Не зови её (джен)

Город, как и любой другой, дышал не только выхлопными газами и пылью, но и страхами. Они витали в подъездах с разбитыми лампочками, прятались в гуле трансформаторных будок по ночам, шептались на задних рядах школьных классов. Но самым живучим, самым леденящим страхом была не какая-то абстрактная тень, а совершенно конкретная фигура. Её знали все. Её боялись все. И её ни в коем случае нельзя было звать.

Её звали Смерть. Но не та, что с косой и в балахоне с капюшоном со средневековых гравюр. Эта была девушка. Совсем юная — лет семнадцати, не больше. Говорили, что видевшие её различали черты лица: бледную, почти фарфоровую кожу, темные бездонные глаза и длинные волосы цвета воронова крыла, которые казались живой тенью. Она была одета во что-то простое, темное, часто её путали с заблудившимся готическим подростком. Она не угрожала, не кидалась на людей. Она просто стояла: на пустынной остановке в три часа ночи, в конце длинного коридора больницы, во дворе дома, где только что случилось горе. Она просто смотрела. И ждала.

Легенда была проста, как шип во льду: если ты её увидел, нельзя подавать никаких признаков, что ты её заметил. Нельзя вскрикивать, нельзя показывать пальцем, нельзя шептать соседу «смотри!» И самое главное — ни в коем, абсолютно ни в коем случае нельзя её звать. Нельзя встречаться с ней глазами и спрашивать: «Тебя как звать?» или «Тебе помочь?» Нельзя манить к себе рукой. Нельзя произносить вслух: «Иди сюда».

Потому что если позвать — она откликнется. И тогда твоя судьба будет предрешена.

Лена и Саша не верили в эту чушь. Они были современными прагматичными подростками, чья жизнь состояла из мемов, сериалов и подготовки к ЕГЭ. Бабушкины сказки про девушку-смерть их только смешили.

— Представь, — хохотала Саша, разливая по стаканам дешевое энергетическое вино из пластиковой бутылки, — стоишь ты на «Макдональдс», жрешь бургер, а к тебе подходит такая заморышка и говорит: «Я твоя смерть, привет». Да я бы сдохла со смеху!

Они сидели на скамейке в Заречном парке, том самом, что славился своим заброшенным фонтанчиком и тем, что здесь якобы чаще всего видели Ту Самую. Было поздно, парк погрузился в густую, почти осязаемую тьму. Фонари стояли далеко друг от друга, создавая лишь жалкие островки света в море черноты.

— Говорят, вчера опять видели, — Лена нервно куталась в куртку, вглядываясь в сумрак между деревьями. — Маша из десятого «Б» клянется, что возвращалась от репетитора и видела её у старого дуба. Стоит, мол, и смотрит куда-то в сторону новостроек.

— Маша из десятого «Б» еще клянется, что целовалась с солистом «Би-2», — фыркнула Саша. — Расслабься. Никого тут нет.

И в этот момент Лена её схватила за руку. Так сильно, что ногти впились в кожу.

— Смотри, — прошептала она, и в её голосе не было ничего, кроме чистого животного ужаса.

Саша повернула голову.

На другой стороне заросшей дорожки, метрах в двадцати от них, стояла фигура. Высокая, очень худая девушка в длинном темном платье или пальто. Её лицо было обращено к ним, но из-за расстояния и темноты разглядеть черты было невозможно. Видны были только два темных провала на месте глаз и мертвенная бледность кожи, слабо освещенная краем лунного света.

Она не двигалась. Она просто смотрела.

Ледяной комок страха встал у Саши в горле. Все насмешки, вся бравада испарились мгновенно, оставив лишь первобытный ужас. Легенда оказалась правдой.

— Не двигайся, — задыхаясь, просипела Лена. — Главное — не двигайся и не говори ей ничего.

Они замерли как кролики перед удавом. Минута тянулась за минутой. Фигура на противоположной стороне дорожки не шевелилась. Казалось, она даже не дышит.

Сашино сердце колотилось так громко, что казалось, эхо разносилось по всему спящему парку. Ей хотелось кричать, бежать, закрыть глаза. Но ноги были ватными, веки казались приклеенными.

И тут Саша совершила ошибку. Ту самую, о которой все предупреждали. Её мозг, отчаянно пытаясь рационализировать нерациональное, ища хоть какое-то логическое объяснение, выдал спасительную успокоительную мысль: «Это просто какая-то дура! Костюм! Она нас пугает!»

Глупая детская обида на этот испуг, злость на собственную трусость поднялись в ней волной. Она вырвала руку из цепких пальцев Лены и сделала полшага вперед.

— Эй! — крикнула она, и её голос прозвучал неестественно громко и хрипло в тишине. — Ты чего тут стоишь? Пугаешь людей? Иди отсюда на ху… Иди сюда, если не боишься!

Последнюю фразу она крикнула уже на полном автомате, с бравадой, желанием доказать подруге и самой себе, что она не струсила.

Наступила тишина. Даже сверчки замолкли.

И фигура по другую сторону дорожки… двинулась. Не шагом. Она просто начала приближаться. Плыла по воздуху, не касаясь земли, беззвучно рассекая темноту. Её платье не колыхалось от ветра. Только два темных провала глаз неотрывно смотрели на Сашу.

— Ты что наделала?! — завопила Лена. — Бежим!

Она рванула Сашу за рукав, та споткнулась, очнулась от ступора и побежала рядом. Они неслись по темным аллеям, спотыкаясь о корни деревьев, ветки хлестали их по лицам. Саша обернулась.

Она была там. Всего в десяти шагах. И приближалась. Все так же беззвучно, не ускоряясь и не замедляясь. Её преследовательница была спокойна и неумолима, как сама судьба.

— Отстань! — закричала Саша, слезы бежали у неё по щекам. — Я не хотела! Я пошутила!

Но шутки были окончены. Правила были нарушены. Приглашение принято.

Лена, рыдая, свернула к выходу из парка, где еще горели фонари. Саша побежала за ней. Ещё один взгляд назад. Пять шагов. Бледное лицо было уже хорошо видно. На нём не было ни злобы, ни радости, ни любопытства. Только пустота. Вечность.

Саша выбежала на освещенный участок, почувствовав слабый прилив надежды. Вот он, свет, вот люди, вот спасение! Она обернулась в последний раз.

Девушка стояла на самом краю света, отбрасывая длинную искаженную тень. Она медленно подняла руку и указала тонким бледным пальцем прямо на Сашу.

И исчезла.

Саша дожила до утра. Она дошла до дома, трясясь и плача; рассказала всё родителям. Те вызвали полицию, обыскали парк. Никого не нашли. Спустя неделю острота страха притупилась. Начались насмешки одноклассников, укоризненные взгляды учителей. «Истеричка», — шептались за её спиной.

Саша почти поверила, что это и правда была истерика. Галлюцинация. Плод усталости и дешевого алкоголя.

Через две недели она шла по пешеходному переходу на зеленый свет. Был ясный солнечный день. Машины стояли, пропуская людей. И вдруг Саша замерла посреди зебры. Она увидела её. На тротуаре, в толпе прохожих. Ту самую девушку. Она стояла и смотрела на Сашу. И снова медленно, почти невесомо подняла руку и указала на неё.

Водитель микроавтобуса, уставший после ночной смены, на долю секунды отвлекся на телефон. Он не увидел, как девушка посреди идеально ровной дороги вдруг споткнулась о собственные ноги и упала прямо под колёса.

Официальная версия — несчастный случай.

Но в городе знают правду. Знают, что нельзя проявлять к ней любопытство. Нельзя бросать ей вызов. Нельзя пытаться её обмануть.

Потому что если ты её увидел — ты уже на примете. А если позовёшь… она обязательно придёт. И твой час пробьёт.

Так что если ночью в пустынном месте вы увидите одинокую девушку с бледным лицом и глазами-безднами — сделайте вид, что не заметили. Пройдите мимо. Замрите. Задержите дыхание.

Главное, запомните: никогда, ни при каких обстоятельствах…

Не зови её.

Смерть Саши официально списали на трагическую случайность. Скорбь, поминки, постепенно утихающие разговоры. Но в узком кругу, среди тех, кто знал о ночном происшествии в Заречном парке, поселилась тихая невысказанная уверенность. Они понимали. Они знали.

Лена перестала ходить в школу. Сначала по справке о стрессе, потом — по заявлению родителей о домашнем обучении. Её комната превратилась в бункер. Она занавесила окна плотными шторами, проверяла замки по пять раз на ночь, вздрагивала от любого шороха в трубах. Родители шептались с психологами о тяжелой форме паранойи. Но Лена была не параноиком. Она была свидетелем.

Она видела, как работает механизм легенды. Видела, как простое глупое приглашение, брошенное в темноту из бравады, запускает неумолимый маховик. И теперь её самый страшный кошмар заключался в одном: а не позвала ли она её сама? В тот момент, в парке, она ведь тоже её увидела первой. Она встретилась с ней глазами. А вдруг этого уже достаточно?

Она пыталась найти информацию. Сидела ночами на сомнительных форумах, посвященных городскому фольклору. История о Девушке-Смерти всплывала в разных вариациях. Её «звали» по-разному: Тоска, Чернота, Тихая. Общее было одно — приглашение. Но в одной из веток, глубоко в архивах, промелькнул комментарий под ником «Ночной сторож».

«Она приходит не только к тому, кто зовет, — гласил текст. — Она приходит к тому, кто знает. Кто видел и осознал. Она является вестником, но вестником активным. Она не просто предрекает конец, она его подготавливает. И если ты стал свидетелем её явления, связанного с другим, ты становишься частью ритуала. Ты — следующий в очереди. Если, конечно, не откажешься от приглашения».

Лена с отвращением отшатнулась от монитора. Что это значит? Какое еще «приглашение»?

Ответ пришел той же ночью.

Она проснулась от ощущения, что в комнате кто-то есть. Не просто присутствия, а пристального, сконцентрированного внимания. Воздух стал густым и холодным. Лена медленно, со скрипом повернула голову к окну.

Между краем плотной шторы и подоконником был узкий зазор. И в этом зазоре, в черной щели ночи, виднелся кусочек бледного лица и темный неподвижный глаз, смотрящий прямо на неё.

Она не стояла во дворе. Она была прямо тут, за стеклом, вплотную к нему.

Лена хотела закричать, но звук застрял в горле ледяным осколком. Она не могла пошевелиться, не могла отвести взгляд. Она могла только смотреть в этот единственный бездонный глаз, в котором не отражалось ничего, кроме её собственного искаженного ужасом отражения.

И тогда в её сознании — не в ушах, а прямо в голове — прозвучал Голос. Он был тихим, шелестящим, как сухие осенние листья под ногами, и в то же время металлически-четким.

«Ты видела. Ты знаешь. Ты свидетель. Ты нарушила правило молчания».

Лена бешено замотала головой, пытаясь отрицать, мысленно выкрикивая: «Я ничего! Я молчала!»

«Молчание — не нейтралитет. Знание — уже соучастие. Ты стала частью пути. Теперь ты можешь выбрать. Стать следующей целью… или стать проводником».

Лена замерла. Что?

«Он хочет увидеть тебя. Тот, для кого я пришла. Он боится. Он не готов идти один. Проводи меня к нему. Назови его имя. Пригласи меня к его порогу. И твой долг будет оплачен. Твоя очередь будет отложена».

Лена поняла: ей предлагали сделку. Стать иудой. Указать на другого, чтобы спасти себя. Отказаться от приглашения для себя, переадресовав его кому-то другому.

Ужас парализовал её. Это было чудовищно. Невыносимо. Она не могла.

«У тебя есть время до рассвета, — прошелестел Голос. — Подумай. Его имя… или твоя судьба».

Темный глаз за окном медленно закрылся. Давление в комнате ослабло. Лена рухнула на подушку, вся в слезах и холодном поту. Перед ней стоял самый страшный выбор в её жизни.

Она металась по комнате до самого утра. Совесть кричала одно, инстинкт самосохранения — другое. Кого? Кого она может назвать? Одноклассника? Соседа? Случайного прохожего? Это было безумием. Преступлением.

Рассвет за амбарными замками штор показался ей приговором. Солнечный свет не сулил спасения, он лишь освещал её моральную трусость. Она не могла. Она просто не могла никого обречь.

В полдень раздался звонок в дверь. Лена, изможденная, подошла к глазку. На площадке стоял пожилой почтальон, дядя Коля, который разносил почту в их доме лет двадцать. Добрый, вечно улыбающийся человек.

И тут Лена его увидела.

Она стояла за спиной дяди Коли, в полумраке лестничной клетки. На этот раз её черты были почти четкими. Бледное печальное лицо. И те самые глаза, которые теперь смотрели не на почтальона, а на Лену через дверь. Взгляд был полон бесконечного терпения и холодного ожидания.

«Выбор», — прозвучало в голове у Лены.

Сердце её упало. Она поняла, что это не вопрос. Это демонстрация. Она может выбрать любого, прямо сейчас. Или она станет следующей.

Рука сама потянулась к замку. Глаза застилали слезы. Она не хотела, она не хотела этого!

Дядя Коля, услышав щелчок замка, улыбнулся.

— Леночка, тебе заказное…

Лена распахнула дверь. Она не смотрела на почтальона. Она смотрела на ту, что стояла за его спиной. И прошептала, задыхаясь, едва слышно:

— Вот он. Иди… иди к нему.

Пожилой человек на пороге смутился, обернулся, чтобы посмотреть, с кем это девушка разговаривает. Он ничего не увидел. Но Лена увидела.

Девушка-Смерть медленно, плавно двинулась вперед. Она прошла сквозь дядю Колю, словно сквозь дымку. На мгновение их силуэты слились. Почтальон вздрогнул, по телу пробежала судорога. Он сделал неуверенный шаг назад, схватился за перила.

— Что-то я… нехорошо себя почувствовал, — пробормотал он, и его лицо посерело. — Голова кружится…

Он медленно, очень медленно стал спускаться вниз. На третьей ступеньке его ноги подкосились, и он тихо осел на пол.

Лена захлопнула дверь и, сползши по ней, разрыдалась. Она слышала, как в подъезде поднялась суматоха, чьи-то голоса, крики, потом звук сирены «скорой».

Она знала, что дядя Коля не доедет до больницы.

Она спасла себя. Ценой чужой жизни. И теперь она была не просто свидетельницей. Она стала соучастницей. Проводником.

Той же ночью она снова увидела её. В углу своей комнаты. Девушка-Смерть стояла неподвижно, её взгляд был тяжёлым и знающим. В нём не было благодарности. Не было осуждения. Было лишь понимание.

И новое беззвучное послание, смысл которого Лена уловила с кристальной, леденящей ясностью:

«Очередь отложена. Но не отменена. Ты теперь часть системы. Ты знаешь правила. И когда придёт время, ты снова услышишь моё приглашение».

Миф оказался реальностью. Он не ограничивался теми, кто её призывал. Теперь в его сети попадали все, кому довелось её увидеть. Страх становился инструментом, а свидетели — соучастниками.

И Лена поняла самый страшный закон: чтобы не стать её жертвой, нужно самому научиться звать её к другим. Цепочка должна продолжаться.

Город по-прежнему дышал страхами. И самый живучий из них пустил новые ядовитые ростки. Теперь боялись не только встретить её. Боялись взгляда соседа, одноклассника, прохожего — любого, кто мог оказаться свидетелем. Потому что они знали правило выживания. И были готовы применить его.

И они могли указать на тебя пальцем в тёмном переулке и прошептать: «Вот он. Иди к нему».

Время залечивает раны, но не стирает шрамы. Прошло несколько месяцев. Лена вернулась в школу. Она была тише, замкнутее. Одноклассники, слышавшие смутные слухи о её «срыве» и о смерти почтальона в её подъезде, сторонились её. В её сторону бросали взгляды, полные не любопытства, а суеверного страха. Она стала той, к кому подходят за спиной, но боятся заговорить в лицо.

Она пыталась забыть. Зарыться в учебники, в музыку, в бесконечную ленту соцсетей. Но забыть было невозможно. Каждую ночь она просыпалась от кошмаров, в которых бледное лицо за стеклом сливалось с добрым, испуганным лицом дяди Коли. Она мыла руки до красноты, пытаясь смыть с них невидимую метку соучастницы.

Однажды на перемене к её столу подошла младшая ученица, Катя. Девочка была бледной, с красными от бессонницы глазами.

— Лена, — прошептала она, оглядываясь по сторонам. — Про тебя говорят… что ты её видела. Правда?

Лена вздрогнула, словно от удара током. Она хотела крикнуть, чтобы та отстала, чтобы никогда не спрашивала об этом.

— Какая ерунда, — буркнула она, утыкаясь в учебник.

— Я тоже её видела, — выдавила из себя Катя, и голос её дрогнул. — Вчера. Во дворе. Она смотрела на моё окно. На окно моей бабушки. Бабушка уже месяц в больнице, ей плохо…

Лена подняла глаза. В глазах Кати читался не просто испуг — читалось знание. То самое фатальное, обрекающее знание. Девочка понимала, что это не галлюцинация. Она видела Вестника.

— Забудь, — резко сказала Лена. — Показалось. Не думай об этом.

— Она стояла всю ночь, — упрямо прошептала Катя. — Я не спала. Я чувствую… она пришла не просто так. Она пришла за кем-то. За мной? Или… — Девочка замолчала, и по её щеке скатилась слеза. — Врачи говорят, бабушке лучше не станет.

И тут Лена почувствовала это: знакомый ледяной холодок в затылке, тяжелый внимательный взгляд будто из самого воздуха. Она медленно повела глазами по классу.

В дальнем углу класса, в глубокой тени, куда не добирался скупой свет осенних окон, стояла Она. Фигура была нечёткой, будто размытая водой на старой плёнке, контуры плавились, сливаясь с полутьмой. Но для Лены в этом зыбком силуэте не было никакой загадки — её узнала мгновенно, всеми фибрами души. И взгляд этой тени был направлен не на дрожащую Катю. Он, тяжёлый и неотвратимый, словно гиря, был прикован к самой Лене. В той бездонной темноте, где должны были быть глаза, читалось одно: беззвучное, но не терпящее отлагательств ожидание. Живое напоминание о договоре.

«Ты часть системы. Ты знаешь правила».

Катя, ничего не замечая, смотрела на Лену с мольбой и отчаянием.

— Что мне делать? — всхлипнула она. — Я боюсь…

И Лена поняла: приглашение прозвучало. Не в виде голоса в голове, а в виде беззащитной напуганной девочки, которая искала спасения у того, кто уже был в паутине. Система требовала платы за отсрочку. Новой жертвы для поддержания баланса.

Мысль промелькнула молниеносно, гнусная и спасительная. Бабушка Кати и так умирает. Она старая, больная. Её конец близок и естественен. Это будет не убийство. Это будет… милосердие. Избавление от страданий. И это спасет Катю. Избавит её от необходимости делать выбор. А Лена… Лена купит себе еще немного времени.

Её собственный голос прозвучал в ушах чужим, плоским и безжизненным.

— Всё будет хорошо, — сказала она Кате, глядя прямо на тусклую тень в углу. — Она пришла не за тобой. Она пришла за тем, кто уже готов. Скажи ей… скажи ей, что ты согласна. Что ты провожаешь. Скажи это вслух, глядя в её сторону.

Катя смотрела на Лену с надеждой и ужасом.

— Правда? Но я… я не знаю…

— Скажи, — жестко повторила Лена. — И всё закончится.

Катя, дрожа всем телом, обернулась в ту сторону, куда смотрела Лена. В пустой, как ей казалось, угол.

— Я… я провожаю, — едва слышно прошептала она. — Иди… к ней.

Тень в углу дрогнула и растаяла, словно её и не было. Давление спало.

На следующий день объявили, что бабушка Кати тихо скончалась во сне. Говорили, что на лице у неё застыла умиротворенная улыбка.

Катя нашла Лену после уроков. Она была бледной, но спокойной.

— Ты была права, — сказала она. — Боль ушла. Спасибо.

Лена лишь кивнула, чувствуя, как внутри у неё всё заледенело. Она не чувствовала облегчения. Она чувствовала лишь тяжесть нового греха. Теперь на её совести было две жизни. И понимание, что этот механизм идеален в своей жестокости. Он предлагал не просто выбор между жизнью и смертью. Он предлагал этичное, казалось бы, решение. Указать на того, кто и так обречен. Сделать это из милосердия. И с каждым разом это будет даваться всё легче.

Она стала Крампусом городской легенды. Санта-Клаусом наоборот. К ней теперь приходили не за подарками, а за советом о том, как избежать своей участи, переадресовав её другому.

К Лене начали осторожно подходить такие же, как она. Увидевшие. Напуганные. Готовые на всё, чтобы отдалить свой час. Они шептались в пустых классах, обменивались телефонами, создавали закрытые чаты. Они называли себя «Свидетели». Их объединял не общий интерес, а общий страх и общая вина.

Они делились информацией. Выясняли, что Девушка-Смерть не всесильна. Её можно было «накормить» — указать на тяжелобольного, на старого, на того, чья жизнь уже висела на волоске. Так цепочка могла тянуться долго, почти вечно. Достаточно было всегда иметь в запасе «подходящую» кандидатуру.

Лена стала неофициальной главой этого тихого круга. Она была самой опытной. Она знала цену своему спасению.

Однажды ночью она снова увидела её. Не тенью, не намёком. Чётко и ясно. Девушка-Смерть стояла у её изголовья. Бледная, прекрасная и безжалостная, как зимняя луна.

Она не произнесла ни слова. Но Лена прочла в её глазах всё.

Она понимала, что это не конец. Это лишь пауза. Система работала безупречно, порождая новых проводников, новых соучастников. Городская легенда эволюционировала. Теперь боялись не только призрака в темноте. Боялись живых. Боялись соседа, одноклассника, друга, который мог однажды посмотреть на тебя слишком долгим, слишком знающим взглядом и прошептать твоё имя в темноту, выменивая твою жизнь на свою отсрочку.

Лена отвернулась к стене и закрыла глаза. Она больше не плакала. Она просто ждала следующего приглашения. Оно обязательно должно было поступить.

Ведь цепочка должна продолжаться.

Сеть «Свидетелей» росла, как плесень в сыром подвале — невидимо, но неумолимо. Они больше не были просто напуганными подростками. Они стали своего рода тайным обществом, клубом по интересам, где интересом было выживание. Их язык обогатился собственным жаргоном. «Тихая» или «Тиша» — для Девушки-Смерти. «Приглашение» — для её безмолвного запроса на новую жертву. «Проводник» — для того, кто это приглашение исполнял. «Кандидат» — для того, на кого указывали.

Лена правила этим карликовым затравленным государством из неприступного кабинета-кельи — своей комнаты, где каждый щелчок замка звучал как падение засова в темнице. Она стала архивариусом ужаса. К ней приходили не только за советом, но и за «базой данных». Кто в городе тяжело болен? У кого из стариков совсем плохо с сердцем? Чей родственник в коме? Эта информация собиралась тщательно и безжалостно. Это был их «продовольственный запас».

Они оправдывали себя тем, что не убивали здоровых. Они лишь… помогали неизбежному случиться чуть раньше, избавляя от страданий и покупая себе еще немного времени под солнцем. Они называли это «милосердным перенаправлением». Лена почти поверила в эту легенду. Почти.

Однажды к ней обратился парень из параллельного класса, Антон. Он был не робкого десятка — капитан школьной сборной по баскетболу, любимец девушек. Но сейчас его тушь карандашом по лицу была не от грима, а от бессонницы, а в глазах стоял тот самый, знакомый Лене дикий ужас.

— Она в спортзале, — выпалил он, едва переступив порог её комнаты. — Я остался после тренировки, один. Она вышла из раздевалки и встала у трибун. Смотрела на корзину. Мою корзину.

Лена молча кивнула. Она знала, что «Тихая» часто являлась в местах, значимых для жертвы. Это была её жуткая эстетика.

— Я ничего не говорил! Клянусь! Не звал! — голос Антона сорвался на визг.

— Но ты увидел, — спокойно констатировала Лена. — И узнал. Этого достаточно.

Она открыла ноутбук. На рабочем стле была зашифрованная папка с названием «Кандидаты». Лена пролистала список. Старушка с онкологией в четвертой стадии… Мужчина после инсульта, овощ… Парень с ВИЧ и отказом печени…

— Есть варианты, — бесстрастно сказала она. — Выбирай.

Антон смотрел на экран с таким отвращением, будто видел там червей.

— Я не могу… Я не могу просто так выбрать человека и… обречь его!

— Ты не обрекаешь, — голос Лены звучал как заезженная пластинка. — Они уже обречены. Ты лишь… ускоряешь процесс. Избавляешь их от мучений. Это акт милосердия.

— Это убийство! — прошептал Антон.

Лена закрыла ноутбук.

— Тогда готовься. Она не уйдет. Она будет приходить снова и снова. В твоей комнате. В автобусе. На свидании с твоей девушкой. Пока ты не сделаешь выбор. Или пока она не заберет тебя самого.

Антон ушел, так и не решившись ни на что. Лена наблюдала, как он медленно сходит с ума. Он пугался теней, вздрагивал от звонка телефона. Он искал «Тихую» в каждом темном углу. Команда начала проигрывать — он пропускал легкие броски, его взгляд был отсутствующим.

Через неделю Лена увидела его в школе. Он был спокоен. Слишком спокоен. Его глаза, прежде полные огня, теперь были пустыми и стеклянными.

— Нашел кандидата? — тихо спросила Лена на перемене.

Антон медленно повернул к ней голову. На его губах играла слабая, неуместная улыбка.

— Да, — его голос был ровным, без эмоций. — Мой дед. У него старческая деменция. Он уже никого не узнает. Живет как растение. Я… избавлю его от страданий.

Лена почувствовала ледяную волну, прокатившуюся по её спине. Она знала этого деда. Антон обожал его, рассказывал, как они вместе ходили на рыбалку. Это был не просто «кандидат». Это был кусок его души, который он теперь отдавал в уплату.

Но система работала. Правила были соблюдены.

— Ты сделал правильный выбор, — механически сказала Лена.

В ту же ночь дед Антона скончался во сне. Официальная причина — остановка сердца.

На следующий день Антон вернулся на баскетбольную площадку и с ледяной, механической точностью набрал тридцать результативных бросков подряд.. Он смеялся, шутил, обнимал товарищей по команде. Но его глаза… Его глаза оставались стеклянными и пустыми. Он стал идеальным проводником. Он принял правила игры без остатка.

Лена поняла, что система не просто забирала жизни — она выжигала души. Она превращала живых, чувствующих людей в эффективных безэмоциональных менеджеров смерти. Антон был спасен. Но тот Антон, которого все знали, умер вместе со своим дедом.

Теперь «Свидетели» были не просто клубом. Это была пирамида. Лена наверху, те, кого она «спасла», ниже. Они, в свою очередь, искали новых «кандидатов» для себя и для других. Цепочка не просто продолжалась — она множилась, охватывая город невидимой паутиной молчаливого сговора.

Однажды вечером Лена проверяла новый список «кандидатов», присланный одним из «Свидетелей». Внезапно она замерла. В списке было имя её собственной бабушки. Той самой бабушки, которая пекла ей пироги с капустой и рассказывала сказки. У которой начались проблемы с памятью и сердцем.

Кто-то из её же сети уже присмотрел её бабушку как возможный «ресурс». Лена в ужасе отбросила мышь. Её собственная система, её детище, начала пожирать её самое.

Она резко вышла из чата и отключила телефон. Ей нужен был воздух. Она вышла на балкон. Ночь была тихой, город сверкал огнями. Казалось, ничего не изменилось.

Но потом её взгляд упал на детскую площадку во дворе.

Там, на качелях, которые были слишком малы для неё, сидела Девушка-Смерть. Она не смотрела на Лену. Она медленно раскачивалась, глядя на темные окна спящего дома. На окно квартиры, где жила Ленина бабушка.

Лена почувствовала, как земля уходит из-под ног. Это было не просто напоминание. Это был урок.

Она думала, что управляет системой. Что она использует «Тихую» в своих целях.

Но это была иллюзия. Система управляла ею. «Тихая» была не инструментом, а надзирателем. И сейчас она показывала Лене, что никакая жертва, даже самая близкая, не является неприкосновенной. Что цепочка должна продолжаться. Бесконечно.

И что рано или поздно «кандидатом» может стать любой. Даже она сама.

Лена отшатнулась от перил балкона, в сердце у неё застыл лед. Она осознала всю глубину ловушки. Спасения не было. Была лишь отсрочка, купленная ценой собственной души и душ окружающих.

Она была не королевой в этом царстве ужаса. Она была самой старшей и ценной заключенной. И тюремщик в образе бледной девушки на качелях только что напомнил ей о правилах.

Лена больше не вела учет. Она стерла папку с «кандидатами», вышла из всех чатов, разбила сим-карту. Её телефон молчал, и это молчание было громче любого крика. Она пыталась вырваться из паутины, но нити прилипли к ней, невидимые и прочные, как шелк паутины. Она была узником, который сам выстроил свою тюрьму и теперь тщетно тряс решетку.

«Свидетели» не исчезли. Система, запущенная ею, жила своей собственной жизнью. Теперь у них были новые лидеры, холодные и эффективные. Они больше не нуждались в её советах. Они усовершенствовали механизм. Лена слышала обрывки разговоров в школе: о внезапных «ожидаемых» смертях, о странном спокойствии родственников, о том, как кто-то «очень вовремя» увидел «Тихую» возле дома безнадежного больного.

Она стала изгоем среди изгоев. Её боялись даже они. Потому что в её глазах читалось не спокойствие принятия, как у Антона, а отчаяние дикого зверя, попавшего в капкан. Они чувствовали, что она сломала правила их извращенной игры, отказавшись играть дальше. А за нарушение правил в их мире следовало только одно наказание.

Она ждала. Каждую ночь. Прислушивалась к скрипу половиц, к шороху ветра за окном, ожидая увидеть бледное лицо в щели между шторами. Но «Тихая» не приходила. Это молчание было хуже любого явления. Это была пытка ожиданием. Это было знание, что приговор вынесен, но срок его исполнения неизвестен.

Однажды она пошла на кладбище — навестить могилу Саши. Воздух был холодным и прозрачным, первые листья хрустели под ногами. Она стояла перед холодным камнем, смотря на даты, которые ничего не значили, и имя, которое было лишь оболочкой того, кого она знала.

И тут она увидела её.

Не призраком, не тенью. А совершенно живой. На соседней аллейке у свежей могилы стояла девушка в темном платье. Высокая, худая, с бледным лицом. Она клала на камень одинокую белую хризантему. И плакала. Тихие беззвучные слезы катились по её щекам и падали на землю.

Лена замерла, парализованная. Это была Она. Та самая. Но в её чертах не было пугающей пустоты, лишь бесконечная вселенская печаль. Скорбь по кому-то, кого она, казалось, знала и любила.

Их взгляды встретились.

На этот раз в глазах «Тихой» Лена не увидела ни ожидания, ни угрозы, ни приглашения. Она увидела… понимание. Глубокую древнюю скорбь, которая была гораздо страшнее любой сверхъестественной угрозы. Это был взгляд существа, обреченного быть вестником, проводником, палачом и скорбящим в одном лице. Существа, которое тоже подчинялось каким-то своим неведомым правилам.

Девушка-Смерть медленно выпрямилась. Слезы на её щеках высохли. Её лицо вновь стало гладким и безэмоциональным, маской, под которой скрывался океан боли. Она посмотрела на Лену последний раз — долгим, пронзительным взглядом, в котором было всё: и знание всех её жертв, и цена её малодушия, и тяжесть её выбора.

А потом она просто развернулась и пошла прочь по аллее, растворяясь в серых сумерках наступающего вечера, пока не стала лишь еще одной тенью среди других теней.

Лена осталась стоять у могилы подруги. В её душе не было облегчения. Не было и страха. Была лишь оглушительная, ледяная тишина. Она поняла, что «приглашение» может быть не требованием, не ультиматумом, а… констатацией. Концом пути.

Она вышла за кладбищенские ворота. Город встретил её обычными вечерними звуками — гудками машин, смехом проходящей компании подростков — и мерцанием неоновых вывесок.

Она сделала шаг навстречу огням, и тут её взгляд упал на противоположную сторону улицы.

На остановке, под козырьком, стояла маленькая девочка лет семи. Она смотрела прямо на Лену огромными испуганными глазами. И медленно, очень медленно подняла руку, указывая на неё худеньким пальчиком.

А за спиной у девочки, чуть в отдалении, стояла высокая, худая, знакомая до боли фигура. Она не смотрела на девочку. Она смотрела на Лену. И ждала.

Не для того, чтобы получить приглашение. А для того, чтобы стать его свидетелем.

Лена замерла на краю тротуара. В её ушах зазвенела та самая оглушительная тишина. Цикл замыкался. Цепочка нашла её.

Она поняла, что правила — это не то, что ты нарушаешь. Это то, что рано или поздно применяется к тебе самому.

И теперь ей предстояло сделать выбор. Последний в её жизни.

Но какой?