Пепел Лондона (джен)

Вечерний Лондон окутывался густым полумраком, который медленно стелился по узким улочкам, скрытым от глаз магглов чарой-иллюзией. Факелы за высокими воротами Министерства магии один за другим затухали, оставляя после себя лишь слабое золотистое мерцание, отражающееся в мокрой брусчатке. Лёгкая прохлада скользила по улицам, туман стелился между зданий, играя с отражениями на влажной мостовой, делая город одновременно чужим и знакомым — словно Лондон готовился к чему-то неизбежному и страшному.

Из тяжёлых дверей Министерства вышли двое. Ансельм Роуквуд, высокий и стройный, с чётко очерченным лицом, приковывал к себе взгляд Ливии лишь своей присутствием. Он держал её за руку так, будто боялся, что она растворится в этом зыбком свете, и его взгляд, привычно сосредоточенный, скользил по улице, оценивая каждый шаг, каждый звук. Его тёмная мантия пахла пылью архивов и чернилами, оставшимися от бесконечных документов и отчётов, но даже этот знакомый запах не мог заглушить внутреннее напряжение.

Ливия шла чуть быстрее, её каштановые волосы аккуратно уложены, плащ мягко облегал плечи, отражая ту светлую решимость, что отличала её от мужа. Она ловила каждое движение вокруг, каждую тень, словно город сам по себе дышал тревогой и предчувствием.

— Сегодня было хуже, чем обычно, — сказала она тихо, почти шёпотом, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Видела, как старший аврор Арчер не выходил из кабинета весь день. Даже не здоровался…

Ансельм напряжённо сжал руку жены и отозвался сдержанно:

— Это ещё ничего не значит. Возможно, новые поручения, возможно, слухи…

Ливия резко выдохнула, и облачко пара растворилось в холодном воздухе, смешавшись с запахом влажного камня и смолы от горящих факелов.

— Слухи, — сказала она, голосом, в котором звучала и тревога, и отчаяние. — Каждый день что-то новое. То говорят, что Волан-де-Морт напал на деревню в Уэльсе, то будто сам Дамблдор собирает тайное войско… Но что правда, а что выдумка, никто не знает.

Они свернули в узкий переулок. Неровные фонари отбрасывали длинные, изломанные тени на стены домов. Прохожие двигались быстро, шаги их были прерывистыми, взгляды — отведёнными, а окна домов спешно закрывались. Скользнувшая мимо ведьма в сером капюшоне, неся свёрток под мышкой, словно растворилась в сумраке, не взглянув на них. Город жил нервной скрытностью; казалось, что сам воздух дрожит в ожидании чего-то страшного.

Ансельм крепче сжал руку Ливии.

— Не думай об этом. Завтра всё может измениться.

Она взглянула на него искоса, в её глазах блеснула тихая ирония — она знала, что он сам не верит в свои слова. Но ответила мягко:

— Знаю. Но всё равно страшно. Словно буря надвигается.

Где-то вдали над крышами глухо загрохотал гром. Лондон давно не знал грозы, но короткие всполохи молний разрезали тёмное небо, делая отражения в мокрой мостовой ещё более нереальными. Казалось, сама природа предупреждает: спокойные времена кончились.

Супруги ускорили шаг, и даже несколько кварталов до дома казались бесконечно длинными. На перекрёстке они заметили недавно приклеенный плакат: «Министерство магии гарантирует безопасность!» — слова ярко-красного цвета выглядели жалкой насмешкой среди пустынной улицы и тревожного света фонарей.

— Ты всё же уверен, что правильно сделали, оставаясь в Лондоне? — тихо спросила Ливия, когда они свернули к своей улице. — Родители звали нас в деревню, к морю. Там было бы спокойнее…

Ансельм остановился, посмотрел на неё серьёзно и крепко сжал её ладонь:

— Наш дом здесь. И если буря действительно надвигается, я хочу встретить её рядом с тобой.

Она ответила сдержанной, почти грустной улыбкой и кивком. В тот момент между ними проскользнула тень — кошка, бежавшая по каменной мостовой, заставив Ливию вздрогнуть. Всё вокруг казалось наполненным знаками, предвестиями, которыми невозможно было пренебречь.

Поднимаясь по ступенькам к двери, супруги ощущали не запах дождя, а тяжесть надвигающейся тревоги. Она была густой и плотной, словно сама ночь решительно вбивала свои когти в город, готовясь вскоре раскрыть свои темные объятия.

Вечер спустился на Лондон мягкой, но холодной тенью. Улицы ещё дымели от дневных атак, а городские огни отражались в лужах, как осколки разбитого зеркала. Ливия шла по знакомой улице, обвивая руками плащ, ощущая, как в её сердце растёт тяжесть: каждый шаг напоминал о вчерашнем ужасе, о сожжённом магическом рынке и криках ребёнка, которого Ансельм успел спасти. Она почти не заметила, как возле старого особняка семьи возник силуэт, знакомый и долгожданный.

— Ливия… — произнёс тихо голос, который сразу заставил её сердце пропустить удар. Она узнала его безошибочно: это был Джером Клайв, старый друг её семьи, бывший соученик отца в Хогвартсе, теперь один из активных членов Ордена Феникса. Его глаза блестели тревогой и решимостью одновременно.

— Джером… — выдохнула она, едва сдерживая дрожь в голосе. — Как вы нашли меня?

Он слегка улыбнулся, но в этой улыбке не было радости, только усталое понимание необходимости.

— Мы следим за тем, чтобы никто не оставался один в такие дни. Я пришёл не с приказом, а с просьбой. Твоё имя всплывало в наших разговорах снова и снова. Ливия… Лондон горит, и многие из нас… многие из нас нуждаются в тех, кто ещё может выбрать свет.

Ливия чувствовала, как внутри неё разгорается странное напряжение. Она помнила детство, когда отец рассказывал о мужестве, о совести, о том, что даже в самые тяжёлые времена нельзя предавать себя и других. Джером стал воплощением этих слов, но теперь слова эти обретали форму конкретного выбора, от которого зависела не только её жизнь, но и жизнь многих.

— Ливия, — продолжал он, делая шаг ближе, — мы знаем, что Ансельм уже сделал свой выбор. Он спас ребёнка, проявил милосердие, несмотря на опасность. Но тебе нужна своя возможность, своя правда. Ты можешь оставаться в стороне, но каждый день, каждая ночь в Лондоне — это шанс помочь тем, кто ещё не утратил надежду.

Она опустила взгляд, стараясь скрыть дрожь. Сердце её колотилось, а воспоминания о вчерашнем дне — о дыме, огне и криках — не давали покоя.

— Я боюсь, Джером, — сказала она наконец. — Боюсь за себя, за Ансельма… за всех, кого люблю.

Он положил ей руку на плечо, крепко, но не давяще.

— Бояться нормально, Ливия. Но страх не должен решать за нас. Наш долг — не власть, не сила, а совесть. Если мы предадим её сейчас, когда мир рушится, потом будет слишком поздно.

Её глаза наполнились слезами — не только от страха, но и от осознания выбора, который ей предстоит. Ливия вспомнила, как отец учил её различать правильное и удобное, как мать говорила о том, что сострадание не делает человека слабым. Всё это сейчас обрушилось на неё одновременно, словно лавина, но лавина, которая указывала путь.

— Хорошо, Джером… — прошептала она, сжимая кулаки, — я… я буду стараться. Я буду на стороне света.

Его лицо осветилось тихой, спокойной радостью, но в глазах оставалась тревога: впереди стояли испытания, и каждый выбор теперь имел цену.

— Мы будем рядом, Ливия, — сказал он, — но помни: теперь твоя совесть — твой щит. Слушай её.

В этот момент Ливия ощутила странное сочетание тяжести и облегчения. Война уже не была лишь словом или слухом; она стала личной. Но вместе с тем, впервые за долгое время, внутри неё вспыхнуло тихое чувство уверенности: она знала, что сделала первый шаг на пути, который выбрала сама, и этот шаг, каким бы трудным он ни был, был правильным.

Ливия не заметила, как глаза её сомкнулись, и сон тихо окутал сознание. За окнами старого дома в Блумсбери ветер шептал сквозь трещины в оконных рамах и между старыми балками, вызывая едва различимый треск — будто сам дом дышал, шепча с ночной прохладой какие-то древние, давно забытые слова. Внутри тихо потрескивал камин, и едва слышное тикание магических часов, словно наблюдавших за каждым движением, добавляло ощущение, что время в этом доме течёт иначе: медленно, осторожно, с тревогой.

В этом сновидении Ливия оказалась на набережной Темзы, но река не была такой, какой она знала. Вода была густой, вязкой, словно замешанной с дымом или расплавленным серебром, тяжёлой и непробиваемой. Луна висела низко над горизонтом, её бледный свет отражался в воде тревожно-жёлтым, как когда свеча вот-вот погаснет, а тени вокруг становились длиннее, жутко растягиваясь по мостовой и старым набережным камням.

Медленно по реке скользили лодки. В них не было весель, не слышалось плеска, не было гребцов — только тени. Эти тени, словно сотканные из тумана, сидели неподвижно, и их пустые глазницы, безжизненные, но удивительно внимательные, смотрели прямо на Ливию. Казалось, она слышала их дыхание — тихое, протяжное, как шёпот давно ушедших людей, словно они хотели передать ей что-то важное, но язык их был слишком чужд для живых. Каждая лодка медленно качалась на тёмной воде, и вместе с этим качанием приходило чувство потери, пустоты, утраты чего-то дорогого и невозможного вернуть.

Среди этих призрачных фигур Ливия различила знакомые лица — юношу с торчащими волосами, мужчину с горделивым профилем, женщину с добрыми глазами. Сердце её сжалось до боли, в груди закрутилась тяжёлая тревога. Она попыталась позвать их, но её голос тонула в гулком шёпоте, исходившем от воды, словно сама Темза забирала слова, не давая им существовать.

Туман над рекой стал сгущаться, опускаясь тяжёлой пеленой. И тогда из него проступили очертания огромной фигуры. Она была неясной, расплывчатой, но Ливия уловила силуэт змеи — длинной, гибкой, тянущейся вдоль реки, будто сама вода ожила и превратилась в чудовище. Глаза существа сверкнули зелёным светом, холод пронзил кожу, заставив каждую клетку дрожать.

Тени в лодках начали растворяться, медленно исчезая в сгущающемся мраке, а река зашумела, как будто что-то древнее пробудилось в её глубинах. Ливия сделала шаг вперёд, пытаясь разглядеть яснее, но берег под ногами осыпался. В одно мгновение она оказалась в ледяной хватке воды, и вместо криков раздался только глухой звон, похожий на плач множества голосов, объединённых в одно отчаянное предостережение.

Она проснулась резко, сдавленно вскрикнув, сердце колотилось, дыхание было прерывистым. В ушах ещё стоял этот призрачный гул, как эхо надвигающейся бури. На лице лежала липкая испарина, волосы прилипли к вискам. Внизу, в гостиной, всё ещё горела одна-единственная свеча, оставленная мужем, её мерцающий свет казался слишком слабым, чтобы рассеять тьму. Ливия обхватила себя руками, чувствуя дрожь, которая не хотела проходить.

Сон был слишком живым, слишком реальным, чтобы быть простой фантазией. Словно сама река Лондон шептала предупреждение, будто несла предвестие войны, тьмы и неизбежной разлуки. Каждый звук ночи, каждый шорох, каждый отголосок ветра казались сигналами о том, что события, о которых они только догадывались, уже на пути, чтобы прорваться в их дом и жизнь.