Не навсегда (гет)

Сонет 33 (в переводе Александра Финкеля)

Я видел много раз, как по утрам

Ласкает солнце взглядом царским горы,

Льнет поцелуем к бархатным лугам

И золотит, небесный маг, озера.

А после позволяет, чтоб на нем

Клубилась туч уродливая стая,

Гнала его на запад со стыдом,

От мира лик божественный скрывая.

Вот так однажды солнца своего

Я озарен был лаской животворной;

Но горе мне! На час один всего -

И вновь оно покрылось тучей черной.

Но я его люблю и в этой мгле:

Что можно небу, можно и земле.

Они поругались.

Конечно же, они снова поругались. Что же еще они могли сделать?

В отуплении вытирая рукавом запоздалые слезы, Гермиона пыталась вспомнить, с чего все началось. Нет, если смотреть в самое-самое начало, то, конечно, с Хогвартс-экспресса. Глупый заговор и это его простодушное «Рон… Рон Уизли». Ее самоуверенная ухмылка. И Репаро, оно тоже. Память отказывалась подкинуть причину сегодняшней ссоры, вместо нее в голове всплывали формулы чар из пятничного отчета, обрывки экспериментов, калейдоскоп дверей отдела — все что угодно, кроме пары слов, от которой Гермиона вспыхнула, как фейерверк.

Нора за спиной застыла, натужно вздыхая; на крыльце, щурясь на солнце, методично вылизывался Живоглот. Моргал на своем кошачьем: «Ничего, не впервой. Помиритесь». Гермиона икнула со всхлипом и отвернулась к берегу. Помирятся, куда денутся.

Первым делом нужно перестать злиться. Вспомнить что-то хорошее, посмеяться, подумать, почему же ты его выбрала, Гермиона.

Выплывший из-за облака солнечный луч пощекотал уголок глаза, огладил щеку, подсушил мокрую дорожку до подбородка. Из-за этой теплоты и выбрала. Из-за стабильности, из-за надежности… да хоть из-за силы духа, что позволила ему пожертвовать амбициями — Гермиона так не смогла бы, никогда не смогла, ей жизненно необходимо было выгрызть себе место в новом мире. А пока она билась за глобальное улучшение жизни в магической Британии, Рон Уизли вел свою маленькую войну — за детский смех, за хогвартские традиции, за уют в их гнездышке, в конце концов. Пока она дневала и ночевала в Министерстве, буквально карабкаясь по карьерной лестнице, он осваивал бытовые чары, корпел над трансфигурацией и нумерологией, подтягивал «гребучее» (земля профессору Снейпу пухом) зельеварение и читал магловскую литературу о предпринимательстве. Два вечера на неделе — на семью, навестить Джорджа и Молли с Артуром. Еще один — взрывные карты с Поттерами. В выходные — долгие утра в постели, пока не заест совесть и не заорет истошно из кухни Живоглот. Ромашки в тонкостенном пивном стакане на подоконнике — посреди декабря, в октябре — пестрые кленовые охапки под окном, в которые так приятно свалиться во время шуточной борьбы, июль — одуванчиковые пушинки в волосах и поцелуи в веснушчатый кончик носа, мартовские волшебные подснежники на прикроватном столике вместо будильника.

Гермиона судорожно потянула воздух носом, пытаясь не сорваться на новый приступ рыданий. У нее внутри было так много всего, так много чувств, которые она не смогла бы облечь в слова сейчас, даже если бы очень сильно захотела. Адская гремучая смесь из любви и разочарования. В себе, в нем, в их общей неспособности сохранить то, что имеют.

— Эй? Ты как?

Не стала отвечать, только легко мотнула головой, мол, не хочу говорить, и уткнулась в чужой свитер, пахнущий костром и смолой. Запахи теснили рой мыслей, вязка под пальцами позволяла не думать и просто следить кончиками пальцев узоры. Ирландская аранская коса — шедевр Молли последних лет.

— Ладно. Давай тогда просто посидим.

Иногда в Роне просыпалась эта эмпатия — откуда только бралась? В такие моменты Гермионе хотелось верить, что размолвки временны, несущественны, что все через это проходят. Она царапала ногтем стык двух «прядей» косы и думала: наступит ли момент, когда теплой руки вокруг ее плеча не хватит, чтобы злость утихла, а проблемы отошли на второй план? Найдутся ли слова, которые не смогут перекрыть ласковый поцелуй в лоб и горячий шоколад на балконе? И каково тогда будет сидеть одной на кухне: пропускать завтраки и забывать про ужины?

В черепную коробку как будто насыпали щебенки, а в глаза — песка. Плечи случайно дрогнули, и чужая ладонь скользнула в волосы, чтобы аккуратно помассировать затылок — как всегда, когда у Гермионы начиналась мигрень.

— Знаешь, я вроде такая умная, а веду себя иногда как последняя дура, — пробормотала в шерстяной ворот свитера.

— Дурак дурака видит издалека, — фыркнул над ухом Рон. — Я тоже мог бы не устраивать трагедию из ничего. А вышло что вышло: ты не выпила первую чашку кофе, я не позавтракал, зато утренняя почта как никогда вовремя.

— Надо было тебе сразу сказать, а я…

— А ты уже с головой в задаче. Как будто я тебя не знаю, Герм, ей-мерлин. Плохо, что опять отпусками не совпадем, но тут уж как…

— Как получится… Ты не поедешь со мной?

— Не раньше следующего месяца, у нас финишная прямая перед запуском летних вредилок. Но я хочу, правда, Герм.

— Австралийцы зовут прямо сейчас, пока у них низкий сезон и небольшая загрузка. Ты на самом деле не злишься, что я опять пропаду черт знает на сколько?

— Да… Нет… Не знаю. Ты все равно поедешь, я все равно останусь — к чему это выяснение сейчас? А если не поедешь, будешь жалеть об этом все время, пока не позовут в следующий раз.

— А если не получится? Не в смысле поехать, а там уже — что если у меня не получится, несмотря на все исследования?

— Значит, пробудешь, сколько надо. Не насовсем же ты уедешь, — Рон пытался бодриться, но Гермиона слышала страх в этом «насовсем». Страх опять остаться позади, опять оказаться ненужным, недостаточным — тогда, когда он бросил аврорскую карьеру ради дома.

— Нет, не насовсем.

Она наконец подняла голову, взглянула в родное лицо — в ярком свете голубые глаза казались прозрачными, как море, подбирающееся к мыскам кроссовок. Рон выдавил из себя улыбку и подмигнул.

— А если насовсем, то «Вредилкам» придется попотеть, чтобы расшириться.