Рифы и короны (гет)

В далёкие времена, когда мир ещё хранил дыхание первозданных богов, а земля была юной и щедрой, в сердце будущих джунглей Южной Америки жили три народа. Каждый из них нёс в себе крупицу древней мудрости:

Тумаканцы, дети Ягуара, обитали в западных предгорьях джунглей и верили в силу плоти и когтей. Их тотемы — ягуар (сила и скрытность), квебрахо (древо жизни), гарпия (зоркость) — напоминали: истинная мощь рождается в тишине и единении с природой.

Имеруа, шепчущие с ветром, укрывались в высокогорных долинах, окутанных туманами. Их голоса сплетались с завыванием ураганов, а заклинания, похожие на свист ветра, пробуждали дремлющие силы земли. Они знали язык трав, могли услышать шаги чужака за многие лиги, вызвать кратковременный вихрь или успокоить бурю. Их тотемы — удав‑душитель (терпение и неумолимая сила), альстрёмерия (связь с землёй), кетцаль (посредник между мирами) — учили: сила течёт, как ветер, и лишь тот, кто слышит её ритм, владеет ею.

Анари, певцы звёзд, жили на равнинах, где озёра отражали небесные светила, а кипарисы‑великаны стояли, словно стражи. Их глаза мерцали золотым светом — наследием «золотой воды» из священного озера Парарима, настойки из светящихся водорослей, открывающей врата видения. Жрецы, прозванные Сомнамбулами, впадали в глубокий транс, чтобы говорить с небесами и читать знаки судьбы. Они фиксировали циклы звёзд, зная будущее. Их тотемы — лунный филин (прозрение), кипарис (долголетие) и жук‑светляк (свет во тьме), гласили: в самой глубокой тьме живёт свет, в самом хрупком существе таится сила, а в самом долгом пути хранится надежда

Годы текли, подобно рекам, но вместо слияния три народа строили стены недоверия. Тумаканцы считали Имеруа слабыми мечтателями, Имеруа видели в Анари оторванных от земли фантазёров, а Анари упрекали Тумаканцев в слепой жестокости. Земля стонала под тяжестью их раздора, и никто не знал, сколько ещё продлится эта вражда.

Но однажды звёзды на небесном своде сложились в знак великой беды. Из рядов Анари вышла жрица Золотая Чальа. Её лицо скрывала маска из перьев кетцаля, а в руках она держала каплю «золотой воды», мерцающей, как далёкая звезда.

«Слушайте, дети земли! Чужие идут. Их сердца холодны, как камни, их глаза не видят леса, а уши не слышат песни ветра. Если вы не станете единым древом, вас срубят поодиночке».

Три народа, что веками враждовали из-за охотничьих угодий, несмотря на живущее в их сердцах недоверие, в страхе перед грядущим, шагнули вслед за жрицей. Она повела их через дремучие леса по пути, указанным Иририкан — совой-ведением, туда, где корни Древа пронзали саму суть бытия.

У подножия Древа Имири собрались три вождя: Элхан, друид Тумаканцев, умевший говорить с животными; Те Похити, шаманка Имеруа, в волосах которой шелестела кожа удава; Чальа, жрица Анари, чьё лицо скрывали перья кетцаля. Они совершили великий ритуал: сожгли перья кетцаля, кожу удава и клок шерсти ягуара — символы прежней розни, превратив их в дым, уносящий старые обиды; выпили сок Древа — вязкий изумрудный, светящийся в темноте, словно звёздная пыль, соединяя свои души с духом древнего исполина; увидели, как тени их тотемов — ягуар, змея, филин — слились в единый образ: трёхлистый цветок древа, символ нового единства.

И тогда Тумаканцы обрели способность перенимать силу своих тотемов хранителей. Их воля стала твёрдой как камень, навыки как у диких животных, а храбрость — примером для всех. Имеруа получили власть над стихиями — могли вызвать бурю, усмирить ураган, исцелить землю одним словом. Их мудрость и ловкость стала подобна природе змей — глубокой и проницательной. Анари усилили связь со снами и звёздами — их золотой взгляд стал ярче, а мысли — всепроникающими, как влага. Филин наделил своего избранника знаниями, что они черпали из лунного света и снов. Так родился народ Айкару — «Дети Трёх Крон», объединённые общей судьбой и общей силой.

В те дни земля цвела, а народ жил в гармонии.

Так, постепенно, потомки и позабыли, для чего объединились.

Это продолжалось до тех пор, пока на их земли не пришли предсказанные предками чужеземцы — Кхадимы — народ без богов, с мечами из чёрного железа; жезлами, извергающими пламя и ревущими зверями, пожирающими деревья. Они рубили леса, не слыша криков духов, обитающих в ветвях; резали землю, словно плоть, высасывая из неё всю жизненную силу. Так появились пустоты — места, где трава гнила под ногами, деревья умирали, а люди теряли силы, едва ступив на проклятую землю. Листья Древа Имири начали сохнуть, корни — гнить, а пульс Земли — слабеть.

Вождь Гарма, потомок Элхана, поднял народ на борьбу. Айкару сражались, используя дары своих тотемов: Тумаканцы устраивали засады, сливаясь с тенью, нападая бесшумно, как ягуары; Имеруа вызывали ураганы, смывавшие крепости чужаков, и исцеляли раненых, используя силу трав; Анари направляли видения, предупреждая об атаках, и валили наземь врагов одним прикосновением, сжигая дух врагов изнутри.

Айкару пытались остановить их. Но Кхадимы оказались сильны и жестоки. Они обнаружили, что сердце их силы — Древо Имири и уничтожили святилище.

Народ впал в отчаяние, потеряв связь со своими предками. Тогда Анари увидели путь к острову Иц-Тлалли. Чтобы защитить народ, три вождя — потомок Элхана, Те Похити и Чальи — стали новыми тотемами, пожертвовав жизнью. Их тела растворились в воздухе, а души слились с духом острова, пробудив «Сердце Иц-Тлалли» и погрузив тот в вечный шторм, скрывшись от глаз чужеземцев.

Немногие тогда смогли сбежать и доплыть до места. Кто-то остался на родной земле, защищая кровь, которая должна была спастись. А некоторые, все же, преодолев вечный шторм, смогли добраться до земли, что прозвали своим новым домом. Иц-Тлалли — каменная земля. Там, в глубине океана, вдали от жадных глаз Кхадимов, дети трёх крон начали новую жизнь. Шторм стал не только вечным напоминанием о том, что случилось с ними в ту ночь, когда пришли враги, щитом, но и испытанием для тех, кто готов встретить будущее.

Так гласит сказание. Так помнят Айкару.

Нью‑Йорк не спал.

Огни Таймс‑сквер дробились в мокром асфальте, небоскрёбы пронзали низкое ноябрьское небо, а где‑то внизу, в лабиринте переулков, Рейна Форест проверяла снаряжение.

Она стояла перед зеркалом в квартире на Верхнем Вест‑Сайде. Внешне — обычный лофт девушки эко-активистки: стеллажи с книгами, стол, заваленный отчётами. Но в руках у неё было нечто, не вписывающееся ни в рамки модной индустрии, ни в каталоги передовых технокомпаний.

Костюм.

Он был живым.

Ткань не поддавалась классификации: не натуральная, не синтетическая. Что‑то среднее между кожей и углеродным волокном — эластичная, дышащая, чутко реагирующая на малейшие импульсы организма.

На поверхности — мелкие, едва заметные узоры, напоминающие чешуйки кожи; при внимательном взгляде переливались как крыло бабочки.

Костюм служил не для красивых фото и видео в новостях, а был живым щитом, скрывающим её от посторонних глаз. Он защищал её не только внешне, но и физически, поддерживая оптимальную температуру, становясь неотъемлемой частью её существа.

Маска лежала на ладони — тонкая, почти невесомая. Она облегала половину лица, оставляя открытыми только губы и была продолжением костюма.

Рейна поднесла маску к лицу. В зеркале отражалась лишь тень на фоне ночного города — глаза, горящие сосредоточенным светом, и контур губ, сжатых в решительной гримасе.

«Нима»— мысленно повторила она.

Дух, сокращённо на языках коренных жителей Америки.

Это имя родилось в тот вечер, когда город впервые увидел её.

Она появилась на крыше полуразрушенного здания — силуэт в вихре дождя, окружённый мягким сиянием. Из её ладоней лился приглушённый изумрудный свет, тёмный костюм, отливающий зелено-синим, сливался с этим светом, превращая её в часть сумеречного мира.

Она услышала это имя в новостном репортаже.

«Вчера здесь был не просто ураган — это был апокалипсис в центре города! Ветер срывал крыши, как бумажные листы, волны высотой с трёхэтажный дом бились о набережную, грозя снести всё на своём пути. Эвакуация шла полным ходом, но многие оказались заблокированы… Но сегодня все в основном обсуждают не разрушения, а то, что появилась внезапно ночью».

На экране появляются свидетельства очевидцев, снятые на следующий день. В голубом небе светит яркое солнце, а на фоне разрушенные улицы.

Очевидец 1. Я сидел в доме, думал, что крыша сейчас рухнет. И тут… свет. Сначала подумал, что это молния или что-то с электричеством случилось. Но нет. Смотрю, а на крыше стоит она. Ветер деревья ломает, а она стоит как вкопанная, даже не шелохнётся.

Очевидец 2. Я был на набережной, когда вдруг пришла волна. Огромная, чёрная. Я подумал, что всё, конец, но тут... вспышка. Зелёные ленты проскочили прямо под моими ногами, и волна замерла в воздухе, как будто её кто-то остановил. Потом она медленно опустилась, и всё вернулось в норму. Я посмотрел в сторону вспышки и увидел фигуру, окружённую сиянием.

Очевидец 3. У нас трое детей. Мы тогда прятались в подвале. Я не видела её, но чувствовала её присутствие. Словно дрожь внутри... Но какие бы ни были её мотивы, я бесконечно благодарна! Спасибо... спасибо!

В соцсетях множились видео с шаманкой. В комментариях разрастались споры о том, кто она, откуда и представляет ли угрозу. А поклонники супергероев выкладывали арты силуэта в зелёном свете, подпись — «Нима».

Рейна смотрела повтор этого репортажа в своей тогда небольшой квартире в прибрежном городке на Юкатане. Маска покоилась в её руках. Она провела пальцем по узорам на ткани — те отозвались лёгким теплом.

«Нима», — снова повторила она.

Она надела маску, проверила пояс с инструментами — не оружием, нет, но вещами, способными выручить там, где бессильны законы.

Шесть месяцев назад всё было иначе.

Рейна сидела в просторном офисе НКО «The Voice of Planet» на Манхэттене. За окном неспешно проплывали облака, отражаясь в стеклянных фасадах соседних зданий. Но ей было не до пейзажа. На столе громоздились папки, мониторы мерцали графиками, а поверх всего — фотографии мутных рек Танзании. Рядом лежали распечатки жалоб местных жителей: «Рыба дохнет. Дети болеют. Вода пахнет чем‑то противным».

Тогда она ещё верила в систему.

К ней в офис вошла коллега, по совместительству, лучшая подруга — Эрика Вейл. Она опустила ноутбук на её стол.

— Пробы из Рухуху показывают превышение тяжёлых металлов в семнадцать раз, — Она ткнула пальцем в экран, увеличивая фрагмент графика. — Но самое странное… вот. Эти изотопы. Они не соответствуют ни одному известному загрязнителю.

Коллега по делу Рейны, Кайл, нахмурился, вглядываясь в данные:

— Похоже на вибраниум, но… это невозможно. Он не встречается в свободном виде, да и... не в таком колличестве.

Рейна выдохнула. Карандаш едва слышно хрустнул в её руке. Она подперла подбородок рукой, касаясь сжатой линии губ, взгляд был прикован к карте Африки.

— А если его выделяют? — она провела пальцем по карте, останавливаясь на точке выше по течению Рухуху, — Смотрите: заброшенная шахта. А рядом — новый объект «Nexus Mining». Они зашли туда почти год назад под предлогом «георазведки». Но лицензии у них — на редкоземельные металлы.

Эрика сверилась с документами:

— Их анализы показывают следы высокотемпературных реакций. И уровень радиации в притоках вырос на сорок процентов за три месяца. А ещё… — она открыла спутниковые снимки, — эти резервуары. Их нет в проектной документации. И новая дорога к берегу. Зачем, если шахта в горах?

— Потому что они не собираются вывозить руду, — тихо сказала Рейна. — Они её перерабатывают прямо там. А отходы…

— Сбрасывают в реку, — закончила Эрика. — И никто не проверяет.

Они опубликовали отчёт. Через неделю «Nexus Mining» подал на Нору в суд за «распространение паники и нанесение ущерба деловой репутации». Адвокаты компании приложили «независимые экспертизы»: «Загрязнение — естественный процесс. Изотопы — результат распада минералов. Нет оснований для беспокойства».

Власти отмахнулись: «Нет доказательств нелегальной деятельности. Лицензия действует».

Кому есть дело до тех, кто живет на задворках мировой арены?

Рейна ходила по кабинетам, писала запросы, устраивала пресс‑конференции. В ответ — вежливые улыбки и фразы: «Мы изучаем вопрос», «Требуется дополнительное расследование».

В конце концов директор НКО вызвал Рейну к себе. Он сидел за массивным столом, сложив руки в замок, и смотрел на неё с усталой твёрдостью.

— Хватит, Рейна. Они задушат нас исками. Мы не можем бесконечно воевать с корпорацией, у которой карманы глубже океана. Передай дело.

Она промолчала, лишь сжала губы.

«Передай дело».

В голове уже назрел план — не открытый бой, а точный удар в нужную точку. И она знала, кому доверить этот инструмент.

После месяца тщательных исследований первую костяшку домино привели в движение.

Сначала раздался голос бывшего инженера компании «Nexus», уволенного за «превышение полномочий». Его интервью, подкреплённое документами, нашло отклик в небольшом издании, а затем стремительно разлетелось по социальным сетям. Вскоре к нему присоединились местные жители: рыбаки, чьи уловы сократились до трети, врачи, отмечающие тревожный рост заболеваний, и учителя, которые выводили школьников на мирные демонстрации. Фотографии реки обрели крылья и разлетелись по всем странам, вызывая волну сочувствия и негодования.

Протесты стали массовыми. История вышла на федеральный уровень — и тут сработало то самое «домино»: один из сенаторов, ранее получавший пожертвования от «Nexus», внезапно заявил о «необходимости независимого расследования». За ним последовали другие.

И наконец система дрогнула.

Суд признал факт нарушения экологических норм. «Nexus Mining» обязали выплатить штраф в размере двадцати пяти миллионов долларов и провести независимую проверку с участием международных экспертов, преостонавливая работу компании на год.

Газеты пестрели победными заголовками: «Экологическая угроза нейтрализована!»; «Nexus идёт на уступки!».

Спустя три месяца после «победы» Рейна получила тревожные вести от местных волонтёров — уровень тяжёлых металлов в реке снизился, но оставался выше нормы. Союзник с Африки доложил о ночных перемещениях грузовиков от шахты к побережью.

И вот однажды ночью, разбирая копии старых архивов, переданных ей от «Nexus» Рейна наткнулась на документ двадцатилетней давности — доклад о геологической разведке региона. Там упоминалось о «необычных минералогических аномалиях» в районе Рухуху. И подпись:

«Предварительная оценка указывает на возможное присутствие металлов с высокой энергетической плотностью».

Её сердце сжалось.

Вибраниум.

Он принадлежал стране, которая Рейне была небезразлична. Стране, чьи интересы она когда-то должна была поставить выше собственных. И сейчас данные документы были наглой провокацией.

Крайней точкой в деле стало сообщение друзей, занимающихся окениалогическим делом:

«Рейна, ситуация критическая. Компания «Horizons» собирается ставить ещё одну платформу — на этот раз у Доминиканской Республики. Мы провели моделирование: если начнётся утечка, токсичные отходы разнесутся на сотни миль за считанные часы. Это будет экологическая катастрофа. Мы пытаемся собрать доказательства, но нас явно пытаются остановить…»

Тогда Рейна поняла, это не совпадение.

Девушка, облаченнная в тёмный костюм вышла на улицу. Ветер трепал бахраму в районе пояса и груди, но она не замечала холода. Её цель — штаб‑квартира «Nexus Mining» на Уолл‑стрит. Официально — компания по добыче редкоземельных металлов. Неофициально…

«Они продают вибраниум на чёрный рынок», — думала она, вспоминая документы, которые удалось добыть тайно: строчки в накладных: «V‑сырец», счета за транспортировку в порт Момбасы и упоминания некоего торговца, связанного с офшорными счетами.

Но главный приз — ноутбук директора Дрейка Ворена. Если взломать его почту...

Она остановилась перед зеркальным фасадом здания. В отражении её решительное лицо, сжатые кулаки. Где‑то там, за этими стёклами, люди, которые убивают реки, отравляют океан и прячут правду за юридическими формулировками и вооружённой охраной.

Рейна достала из кармана перчатки. И шагнула к входу.

Охранники у входа в здание «Nexus» даже не взглянули на девушку. Она прошла через открытую дверь под невидимой пелиной, миновав две вышедших фигуры, и поднялась на 27‑й этаж.

В лифт она вошла вместе с группой сотрудников, также незаметная. Костюм отреагировал мгновенно: ткань слегка изменила оттенок, подстраиваясь под новую температуру.

На этаже — тишина. Камеры слежения моргнули, когда она активировала мини‑глушилку: микрочипы в её перчатках излучали волны, сбивающие алгоритмы распознавания.

Кабинет Ворена пах кожей и дорогим виски. На столе было фото семьи, рядом сейф с биометрическим замком. Рейна улыбнулась: «Слишком просто».

Она достала сканер, провела им над бокалом на столе. Три секунды — и устройство скопировало отпечаток пальца Ворена. Ещё пять — и сейф открылся.

Внутри ноутбук. И стопка документов с пометкой «Для аукциона».

Она уже подключала к ноутбуку свой модуль взлома, когда уловила звук.

Лёгкий щелчок.

Лифт в конце коридора.

Кто‑то шёл.

Её слух — обострённый, почти звериный, различил шаги: один человек, медленный, уверенный.

Ворен.

Дверь открылась. Ворен небрежно вошёл. Его взгляд скользнул по столу, по открытому сейфу, по ноутбуку. Человеческие глаза, накрытые густыми бровями, сощурились, пытаясь что‑то рассмотреть в темноте кабинета, мягко подсвечиваемом огнями города из окна.

— Кто здесь?

Он потянулся к телефону.

Рейна не стала ждать.

Воздушный удар — и телефон вылетает из рук. Описав дугу в воздухе, он приземляется на мягкий ковролин, наполнив воздух лёгким треском экрана и мелкими осколками, рассыпавшимися, как маленькие льдинки по ворсу.

Среди удушающего запаха одеколона — резкого, с нотами ветивера и бергамота, явно призванного скрыть естественные запахи, — в воздух прыснул кислый аромат. Да, именно так пахнет страх: прокисшее молоко, оставленное на жаре.

Ворен коротко, судорожно вздохнул.

В этот момент кресло за массивным письменным столом медленно, с едва слышным скрипом развернулось.

— Дрейк Ворен… — сказала Рейна, и между её пальцев взвилась тонкая струйка зелёного дыма, словно от сигареты.

— Шаманка… — Ворен попытался усмехнуться, приземлив руки на пояс. В тусклом свете его ровные зубы сверкнули неестественно белой полосой. — Или как там тебя теперь величают? Всё гадал, когда же ты наконец явишься...

— Мог бы и весточку прислать, — Нима слегка наклонила голову, — Я бы пришла раньше.

— Так ты из‑за Танзании? — Ворен приподнял бровь, стараясь сохранить небрежный тон. — Насколько же распространяются твои мнимые владения? Или просто не можешь простить белым былые распри?

Нима не ответила. Её нога, закинутая на колено, мерно покачивалась.

Ворен резко махнул рукой, блеснув массивными кольцами на пальцах:

— Можешь идти, Покахонтас. Я все-равно закрываю это дело.

Нима пришурилась:

— Мои интересы простираются ровно настолько, насколько хватает длины твоих грязных рук и рук твоих приспешников.

— Ты́ сорвала сделку моего брата?

— Твой брат собирался уничтожить единственный лес в округе, — сказала она непоколебимо, — Пусть ищет другое место для своих бетонных джунглей.

— Там была техника на миллиарды долларов!

— Там жили лю́ди, которые добывали себе пропитание среди пустыни, — она слегка выпрямилась, расправив плечи, — Это их дом.

— Ты про этих дикарей? — усмехнулся Ворен.

— Ты называешь их дикарями, — сказала Нима почти безэмоционально, — а я называю их людьми. Людьми, которые живут на этой земле веками. Которые знают её лучше, чем ты свои счета в офшорах.

Ворен усмехнулся, но в глазах его мелькнуло беспокойство. Он медленно обошёл стол, стараясь держаться на расстоянии.

— Ты не понимаешь, с чем связываешься, — он налил себе скотч, — Это большие деньги. Большие интересы. Ты просто пешка в игре, где правила устанавливают другие.

— Это которые? — холодно улыбнулась Нима, — Сливать токсичные отходы в реки, травить целые поселения и торговать минералами, которые не принадлежат тебе?

Ворен замер. Его пальцы сжались вокруг бокала, но он быстро взял себя в руки.

— Откуда у тебя вибраниум, Ворен? — склонила голову Нима.

— Вибраниум? — сделал глоток он, — Ты бредишь.

Нима встала и начала медленно обходить его, рассматривая мужчину в чёрном костюме, словно хищник добычу.

— Мы добываем редкоземельные металлы. Всё по лицензии.

— Твои лицензии просто бумажки, купленные за деньги, — остановилась она рядом с ним, — Я видела документы. «Вибраниум‑сырец». Счета за транспортировку в порт Момбасы...

Глаза Ворена холодно блеснули.

— Ты не представляешь, с кем имеешь дело. За мной стоят люди, которые не остановятся ни перед чем.

— Как и я, — тихо ответила Нима. — Я видела, как дети в Танзании болеют от воды, которую ты отравил. Я слышала, как рыбаки плачут, потому что их улов превратился в трупы. Ты думаешь, я отступлю?

— Что ты хочешь? Деньги? Я могу предложить тебе сумму, с которой твоя жизнь изменится.

— Мне не нужны твои деньги, — Нима шагнула к столу, её рука легла на ноутбук. — Мне нужна правда. Кто твой поставщик? Кто стоит за всем этим? Что за таинственный "торговец оружием".

Ворен, закусив губу, опустил голову. Он тяжело вздохнул и в следующее мгновение резким движением запустил бокал с напитком в Рейну и, подобно загнанному зверю, стремительно бросился к двери.

Нима изящно увернулась от удара, лишь слегка повернувшись плечом и бокал зазвенел, ударившись об окно. Она удивлённо застыла, глядя на стремительно удаляющуюся фигуру Ворена.

Лёгкое движение её кисти — и массивное кресло, стоящее у стены, с шорохом переместилось, перегородив выход. Ворен налетел на преграду, перевалившись за спинку кресла и упав на пол. Его фигура застыла в нелепой и беспомощной позе.

— Бежать бесполезно, Дрейк, — сказала она спокойно.

Зелёные ленты скользнули под кресло и подняли из под него в воздух тело Ворена, а затем плюхнули как попадет в кресло. Нима взяла стул на колесиках и подкатила к нему.

Ворен выпрямился в кресле, задрав подбородок и с шорохом одернул перекосившийся пиджак.

— Давай поговорим откровенно, — продолжила Нима, присаживаясь, — У тебя есть выбор: рассказать всё сейчас или узнать, на что я действительно способна.

В подтверждение её слов за окном внезапно вспыхнули молнии, хотя небо оставалось ясным. Это была не природа — это была она, воплощение стихий, хозяйка бурь и ветров.

Ворен сглотнул. Воздух наполнился металлическим привкусом, словно кровь на раскаленном железе. Глаза Нимы блеснули.

— Кто поставляет тебе вибраниум? — ласково повторила она, но на этот раз в её голосе зазвучали низкие, вибрирующие ноты, заставляющие дрожать стёкла в рамах. — Говори.

Ворен сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Его взгляд метался по кабинету — от заблокированной двери до окон, за которыми плясали призрачные молнии.

— Ты… ты не понимаешь, с кем связываешься, — прошептал он.

Нима чуть склонила голову, её длинные, тёмные волосы, словно шёлковый занавес, мягко обрамляли лицо. В глазах девушки заиграли изумрудные волны, словно отражения далёкого океана, затерянного в глубине души.

— О, напротив. Я понимаю очень хорошо. Гораздо лучше, чем ты думаешь.

Она подняла руку. Воздух вокруг затрепетал, наполняясь едва уловимым гулом, зелёные ленты энергии, подобные живым щупальцам, медленно обвились вокруг запястья Ворена. Они не причиняли боли, но лишали последней иллюзии свободы.

— Твой поставщик… — Нима задумчиво рассматривала свою перчатку, — Кто он?

Ворен вздрогнул. Губы его дрогнули, но он промолчал.

— Кто жаждет разрушить монополию Ваканды? — продолжила Нима, опершись локтями в колени и заглянув хищными глазами сквозь прорези в маске в его. — Откуда у тебя те фальшивые бумаги о месторождениях вибраниума?

Ворен закусил губу. Нима двинулась молниеносно. Её кулак коснулся его лица, едва заметно, и Ворен вскрикнул, запрокив голову.

— Черт! — выкрикнул он, — Я не знаю его имени, — продолжил он глухо, закрывая разбитый нос рукой, — Мы общаемся через посредников. Нам предстояло встретиться на следующей неделе…

Он запнулся, отвлекшись на струйку крови, хлынувшую по нижней губе. Дрожащей рукой вытер её, но Нима не дала ему времени на передышку. Её кулак вновь не спеша поднялся...

— Стой‑стой,— Ворен вскинул ладони в отчаянном жесте. — Стой! Он продал мне те бумаги… — продолжил он, с трудом поднимая голову, взгляд его был затуманен болью, — В обмен на то, что я буду производить для него оружие… на чёрный рынок.

Слова повисли в воздухе.

Нима медленно опустила руку. Зелёные ленты растворились в воздухе, оставив после себя лишь едва уловимый запах озона.

Она знала: могла бы использовать телепатию. Проникнуть в его сознание, вырвать ответы. Но страх сдерживал её — страх, что сила выйдет из‑под контроля, что его разум просто… сгорит.

Поэтому — только сила. Только правда, выбитая из его уст.

— Где состоится встреча? — сказала она тихо.

Ворен недоверчиво покосился на неё. В его зрачках мелькнул отблеск страха, тут же спрятавшийся за маской надменности. Но Нима не отвела взгляда. Она вскинула бровь, и в полумраке кабинета её глаза вновь вспыхнули изумрудным светом, словно два крошечных костра, разгорающихся в глубине древней пещеры.

— У тебя десять секунд, — добавила она холодно.

Ворен судорожно выдохнул. Пальцы, вцепившиеся в подлокотники кресла, медленно расслабились. Он облизнул пересохшие губы:

— В Рио‑де‑Жанейро, — наконец выдавил он, словно выталкивая слова из самого нутра. — В особняке Мендесов.

Нима улыбнулась, едва заметно. На её лице заиграли призрачные блики синего и красного света. Она повернулась к окну, покрытому тысячами капелек воды, что отражали в себе целый мир — сгущающиеся сумерки, окрашивающие город в тона увядающего золота и пепельной синевы.

— Что ж, мне пора, — произнесла она, вставая.

Нима подошла к столу и, взяв с него ноутбук, направилась к выходу.

— Если вдруг ты обманул меня, не думай, что решётки защитят тебя.

— Что?! — Ворен резко выпрямился, тоже бросив взгляд в окно. Его голос дрогнул, как струны расстроенного инструмента. — Я думал, у нас сделка! Я думал, ты отпустишь меня!

— У тебя ещё есть шанс попробовать улизнуть, — Нима остановилась у двери и виновато пшикнула, как если бы обожглась. — Только боюсь, они изрешетят тебя пулями при попытке бегства...

Она обернулась, и уголки её губ приподнялись в хищном оскале правосудия.

— Я нашла доказательства, Ворен. Все твои транзакции, все тайные соглашения, все грязные сделки. Они уже в их руках.

Ворен побледнел. Его взгляд метнулся к двери, затем к окну — туда, где у подножия здания мерцали огни, словно глаза невидимых охотников. Он наконец осознал: ловушка захлопнулась.

— Ты… ты не посмеешь…

— Уже посмела, — ответила Нима с ледяной усмешкой. — Думаешь, я дам тебе уйти? Чтобы ты укрылся, а потом начал по новой в другом месте?

Она щёлкнула языком — короткий, резкий звук, похожий на щелчок затвора.

— Нет, Ворен. Игра окончена.

Нима распахнула дверь. В коридор хлынул поток холодного воздуха, принёсшего с собой отдалённый гул сирен и ритмичный топот ботинок по лестнице. Ворен дёрнулся, вслушиваясь. Его лицо посерело.

Нима не стала дожидаться финала. Она шагнула в полумрак коридора, и тени словно расступились перед ней. За спиной раздался первый крик: «Полиция! Всем оставаться на местах!»

Через два часа Рейна уже стояла на улице Манхэттена. Дождь только начинался — редкие капли разбивались о мокрый асфальт, отражаясь в огнях неоновых вывесок. Небоскрёбы вокруг мерцали, словно гигантские кристаллы, пронзающие свинцовые тучи. Рейна подняла руку, и из‑за угла вынырнула неприметная машина. Дверь открылась без звука.

— В аэропорт Кеннеди, — бросила она водителю, усаживаясь в кресло.

За окном мелькали огни Таймс‑сквер, но Рейна уже не видела их. Её мысли были там — в Рио, в тёмных залах особняка, где скоро развернётся настоящая игра. Игра, в которой Ворен был лишь первой фигурой, сброшенной с доски.

Машина набрала скорость, вливаясь в поток машин, направляющихся к аэропорту. Промелькнул знак «5 km to JFK».

Рейна закрыла глаза, мысленно прокручивая план. Каждый шаг, каждый возможный сценарий. Дождь усилился, размывая контуры города и отыгрывая на поверхности такси ритмичную музыку барабана. Но для неё Нью‑Йорк уже остался позади. Впереди — Рио, аукцион, и шанс спати их.

Особняк Мендесов. Рио‑де‑Жанейро. Вечер

Чёрный Астон Мартин плавно подкатил к величественному особняку, окружённому ухоженными садами и высокими деревьями, отбрасывающими длинные тени в свете закатного солнца. Дверь автомобиля открылась, и из салона вышла девушка в бархатном чёрном платье. Оно облегало фигуру, подчёркивая линию плеч и талии, а высокий разрез на бедре приоткрывал стройную ногу при каждом шаге. Тонкие бретели контрастировали с глубиной чёрного цвета, а лёгкая драпировка на талии придавала силуэту изысканную мягкость. В руке она держала миниатюрный чёрный клатч с матовой поверхностью — «нет» лишнему блеску, только строгая элегантность.

Её тёмные волосы были уложены в безупречную причёску — гладкие волны, собранные на затылке открывали длинную линию шеи. Рейна бросила ключи парковщику и направилась к входу.

Мелодичное цоканье каблуков эхом разносилось по просторному двору, где гости вели глубокие и сдержанные разговоры. Двери особняка распахнулись, и слуги с учтивыми улыбками встретили её, протягивая подносы с бокалами шампанского и карточками с номерами.

Девушка взяла карточку и грациозно двинулась по красной ковровой дорожке. Её взгляд скользил по обстановке с едва уловимым превосходством. В холле, у роскошного зеркала в позолоченной раме, она остановилась, чтобы поправить чёрную перистую маску, скрывающую половину лица — видны были лишь глаза и алые губы. Движения её были точны и уверенны, словно у пантеры, готовящейся к прыжку.

Зал, куда она вскоре вошла, поражал величием и сдержанной роскошью. Высокие сводчатые потолки украшали лепные узоры в виде виноградных лоз и звёзд, а между массивными колоннами из белого мрамора висели тяжёлые бархатные занавеси глубокого бордового оттенка. Пол был выложен мраморной плиткой с геометрическим орнаментом, отполированной до зеркального блеска — в ней отражались огни многочисленных канделябров.

Вдоль стен располагались низкие диваны и кресла с обивкой из золотистого шёлка, а между ними — изящные столики из резного дерева, уставленные фарфоровыми вазами с экзотическими цветами и хрустальными графинами с напитками. В дальнем конце зала, на возвышении, располагалась сцена с чёрным роялем, возле которого уже собирался небольшой оркестр.

Воздух был напоён тонкими ароматами: жасмина и сандала от расставленных в углах ароматических ламп, терпкого вина и лёгких закусок, которые разносили слуги в безукоризненно белых перчатках. Свет от хрустальных подвесок люстр мерцал на гранях бокалов и драгоценных украшений гостей, создавая причудливую игру бликов и теней.

Она медленно двинулась вглубь зала, ощущая на себе взгляды — любопытные, оценивающие, порой завистливые. Но её лицо под маской оставалось невозмутимым, а походка — плавной и уверенной.

Поднявшись по полукруглой лестнице, она остановилась на антресоли. Отсюда открывался вид на просторную сцену, украшенную цветами и свечами. В приглушённом свете и под тихие звуки музыки собирались участники торгов: мужчины в дорогих смокингах и масках, женщины в изысканных нарядах. Все — призрачные силуэты в полумраке.

«Как удачно», — с ноткой раздражения выдохнула она, скользя взглядом по толпе.

Найти нужного окажется не так просто. Главный торг проходил в подвале имения — за завесой благотворительного мероприятия.

На сцене появился мужчина в дорогом белом костюме, словно сошедший с обложки глянцевого журнала. Он объявил:

— Торги начнутся через пятнадцать минут.

С лёгкой улыбкой он удалился за красные кулисы, шурша шёлком пиджака.

Её внимание привлёк невысокий мужчина крепкого телосложения, в элегантном чёрном костюме и матовой чёрной безликой маской, с текстурой, похожей на старую бронзу. Он стоял в центре зала, окружённый людьми, слушавшими его с почтением. Она прищурилась, оценивая его.

«Вот он», — подумала она. — «Тот, кто мне нужен».

Шаг вперёд — и низкий голос раздался за спиной:

— Принцесса Áйо'ли́н.

Она остановилась, но не обернулась. Плечи напряглись, грудь глубоко вздохнула, а пальцы на руках согнулись, готовые к наложению чар. Магия заструилась под кожей, словно разогретая кровь.

— Не ожидал увидеть тебя здесь...

Морщинки на её лбу распрямились.

В глазах мелькнула темная тень узнавания, а на скуле скользнул желвак. Рейна медленно повернулась.

Перед ней стоял принц Ваканды — высокий, с кожей цвета тёмного мёда, в чёрном облегающем костюме, повторяющем линии мускулистого тела. На лице — маска хищного зверя: изящные прорези для глаз, по краям — едва заметная золотая инкрустация, похожая на шерсть.

— Принц Т’Чалла, — наконец произнесла она, наградив его непоколебимой улыбкой. — Какая… неожиданная встреча.

Она бы сказала «приятная», и даже мысленно произнесла это слово с идеальной интонацией, но тут же усмехнулась собственной лжи. Конечно, она предполагала, что делегация Ваканды будет здесь: это логично вписывалось в схему, в цепочку событий, которую она выстраивала последнюю неделю. Но именно его присутствие выбивало из колеи.

И как он вообще узнал её среди безликих масок и строгих нарядов? В этом зале десятки женщин в чёрных платьях и перьевых масках — но он посмотрел именно на неё. Поэтому, да — «неожиданная» вполне себе приличное слово. Хотя точнее было бы сказать «нежелательная».

— Только не называй меня так больше посторонних, — добавила Рейна.

— Я решил действовать официально.

Т'Чалла стоял в опасной недвижимости, словно был готов к любому повороту событий. Его тёмные глаза смотрели на неё сквозь прорези маски с нечитаемым выражением. В уголках рта затаилась едва уловимая усмешка, будто он знал что‑то, чего не знала она.

— Как ты узнал, что это я? — спросила она, блеснув глазами.

Т’Чалла склонил голову, его глаза сверкнули.

— Твою походку ни с чем не спутать.

Конечно… «походка», — мысленно повторила Рейна. При первой встрече она заметила, куда он смотрел, когда она обернулась: его взгляд метнулся по её фигуре с быстротой, достойной разведчика. От маски — к линии плеч, от изгиба талии — к изящному разрезу платья и стройной ноге.

В его интерпретации «походка» превратилась в тонкий код, за которым скрывалось куда более откровенное наблюдение. Т’Чалла распознал не шаги — он прочитал её тело. По наклону головы, по тому, как платье облегает слегка покачивающиеся бёдра, как при каждом шаге проступает контур мускулатуры, как плечи разворачиваются в пространстве с той особой грацией, что присуща лишь дочерям Имари.

Т’Чалла взглядом дособирал тот цельный образ, что запечатлелся в его сознании с последней встречи, обновляя и дополняя его теперь новыми деталями — теми, что успел подметить в особняке, пока выслеживал её.

«Походка» была лишь вежливой формулировкой, его игрой, как и её «неожиданная встреча». Это подтверждала ухмылка, прячущаяся в уголках его губ, и взгляд, который говорил гораздо больше, чем слова. В нём читалось не просто узнавание — а осознанное фиксирование каждой черты, каждого нюанса её телесной эстетики. И в этом была особая дерзость — и одновременно, если вдуматься, едва уловимый комплимент в ее мире строгих правил.

Осознав это, Рейна поспешила потушить ответную улыбку, едва зародившуюся в уголках губ. Она выпрямилась, чуть приподняла подбородок, возвращая лицу непроницаемое выражение.

— Полагаю, наша встреча неслучайна? — продолжил он. — Ты же не развлекаться сюда пришла?

В его голосе звучала лёгкая полуулыбка — не произнесённая вслух, но отчётливо читаемая в интонации. Он не сводил с неё взгляда, словно проверял, как она отреагирует на этот ненавязчивый вызов.

Она вопросительно подняла бровь.

— Ты же знаешь, о чём я говорю, — прищурился Т’Чалла. — Наверняка знаешь… Ты тоже участвуешь в этом?

— В чём конкретно? — спросила она с снисходительной улыбкой. — Ты про прибрежные байки?

Т’Чалла вздохнул и подошёл к ней. Опершись на перила, он продолжил тише:

— Кто‑то, кто знает, как обойти нашу систему безопасности, вывозит из страны то, что не следует. Очень удачно, что мы встречались на нашей территории. Это даёт вам возможность узнать все тонкости работы нашей системы безопасности.

Она не двинулась, но внутри всё перевернулось.

Когда он приблизился, она почувствовала не просто запах — аромат его парфюма: глубокий, с древесными нотами палисандра и лёгкой дымкой сандала. Знакомый. Не из магазинов. Не массовый. Аромат, который носят монархи Ваканды — ритуальный, созданный жрецами Хуту Гуру.

Он не знал, что она это узнает. Но она — слышала его. Ещё раньше. Во время приёма в Ваканде. Когда он впервые пришел к ней на церемонии знакомства, она вдыхала воздух — не из любопытства, а по привычке. Природа учит: каждый человек — это запах. А его — был как у тех, кто спал под шкурами животных.

Её взгляд скользнул к его руке. На указательном пальце правой руки — изделие из чистейшего вибраниума, гладкое, словно отполированное временем. На поверхности выгравированы древние символы Ваканды, казалось, двигавшиеся в томном свете огней.

Кольцо наследника мантии Чёрной Пантеры.

Она видела его раньше на руке короля Т’Чаки, отца Т’Чаллы. Тот, кто прошёл испытание в пещерах Рамаду. Тот, чья кровь смешана с цветком сердца.

Но она не смотрела на него как на будущего правителя. Она смотрела как на своего. Потому что и она — прошла огонь. И тоже была выбрана. Не цветком. Не Богиней Баст. А святым Древом.

— И ты думаешь, что это я? — разочарованно усмехнулась она.

— Твоя мать, королева Рамда, была мастером перевоплощений. Ты унаследовала её таланты.

Его слова хлестнули её, как плеть. Рейна сжала кулаки, дыхание стало тяжёлым. В памяти всплыли забытые воспоминания: их детские игры, встречи в садах и душевные разговоры. Как он смеялся, когда она пыталась научить его языку птиц. Как он держал её за руку, когда они впервые увидели падающую звезду.

— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — прошипела она, глядя ему в глаза. — Ты обвиняешь моего отца предательстве!

— Амо не отпустил бы свою наследницу так просто, если бы не преследовал какой‑то цели, — ответил он спокойно, наконец посмотрев на неё вновь. Его взгляд скользнул по её лицу, и на мгновение она увидела в нём отголоски былой нежности.

— И эта цель…? — спросила она, внимательно глядя в его тёмные глаза.

Т’Чалла усмехнулся.

— Ты либо выдающийся актёр, либо действительно не в курсе. Вы всегда стремились завладеть богатствами Ваканды.

— Мы прямо заявляли о необходимости сотрудничества! — голос её зазвенел от ярости, хотя она старалась говорить тихо. — Но я надеюсь, что ты осознаёшь: у тебя есть враги куда более могущественные, чем люди с острова.

— Так это вы?

Рейна горько усмехнулась и отпрянула. Её взгляд, пылающий гневом и жаждой оправдания, потускнел. Она оперлась на ограждение, взор вновь устремился вниз, на человека в толпе.

— Думаю, мне не следует отвечать на этот вопрос, — произнесла она, стараясь сохранить спокойствие в голосе. — Но даже если бы знала, не сказала бы. Мне нечего сказать тебе, а твоё присутствие здесь может сорвать всю мою операцию.

Она повернулась, чтобы уйти, но его слова остановили её:

— Тебя бы не отправили сюда просто так, — продолжил он, голос стал вкрадчивым. — Ты чем‑то занята здесь, разве не так?

— Если под «неслучайностью» ты имеешь в виду стечение обстоятельств, при которых два разумных человека оказываются в одном месте ради одной цели, то да. В этом смысле — неслучайна.

Т'Чалла хмыкнул.

— Я читал новости — «Эколог десятилетия»! Звучит солидно. Чего не скажешь об Эвелин Скотт.

— Вы уже и базу изучили. Как оперативно… — добавила она с нотой скуки. — А ты под чьим именем пришёл? Неужто под своим?

Т’Чалла на мгновение замер, лицо напряглось.

— Быстро, но не дальновидно, — усмехнулась она, прежде чем он успел ответить.

— Это благотворительное собрание, посвящённое народам, пострадавшим от стихии. Почему я не могу прийти? Впрочем, нет, и я здесь не официально. Я был удивлён увидеть тебя в новостях. А твоя работа в заливе… впечатляет.

Её взгляд метнулся к нему, но она оборвала себя.

— Пытаешься отвлечь меня?

— Нет. Это вполне искренне. Если бы не ты, многие люди на заливе потеряли бы свои дома. Ты смогла остановить корпорации, которые хотели превратить их место жительства в свалку.

Лицо Рейны смягчилось на мгновение.

— Ты не изменилась, — улыбнулся он.

Её глаза вспыхнули, но она быстро взяла себя в руки.

— Уходи, Т’Чалла! — сказала она холодно. — И не лезь в мои дела.

— Это и моё дело тоже,— поспешил за ней принц.

— Тогда держись подальше, потому что я намерена действовать весьма решительно.

Голос её звучал, как удар по натянутой струне — чисто, холодно, без тени колебания. Ветер, проскользнувший между колоннами древнего зала, зашелестел подолом её одежды.

— Ты даже не пытаешься отрицать, что вы замешаны, — в его голосе вспыхнул гнев, но за ним угадывалась боль — глубокая, тщетно скрытая.

— Не вижу смысла отрицать то, что, при всём уважении, уже решил твой отец.

— Так это правда, — остановился он, — Появился наследник.

Рейна резко обернулась. Она вскинула взгляд, и в этом движении было нечто почти испуганное — разочарование, словно перед ней стоял не тот Т’Чалла, которого она знала когда‑то. Её глаза впились в его лицо, будто пытаясь прорваться сквозь броню официальности, отыскать хоть отблеск того мальчика, что смеялся с ней под звёздным небом Ваканды.

Она заметила, как время перекроило его черты: юношеская округлость скул сменилась резкими, выверенными линиями; взгляд, прежде искрившийся любопытством, теперь был взвешенным, а в уголках глаз залегли тонкие морщинки — не от смеха, как раньше, а от привычки всматриваться в горизонты проблем.

Там, где прежде пробивался лёгкий юношеский пушок, теперь лежала густая, безупречно подстриженная бородка. Она тонко обрамляла носогубный треугольник, подчёркивая пухлые губы и плавно перетекала в волевой подбородок и линию челюсти, придавая облику сдержанную мужественность.

Её взгляд скользнул ниже — к рукам, некогда худым и нетерпеливым. Теперь под кожей перекатывались тугие жгуты мышц, а движения пальцев обрели размеренную, почти церемониальную сдержанность. Даже костюм, казалось, сидел на нём иначе — не как наряд, а как доспех.

Сейчас перед ней был лишь наследник трона — с холодным взглядом, с линией сжатых губ, с тем незримым грузом ответственности, что придавливал его плечи.

Её взгляд задержался на его лице — на каждой черте, знакомой до боли: на лёгкой тени усталости под глазами, на упрямой складке между бровей, на том сдержанном напряжении, с которым он держал спину. Всё это она знала. Всё это было ей близко. Но теперь казалось чужим — будто он надел чужую кожу.

Она медленно перевела взгляд вниз, к толпе, словно ища опоры в шуме праздника. Там, под мерцанием хрустальных люстр, кружились пары, звенел смех, переливались драгоценности. Люди улыбались, не подозревая, что тень уже крадется по краю их праздника.

Она глубоко вдохнула, собирая осколки прежних чувств в твёрдый комок решимости.

— Тебе известно слишком много для того, кто не может пересекать наши границы, — её голос дрогнул, но не от страха — от упрёка. Она подошла ближе, — В следующий раз, если замечу ваших железных жуков у нашего порога, я не обойдусь одним...

Она не договорила. Взгляд скользнул в сторону: мимо проходил мужчина в плаще с опущенной головой. А внизу, среди толпы, тот, за кем она следила, уже двинулся к выходу в окружении группы людей.

— Что ж… была рада повидаться. Но мне пора, — улыбнулась Рейна и уже собралась повернуться, как Т’Чалла мягко, но настойчиво преградил ей путь.

— Лучше останься.

Рейна вскинула бровь, иронично изогнув уголок рта:

— С чего бы это?

— С того, что мой отец отдал приказ на твой арест. Тебя ждёт вакандский суд. Тебе не следовало приходить сюда.

Её ресницы дрогнули — единственный признак того, что слова достигли цели. Но уже через мгновение в глазах вспыхнул яростный огонь, а губы тронула тень насмешки.

— Ты серьёзно? Думаешь, я просто сдамся?

— Знаю, что нет, — вздохнул Т’Чалла. Он провёл рукой по волосам: — Потому они здесь.

Он легко кивнул в сторону колонн. Среди гостей стояли темнокожие женщины в ярких перьевых масках и дорогих платьях — Дора Миладже — телохранительницы Т'Чаллы и воительницы Ваканды. Их позы были расслаблены, лица — безмятежны, но Рейна уже давно заметила, как они следят за каждым её движением, словно хищницы, выжидающие момента для прыжка.

— Но я не хочу конфликта, — добавил принц. — И тем более… не хочу видеть, как вы сражаетесь друг с другом.

— Как благородно, — её голос сочился сарказмом. — И что, если я всё же откажусь?

Т’Чалла сделал шаг вперёд, сократив расстояние между ними. Его голос стал тише, почти шёпотом:

— Я пытаюсь избежать недопонимания, Айолин.

— Поэтому ты пришёл сюда как дипломат?

— Как друг.

— Друг? — она горько усмехнулась, отступая на шаг, но в этих словах прозвучала искренность, от которой у неё внезапно сжалось сердце. — Тогда вам следовало бы просить разрешения на присутствие в Ваканде у моего отца. А не красть меня отсюда. Ты хоть понимаешь, что будет, если вы заберёте меня?

— Будет лучше, если ты будешь сотрудничать. Скажешь, что поехала по доброй воле. А я могу замолвить слово перед отцом.

— О, конечно, — она прищурилась, её голос стал тише, но от этого не менее острым. — И что же, интересно, ты ему скажешь? «Прости, отец, но ты не прав?» Неужели встанешь на мою сторону, несмотря на всё это презрение вокруг?

Принц молчал.

И это молчание было хуже любых слов.

Рейна приблизилась, одарив его ледяным блеском глаз, и тихо, почти шёпотом, произнесла:

— Ты тогда не сказал ни слова. И сейчас, я думаю, не скажешь.

Теперь он отстранился. Боль сожаления отразилась на его лице — не мужчины или наследника короны, что подошёл к ней пару минут назад, а мальчика, которого она когда‑то знала. Он отвёл взгляд, и в этот момент она поняла: он действительно пришёл не как враг. Но вряд ли это делало ситуацию проще.

— Тогда было совсем другое, — продолжил Т’Чалла, голос дрогнул, будто он касался старой раны. — Я не хочу, чтобы нас вновь разделило недопонимание.

— Как ловко ты заменил слово «предательство».

— Эй, — тихо произнёс он.

Шершавые кончики его пальцев едва коснулись её руки — мимолётно, почти невесомо, — и тут же отпрянули. Рейна едва заметно смягчилась, но не от страха — от неожиданности и нахлынувших воспоминаний.

— Я сожалею о том, что случилось.

Он сделал паузу. Взгляд скользнул по тем частям её лица, что оставались открытыми: по высоким, чётко очерченным скулам, прямому носу и тёмным глазам, сверкающим из‑под перистой маски. Длинные ресницы отбрасывали тонкие тени на смуглые щёки каждый раз, когда она слегка наклоняла голову. Линия подбородка, хоть и с мягкими очертаниями, хранила в себе непоколебимую волю. Чувственные губы, алые и чётко очерченные, не дрогнули — ни улыбки, ни напряжения, лишь нейтральное, почти бесстрастное выражение.

Т’Чалла внимательно всматривался в неё, как если бы старался разглядеть что‑то в темноте. Его взгляд задерживался на каждой черте, прослеживал едва уловимые нюансы её мимики. Он собирал воедино осколки прошлого, пытаясь сложить из них цельный образ — тот, что давно рассыпался на фрагменты в его памяти.

— Но и вам не стоило умалчивать некоторые факты от нас, — продолжил он,— А теперь… — он чуть склонил голову, и в глазах мелькнуло что‑то похожее на иронию, — это даже забавно. Ваканда бы стала твоей навеки.

— Мы не знали об… — она запнулась на миг, подбирая слова, — о моих осóбенностях, когда предлагали союз. И уж точно наша цель была не в том, чтобы захватить твою страну.

Т’Чалла медленно покачал головой.

— Возможно. Но мы лишь пешки в руках королей. Фигуры на чужой доске, пока не придёт время занять престол. Даже ты, Эвелин, не более чем инструмент в руках своего отца.

— Следи за языком! — её голос прозвучал резко, как удар хлыста.

Т’Чалла осекся. На долю секунды маска бесстрастного принца дрогнула — в глазах промелькнуло что‑то человеческое, уязвимое. Но Рейна уже не смотрела на него. В глубине её существа вспыхнула древняя сила — та, что дремала в её крови, пробуждаясь лишь в минуты крайней нужды. Она ощутила, как магия поднимается изнутри, обжигая вены, наполняя воздух едва уловимым гулом.

Он шагнул ближе, приложив руку к груди — видимо, прикрывая микрофон, спрятанный под костюмом. Губы его почти не шевелились, но она разобрала каждое слово:

— Мкалема унду (Спрячь нас).

— Что?! — воскликнула Рейна, скривив лицо от раздражения и насмешливого недоумения, словно была не способна расслышать его абсурдную просьбу.

Ее тело оставалось напряжённым, готовым к рывку, но взгляд метнулся к его лицу — жадно, цепко. Нет. Не насмешка. Ни тени иронии.

В его глазах читалась твёрдая решимость, почти отчаяние. Почти мольба.

Тогда он повторил, чуть громче, но всё так же сквозь зубы:

— Мкалема унду, — едва слышно повторил принц, подчёркивая слова едва заметным кивком. — Сейчас.

В воздухе повисла тишина — тяжёлая, звенящая, словно натянутая струна перед тем, как лопнуть. Каждое мгновение растягивалось, обнажая грань между еë сомнением и действием.

Рейна сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя тонкие полумесяцы. Её губы сжались в тонкую линию, словно пытаясь удержать рвущиеся наружу слова и слёзы, которые блестели в глазах, как осколки разбитого зеркала. На кончиках пальцев нарастало знакомое покалывание — предвестник магии, рвущейся наружу. Гнев пульсировал в висках, но она глубоко вздохнула, усилием воли смиряя внутреннюю бурю. Медленно, осознанно перенаправила поток силы не вовне, не в разрушительный яростный всплеск, а внутрь, в чёткую, выверенную форму.

Пальцы дрогнули, и между ними вспыхнул едва заметный зеленоватый свет, робкий, но настойчивый, как первый луч рассвета. Лёгким движением она перекинула волосы за спину, словно бы невзначай прикрывая магический жест привычным движением.

Огонёк разросся и искрящаяся зелёная вуаль, словно туман, сотканный из звёзд, растеклась вокруг, образуя вихрящийся купол. Магия пульсировала размеренно, вторя её дыханию, обволакивая их пространство тишиной.

Звуки бала приглушились: музыка стала глуше, смех — тише, шаги гостей — бесшумнее. Но снаружи, за завесой, ничего не изменилось: для остальных вечер шёл своим чередом. Ни тени беспокойства, ни намёка на волшебство.

Т’Чалла оглядывался, слегка втянув голову в плечи. Его взгляд скользил по переливам зелёного света, по плавному движению её пальцев. Он не пытался отстраниться, лишь наблюдал, застыв в странном полуобороте, будто балансировал между двумя мирами привычного и необъяснимого.

Рейна вновь медленно выдохнула и уверенне шевельнула рукой, окончательно усмиряя последние отголоски гнева. Вуаль магии откликнулась, вспыхнув новыми оттенками: изумрудный, аквамариновый, едва уловимый золотой. Она не спешила начинать разговор — скорее позволяла ему разглядеть то, что скрывалось за газетными строчками и новостными дрожащими видео очевидцев.

Тёплое свечение её магии отражалось в их глазах, пробуждая смутные воспоминания.

Рейна мысленно вернулась в то время: она помнила, как волновалась перед каждой встречей, как прятала дрожащие от волнения пальцы, боясь, что он заметит её неуверенность. Боялась, что он узнает о её силе — той самой, что отличала её от островитян, делала иной, непохожей.

Вот они вдвоём у реки Аманзи Квакхона Умламбо в провинции Ваканды. Солнце золотит воду, в воздухе пахнет зноем и цветущими пыльными травами. Она, взволнованная, впервые решается открыться ему — не как наследница, не как будущая хранительница традиций, а просто как человек, которому есть чем поделиться.

С восторгом она рассказывает о своей особенности, о том, как давно училась принимать и понимать эту силу. А потом демонстрирует: поднимает руку и капли воды в фонтане застывают в воздухе, образуя хрупкие хрустальные фигуры, листья поднимаются и кружатся, подчиняясь безмолвному приказу.

Он смотрит не отрываясь. В его взгляде ни тени сомнения или страха, лишь искренний интерес. Он задаёт вопросы, просит показать ещё. В эти мгновения между ними рождается доверие — простое, детское, основанное на любопытстве и восхищении.

Тогда они не думали о будущих титулах, о брачном договоре, о границах, о том, что однажды станут представителями враждующих домов.

А позже — тайные побеги из дворца. Пока отцы погружены в бесконечные политические обсуждения за тяжёлыми дубовыми дверями, они находят способ ускользнуть. Стены, увешанные портретами предков, залы с мраморными колоннами, сады, где каждый куст словно наблюдает за тобой… Всё это давило, сковывало. Прислуга, стража, советники — повсюду глаза и уши, следящие за каждым шагом наследника и его подруги.

Айолин создавала тонкую магическую завесу, основанную на отражении солнечного света и подчинении воздуха. Когда купол окутывал их, они словно растворялись в окружающем пространстве: очертания тел размывались, голоса поглощались воздушной пеленой, а ветер, ставший её послушным другом, стирал следы их шагов. Под его прикрытием они пробирались через потайной ход у западной галереи, минуя стражников, и растворялись в густой зелени вакандских лесов.

Они бежали не ради магии, не из-за юношескрой вспыльчивости и желании нарушать приказы — просто чтобы побыть обычными детьми. В укромной роще они устраивали пикники: ели сладкие плоды, смеялись над неуклюжими попытками повторить придворные манеры, бросали камешки в воду, считая, сколько раз те подпрыгнут на поверхности. У старого дуба они строили шалаш из веток, а у ручья пускали кораблики из коры и листьев, соревнуясь, чей проплывёт дальше.

Однажды она решила показать Т’Чалле нечто совсем иное — не волшебство, а искусство, рождённое из их связи с природой. Она присела у края ручья, коснулась воды кончиками пальцев и тихо прошептала несколько слов. В тот же миг из зарослей выпорхнула маленькая певчая птичка и запела переливчатую трель.

— Смотри, — прошептала Айолин. — Она поёт для нас.

Девушка медленно подняла ладонь — и птица, доверчиво опустившись на палец, продолжила свою дивную песнь. Т’Чалла замер, боясь спугнуть это хрупкое чудо. Айолин улыбнулась и мягко подула на пташку — та вспорхнула, сделала изящный круг над их головами и скрылась в изумрудной листве.

— Ты можешь заставить её вернуться? — восхищённо спросил он.

— Не заставить, — мягко поправила она. — А попросить. Природа не слуга, а друг. Нужно слушать её, а не повелевать.

Тогда она показала ему, как подражать птичьему свисту. Сложила язык причудливой загогулиной, сделала короткий вдох и выпустила воздух короткими, ритмичными толчками. В воздухе зазвучала задорная трель — точь‑в‑точь как у той самой птички.

— Попробуй, — улыбнулась Айолин, демонстрируя положение языка. — Может она к тебе вернется. Главное — поймать дыхание, как ловит ветер мои слова.

Т’Чалла с усердием принялся повторять. Сначала вместо ожидаемого свиста вырывался лишь забавный булькающий звук, но он не сдавался. Он хмурился, сосредоточенно менял положение языка, снова и снова пытался уловить нужную интонацию, но птица так и не вылетела из-за высокого куста.

— Мне кажется, у меня сейчас язык сломается.

— Он не может сломаться! — рассмеялась она.

— Посмотри, — он высунул язык, — Мне кажется, он уже в узел завязался. Нет. Это не моё...— почесал он затылок, — Зато я умею так!

Он ловко сложил ладони чашечкой, прижал большие пальцы друг к другу, оставив узкую щель, и плавно подул. В воздухе раздался чистый, переливчатый звук — нежный, как утренняя заря.

— Так это дрозд! — радостно воскликнула Айолин.

— А ещё вот так! — с азартом добавил Т’Чалла.

Он засунул два пальца в рот и издал пронзительный, режущий слух свист. Айолин вздрогнула, поспешно закрыв уши:

— Великий Киниту! — воскликнула она.

Т’Чалла расхохатался, глядя на её комично испуганное выражение лица. Она неуверенно открыла уши, боясь, что запас глупых выходок ещё не исчерпан. Прищёлкнула языком, укоризненно глядя на него:

— Ты так всех перепугаешь! Словно лесной дух, решивший извести всю живность одним воплем. Мальчишки… — она покачала головой, но в глазах уже плясали смешинки. — Вам лишь бы пугать да проказничать. Ни капли благоговения перед природой!

— А разве не для этого они созданы — чтобы с ними играть? Смотри, сейчас я покажу тебе ещё один великий секрет мужского мастерства!

Он сделал многозначительную паузу, торжественно поднял два пальца к губам — и Айолин инстинктивно зажмурилась, прикрывая уши. Но вместо пронзительного свиста раздался лишь тихий, мелодичный перелив, похожий на звон хрустальных бусин.

Она удивлённо распахнула глаза:

— Это… это же песня серебряной иволги! Как ты...

— Секрет мастерства, — подмигнул он. — Нужно не только уметь пугать, но и знать, когда остановиться.

Айолин рассмеялась, на этот раз искренне и звонко:

— Ладно, признаю — ты умеешь удивлять. Но давай всё же вернёмся к птицам. Я покажу тебе ещё один звук — тот, что заставляет соловья отвечать на рассвете. Только обещай не превращать его в боевой клич!

— Обещаю, — с преувеличенной серьёзностью кивнул Т’Чалла. — Хотя… если вдруг понадобится отпугнуть нежелательных гостей…

— Никаких "если"!

— Ладно‑ладно, — рассмеялся Т’Чалла, поднимая руки в знак капитуляции. — Тогда давай дальше. А после… после мы поиграем в самолётики!

Айолин слегка нахмурилась, склонив голову набок:

— Самолётики? Что это за игра?

— Ты не знаешь? — Т’Чалла удивлённо приподнял бровь, а потом оживился. — Это очень просто! Берёшь лист — вот, например, пальмовый, — и складываешь его особым образом. Получается маленькая летающая фигурка. Бросаешь её — и она парит в воздухе, словно птица!

Он подошёл к пальме и сорвал крупный, веерообразный лист, ловко согнул его, демонстрируя чёткие линии сгибов, и подбросил. Лист плавно скользнул по воздуху, описывая изящную дугу, и опустился у самых ног Айолин.

— Ох, и много я разных штук навыигрывал на спор с помощью них.

— Самолетик, — повторила она, задумчиво проводя пальцем по прожилкам упавшего листа. — Интересно… У нас есть похожая забава, только мы называем её «танцующие листья». Берём лист, особым образом его сгибаем — не так, как ты, — и подбрасываем вверх. Если всё сделано правильно, он кружится в воздухе, как маленькая вертушка.

— Крутится, а не летит? — Т’Чалла задумчиво потёр подбородок, в глазах заплясал озорной огонёк, словно он уже прикидывал, как завтра обставит друзей в новом споре с помощью этих вертушек. — Давай сравним! Ты покажешь, как делать ваш «танцующий лист», а я — как складывать самолётик. Устроим состязание: чей лист продержится в воздухе дольше! А потом я покажу тебе, как сложить лист так, чтобы он летел дальше всех!

— Согласна! — улыбнулась Айолин. — Посмотрим, чья техника лучше! Готовься к поражению!

— Только чур без своих фокусов!

В эти часы всё остальное теряло значение: дворцовые правила, ожидания отцов, грядущие обязанности. Были только они двое, солнечный свет, шелест листвы и этот маленький лесной закуток с пещерой, ставший их личным миром. Миром, где можно было просто жить — смеяться до боли в животе, пачкать одежду в земле, кричать от восторга, когда наконец удавалось заставить лист зависнуть в воздухе или когда чей‑то кораблик победно преодолевал стремительный поток. Миром, где они не были наследниками и избранными, а просто двумя детьми, удравшими от взрослых забот в страну собственных фантазий.

Теперь её сила обрела зрелость — стала отточенной, грозной — он это чувствовал. Видел в новостях. Но в её основе по‑прежнему чувствовалась та же внутренняя дисциплина, тот же незримый кодекс, что и в детстве.

Она медленно перевела взгляд на Т’Чаллу. В его глазах читалось что‑то неуловимое — не страх, а, скорее, осознание. Словно он тоже видел эти воспоминания, словно сквозь магический купол проступали тени прошлого, напоминая о том, кем они были и кем стали.

«Она может использовать это для власти, для мести…» — всплыли в её памяти слова Т'чаки. Потом, в кабинете, залитом холодным полуденным светом, отец говорил:

— Я должен сказать тебе то, о чём ты, возможно, уже и сама догадываешься, — начал он тихо. — Ещё до того, как ты достигла зрелости, ещё когда ты была совсем ребёнком, я видел: ты не такая, как другие.

Он глубоко вздохнул, провёл ладонью по лицу, словно стирая невидимую пелену. Взял стакан воды, сделал глоток — пауза, необходимая, чтобы собраться с духом. В его глазах, обычно ясных и твёрдых, теперь плескалось море из боли, не только за неё, но и за то, что уже свершилось: за разорванный союз, за тяжёлый разговор с королём Т’Чакой, за слова, которые, сорвавшись с губ, стали необратимыми.

— Союз с Вакандой был заключён давно. Ты тогда едва научилась ходить. Я надеялся, что твоя необычность просто дар Айкару, их долгая жизнь, их сила. Но время шло, и я понял: это нечто большее.

Айолин промолчала. Она чувствовала тяжесть давно сдерживаеиых им слов в его голосе. И позволила ему говорить.

Всё это она и сама знала — не из прямых откровений, а из обрывков разговоров, из взглядов, из тщательно продуманных уроков. С детства её готовили к союзу с Т’Чаллой: наставники объясняли тонкости дипломатии, жрецы вполголоса рассказывали о священных жестах, а материнские руки терпеливо показывали, как держать чашу с почтением. Она помнила, как зубрила язык, родословные знатных домов, как училась различать оттенки вежливости в каждом поклоне.

Всё казалось незыблемым — как древние скалы, как древо, посаженное в плодородную землю, взращённое с особым трепетом много десятков лет… Но теперь она понимала: по ту сторону рощи всегда пылал пожар, готовый все разрушить.

— Когда ты подросла, и Ведента смогла лучше рассмотреть твой путь, — продолжил отец, и голос его дрогнул лишь на миг, — она подтвердила то, о чём я давно подозревал. Но разрывать договор было уже поздно. Клятвы прозвучали. Печати поставлены.

Он взял её ладони в свои — тёплые, сильные, но сейчас слегка влажные. В этом прикосновении было больше, чем отцовская любовь: в нём читалась вина, груз, которые они с матерью несли в одиночку.

— Я не говорил тебе, потому что боялся. Боялся, что ты возненавидишь меня за правду. Боялся, что ты почувствуешь себя виноватой за ложь, которую я посеял, что станешь ненавидеть себя за то, что вынуждена скрывать это от них. От него. За правду… кем ты стала из‑за меня. Ты знаешь... что случилось. Пинга покарала меня за мои грехи.

В памяти вспыхнули обрывки: тусклый свет масляных ламп, шёпот жрецов, холод камня под спиной матери. Она знала, как долго они ждали её появления. В возрасте её матери другие женщины уже нянчили троих детей. А когда она наконец родилась — его долгожданная рейен, его небесный цветок — она не вздохнула.

— Я извинился перед ней. Перед всеми богами. Склонился так низко, что мое дыхание смешалось с ее слезами. Я призвал силу всех своих предков, чтобы доказать: я достоин. Достоин носить титул отца. И если воля предков будет со мной, они помогут вернуть тебя. Я сделал то, что нельзя делать. Я сделал то, что должен был сделать как отец, который не мог смотреть, как ты увядаешь. Как муж обессиленной женщины, что смотрела на меня заплаканными глазами с такой надеждой, что казалось, будто в ее глазах горит последний огонь. Имари... Я приложил твою крошечную ручку к его стволу, едва ты появилась на свет, ожидая чуда. Просто хотел, чтобы ты жила.

Айолин мысленно вернулась к древней истории — о первых вождях, испивших сок древа. О силе, способной превзойти силу чёрной пантеры. О тех, кто защищал мантию короля. Теперь у них остался лишь потомок того древа — выращенный из семени на новой земле.

— И теперь вижу: это изменило тебя, — продолжил отец, пристально глядя ей в глаза. — Но это не определяет твой путь. Не хотел, чтобы ты думала, будто обязана стать тем, кого все боятся. Чтобы ты считала себя моим копьём, как древние вожди. Ты — не орудие мести, не воплощение пророчеств.

Он помолчал, собирая воедино все невысказанные слова, всю любовь и тревогу, копившиеся годами. Затем посмотрел ей в глаза с той же твёрдостью, что и всегда, но теперь в его взгляде читались и нежность, и сожаление, и тихая, гордая уверенность.

— Твоя сила — не оружие разрушения, а щит для слабых. Помни: ты не заложница судьбы, не орудие союза. Ты — моя дочь. И я люблю тебя не за то, кем ты должна быть, а за то, кто ты есть.

Она помнила тот день до мелочей: запах старых пергаментов, дрожащий голос отца, тяжесть его взгляда. Он верил в неё с самого начала, даже когда боги отвернулись от неё. Но слова Т’Чаки, сказанные по отношению к ней, врезались в память глубже, чем хотелось бы.

— Это… надёжно? — только и прошептал Т’Чалла, не отрывая взгляда от Дора Миладж. Те словно не видели вспышки магии — лишь подозрительно прислушивались к разговору, который стал тише.

— Какого чёрта ты несёшь? — с упрёком рявкнула Рейна. Её голос звучал чётко, и это было лучшим доказательством того, что их никто не слышит. — Ты совсем из ума выжил?

— Айолин… — начал он, но она подняла руку — жест, который он слишком хорошо помнил. Так она останавливала его в детстве, когда он собирался сказать что‑то опрометчивое.

— Ты думаешь, я здесь ради того, чтобы продавать ваши секреты? — её голос стал тише, почти шёпотом. — Ты думаешь, мой народ жаждет власти над Вакандой?

Т’Чалла молчал. В его глазах читалась борьба — между долгом и воспоминаниями, между приказами отца и тем, что он знал о ней когда‑то. Возможно, после сегодняшней встречи с ней он что‑то понял, убедился в своих сомнениях — и в его взгляде теперь блестело сожаление.

— Что ты хочешь услышать от меня? Что ты́ хочешь сказать, раз боишься, что нас услышат, и потому просишь меня сделать э́то? — она усмехнулась, и в её словах прозвучала колкая горечь.— Просишь… «грязную ведьму» о помощи.

Т’Чалла отступил на шаг, словно её слова ударили его физически. Его губы побледнели и во взгляде мелькнуло что‑то похожее на стыд.

— Ты слышала? — едва слышно прошептал он.

— Слышала, — ответила она с напускной самоуверенностью, но уголок губ предательски дрогнул, обнажая ту давнюю боль, которую она так старательно прятала. — Я как раз шла в Сад Тысячи Звёзд — хотела показать тебе рисунок, нанесённый накануне ночью… Но меня перехватила прислужница и сказала, что отец срочно требует меня. Я ответила, что приду, а сама пошла другим путём — свернула обратно к тебе. Чувство беспокойства не покидало меня. И тогда я услышала его…

— Моего отца, — тихо подхватил Т’Чалла.

— Да. И увидела тебя на скамье у фонтана. Он подлетел к тебе, словно степной орёл, готовый растерзать добычу, и стал обвинять… поливать моего отца грязью, называть его лжецом, предателем. А меня… — она запнулась, но тут же выпрямилась, — «Mchawi mchafu».

Её пальцы сжались в кулаки, но она продолжила, глядя ему прямо в глаза:

— Соглашению был конец. Нашему союзу — конец. И дружбе.

Рейна сглотнула, пытаясь прогнать ком в горле, но голос дрожал, то ли от ярости, то ли от боли невысказанных слов и эмоций.

— А сейчас ты ведёшь себя так, будто всё ещё веришь в то, что было между нами когда‑то. Но ты даже не попытался узнать правду, Т’Чалла. Ты просто поверил тому, что тебе сказали.

— А как я мог сомневаться в словах отца?

Она укоризненно покачала головой, глядя на него. В этом движении было что‑то почти материнское — глубокая печаль от осознания, что человек, которого она когда‑то знала, стал заложником чужих слов.

— Если бы ты только выслушал… — начала она, но он резко перебил:

— Мне жаль, что всё так вышло. Мне жаль, что я не нашёл в себе смелости связаться с тобой. И мне жаль… — он приблизился к ней, и его пальцы, неожиданно холодные, коснулись изгиба ее плеч, волос, осторожно откинув прядь за спину, обнажая шею. — Я знаю, через что тебе пришлось пройти…

Она резко стукнула его по руке, отстраняясь.

— Поздно извиняться, Т’Чалла! — её голос зазвенел, как натянутая струна. — И мне не нужны твои извинения. Что тебе нужно? Клянусь, если это очередная игра, ложь или ловушка, ты узнаешь, на что я способна в гневе. Я сожгу это место дотла. А потом приду за теми, кто всё это устроил. И мне плевать, что скажет мне отец за мое своеволие. Хватит ворошить старые раны.

Он выдержал её взгляд. В его глазах не было ни вызова, ни страха, лишь упрямая решимость.

— Я хочу узнать правду. Скажи мне правду.

— Правду о чём? — нахмурилась она, и в её тоне прозвучала усталая ирония. — Ты и так знаешь, кто я.

— Нет, — он сделал шаг вперёд, сокращая расстояние между ними, но не нарушая её личного пространства. — Что ты здесь делаешь?

Рейна глубоко вдохнула, и её взгляд метнулся к Дора Миладже, всё ещё стоявшим у колонн. Едва уловимая суета поселилась в их рядах: одна косалась уха, вторая мгновенно повторяла движение. Они переговаривались с кем-то по связи. Короткий взгляд в их сторону, обменялись фразами — явно уловили подозрительное молчание в канале связи Т'чаллы, возможно, списывая это пока на неполадки связи. Но заметили ли они их неслышный разговор, вовсе не связанный с шумом бала?

Времени оставалось мало.

Однако в глазах Т’Чаллы было что‑то, чего Рейна не видела уже много лет. Искренность.

— Айолин, — тихо продолжил Т'Чалла. Она посмотрела на него. — Я люблю свою страну так же, как ты любишь свою. Всё, что я хочу сейчас, — защитить её от возможных угроз. Если ты что‑то знаешь, прошу, помоги мне.

Рейна выдохнула.

— Хорошо, — сдалась она. — Я расскажу тебе кое‑что. Я пыталась разоблачить магната, контролирующего компанию по добыче металлов. И нашла нечто большее, чем ожидала. Но вместо того чтобы искать зло вовне… — она сделала паузу, голос стал тише, — взгляните внимательнее на тех, кто рядом.— Она посмотрела прямо в его глаза. — Среди вас притаился волк в овечьей шкуре.

Т’Чалла замер. Не дышал. Не моргал. В воздухе повисло напряжение — плотное, как перед грозой. Казалось, даже свет огней стал тусклее, а люди вокруг резко замерли.

— Ты говоришь загадками, — прошептал он. — Кто это?

Взгляд принца стал твёрдым, острым, как лезвие клинка, выкованного в горах. Но и Рейна не отвела глаз. Она стояла прямо, словно высеченная из цельного камня, — неподвижная, но живая, как ветер в ущельях, непоколебимая и уверенная, как её народ, рождённый под корнями Древа Имари — Древа трёх крон, чьи ветви когда‑то касались небес, а корни пронизывали саму плоть мира.

И тогда Т’Чалла наконец увидел.

Не просто женщину в тёмном бархатном платье, с идеально уложенными волосами, с той безупречной грацией, что так часто встречается среди дам высшего общества — тех, кто улыбается за бокалом шампанского, обсуждает искусство и моду, пряча за макияжем пустоту привилегированных жизней.

Он увидел её.

Ту, кем она была на самом деле.

Айолин.

В этот миг элегантность исчезла — как маска, сорванная ветром. И в её взгляде вспыхнуло нечто древнее. Не просто уверенность или сила, а природная сущность — та, что рождается в грохоте штормов и закаляется в солёном ветре, рвущем паруса и ломающем мачты.

Он наконец понял, что перед ним всё‑таки не светская львица, которой она притворялась в дворцовых салонах и на благотворительных балах. Не Эвелин Скотт, которую привлекали не только деньги, но и власть в криминальном мире.

Перед ним стояла Айолин из Айкару.

В её глазах больше не отражался свет люстр. Там горело нечто иное — то, что видят только те, кто слышал шёпот Древа. Кто прошёл сквозь него и вернулся. Кто знает, как зовут ветра по имени.

Здесь она играла очередную роль. Но теперь маска упала.

— Я не знаю его имени, — добавила она, и в её голосе больше не было ни намёка на светскую вежливость или театральность. Теперь он звучал по-другому, напоминая бархат, — словно мурлыканье дикой кошки. — Но я знаю, что он действует изнутри системы. У него есть связи с теми, кто сейчас спускается в подвал.

Она указала вниз. Там, за колоннами, группа людей двигалась к потайной двери. Один из них — с низким гладким хвостом, оглянулся.

— Но подобная сила — вибраниум, технологии, доступ к древним знаниям — в чужих, ненужных руках… может навредить не только тебе. Она может уничтожить нас обоих. Уничтожить всё, что мы пытаемся сохранить.

Её голос стал почти шёпотом.

— Так что тебе придётся довериться мне.

Ее глаза блеснули в полумраке зала и она улыбнулась- мягко, почти невесомо. Как будто вспомнила что-то далёкое — детство, смех под дождём, обещания, сгоревшие в пепле.

Её взгляд скользнул к его уху, где едва заметно поблёскивал наушник:

— И... поменяй свои устройства.

Лёгкое подмигивание — и в тот же миг ее магия развеялась. Тишина, окутавшая их тайный диалог, лопнула с тихим хлопком, словно взорвался невидимый мыльный пузырь. В одно мгновение на них обрушился прежний гул зала — смех, шёпот, звон бокалов, музыка, — всё вернулось с такой резкостью, что Т'Чалла зажмурился и растерялся, привыкая к хаосу звуков. Рейна воспользовавшись моментом изящно развернулась. Подол её платья взметнулся, словно крыло ночного орла, и она двинулась вниз по лестнице — быстро и бесшумно, будто скользила по воздуху.

— Айолин! — сквозь зубы прошипел Т’Чалла. — Стой!

Двое из стражей Т’Чаллы, уловив волнение принца, бросились за ней. Он приложил палец к наушнику, чтобы отдать приказ остановиться, — но тишина в ушах подтвердила: устройства не работали.

Т’Чалла тихо выругался и ускорил шаг, проскочив быстрее низ:

— Нет, — приказал он, резким жестом остановив двух стражниц, уже бежавших вниз.— Я сам.

Он рванулая за ней, пробиваясь сквозь толпу и ловя взглядом её фигуру. Он скользил меж гостями, рассекая их, как корабль волны — иногда мягко, иногда настойчиво отстраняя их руками, но не сводил глаз с тёмного силуэта.

Вот он догнал её — меж ними одна фигура. Рука уже почти коснулась её плеча но тут... лёгкая зеленоватая вспышка. Она скользнула. Просто… исчезла.

Как дым. Как воспоминание.

Т'Чалла опешил, всё ещё чувствуя на кончиках своих пальцев едва уловимое тепло, которое осталось там, где он почти коснулся её. Он замер на миг, вслушиваясь в то место, где она была только-что, а затем двинулся дальше.

Коридор, куда исчез человек, за которым она следила, поглотил его в мрачные глубины дворца. Когда-то здесь хранились древние архивы, но теперь стены скрывали секретные лаборатории и тайные тоннели, известные лишь избранным. Тени сгущались, его шаги эхом отражались от холодных стен, но он шёл вперёд, не сбавляя шаг.

— Ты всегда умела исчезать, Айолин, — прошептал он, и в голосе его звучала не злость, а странное, почти восхищённое упрямство. — Но в этот раз… я найду тебя.