Странник (джен)

— А это что у вас?

— О, это вещь! Это дорогущий, цены нет, от всякой порчи, от дурного глаза, из слоновой кости! Триста рублей штучка!

...Ну и привалит кому-то счастье за кровные триста рублей! Такое, что и крови-то не останется.

И пусть Саша намекала выкупить амулет, Кирилл даже думать об этом не стал: всё, хватит с меня спасения мира, нагеройствовался уже. Теперь его беспокоило лишь, как объяснить родителям увольнение с работы и — взять денег взаймы.

...Между тем в волшебном мире одна за одной возникали новые проблемы: и в Африке подняли головы вериты — революционеры, давние враги хранителей. И в Греции открылись новые Врата. Потянуло со Средиземного моря забытой за долгие века магией, тёмной силой.

Трехсотрублевый амулет «от порчи и сглазу» пропутешествовал по России недолго — кто-то из иностранных туристов выкупил его и через пару дней благополучно потерял в аэропорту. Переходя из рук в руки, амулет искал своего Избранного.

С тех пор, как Кирилл стал хранителем, на Земле прошло десять лет. Для Беловодья это пара мгновений, для Земли — множество перемен в мире, в человеческой душе, порой незаметных глазу.

Дыня и Лика — вот ведь неожиданность! — разбежались спустя полгода после свадьбы. Лика спуталась по работе с богатым пожилым иностранцем, «влюбилась» и уехала с ним в Москву, а затем в Европу. На связь больше не выходила. Может, потому что стыдилась своей меркантильности. А, может, потому что была счастлива. А, может, потому что её избранник оказался очередным психом и упырем.

Дыня остался в Барнауле. Толстел, пил, перебивался случайными заработками, ходил по бабам… И при всех своих недостатках умудрился заменить племяннику Ване отца — Макс из своей тайги не вылезал вообще, а с возрастом становился только жестче: жена, не ной, а жди дома с борщом! Даже если пропадать буду три года.

Всё печальней и равнодушней становилась Светка. Всё больше муж казался ей похожим на первого её жениха... Вот бы вспомнить ей однажды, что в молодости умела обращаться с ружьём!

Артур пошёл по стопам лучшей подруги и уехал за границу. Он продолжал писать паршивенькие книжки, а ещё завёл TikTok, где рассказывал миллионной аудитории о жизни в Америке. И о своём новом… друге.

Неуязвимая для любых неудач, тётя Рая не изменилась ни капли. И, пожалуй, даже сейчас, в возрасте уже преклонном, не отказалась бы от очередного приключения (желательно — без колдунов).

Ванька рос непоседливым, хулиганистым. Угловатый, юркий, с копной густых черных волос, с отцовскими темно-синими глазами и с выбитым в одной из школьных драк передним зубом в верхнем ряду справа… Немало хлопот доставил он матери своим поведением. Отца, в отличие от дяди, тоже не сильно-то уважал — за спиной говорил о нём «Макс», не «папа», в школе мог ляпнуть: «Безотцовщина я». Правда, когда Максим возвращался с делянки, покладистей сына было не сыскать.

Саша не сразу смирилась со своим одиночеством. Пару лет пожила с Базынковым, но потом выставила его — слишком он падок был на других женщин.

Иногда приезжала на Алтай, навещала старых друзей, знахарку Машу. Тёть Маша, сильно постаревшая, всплескивала руками: Сашенька, ну как хороша стала, как расцвела! Саша отмахивалась: кого не приукрасит золото и дорогой костюм, сшитый по фигуре?

Малахитовый камень, подаренный Кириллом, она носила на шее, но никак не решалась кинуть в воду, призвать брата — боялась отвлечь его от важных дел. Вдруг он в очередной раз мир спасает? Да и… ревновала к Иоанте, честно сказать. Впереди у хранителей — вечность, но что будет с теми, кто остался здесь, в человеческом мире? Пройдут столетия, и не вспомнит Кирилл, что жила на свете какая-то Саша…

* * *

На одиннадцатый день рождения любимого сына Макс из тайги так и не явился. Но Ваня отчаянно ждал его и просидел со взрослыми до двенадцати ночи.

Пьяненькая тётя Рая увлечённо рассказывала, как засудила своего третьего мужа-дальнобойщика до последних трусов, купила себе мопед и проехалась аж до Китая. Дыня ржал, прилетевшая погостить из столицы Саша качала головой: «Как нескучно вы живёте, тётя Рая!»

Потом вспоминали, как в этот же день, одиннадцать лет назад, спасали Светку от бандита. А та до сих пор не верила, что Пэнг плохой. Да даже если плохой, чего осуждать человека — откуда вы знаете, что у него в жизни случилось, раз на такую дорожку встал? «Наивная ты душа», — хохотала Саша.

Ваня угрюмо сидел, сжав руки в кулаки.

«Мда-а, — протянул Дыня, — жаль, что с нами ничего больше не случается!»

Внезапно, но долгожданно пропел дверной звонок. Ваня подскочил, кинулся в коридор…

— Вань, погоди! — окликнула его мать, но он не услышал.

Ему представлялось, что откроется дверь и зайдет отец — огромный, смуглый, с первой сединой в растрёпанной бороде. Осветит прихожую улыбкой, подхватит сына на руки…

Дверь захлопнулась. Ваня стоял в прихожей один и что-то держал в руке, когда в коридор выглянула Светка.

— Ванюш, кто приходил?

— Хрен какой-то. В плаще. С днём рождения поздравил… Дебил.

— А это что у тебя?

— Да х..ня! Забери!

— Это что за слова такие! Ваня!

Но сын рванул прочь и закрылся у себя в комнате.

Светка осмотрела всученный ей предмет. Странный какой. Амулет — такие в поездах продают. Круглый, из металла — тяжёлый! И узор на нём точно лабиринт: стены, прожилки каналов… Что с ним делать-то? Цепочку продеть и на шее носить?

Светка вернулась в комнату.

— Гляньте, что Ваньке нелегкая принесла, — и показала странный подарок.

Саша, Дыня и тётя Рая мгновенно протрезвели и долго в молчании таращились на амулет.

— Вот зараза! — сплюнула тётя Рая и влепила Денису подзатыльник. — Накаркал!

Амулет не испил крови, говорил Аржан, значит, и бояться пока нечего. Ваня — ребенок, время его не пришло.

Стоит отдать мальчика на обучение следопытам: чтобы не было, как с Кириллом, которого судьба словно губку выжала. Чтобы прошёл Ваня путь подготовленным, сильным. Не страшился опасностей и врагов. Не прельстился чарующим злом иной стороны мира.

Светка со стеклянными глазами всё это выслушала. А после упёрлась рогом: «Никуда я Ваньку не отдам!»

Поднялась и пошла в сад.

— Дуреха какая! — хотела пойти за ней тётя Маша.

— Ничего, — удержал знахарку Аржан, — ей подумать надо. Согласится.

— Мамочки… Это ж где Врата-то опять стоят? Столько лет спячки и тут на тебе — война.

— Наверное, в Греции расширился провал. Надо связаться с Советом.

— И от Кирилла в последнее время ни весточки… Чай, опять Умбра?

— Не может быть. Слишком наши миры разошлись. Но исключать нельзя.

Светка села в тени яблони, уткнулась в колени и разрыдалась (деревенские сказали бы — «по-бабьи»). «Что ж вы все с ума посходили?! За дуру меня держите, да?!»

А, может, Светка и правда была такая — туповатая, плюгавая, не покорная даже — равнодушная, с бессмысленным этим выражением рыбьим. Легко такую обмануть. И ведь не воспротивится даже: она с детства привыкла так, с юности — сломалась ведь под мамкиными уговорами, пошла под венец с чужим мужиком, которого нелёгкая к их двору принесла.

Светка невыносимо ненавидела себя. Но ещё больше Макса с его тайгой, с его упрямством и идиотскими мечтами, из-за которых он всё позабыл. Злилась она и на сына, что рос диким, по-пацански безжалостным, никогда не был ласков с ней… и, наверное, с радостью остался бы у этих «следопытов», пройдя по стопам отца. Тайга сделалась бы ему дороже матери…

Нет, Светка не хотела отпускать Ваню. Не хотела оставаться одна.

Дыня племянника повёл на реку, а в обратном пути рассказал ему всё — и про ведьму, и про папоротник, и про следопытов, что живут в лесу и на нечисть ведут охоту. «Грозные ребята — даже папа твой их побаивался».

Ваня сначала посмеивался над «сказочками», да сам в глубине души только и рад был поверить.

И поверил бы, но у дома тёти Маши его ждала странно серьёзная мама.

— Денис, отвези нас к моим родителям.

— Да только приехали ведь, Свет. Дай пацану полной грудью подышать.

— Отвези! Устроили цирк! За дуру меня держите?! — и обернулась к выбежавшим на крыльцо старикам. — И слышать ничего не хочу!

— Дуреха! — заговорила теть Маша. — О мире подумай. Всем ведь погибать!

— Никто насильно его не тащит, — спокойно, но строго произнёс Аржан.

— Я сам хочу, — сквозь зубы процедил Ванька. — Всё лучше, чем с тобой.

Светка влепила ему пощечину. И мгновенно раскаялась, кинулась обнимать и целовать сына. Недолго он терпел это — почти сразу отпихнул её.

В пути до бабушкиной деревни ни слова не проронил.

* * *

Макс не постарел практически — был так же крепок и размашисто красив, с явной примесью восточной крови (отцы с Дыней у них были разные). Разве что седина, ударившая в волосы, в бороду напоминала, что наступал ему пятый десяток.

И вроде был Макс счастлив здесь, в глуши, под звездами, где не тесно могучей свободолюбивой душе. Об одном лишь тосковал: что сын у него всего один.

Светка на предложение родить ещё нескольких ответила жёстко: ага, щас, а кормить кто будет такую ораву? Ты в тайге постоянно, а мне, дай бог, с одним управиться. И родители не помогают. Может, сам до семьи наконец снизойдёшь?

Макс с тех пор на жену затаил обиду — так грубо она плюнула в его «мечту» о доме, полном пацанов. Бабы, что с них взять? Только о себе и о себе…

К чести Макса любовницу в дальнем краю он себе не нашёл. Да и о каких женщинах может быть речь, когда работы невпроворот? У одного аппендицит, другому ногу придавило. Даже про день рождения сына Макс позабыл!

А когда приехал к Ване спустя пару дней, узнал, что Стрельцовы скопом отправились в Карагаиху.

Позвонил Светке: «Не понял, жена — это что за дела?» Светка его отфутболила — потом объясню, мол, сама ни чё не понимаю. Дулась, наверно, что к Ваньке на день рождения он не успел.

Остался Макс в квартире ночевать. Ой и невыносимо ему здесь было: привыкшее к лесной тишине ухо ловило каждый шум. Задремал лишь под утро — и тотчас разбудил его Светкин звонок.

Жена говорила, запинаясь, чуть ли не плакала:

— Макс, Макс, Ванька пропал!

* * *

Ваня проснулся в доме у бабушки с неясным тревожным чувством. Словно кто-то смотрел на него неотступным кошачьим взглядом. Над маминой кроватью застыла большая тень. Ни в комнате, ни за окном не было вещи, которая могла отбросить такую.

Вдруг послышался голос — вкрадчивый, холодный, неестественный какой-то — вроде и правильно говорит, но с непривычки тяжко ему человеческая речь даётся:

«Если хочешь, чтобы твоя мать жила, — подчини амулет».

«Чё?..»

«Он жаждет твоей крови. Дай ему то, что он хочет».

Ваня молчал.

«Я жду».

«Не буду я!»

Он снова лёг, накрылся с головой, но тут же и вылез: не хватало воздуха. Живот скручивал спазм. Ваня заерзал на кровати, случайно задел ногой мать. Она проворчала что-то во сне, и Ване вдруг стало так от неё противно, что он подскочил: ещё бы руку резать из-за этой дуры…

Может, в глубине души он любил её, но она всегда была так холодна к нему, так глупа и нелепа на людях, так непонятлива и равнодушна к его мечтам, что порой он презирал её настолько сильно, что забывал даже: она — его мать.

«Или ты силы желаешь? — нежнее, почти жалостливо спросил голос. И Ваня увидел, как выступает из тени белое лицо с огромными, будто звериными глазами, горящими янтарём, и обрамляющие это лицо волосы — чёрные, точно продолжение темноты. — Подойдёшь со мной, дитя?»

Зачарованный невиданной силой взгляда незнакомки, Ваня раздумывал недолго.

«Пойду».