В свете зелёных фонарей (джен)

Тишина. Почти могильная, мёртвая. Только за окнами слышится шум листьев на ветру. В это время дворец спит, погрузившись в темноту ночи, и лишь маленький мальчик настороженно сидит в кровати и хмурится — его маленькая душа неспокойна. Она мечется внутри и замирает, когда листья шумят громче обычного. Это пугает маленького князя. Он осторожно смотрит в окно и вглядывается в темноту спящего города. Страшно. Безумно страшно даже от того, что ничего не происходит. Ему всего восемь и кажется, что чем дольше он вглядывается в темноту, тем дольше та смотрит на него. Не удивительно, что ребёнок безумно пугается, когда совсем рядом слышится шелест шёлковых одежд и странный скрежет.

Он подскакивает, как ошпаренный, и бежит к маме, надеясь найти утешения. Но мама спит. Мама очень устала и не хочет видеть маленького князя. Мама гонит его прочь, говоря, что это лишь выдумки детской головы. Нет никаких призраков. Бредни детей, да полоумных стариков это, и всё. Но мальчик не сдаётся. Он шмыгает носом и бежит к покоям царственного брата, чтобы хоть он успокоил его, улыбнулся мягко и нежно, ведь мальчик его единственный брат, самый преданный своему царственному кузену. Ему обязательно должны отплатить тем же!

— Царственный братик! — случайно вырывается всхлип, когда мальчик заглядывает в комнату брата — Там за окнами призрак! Он пугает, братик. Можно я...

— Нет, Ци Жун. Иди к себе, не выдумывай. — такое любимое, знакомое лицо сейчас выражало только злость, а тень от стены падала всё сильнее, накрывая лицо злодейской поволокой, заставляя вздрогнуть худое тельце, — Ну? Мне завтра рано вставать.

— Прости, царственный братик. Я сейчас же вернусь в свою комнату. — невольно всхлипнув, мальчик отошёл от двери и побежал, побежал, куда глядели глаза, только бы не видеть никого из них, из этих злых, презрительных лиц.

Было больно и обидно. Горько. Никто ему не поверил. Но он не врал! Собственными глазами видел и собственными ушами слышал! Но никому не было дела. Мальчик остановился лишь в саду, чувствуя стопами холодный камень дорожки. Он всхлипнул и так и осел на безжизненные камни, закрывая слезящиеся глаза, раня хрупкие коленки. Маленький князь плакал тихо, так тихо, что никто и не заметил бы его, даже если б не спал в эту лунную ночь. Когда-то ему пришлось этому научиться, и с тех пор это стало привычкой.

— Я ведь не врал... — размазывая слёзы по лицу, всхлипывал малыш, — Почему мне не верят?

Он не услышал тихого шелеста одежд в своей печали, очнулся лишь, когда чьи-то бережные руки подняли его и погладили по волосам, даря такую желанную сейчас ласку.

— Маленький князь, что же ты плачешь? Неужели никто не поверил тебе? Неужели все оставили такого маленького славного мальчика? — незнакомец в траурных одеждах поглаживал его по голове, перебирая пряди и улыбаясь под маской, нежно-нежно, так спокойно и легко.

— Кто Вы? — мальчик посмотрел на мужчину, на безжизненный фарфор и улыбку, почти скрывшуюся под маской.

— Я? — незнакомец хмыкнул и, прижав тельце к себе, подпрыгнул, оказавшись в комнате мальчика. — А как думаешь ты, маленький князь?

Удивлённый ребёнок прижался к мужчине и никак не хотел отпускать, удивлённо воззрившись на взрослого.

— Вы как братик! Он тоже умеет высоко прыгать! Только он не катает меня... Он так занят всегда, и у него совсем нет на меня времени. Но я ведь хороший! Царственный братец обязательно найдёт на меня время!

Мужчина лишь рассмеялся с нескрываемым весельем, но где-то глубоко в этом смехе мелькнули нотки чего-то далёкого и очень печального, что всегда скрывается в глубине души.

— Найдёт время? Не глупи, маленький князь. Твой братец не хочет проводить с тобой время. Разве ты не видишь, как он смотрит на тебя? Как улыбается другим, и как тебе? Ох, маленький, глупый князь.

Глядя на мужчину, мальчик всхлипнул и сжал белые одежды в руках, утыкаясь в грудь взрослого. Казалось, он всегда знал это, просто не хотел принимать действительное, но теперь эти слова жужжали в голове раздражённым роем, с каждой минутой вводя в отчаяние всё больше.

— Но я ведь не сделал ничего плохого! Братик не мог разлюбить меня! Я ведь хороший! Хороший же, правда? — он с глубокой печалью в глазах посмотрел на мужчину и вновь уткнулся в белые одежды, не дождавшись ответа. Верить не хотелось.

— Маленький, глупый князь... Он никогда не любил тебя. Он видит в тебе только плохое. Самые тёмные мысли, самое отвратное, что есть в тебе. Он никогда не любил тебя, маленький князь. Не полюбит и после.

Ребёнок всхлипнул и умолк, вытирая щёки о траурные одежды и хмурясь, думая, начиная кое-что понимать. А после с обидой осознавая, что всё, что сказал этот человек, и всё, что он замечал ранее — правда. Непоколебимая, твёрдая и безумно больная для маленького сердца.

— Братик и вправду не любит меня?... Счастлив, когда меня нет рядом? Я видел, как он смеялся с другими детьми, пока меня не было рядом, а потом словно специально не обращал на меня внимания. Царственный братик, почему, почему он не любит меня? Я ведь был хорошим...

— Он просто не ценит то, что рядом с ним такой изумруд. Такой красивый мальчик. — мужчина усмехнулся и погладил ребёнка по щёчкам, закрывая глазки, — Спи, мой маленький князь. Спи и ни о чём не думай. Я со всем разберусь, мой огонёк.

Последние слова он услышал словно через толщу воды, и лишь крепче прижался к сильным, но нежным рукам, наконец погружаясь в спокойный, долгожданный сон.

А на утро в углу комнаты висела красивая циановая лента с едва заметным голубым узором по самому краю. Ци Жун долго думал, как же её повязать, и в итоге самостоятельно закрепил непослушные волосы в хвостик, ощущая себя почти взрослым. В тайне мальчишка надеялся, что тот человек появится сегодня снова, но ни в этот день, ни в следующие мужчина не появился. Зато ребёнок стал крепче и спокойнее спать, ушла бессонница, а призраки больше не беспокоили. Наверное, на это повлияло и то, что Ци не расставался с подарком даже во сне, когда просто повязывая на руке, а когда и подвязывая мешающие пряди.

Однако такой подарок не остался незамеченным, и через пару месяцев, на очередном мероприятии маленький князь лишился столь дорогого ему подарка. Он было начал спорить и пытаться забрать ленту обратно, но кто будет слушать того, кто даже императору не нравится? Кому не верит даже старший брат, на которого мальчик так надеялся, отбросив ночные уверенья? Вот никто и не поверил. Его назвали лгуном и отчитали, отправив в комнату, и наказав сидеть и не высовываться, не срывать идеальный праздник своим присутствием. Ци Жуну не осталось ничего, кроме подчинения. А ночью за окнами вновь раздался смех и скрежет, шелест одежд и неприятный шёпот. Но маленький князь больше не бежал к маме или брату, он лишь глубже зарылся в одеяло, всхлипывая от страха. В конце концов маленькое сердце не выдержало, и он рванул в сад, где в прошлый раз встретил того доброго человека. Ци напуган и устал, просто хорошо скрывает это за маской агрессии. Эта маска — самая лучшая, самая удобная, может быть неправильная, но уже сросшаяся с ребёнком намертво.

В саду прохладно, но маленький князь не обращает на это внимания, бредя между клумбами и осматриваясь, желая хоть раз увидеть того доброго человека, вытирая по пути слёзы и всё равно шагая босыми ногами по холодным камням. И только видя белые одежды мальчик замирает, смотрит внимательно, подходит медленно, аккуратно, но терпение кончается и он несётся, вцепляется в траурные одежды и вновь всхлипывает, льёт слёзы в подол ханьфу такого доброго взрослого.

— О? Что это маленький князь не в кровати? Опять призраки? — но мальчик ещё сильнее прижимается к взрослому, молчит, а после поднимает взгляд.

— Ваш подарок... Я не смог сохранить его. Простите. Я... Я пытался, но никто не поверил, что это моё! Они опять назвали меня лгуном! — он сжал в кулачках одежды и опустил взгляд. Мужчина же рассмеялся, качая головой и поднял ребёнка на руки.

— Ты так расстроился из-за того, что больше не имеешь того подарка? — малец кивнул и схватился уже за ворот рубашки.

— Вы первый, кто подарил мне что-то искренне, а не потому что должны. Даже брат в последний раз положил передо мной самую обычную заколку и ушёл, а Вы... Первый, кто дарит что-то дорогое. — Ци Жун отвёл взгляд и опустил голову, смущаясь своих же слов, — Спасибо.

— Глупый маленький князь, с чего ты взял, что я дарил эту ленту искренне? Не говори глупостей.

Мальчик рассмеялся и уткнулся носом в грудь взрослого. Пускай тот и говорит, что это не правда, но сам ребёнок чувствовал, как на губах того расцветает улыбка. Взрослые такие сказочники.

— Уже очень поздно, маленький князь, тебе пора спать.

— Да? Так скоро... А Вы можете, как в прошлый раз... Побыть со мной, пока я не усну?

Мужчина хмыкнул и прижал дитя к груди, идя ближе к знакомому окну, а после как и в прошлый раз нежно укачивая мальчишку, отчего-то улыбаясь. И уходя лишь тогда, когда ребёнок проваливается в глубокий сон.

Так продолжается ещё несколько месяцев, пока однажды мальчик не опускает в задумчивости голову, чтобы после воскликнуть:

— А заберите меня с собой! Я буду очень хорошим! — мужчина удивлëнно моргнул, уставившись на ребёнка. Такой наглости он, похоже, ранее не встречал.

— О? А как же твои родители? Когда я приходил в прошлый раз, твоя матушка была жива.

— За этот месяц она словно спичка сгорела и умерла, а отец вряд ли придёт, я ему не нужен. — ребёнок говорил это как саморазумеющееся, совершенно элементарное и не удивительное, и это даже немного, совершенно малость пугало.

— А как тогда императорская чета? Сянлэ? — Ци хмыкнул.

— Тётушка с дядюшкой не умеют хорошо притворяться, а братец просто идеалист. Да и зачем я им?

— А причём тут притворство? — и, честно сказать, он и вправду не понимал, причём тут это, решив, что ребёнок таки морозит чушь. Не может же быть он... Таким.

— Я ненавижу, когда притворяются. — и, пожалуй, именно этой фразой дитя решил расцарапать его установки за все эти годы, — Так и сказали бы, что не нравлюсь, зачем врать в лицо?

— А я?

— А?

— Я притворяюсь, как ты думаешь? — мальчик тихо рассмеялся, прикрывая рот ладошкой, а на непонимающий изгиб губ лишь улыбнулся.

— Нет. Вы — нет. — просто ответил он — Вы другой, но в том и красота.

Мальчик пожал плечами, вновь устраиваясь на руках взрослого, пока тот задумчиво смотрел куда-то в небо.

— Хорошо.

— Что — хорошо?

— Я заберу тебя. Так... Как твоё имя?

— Ци Жун. А Ваше?

— Бай Усянь.

Мальчик искренне улыбнулся.

— Что ж, Ци Жун, — и это имя из уст демона вылетело легко, без пренебрежения или фальши — Тогда собирайся.

Он вернул ребёнка в комнату, опуская Ци Жуна на пол и мальчик, не теряя ни секунды, бросился к сундуку, вываливая на кровать немногочисленные игрушки и одежду. Он был счастлив. Впервые за долгое время он чувствовал себя нужным, любимым и защищенным. Бай Усянь лишь смотрел, а после поднял дитя на руки, вместе с его мешком с вещами и вышел из дворца, унося с собой.

А Ци Жун не прощался. Не хотел. Он знал, что переполох поднимут через несколько дней. Знал, что его будут искать. Знал, что потом его просто забудут и, может, заменят. И он не прощался. Теперь ему было всё равно. На дворец, на дядю с тётей, на царственного брата. Мир сомкнулся до него и Бай Усяня, и Ци Жуну этого совершенно точно хватало.

— Глупый маленький князь, — едва слышно прошептал мужчина, глядя на спящего мальчика, во сне произносящего его имя. В голосе его странным образом сплелись нежность и что-то тёмное, непостижимое. — Если бы ты только знал, кого так отчаянно зовёшь к себе.

Бай Усянь медленно снял маску, и лунный свет на мгновение озарил его лицо — прекрасное и жуткое одновременно. А затем он, вместе с ребёнком, растворился в ночных тенях, словно их никогда и не было.

За окнами шумели ветви деревьев, но в эту ночь Ци Жун спал крепче, чем когда-либо, не ведая, что назавтра его маленький мир изменится навсегда.

♦︎───⠀⃟⠀⃟⠀───♦︎

Пробуждение вышло резким, неожиданным, словно ребёнок вырвался из самого ужасного кошмара. Открыв глаза, Ци Жун удивлённо осмотрел комнату, задержал взгляд на пологе кровати и большом шкафу, удивлённо посмотрел на тёмные стены и закрытое окно и с неуверенностью нащупал лежащую на прикроватном столике ленту. Глаза удивлённо распахнулись.

— Бай Усянь?

Но никто не откликнулся и мальчик с задумчивым видом повязал волосы, ища одежду — проснулся он в той же рубахе, в которой и выбежал вчерашней ночью в сад. Неожиданно раздался не громкий стук и в комнату заглянули. Этот человек определённо был красив — голубые глаза цвета льда на озере, сизые волосы, правильные черты лица, всё это производило впечатление силы, но что-то в образе казалось фальшивым, словно не было определённой детали. Ци Жун удивлённо осмотрел мужчину, хмурясь и пытаясь вспомнить, не связывался ли он с ним раньше — тот, помимо всего, казался необычайно знакомым, словно далёкий друг. Но друзей, кроме Бай Усяня, у Ци Жуна не было и мальчик подозрительно следил за каждым движением взрослого. До определённого момента.

— Здравствуй, маленький князь. — мужчина улыбнулся и ребёнок удивлëнно распахнул глаза:

— Бай Усянь?! — на вопрос лишь посмеялись знакомым смехом и вошли в комнату, закрывая за собой дверь.

— Да, маленький князь, это я. А что, не узнал?

Ребёнок насупился и исподлобья глянул на взрослого.

— Так нельзя, бай-ху!

— А? Бай-ху? Белый лис?

Мальчишка ничего не ответил, отвернувшись и продолжая осматривать комнату. Бай Усянь усмехнулся, видя, что дитя уже повязал ленту, и нежно провёл пальцами по его макушке, словно отец, успокаивающий своё дитя. И хотя Ци Жун и не особо понял этот жест — по голове его гладили от силы пару раз, да и, если честно, давно, — он всё равно повернулся обратно и поднял голову, встречаясь своими глазами с чужими и хватаясь за рукав плотного одеяния, не давая оторвать руку от своей макушки. Мужчина лишь рассмеялся, качая головой и рассматривая такого, по-детски невинного, князя. Точнее, бывшего князя.

Да.

Теперь Ци Жун не был ни князем Сяоцзын, ни заменой наследного принца Сянлэ, ни ненавистным племянником. Теперь Ци Жун был... Просто Ци Жуном. Маленьким мальчиком, так доверчиво прижимающимся к руке демона. И что-то в груди Бай Усяня, на месте давно не бьющегося сердца, ёкнуло. Он отвёл взгляд от глаз цвета жжёной солнцем земли. Что ж, стоило признаться хотя бы самому себе, что взял он этого ребёнка из минутной прихоти. Просто посмотреть, как сломается детская душа. Но теперь, когда эта самая душа была в его руках, разрушать её не хотелось. Хотелось узнать этого ребёнка, понять и... Защитить. И это казалось ему самым пугающим. Он не был тем, кто ладит с детьми, не был хорошим учителем, да и другом был так себе, но оставить этого ребёнка, бросить на произвол судьбы почему-то не мог.

— Вы часто ходите в белом, а ещё и хитрый, как лис, поэтому и бай-ху. — мужчина отвлёкся от своих мыслей и усмехнулся, кивнув.

— И вправду, мой маленький дьянлон.

— Фонарик? Вы серьёзно? — ребёнка лишь потрепали по голове, зная, что возражений не последует — всё же, тот считал его своим другом, и к тому же единственным.

Мальчик и вправду не сказал ничего против, улыбаясь взрослому, но вскоре сполз с кровати и прошёлся по комнате, остановившись возле шкафа и заглянув туда, сразу же находя одежду. Он постарался быстро переодеться за ширмой, задумчиво хмурясь и путаясь в рукавах, но в итоге лишь тяжко вздохнул, выглянув из-за ширмы.

— Помоги, пожалуйста... Или хоть скажи, правильно ли я повязал её?

— М? Глупое дитя, разве ты никогда не одевался сам? — мальчонка смущённо потупился, сминая края рукавов. Очевидно, он ни разу не одевался сам с тех пор, как попал во дворец. — Оу... Хорошо, тогда иди сюда.

Ребёнок с улыбкой схватил оставшуюся одежду и вихрем прибежал к кровати, остановившись лишь когда стоял перед мужчиной. Однако Бай не стал просто одевать Ци Жуна — он показывал, следил за тем, чтобы ребёнок увидел и усвоил, понял как именно надевать тот или иной элемент одежды, и это, казалось, доставляло ему удовольствие. Да и самому Ци Жуну, если честно, тоже — он с любопытством наблюдал за действиями взрослого, позволяя учить себя. В конце концов, он сам ушёл из дворца, где одевать господ было уделом слуг. Теперь надо было учиться самостоятельности.

— Вот так. Понял, дьянлон?

— Да! Спасибо, Бай Усянь! — дитя лишь потрепали по голове, отводя взгляд голубых глаз, на миг потеплевших.

— Ну всё, всё, не стоит, это всего лишь одежда. — пробормотал Бай Усянь, словно отгоняя назойливую муху.

Ци Жун, однако, не обратил внимания на его смущение, сияя, как начищенный золотой дублон. Он почувствовал прилив невиданной гордости, крохотным зерном прорастающей в его маленьком сердце. Самостоятельность — вот, что это было! Словно птица, выпорхнувшая из клетки, он ощутил пьянящий вкус свободы, однако... Этот вкус не перебил непонятной горечи растерянности, ведь мир, ранее такой понятный, полностью изменился, и это вызывало испуг.

— Бай-ху, а что мы будем делать теперь?

— Теперь? Теперь мы будем жить, Ци Жун. Учится. Познавать.

— И ты будешь со мной, да?

— Конечно, дьянлон. Разве я могу теперь бросить тебя одного? И пяти минут не пройдёт, как потеряешься!

Мальчишка ярко улыбнулся, замечая скрытую за язвительностью заботу и обнимая его крепко-крепко, чтобы точно не потерять ни за что на свете.

— Тогда хорошо. — и на глаза Усяня наворачиваются непрошенные слёзы, которые он едва успевает скрыть от взгляда маленького бывшего князя. Он совершенно не понимает своих чувств...

Мужчина вздыхает и поднимается на ноги, беря мальчишку за руку и выводя из комнаты, на встречу новым приключениям, а на самом же деле просто ведя на кухню по бесконечным коридорам из гранита. Некоторое время они молчат. Ци Жун разглядывает стены и красивые фрески на них. Бай Усянь же думает о том, что делать дальше.

— А что мы будем кушать, бай-ху? —

— О? Ну, что сможем приготовить, то и будем. Я думаю, против супа-лапши ты будешь не против?

— А мы приготовим её вместе?! — мужчина кивнул — Тогда согласен!

И они рассмеялись, улавливая настроение друг друга.

Несколько дней спустя Бай Усянь начал учить мальчишку. Как держать кисть, чтобы иероглифы были ровными; как смотреть в душу, чтобы избежать боли; как держать меч, если придётся биться; как понимать по одному лишь взгляду или движению намерения врага. Ци Жун был послушен и схватывал на лету, стоило лишь привести достойный аргумент, доказать, что это действительно нужно и действительно может пригодиться. И постепенно, ненароком приводя примеры из жизни и посмертия, Бай Усянь открывался этому маленькому ребёнку, который, казалось, видел что-то помимо показной беззаботности и равнодушия. И теперь это не пугало. Только изредка можно было услышать безобидный, казалось бы, вопрос:

— Бай-ху? — мальчишка в очередной раз поднимает на него взгляд, задумчиво хмурясь — А почему ты выглядишь так? Почему носишь маску?

И обычно Бай замирает, пряча взгляд от пронзительных глаз мальчишки.

— Так нужно.

Отвечает он, и этот вопрос затухает вновь на несколько месяцев, чтобы в следующий раз повториться более настойчиво, рьяно, словно ребёнок что-то знает, но всё равно желает иметь доказательства и хоть какое-то объяснение. В этом Ци Жуну равных нет. Всю душу высосет, но ответ получит — у них так Линвень смертью храбрых пала, пока не дала ответ на вопрос прознавшего о парче Ци Жуна: "А откуда взялся парчовый демон?", пришлось дать бедной женщине отпуск на пару дней, дабы после такого наглого вторжения в душу она отошла хоть немного. А ребёнок ещё и спрашивал, мол, "а что не так то?". Объяснять "что же не так" пришлось долго...

Но время шло. Ци Жун менялся, менялись его увлечения и взгляды, но одно оставалось неизменно — он всё так же доверял Бай Усяню, но и слепая вера сменилась на осознанное принятие. Он видел его недостатки, его странности, его тёмную сторону, но всё равно любил его. Как друга, как учителя, как отца, которого у него никогда не было. Он волновался за него, держался и поддерживал. Открывал давно забытые чувства. Не только Бай Усянь стал опорой мальчишки, но и Ци Жун стал для него крепкой нитью, связующей демона и бога в одном лице с земным.

— Бай-ху... — подросток вновь сидел рядом с мужчиной, и они внимательно смотрели на звёзды — Всё же... Почему ты никогда не показываешь своё лицо? Почему так не хочешь, чтобы даже я видел тебя настоящего?

Усянь замер. Он понимал, что скрывать уже бессмысленно, особенно перед ребёнком, который его по-настоящему любил. И он, смотря на далёкие звёзды и принимая решение, что может разрушить их миры, решился.

— Я покажу тебе, Ци Жун, — прошептал он, — но ты должен быть готов к тому, что ты увидишь. И чтобы ни случилось, помни, что я всегда буду рядом.

Ци Жун серьёзно кивнул, и Бай со вздохом отвернулся, снимая личину. Серые глаза встретились с янтарными, невольно бегая по лицу и стенам. Лунный свет упал на лицо, прекрасное и жуткое одновременно. Лицо демона, создавшего ужасную Медную печь, лицо, отмеченное печатью проклятия и отголосками былой красоты. И Ци Жун не отвернулся. Он просто смотрел, впитывая каждую деталь, и улыбался.

— Ты всё равно самый красивый, бай-ху, — сказал он, и Бай Усянь вздрогнул от этих слов, словно его коснулись живым огнём. Красивый? Он, чудовище, изуродованное не только проклятием, но и собственной ненавистью, красивый? Да это же бред! Он не заслуживал этих слов, этой нежности, но Ци Жун... Такой чистый и невинный ребёнок, он видел в нём не монстра, а друга, учителя, почти отца. И это разрывало душу сильнее всякого клинка.

— Глупый мальчишка, — прошептал он, отводя взгляд. — Что ты знаешь о красоте?

Ци Жун лишь пожал плечами, продолжая любоваться звёздным небом. Он знал, что Бай Усянь, настоящий Бай Усянь хрупкий, переломанный весь, израненный сотней стрел, и пареньку было достаточно того, что демон, наконец, доверился ему. Он знал, что за маской скрывается не только уродство, и он готов был разделить с этим человеком всё, чтобы он был счастлив.

Бай Усянь неуверенно коснулся щеки мальчика, ощущая тепло его кожи. Он стал для демона всем, чего у него никогда не было — другом, учеником, даже... Сыном. В этот момент демон почувствовал себя таким счастливым, таким свободным, таким... Живым. Он смотрел на Ци Жуна и понимал, что его жизнь, наконец, обрела смысл. Он больше не был просто демоном, стремящимся к разрушению, к власти, нет. Теперь у него была другая цель. Цель защитить этого ребёнка, помочь ему раскрыть свой потенциал и стать тем, кем ему суждено стать. И он готов был отдать за него всё, даже свою бессмертную душу.

— Пойдём спать, дьянлон, уже поздно.

Мужчина убрал руку и отвернулся, но лицо больше не скрывал. Парень улыбнулся на это и взял Бая за руку.

— Только если сегодня разрешишь лечь под бок! — он хитро улыбнулся, и Баю ничего не оставалось, кроме как рассмеяться и кивнуть. А ещё, кажется, Бай Усянь впервые за долгое время почувствовал, как его сердце бьётся.

На следующий день их вновь ждали заботы небесной столицы, надоедливые небожители, заумные задачки и море книг и свитков, за которыми Ци Жун лез то на самые верха, то вглубь немалых холмиков с письменами, ища лишь ему одному известные записи. Он сам и не заметил, как начал отдаляться, чаще пропадать в библиотеке и лишь изредка надолго оставаться рядом с Бай Усянем. Но тот не расстраивался — знал, что рано или поздно мальчик начнёт отдаляться, у него появится то, что он будет скрывать и замалчивать, и мужчина считал, что это нормально, как бы ни было больно.

Только через два года Ци Жун, уже юноша, заявился в кабинет Небесного императора и заявил вещь весьма неожиданную для человека, по своей воле сбежавшего из мира земного:

— Бай-ху! Я хочу помогать людям! — голубые глаза удивлëнно распахнулись, что выглядело в какой-то мере комично.

— Прости, что? Нет-нет, не повторяй, не повторяй, погоди... Ты хочешь что именно?

— Помогать людям. Ну, там, лечить их, исцелять, всякое такое... А ты против? — щенячьи глазки посмотрели на мужчину, словно испытывая на прочность.

— Ну... Я то не против, но только учти — где болезни — там смерть. Где смерть — там боль. А насчёт боли... Сам знаешь.

Паренёк нахмурился, словно решая очередную головоломку от Линвень. Он знал. Он всё ещё помнил. Помнил, как было больно, до того как он ушёл, помнил как его самого из этой боли вытащили. И он помнил лица, три маленьких, сморщенных, злящихся лица... Но от того решимость стать целителем не исчезла, лишь разгорелась ясным пламенем, сжигая на пути своём сомнения.

— Я знаю, что будет нелегко. Но я хочу попробовать. Хочу, чтобы хоть кому-то повезло больше, чем мне. Хочу, чтобы хоть кто-то не знал, что такое жить, когда мир вокруг — лишь тень боли. Если даже моя маленькая помощь сможет принести хоть капельку света в этот мир, я буду счастлив.

Бай Усянь задумчиво кивнул и незаметно улыбнулся. Всё же, похоже он воспитал достойного человека. Он смог не только сохранить, но и пронести хрупкую душу его маленького фонарика в ночи через все печали, а это хоть что-то да значило.

Да.

Определённо значило.

🏮Честно говоря, я не знаю, продолжать ли мне... Но пока оставлю его в том статусе, который есть.

🏮Можете подкинуть идей, какая реакция будет у Се Ляня. Или, например, реакция императорской четы на пропавшего несколько лет назад племянника? Думаю свежий взгляд во многом поможет выложить продолжение раньше, чем через месяц... Хе...🫠

🏮Ну, по-любому — до встречи! 💋

Император задумчиво хмурился, сидя над указами и прошениями, только мысли его были не здесь. Отчего-то мужчина никак не мог выкинуть из головы события далёкой давности, настолько не важные по его мнению, что император Сянлэ ни минуты не потратил на них. Только вот из памяти не выходил взволнованный вскрик жены, когда она обнаружила лишь не убранные вещи в детской комнате через три дня после смерти матери Ци Жуна. Императорский дворец тогда захлестнула волна переполоха, но ни крики, ни поиски не смогли вернуть беглеца. Ребёнок растворился в ночи, словно его и вовсе не было.

Се Юнли помнил, как тогда разгневался, как готов был разорвать любого, кто посмел нарушить покой его семьи, но гнев этот был лишь маской, прикрывавшей зияющую пустоту внутри. Ведь в глубине души он знал — мальчик бежал не от них, а от той фальши, что пропитала стены дворца, словно яд. Говоря откровенно, Ци Жун был осколком стекла в мягкой подушке его мира, напоминанием о том, что не всё золото, что блестит. Мальчик видел сквозь лицемерие придворных, как сквозь тонкую вуаль, и его невинные, наглые глаза были зеркалом, отражавшим неприглядную правду. Возможно, именно поэтому через пару лет после появления маленького Ци во дворце он дал ему глупый титул князя Сяоцзын. И возможно, именно поэтому был даже рад, что этот надменный мальчишка не вернулся. Нет уж, ему не нужен такой воспитанник, к чёрту!

Император отложил свиток и потер переносицу — воспоминания нахлынули с новой силой, словно прорвало плотину. Он вспомнил, как отмахнулся, как лишь по просьбе сына отправил несколько отрядов и как ни шагу не сделал, чтобы найти мелкого Ци. Император встал с места и подошел к окну, наблюдая за тишиной. В саду неспешно прогуливался Се Лянь, его идеальный сын, наследник трона, правда, решивший податься в монахи несколько лет назад... Но принц лишь больше стал напоминать воплощение добродетели и сострадания. Хоть даже в этом совершенстве император видел отблеск той самой фальши, от которой бежал Ци Жун. Сын был слишком правильным, слишком предсказуемым, словно не видел мир во всей его неприглядности, прячась за стеной благочестия. Однако и Се Юнли, как и любой правитель, предпочитал видеть лишь идеальную картину.

— Тц.

Император повернулся спиной к окну, сбегая от собственного отражения. В комнате царил мягкий полумрак, не сильно давящий, но одновременно держащий в напряжении. Се Юнли подошел к столу, взял очередной свиток, да только слова казались бессмысленными, буквы плясали перед глазами и, качнув головой, словно сбрасывая мысли, мужчина вышел из комнаты, отправляясь в сад. Надо было развеяться, освободиться от неприятных мыслей и после вернуться к работе. Да... Выдохнув, он остановился возле входа в сад и поднял голову к небу, слушая ветер. От чего-то он вдруг почувствовал себя маленьким и ничтожным перед лицом вечности. Настоящей вечности, той, которую не проживёт ни один человек. Неприятно. И тоскливо.

Внезапно он услышал тихий смех. Се Юнли открыл глаза и заметил невдалеке Се Ляня, беседующего с каким-то юношей, и строющего забавные рожицы, что никогда не позволял себе при отце. Император нахмурился и подошёл ближе. В юноше, ведущим разговор с Се Лянем, ему что-то показалось знакомым. Может быть, это были глаза, полные жизни и озорства, или улыбка, в которой сквозила легкая надменность, а может эти циановые одежды, которые так любил мальчишка. Се Юнли невольно замер на месте, словно пораженный молнией. Он смотрел на юношу, и в его сердце зарождалось смутное подозрение. Неужели это он? Неужели это тот самый мальчик, который когда-то бежал из дворца? Он сделал несколько решительных шагов. Нужно было убедиться.

— Сын мой, с кем это ты говоришь? Не представишь ли своего друга отцу? — Се Лянь удивлëнно обернулся, а юноша посмотрел так знакомо, что спутать было нельзя.

— Это Бай Жун, отец. Он пришёл из далёких краёв. Правда, я пока не знаю, откуда точно...

— Здравствуйте, Ваше величество. — юноша в зелёном прищурил глаза, хитро улыбаясь и ещё больше походя на... — Никого не напоминаю, случаем?

Император застыл, словно каменное изваяние. Слова застряли в горле, а сердце бешено заколотилось, отбивая странный, тревожный ритм. Он внимательно смотрел в эти знакомые глаза, пытаясь уловить хоть малейшее сомнение, хоть каплю страха, но видел лишь насмешливое любопытство, скрывающееся за маской уважения. Да, это был он. Тот самый беглец, мальчишка, посмевший покинуть его дворец. Только теперь перед ним стоял не испуганный ребёнок, а уверенный в себе юноша, словно бросающий вызов его власти одним своим присутствием.

— Ци Жун... И что же привело тебя сюда после стольких лет? Неужели соскучился по роскоши и почестям, от которых когда-то так гордо отказался? — юноша лишь рассмеялся и состроил милую мордочку.

— Отнюдь, Ваше Величество. Я вернулся не за этим. Мои мотивы куда проще — я просто хотел увидеть своего любимого кузена. И, признаться, слегка ему помочь. Говорят, немного практических знаний о жизни нашему принцу не помешает, а то только молитвы да медитации познать сумел. — и рассмеялся, улыбаясь по лисьи.

Се Юнли ощутил, как гнев медленно закипает в его груди. Этот наглый мальчишка, вернувшийся словно ни в чём не бывало, смеет говорить с ним в подобном тоне? Да, он не отрицал кровного родства Ци Жуна и Се Ляня, но подобная дерзость была неприемлема! Однако что-то заставляло его сдерживаться, не давая выплеснуть накопившееся раздражение наружу. Возможно, это был удивлённый взгляд Се Ляня, не привыкшего видеть отца в таком состоянии, а возможно, и смутное чувство вины, терзавшее его из-за дней прошедших.

— Ты прав, Ци Жун, — произнёс Се Юнли, стараясь сохранить спокойный тон. — Моему сыну не помешает немного житейской мудрости. И если ты готов поделиться своими знаниями, я буду только рад. Только помни, Ци Жун, что во дворце существуют свои правила, и нарушать их непозволительно никому.

— Не смею перечить, Ваше Величество, — Ци Жун склонил голову в лёгком поклоне, но в глазах его по-прежнему плясали озорные искорки. — Я всегда готов соблюдать законы, если они не противоречат моей собственной справедливости.

Се Юнли нахмурился, но промолчал, понимая, что спорить с этим упрямцем бесполезно. Он перевёл взгляд на Се Ляня, который с интересом наблюдал за происходящим.

— Сын мой, проведи своего кузена по дворцу, покажи ему всё, что изменилось за эти годы. И помни, ты несёшь ответственность за его поведение.

С этими словами император развернулся и ушёл, оставив юношей одних. В его душе бушевала буря противоречивых чувств — удивления, гнева, раздражения и… любопытства. Он не мог понять, зачем Ци Жун вернулся, и что он задумал. Одно было ясно — появление этого мальчика нарушило привычный ход вещей во дворце, и его жизнь уже никогда не будет прежней.

♦︎───⠀⃟⠀⃟⠀───♦︎

— Бай-ху, ты не представляешь! Се Лянь, кажется, ни на грамм не поумнел с момента, когда ты забрал меня! Ужас! Ты представляешь, он уверял меня, что если тело погрузить в муки, душа останется нетронутой! Вроде бы принц, а ума, как у горошины! Я ему как только не объяснял, какие примеры не приводил, но этот святоша стоит на своём, как баран, считающей истиной, что мост — его! Я не выдержу скоро, наряжу его в лохмотья и выпну в Юнъань на месяцок, где всем счастьем для него будет крыша над головой! Достал, честное слово!

— А что именно он говорил?

— Что тело может быть хоть тысячей мечей пронзено, но душа останется в своём первозданном виде. — Ци Жун закатил глаза и выдохнул. Цзюнь У хмыкнул.

— Забавно, — протянул он, задумчиво поглаживая подбородок. — И как ты ему возражал?

Ци Жун фыркнул, плюхнувшись на мягкую подушку, которую принёс сам.

— Да как угодно! Приводил примеры из жизни, рассказывал, как людей ломает бедность и голод, как их заставляют совершать ужасные вещи ради выживания. Упирался ведь, святая простота! Говорит, это всё испытания, закалка духа. Тьфу! Я ему чуть не сказал, что он сам просто зажрался и понятия не имеет, что такое реальные проблемы. Хорошо хоть вовремя остановился, а то император из меня бы котлету сделал. «Ладно», — я ему говорю: «Но тело — это сосуд, Се Лянь! И если сосуд разбить, то содержимое выльется!» А он мне в ответ что-то невнятное про мораль и самопожертвование! Да какое самопожертвование, когда речь о самых простых вещах? Он, наверное, специально меня раздражает! Я снова ему говорю, что если бы душа оставалась нетронутой, разве люди бы менялись от пережитых страданий? Разве ты сам остался бы таким же, как был тысячу лет назад, если бы все оставалось незыблемым?

Цзюнь У усмехнулся, услышав нотки уважения в голосе Ци Жуна, когда тот говорил о его прошлом.

— И что он ответил?

— Да ничего путного! — взвился паренёк, вскакивая с подушечки и начиная расхаживать по комнате. — Что многие просто слабы духом, а про меня… про меня вообще сказал, что я слишком молод, чтобы понимать такие вещи! Меня! Да я, кажется, жизнь знаю лучше, чем этот его наставник, Мэй Нянцин! Заладил одно и то же: "Милосердие, сострадание". Ну какое, скажи на милость, милосердие? Ладно, пускай, хорошо! Но при чём тут его святость и стремление ко всепрощению я так и не понял. Глупо это. И самонадеянно.

Цзюнь У наблюдал за его вспышкой гнева с легкой улыбкой. Ему нравилась эта непосредственность, эта живость, которую он так долго пытался искоренить в себе, и которая теплом грела душу последние пару лет.

— Се Лянь всегда был идеалистом, это его и погубит. Полагаю, он просто пытается оставаться верным своим принципам, но, признаться, я разделяю твой скептицизм. Мир жесток, и наивность в нем не выживает.

— Вот! А то я уж думал, я один такой… приземленный.

Цзюнь У улыбнулся.

— Я вижу мир немного иначе, чем Се Лянь. И я ценю твой ум и способность видеть вещи такими, какие они есть, а не такими, какими их хочется видеть. Не позволяй его идеализму затмить твой разум. Пусть он верит во что хочет, ты же продолжай мыслить своей головой и доверять своим ощущениям.

Ци Жун улыбнулся, чувствуя себя увереннее и легче. Бай-ху всегда знал, что нужно сказать или сделать, чтобы его подопечный не сделал то, что потом бы обернулось слишком плохо.

— Спасибо, бай-ху! Ты самый лучший!

В воздухе растворился добрый смешок и Ци Жун вышел из храма с лёгкой улыбкой, вновь направляясь во дворец. По крайней мере он был с новыми силами, готовый продолжать свою "миссию" по вразумлению кузена. Он знал, что не сможет изменить Се Ляня в корне, но надеялся посеять в его душе зерно сомнения, заставить взглянуть на мир под другим углом. Ведь, в конце концов, кто знает, когда эти знания могут пригодиться?

Он начал с малого. Впутывал его в мелкие дворцовые интриги, подставлял подножки напыщенным чиновникам, разоблачал лживых советников. Се Лянь поначалу сопротивлялся, умолял его одуматься, прекратить эти бессмысленные склоки. Но Ци Жун был непреклонен. Он видел, как постепенно рушатся идеалистические представления кузена, как на смену святой наивности приходит горькое разочарование. И это вселяло надежду. Надежду на то, что кузен хоть немного поймёт...

Не вышло.

Се Лянь был всё таким же. Да, разочарованный в своих идеалах, да, познавший обманы, но он остался высокомерным, считающим, что всё можно решить деньгами и статусом. И это бесило. Бесило до невозможности.

— Если он ещё раз выкинет подобную чушь, я реально его отправлю в Юнъань без гроша в кармане! Не смотря на возражения императора, императрицы и иже с ними!

♦︎───⠀⃟⠀⃟⠀───♦︎

И отправил ведь. После того, как его дражайший братец снова завёл разговор о том, что: "тело пребывает в страданиях, а душа в блаженстве" — Ци Жун не выдержал.

— Да в чём, чёрт возьми, блаженство, если тебя голодом морят и палками бьют?! — взревел он, сорвавшись на крик.

Се Лянь лишь удивлённо захлопал ресницами, не понимая, что вызвало такую бурю эмоций у кузена. И вот тогда Ци Жун, плюнув на все дворцовые приличия, вытащил его из дворца, посадил в телегу, дал в руки лохмотья и отправил в Юнъань, щедро "одарив" напутствием: "Попробуй, святоша, выжить там со своим блаженством!"

Император был в ярости, но Ци Жун лишь ухмылялся, наблюдая за его бессильной злобой. Он знал, что перегнул палку, но ничуть не жалел об этом. Может, хоть теперь до Се Ляня дойдёт, что мир не делится на чёрное и белое, что между молитвами и медитациями существует реальность, полная боли и несправедливости. Но в Се Ляня веры особо не было. Сбежит — считал дворец, однако... К всеобщему удивлению, Се Лянь не стал возвращаться во дворец на следующий же день. Говоря честно, он просто не понял, как объясниться с возчими — без Фэн Синя или Му Цина было непривычно и немного страшно. Нечего и говорить, что первое время Се Ляню было тяжело — он привык к роскоши и комфорту, а теперь приходилось выживать. Он работал поденщиком на полях, просил милостыню, спал под открытым небом, но со временем... со временем он начал приспосабливаться. Он научился ценить простые вещи — кусок хлеба, тепло костра, улыбку незнакомца. Он увидел, как живут простые люди, какие у них заботы и радости, увидел настоящую жизнь, без прикрас и иллюзий. И она оказалась совсем отличной от той, какой он её представлял.

Принц вернулся через месяц, измученный и грязный, но с каким-то новым блеском в глазах. Он больше не говорил о блаженстве души, пока тело страдает. Он молча выслушал гневную тираду отца, потупил взгляд под укоризненными взглядами друзей, с радостью принял объятия матери, и тихо, почти незаметно, поблагодарил Ци Жуна за урок. И только сейчас юный Ци впервые увидел в глазах кузена не слепую веру, а осознание и понимание. И может быть, всё, что он устроил, и вправду было не зря. Вскоре в этом даже пришлось убедиться.

Се Лянь стал другим.

Он по-прежнему был добрым и сострадательным, но в его действиях появилась осмысленность и твердость. Он начал замечать несправедливость вокруг себя, начал вмешиваться в дела простого народа, защищая обездоленных и наказывая виновных. А Ци Жун с удивлением наблюдал за этими изменениями, не ожидая, что его радикальные меры принесут такие плоды. И это, безусловно, радовало.

♦︎───⠀⃟⠀⃟⠀───♦︎

— Бай-ху, а знаешь... Я всё же смог, — Ци Жун устало опустился на подушечку, которую заботливо подложил ему Усянь. Взгляд его был задумчив, а на губах играла едва заметная улыбка. — Он, конечно, всё ещё не идеален, но… он стал видеть мир немного иначе. Перестал быть слепым.

Бай улыбнулся, поглаживая тёмные волосы юноши. Почти пол года не виделись, всё же, но он молча ждал, зная, что Ци Жуну нужно выговориться. Он знал, как тот мучился, пытаясь достучаться до упрямой головы кузена. Знал, как кипела его кровь от бессилия и разочарования. И сейчас, слыша в его голосе облегчение, не мог не испытывать удовлетворения.

— Он начал… помогать. Не так, как раньше, раздавая деньги направо и налево, а по-настоящему. Вникает в проблемы, ищет решения. Даже как-то умудрился заставить чиновников пересмотреть налоги для крестьян. Представляешь? А ещё… он как-то спорил с каким-то важным господином, который обижал бедную девушку. Я, конечно, потом вытаскивал его из западни, но… это было достойно, — Ци Жун усмехнулся.

Он замолчал, глядя в окно. В саду тихо лежал снег, мягко укрывая столицу белым покрывалом. Он вдруг понял, что его старания не прошли даром. Се Лянь, может, и не стал таким же циничным и приземленным, как он сам, но он стал лучше. И, возможно, именно благодаря этому, этот мир станет чуточку светлее, как укрывающий небеса снег.

— А как твоя практика в лечении?

— А? Ох... В Сянлэ болезней не так много, а куда-то далеко я не мог — нужно было за этим малахольным присматривать.

— Значит, не идёт?

— Нет.

— Подсобить? — Ци Жун рассмеялся и качнул головой.

— Не нужно, бай-ху. Всё равно меньше чем через пол года праздник.

— Будешь участвовать?

— Не знаю. Но точно знаю одно — братец будет исполнять твою роль. И роль эту он сыграет отлично!

Подросток и мужчина невольно рассмеялись.