Чертоги звёздного инея (гет)

Волчье логово стояло на утесе Литасфляхеханд. Траурные серые скалы и переливчатая вечная радуга над быстрой Доннерштрааль составляли притягивающий взоры контраст.

Гостеприимно распахнутые ворота напомнили дриксенцам распахнутую волчью пасть, в которой их ждал Леворукий, опущенный мост и мощные, неприступные стены, возведенные ещё самим Манлием, давали понять каждому, что входить сюда без молитвы и предварительно составленного завещания следует только друзьям.

— Заходи, не бойся, — Сыронизировал Хосс, к месту припомнив любимую присказку покойного Бюнца и разглядывая замок, по легенде подаривший Кэртиане великого Вальтера Дидериха. Сопровождающий неунывающего капитана «Верной Звезды» пожилой бергер позабавленно хмыкнул. Мрачный юмор друга Вернера Бермессера не то чтоб вдохновил, но как-то поддержал. Кто знает, может быть получится сохранить хотя бы жизнь. Не так много они знают, и не на того кесаря ставят, чтоб за Готфрида класть головы на плаху и губить людей «Верной Звезды». А если будет шанс выйти отсюда живыми да на своих ногах, то можно пойти на что угодно, грехи всегда успеют отмолить, не старые ещё.

Пленников встретил высокий бергер в бирюзовой куртке с более богатым шитьём, чем у остальных. Он приказал пленникам посетить мыльню, отдать свою одежду сопровождению и порадовало дриксенцев только то, что раздеться им пришлось не посреди двора, а в предваряющем купальню помещении. Оба пленника надеялись, что перед тем, как они будут призваны под очи Ноймара, хоть какую-нибудь деталь одежды им вернут.

— Например по одному чулку, — Ядовито предположил Хосс, — Я даже знаю, на что его натянуть. Вот агмы поржут. Как кони.

Шутка была по-моряцки пошлой и не слишком веселой, но Бермессер усмехнулся, отогреваясь в чужом жизнелюбии.

Купальня в замке Ноймар была выдержана в бело-бирюзовых тонах, дриксенцам указали на тазы с водой и флаконы с мыльным раствором, банщик спросил, нужна ли его помощь, северяне отказались, попросили услуги цирюльника, получили по мочалке и остались вдвоем.

— А чего им беспокоиться, пока «Звезда» у Альмейды, — Пожал плечами Хосс, — Куда мы денемся-то теперь?

Махнув рукой, Вернер осторожно открыл флакон с мыльным раствором, потом другой, выбрал приемлемый для себя по аромату и принялся за дело.

— Помнишь? — Улыбнулся Хосс, намекая на мыльню в Шванштайн.

С легким ужасом подумав о том, сколько зим минуло с тех пор, Бермессер кивнул, но тему не развил. Воспоминание было слишком приятным, чтоб думать о нем в замке агмов.

— Не дает покоя мысль о том, что Ноймаринен нас отправил сперва сюда, — Вернер пытался не нервничать, но он и в самом деле находил дурным предзнаменованием отправить пленников мыться еще до того, как хоть что-то выяснить или хотя бы просто на них взглянуть.

— Ведёт себя, словно старуха Кёль, — Бермессер давно знал, что если шептать, страх в голосе не так уж и заметен, — «Сперва помойся, храбрый воин, а потом я тебя съем», — Припомнил он старинную дриксенскую сказочку.

— Мной подавится, а тобой отравится, — Мочалки в руках Хосса долго не жили, даже бергерские. Вернер усмехнулся нарочитой беззаботности друга, которому тоже было страшно. Обернул вокруг бедер не слишком мягкое полотенце, Бермессер сел на резную скамью, ощущая под босыми ногами теплые плиты, наверное, замок стоял на теплом горном источнике, в Дриксен тоже так строили. Общаться с Ноймариненом ему не хотелось до ужаса. Старый недобрый бергер графу Бермессеру не понравился ещё в Эпинэ. Потому Вернер не особенно изощрялся в остроумии, от силы пару раз, пока это ему казалось, сойдёт безнаказанным. Разок сострил про Карлоса Алву и поймал такой взгляд потомка Манлия, что поперхнувшись своей же шуткой, умолк и уже обходил эту тему стороной. Наверное, Рудольфа Ноймаринена оскорбило бы такое сравнение, но агм казался Вернеру похожим на кесаря Готфрида, суровым и бескомпромиссным. Не терпящим изысканных придворных.

В голову к тому же лезли непрошенные горькие, как хина, мысли о погибшем Западном флоте. Ужасно было думать о том, какой траур сейчас в кесарии. Как ждут уцелевших моряков с «Верной Звезды» их семьи. Чудо для "Верной Звезды" было жестоким, но всё же это было чудо.

Страшно вспомнить то, как «Верной Звезде» не позволили уйти, взяв в кольцо и держа под прицелом пушек. По «Звезде» не дали ни одного залпа, не брали на абордаж. Давая понять, что, когда другие умирают, только для моряков «Верной Звезды» возможны жизнь и плен, фрошеры знали, что выберут обречённые дриксенцы. Перед смертью всё меркнет, особенно, когда решаешь жить или умереть не в одиночестве, а прихватив с собой моряков твоего корабля. Пока других топили, «Звезду» отконвоировали в сторону от боя и только потом, как трофей, привели в Хексберг.

Там они от Альмейды и узнали, что от того, насколько понравятся Рудольфу Ноймаринену ответы на его вопросы пленников, зависит судьба «Верной Звезды» и экипажа корабля.

— Даже если он решит, что вы ляжете под камнями в его владениях, я спрошу, остался ли он доволен и, в случае удовлетворительного ответа, верну ваших людей в Дриксен живыми.

Альмиранте больше ничего не сказал, но дриксенцы видели достаточно, чтоб ни о чем его не спрашивать. О том, что выжили Кальдмеер и Фельсенбург они узнали случайно, перед самым отъездом в замок Ноймар. Перспектива встречи с потомком Манлия Леворукого не позволила отвлечься на мысли о выживших врагах. В дороге дриксенцев не задевали, да и они сами не закусывались с агмами, слушаясь конвоя и не делая попыток бежать. То один, то другой вспоминали «Верную Звезду», надеясь, что получится вернуться к своему кораблю и освободиться за выкуп. В словах Рамона Альмейды пленники не сомневались, но грядущая встреча с Рудольфом обоим не давала спокойно спать по ночам.

* * *

Приведшим себя в порядок пленникам отдали чистую одежду из их дорожных сумок. Цирюльник позаботился о том, чтоб пред очи Ноймара дриксенцы предстали в достойном виде, гладко выбрил, подровнял отросшие волосы, но укорачивать до принятой в Дриксен длины не стал, мотивируя тем, что герцогу Ноймаринену больше понравится та длина, которая у пленников сейчас. Обрадоваться идеальному, словно для приёма у кесаря, виду не получалось. Пристойные обстоятельства, при которых агмов могла бы волновать чистота нижнего белья пленных варитов, а также длина их волос, что Бермессер что Хосс вообразить себе затруднялись.

Следуя за провожатым, они пытались собраться, мысленно подготовиться. И все же в волчьем логове было интересно. Мраморные лестницы, серебристый коронованный волк и гордый девиз, вышитые на старинном гобелене «Сколько бы вас не было!», кипарисовые ветви в вазе цвета голубой хвои. Аромат курительных смол, торжественный и мрачный.

Двойные двери были распахнуты, и как раз на пороге оба варита оступились, замерев. Пол словно уходил в глубину, яркая синева бездны казалась бездонной, чернеющей книзу.

В ней мерцали искры, словно иней или, что вернее, звезды. Такое небо оба дриксенца видели с борта своего корабля, ночами. Тьма и несчетные искры звезд. Теперь бездна разверзлась у них под ногами, ступать по ней было, словно падать в бесконечное небо.

Бермессер прошел по синим звездным плитам, мечтая, чтоб шаги не звучали так отчетливо-вызывающе. В голову вице-адмирала погибшего Западного флота закрались мысли о том, что вряд ли много дриксенцев выходило из этого пристанища агмов живым. Во всяком случае лично Бермессер никогда не слышал о ночном небе под ногами и о соотечественниках, посещавших этот замок. Легко идущий рядом Хосс с любопытством вывернул шею на колонны, поддерживающие свод, снизу почти черные, глубинные, искристо-синие, уходя в вышину они светлели, и прозрачная синева уступала место белой снежной матовости, сохраняя искры.

Словно опрокинутое под ноги небо замерзало, уходя строгим колоннами ввысь, а свет оледеневших звезд становился холодным инеем. В падающем в залу солнечном свете отраженный иней мерцал в лучах, забирая их тепло. Будто в полете, прервав кружение, замерли, не падая, отраженные от искристого камня световые льдинки инея в воздухе.

От увиденного мрачного величия ощущая себя в собственной усыпальнице и пытаясь забыть не к месту вспомненный реквием, услышанный в Эйнрехте на музыкальном вечере, Бермессер понимал, что вся эта красота призвана подавить. Увы, замысел творцов этих чертогов удался — никогда ещё вице-адмирал не ощущал такой подавленности и неизбежности судьбы. Всё вокруг — холодные цвета, попранное звездное небо под ногами, довлеющие надо всем бесстрастные снег и лёд, напоминали о бренности всего сущего. Более же всего о краткосрочности жизни напоминали стоящие здесь крепкие парни в бирюзовых куртках и седовласый хозяин этих чертогов, взгляд его был под стать атмосфере этого места, давил, заставляя пленников желать склонить перед ним голову, выказывая покорность сильнейшему, дабы избежать его гнева.

Говард обожал подобные невероятные мрачные красоты, и жадно рассматривал дивный чертог, но не желая злить сопровождающих пленников бергеров, опомнился и догнал ушедшего на шаг вперед Вернера. Это было правильно, ощутить на своих шкурах гнев агмов, скорее всего ещё получится.

Кресло герцога Ноймаринен больше всего напоминало кесарский трон. Украшенный не лебедем, а коронованным волком, в остальном точно такой же: массивный, резное дерево, серебряное шитьё. Чёрный и серебро. Цепь с торскими изумрудами, лежащую на широкой груди Ноймаринена, граф Бермессер запомнил ещё с Эпинэ. Неприятный холодный оттенок, какой-то очень яркий, злой, бергерский. Вернер помнил, что Алва, вопреки этикету, носил похожую цепь с сапфирами, а положенные ему, как соберано Кэналлоа, черные ройи желал видеть на своём наместнике. Почему Вернеру именно сейчас, когда он остановился на почтительном расстоянии от кресла герцога Ноймаринера, и старался не выказать, что в коленях ещё до первых слов седовласого агма, ощущается противная слабость, лезла в голову вся эта чушь, он не смог бы объяснить и исповеднику.

На бергерское отборное сопровождение и присутствующих в зале огромного роста и воинской комплекции агмов лишний раз дриксенцам смотреть не хотелось. Ни одного невысокого, нелепо сложенного или тощего, впрочем, и сам сохранивший в свои преклонные зимы пристойный для воина облик, герцог Ноймаринен рядом с этими своими людьми смотрелся достойно.

Потомок Манлия поманил дриксенцев широкой ладонью. Спорить не приходилось, Вернер шёл не медленно, но и не быстро, уловив знак Ноймара, почтительно остановился, молясь, чтобы идущий рядом Хосс сейчас ничего не ляпнул бы про слабое зрение у остаревшего волка.

— Сейчас я буду вас спрашивать, а вы будете рассказывать, — Неторопливо сказал бергер.

Переглянувшись, дриксенцы промолчали, но оба склонили головы. Достаточно почтительно, чтобы было видно, что молчание это следует расценивать, как абсолютное согласие.

На вопросы о делах флотских оба отвечали быстро, иногда уточняя друг у друга ответ. Медлили, если письмоводитель не успевал записывать, при необходимости повторяли свои слова. Западный флот никогда не возродится в прежнем составе. Если им повезет, а назад пути больше нет, Хохвенде возьмется за дела иначе, чем Гофрид.

— Ваш брат служит в интендантском ведомстве, — Ноймаринен взглянул на Хосса.

— Да, господин герцог, — Вежливо отозвался тот, — И я его видел в последний раз восемь месяцев назад, увы, мельком. Эвард заехал на именины отца в Витфурт, в то время брат готовил отчет по крупнозернистому пороху. По цифрам не подскажу, не поинтересовался, а закупать собирались в Холте.

— Ну что ж, — Вроде бы удовлетворенно сказал Ноймаринен, — А теперь вернемся к делам давно минувших дней.

Он назвал год и дриксенцы изумленно переглянулись.

— Я тогда капитаном был, — Растерянно сказал Бермессер, — Сопровождал торговцев в Фельп.

— Капитаном «Верной Звезды»? — Уточнил Ноймаринен.

— Да, господин герцог, — Ища поддержки, Вернер взглянул на Хосса. Тот с очень спокойным лицом, внимал, как подобает нижестоящему по званию. И молчал, глядя исключительно на сапоги герцога Ноймаринена.

— Позже ещё в Ардору ходил и тоже с купцом, — Граф Бермессер честно напрягал память, но, кроме роскошного борделя в Ардоре в тот год или последующий не мог вспомнить ничего.

Он почти умоляюще взглянул на Рудольфа Ноймаринена, не понимая, почему тот смотрит на него испытующе и тяжело.

— Ни одной военной стычки, — Как на исповеди или под пыткой искренне вымолвил Вернер, глядя в жесткие серые глаза Ноймаринена, пытаясь сдержать дрожь в голосе. Его слишком часто обвиняли в самых разных вещах, и часть этих обвинений была справедливой, но кажется, Рудольф Ноймаринен сегодня собирался спросить с Бермессера за несуществующие грехи.

— А что было в то лето? — Бергеру, пожалуй, что и нравилось, как лихорадочно дриксенец пытается вспомнить дела минувшие.

— Шторм был, бордели в Ардоре, — Отчаянно начал Бермессер, перебирая обрывки воспоминаний, не про длинные соски роскошной дорогой шлюхи же рассказывать сейчас этому бергеру, — Пираты, — Вдруг упавшим голосом добавил он.

— И всё? — Ласково спросил Ноймаринен.

Вернер опустил голову. Золото Талига. Проклятье. Сколько же там было?

— Мы ограбили пиратов, — Признался Бермессер, — Два сундука, на них были печати Талига, золото мы поделили как приз.

— Мы готовы вернуть эти деньги, — Хосс упорно не отрывал взгляда от начищенных сапог Рудольфа. Бермессер одновременно радовался необычной молчаливости друга и ему от неё же было как-то не по себе.

— Подойди, — Ноймаринен поманил Вернера к себе и он поднялся по пологим ступеням к его трону, остановился, не решаясь переступить последнюю, опасаясь встав наравне с троном, возвыситься над сидящим герцогом. Даже на предпоследней ступени высокий ростом, дриксенец видел, что благоразумнее всего будет сейчас склониться, чтоб не разозлить и потом не ползать в ногах, вот он и склонился.

— Посмотри на меня, — Ровный голос бергера пугал сильнее любого крика, пробирал хуже, чем угрозы и оскорбления.

Послушно подняв лицо, Вернер уставился в серый лёд чужих глаз, не позволяя себе скрывать чувств, которые сейчас криком кричали в его душе. Ему было страшно: он встанет на колени, если Ноймаринен пожелает, будет молить о пощаде, если бергерский герцог захочет слышать его мольбы, подчинится чужой воле, и всё это Рудольф читал во взгляде дриксенца.

И, хвала Создателю, герцогу Ноймаринену было нужно другое.

— Сейчас тебя отведут в покои, там будут бумага и чернила. Напишешь письма о всем, что ты мне сегодня рассказал.

— Я не помню точную сумму, господин герцог, — Прошелестел Бермессер, который как раз отлично помнил тот приз и молился, чтоб бергер накинул ещё, уповая на чужую жадность, которая может спасти пленникам жизнь.

Но Рудольф отмахнулся.

— Про нынешние дела, про порох напишешь, про пушки, про ядра. Всё, что помнишь. Сколько закупали и у кого.

Бермессер немедленно склонился ещё ниже, являя собой готовность выполнить приказы Ноймаринена.

— Остальное узнаешь завтра.

Бросив умоляющий взгляд на Хосса, но понадеявшись, что Говард благоразумно онемел надолго, Вернер послушно пошел за челядинцем в бирюзовой куртке с серебристым волком, вышитым на плече. Под ногами загадочно мерцали небесные глубины и на мгновение Бермессеру показалось, что он погиб в битве при Хексберг и теперь падает в эту звездную глубину, теряясь в ней.

* * *

Отведенные дриксенцу покои оказались настолько хороши, что он неуверенно поинтересовался у открывшего их своим ключом конвоира, туда ли они попали.

— Туда, — Немолодой бергер казался не злым, ткнул пальцем в стол: — Чернила и бумага.

Указал на однотонный темный полог, скрывающий дверь: — Отхожее место.

Ткнул на полог с вышитыми серебряными звездами и танцующими под ними волками перед дверью пошире: — Там кровать.

Посмотрев на вымотанного допросом дриксенца, конвоир нехотя добавил:

— Пиши, что велено и спать ложись, не медли. Завтра все начнется.

Малоутешенный сказанным, Бермессер все же поблагодарил и, сняв мундир, сразу сел к столу. Услышал, как в замке, повернулся ключ, запирающий его уютную тюрьму на ночь и позволил себе расслабить спину. В комнатах было довольно тепло, сказывались подземные горячие источники, да и истопник не сплоховал. Вернер добавил свечей, благо их здесь имелся приличный запас, и занялся признаниями.

Исписав половину листа, граф Бермессер понял, что следует последовать доброму совету и лечь. В его измученном переживаниями сознании мелькал, мешая дописать отчет для Рудольфа Ноймаринена, слуховой обман: то дриксенцу мерещился шорох, то женский смешок.

Заглянув ненадолго в малую комнатку, он прошел в спальню и отшатнулся. На кровати сидели, прижавшись друг к другу две незнакомые графу женщины, одна совсем девушка и та, что постарше, при виде Бермессера, лукаво прижала указательный пальчик к красивым губам. Она знала о своей привлекательности, обращённые без смущения на мужчину серо-зеленые глаза молодой женщины были прозрачными, как у найери. Кремовое с белой отделкой платье, подчеркивало яркий русый цвет её локонов. Глаза младшей девушки тоже напоминали о девах Водной Стихии, её волосы были светлее и пепельного оттенка, а платье чистого цвета бергерской бирюзы.

Обеих женщин можно было счесть не только хорошенькими, но и красивыми и граф Бермессер изысканно поклонился и представился им на талиг, прежде чем успел отдать отчет своим действиям.

Они поднялись. Реверанс старшей был безупречен, младшая была сама грациозность.

Но услышав их имена, Бермессер ощутил холодок, пробежавший по хребту. Он был заперт наедине с дочками герцога Ноймаринен, Урфридой и Гизеллой.

В спальню девы принесли полотенце, здесь же стоял кувшин с водой, на столике нашлось место для вазочки с ракушками из безе и крема и бутылка белого вина с двумя бокалами.

— Кажется, я помешал сестрам секретничать, — Отгоняя дурное предчувствие, улыбнулся он, — Прошу вас великодушно простить бедного пленника.

— Вы дриксенец, — Урфрида подошла совсем близко, рассматривая Вернера. Её внимание и нескрываемое восхищение мужчине было приятно. Неосознанно, он расправил плечи, улыбка стала почти такой, с какой он входил в бальную залу в Эйнрехте.

— Какой красивый… — Эти её слова Бермессера смутили. Заблестевшими глазами укоризненно взглянув на молодую женщину, он улыбнулся:

— Вы меня опередили с комплиментом и смущаете.

Младшая, Гизелла, обеими руками взяла фарфоровую вазочку с пирожными и предложила Вернеру.

— Извините нас, граф, — Девушка была чудо, как хороша, но Вернеру показалось, что она сегодня плакала, — Попробуйте. Наша матушка наполовину дриксенка, это любимое угощение вашей родины.

— А леденцы внутри имеются? — Строго поинтересовался Бермессер и все трое прыснули от смеха.

— Имеются, — Кивнула Гизелла, — Цитронные и твердые. Обожаю угощать ими, не предупреждая о содержании. Не один гость вонзал зуб в этот сюрприз.

Улыбка девушки исполнилась нарочитого коварства, Вернеру стало очень легко и хорошо, он уже собирался взять угощение, но к его губам ракушку поднесла Урфрида.

Есть из рук дочери Рудольфа и внучки Алисы, Вернеру показалось весьма символичным, не теряя чувства собственного достоинства, он откусил самый краешек. И не мог вспомнить, как вышло, что он уже сидел между сестрами, угощался вкусными пирожными, во рту был вкус ванили и цитрона, для него налили вина в бокал, рядом было ласковое тепло, рука Гизеллы опиралась на плечо Вернера, а грудь прильнувшей Урфриды касалась его с другой стороны через тонкую ткань рубашки.

— Прошу прощения, — Эти теплые касания его и смущали и возбуждали, — Наверное, мне стоит надеть мундир…

— Не стоит, — Теплые губы почти касались щеки дриксенца. Он не думал, что пленник, вражеский офицер, способен нравится дочерям хозяина положения. Но то, что он обеим дочкам Ноймаринена не безразличен, знал точно. Может быть, его зависимое положение играло свою роль, но, бесспорно, и природная красота Вернера брала своё. Молодые женщины рук от дрикенца не могли оторвать.

И это было так удивительно маняще, что у Бермессера не выходило как следует испугаться закономерной реакции Рудольфа на подобное. Извинив себя тем, что он пленник, да-да, беззащитный пленник и сейчас абсолютно в чужой власти, изголодавшийся по женскому общению, Вернер купался в роскоши дамского сугубого внимания к себе.

— Вы же окажете нам услугу, граф? — Перед тем, как молвить это, Урфрида коснулась своими губами возле самых губ Бермессера, снимая крошку рассыпчатого безе. Дочери Рудольфа обменялись взглядами, испрашивая друг у друга то ли мнения, то ли согласия и кажется, пришли к единому решению.

— Всё, что в моих силах, — Честно ответил утопающий в дурмане ароматов и чужих прикосновений, Бермессер.

— Меня выдают замуж, — Бледно улыбнулась Гизелла, указывая на браслет, лежащий на прикроватном столике, — За Альберто Салину. На Марикьяру.

Из глаз младшей найери потекли слёзы. Непритворные. Горькие.

— Ради Создателя, не плачьте! — Искренне огорченный Бермессер вытащил кружевной платок, промокнул слезы девушки, — Альберто Салина вырос в прекрасной семье, в лучшем доме Марикьяры. Сударыня, я знаком с Диего Салиной, бывал на Марикьяре в его гостеприимном доме, он хороший, добрый человек, я уверен, что его сын унаследовал лучшие качества своего отца, — Сейчас Вернер был сама доброта, ему хотелось, чтобы девушка не плакала, и дриксенец действительно был честен по отношению к роду Сагнара. Даже к вынужденным гостям Диего Салина был снисходителен, это был единственный дом на юге, изо всех, в которых они побывали, на столе которого можно было найти недоперченную еду и слуги заранее предупреждали дриксенцев о таких блюдах.

— Это хорошо, — Странным голосом сказала Гизелла, — Что они добры.

— Девочка не хочет ехать на Марикьяру, — Урфрида провела губами по щеке Вернера и он прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями, — Но у нее нет выбора. Она ляжет под этого марикьяре и будет жить на острове, под палящим солнцем и каждый день смотреть на этих смуглых грязных южан.

— Я… понимаю… — Скорее дочек Рудольфа понял бы Хосс, Бермессер темным волосам всегда отдавал должное, но под двойным напором он предпочел сдать позиции: думать о том, какие нежные и мягкие эти две молодые женщины было намного приятнее, чем спорить с ними.

— Граф, — Голос Гизеллы дрогнул, — Наша мать всю жизнь слышала, что она наполовину дриксенка, мы с Фридой чуть что не так, слышим, что мы внучки Алисы… Я хочу хотя бы раз делом подтвердить, что я внучка великой королевы, а не... Не племенная... — Она боролась с собой, пытаясь выговорить то, чего хотела и Вернер, словно исповедник, повернул голову так, чтоб говорить Гизелле пришлось не в лицо мужчины, а в его светлые волосы.

Наверное, она оценила его тактичность, но теплые ладони девушки взяли лицо Бермессера и Гизелла заставила его посмотреть на неё.

— Я не поеду на Марикьяру нетронутой, — Выговорили дрожащие губы, но она не закрыла и не отвела заплаканных глаз, — Не повезу южанину такого подарка. Мы сегодня собирались…

Здесь смелость девушке все же изменила и она умолкла, очаровательно краснея.

— Я хотела помочь сестрёнке, — Шепнула Урфрида, лаская шею и плечи Бермессера, задерживая два пальца на его губах, чуть толкаясь эти пальцами в рот Вернера, намекая на то, как именно она собиралась помочь Гизелле, — Мы подготовились, у меня есть ключ от этой комнаты. Но куда лучше меня это сделаете вы…

От услышанного и происходящего у Вернера закружилась голова.

— Вас завтра казнят, — Безжалостно продолжала Урфрида, — Отомстите нашему отцу…

Она сказала именно то, что могло оттолкнуть и отрезвить Бермессера. С трудом Вернер все же переборол вспышку неимоверного по своей силе желания и сжал волю в кулак.

— Таким способом, — Он подчеркнул это слово, — Я мстить не буду.

— Фрида неверно сказала, — Полные невыплаканного еще горя глаза Гизеллы были совсем рядом, Вернер не хотел, чтоб она снова плакала, — Я хочу довериться именно вам, а не этим... верноподданным моего отца. Мне важно не презирать мужчину, которому я подарю свою невинность. Помогите мне… нам. Вы красивый, вы опытный.

Она положила руку мужчины себе на грудь, распустила бирюзовые ленты на платье спереди, вложила одну в его пальцы, последний бант, стоило только потянуть и… не удержавшись от искушения, Вернер потянул, платье на Гизелле раскрылось, словно лепестки голубого цветка. Ослепительной белизны нижняя сорочка, соблазнительно-невинная, вышивка белая, кружево тоже белое. Прекрасная оправа для вздымающихся от частого дыхания девушки выглядывающих из этой белой пены грудок.

— Я знаю, что со мной вы будете нежным, — Бермессер едва оторвал глаза от тела девушки, чтоб взглянуть ей в лицо, когда она заговорила, — И хочу, чтоб это были именно вы, — Гизелла улыбнулась, было заметно, что эта мысль ей нравилась и поддерживала девушку, — Дриксенец, почти одна кровь со мной. Вы красивый и так на меня смотрите, — Девушка опустила глаза, смущаясь и этого взгляда и своей смелости, — Никто не узнает.

Руки девушки обвили плечи Вернера и он раскрыл её прижавшийся к его губам рот нежным поцелуем, — Помогите мне, Вернер, будьте со мной ласковым, — Шепнула Гизелла прерывая этот поцелуй и снова подставила ему свои губы.

Урфрида легонько куснула его плечо через тонкий батист, горячая, желающая, возбужденная предстоящим и уже полураздетая, она прижимались к его спине, жадно обвивая руками, лаская то его, то свою сестру. Всё это кружило голову сильнее любого вина, и Вернер, пытаясь не представлять себе то, что сейчас здесь бы происходило, распорядись Ноймаринен запереть его, к примеру, в темнице, с головой отдался происходящему.

* * *

— Значит, это был ты, — Ноймаринен рассматривал Хосса в упор. Бергер больше не вернулся к теме украденного золота, но он живо заинтересовался ночью, которую Хосс провел с кэналлийцем в «Янтарном льве». И первый заговорил о ней, выказав поразительную осведомленность об этой ночи.

Никому и никогда ни слова не сказавший о произошедшем Хосс теперь пытался хмуро отмалчиваться, гадая, как ему выкрутиться из можно сказать, своим же, проклятье!, клинком, вырытую, хорошо если одному себе, могилу. Он помнил и то, как не только лежал под Алваро Алвой, но и на нём, и не просто лежал. Оставалось только гадать, что покойный ныне Алваро сообщил бергеру, и за что именно придется отвечать.

Изведя выкручивающегося из прямых ответов не хуже ужа, Хосса, Ноймаринен махнул рукой.

— С тобой веселее пойдет, когда приведут Бермессера и здесь разложат. На третьем он начнет покрикивать и плакать, а ты прекратишь юлить и начнешь признаваться.

Сцепив зубы, Хосс шагнул к подножью трона, он видел, как охрана Ноймаринена схватилась за оружие и впервые в жизни проклял свою репутацию, вскинув руки, в знак своей безоружности и мирных, в данной ситуации намерений.

— Будет несправедливо, если за мои грехи ответит Бермессер, — Хосс постарался придать своему голосу просительные интонации, на его личный слух выходило как-то фальшиво, — Я могу признаться во многом герцог Ноймарин, но вы же меня за эти признания… — Он осекся и сдался, понимая, что загнан в угол, — Они вам не понравятся. Вам будет больно.

— Кто из находящихся в этой зале боится боли? — Презрительно поднял брови Ноймаринен.

Всё ещё держа руки поднятыми, Хосс шагнул ближе к бергеру, наклонился, потянулся к его уху, касаясь губами серебристых волос Рудольфа, и, с улыбкой убийцы, настигшим свою жертву, шепнул:

— Papito («папочка» кэналл.).

Бергеры, стоящие в зале, видели, как лицо Ноймаринена застывает, словно вырезанное из камня. Как кровь приливает к коже, как старый герцог бешено отшвыривает дриксенца от себя, так, что тот слетает со ступеней. Если бы чудом удержавшийся на ногах, привычный к качке и штормам, «гусь» рискнул сопротивляться, охрана бы вмешалась, но он только закрывал голову от сыпящихся ударов.

— Что. Ты. Об. Этом. Знаешь?! — Задохнулся Рудольф, тряханув Хосса напоследок, словно яблоньку по осени, так, что у того зубы клацнули.

— Всё, — Выдохнул Хосс, мстительно взглянув на бергера. И выговорил сразу с интонацией, полной любви и с отвращением кривя губы:

— Дядюшка… или все же папочка?

Руки Рудольфа сомкнулись на чужой шее.

Северные резкие черты Говарда вдруг смягчила насколько было возможно в этой ситуации нежная улыбка, дриксенский мерзавец видно был мастером лицедейства, или же ему помогали Закатные твари и сам Леворукий! Пыльного цвета глаза дриксенца издевательски смотрели на Ноймаринена с выражением той забытой чужой ласки, возвращая бергера в далекое прошлое, когда на него смотрели с такой же бесконечной любовью черные глаза сына его друга. Рудольф с той поры никогда не приближал к себе оруженосцев! Но как вышло, что Алваро исповедовался этой северной твари?

— Что он тебе рассказал? — Видя, что дрикс задыхается, но не пытается оторвать чужие руки от своей шеи, Рудольф ослабил хватку, из прокушеной губы по подбородку Хосса стекала тонкая струйка крови, Ноймаринен добавил оплеуху, не сдержавшись. Все же свалившийся на пол Хосс поднялся, опираясь на ближайшую к нему стену, и вжался в неё спиной, когда Рудольф подошел.

— Он не рассказывал, — Дриксенец настороженно смотрел на герцога, — Я догадался. Он думал, что я не знаю кэналлийского языка, и верно, правильно говорю через раз, южане смеются, при нём вовсе не говорил, — Хосс бесстыдно ухмыльнулся, — не до того нам было. Только вот понимаю почти всё. Много сумасшедшей любви случилось в ту ночь, голова кружилась не только у меня, мы выпили без счёта старого хорошего вина… Он думал, что я заснул и говорил со мной, сказал, что знает, что я не понимаю его слов. Иногда обращался словно бы к этому своему мальчику…, — Хосс всё же не удержался: — … вашему с ним мальчику…

Тут Ноймаринен удар все же сдержал на стадии злого сильного замаха, сжавшийся дрикс закрылся руками и наконец-то заткнулся.

— Говори, — Прорычал Рудольф, противореча своим желаниям.

— Вы не хотите пощадить своего мертвого друга? — Бергер видел, что Хоссу было страшно, и всё же дрикс это выговорил довольно зло.

— А ты его, выходит, защищаешь?! — Страшным гласом Создателя Карающего в судный день, спросил Ноймаринен, — От меня?!

— Все эти годы я молчал, — Хосс наконец рискнул опустить руки, зло и опасливо взглянул на Рудольфа, — Если бы не то, что Вернер в вашей воле, а вам за какими-то кошками хочется поговорить обо всем этом, я молчал бы и дальше. Эта чужая боль не то, чем я буду хвастаться. Хотя точно знаю, что немало людей с удовольствием это все бы выслушали.

Всё же дриксенец зажмурился, когда пальцы бергерского герцога провели от наливающегося темным синяка на его скуле до линии испачканного кровью подбородка.

— А чем… — Задушевно спросил Рудольф, испытывая одновременно ненависть и нежность, — ты будешь хвастаться?

Пыльно-серые глаза Хосса тревожно взглянули в лицо Ноймаринена, пытаясь отгадать, что он знает, а чего не ведает. Дриксенец отрицательно помотал головой.

— Он со мной спал. И мне с ним было хорошо, любить он умел. Ах, да, я его ограбил до того, не зная, кого граблю, когда перехватил добычу у пиратов. И до самого утра не знал, с кем сплю. Это, последнее, его здорово позабавило. Всё.

— А если я на тебя надавлю? — Волчья улыбка Ноймара вгоняла в дрожь и не таких, как этот моряк, — Прикажу позвать твоего белокурого красивого друга, проверю, понравится ли тебе уже сейчас смотреть на свальный грех, участниками которого будут только твой Бермессер и светловолосые бергерские мужчины? Буду спрашивать после каждого следующего, что тогда ты поведаешь?

— Наверное, тогда уже расскажу, что вы хотите… или даже не хотите слышать, — Хосс скосил глаза на руку Ноймара, почти любовно поглаживающую плечо дрикса, — В откровенных, грязных или любых, какие вы пожелаете, подробностях, — Губы дрикса кривились в усмешке, а в глазах дрожал страх. За себя? За друга? — Зачем вам это нужно, герцог Ноймаринен? Если вам самому больно об этом вспоминать? Может, просто так об меня кулаки почешете, без опасных воспоминаний?

— Затем, — Бергер смотрел Хоссу в глаза, — Что было нас двое. Очень разных. По возрасту. По норову. Только ощущались мы одним целым, даже будучи порознь и в разных постелях, с женщинами и другими мужчинами, и в разных концах Кэртианы. Ты знаешь, как это бывает, а? Когда ни ревности ни дурости, когда двое в целом мире, когда мир этот — для двоих?

Хосс медленно, не отводя глаз от чужого взгляда, кивнул.

— В его стране был такой обычай… мне было все равно, только хотелось доставить удовольствие другу, который желал доставить радость мне. Когда так любишь, придуманной людьми и богами морали нет, это тебе так же ведомо.

Переглотнув, дрикс молчал. И это молчание было выразительнее любых слов и признаний.

— Золотая лилия. Он предложил мне своего сына. Тот едва вышел в разрешенный обычаем возраст, мальчик унаследовал от отца любовь ко мне, — Ноймаринен не отрываясь, смотрел в глаза дриксенцу, крепко держа его за плечи, Хосс сморгнул, не выдержав пристального взгляда агма, на мгновение отвел глаза.

— В ту ночь мы были втроем, — То, что Рудольф давно запретил себе вспоминать, жгло изнутри, — Они и я. Тогда ощущалось — мы.

— Больно, — выдавил Хосс сжимаясь в стальной хватке бергера, когда пальцы того почти продавили чужую плоть, сминая её, почти калеча.

— Он так, как ты сейчас сказал только раз, самый первый, со мной, — Оскалился Ноймаринен, — И сразу же попросил продолжать. Наутро мы уехали в Олларию, забрав Карлоса, который должен был поступать в Лаик. Можешь себе представить эту дорогу и наши жаркие ночевки на постоялых дворах? Парень не умел разделять чувства и похоть, он влюбился сильнее, чем следовало бы. Ты бы видел его глаза, когда я выбрал его своим оруженосцем.

Отчего-то сразу вспомнив то, как смотрел Ричард Окделл на герцога Рокэ Алву, и о том, как они с Вернером рекомендовали Амадеусу Хохвенде выделить отряд для того, чтобы выкрасть Окделла, использовать молодого человека, по ситуации, как рычаг давления на Ворона, Хосс опустил глаза. Ему пришло в голову, что ведь Ричард Окделл так же, как Карлос Алва для Ноймара, без раздумий пожертвует собой для Рокэ Алвы. А чем пожертвует для своего Дикона Ворон?

— Я не видел, что он меня закрыл, я бы не позволил, — Бергер не лгал и Хосс ему верил, — Алваро в голову не пришло сожалеть о том, что он вырастил такого сына. Между нами ничего не изменилось. Век людской недолог. Он был на двадцать лет меня старше и угасать стал раньше. Лекарей гнал. Просто как-то утром не проснулся. Перед тем, как это случилось, рассказал о забавном приключении в Ардоре, сказал, что даже вкус вина ощутил, того самого, в честь его свадьбы заложенного. Смеялся над собой, над тем, как его потянула на приключения чужая дерзость. О тебе сказал про наглость, веселый нрав и занятный шрам, вроде как ты ему ответил, что носишь эту звезду на руке с детских зим. А я тогда тебе был благодарен и немного желал бы в тот момент разорвать тебя на части. Если бы Алваро попытался тебя искать, наверное бы и разорвал.

И в это тоже приходилось верить, Говард сознавал, что и из-за этой дикарской, как теперь принято считать, в его времена жестокости, он отдает предпочтение старшему поколению. Даже сейчас, ноющее от побоев тело дриксенца откликалось на его тягу к жестокому властному Ноймаринену.

— Так вот, — жёстко сказал Рудольф, — Было нас двое, осталась едва ли половина. Когда останется только один из вас двоих, оставшийся в живых поймет, каково это — не жить.

Дриксенец выдохнул так, словно агм сейчас ударил его в грудь, выбивая воздух из легких.

— Надеюсь, — Серо-зеленый пыльный взгляд стал откровенно-просительным, интонации Хосса изменились, умоляя Ноймаринена, — Это произойдет еще нескоро и не по вашему приказу. Если это может смягчить… я стелился под дорогого вам человека, как трава под конские копыта, он был счастлив в некоторые мгновения. Да он наверное и пошел со мной только потому, что я северянин, вас хотел вспомнить.

Хосс взглянул на седину Рудольфа, пытаясь угадать, блондином он был или русым? Сейчас серебро не позволяло это понять.

— Знаю, — Тяжело сказал Ноймаринен, — Потому вы оба живы. Но я не знаю, сколько отпущено мне и что ждет там за порогом.

— Вы еще долго проживете, — С некоторым сожалением уверенно предрёк Хосс, — Как моя обожаемая древняя бабушка, которую за порогом до сих пор не принимают, потому что боги боятся, что она их обзовёт жидкой кровью и всех разгонит копьем, отобранным у старухи Кёль.

Криво усмехнувшись, Рудольф взглянул в лицо дриксенского наглеца. И внутренним взором увидел другого человека, юного, с нежной кожей теплого оттенка, с черными глазами, такими яркими, в оправе пушистых ресниц, его черные волнистые локоны. В Кэналлоа Карлос носил длинные волосы, он настоял в Лаик, чтоб быть остриженным наравне с остальными и короткие локоны вились, как на старинных картинах. Его любили в Лаик и менторы и однокорытники, потомки Людей Чести, навозников, бергерские Катершванцы, все… А Карлос любил Рудольфа и своего отца, мешая их в своем сознании в облик сильного теплого старшего любовника, иногда в постели он и Рудольфа называл, как привык звать отца… Дальше вспоминать было уже очень больно. Сердце Рудольфа принадлежало Алваро и только ему и бергер надеялся, что мальчик со временем перерастет свою страсть. Не перерос. Просто не успел.

Потом все померкло перед смертью Алваро. Тогда, в 385 году, Рудольф разрушил логово Волков и по его приказу за четыре года, серебристый мрамор главного зала замка Ноймар выломали и вывезли, а сам зал превратили в Чертоги Звездного инея. Память о любимой песне Алваро и о нём самом, синева герцогов Кэналлоа, проваливающаяся звездным небом в бездну, замерзающая под сводами потолка в тяжелый бесстрастный белый иней. В то, что теперь вместо сердца и души оставалось у Рудольфа. С бесконечной жестокостью он расправился со строителями Чертогов, но теперь повторить этого замка не сможет никто. Остатки горы, в которой добыли этот камень, для которого сьентифики даже названия не нашли, единственного такого в Кэртиане, по приказу герцога Ноймаринена взорвали. Алваро улыбнулся бы подобным проводам, но и оценил бы жест своего Волка. Ноймаринен умел чтить память друга и знал, чувствовал одобрение ушедшего в ночь Алваро. Словно тот рядом с Рудольфом стоял. Руку протяни — коснешься.

— Не для того, чтоб очернить память друга, я тебя спрашиваю сейчас, — Тяжелый разговор, тяжелый взгляд и дриксу тоже тяжело его слушать, видно, что этот длинноязыкий «гусь» не любитель драм, — Хочу его вспомнить, может быть перед тем, как уйду туда, где о нем мне не с кем будет поговорить.

— Я расскажу всё, — Хосс больше не пытался уколоть или увильнуть, — Наедине, если позволишь. Вывернусь для тебя, как на исповеди. Ты будешь первым, кто об этом услышит, надеюсь, что и последним. Мне тоже говорить о нём… непросто.

— Значит, с Бермессером ты не поделился? — Ноймаринен подумал, что это трепло пожалуй, что и жизнь им обоим спал этим удивительным для своей натуры молчанием, — Берег его от опасного знания?

— А то бы ты нам сейчас языки не резал, если бы заподозрил, что Вернер знает? — Ухмыльнулся дриксенец и Ноймаринен, пожалуй, понял Алваро. С Хоссом было просто. Легко.

— Конечно, берёг, — Хосс больше не отводил глаз от Ноймаринена, — Я и сам полгода почти по четыре свечи Святому Торстену и Святому Ховарду ставил, молясь, пока не понял, что не ищет меня соберано. Он бы и в Дриксен достал бы, если захотел, разве нет?

Ноймаринен невесело рассмеялся. Да, в то время если бы Алваро задался такой целью, дриксу могло прийтись лихо.

— Ты прав, — Бергер чуть ли не дружески оттянул Хосса от стенки, но взгляд у Рудольфа был такой, что тот не спешил открывать рот первым.

— Так на что ты готов ради своего Вернера?

— На всё, — То, как менялся Хосс при упоминании своего вице-адмирала, больно царапало, да на что бы он сам не пошел ради Алваро? — И ещё на немного большее. Вы же знаете.

— Покажешь мне, как ты отдавался Алваро, я хочу всё знать, — Ноймаринен провел пальцами по лицу пленника, дриксенец затравленно оглянулся на здоровяков в бирюзовых куртках, застывших, словно изваяния.

— И с кем показывать?

— Со мной, — Ноймаринену было пожалуй, что и приятно, видеть на лице Хосса облегчение. Сегодня ночь будет хорошей, завтрашние забавы обещали стать еще лучше, Алваро бы повеселился, — Идём.

* * *

День быстро клонился к вечеру. Осеннее неяркое солнце ещё не коснулось верхних веток наполовину облетевших бурых деревьев, но дриксенцам казалось, что оно стремительно опускается вниз.

— Вот моё слово, — Ноймаринен в волчьих мехах и сам казался волком с человеческим лицом, — Если до полудня следующего дня мои люди вас не поймают — вы вернетесь к Альмейде, вам будет позволено просить о выкупе и возвращении в Дриксен.

Приободрившись, дриксенцы переглянулись. Глаза Бермессера тревожно коснулись следов побоев на лице Хосса, Говард весело подмигнул ему.

— Если вас поймают, — Рудольф растянул губы в ухмылке, — Тогда я и мои люди докончим то, что начали Его Величество Фердинанд и островитяне на Марикьяре.

Он любовался враз посеревшими лицами варитов. Отпил горячего вина со специями, из дриксенской кружки с золотой ручкой и позолоченной крышкой. Единственный добрый обычай, который принесла жена в его дом.

— Сможете если не сравнить, то прочувствовать всю глубину, — Было приятно видеть, как передёрнуло обоих дриксенцев на этом слове, Рокэ не зря на него упирал, когда рассказывал, — бергерской страсти. Ну, тебе, Хосс, будет проще, как это ты говорил… светлые волосы нравятся?

С кривой ухмылкой Хосс кивнул:

— Было дело, не отпираюсь. Искать нас с собаками будете?

— Волкам псы не нужны, — Ответно усмехнулся Ноймаринен, — Форы вам пару часов хватит, оружие не нужно, чтоб просто бежать. Если кто-то из вас не хочет попытать счастья, готов сдаться, можно сразу перейти к последствиям поражения.

Он широко повел рукой, бергеры оценивающе рассматривали пленников, усмехаясь, это было до такой степени похоже на уже, казалось бы, минувшее, возвращавшееся только в кошмарных снах, что замутило и Бермессера и Хосса.

— Мы попробуем продержаться, — Выдавил Вернер, чуть ли не вживую ощущая чужие грубые руки на своей коже в тех местах, где его уже касались и держали почти три зимы назад.

— Тогда не стоит медлить, — Ноймаринен кивнул на открытые ворота, — Если вам повезет, в полдень сдавайтесь любому встречному, вас приведут.

Не тратя время на пустое, дриксенцы торопливо пошли к воротам. С дороги сразу спустились к лесу. Бермессер полагался на то, что Хосс любил в свободное время любоваться картами предположительных грядущих провинций Дриксен и уповал на прирожденную способность Говарда находить дорогу где угодно, чужой город в чужой стране включая.

Этой ночью было великое испытание сил, но не их дружбы. Было мгновение, когда они шли над болотцем, и усталый Хосс, каждой жилочкой ощущавший вчерашние ласки тяжелой руки Ноймаринена, от трёпки до ночных утех, не удержался на ногах и съехал по грязи с тропинки в илистую топь, из которой не мог выбраться ни сам, ни при помощи Вернера. Напрягавший все силы, чтоб вытащить увязшего намертво друга, Бермессер со злым отчаянием спросил: — И ты меня вот сейчас одного собрался оставить?

Сжав зубы, Хосс уцепился сперва за ветки наклоненного Вернером росшего тут же куста, ломая ветки и ногти, перенес вес своего тела на этот куст, стараясь вылезти, и обдираясь о сучья, ухватился за руки Бермессера, за его плечи, уже лежа рядом на холодной земле и пытаясь отдышаться, оба не могли поверить, что им удалось Хосса вытащить из этой трясины.

Было и отчаяние, когда дриксенцы сидели без сил, потеряв понимание того, где находятся. Луну скрыла мгла, куда идти — было непонятно и каждый слышал то ли стук собственного сердца, то ли шаги приближающихся бергеров, вздрагивая на каждый звук из темноты. Хосс поднялся, вытянул руки, наугад нашел и ощупал ближайшее дерево, в бледном свете показавшейся Луны Вернер увидел, как Говард на долю мгновения прижался лицом ко мху, тихо выдохнул: — Теперь понял примерно, где мы. Знаю, куда… идём. Поднимайся, пора.

Бермессер очень удивился собственному приливу сил, но встал, пошатнувшись, и шёл, ощущая с каждым шагом захватывающую его бодрость. Ветер дул беглецам в спину, да они и старались идти так, сами, словно звери, принюхивались к сырому и холодному запаху леса. Перед рассветом ветер разогнал мглу и показавшееся бездонным небо засияло искрами звёзд, напомнив замок Ноймаринена. Уже утром, измотанные, дриксенцы поели уцелевших на голых ветках ягод боярышника, напились из ручья и прислушавшись, уверенно шли туда, куда звало их чутьё, за полную тревог, бессонную ночь неприлично приблизившееся к звериному.

Неприятное ощущение того, что за ними всё это время внимательно следят, посетило Хосса как раз недалеко от места их стоянки. Везение с подвялившимися, но вполне съедобными ягодами, с чистой вкусной водой, компенсировалось стойким ощущением чужого взгляда между лопаток.

В подмытой дождями ложбине они спрятались под корнями огромных деревьев, подтянулись повыше, в гущу сплетенных корней, затихли, выжидая. И оцепенели, услышав шаги. Бермессер зажмурился, стараясь дышать реже и тише, а Хосс ждал, с безнадёжной тоской, понимая, что преследователи не таятся, значит беглецы давно обнаружены.

Вжавшись в землю и в сплетенные корни, сами грязные до крайней степени, дриксенцы слушали чужой разговор на бергерском наречии.

— Твой Карл вернулся из плена вместе с моим Людвигом, а? — Низкий голос принадлежал поджарому широкоплечему агму.

— Да, зятя этот новый «гусь» отпустил, генерал Хохвердине… Хохверде, — Второй бергер был крупным и полноватым, с русыми длинными волосами.

— Хохвенде, — Поправил его товарищ, — Он за раненых даже выкуп не брал, Талиг заплатил только за здоровых. Благородство времен Двадцатилетней возвращается.

Знавшие генерала Амадеуса Хохвенде куда лучше, чем эти бергеры, беглецы очень хотели бы изумлённо переглянуться, но боялись даже дышать, не то, что шевелиться.

— Что есть, того не отнять, — Полный бергер хмыкнул, — Наших-то, из Бергмарк содержали отдельно, кормили, лечили… С чего бы варитам это было нужно? Кстати о варитах. На месте этих двоих, я бы сдался тем, кто их найдёт и договорился бы полюбовно. Лучше двое, чем двадцать, а?

Он засмеялся.

— А то! — Худощавый бергер бросил косой взгляд на измученных дриксенцев, замерших в корнях старых вязов. Он видел, что те уже готовы разжать руки, выпуская корни и сползти по грязи к ногам охотников, сдаться на их милость. Но все же Людвиг вернулся подштопанный и говорил, что вариты с агмами заигрывают. Особые условия содержания, разные поблажки, еда хорошая. Наверное, этот «гусиный» генерал знает двух морских офицеров, которые сейчас дрожат от холода, страха и усталости в рыжей глинистой грязи совсем рядом. Пусть ему тоже передадут, что агмы умеют быть милосердными к врагам.

Немного понаслаждавшись своей властью над ситуацией, бергеры переглянулись.

— А вообще, скоро полдень, — Сообщил тесть Карла, — Им немного побегать осталось, спуститься вниз по ручью, там наш разъезд в охотничьем домике отдыхает.

— Пойдём туда вниз, вдруг и правда выйдут, — Подыграл ему товарищ, — Только за одного этого генерала любезного морячков помиловать бы надо, пока наших жалеет, что ж навстречу не пойти.

Не таясь, они захрустели утренним ледком под ногами, уходя.

— Я думал, всё, — Спустя почти два часа, пошатываясь и придерживаясь то друг за друга, то за встречные деревья, дриксенцы шли к указанному бергерами домику.

Бермессер был настолько вымотан, что нашел в себе силы только согласно промычать в ответ. Проклятые бабы вчера выжали из дриксенского графа все силы, Гизелла теряла с ним свою невинность с таким наслаждением, что, если бы не состояние почти выходца, Вернер бы с удовольствием подумал об этом. А Урфрида и вовсе была роскошна и ненасытна. Взаимный поцелуй невероятных сестер воспламенил обычно сдержанного Вернера до крайности, это и теперь было сладкое и неприличное воспоминание — и еще лицо Гизеллы в самый главный для нее момент, улыбка и боль… пепельные волосы по шёлковой синей подушке и такой покорный, обращенный на Вернера взгляд серо-зеленых глаз. Он знал, о чем думает сейчас девушка, знал, что навсегда будет для неё первым. Урфрида позаботилась о сложенных полотенцах под бедрами сестры и ещё о четыреста мелочах, на которые он, мужчина, не обратил бы внимания. А чего стоило то, как Урфрида, соблазнительно полуодетая, с обнаженной грудью и распущенными по плечам волосами, опустилась на колени и шепнула, что хочет стереть кровь сестры с его клинка, перед тем, как ощутить его в себе… А как Урфрида проверяла достаточно ли хорошо дриксенец выполнил то, о чем его просила её младшая сестра…

— Вернер… — Держащийся за бок, Хосс ухмыляясь, его окликнул, — Ты меня приятно радуешь сейчас. Я тебя догнать не могу.

— Смотри, — Хрипло сказал Бермессер, — Бергеры.

Последние шаги оказались самыми мучительными для обоих. Игнорируя подбадривающих беглецов приветственными выкриками агмов, пленники дотащились до телеги, рухнули в сено и там замерли. Ненадолго, потому что у обоих натруженные ноги сводило судорогой, у Хосса, кроме ног, было еще немало заявлявших о себе ощущений в других местах ответившего день назад за грехи многолетней давности, тела, так что он предпочел лежать, а Вернер тихо ругаясь, щипал себе ноги, пил предложенную бергерами касеру, сидя на краю телеги и ощущая себя голодным, замерзшим и очень живым. Половину куска хлеба он сунул Говарду, остаток жевал сам, бездумно глядя на глинистую дорогу, остающуюся позади.

Проклятый Ноймаринен остался доволен. Сами стоять перед ним дриксенцы не смогли, к моменту встречи с агмом им было уже глубоко безразлично, стоят ли они на коленях перед Ноймариненом или лежат, но старый бергер пожелал, чтоб их подняли с земли и придерживали его люди, стоящими на ногах.

— Вы вернетесь в Хексберг, а оттуда в Дриксен, — Агм смотрел на дриксенцев без любви, но и без отвращения. Увы, прочувствовать чужое к себе уважение из-за крайней усталости и Бермессеру и Хоссу было сложно, — И теперь подумаете четырежды, если решите снова сунуться в Талиг. Ещё одна наша встреча и вы поедете в Олларию к своему дальнему родичу, — Он усмехнулся, — Король Талига помнит о вас.

Они тоже прекрасно помнили Фердинанда и мечтали бы забыть, да не выходило.

В абсолютный восторг дриксенцев привело только одно обстоятельство. Им дали перед дорогой день отлежаться.

* * *

Дорога в Хексберг была уже гораздо веселее. Первые минуты после того, как встали на следующий день, дриксенцы были уверены, что в Хексберг они смогут вернуться только на телеге и, возможно, вперед ногами. Но нет, поохав и посочувствовал Ноймаринену с грузом его лет, к моменты отбытия оба расходились.

Возвращались к Альмейде конными, сопровождали их тесть Карла и отец Людвига, бергеры незло подшучивали над дриксенцами, но те, слишком благодарные за проявленное милосердие и сами были рады пошутить над тем, что только подуло леденящим ветерком, но обошло стороной.

Прощание с Ноймариненом вышло кратким и церемонным. Бергер выглядел совсем старым. У его ног крутилась старая толстая Метхен, кошка, общая любимица. От её приземленного вида, Бермессер перестал витать в облаках пережитого в лесу ужаса, пришел сперва в себя, потом в ужас от воспоминания про Урфриду и Гизеллу, и очень спешил отбыть с глаз Рудольфа. Церемонно и сдержанно попрощавшись, он отошел.

— Верю, что у костра воинов тебе в кубок нальет вина твой друг, — Хосс взглянул на Ноймаринена, прощаясь взглядом, — Там, за порогом все встретятся. Я это и в Кэналлоа слышал.

Ноймаринен, у которого на непогоду с утра ломило спину, отчего он особенно остро ощущал свой возраст, хмуро кивнул.

Конвой, сопровождающий дриксенцев, вез для Альмейды несколько свитков с зелеными бергерскими печатями. Когда скрылись за очередным поворотом шестнадцать неприступных башен замка, у Бермессера и Хосса ощутимо поднялось настроение. Конвойным повезло с пленниками: дриксенцы хлопот не доставляли, держались рядом, ели в тавернах все предложенное, следы побоев на Хоссе перестали быть черно-лиловыми и приняли приличный порядочному дриксенцу патриотичный коричневый оттенок. Говорили они между собой немного, переживали о судьбе корабля своего и людей, надеялись на выкуп и сочиняли благодарственное письмо генералу Хохвенде. Ещё, когда ночевать пришлось под небом, вспомнили варитскую песню. Не такую странную, как поют кэналлийцы, про звёздный иней, а северную, про мать, которая обещает сыну, что он станет моряком. Только тут вышло недопонимание, светловолосому Бермессеру кормилица пела, что он купит корабль, уйдет на нём к дальним берегам, а Хоссу бабушка пела, что он захватит корабль с красной палубой, на которой не видно будет крови, как трофей, в славной сече, убив прежних хозяев корабля.

Бергеры выслушали ленивую перебранку, три варианта песни — оказалось, что матушка Хосса привезла из отчего дома ту же самую песню, но уже про украденный корабль, потом Хосс вдруг сказал:

— Ты удержи меня, если я при встрече Альмейде на шею кинусь и зарыдаю. Могут не понять.

— Я тебя оттолкну и сам его обниму, — Хмыкнул Бермессер, кутаясь в плащ, — Чертоги составляют достойную конкуренцию его «Белому лебедю», вообще, чем больше я узнаю Талиг, тем он мне меньше нравится.

Удовлетворенные таким выводом, бергеры сочли, что и на юге маркиз Альмейда и на севере герцог Ноймаринен достойно принял у себя этих варитов.

В Хексберг они прибудут уже завтра.

И там, под крылом соблюдающего свою часть уговора Альмейды, пользуясь всеми привилегиями официального плена, друзья поделятся друг с другом своими самыми страшными тайнами — Хосс расскажет о соберано Алваро, а Бермессер, отводя глаза, стараясь лишний раз не смотреть на одобрение и восторг друга, признается в том, что сделал для Гизеллы и как нежна с ним была её старшая сестра, Урфрида.

Реже, чем что-либо еще, они будут видеть в своих снах Чертоги Звездного инея. Но забыть это место и гостеприимство герцога Ноймаринена у них никогда уже не получится.

К о н е ц