Эхо памяти (джен)

Зима. Она наступала всегда так неожиданно, укрывала землю снегом, щипала щёки, вызывая морозный румянец. В квартире было тепло только за счёт горящего камина и пушистых, шерстяных одеял. Тишина висела практически оглушительная, лишь шорохи в детской и звяканье спиц разбавляли её.

А ведь когда-то…

— Ба, а что это?

Андромеда оторвалась от вязания, прерывая так и не сформировавшуюся мысль. Взглянула на Тедди поверх раставленных на тумбочке свечей, силясь понять, о чем он. Мальчик держал в руках шкатулку, обычную, старую, покрытую толстым слоем пыли. Сердце сжало тисками, и глаза на секунду прикрылись. Женщина так надеялась забыть. Так надеялась не увидеть этого вновь. Потому и не прикасалась к ней долгие, долгие десять лет.

— Это… — голос сорвался, комок в горле не давал сделать нормального вдоха. Как объяснить ребёнку, что это — всё, что осталось от родных когда-то людей? От его родителей, крёстных, друзей? — Это память, Тедди.

— Можно я открою? — усаживаясь на пол, у самых её ног, мальчик нетерпеливо начал щелкать замочком.

Хотелось ответить «нет», хотелось убрать шкатулку подальше. Но Андромеда лишь коротко кивнула, отложила подальше спицы и пряжу. Пальцы подрагивали, а в груди стало так тяжело, будто Тедди достал не деревянную шкатулку, а грозовую тучу.

Что, в принципе, для неё было одним и тем же.

Внутри лежали ветхие, пожелтевшие от времени бумаги: фотографии, письма и… Похоронки, так и оставшиеся лежать в форме треугольничков. Было не так много людей, которых Андромеда ждала, а потому вскрывать эти безучастные и жестокие извещения сил не было никаких. Какая разница, в каком порядке они все умерли?

Ведь похоронки пришли на всех.

Тедди не замечал, как бледнеет бабушка. Его вниманием завладела черно-белая фотография: на фоне родильного дома папа, обнимающий маму и какого-то юношу. Ребенок на руках женщины — видимо, это он, Тедди. За руку с неизвестным брюнетом стоял блондин, отдельными чертами похожий на Андромеду. А еще чуть правее стояла девушка с коротким тёмным каре и широкой, красивой улыбкой.

— Кто они все, ба? Я только папу и маму знаю. Почему они все не приезжают ко мне? Или они, как и родители…

— Да, дорогой, — едва сдерживаясь от трясущих душу рыданий, ответила женщина. Протянула руку, чтобы взять фотографию, и усадила внука на колени. — Они все на Небесах. Они отдали всё, чтобы защитить нас с тобой.

Смотреть на эти светлые, счастливые лица было тяжело. Никто из них больше не появится в этом доме, никогда не напишет. Никогда не устроят шутливых ссор, чтобы потом обниматься на полу и тыкать друг друга в бока. Никогда не подарят ей взгляда, нежного объятия или касания.

— Это Гарри, он был твоим крёстным, — дрожащий палец очень нежно коснулся напечатанного улыбчивого лица. — Это Драко, он твой двоюродный дядя. А это Панси, их лучшая подруга.

Тедди повторил движение бабушки, погладил изображение так, будто они были живые.

Но они не были.

* * *

«Привет с фронта, дорогие наши и любимые тётя Меда и крестник Тедди!

Не знаю, не могу уследить за датой. Если пропустил какой праздник, не серчай! Военные тренировки съедают всё время, пишу тебе посреди ночи, только огарок какой-то помогает… Но в остальном у нас всё хорошо. Мы с Драко в одном полку, ожидаем приказа о наступлении… Жарко, знойно, всё под формой чешется… Хоть Панси повезло больше: отправили в тыл врага, шпионить. Она наверняка воспользовалась возможностью вновь носить шелковые платки и атласные платья, ха-ха!

Хотя, честно говоря, тревожно мне. Тут мы с Драко хоть присматриваем друг за дружкой, а она одна… Однако мы придумали шифр, и будем обмениваться письмами раз в месяц. Так что не потеряемся! Ты же знаешь, мы не разлей вода…

Вечно ваши, Гарри и Драко»

* * *

Однако война вносит свои коррективы, и те, кто когда-то был всегда рядом, вдруг оказывались недосягаемыми. Андромеда оббила все пороги, писала депеши и заявления, когда спустя долгие-долгие шесть месяцев Гарри написал, что они не могут выйти на связь с подругой. Родители её погибли в завалах; похоронка затерялась. Вместе с тем выдали орден со столь отвратительной припиской — посмертно.

В записной книжке, местами порванной и испачканной, Панси изливала душу. Плакала о том, как противны ей касания фашистов; кричала, моля о прекращении смертей; тосковала, мечтая о семейном вечере и прогулке с Гарри и Драко.

Не дождалась. Труп её, растерзанный пытками и пулями, вынесли из города спустя каких-то два дня. Каких-то два дня!

Андромеда сожгла записную книжку, не в силах хранить то, где была излита чужая душа. Панси бы не хотела вспоминать. И она не будет. Слишком жестоко.

А позже, вечером, женщина испортила кучу бумаги. Она вечно пачкалась от слёз и клякс; не было никакой силы воли, чтобы заставить себя вывести два простых, казалось бы, слова: «Панси умерла». Да, Героем, да, с почестями. Но для похорон отдали лишь кусочек платья, в который завернули её обрезанные волосы, и разбитую, пустую алую помаду.

«Привет с фронта, дорогие.

Спасибо.»

Андромеда плакала над этим коротким ответом даже сильнее, чем над самой похоронкой.

* * *

«Привет с фронта, дорогие наши и любимые тётя Меда и крестник Тедди!

Совсем плохо становится. Фашисты берут в кольцо, не хватает техники и людей, чтобы пробиваться. Пишу это, чтобы не пугались долгому молчанию. Мы справимся, прорвёмся. И за Панси отомстим. И вас защитим. Вы только не сдавайтесь и молитесь за нас. Нам этого достаточно будет, потому что и сами жить хотим.

Какая, однако, глупость. Осознали, что хотим жить, только на пороге смерти.

Ваши Гарри и Драко»

* * *

Андромеда помнила, как было тревожно в те дни. Тедди всё время плакал, словно знал, что творится что-то страшное. Еду приходилось растягивать, прятать глаза, проходя мимо голодных сирот и стариков. Не было возможности помочь — самой бы прокормиться.

Суп варила из старых сапог, жевала опилки. Лишь бы забить желудок и не ощущать судорог в животе. Тедди оставляла всё самое лучшее — молоко со смоченной мякотью хлеба.

Мальчики не отвечали на письма долгие два месяца. Каждый раз, когда в дверь стучал почтальон, руки тряслись — точно ли принесли продуктовые карточки? Или это очередная похоронка, что лишит надежды на воссоединение семьи? А может, наконец, письмо с фронта, пропахшее гарью, кровью и порохом?

Так хотелось вернутся к самому началу, упасть на колени и молить, молить их остаться, отказаться от призыва. Спрятаться. Притвориться больными. Но каждый раз, думая об этом, в ушах раздавался звонкий смех Гарри:

— Что ты, тётушка, что ты! Это же ненадолго! А я сильный, стрелять умею. Со мной всё хорошо будет!

Всплывала в памяти ехидная улыбка Драко:

— А я ещё лучше его стреляю. Так что не пропадём, вернемся, соскучиться не успеешь.

И расцветало сияющее, счастливое лицо Панси:

— Все подружки мои идут! И ребята. Мы же вместе, что нам будет-то?

Что будет?

Смерть.

* * *

«Привет с фронта, дорогие наши и любимые тётя Меда и крестник Тедди!

Как вы? Не сильно переживали? Говорил же, всё хорошо будет! Прорвались, спаслись вашими молитвами. Правда, в госпитале сейчас. Драко руку ранило, мне ногу. Вместе ползли, прямо к партизанам выбрались. Повезло.

Сейчас месяцок отлежимся и дальше на фронт. Совсем немного осталось. Дождитесь нас, пожалуйста. Лишь бы было нам, куда возвращаться. Иначе бы, как Рон, остались там. Ему возвращаться некуда… Семью убили, возлюбленную тоже…

Прошу, ждите нас. До последнего.

Ваши Гарри и Драко.»

* * *

На это письмо смотреть было больнее всего. Грязное, пыльное, покрытое крупными следами слёз. Его слёз. Страх и горечь душили, стискивали горло. Читать спокойно эту мольбу было невозможно.

Андромеда ждала этих писем. Ненавидела их всей душой, читала урывками, сдерживая страх и слёзы, но ждала. Боялась не получить — это означало, что вместо весточки от мальчишек придёт очередная похоронка, которая разобьёт её намного сильнее.

Гарри старался писать часто, рассказывал всё, что мог. А что не мог… То так и осталось у него на душе. Женщина надеялась услышать эти рассказы после окончания войны. О том, как страшно было впервые убить. О том, как страшно было нести на себе трупы. Как пугали громкие взрывы и хруст костей. Как голодали, жертвовали, спасались, защищали.

Андромеда мечтала лишь об одном. Лишь бы вернулись. А она встретит, обнимет. Утешит, успокоит; скажет, наконец, «война закончилась».

Но ей остались лишь письма и фотографии, эхом памяти ложась на плечи.

* * *

«Привет с фронта, дорогие наши и любимые тётя Меда и крестник Тедди!

Пишу вам в надежде, что у вас всё хорошо. У нас всё хорошо, у вас должно быть даже лучше. Прошу, не серчайте на нас. Сутками наблюдение вести приходится. Снайперов становится всё меньше. Девчат привезли. Так смотреть на них сложно, жалко мне их. Нам-то, парням, тяжело, а им… Слышу иногда, как они плачут. Страшно. Мы с Драко уже привыкли, они нет. Но привыкнут. От этого ещё страшнее.

А я теперь на Драко и тебя похож. Волосы поседели, ха-ха! Мне совершенно не идёт. Драко так говорит. Но он много чего говорит. И я тоже скажу.

Ты только не разочаровывайся, пожалуйста. Не знаю, что с нами — может, время такое, может, с ума мы сошли. Но любим друг друга неимоверно; не как братья, не как друзья. Как любят друг друга муж и жена. Я боюсь руку его отпускать. Целую его, когда никто не видит, но поцелуи вечно с привкусом слёз и крови. Странная у нас любовь, но такие мы есть.

И я надеюсь, ты примешь нас такими. Надеюсь, всё равно молиться и ждать нас будешь. Потому что, коли вернуться нам будет некуда, то и жить не за чем. Люблю тебя, тётушка.

Ваши Гарри и Драко.»

* * *

Конечно же она ждала. Не расстроилась, не удивилась. Она чувствовала, знала, что рано или поздно и они поймут, что не такие. Андромеда молилась за их сохранность, складывала письмо к письму, перечитывая по сотню раз на дню. Доводила себя этим, плакала почти без остановки, тревожа тем и Тедди.

Наступала весна. Раньше казалось, что весной всё вокруг танцует, поёт, цветёт. Сейчас же женщина забыла, как выглядят птицы, чем пахнут цветы. Они были, природа продолжила жизнь даже тогда, когда земля по щиколотку утопала в крови. Но не запоминались.

Весь мир стал черно-белым, как фотографии или кино. И одна кровь — ярко-алая, ослепляющая, — выделялась на этом фоне.

Теперь страшнее становилось с каждым днем. Не дай бог один умрёт на руках другого — не вернутся же тогда. Ни один.

Хотелось ошибаться. Хотелось. Но знала, что не ошибается. Никогда не ошибалась, если это касалось мальчиков. Если касалось любви.

Оттого последнее пришедшее письмо, впервые написанное Драко, разбило окончательно.

* * *

«Тётя, племянник,

Простите, что не могу писать также, как Гарри. Никогда не умел красиво выражать свои чувства. А тем более сейчас… Не осталось у меня чувств совершенно.

Гарри погиб на моих глазах. Прикрыл меня своим телом от осколочной гранаты.

Сижу, пишу, а ощущение, что в крови по самое горло. Его крови. Прости. Не могу подобрать других слов.

Я не вернусь. Умру завтра, может, послезавтра. У нас очередная миссия. И я костьми лягу, но заберу всех фрицев за собой. До последней капли крови убивать буду. Мстить буду.

Не молись за меня. Молись за Гарри, за Панси, за Дору и Ремуса. А за меня не смей. Не бери грех на душу. Пожалуйста.

Прости. Прощай,

Твой Драко.»

* * *

Тедди заснул, прижавшись к ней, спрятав лицо на плече. Он ещё не понимал, не мог понять до конца, что такого в этих письмах. Маленький совсем. Но пройдет время — оно залечит раны, позволит рассказать подробнее. И тогда они буду сидеть вдвоем, плакать над историей семьи, столь близкой и столь далёкой.

Они останутся долгим эхом друг друга.

Примечания:

Даже сказать нечего. Для меня в принципе Вторая мировая и Великая Отечественная — больная тема. А в таком ключе... Я разбита.