатка Зося была у него частой гостьей!

Клим Пантелеевич внимательно выслушал ее и кивнул, словно именно этого и ждал.

— Вот как... Тем лучше. Значит, мы на верном пути. То, с чем мы столкнулись в этом доме, выходит за пределы понимания обычного человека. Такие люди, как Демьян, порой разбираются в подобных делах лучше, чем мы с вами. Этому старику, говорят, под сто лет. Когда он был ещё мальчишкой-крепостным, старый пан Сикорский, дед Вольдемара, обучил его грамоте. А после, получив свободу, Демьян попутешествовал по свету больше, чем иной исследователь. Говорят, он знает всякие... штуки... — адвокат криво усмехнулся.

XXX

— Лачуга старика Демьяна, — объявил Ардашев, притормаживая автомобиль у кромки леса.

Миронова увидела небольшую поляну и маленькую, вросшую в землю хижину, притаившуюся в тени огромных деревьев. Здесь росли не только вековые сосны, но и кряжистые, могучие дубы с замшелыми, узловатыми стволами. За хижиной начиналось болото, подёрнутое зелёной ряской и поросшее камышом; оно терялось вдали, в сумраке деревьев. Над глиняной печной трубой курился тонкий синеватый дымок, свидетельствуя о том, что хозяин дома.

Следуя за адвокатом, девушка поднялась на крошечное крыльцо и, помедлив, вошла в распахнутую дверь, висевшую на одной покосившейся петле. В лачуге царил густой полумрак; немного света проникало в единственное, затянутое бычьим пузырём окошко. У очага, сложенного из дикого камня, сидел на низкой скамье сутулый старик и угрюмо смотрел на котелок с закипающей похлёбкой. Когда гости вошли, он лишь мельком покосился на них, но не встал.

Он выглядел невероятно старым. Его лицо, тёмное и дублёное, как старая кожа, было сплошь изборождено глубокими морщинами, а глаза, живые и тёмные, были затянуты мутноватой белёсой пеленой, как у слепца. Но Анна чувствовала, что он видит ими, и видит куда больше, чем обычный зрячий.

Ардашев молча указал Мироновой на единственное плетёное кресло, а сам уселся на грубую скамью напротив старика.

— Демьян, — сказал он напрямик, без предисловий, — пора мне тебя кое о чем расспросить. Я знаю, тебе известна тайна поместья «Болотные Ели». Прежде это меня не касалось, но нынче ночью в доме убили человека. Ее хозяйку. Пани Варвару Сикорскую — последнюю из этого рода. Если ты не скажешь, кто там прячется, вот эту милую барышню могут повесить.

Старик медленно повернул голову в сторону присяжного поверенного, и туман в его глазах, казалось, сгустился, словно у него в памяти поплыли облака давно минувших лет.

— Сикорские... — произнёс он. Его голос был удивительно звучным и богатым интонациями, совершенно непохожим на говор местных крестьян. — Гордые они были, милостивый пан. Гордые и жестокие. Нынче никого не осталось. Кто на войне погиб, кого на дуэли прикончили. Некоторые умерли здесь, в поместье... В старом поместье... Вот и пани Бася преставилась…

Речь Демьяна перешла в невнятное, старческое бормотание.

— Так как насчёт поместья? — нетерпеливо повторил Ардашев.

— Матушка покойной Баси была самая гордая из них, — пробормотал старик, вновь обретая ясность. — Самая гордая и жестокая. Слуги ее ненавидели, а Зося — пуще всех. В жилах Зоси текла кровь белых людей. Она тоже была гордая. Она тоже была из Сикорских… А матушка Баси... Изабелла, вот как ее звали... била ее кнутом, как чёрную рабыню на плантации.

— Била кнутом? — ужаснулась Анна.

— Именно, молодая пани, — прошамкал Демьян, повернув к ней своё морщинистое лицо. — Раздевала донага, привязывала к дереву во дворе и стегала кнутом, словно безгласную скотину. Я сам это не раз видел. Зося была чертовски красива. Даже я… старик… желал ее… — он беззубо усмехнулся. — Она просила меня. Дать ей чёрное снадобье. Секретный отвар… Ластилась ко мне, словно кошечка. Говорила, что в ее жилах тычет кровь мамбы — великой жрицы Вуду… Она плясала под Луной, когда созрела… Разве мог я ей отказать… Такой красотке, с таким телом…

— В чем тайна этого поместья? — настойчиво, как молотом, ударил Ардашев.

Пелена в глазах старика внезапно исчезла. Они стали ясными и чернели, как колодцы в безлунную ночь.

— Какая тайна, милостивый пан? Не понимаю.

— Понимаешь. Все ты понимаешь, Демьян, — с нажимом заявил Клим Пантелеевич. — Я хочу знать, почему местные сторонятся этого дома, особенно по ночам.

Старик равнодушно помешал в котелке какой-то палкой.

— Жизнь всем дорога, пан, даже последнему холопу.

— Кто-то грозился тебя убить, если проговоришься? Я правильно поняла? — вмешалась Анна.

Ардашев бросил на неё недовольный взгляд, но промолчал.

— Не «кто-то», добрая пани. Не человек. Те, что живут в черных болотах. Мою священную тайну охраняет Большой Змей — бог над всеми богами. Если я нарушу обет, он пошлёт младшего брата, и тот поцелует меня своими холодными устами. Маленького брата с полумесяцем на голове. Много лет назад, далеко отсюда, за большим морем-океаном, я отдал душу Большому Змею, чтобы тот научил меня делать… зувемби...

Миронова напряглась.

— Я уже слышала это слово, — тихо произнесла она. — В Париже. Из уст предсказательницы из Сенегала. Что оно означает?

В мутных глазах старика мелькнул неподдельный страх.

— Я вам что-то говорил? Нет! Нет! Я ничего не говорил!

— Зувемби, — мягко, но настойчиво напомнила Миронова.

— Зувемби, — машинально повторил Демьян. Глаза его опять затуманились, он погрузился в воспоминания. — Зувемби… это те, кто когда-то были смертными женщинами. Они повелевают животными, птицей и малым светом… Однако, свинец смертелен для них! О них хорошо знают на Невольничьем Берегу, — старик жутко хихикнул. — О них рокочут по ночам барабаны на холмах Гаити. Творцов зувемби почитает народ Дамбалы. Смерть тому, кто расскажет о них стороннему человеку! Это одна из самых заклятых тайн Бога Змея. Зося хотела знать, как делать зувемби! Как отомстить своим мучителям…

Он замолчал, уставившись в огонь.

— Ты говорил о зувемби, — подстегнул его Ардашев.

— Я не должен об этом говорить, — пробормотал Демьян. Миронова вдруг поняла, что старик просто думает вслух, он впал в старческое слабоумие и почти не замечает их присутствия. — Я, единственный белый человек, плясал на Чёрном Обряде Вуду и с тех пор могу делать зомби. И зувемби... но ни один белый не должен знать этого названия… — старик вздрогнул, возвращаясь в реальность. — Прошу прощения, панове, я, кажется, задремал. Старики, как дряхлые собаки, засыпают у очага. Вы спрашивали о поместье «Болотные Ели»? Пан следователь, если я объясню, почему не могу вам ответить, вы назовёте это суеверием. Хотя, да будет бог мне свидетелем...

С этими словами он потянулся за охапкой хвороста, лежавшей у очага, и вдруг с диким, пронзительным криком отдёрнул руку. В его иссохшее предплечье мёртвой хваткой впилась зубами длинная, извивающаяся тварь с узкой, плоской головой. Обвив руку колдуна по самый локоть, разъярённая змея снова и снова вонзала в неё свои ядовитые клыки.

Демьян рухнул на очаг, опрокинув котелок и разметав тлеющие угли. Его тело сотрясали жуткие, чудовищные судороги. Анна вскрикнула, отшатнувшись. А Клим, в мгновение ока оказавшись рядом, схватил толстую хворостину и с силой обрушил ее на змеиную голову, размозжив ее. С проклятием он отшвырнул свившегося в узел гада в угол. Старик затих и теперь лежал неподвижно, глядя в потолок неживыми, остекленевшими глазами.

— Мёртв? — прошептала Анна.

— Мёртв, как Иуда Искариот, — буркнул присяжный поверенный, хмуро глядя на издыхающую змею. — Такой дозы яда хватило бы на десятерых стариков. Но мне кажется, он умер от страха.

— Что будем делать? — дрожа, спросила Миронова.

— Перенесём тело на лежанку и уйдём. Если запереть дверь, ни лесные хищники, ни дикие собаки сюда не проникнут. Ночью у нас будет чем заняться, а утром известим власти. Пускай батюшка отпоёт его грешную душу.

Ардашев, отказавшись от помощи Анны, сам перетащил лёгкое тело Демьяна на грубую лежанку и поспешно вышел из лачуги. Миронова последовала за ним. Солнце садилось, заливая ряды деревьев на горизонте слепящим алым пламенем. Они молча сели в машину и двинулись в обратный путь.

— Он говорил, что Большой Змей может послать к нему своего брата, — пробормотала Анна.

— Чушь! — фыркнул Ардашев. — На здешних болотах полно змей. Змеи любят тепло, вот одна из них и заползла в хижину, пригрелась в хворосте, а несчастный Демьян на свою беду ее разбудил. Ничего сверхъестественного. — Немного помолчав, он добавил, уже совершенно другим тоном: — Впервые вижу, как змея кусает, не зашипев. И впервые вижу змею с отчётливым белым полумесяцем на голове.

Они в молчании свернули на дорогу, ведущую к поместью.

— Думаете, в доме до сих пор прячется мулатка Зося? — спросила Анна. — Получается, она инсценировала свою гибель на болотах.

— Вы сами слышали, что сказал старик, — нахмурившись, ответил Ардашев. — В жилах Зоси текла кровь языческой жрицы!

Они миновали последний поворот, и Миронова увидела мрачный особняк, чернеющий на фоне алого заката. Сразу же вернулось леденящее предчувствие опасности.

— Смотрите! — сдавленно шепнула она пересохшими губами, когда машина съехала с дороги и остановилась.

Ардашев крякнул от удивления.

С балюстрады, с крыши, из-за карнизов, клубящимся черным облаком в багровое небо поднималась огромная голубиная стая. Пернатое облако понеслось прочь, на запад, и исчезло в ярком, кровавом сиянии над горизонтом.

Проводив взглядом исчезнувшую в багровом мареве стаю, Анна некоторое время неподвижно сидела в автомобиле, оцепенев от дурных предчувствий.

— Вот и я их увидел, — задумчиво пробормотал Клим Пантелеевич, глядя на пустую балюстраду.

— Наверное, они являются только обречённым, — мрачно предположила Миронова. — Тот бродяга, о котором рассказывал ваш приятель... он тоже их видел.

— Посмотрим, — спокойно ответил адвокат, выходя из машины. Анна заметила, что в его руке вновь появился тяжёлый револьвер.

В пыльных окнах особняка играло зловещее пламя заката. Войдя в просторную прихожую, девушка вновь увидела на полу тёмные, запёкшиеся следы, ведущие от лестницы к дивану. Слуг Сикорских поблизости не наблюдалось. Анна непроизвольно усмехнулась. Вряд ли они вообще когда-либо ещё появятся в здешних местах. Тем временем Ардашев, словно заправский бивачный офицер, уже расстилал возле камина взятые из машины одеяла.

— Я лягу здесь, возле двери, — сказал он. — Вы устраивайтесь там, где спали вчера ночью. На диване.

— Может, разведём огонь? — спросила Анна, со страхом думая о том, что после коротких, кровавых сумерек лес и дом погрузятся в непроглядную тьму.

— Нет. У нас есть фонарь. Будем лежать в темноте и ждать. С револьвером обращаться умеете?

— Да... думаю, да, — неуверенно ответила она. — Дядя обучал меня. Тренировал стрелять по пустым бутылкам.

— И как успехи? Бутылкам доставалось? — усмехнулся Ардашев, проверяя механизм оружия.

— Скажем так, им приходилось несладко, — непроизвольно улыбнулась Миронова в ответ.

— Ладно, стрелять предоставьте мне, — Клим Пантелеевич уселся на одеяла, скрестив ноги, и стал перезаряжать свой большой синеватый кольт, внимательно, почти любовно, осматривая каждый патрон.

Анна не находила себе места. Она нервно бродила по огромному холлу, прощаясь с уходящим днём, как скряга расстаётся с последним золотым. Задержавшись у камина, она задумчиво посмотрела на черные головёшки. Что-то заставило ее протянуть руку. Девушка медленно разгребла носком изящного ботинка остывшую золу. Среди угольков и кусков дерева мелькнуло что-то прямоугольное. Она нагнулась и подняла небольшую записную книжку с перемазанной сажей картонной обложкой и заметно подгоревшими страницами.

— Что вы там нашли, Анна Викторовна? — заинтересовался Ардашев. Он уже закончил с оружием и теперь сидел, прищурив один глаз, и заглядывал в ствол револьвера.

— Похоже на дневник. Видимо, его хотели сжечь, да бросили в пламя слишком поздно… — Анна принялась листать хрупкие, почерневшие по краям страницы, пытаясь разобрать неровные, торопливые строчки в тускнеющем свете из окна. Вдруг она оживилась. — Не может быть... Это же почерк Баси Сикорской. Получается, это ее дневник. Писано по-французски. Странно, зачем она хотела его сжечь… — девушка нахмурилась. — Кое-что понять можно. Слушайте.

«Je le sais, je ne suis pas seule dans cette demeure. La nuit, quand le soleil se couche et que les arbres se découpent en ombres noires derrière la fenêtre, il... ou cette chose... gratte à ma porte. Qui est-ce? L'une de mes malheureuses sœurs? Mère? Si ce sont elles, pourquoi se cachent-elles? Pourquoi essaient-elles d'ouvrir ma porte pour s'enfuir dès que je les appelle? Non! Non! J'ai si peur. Mon Dieu, que faire? J'ai peur de rester ici, il faut que je m'en aille...[1]»

— Хм, — Ардашев хмуро посмотрел на свою спутницу. — Странные заметки…

— На других страницах почти ничего не разобрать, — сказала Анна, осторожно переворачивая обгоревший лист. — Лишь отдельные строки… Вот! «Pourquoi les domestiques ont-ils si peur de passer la nuit à « Błotne Świerki »? La plupart se sont enfuis. Même un triple salaire ne saurait les tenter. Seuls les vieux sont restés, et même eux, ils retournent au village pour la nuit. Mes malheureuses sœurs sont mortes. Je le sais. Il me semble avoir senti comment elles mouraient — dans l'effroi et les tourments. Mais pourquoi? Pourquoi? Si elle… cette créature de couleur… a tué Mère, pourquoi a-t-il fallu qu'elle assassine aussi mes pauvres sœurs? Elles ont toujours été si bonnes avec elle. Contrairement à moi…[2]»

Миронова наморщила лоб, пытаясь разобрать выцветший текст.

— Часть листа оторвана. Дальше идет запись, датированная другим числом, не могу понять, каким именно. «...c'est affreux, ce à quoi la vieille du village faisait allusion. Elle prononçait les noms de Demyan et de Zosia, mais toujours à mots couverts. Elle avait peur, sans doute...[3]» Дальше неразборчиво. «Non! Non! Ce n'est pas possible! Elle est morte, noyée dans les marais ou... ou bien elle est partie. Pourtant... Elle est née sur des terres sauvages et mystérieuses et, plus d'une fois, a laissé entendre qu'elle était initiée aux mystères du vaudou. Elle dansait lors de ces rites affreux, je le sais. Mais comment a-t-elle pu faire une chose pareille? Mon Dieu, une telle chose est-elle seulement possible? Je ne sais que penser. Si c'est elle qui erre dans la maison la nuit, qui piétine derrière la porte de ma chambre et qui siffle de cette façon si étrange, si douce... Non, non, je dois perdre la raison. Si je reste ici, la même mort horrible que celle de mes sœurs m'attend. Et qui plus est, à la même date fatidique. J'en suis certaine...[4]»

Углубившись в чтение, Миронова не заметила, как подкралась мгла, не обратила внимания, что Ардашев подошел и теперь стоит рядом, освещая фонарём ей страницы. Вспомнив, где она находится, девушка вздрогнула и бросила испуганный взгляд в непроглядную тьму коридора.

— Что вы об этом думаете?

— То же, что и прежде, — бесстрастно ответил Клим Пантелеевич. — Решив отомстить Изабелле Сикорской, Зося превратилась в зувемби. Возможно, она ненавидела не только свою мучительницу, но и все семейство. У себя на родине, на островах, она участвовала в обрядах вуду, пока не «созрела», как выразился старик Демьян. Все, что ей было нужно, — это «чёрное зелье». И она его получила. Она убила мать и ее четырёх дочерей. Да уж… страшная месть! С тех пор Зося обитает в этом старом доме, как ядовитая змея в развалинах.

— Но зачем ей понадобилось убивать меня?

— Вы слышали, что сказал Демьян? — напомнил Ардашев. — Гибель человека доставляет зувемби радость. Она заманила Басю наверх, раскроила ей череп, вручила топор и отправила вниз, приказав убить вас. Никакой суд в это не поверит, но, если мы представим ее труп, это будет веским доказательством вашей невиновности. Мои показания тоже учтут. Демьян говорил, что зувемби можно убить... В общем, отвечая в суде, я не стану вдаваться в лишние подробности.

— Зося выходила к лестнице и смотрела на нас, — пробормотала Анна. — Но почему на верхней площадке не осталось ее следов?

— Возможно, вам померещилось. А может, зувемби способна посылать своё изображение... Черт! Зачем ломать голову, силясь объяснить необъяснимое? Лучше приготовимся и будем ждать.

— Не гасите свет! — воскликнула Анна. Спохватившись, она смущённо проговорила: — Впрочем, конечно, выключайте фонарь. Надо, чтобы было темно, как... — Она сглотнула. — Как тогда.

Но едва комната погрузилась во мглу, Миронову охватил животный страх. Она сидела на искромсанном диване и дрожала, как в лихорадке. Сердце бешено колотилось в груди.

— Должно быть, чудесное местечко эта Вест-Индия, — задумчиво произнёс Ардашев из темноты. — Я много слышал о тамошних зомби. А теперь вот — зувемби… Видимо, колдуны знают рецепт снадобья, от которого женщины сходят с ума. Хотя это не объясняет всего остального: гипнотическую силу, власть над мертвецами... Нет, зувемби, видимо, не просто безумная женщина. Это чудовище в облике человека, порождённое колдунами болот и джунглей... Что ж, поглядим.

Он замолчал. В густой тишине Анна слышала лишь оглушительное биение собственного сердца. Из лесу донёсся протяжный, тоскливый волчий вой. Где-то под крышей ухнула сова. Затем, словно чёрный бархатный туман, на дом вновь опустилась тишина. Девушка усилием воли подавила дрожь. Она сидела, не шевелясь, вслушиваясь в темноту.

Ожидание становилось невыносимым; держать себя в руках стоило таких усилий, что Анна обливалась холодным потом. Она до боли стиснула зубы и сжала кулаки, вонзив ногти в ладони. Девушка и сама толком не знала, чего ждёт. Ее проклятый дар здесь молчал. Видимо, нечисть из «Болотных Елей» была ему не по зубам! Невидимый враг, возможно, нападёт вновь, но как? Опять послышится тихий свист, заскрипят под босыми ногами ступени... или внезапно из темноты на ее голову обрушится топор? Кого выберет убийца — ее или Ардашева? А если он уже мёртв?..

Анна ничего не разглядела во мгле, но услышала ровное, спокойное дыхание мужчины. Видимо, он обладал поистине железной выдержкой.

А вдруг… это дышит не Клим Пантелеевич, а враг, бесшумно убивший адвоката и занявший его место? Она чувствовала, что сойдёт с ума, если не вскочит, не закричит и не выбежит сию же секунду из этого проклятого дома. Даже страх перед виселицей не мог заставить ее оставаться в этой удушливой темноте.

Внезапно ровное дыхание Ардашева рядом с ней на миг прервалось, а затем участилось. Анна похолодела, за миг до того, как ее слуха коснулся тот самый, сверхъестественный, манящий и невыразимо жуткий свист...

XXX

Нервы не выдержали. Разум заволокла мгла, такая же кромешная и удушливая, как и та, что ее окружала. На какое-то мгновение она абсолютно ничего не понимала, погрузившись в беспамятство. Затем сознание вернулось, но реальность была искажена до неузнаваемости: ей казалось, что она стремглав бежит по дороге. Дорога была старая, вся в ухабах и ямах. В голове стоял туман, но Анна заметила, что сквозь черные, костлявые ветви не проглядывает ни одна звёздочка. Она испытывала смутное, тупое желание узнать, куда, собственно, бежит.

Похоже, она взбиралась на холм. Юбки страшно мешали, цеплялись за невидимые корни, и это показалось странным — днём она не видела никаких холмов поблизости от поместья. Затем наверху, там, куда она поднималась, возникло слабое, болезненное свечение. Карабкаясь по уступам, принимающим все более правильные, рукотворные очертания, девушка с ужасом поняла, что слышит знакомый, мелодичный и насмешливый свист.

Туман в голове мгновенно рассеялся, сменившись ледяной ясностью. Что с ней? Где она? И тут все стало на свои места! Она не бежала по дороге и не карабкалась по склону холма. Она послушно, шаг за шагом, поднималась по главной лестнице проклятого дома Сикорских.

Анна истошно закричала. Свист звучал все громче, нарастая, превращаясь в рёв торжествующего победу дьявола. Девушка попыталась остановиться, вцепиться в гладкие, холодные перила. В ушах разрывал барабанные перепонки ее собственный, непрекращающийся, беспомощный крик. Она более не владела своим телом. Размеренно ступая, чужие ноги несли ее собственное тело вверх по лестнице, навстречу колдовскому, неземному свечению.

— Ардашев! — закричала она. — Клим Пантелеевич! Помогите, ради Бога!

Крик застрял в горле, превратившись в хрип. Миронова ступила на верхнюю площадку.

Свист резко оборвался, но инерция движения была уже непреодолима. Она не видела источника тусклого света, но заметила впереди, в тёмном проёме зала, неясный силуэт человеческой фигуры, похожей на женскую. Но не бывает у женщин такой крадущейся, хищной походки, таких странных лиц. Это было даже не лицо, а жёлтое, фосфоресцирующее пятно, злобная маска чистого безумия. Она хотела вскрикнуть, но не смогла.

В занесённой для удара клешнеподобной руке хищно сверкнула сталь...

Позади раздался оглушительный грохот. Язык пламени расколол сумрак, на долю секунды осветив падающее навзничь чудовищное существо. Анна услышала пронзительный, тонкий визг, полный боли и ненависти. А затем стало очень, очень темно. Бессильно опустившись на колени, девушка закрыла лицо дрожащими ладонями.

Она не слышала, что говорил ей Ардашев. Наконец мужчине удалось привести ее в чувство. В глаза ударил слепящий свет фонаря. Анна заморгала и прикрылась ладонью.

Клим Пантелеевич нагнулся к девушке, и в его голосе звучала неподдельная тревога:

— Анна Викторовна, вы целы? Господи, да что с вами? Вы не ранены?

— С-с-со мной все в порядке… — пробормотала Миронова, с трудом приходя в себя. — Вы… вы очень своевременно выстрелили. Где она?

— Слушайте! — вскинул руку Ардашев.

Неподалёку, в темноте зала, кто-то ёрзал, бился об пол, корчился в предсмертных конвульсиях. Слышалось скрежетание когтей и тихое, булькающее хрипение.

— Демьян сказал правду, — мрачно произнёс он. — Зувемби можно убить свинцом. Я не промахнулся, хоть и не решился включить фонарь раньше. Когда она засвистела, вы встали и перешагнули через меня, словно меня и не было. Это был гипноз или что-то в этом роде. Я, отчаянно пригибаясь, пошёл за вами по лестнице, след в след. И чуть не опоздал... Признаться, я остолбенел, когда ее увидел. Смотрите!

Он посветил в зал. На этот раз лампочка горела в полную силу. Там, где только что была глухая стена, теперь зияло тёмное прямоугольное отверстие, которого прежде не было.

— Потайная комната! — воскликнул адвокат. — Идём!

Он бросился в зал, и Анна, спотыкаясь, последовала за ним. Они осветили узкий, похожий на туннель, коридор, очевидно, проходивший внутри одной из толстых несущих стен.

— Может, она и не думает, как люди, — пробормотал Ардашев, шагая впереди с фонарём в руке, — но прошлой ночью у неё хватило ума замести следы, чтобы мы не нашли эту потайную дверцу. Вот она, комната!

— Боже мой! — воскликнула Анна. — Это же та самая комната без окон, которую я видела во сне! В ней было трое повешенных...

Ардашев застыл на месте. В ярком круге света появились три сморщенных, сухих, как древние мумии, тела в истлевших грязных ночных сорочках. Мертвецы были подвешены на ржавых цепях к потолку. На пыльном полу под ними аккуратно стояли три пары старых домашних шлёпанцев.

— Сестры Варвары!.. — прошептал Клим Пантелеевич.

— Взгляните! — Мироновой стоило больших усилий говорить членораздельно.

Пятно света переместилось в дальний угол комнаты.

— Неужели эта тварь ещё недавно была женщиной? — прошептала она. — Вы только посмотрите на это лицо, на руки, похожие на клешни, на черные звериные когти! Да, раньше она была человеком... на ней остатки бального платья.

— Несколько лет эта комната служила ей логовом, — произнёс Ардашев, присев на корточки в углу возле жуткой, ухмыляющейся в предсмертной агонии твари. — Вот оно, доказательство вашей невиновности, Анна Викторовна. Сумасшедшая с топором — это все, что нужно знать судьям! Боже, но какая страшная, какая подлая месть! Каким надо быть чудовищем, чтобы связаться с вуду...

— Зося? — прошептала Миронова, глядя на искажённое нечеловеческой злобой лицо.

Клим Пантелеевич медленно поднялся и отрицательно покачал головой.

— Мы с вами неверно истолковали бормотание старого Демьяна и записи несчастной пани Варвары. Должно быть, она под конец все поняла, но из гордости молчала. Теперь я понимаю: мулатка отомстила, но не так, как мы предполагали. Она не стала пить чёрное зелье, приготовленное для неё старым колдуном с болот. Снадобье досталось другому человеку. Видимо, его тайком подмешали в питье. После этого Зося сбежала, оставив прорастать здесь посаженные ею… семена древнего зла.

— Так это... не мулатка? — прошептала Анна, не веря своим ушам.

— Я понял, что это не мулатка, как только увидел ее в коридоре в свете выстрела. Ее лицо, или то, что от него осталось, ещё хранит фамильные черты. Я видел ее портрет в гостиной и не могу ошибаться. Перед вами, Анна Викторовна, существо, некогда бывшее Изабеллой Сикорской!

[1]«Я знаю, кроме меня в доме кто-то есть. По ночам, когда заходит солнце и деревья за окном становятся черными, он… оно скребётся за дверью. Кто это? Одна из моих несчастных сестёр? Матушка? Если это они, зачем им прятаться? Почему они пытаются отворить мою дверь и уходят, когда я их окликаю? Нет! Нет! Мне страшно. Боже, что делать? Я боюсь здесь оставаться, нужно уезжать…» (фран.).

[2]«Почему слуги боятся ночевать в «Болотных Елях»? Большинство из них сбежало. Даже тройное жалованье их не прельщает. Остались лишь старики, да и те на ночь уходят в деревню. Мои несчастные сестры мертвы. Я знаю это. Кажется, я чувствовала, как они умирали — страшно, в мучениях. Но почему? Почему? Если она… эта цветная тварь убила матушку, то зачем ей понадобилось убивать моих бедных сестёр? Они всегда были добры к ней. В отличие от меня…»

[3]«...ужасно, на что намекала старуха в деревне. Она называла имена Демьяна и Зоси, но не говорила прямо. Наверное, боялась...»

[4]«Нет! Нет! Не может быть! Она умерла, утонула на болотах или… или уехала. Хотя... Она родилась в диких, таинственных землях и не раз намекала, что посвящена в тайны вуду. Она плясала на этих ужасных обрядах, я знаю. Но как она могла пойти на это? Боже, да неужели такое возможно? Не знаю, что и думать. Если это она бродит в доме по ночам, топчется за дверью моей спальни и так странно, так нежно свистит... Нет, нет, я, видимо, схожу с ума. Если я здесь останусь, меня ожидает такая же ужасная смерть, как и моих сестёр. Причём, в ту же роковую дату. Я уверена в этом...»