Он, она и робот (гет)

Столица Сино Тау, древний прекрасный город Лир Гай Сино -"За грозой приходит солнце» — никогда не страдал от отсутствия людей на улицах. Сейчас же он просто кишел приезжими. Здесь собрался весь материк, горожане и сельские жители, рабочие и военные, журналисты и просто зеваки. Случай-то был беспрецедентный: в стране шел суд, и впервые за всю историю планеты на скамье подсудимых оказались лидеры целого государства: военные, политики, коммерсанты. И не только на скамье подсудимых — на виселицах!

Как это вообще могло произойти? Товарищи по камере объяснили Скорпиномо, что правители двух враждующих государств, его родной Тиксандании и Трианглета, перехитрили сами себя. В обе сверхдержавы были запущены лазутчики, финансируемые противоположной стороной, с целью вызвать в обществе дестабилизацию и государственный переворот. Дальше понятно — марионеточное правительство, подчиняющееся кукловодам из-за океана, практически полный контроль одного государства над планетой; и обе враждующие стороны надеялись стать этим государством… Лазутчики сумели договориться и подняли рабочих на борьбу одновременно. Все решилось в считанные часы. Конечно, правительство догадывалось об этой подковерной возне, меры были приняты, охрана усилена, космические корабли укомплектованы полностью роботизированным экипажем, но измена проникла даже в охрану Дворца президента, даже в Технический центр.

Ради справедливости стоит отметить, что революционная вакханалия, когда весь процесс над очередным обвиняемым занимал максимум полсолтана, а по истечении этого невероятно короткого времени приговоренный уже качался в петле, продлилась всего пару дней. Тому было несколько причин. Первая — виселиц банально не хватало. Хотя по всей столице звучали голоса: «Да что с ними, паскудами, возиться, расстрелять их на месте, и вся недолга!», победители восстания не могли отказаться от судебного заседания, пусть даже превращенного в фарс. В конце концов, им всем когда-нибудь предстояло оказаться на другом суде — на суде истории. Пусть потомки, живущие в счастливую Эру братства и дружбы, знают, что бывших правителей Сино Тау, этих тиранов и диктаторов, постигло справедливое возмездие! Что это было не банальное убийство!

Суд над президентом Апатуриано занял всего несколько тильтилей. Глава правительства Тиксанданов не успел и слова сказать в свое оправдание. Его никто и не спрашивал — пока несчастный президент старался перекричать вопли и улюлюканье публики и заявить, что он не признает власть мятежников и путчистов, ему быстро зачитали приговор, вытащили на площадь и казнили. Вместе с Апатуриано погибла его официально признанная жена, умница и красавица. Ум-то ее и погубил, говорят, оставаясь в тени мужа, прелестная Блаптикиана нашептывала ему важные политические решения — например, ограничить освещение в квартирах рабочих, ввести спецпайки ради скорейшей модернизации армии. конечно, разъяренные голодом и холодом жители этого простить не могли. Мятежники не тронули остальных женщин президента и детей из резерва, хоть на это у них порядочности хватило. Но что теперь ждало этих женщин и детей, равно как и всю планету…

И сам процесс, если его можно так назвать, и казнь Апатуриано видели остальные заключенные. Камеры и коридоры тюрьмы были снабжены локатовизаторами. Нет, конечно, они там стояли всегда, но раньше-то их включали изредка, в случае казни особо опасных преступников или там выступления президента на центральной площади… Теперь чертовы экраны были включены день и ночь. Если заключенные не наблюдали суд и казнь своих недавних товарищей, то видели площадь перед дворцом Правосудия, а на ней ликующие беснующиеся толпы… Интересно, они спать когда-нибудь ходили?

Говорили, да впрочем, это и видно было, люки в помосте, куда проваливались тела, были сужены специально, чтобы казненные бились о края. Мертвецов не сразу снимали с виселиц, и толпа развлекалась, забрасывая их камнями и грязью. В принципе, зрелище изуродованного трупа президента и его супруги, было первым зрелищем, которое увидел Скорпиномо, пока его тащили к тюрьме по площади Правосудия.

Так прошло первых три дня. За это время была уничтожен весь верхний эшелон власти — президент, кабинет министров, Национальное собрание Тиксандании, — и если бы мятежники не делали перерывов, по природной лени и безалаберности, вторая вертикаль власти была бы повешена вслед за первой.

Через три дня в столице приземлились аппараты эферийцев, соседей по звездной системе, этих полувоздушных созданий, тощих, с длиннющими ресницами. Почему рабочие синотов пригласили их, предложили дружбу, а теперь горячо приветствовали — да ясно, как белый день, на Сино Тау среди черни всегда ходили байки, как шикарно живут эти эферийцы даже в отсутствие условий, а главное, как долго они живут. Срок жизни рабочих всегда был короток, и те надеялись, что «дражайшие гости с Эфери Тау» передадут им чуть ли не секрет бессмертия. Ага, как же, держи карман шире! Неудивительно, что рабочие жили так неприлично мало, ведь и о здоровье своем они не заботились. Кто запрещал им заниматься спортом (ну ладно, в их тесных домах оборудования для гимнастики не было, но бегать-то по улице — можно?), заставлял жрать скверные продукты, колоться синтетической дрянью, шляться по сомнительным развлечениям? Правящие классы жили дольше еще и потому, что сами заботились о своем здоровье.

И все же именно эферийцы своим присутствием удлинили срок жизни прочим узникам, в том числе и самому Скорпиномо. Какая ирония судьбы — эферийцев он всегда ненавидел до печенок. И жизнь в заключении вряд ли можно было назвать жизнью. Люди напиханы в одноместные камеры по трое-четверо, охранники каждый час напоминают, что ждет их только смерть, отвратительную еду приносят раз в день, да может, и плюют туда по дороге — с них станется. Пить дают по кружке скверной затхлой воды раз в сутки, и хоть ты умирай потом от жажды, ничего не выпросишь, охранники не желают водить заключенных на оправку, только ухмыляются в ответ: ничего, до суда и виселицы доживешь, благородный господин.

С появлением эферийцев суд стремительный превратился хоть в какое-то подобие действительно законного суда. В зале кроме этой неорганизованной банды, называвшей себя комиссией, появились судьи, обвинители, защитники. Главный прокурор, торчавший на суде с самого начала, линии поведения не изменил — вставал и тараторил: «Во имя новой Эры братства и дружбы, ввиду ужасающих злодеяний обвиняемых, требую приговорить их к смертной казни». Адвокаты мямлили что-то и против наказания не возражали. Но эферийцы смотрели на всех этих псевдоюридических деятелей с уважением. У них вроде как суды изжили себя уже давно.

В камерах к тому же стало посвободнее, и содержание заключенных немного улучшилось — им позволяли спать и кормить начали трижды в день. Сутки на Сино Тау, хоть и были на четверть короче эферийских, тоже длились не так уж и мало. Тела президента и его супруги наконец-то похоронили — правда, как уверяли охранники, в выгребной яме.

Присутствие эферийцев на процессе попытался использовать генерал Мегасколико, прозванный за гулкий бас «Громовой трубой».

— Меня не имеют право судить! — гремел он. Голос генерала не пострадал от пребывания за решеткой, и даже члены судебной коллегии невольно пригибались, когда он начинал говорить. — Я присягал президенту! Я присягал Собранию!

— Вас судит народ! — выкрикнул в ответ обвинитель, который, по слухам, был глуховат и рокочущий голос генерала пришелся ему в самый раз. — Вас судят за ваши преступления. И представьтесь, подсудимый!

— Вы и так знаете, кто я, — отрезал Мегасколико. — Вы не имеете право меня судить, вы банда убийц и мародеров. Вы заинтересованная сторона! Вам важно уничтожить законную власть…

— Кто же имеет право вас судить? — удивился судья, ну, не судья, конечно, а вырядившийся в его мантию самозванец.

— Незаинтересованные лица!

— Вот, пожалуйста, присутствуют! — это заявил защитник, который по своему поведению мало чем отличался от обвинителя. — Вот! Наши высокие гости, наши братья с Эфери Тау… Они тоже пострадали от вас, их посланцы были вероломно расстреляны, и по вашему приказу, подсудимый!

— Не по моему! И, значит, они тоже заинтересованные лица!

Мегасколико вытащили охранники. Судья объявил, что из-за возмутительного поведения арестованного заседание продлится без него. Эферийцы изумленно переглядывались, но вслух не возражали. Их ненависть к верхушке синотской военщины была вполне объяснима.

В какой-то момент с экрана локатовизатора донесся женский голос:

— Простите, а нельзя ли передать мне список тех, кто отдал этот приказ и кто его исполнял? Кто имел к нему отношение?

— Мы зачитаем его, госпожа гостья! — с готовностью воскликнул адвокат. Несколько минут с экрана доносился его заунывный голос. Адвокат перечислял видных военных деятелей Тиксанданов, причастных к расстрелу эферийского корабля.

Имени Скорпиномо среди них не было, но он на всякий случай вслушивался — мало ли, припишут. Он в тот год как раз исследовал одну из ближайших к Ладо звезд. Их родная система находилась в центре огромного звездного скопления, потому соседних солнечных систем насчитывалось не меньше десятка. К по-настоящему далеким звездам синоты отправлялись редко, не больше одной экспедиции в год. Из-за релятивистского замедления времени космонавты не старели, зато на родине проходили десятки лет. Мало кто с радостью на такое согласится.

А эферийцам дальние звезды и вовсе были закрыты! Им понадобилось несколько суток, чтобы добраться с Эо на Сино Тау, и это планеты еще находились в противостоянии! С их умирающей планетки они бы летели пару месяцев, не меньше. Конечно, они точили зубы на синотские корабли и мечтали узнать тайну околосветовой скорости.

Только вот с этим они просчитались, и они, и быдло, захватившее власть. Когда Горено сообщил, что с ним связался Технический центр №1, он говорил неправду. Не по умыслу, конечно, — роботы не умеют лгать, — это его неправильно информировали. Вызывал всех роботов Запасной центр, а главного больше не существовало, он был взорван при попытке захвата, а вместе с ним погиб и Высший инженерный состав.

В тайну околосветовых скоростей были полностью посвящены именно эти люди. Простым механикам или корабельным инженерам никто бы не доверил столь важные сведения. Хотя бы потому, что иногда космолеты синотов посещали Умирающую звезду, и члены экипажа, случалось, сбегали, рассчитывая жить припеваючи. А эферийцы, вместо того, чтобы вернуть этих ренегатов обратно, делали скорбные лица и трагическими голосами сообщали, что не могут отказать несчастным в убежище.

После этого они еще на какое-то доброе отношение рассчитывали! Нагло начали колонизировать Эо Тау, аргументировав: «Нам нужнее». И так же нагло требовали открыть им принцип работы сверхскоростных двигателей. А теперь явились, словно стервятники, полюбоваться на казни аристократов… и, конечно, за тайной синотов, которую больше некому было раскрыть.

Хотя на самом деле принцип работы двигателя знали и командиры кораблей. Едва подростка забирали из резерва и определяли на обучение в Высшую школу космонавтики, в его подсознание на гипносеансе закладывались необходимые сведения. Но будущий завоеватель космоса тут же забывал эти знания и мог вспомнить их только в момент величайшего душевного потрясения. К великому разочарованию захватившей власть черни, этим потрясением не являлись ни арест, ни суд, ни избиения… Может, кто из командиров и рад был бы купить себе жизнь, рассказав принцип работы двигателя, но рассказывать было нечего.

У эферийцев оставалась надежда на государство Трианглет. Там, на соседнем материке, говорят, и переворот состоялся практически бескровно, и инженеры уцелели. Именно поэтому Трианглет не спешил звать к себе гостей и предпочел дружить на расстоянии. Хорошо хоть от растерзанной Тиксандании трианглетцы тоже пока держались подальше.

Хорошо для кого? Аристократия погибала каждый день, плебс торжествовал, заводы, надо полагать, стояли, — и это после того, как бездельники рабочие объявили эпоху мирного труда, — ну да, ну да. Впрочем, какая разница, если нормальных людей в Тиксандании скоро всех истребят…

С прибытием эферийцев убийства торри прикрыли фиговым листком правосудия. У гостей с Умирающей звезды вздергивались брови при виде бьющихся в агонии тел — и веревки на виселицах удлинили, а люки расширили. Теперь казненные хотя бы погибали быстро, падение с эшафота разом ломало им позвоночники. Эферийцы спрашивали, не слишком ли много смертных приговоров — и арестованных стали приговаривать к каторжным работам. Несмотря на высокую автоматизацию, на Сино Тау оставались и шахты, и урановые рудники. И неизвестно было, не настанет ли для приговоренных к каторге тот день, когда они позавидуют мертвым.

Вынесение приговоров было той ещё рулеткой. Например, заместитель начальника полиции и член Национального собрания Кулекидано, прозванный Кровососом, отделался каторгой. А ведь прозвище свое он заработал не зря, он протолкнул жёсткие экономические реформы, он участвовал в жестоком подавлении нескольких мятежей — да так усердствовал, что некоторые соратники ему и руки подавать не хотели. А эферийцы на суде помахали ресницами, спросили своими умирающими голосами: а не слишком ли много смертных приговоров, дорогие братья с Сино Тау? — и Кровосос отправился добывать уголь на шахту.

Зато Антофило, меценат и видный общественный деятель, либерал и пацифист, был повешен. Дело шло к вечеру, гости с Эфери Тау устали, смертных приговоров с утра было вынесено мало, и казнью несчастного мецената разбавили слишком непродуктивный день в работе суда. Вся вина Антофило заключалась в том, что он был членом Национального собрания, и то не постоянным, а сессионным, и заседал в нем в тот злополучный день расстрела эферийской ракеты. Может, даже наверняка, он голосовал против, но кто бы стал его слушать?

Скорпиномо готовился к смерти. Нет, он не чувствовал себя спокойным, он не перестал бояться, да и кто бы на его месте не боялся? Он просто запретил себе надеяться и пытался настроиться на одно — не показывать страха. Минуты слабости бывают у всех, уговаривал он себя, когда при том позорном воспоминании о землетрясении на Эо Тау внутри все заходилось от стыда. Главное, на суде держаться достойно. А смерть это просто мгновение. Он крупный мужчина и при падении с эшафота наверняка сразу свернёт себе шею.

Некоторые молились. Рабочие, простонародье верили в солнечного бога Ладо, среди аристократов-торри некогда был распространен культ Великой матери. Она якобы была хозяйкой огромного древнего единого континента, впоследствии распавшегося на Тиксанданию и Трианглет. Тогда разорвалось и Сердце Великой матери, и капли крови ее упали в море и обернулись янтарем, проникли глубоко в землю — и стали ценными рудами. Тех, кого любит Великая мать, она щедро награждает!

Теперь некоторые помешавшиеся узники громко твердили слова молитв, призывая Великую мать. Скорпиномо лишь усмехался. Существуй она на самом деле, она бы просто такого не допустила…

Его очередь пришла на седьмой день. Ближе к вечеру у его камеры появилась охрана, несколько грубых, заросших, усталых людей.

— Эй, — буркнул человек в форме старшего охранника, подойдя к решетке. — Вы, что ль, командиры звездолетов?

Отвечать ему никто не стал. Арестанты и сами были измучены ожиданием, потому только посмотрели на него по возможности с превосходством.

Охранник не оценил силу презрения торри.

— Ну так и на выход, — скомандовал он. — Выходи по одному, пристегивать вас будем.

— А ужин? — спросил кто-то из младшей охраны. Ему ответили с хохотком:

— Проголодаться не успеют!

Приговоренных к каторге иногда временно возвращали в камеру. Осужденных на смерть и сейчас, с прилетом эферийцев, вешали немедленно. Их, всю партию, наверняка приговорить должны были к смерти. Сегодня план по каторжным работам был выполнен, и заключённые прекрасно об этом знали. Локатовизатор орал над камерой весь день.

Подземный коридор, соединявший тюрьму со зданием Дворца, был длинен, но прошли они его так быстро! Так же быстро остались позади лестницы, широкий ход в зал заседаний. Надо было успеть смотреть по сторонам, дышать этим сухим застоявшимся воздухом, запоминать, чувствовать…он не успевал ничего. Просто так, без пользы и смысла, убегали последние минуты жизни.

Их усадили на скамью, всех, кроме Скорпиномо, старший охранник наставил на него автомат и заявил:

— С этого, рыжего, велено начинать.

Его даже не проводили за трибуну, за которой допрашивали предыдущих обвиняемых, он так и стоял у скамьи подсудимых, где сидели прочие командиры. С ними решили расправиться оптом и быстро. От этой мысли он почему-то окончательно успокоился, сердце билось нормально и зубы стучать перестали, только руки оставались ледяными.

— Ваше имя и звание, подсудимый, — зевнул со своего места судья. И Скорпиномо почти совсем хладнокровно ответил так, как отвечали его предшественники:

— Мое имя и воинское звание и так вам известны.

— Неуважение к суду, — констатировал прокурор. — Вот что, майор космической службы Скорпиномо, вы понимаете, что являетесь военным преступником, развязавшим множество конфликтов, расхищавшим народные средства… э-э-э… и, короче, вы военный преступник, виновный в бесчисленных страданиях народа Сино Тау. Признаете вы это?

— Не признаю. Я действовал согласно присяге и по приказу моего командования.

— Вы все так говорите, — отмахнулся прокурор. Он явно мечтал быстрее закончить процесс. — Это не избавляет вас от ответственности.

— А вы никогда не подчинялись приказам руководства? — холодно и четко спросил Скорпиномо. Ему вдруг тоже страшно захотелось быстрее покончить с этим фарсом.

— Я был вынужден, — обиделся прокурор. Защитник, окончательно забыв свою роль, быстро заговорил, угрожающе размахивая руками:

— Такие, как вы, всегда оправдываются приказами! А вы захватили все богатства Сино Тау, вы ограбили людей, вы жили в роскоши, а простой народ голодал, питался сухим хлебом…

— А вы бы на моем месте не жили? — ехидно спросил Скорпиномо. — Вы бы сидели в углу и грызли корку, если бы родились торри, а не куском дерьма, каким вы и родились?

— Неуважение к суду! — закричал прокурор. — Все согласны со мной, что из-за безобразного поведения подсудимого заседание можно закончить? Учитывая полное отсутствие раскаяния, я требую у суда приговорить его к смертной казни!

Защитник скромно промолчал. Судья поднял руку, готовясь стукнуть по столу молоточком:

— Подсудимый Скорпиномо! Ввиду тяжести ваших преступлений Народный суд Тиксандании приговаривает вас…

— Простите!

Это слово было произнесено негромким мелодичным голосом, но на возглас обернулись все. На предназначенном для зрителей балкончике поднялась с места молодая эферийка. Ее огромные глаза казались очень темными на бледном лице.

— Простите, — повторила она, слегка волнуясь. — Я все эти дни читала ваши законы… по одному древнему обычаю, который де-юре не отменён до сих пор, если женщина потребует себе в мужья человека, приговоренного к виселице, ей не отказывают…

— Да неужто вы хотите замуж за этого негодяя? — ахнул судья. Эферийка залилась румянцем:

— Нет, что вы, конечно же, нет! Я сейчас объясню. Я сейчас начинаю работу на исследовательской станции на Эо Тау… Она находится в неприступном месте, в огромном каньоне на южном материке. Там совершенно особые условия, постоянно высокое давление, уникальная фауна, там мы планируем сохранить заповедник для хищных ящеров, поэтому оттуда невозможно сбежать. Но важно знать, как эти условия влияют на здоровье человека, а, поскольку у нас договор о дружбе с вашим замечательным народом… Мы будем обживать Эо Тау вместе, и важно получить результат, провести опыты на человеке с Сино Тау!

— Вам он нужен в качестве подопытного? — догадался прокурор. — Но разве вы не хотите взять для исследований добровольца? Поверьте, наши люди отважны и готовы к лишениям! Вам стоит лишь попросить!

Та эферийка, сообразил Скорпиномо. Та гордячка, нахальная девка с Эо Тау, что пугала его землетрясением! Флёр…да, точно, Флёр! И список виновных в расстреле корабля с парламентерами просила тоже она! Так она теперь хочет отомстить, какие такие она собирается проводить опыты?

— Да пошла ты! — его крик потонул в общем гуле голосов. Большинству уже надоели виселицы, мятежники ничего не имели против того, чтобы отдать одного из из ненавистных торри на прозекторской стол.

— А что? Забирайте!

— Они сколько над нами издевались, теперь их самих на опыты!

— В лучшем виде упакуем!

— На куски его порежьте там, госпожа!

— Всю кровь из него выкачайте!

Судья милостиво кивнул головой и припечатал по столу молотком, стук особо никто не услышал, все орали кто во что горазд.

— Да как же! — закричал Скорпиномо, оборачиваясь. Он успел еще увидеть, как со скамьи подсудимых вскочил Десперо — верный товарищ, такой же командир звездолета:

— Не падай духом, дружище!

— Хорош болтать! — рявкнул охранник, отталкивая Десперо. Второй страж порядка замахнулся прикладом, с размаху обрушив его на голову Скорпиномо.

И наступила тьма.

Это была тьма абсолютная, на сон непохожая, скорее, на смерть, — без сновидений, без кошмаров, без грез, без ощущений. Но и она отступала. Первым вернулось чувство тела. Он не видел еще ничего вокруг, но чувствовал, что лежит в горизонтальном положении. Затем в бесконечной вышине вспыхнул свет, откуда-то доносился далекий певучий голос. Он лежал, вытянувшись, на древнем едином материке, и над ним склонилась Великая мать. Ветер перебирал ее волосы, сверху светило яркое Ладо. Великая мать пела, повторяя одно и то же слово.

Он зажмурился от бивших в глаза лучей. Вместо пения Великой матери над головой прозвучало:

— Проснитесь! Проснитесь, ну?

Скорпиномо открыл глаза. Великая мать превратилась в эферийку Флёр, которая смотрела на него с веселым презрением. Над ее головой светила обычная лампа.

Скорпиномо попытался встать и не смог. Тело отказывалось повиноваться. С трудом ему удалось подняться на локтях и оглядеться. Он лежал посреди светлой и просторной шестигранной комнаты в чем-то, подозрительно похожем на гроб.

— Ну что вы так глазами хлопаете? Это обычная анабиозная ванна. Конечно, вам на ваших скоростных кораблях она без надобности, а нам приходится! Путь между планетами, когда они не в противостоянии, иногда занимает несколько лет. Сейчас вы почувствуете себя лучше.

Она стояла, подбоченясь, в своем облегающем желтом комбинезоне, умопомрачительно тоненькая, и в то же время там, где надо, вполне себе кругленькая, — да, похоже ему уже стало лучше, если он обращает внимание на такие вещи. Все ещё с трудом ворочая языком, он спросил:

— Почему?

— Почему я вытащила вас? — Флер склонила голову, будто только сейчас задумалась над этим вопросом. — Знаете, ваш народ… Ваши соотечественники как-то очень уж скоры и лихи на расправу. Мы не должны вмешиваться в ваши внутренние дела, но с вами мы все же знакомы, если это так можно назвать, и поэтому, при всей личной неприязни… Это ужасно, вам же там и слова сказать не дали.

— Этого следовало ожидать от быдла, — Скорпиномо, наконец, удалось сесть. Теперь он понял, почему Флёр не подходит близко и слова ее звучат чуть искаженно. Между ними была невидимая преграда силового поля, наличие которого по еле заметному потрескиванию воздуха может уловить лишь физик. — Они… обрадовались возможности…что у вас тут за проклятая лаборатория?

Она запрокинута голову и рассмеялась. Хоть она и была врагом, Скорпиномо не мог не заметить неземного эферийского обаяния, сквозившего во всех ее движениях, в улыбке, в жестах. Она все делала необыкновенно легко и естественно, и смотреть на нее можно было бесконечно, как на огонь или воду.

Стоп. Она — враг. И она пожалеет, что оставила его в живых.

Флёр меж тем закончила смеяться.

— Да что вы думаете, у нас тут вивисекция? — весело спросила она. — Успокойтесь, обычная лабаротория, хоть и уединенная. И да, вокруг действительно каньон, а в нем действительно хищные динозавры. Так что пытаться сбежать не советую, если, конечно, вы все ещё хотите жить. Здесь действительно есть и устойчивый антициклон, и магнитная аномалия, кровь на анализы я у вас брать буду, но не всю. Не бойтесь.

Скорпиномо встал. Ноги подкосились в первый миг, но он удержался.

— А вы не боитесь? — спросил он глухим от ненависти голосом. — Не боитесь, красотка, что я вам шею как цыпленку сверну, когда вы уберете эту перегородку? И гори потом все огнем.

Флёр все так же с улыбкой покачала головой.

— Нет, — сказала она.- Не такой вы человек, Скорпиномо, чтобы отомстить, и хоть трава не расти. Вы слишком хотите жить. Странное качество для космонавта, да и ладно, это ваше дело. Но мы тут не одни, у меня есть надёжный телохранитель.

Она взялась рукой за кулон на шее, то есть, конечно, это было не украшение, а пульт, как он сразу не догадался. Послышались размеренные шаги. В открывшуюся дверь вошёл высокий широкоплечий человек. Черты его лица были правильны, но бесцветны и невыразительны.

Таким же тусклым, как и его внешность, голосом, он спросил:

— Вы звали меня, хозяйка Флёр?

Скорпиномо чуть не сел обратно в анабиозную ванну.

— Горено!

— Да, хозяин Скорпиномо, — бесстрастно подтвердил робот. Впрочем, он по-другому и не умел.

— Робототехника у вас развита прекрасно, — заметила Флёр. — Думаю, вы в курсе скорости реакции Горено. Он не даст вам даже прикоснуться ко мне, а если вы каким-то образом все же выполните свою угрозу, он свернёт шею вам.

— Да не говорите чушь! — возмутился Скорпиномо. — Ни один робот не может причинить вред ни одному торри! Это первый закон роботехники!

— Был, — спокойно пояснила Флёр. — Настоящий закон должен говорить не о торри, а вообще о человеке. Но ваши программисты поработали с Горено и объяснили ему, что у вас произошла революция и классы поменялись местами. Теперь жизнь торри менее важна чем жизни остальных людей. От раболепия пока что Горено полностью не избавили, но хоть Великим вас больше не называет. Когда мы вернёмся на Сино Тау, с ним ещё поработают. А пока что уже вам нужно приучаться работать, а не жить за чужой счет. Когда обстановка у вас на родине немного уляжется, вернётесь домой. Горено, друг, проводи своего бывшего господина в душевую, а потом обедать и разъясни ему здешние порядки. Я на метеорологическую площадку.

Она вышла, одновременно прекратилось потрескивание воздуха, значит, силовое поле она тоже убрала. Скорпиномо в упор посмотрел на своего бывшего верного раба. Верного, вернейшего… пока работал Главный Технический центр.

— Ну и? Какие твои обязанности тут, Горено?

— Во всем подчиняться хозяйке Флёр, хозяин Скорпиномо, — ответил робот. — Выполнять работы на станции, которые не могут выполнить люди. Защищать от вас хозяйку Флёр.

— И ты действительно свернёшь мне шею, если?..

— Мне бы не хотелось этого, хозяин. Поэтому лучше не проверяйте.

Раньше в его лексиконе не было таких слов, робот знал только повиновение своим господам и выполнение любых, даже самых жестоких приказов по отношению к низшим классам. А теперь «мне бы этого не хотелось», скажите, пожалуйста!

— Предатель! — Скорпиномо ткнул пальцем в грудь Горено. Легче на душе от выплеснутой эмоции не стало. Эх, почему он не программист.

— Да, хозяин, — согласился робот. — А теперь следуйте за мной.

Скорпиномо с отвращением застегнул желтый комбинезон — обычную походную одежду эферийцев. Эти полудохлые существа с дряхлой планеты, как дети, любили яркие цвета. В детство, небось, всей цивилизацией впали. Эта мысль его развеселила, потом он посмотрел на себя в зеркало и веселиться перестал. Что за чертовщина! Он провел рукой по щеке — нет, не показалось…

— Гор-рено!

— Что вам нужно, хозяин Скорпиномо? — в зеркале за его спиной отразился робот.

— Где эта проклятая девка?

— Если вы имеете в виду хозяйку Флёр, то она сейчас находится в центральной лаборатории.

— Какая она, к чертовой матери, хозяйка! Ну ладно, где эта их лаборатория?

— Следуйте за мной, хозяин, — невозмутимо ответил робот.

Длинный коридор разделялся на отсеки, каждый заканчивался дверью, как и на родине синота. Только последняя на их пути дверь открылась не вбок, а поднялась вверх. За ней оказалась та самая лаборатория, ослепительно белая, с незнакомыми приборами на столах вдоль стен. Флер сидела у центрального стола, изучая что-то в микроскоп.

— Ну как, уже освоились? — спросила она, не оборачиваясь. Скорпиномо быстрым шагом пересек лабораторию и уже хотел грохнуть кулаком по столу, но на его пути встал Горено.

— Хозяин, — сказал он почти ласково. — Мой долг защищать от вас хозяйку Флер.

— Да чтоб тебя, — взревел Скорпиномо. — Слушайте, как вас там! Вот это — что такое?

Флер, наконец, оторвалась от микроскопа и с интересом посмотрела на Скорпиномо.

— Где?

— Вы издеваетесь? Да вот же, вот! — Скорпиномо негодующе хлопнул себя по физиономии. Флёр посмотрела еще более заинтересованно, чуть прищурив глаза. Теперь их блеска совсем не было видно за пушистыми ресницами.

— Это? Вы знаете, я, конечно, не уверена, но кажется, это щеки.

— Да вы что, издеваетесь? Бакенбарды мои где?

— А я-то думаю, что вы орете, как диноцефал в брачный период. Смылись.

— Как — смылись? — оторопел Скорпиномо.

— Обыкновенно, — Флёр снова повернулась к микроскопу. — Мыло у нас на Эфери Тау с депиляционным эффектом. Волосы бороды отличаются по срезу от волос на голове, мыло распознает их и растворяет, заодно угнетая волосяные луковицы. Если вам так нужно, когда нам привезут новые средства гигиены, я попрошу обычное мыло. Со временем, года через два, луковицы восстановятся.

— Это через какое же время? Через два года, да еще наверняка ваших? — возмутился Скорпиномо. — Сделали из меня урода…

Флёр опять посмотрела на него сквозь ресницы:

— Да вы и были-то… Кстати, именно сейчас вы на себя наговариваете.

— Ага, — зло сказал Скорпиномо. — Вы, эферийцы, ходите с лицами гладкими, как задницы, да еще и других хотите такими же сделать.

— Хорошо, — кротко согласилась Флёр. — Вам виднее, с чем сравнивать собственное лицо. Да, раз уж вы сюда зашли, дайте руку. Мне нужно взять у вас кровь на анализ.

— Обойдетесь, — зло буркнул Скорпиномо. Флёр вздохнула:

— Горено! Пожалуйста, зафиксируй руку своего бывшего господина в нужном положении.

Скорпиномо дернулся, но проще было остановить кран автопогрузчика, чем Горено. Через секунду синот сидел в медицинском кресле, а Горено аккуратно, но твердо прижал его руку к столу ладонью вверх.

— Зачем вам это? — спросил Скорпиномо, глядя, как тонкая до невидимости игла проникает в его вену. Флёр, не поднимая головы, слегка пожала плечами:

— Вы майор космической службы и задаете такие глупые вопросы? Зачем вообще берут кровь на анализ? Я же говорила, здесь действительно устойчивая аномалия, высокое давление, местность ниже уровня моря. Вам привыкнуть легче, мне труднее, впрочем, я уже освоилась… Вот и все.

— Так уж вам нужна была моя кровь, — проворчал Скорпиномо.

— Да не так уж. Хватило бы моей, в принципе. Она у нас одинаковая, группы и резус разные, конечно, а так те же клетки, те же пигменты, разве что лейкоциты немного различаются. В конце концов, мы две ветви одного и того же человечества.

— Да что вы такое говорите! — возмутился Скорпиномо. — Хоть поглядеть на нас, мы разные.

— Вы и с каким-нибудь жителем экватора или полюсов на своей планете разные, но все равно принадлежите к одному биологическому виду. Огорчу вас, мы с вами тоже. Всем известно, что предки синотов покинули Эфери Тау в Эру великих смут, что предшествовала революции и общественному переустройству, а потом это новое человечество не захотело возвращаться.

— Это ваши выдумки. У нас такого не говорят.

— Понятно, что не говорят, — слегка пожала плечами Флёр, поместив пробирку с кровью в отверстие на стенде. — Ваши предки скатились к первобытно-общинному строю, их было слишком мало, чтобы удержать цивилизацию. Вот и история переселения не сохранилась, а вы отстали от нас в общественном устройстве.

— Да, — ехидно сказал Скорпиномо. — А уж как мы от вас отстали в плане световых скоростей!

— Впрочем, — продолжала Флер, не подав вида, что хоть сколько-нибудь отреагировала на его выпад, — есть ещё теория, что жизнь во Вселенной распространила древняя цивилизация Странников, которые на своих кораблях разнесли зародыши живых существ по всей нашей галактике. Потому и те планеты, что вы, синоты, видели у ближайших звёзд, были похожи на наши, и у тамошних разумных существ одна голова и четыре конечности.

— Чушь, — уверенно сказал Скорпиномо. — Это просто эволюция. Разумное существо обязательно имеет две руки, две ноги, два глаза, и так далее.

В принципе, все равно, что она говорит. Не будет он ей возражать. Пусть болтает. Так даже лучше, постепенно она привыкнет к нему, перестанет остерегаться. А потом можно будет вновь перетянуть Горено на свою сторону, и тогда… Впрочем, что «тогда», он пока не решил.

— Группа крови у вас первая, — продолжала Флер. — У нас — четвертая.

— У вас лично?

— Нет, у всех эферийцев.

— Вы легко выдаете секреты, — заметил Скорпиномо.

— Что же в этом секретного? Разве что моя кровь не подойдет вам для переливания.

— А правду говорят, что вы живете необыкновенно долго?

— Ну как необыкновенно? — она нажала на кнопку и стенд с пробиркой въехал в стену. — Я старше вас, и, если не случится чего-то непредвиденного, проживу еще около трехсот ваших лет.

— Ничего себе!

— А вот правду ли говорят, — теперь ее ресницы поднялись высоко, она смотрела на него строго, не отводя глаз, — что у вас жизнь рабочего много короче жизни представителей правящих классов? Вот вы сколько проживете?

— Я? Ну, если ваши друзья-рабочие не постараются, еще лет сто, может, немного дольше. Сто тридцать — сто сорок лет, таков срок для аристократии.

— А рабочие? — она так и смотрела немигающим взглядом.

— Ну… э… меньше. Лет пятьдесят-шестьдесят.

— Знаете, Скорпиномо, я врач. И смотрела статистику. Средний срок ужасающе мал, был, я надеюсь — был. Меньше пятидесяти лет, почти сорок.

— Так это понятно. Рабочие живут, как скоты. Умирали от пьянства… от несчастных случаев.

— От болезней, от скученности, — строго добавила Флёр. — Женщины от родов.

— Ну и? — под ее немигающим взглядом ему стало немного неуютно, будто он и впрямь был в чем-то виноват. Чтобы не показывать этого, Скорпиномо развалился в кресле как можно вальяжней.

— И после этого вы удивляетесь, что терпению людей настал конец?

— Я удивляюсь, что вы меня в этом обвиняете. Никакого отношения к этому я не имею.

— Вы относились к правящим классам, поэтому отношение имеете. Вы-то жили неплохо. Сколько средств уходило на ваши космические программы? Знаете, сколько больниц можно было построить взамен?

— Кому? — взъярился Скорпиномо и от возмущения сел ровно. — Этим недочеловекам? По-моему, даже вы слегка ошалели от того, что они вытворяли!

Флёр опустила глаза.

— Да, это страшно. Но если учесть условия, в которых они жили… За любую попытку мятежа полагалось тюремное заключение, соизмеримое со сроком жизни, или каторжные работы, а то и казнь. Это же не победившие рабочие построили эти виселицы.

— А что же им за попытку мятежа? Медаль?

— Поговорить и выслушать. Выполнить требования, хотя бы частично. Если бы так и было сделано, не случилось бы… того, что случилось. У вас был просто чудовищный разрыв между бытом правящих классов и народом. Эти ваши дворцы, скоростные дороги, летающие машины, фотонные ракеты, роботы, — и бараки, продукты по карточкам, древние больнички с примитивными лекарствами, люди на тяжёлых, опасных работах постоянно калечатся, болеют… Почему вы не использовали роботов в шахтах?

— Роботы дорогое удовольствие, — пожал плечами Скорпиномо. — Это все равно, что забивать гвозди микроскопом. В шахтах справляются люди, зачем направлять туда дорогостоящих роботов?

— Чтобы сберечь человеческую жизнь? — холодно спросила Флёр. — Или она, по-вашему, ничего не стоит?

Он не ответил, только сжал кулаки, мысленно напомнив себе, что обещал не спорить. Не нужно ее раздражать, лучше усыпить бдительность, пусть она перестанет видеть в нем врага и угрозу. И тогда…тогда…

Флёр хотела сказать что-то ещё, но тут послышался отдаленный шум, напоминающий рев урагана. Слегка дрогнули стены и пол под ногами, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы ощутить дискомфорт. Скорпиномо глянул на белый непрозрачный потолок, будто за ним можно было увидеть причину происходящего.

— Землетрясение? Гроза?

— Нет. Я же вам говорила, тут устойчивый антициклон и глубокое ущелье. Будь тут землетрясения, мы бы не ставили базу. Это кое-что интереснее. Пойдёмте в оранжерею, вы увидите местную знаменитость.

В чем эферийцы, бесспорно, преуспели — так это в выращивании цветов. Причудливые и простые, яркие и скромные, все они дивно благоухали и притягивали взгляд. У Скорпиномо мелькнула мысль, что на умирающей планете в подземных убежищах такое выращивать непрактично. Но здесь-то цветам было раздолье! Они тянулись к прозрачной крыше в уверенности, что настанет день, и их выпустят на волю, переселят в почву, согретую настоящими солнечными лучами.

За стеклом же подстерегали заросли. Видимо, только недавно наступило утро — ажурные края папоротников и свисающие ветви деревьев кутались в туман, словно в тонкую кисею. Перелетали между ними крошечные тени бабочек или мелких пташек.

И снова повторился звук. Он шел сверху, может быть, с самого края каньона. Он начался негромким, набирающим силу рычанием, будто ветер перекатывал камушки над обрывом. Он прогудел медью гигантских труб и обрушился ураганным ревом. Тени перестали мелькать, папоротники сложили свои узорные листья. Дрогнул пол в оранжерее. Розовая трава за стеклом прижалась к земле. И снова содрогнулся мир. И ещё. И ещё.

Через прозрачную стену Скорпиномо завороженно наблюдал, как сверху, словно огромный поршень могучей машины, опустилась нога — не нога, ствол гигантского дерева, колонна, поднимающая крышу! Только морщинистая чешуйчатая кожа напоминала о том, что это — плоть живого существа.

Исполин сделал шаг. Его вторая нога опустилась, переступив через дерево, растоптав и смяв высокий кустарник. Его хвост, покрытый жёсткими щитками, скользнул по стеклу с противным скрежещущим звуком. Его брюхо нависало тоннами могучей плоти, а голова и вовсе терялась в вышине.

Задев хвостом инородный предмет, чудовище приостановилось. Застыли ноги-колонны, когти на длинных пальцах, словно сабли, вонзились в розовую траву. На чешуе блестели капли воды. Огромное брюхо дышало — наливалось и опадало, словно кто-то покачивал на весу брезентовый мешок. Не услышав и не заметив ничего подозрительного, исполин рыкнул — с деревьев посыпались пурпурные листья, — и углубился в лес. Хвост прошуршал вдоль окна, папоротники перестали колыхаться, а издали еще слышалась мерная поступь.

— Стекло прочное? — спросил Скорпиномо шепотом, будто чудовище могло его услышать. Флёр кивнула:

— Конечно, неужели вы думаете, что мы можем оказаться беспечны? Оно такое же, как в иллюминаторах кораблей. Ну, а как вам наш друг? Это тирекс, тираннозавр. Один из последних здесь. Мы зовём его Мрак. За темную чешую. Прочих опасных животных уже ликвидировали, в каньоне останется заповедник. Потом оранжерею переоборудуют под смотровую площадку.

— Ликвидировали? — переспросил Скорпиномо. Слух зацепился именно за это слово. Ликвидировали, ликвидировали… Уничтожили. Опасных хищников, чтобы самим жить на приволье на чужой планете. Так на Сино Тау ликвидировали правящую верхушку! Они со стариной Мраком чем-то похожи — оба выжили чудом, оба на положении то ли пленников, то ли животных из зверинца. Ничего… Прутья клетки иной раз тоже ломаются. Охотник становится добычей, а потом вновь превращается в охотника, так бывает!

Флер не заметила перемены в его настроении.

— За ним нужно будет наблюдать, за ним и ещё несколькими не такими крупными хищниками. Я врач, у меня полно исследовательской работы, так что это будет ваша обязанность.

— Что? — обиделся Скорпиномо. — Моя обязанность будет наблюдать за этими жабами-переростками?

— Вас больше устраивает висеть на этой вашей ужасной площади перед зданием суда? Чего же сразу не сказали?

— А мне дали сказать?

Флёр кивнула:

— Не дали, вы правы. Ну, знаете, более серьезная работа есть в основном лагере, в Большом городе.

Скорпиномо передёрнуло. Это что же, его хотят привлечь на строительство поселений для этих чахлых эферийцев?

— Но не все готовы принять вас там, например, мой отец, руководитель экспедиции, был категорически против. А за хищниками все равно должен кто-то наблюдать. Мы должны знать, достаточно ли для заповедника естественного ограждения, или необходимы дополнительные меры. Вряд ли это вам не по силам, так что вам не нравится?

— Я командир космического корабля первого ранга, если вы вообще понимаете, о чем речь. Хотя, благодаря этому быдлу, и понятия такого больше не будет.

— А что же такого невероятного в том, что вы командир? Кто-то, значит, и в шахтах не поломается, а вы созданы, чтобы командовать?

Скорпиномо не нашелся, как бы ответить ей язвительно и колко. Аргумент: «Я — торри» на нее просто не действовал.

Флер, видимо, поняла, что беседа ушла в тупик. Она улыбнулась и сказала уже мягче:

— Я понимаю, вы учились долгие годы, и это не ваша вина, что ваше правительство выделяло средства на военные и космические программы, а не улучшение жизни простого народа. И не ваша вина, что практической пользы простым людям это не приносило. Но сейчас это всё отодвигается.

— Скажите лучше, возможностей больше нет, — хмыкнул он. — Что, Трианглет напрасно бахвалился про сохраненные технологии?

— Я не знаю. Они не допустили наших наблюдателей, — голос у Флёр чуть дрогнул.

— Будто вы нуждались очень в их приглашении. У нас торчали чуть не с первого дня, — все больше закипая, проворчал Скорпиномо. Благоразумная мысль не перечить эферийке и усыпить ее бдительность была забыта.

— Нас пригласил ваш народ, — терпеливо напомнила Флёр.

— А вы и рады были, примчались, как стервятники. Позлорадствовать хотели? Или так сильно точили зубы на наши корабли?

— Позлорадствовать… неправда. Вы не понимаете, нам незнакомо это чувство!

— А зачем же тогда вы на этом нелепом судилище торчали?

— Но мы же не выносили приговоры! Мы присутствовали только как наблюдатели.

— И как, интересно было наблюдать? Рады были, что уничтожается верхушка… все люди, которые хоть чего-то стоят! — он сделал к ней несколько шагов, и Горено тотчас преградил ему путь:

— Хозяин, мой долг…

— Все хорошо, Горено, — прервала его побледневшая Флер. — Мы просто беседуем.

— А там просто наблюдали! — передразнил Скорпиномо.

— Это ваши внутренние дела.

— А до этого вы так переживали за наш страдающий народ, так переживали! И тоже просто наблюдали. Дохлые лицемеры, вот вы кто.

— Это тоже были ваши внутренние дела!

— Да просто кишка была тонка — вмешаться! Перебежчиков-то вы себе оставляли!

— Это делалось из гуманных соображений! Как бы мы вам их выдали, что бы вы с ними сделали? От хорошей жизни люди не бегут!

— Техники как раз жили неплохо, — возразил Скорпиномо. — Знания их нужны были, да? Только вот такая штука получилась, что у среднего состава именно этих знаний нет. А вы хотели, чтобы не вам, так и никому? Потому и притащились полюбоваться на суд и казнь? Рады были, что этот так называемый народ вместо вас таскает каштаны из огня?

Флер побледнела ещё больше.

— Вы неправы, — очень четко и холодно сказала она. — Хотя нет, правы кое в чем. Да, нам и лично мне был важен справедливый суд над виновными в расстреле нашего корабля. Видите ли…там был мой муж. Поэтому я и спрашивала список причастных к гибели парламентеров. Если бы там было ваше имя… — она не договорила.

— Ясно, — буркнул Скорпиномо. — Значит, у вас счёты. А вы не подумали, что этот список ничего особо и не значит?

— Что? — ее брови сошлись в нитку на переносице. — Может быть, вы хотите сказать, что вы причастны?

Скорпиномо снова стало неуютно под этим взглядом. Рядом с Флер мрачным символом новой силы возвышался Горено — уж одного-то человека робот может убить просто руками, если ему прикажут. Он встал и отступил так, чтобы между ним и этой поборницей справедливости оказался хотя бы цветочный куст.

— Нет. Я как раз летал в экспедицию к Рубериаде, — знаете этот красный карлик в двух световых годах.

— Я знаю, — кивнула Флёр, не меняя мрачного выражения лица. — Но почему тогда список ничего не значит? Вы разве его видели?

— Я слышал. Ваши новые друзья очень старались, чтобы уже в тюрьме мы видели и суд, и казнь. Ну и список этот я слышал. Туда внесли кучу имён, от президента до простых инженеров ракетных войск. Переписали все Национальное собрание…впрочем, людей и так перевешали.

— Так что, — на ее щеках расцвели алые пятна, — что вы хотите сказать? Что список расширен? Зачем было это делать?

— Чтобы перед вами выслужиться, такое не допускаете?

Флёр покачала головой, не находя слов.

— Вы считаете нас мерзавцами, — теперь Скорпиномо чувствовал себя уверенней. — Считаете-считаете, не отпирайтесь. А того не думаете, что мятежники с нами одной крови, почему же они должны быть благородными ангелами?

— Мы все одной крови, я говорила, — слабо возразила она. — Значит, вы считаете, что к казни приговорили невиновных? Но ведь наверняка эти люди были виноваты в чем-то ещё?

Скорпиномо рассмеялся нервным коротким смехом:

— А в этом не сомневайтесь! Конечно, были виноваты, что родились торри. Думаете, человек выбирает свою судьбу?

— Человек всегда выбирает, как ему поступать, — уже твёрже сказала Флер. — Вы, знаете ли, не образец… Даже у простого исполнителя есть выбор.

— Какой, если он выполняет приказ?

— Отказаться. Те, кто сбил наш корабль, не стали бы этого делать, если бы там были их родные. Изменили бы приказу, сбежали, но не стали бы. В конце концов, корабль ведь расстреляла Тиксандания, а не Трианглет.

— Потому что взлетал корабль над нашим полушарием, это же просто, — пожал плечами Скорпиномо. — Ну что вы, как маленькая. Трианглет поступил бы точно так же.

— Так почему вы считаете, что погибли невиновные? — спросила она.

— Я же сказал. Туда внесли кучу имен, от высших чинов до простых исполнителей. Не думаете же вы, что все они выпустили ту ракету?

— Так почему же вы об этом не говорили! — закричала Флер.

— А мне дали хоть слово сказать?

— Да… Но послушайте, высшие чины ведь точно были причастны!

— Высшие да. Но и все Собрание уничтожили.

— Они же голосовали за ваши законы, — не очень уверенно возразила Флер. — За несправедливые законы. И разве решение о расстреле корабля могли принять без голосования?

— Этого я не знаю, — ответил Скорпиномо, слегка покривив душой — такое важное решение означало фактически объявление войны и без Национального собрания никто бы его не принял. — Но даже если так, вы считаете, что никто там не мог высказаться против? А их повесили рядом с теми, кто голосовал «за».

Флер затрясла головой, краска снова прилила к ее лицу:

— Но это… несправедливо!

— Правильно, красотка. Несправедливо. А вы думаете, тот балаган вообще был справедлив? Пара идиотов произносит речь и на основании этого принимают решение? Без доказательств, без допроса свидетелей, просто, как левая пятка захотела? На моих глазах к смерти приговорили человека, который в жизни мухи не обидел, и наверняка выступал против расстрела корабля!

— Но… — Флер не нашла, что сказать. Теперь оправдываться приходилось ей, инициативу полностью перехватил Скорпиномо.

— Не «но». Вот меня вы вытащили, а у меня был друг. Его звали Десперо. Он жил космосом, считал, что пространства хватит всем, ничего не имел против эферийцев! Он не был военным или карателем.

— Но к расстрелу корабля разве… разве только военный может…

— Да спросите Горено! Чтобы запустить ракету, нужно быть именно в ракетных войсках! Он был членом Сессионного собрания, и сам все время смеялся, что прогуливает заседания. Он даже не голосовал! Я не успел увидеть, но его наверняка приговорили к смерти!

— Подождите! — Флер замахала руками. — Подождите! Вы не успели увидеть? Так может, еще не поздно… Пойдемте! Я полечу на нашу главную базу, за вами последит Горено…

— Зачем? Куда?

— Отсюда нет связи с Сино Тау, я же говорю вам, тут аномалия! — Флер зашагала к выходу, за ней последовал Горено, и Скорпиномо ничего не оставалось делать, кроме как идти следом. — А из Большого города связь есть. Вы сейчас напишете мне все имена, которые были добавлены случайно, может, кто-то еще жив. Может, жив ваш Десперо.

— Стойте! — хотя Скорпиномо был выше Флер и шаги у него были больше, он нагнал ее только теперь. — Десперо точно погиб. Его должны были судить сразу после меня. Сколько добиралось до Эо Тау это ваше жестяное корыто?

— Наш корабль? Трое… нет, синотских шесть суток. Планеты в противостоянии.

— Вот шесть суток он и мертв.

— Но я же ушла из зала суда сразу, как вас ударили, и вы потеряли сознание!

— Дамочка, вы же видели, что это был за суд!

— Все равно! — стена, закрывавшая ход в лабораторию, еле успела разъехаться перед Флер. — Пишите мне свой список невиновных, быстро! Горено, дай своему хозяину все необходимое… Пишите, я долечу до большого города, вернусь к вечеру. А вы ещё прежде всего бакенбарды свои вспомнили, эх, вы!

В распоряжении Скорпиномо оказался целый день, правда, это был короткий день быстро вращающейся вокруг своей оси молодой планеты, но все же… Без этой дамочки с ее менторским тоном и укоризненным взглядом из-под длиннющих ресниц он сразу почувствовал себя свободнее. Прежде всего нужно было старательно расспросить Горено. Конечно, роботу запретили помогать пленнику, но это все же робот, механизм, он выполняет только точно заданные команды, какая-нибудь логическая лазейка должна найтись.

— Горено! — позвал Скорпиномо. Ему можно было и не кричать, робот все равно следовал за ним по пятам.

— Да, хозяин Скорпиномо?

— Тебе запрещено помогать мне бежать. Так?

— Да, хозяин, — с достоинством ответил робот.

— Тебе запретила эта дамочка?

— Мне запретил хозяин Клад. Но я не буду вам помогать не только из-за запрета. Это опасно. Если вы вернетесь домой, вас казнят. Если вы убежите в каньон, вы погибнете. В каньоне множество хищников, крупных и мелких.

— А крылья? Что, тут хищники и летать выучились?

— Крыльев у меня нет. Боюсь, что сейчас этими устройствами невозможно будет воспользоваться. Антигравитация работает на том же топливе, что и фотонные ракеты, а секрет его производства уничтожен. Запас имеющегося топлива невелик.

— Так-так, — потрясённо прошептал Скорпиномо. Конечно, как он не сообразил. После революции, будь она неладна, не стало ни Технического центра, ни топлива на основе антиматерии. Если производить ее обычным способом, на запуск единственного сверхсветового корабля не хватит всей экономики Тиксандании. Ну что же, пусть теперь эти скоты-рабочие и их покровители эферийцы будут навсегда заперты в пределах системы, посмотрим, насколько хватит их вечной дружбы.

— Что еще тебе запретил хозяин Склад?

— Хозяин Клад, — поправил робот. — Мне запрещено помогать вам причинять кому-либо вред здесь, на станции. Живым существам или механизмам, безразлично. В том числе и себе. Правда, хозяйка Флер сомневалась, что вы на такое способны. Остальные действия я должен выполнять, судя по обстоятельствам, пользуясь своим логическим алгоритмом.

— Ясно, — проворчал Скорпиномо. Будь он программистом, будь он роботехником… — Стоп. А он запретил мне ломать тебя?

— Я — механизм и я нахожусь на станции, следовательно… — начал робот. Скорпиномо не выдержал, замахнулся в сердцах:

— Ах ты, жестянка чертова!

Горено молниеносно перехватил его руку.

— Хозяин. Напоминаю вам, что я сделан из твердого материала. Пытаясь ударить меня, вы можете повредить себе.

Остаток дня Скорпиномо сначала бесцельно слонялся по помещениям. Изредка он спрашивал у Горено о предназначении того или иного прибора или лаборатории. Все выглядело вполне мирно и не могло приблизить его к свободе. Он понемногу впал было в хандру, не хотелось даже есть — хотя только утром ему досталась банка эферийских консервов. В производстве еды они, конечно, тоже преуспели, голод после завтрака долго не чувствовался. Скорее всего, их продукты как-то контролировали уровень инсулина. Консервы синотов таким похвалиться не могли.

Решив, что врага нужно знать в лицо и изучить все, включая незначительные мелочи, Скорпиномо сел за компьютер и велел Горено разыскать все материалы о местной станции. Изучая их, он понемногу увлекся, ему даже казалось, что он не на Эо Тау, а где-нибудь в путешествии к ближайшей звезде, и осматривает незнакомую планету.

За окном потихоньку сгущались золотисто-багровые сумерки. Пейзажи Утренней звезды по вечерам не меняли цвет, они становились лишь темнее. Скорпиномо хотел было выйти наружу и посмотреть на каньон, но решил к Горено не обращаться — много чести. Он ни о чем больше не будет их просить. И компьютер надо выключить. Пусть думает, что его ничто не интересует.

За окном мелькнула тень спускающегося аппарата. Вскоре послышался шум шагов по коридору, шорох открывающейся стены. Вошла Флер, бледная, с потухшим лицом. Хотя он ни на что не надеялся, у него тоже вдруг все оборвалось внутри. Понятно, что торжествующие мятежники за эти шесть суток намутили не меньше, чем в предыдущие…

Она подошла, мягко коснулась его плеча:

— Мне очень жаль.

Скорпиномо, не отвечая, еще ниже опустил голову. Флер отошла на несколько шагов и, чуть задыхаясь, сказала:

— Я полечу на Сино Тау через несколько дней. Там организуют первое совместное заседание Совета, я постараюсь… Я буду убеждать. Сколько бы ни страдал ваш народ, он слишком увлекся местью… Нельзя начинать новую эру с убийства половины населения.

Скорпиномо опять ничего не ответил, смотрел в стену и вспоминал несколько дней суда и казней, старательно разжигая в себе ненависть к этой лицемерной девице, — ненависть, которую уже почти не испытывал.

Без Флёр было скучно.

Скорпиномо окончательно осознал это на пятый день. Странно, он привык и к длительным перелетам (релятивистское замедление это, конечно, хорошо, но путешествие для космонавта не сжималось до единственной секунды), и к исследованиям других систем, и к тренировкам. Да и вообще воспитание торри подразумевало независимость и самодостаточность. А вот теперь он тосковал без этой высокомерной девицы, которую и знал-то буквально несколько дней.

Флёр улетела на Сино Тау, как и обещала. Она сильно нервничала перед отъездом, хотя старалась не подавать вида и по поводу своей предстоящей речи с ним не советовалась. Только один раз, читая какую-то историческую книгу, она вдруг подняла глаза и спросила:

— А у нас? У нас, когда свершился переворот и началась новая эра… давно-давно, сто тысяч лет назад… неужели у нас так же было?

Скорпиномо сразу понял, о чем она:

— Так же, красотка. Ну, может, способ был другой. Не вешали, а головы рубили. Что морщитесь? Не нравится? А что, в вашей книжечке написано, что все прошло красиво и бескровно? Что сразу установился новый счастливый мир? Да ничего подобного. Вы так уж и уверены, что ваши предки были люди с чистыми руками и горящими сердцами? Что они, дорвавшись до власти, не убивали, не грабили, не насиловали? Полноте, вы же сами говорили, что мы одной крови, а тогда наши пути еще не столь разошлись, и предки у нас были общие!

Он бы долго еще говорил, но Флёр, сверкнув глазами из-под ресниц, заметила:

— Да, верно, мы все произошли от обезьян… кажется, от очень болтливых обезьян.

Пока он, задыхаясь от негодования, подбирал слова, чтобы ответить пообиднее, она встала и вышла из комнаты. Преследовать ее было бесполезно, если она считала разговор законченным, она просто делала знак Горено и тот скалой становился на пути у Скорпиномо:

— Хозяйка Флёр хочет побыть одна.

Правда, потом она извинилась, хотя лучше бы вообще этого не делала:

— Понимаете, я была расстроена. Я не хотела вас задеть.

— Не надейтесь, у вас не получается меня задеть, как бы вы ни старались, — надменно заявил Скорпиномо. Флёр приподняла брови:

— Но я не стараюсь… Это так случайно получается.

В итоге он просто считал дни, когда же она наконец уберется… а теперь так же считал дни до ее возвращения.

Впрочем, неудивительно. На станции и при Флёр царила смертельная скука, разве что девица эта ухитрялась быть всегда занятой, или же талантливо занятой притворялась.Что уж ей было тут изучать! За хищниками следил компьютер, фиксируя их тепловое излучение, он показывал их перемещение, он формировал и отчеты, по которым было видно, что ящеры не покидают каньон.

Скорпиномо изучал станцию. Через несколько дней он знал ее, как свои пять пальцев, мог с закрытыми глазами пройти по всем помещениям, кроме закрытых лабораторий. В принципе, здесь было все для достаточно сносной жизни — включая балкон для прогулок, картинную галерею, где сама играла музыка, и маленький тренажерный зал.

Конечно, все это было безнадежно чужим. Он фыркал, глядя на эти их так называемые картины, до которых еле-еле дотрагивались кисточкой, настолько светлыми и прозрачными были краски. От меланхолической эферийской музыки на него нападала сонливость. Тренажёры тоже были рассчитаны на этих полуживых утонченных недолюдей, пришлось звать Горено и регулировать вес для силовых упражнений.

Несколько раз он выбирался наружу. Сзади неизменно брёл робот и периодически бубнил:

— Нахождение вне станции опасно, хозяин Скорпиномо. Количество хищных ящеров, населяющих заповедную зону, больше тысячи, из них тираннозавр — один, диноцефалов — пять, велоцирапторов — двадцать шесть, дейнонихов…

К концу второго дня Скорпиномо выучил, сколько динозавров разных видов обитает в каньоне и чем опасен каждый из них, не хуже Горено. Требование заткнуться робот выполнял беспрекословно, но, если Скорпиномо медлил с возвращением, опять начинал свою зоологическую лекцию.

— Вы должны помнить, насколько это опасно, хозяин!

— Да кто ж тебя научил под ухом зудеть! — взвыл Скорпиномо на третий или четвертый день.

— Хозяйка Флёр, — честно заявил Горено. — Она опасается, что вы попытаетесь убежать со станции.

Скорпиномо сдался. Он высказал пожелание, чтобы Горено остался тут навсегда в качестве смотрителя и доставал своими глубокими познаниями эферийских экскурсантов. Сам же Скорпиномо теперь ограничивался прогулками на балконе, что опоясывал станцию.

Оттуда каньона видно не было. Обзор закрывала роскошная розовая роща. Станция находилась у пологого края гигантского ущелья, и местность, если смотреть вверх, казалась обычной долиной между невысокими горами. Где-то дальше, внизу, были и отвесные скалы, уступы, стремительные водопады и застывшие каменные башни, а также смотровые площадки, позволяющие оценить все это великолепие. Но, конечно, Скорпиномо интересовал не потрясающий вид. Как можно уйти отсюда, как добраться до лагеря эферийцев… но он все равно не сможет угнать их корабль вот так, с ходу. Нужно знать хотя бы принципы управления, нужно, чтобы на родине все улеглось, нужно ждать…

Он старался заполнить дни полезной деятельностью. Конечно, всю информацию составляли эферийцы, все электронные книги писали тоже они, но если другого ничего не было… В конце концов, география Эо Тау одинакова, кто бы ее не описывал, ну, а проблемы, с которыми столкнулись колонисты с умирающей планетки, лучше всего знали они сами.

Потом он наткнулся на историю Сино Тау, написанную тоже эферийцами, и опять неожиданно для себя увлекся, хоть и возмущался от каждого предложения. Что-то не давало просто обложить всех эферийцев нецензурной бранью и выключить компьютер. В конце концов, нужно не просто знать в лицо врага, нужно знать, что враг о тебе думает.

Думали! Было бы им, чем думать! Глазами эферийцев получалось, что соседи со Звезды Гроз поголовно все, кроме, конечно, угнетенного народа, бездушные чудища. Все научные открытия были сделаны на потребу правящим классам либо продажными учеными, либо, так уж и быть, учеными страдающими, которые не могли помешать чудовищной государственной машине и вынуждены были тратить свой талант на военные изобретения. Вообще, по мнению эферийцев, синоты только и делали, что воевали, а в промежутках устраивали репрессии и казни среди трудящихся, ну и без отрыва от этих двух основных занятий строили каверзы соседям-эферийцам. Синоты были виноваты во всем: летали на своих сверхскоростных кораблях, дестабилизируя обстановку на Умирающей звезде, претендовали на Эо Тау, накапливали ядерное оружие, грозя разнести всю систему… Чудо, что в появлении у Третьей планеты ее злополучного спутника синотов не обвинили.

Просто неприлично много внимания (вот какое им дело до чужой планеты, а?) было уделено народным восстаниям, которые на родине Скорпиномо изучал только мельком. Он же не гуманитарий, в конце концов…

Но эти легенды о лихих атаманах, народных вожаках или лесных разбойниках ему попадались еще в резервной школе, и увлекали, хотя вслух об этом говорить не стоило… А потихоньку можно было представлять себя отважным повстанцем, что скачет верхом в одиночку против правительственных отрядов или несется на легком паруснике навстречу волнам. Отголоски этой бунтарской романтики доносились и до выбранной им космонавтики. Разве не летит вдаль сверхсветовой корабль, попирая все законы физики? Разве не лихой сорвиголова его командир?

Такое бунтарство было разрешено высочайше… а эферийцы, видите ли, считают все великие открытия синотов пагубными и вынужденными, работающими на благо военщины и на горе трудящимся классам. Что же они про себя в таком случае пишут?

— Горено!

— Что вам угодно, хозяин?

— Я не могу найти ничего про общественное устройство на Эфери, про их экономику ну и так далее… Почему?

— Потому, — принялся разъяснять робот, — что в компьютере собрана информация, которая может пригодиться живущим на базе разведчикам и будущим колонистам. Сведения об Эо Тау им просто необходимы, сведения о Сино Тау также могут понадобиться в случае контакта. О своей планете они все знают и так, поэтому эта информация лишняя.

— Ох, ну пусть… А тебе при перепрограммировании они что-то о себе сообщали? Или хозяйка Флёр опять запретила?

— Нет, не запретила. Вот уже сто тысяч лет, как общество на Эфери Тау построено на гуманистических и демократических началах, что подразумевает общественную собственность на средства производства, принцип всеобщего социального равенства, идейное воспитание молодежи…

— Все, хватит, — взвыл Скорпиномо. — Иди ты знаешь, куда?

— Не знаю, — робот все понимал буквально.

— Вот туда и иди.

— Задача не определена, хозяин, — Горено был ещё и дотошным. Скорпиномо просто махнул рукой, отсылая его прочь.

А Флёр все не возвращалась. Две планеты, ещё двадцать дней назад бывшие в противостоянии, медленно отдалялись друг от друга. Стремительная Эо неслась по орбите вперёд, более медленная Сино задерживалась и отставала от небесной сестры, каждый день увеличивая расстояние между ними. Для сверхбыстрых ракет синотов это не значило ничего. Для кораблей эферийцев каждый лишний миллион километров вносил существенную задержку. И это еще все планеты были по одну сторону от Ладо!

В соседних системах планет было больше. По принятой астрономической гипотезе, миллиарды лет назад молодая звезда, будущее солнце синотов и эферийцев, находилaсь в центре огромного звездного скопления. Соседи, более крупные и массивные звезды, притянули к себе половину газопылевого облака, из которого формировались планеты. Так у Ладо осталось только три небольших планеты, а вороватые соседи, обросшие шлейфом газовых гигантов, за прошедшие миллиарды лет разбежались прочь. Не меньше года нужно было теперь добираться до них даже на фотонных ракетах!

И тут Скорпиномо вспомнил. Он чуть не до потолка подскочил, а потом оглянулся на дверь, радуясь, что Горено его не караулил и не заметил, как хозяин переменился в лице. Ракеты! Точно, к звездам же сейчас запущено несколько дальних экспедиций, две или более, корабли, укомплектованные запасом топлива на основе антиматерии и смертоносным оружием! И с ними никак не мог связаться ни Запасной центр, ни даже Центр №1, если бы он уцелел!

Только Скорпиномо сейчас заперт здесь, в этой дыре, где нет даже связи, и на станции его охраняет робот-ренегат, а за ее пределами — динозавры во главе с тирексом Мраком. Такой просто наступит и мокрое место останется. Надо как-то перехитрить эферийскую ведьму и непременно пробиться к передатчику. Только вот как и когда…

Совершенно точно предсказать время возвращения экспедиции из дальнего космоса было невозможно. Скорпиномо даже не мог вспомнить их все, ближайшая, кажется, должна была вернуться через два года. Та ракета отправилась в путь недавно и была укомплектована полностью роботизированным экипажем, кроме командира. Это была первая подобная экспедиция, до сих пор в корабле, несущемся к звездам, летело не менее трех человек. Но и командир у нее был необычный, Мантино, пилот по прозвищу «Гений из простонародья». Мантино, летчик и космонавт, программист и математик, одним своим существованием нарушал все имеющиеся на Сино Тау стереотипы, главный из которых гласил: граница между высшими и низшими классами несокрушима.

Мантино пробил ее с легкостью. Он закончил рабочую школу на три года раньше положенного, после курса самоподготовки поступил в университет и высшее образование тоже получил досрочно. В это время перманентная вялая война между двумя сверхдержавами перешла в активную фазу, и Мантино отличился уже как программист, усовершенствовав новую серию крылатых ракет. Если до этого кто и фыркал по поводу выскочки из простонародья, то теперь таких зазнаек не осталось. Злые языки шептали другое: не было никакой гениальности и тяги к знаниям, просто некий аристократ пожелал пристроить своего незаконнорожденного отпрыска. В это и верилось, и не верилось. Такое было возможно лишь при одном условии: отец Мантино должен был принадлежать к самым высшим кругам знати, которым действительно позволено все.

Так или иначе, история Мантино всколыхнула сонное столичное общество. Народного героя приводили в пример разным либеральным писакам, которые вздыхали о косности и застое в среде торри и об отсутствии притока свежей крови. Мантино время от времени давал интервью, в которых скромно утверждал, что его успех может повторить любой. Но он так и остался единственным. Проработав какое-то время в Главном техническом центре, Мантино запустил новый крутой виток своей судьбы, выучившись на пилота космических кораблей. И вот в экспериментальный дальний одиночный полет (не считая роботов) отправили именно его.

Конечно, даже этот уникум вряд ли сможет что-то сделать, если его не предупредить. Ну что же, время пока есть…

Флёр вернулась, когда Скорпиномо от скуки начал уже рассматривать эферийские картины и находить в них некоторые достоинства. Сначала замигала панель на пульте управления у центрального входа, потом за окном мелькнула тень крылатого аппарата.

— Хозяйка Флёр, — торжественно сказал Горено. Скорпиномо буркнул в ответ:

— Сам вижу, — и скоренько плюхнулся в кресло, спиной ко входу. Почетной встречи она от него не дождется.

Позади тихо разошлась стена и послышались лёгкие шаги, причем двух пар ног. Скорпиномо досадливо поморщился. Эта ведьма притащила с собой ещё кого-то из своего хилого народца? Он решил не оборачиваться, много чести.

— Здравствуйте! — в голосе Флёр звучал упрек. — Здравствуй, друг Горено. Эй, вы там что, все оплакиваете свои бакенбарды? Не интересуетесь, как обстоят дела на вашей родной планете?

Скорпиномо все же повернулся. Флёр стояла посреди комнаты, одетая так же, как и до отъезда. Стремление наряжаться, видно, не было свойственно эферийкам. А сбоку к ней жался мальчишка лет семи-восьми, как из первого класса резерва, — худенький, с торчащими рыжими волосами и испуганными зелёными глазами. Одет он был тоже по-эферийски, в яркий защитный комбинезон. Лицо пацана показалось Скорпиномо знакомым, но откуда, он так и не вспомнил. Совершенно точно не это был не один из тех полоумных мальчишек, что сшибли его с ног в тот злополучный день.

— Поздоровайся, Миромекано, — Флёр слегка подтолкнула парнишку. — Не стесняйся.

Мальчик еле мотнул головой и чуть слышно пролепетал слова приветствия. Скорпиномо удивленно приподнял брови: Флёр назвала пацана синотским именем, и говорил тот без эферийского акцента. Гипотеза, что мальчишка — сын Флёр, рассыпалась.

— Откуда вы взяли этого ребенка?

— Этот вопрос стоило бы задать вам, — ресницы Флёр напоминали стрелы. Ее взгляд мог быть пронзительным и колючим. — Миромекано — ваш сын.

— Чего? — взвыл Скорпиномо. Эферийская ведьма точно решила его доконать!

— Что слышали. Непорядочно это, вот чего. Я допускаю, что у вас такие обычаи, но… Да, вы похвалялись, что у вас несколько жен? Я проверила, ни одной не числилось, какая досада!

Скорпиномо почувствовал, как кровь приливает к щекам, и снова пожалел о бакенбардах.

— Ну… э… я вовсе не говорил, что они у меня есть.

— А как же вы меня планировали сделать одной из жен?

— Я имел в виду, когда бы мы заняли Эо Тау… Ну и когда время бы подошло. Офицер космических войск не имеет права жениться ранее сорока лет.

— Понятно. Однако вам это не помешало, — она опустила руку на плечо мальчика. Тот придвинулся ещё ближе к ней, словно в поисках защиты.

— Да с чего вы взяли, что это мой сын? Вы что, проводили анализ ДНК?

— Мне достаточно было на него посмотреть. Ничего не замечаете?

— Ну, — Скорпиномо пожал плечами, — мне кажется, что я его где-то видел, но…

— В зеркале вы его видели, — сердито сказала Флёр. — Миро похож на вас, как две капли воды.

Скорпиномо невольно дотронулся до своего лица. Особого сходства он не замечал, разве что масть та же — рыжеватые волосы и зелёные глаза, ну, может, ещё форма подбородка похожа и лоб такой же — высокий и волосы вверх торчком…

— Откуда вы его взяли? — спросил он, начиная догадываться. — Искали по школам резерва?

— Я специально никого не искала. Его привела ко мне одна женщина из технических кварталов, — сказала Флёр, немного успокоившись. — Ей нечем было его кормить, а она слышала, что я увезла вас на экспериментальную станцию. А к ней мальчик попал после смерти матери. Я не совсем поняла, он воспитывался в каком-то ужасном интернате, отдельно от матери, когда у вас случилось все эти события…

— Вся эта бойня, — поправил Скорпиномо.

— …все эти события, — повторила Флёр, — интернат развалился. Вроде как большинство преподавателей разбежалось, а руководители погибли.

— Скажите лучше, что их убили. Ведь так?

— Я говорила с революционным комитетом, — как можно более спокойным голосом ответила Флёр. — Ну вот, интернат развалился… и он же был не один. А этого мальчика забрала его мать. Ей же не запрещали его навещать, так, Миро?

Скорпиномо слегка передёрнуло. Она уже второй раз вызывала пацана сокращённо, на эферийский манер. Эти, с Умирающей звёзды, умеют незаметно сделать по-своему!

— Я, кажется, понял. Почему же мать его вам отдала? Теперь в Тиксандании так скверно живётся? Быстро ваши друзья-рабочие разрушили процветающую страну!

— Я же сказала вам, мать умерла! Она все эти годы любила сына, навещала его, но у нее было слабое сердце. После всех этих событий она прожила всего несколько дней. Мальчик остался у соседки, но у нее не было возможности его содержать, она и привела его ко мне. Вот я и привезла его сюда. Это же ваш сын.

— Стоп. Сейчас я вам объясню. Это не мой сын. Это резерв.

— Кто?

— Резерв. То есть по крови да, это мой ребенок. Но в том смысле, какой вы вкладываете в это слово — нет.

— То есть как?

— Обыкновенно! У меня индекс здоровья девяносто пять процентов, это вообще была моя обязанность!

— Обязанность заводить детей на стороне?

— Да на какой стороне! Никакой стороны не было.

— И вам все равно, что его мать умерла?

— Да я ее в глаза не видел! — закричал Скорпиномо.

— А как же тогда?.. — Флёр с возмущением указала на Миромекано, который слушал всю эту перебранку, не говоря ни слова, и только втягивал голову в плечи.

— Искусственное оплодотворение! Что, никогда не слышали? Рассказать? Или может быть, показать?

— Но зачем?

— Никогда не слышали о регулировании рождаемости?

— Слышала, — обиделась Флёр. — Я все же врач, а мой покойный муж был социологом. У вас всего полтора миллиарда жителей, зачем вам регулирование, тем более, такое?

— Пятьсот лет назад во время Океанической войны… я же знаю, что вы за нами пристально следите и изучаете нашу историю.

— Ну, допустим, изучаем.

— Тогда Трианглет применил ядерное оружие. Знаете?

— Знаю, — Флёр передёрнула плечами. — А Тиксандания химическое, и в нескольких морях случилась экологическая катастрофа. Даже рыбаки на побережьях умирали.

— А у нас радиоактивным облаком накрыло кусок континента. Может, и ещё что сказалось, не знаю, я не генетик. Но в аристократии началось вырождение, слишком часто появлялись на свет больные дети, больше четверти рождались инвалидами, и было бы ещё хуже, если бы не приняли мер. Вроде бы ещё и потому, что законы тогда запрещали межклассовые браки.

— А сейчас разве разрешили? — сдвинула брови Флёр.

— Не перебивайте. Не разрешили. Но допустили перекрестное скрещивание.

— Ладо великое, какие слова. Как для животных…

— Человек и есть животное, просто разумное, — усмехнулся Скорпиномо. — Вот у нас и подошли к этому вопросу… технически. Ввели индекс здоровья, проверили на наследственные заболевания, тем, у кого индекс был ниже семидесяти пяти, провели стерилизацию.

— Какой ужас! — вырвалось у Флёр.

— Ужас был, когда каждый сотый младенец рождался анацефалом. Последствия ядерного взрыва, красотка, что вы ещё хотели?

— Но вы неплохо отомстили. В Трианглете погибло более ста тысяч людей, и сколько потом умерло от голода на побережьях… Они тоже ввели такие ужасные меры?

Скорпиномо пожал плечами.

— Нечто подобное, насколько я знаю, да… У нас решено было создать резерв будущей нации. И решить одновременно другую проблему — государственные посты тогда стремились передавать по наследству, даже если наследник был ментальный инвалид. Поэтому и ввели резерв, там детей воспитывали, они получали образование, потом их распределяли согласно проявленным способностям… Сейчас в Тиксандании еще и десятки тысяч беспризорных, вот что натворили ваши рабочие!

— Откуда они брались в этом резерве? — спросила Флёр. Глаза у нее стали совсем прозрачными.

— Рождались! Что, не знаете, как это бывает? Мужчины с высоким индексом здоровья…

— Все-все, не продолжайте, понятно, — быстро сказала она. — А матери? Откуда они брались? Из рабочих?

— Нет, конечно, — возмутился Скорпиномо. — Понятие родовой аристократии ещё что-то значит! Из торри, в основном из обедневших. Таким женщинам оказывалась государственная поддержка… Ну и это просто гражданский долг. Потом, если человек дослужится до определенных должностей или заработает необходимый капитал, он может вступить в брак и завести детей, это уже будут прямые продолжатели рода, с правом на наследство.

— А рабочие? У них был резерв?

— Зачем? Они и так плодятся, как кролики.

— А их больные дети… впрочем, я сама догадалась. Они просто умирали без нормальной врачебной помощи, не оставляя потомства. И популяция очистилась естественным путем. Так?

— Ну… да.

— Неужели вся ваша верхушка… какой тогда смысл в передаче власти…

— Нет, не вся верхушка. Высшей аристократии это не касалось и не касается. Они заводят семьи, как принято было раньше.

— Как и низшие классы, получается?

— Да.

— Какое социальное колечко получилось, — усмехнулась Флёр. — Чтобы нормально жить и любить, нужно быть либо с верхушки пирамиды, либо ютиться у подножья… Чтобы была нормальная семья: мать, отец и ребенок.

— Ребенок? — машинально переспросил Скорпиномо. — Не дети?

Флёр совершенно неожиданно залилась краской, будто он сказал что-то неприличное, и быстро проговорила:

— А как же мать Миро могла про него знать, если у вас такой инкубатор?

— Сами вы инкубатор, — обиделся Скорпиномо. — Эту информацию никто не скрывает… не скрывал уже, черт возьми. И родители могли навещать детей, и дети разыскать родителей. Многие женщины, кто родил одного-двух, вполне привязывались к своим отпрыскам. Если у женщины было слабое сердце, ей наверняка запретили рожать следующих детей, а ребенка понизили в индексе.

— То есть как? — испугалась Флёр, схватив Миромекано за плечи. Тот наверняка устал, но старался не подавать вида.

— Да ничего бы с ним не сделали! Не разрешили бы заводить детей. Вы лучше скажите, вы же собирались говорить и убеждать… Думаю, ни в чем не убедили?

— Это… — она смутилась. — Знаете, эта волна террора уже немного схлынула, как мне сказали.

— Сказали, — усмехнулся Скорпиномо. — Да врут они, как дышат. Или вы струсили, а?

— Не вам упрекать кого-то в трусости, — голос у Флёр сразу стал ледяным. — Поверьте, казни почти прекратились. Люди заняты другим. Например, сносят эти ужасные бараки на северной окраине города. Они и так были сильно повреждены во время восстания. Взамен будут строить нормальные дома.

— Вот пусть они сперва что-то построят, а потом хвастаются.

— Вы-то сами хоть что-то построили? Там остались наши наблюдатели. Социологи, врачи — их там достаточно, поэтому я вернулась. Обещаю вам следить за всеми положительными изменениями…

Она хотела сказать еще что-то, но просто сделала знак Горено и скомандовала:

— Идем, друг Горено. Нужно подготовить комнату для мальчика. Миро, подожди немного здесь, пожалуйста.

Скорпиномо, как всегда, не успел ни возразить, ни возмутиться, что его с Миромекано оставили в обществе друг друга. Это ее штучки, заставить его чувствовать вину! Какую вину? О детях заботилось государство, а государства больше нет.

Своего отца он видел один раз, и именно сам пожелал с ним познакомиться. Он наводил справки и знал, что его отец, известный физик, всю жизнь посвятил конструированию звездолетов, и надеялся, что старик хоть немного обрадуется встрече. В конце концов, он, Скорпиномо, был одним из лучших курсантов, занятие себе выбрал близкое к космическим кораблям, куда уж ближе — летать на них.

Отец, пожилой человек немного ниже его ростом, с седеющими рыжими волосами и пышными бакенбардами, изучал какой-то чертеж и только сухо кивнул молодому курсанту, взволнованному встречей. Следующие несколько минут Скорпиномо бормотал что-то бессвязное о том, как он рад и горд, как счастлив учиться летать на кораблях, сконструированных его собственным родителем… Отец слушал с довольно равнодушным лицом, а потом обронил только:

— Я надеялся, кто-то из моих сыновей пойдет по той же линии.

— По какой?.. — наивно начал Скорпиномо и осекся. Отец уже углубился в расчеты. Видимо, все остальные занятия он считал пустяками.

Больше Скорпиномо не пытался увидеть отца, только все же отпустил такие же бакенбарды. Просто. Пусть будут. Не модная среди пилотов бородка, не усы, — оригинально.

Тут он заметил, что Миромекано так и стоит у стены, практически не шевелясь. В резерве дети обучались прежде всего беспрекословному послушанию. Воспитанник должен был быть невидим и неслышен, и Миромекано, похоже, неплохо усвоил эту науку. Скорпиномо снова вспомнил свою короткую встречу с собственным отцом и не ощутил ничего, кроме досады, что нельзя сейчас просто встать и уйти, это совсем нехорошо получится. Чтобы не молчать, он задал вопрос, который задают обычно взрослые детям, чье общество им навязали:

— Ну, и кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Миромекано посмотрел испуганно, чуть вытянулся, хотя и так стоял очень прямо, и пошевелил губами.

— Не слышу, — буркнул Скорпиномо, пусть ответ ему и был безразличен.

— Конструктором… — еле слышно прошептал Миромекано. Кашлянул и добавил громче: — Космических кораблей.

Скорпиномо секунду молча глядел на мальчика, потом вздохнул, поднял руку, указал:

— Вон дверь. Иди, разыщи ты эту дамочку, она покажет тебе комнату. Иди прямо по коридору, не заблудишься. Сама взвалила на себя обузу, пусть сама разбирается.

Мальчик послушно повернулся и побрел следом за Флёр. Скорпиномо молча глядел ему вслед. Думал он не о Миромекано, он интуитивно чувствовал, что с регулированием рождаемости у эферийцев тоже должны быть какие-то странности, и как бы не чуднее, чем на Сино Тау.

— Берег осыпается, — огорченно пробормотала Флёр, отвернувшись от экрана компьютера. Она, возможно, говорила перед этим еще что-то, но Скорпиномо разобрал только два последних слова. Он оторвался от своего занятия (по правде говоря, высосанному из пальца — он в третий раз сверял данные, с какой периодичностью поднимается к краям каньона компания бойких цератозавров, наиболее шустрых из живущих тут хищников. Несколько раз они пытались попробовать на зуб Горено, размещавшего на их пути тепловые датчики. Робота, естественно, спасла скорость — применять оружие в заповеднике можно было лишь при угрозе человеческой жизни).

— Вы что-то сказали? — спросил он с ехидцей. В словесных пикировках практически всегда выигрывала Флёр, и все равно он не мог отказаться от этих споров.

— Берег, друг мой, берег, — ответила Флёр спокойно. — Я вижу по истории просмотров, что вы тоже интересовались этой темой. Вы радуетесь нашим неудачам, ведь так? Мелко плаваете. Это просто досадное происшествие. Значит, на том берегу не будет парка, как планировалось. Я думала над этой проблемой просто потому, что не совсем понятно, как устойчивый берег начал рассыпаться на ровном месте.

Скорпиномо передвинул свое кресло поближе. Горено немедленно шагнул вперёд, — он прекрасно знал, что в конфликтах хозяин был несдержан и мог хватить кулаком по столу. Флёр, смеясь, говорила, что собака, которая лает, никогда не укусит. Горено так не считал.

— Не на ровном. Я тому и удивляюсь, что вы не видите, почему.

— А вы разве видите? Все время твердите, что вы пилот… Не геолог же.

— Вижу. Мы на Сино Тау под землю не закопались и имеем представление о поверхности.

— Если бы тот метеорит немного промахнулся, то под землю закопались бы вы, — ровным голосом сказала Флёр. — И что же вы видите, рассказывайте. Я смотрю, вам не терпится похвастаться. Рассказывайте, все равно не угадаете.

— А если я окажусь прав?

— Ну, тогда… тогда просите что угодно.

Скорпиномо выпрямился в кресле и посмотрел на нее сверху вниз.

— Что угодно? Ну смотрите, я вас за язык не тянул.

У Флёр на мгновение что-то дрогнуло в лице, потом она беззаботно рассмеялась:

— Да что вы можете попросить, уехать отсюда? Увы, во всей системе вам пока некуда ехать. Подождите год-другой, Тиксандания еще гудит, как улей. Вот если бы вы вспомнили секрет сверхсветовой скорости, может быть, на родине вас бы и амнистировали.

— Меня забыли спросить, нужна мне эта их амнистия и жизнь среди этого быдла, — возмутился Скорпиномо.

— Ладно, не помните и не надо. А с берегом все равно не угадаете. Вы же не проводили ни замеров, ни анализа почвы или подводных течений…

— Мне не надо ничего проводить, я просто знаю. Хищники.

— Что? — не поняла Флёр.

— Хищники, которых вы перебили. Вы кинулись их уничтожать, не думая о последствиях.

— А что же нам было делать? — немного растерялась Флёр. — Будто вы бы их не тронули, если бы сами решили колонизировать Утреннюю звезду.

— Не знаю, как бы сделали мы, — сказал Скорпиномо, усевшись поудобнее и положив ногу на ногу. — Живем же как-то в городах и поселках, а в дикой природе у нас остались свои хищники.

— Так это совсем другое! Вы же видите разницу между каким-нибудь волком и тем же Мраком!

— Стая волков будет поопасней одного Мрака. Поставили бы защитные поля, еще что-то… ну да ладно. Раз дело так повернулось, мне наплевать, что тут будет. Разводить хищников заново вы все равно не станете. Просто вы нарушили равновесие.

— Какое?

— Экологическое, красотка. Конечно, вы забыли, что это такое, сидя под землей. У вас и животных-то не осталось.

— Это не наша вина, а наша беда, — Флёр лишь слегка пожала плечами. — Я вам еще раз повторю, если бы метеорит Катагис притянулся к Сино Тау, атмосферу потеряли бы вы.

— Вселенная знала, куда его посылать, — усмехнулся Скорпиномо. — Важен результат, красотка. А результат таков, что вы решили сделать себе еще одну карманную планету, а здешняя природа взбунтовалась. Пока по мелочи.

— Вам есть, что сказать? Как хищники могли повлиять на берег? Они же не подземные животные!

— Они могли охотиться на подземных животных. На травоядных, или на насекомоядных. Вы сдвинули равновесие. Как именно, не знаю, тут вы правы, нужно сначала провести исследования. Но раз берег начал сыпаться именно в том регионе, где вы обосновались сначала, и где сразу начали убивать хищников, это неспроста. Может, и вся планета теперь…

— Что? Разрушится? Не выдумывайте.

— Не разрушится, но сильно изменится. Хищные динозавры были частью мира, и они вас сюда не звали.

— Будто вы бы их оставили, — сказала Флёр, опуская свои чудесные ресницы. Теперь направление ее взгляда невозможно было проследить.

— Так мы сами хищники, красотка. И поэтому их понимаем. На месте этих ваших разведчиков я бы проверил, какие животные или растения расплодились на берегу. Или наоборот, какие вымерли.

— Мы обязательно проверим, — пообещала Флёр, и ее глаза снова засияли. — Хотя мне, конечно, странно, откуда вы можете это знать. Наблюдали где-нибудь в других звездных системах?

— О нет, всего лишь у себя. У нас вымерли волки в одной долине, или же их истребили, не помню точно. Осталось огромное стадо копытных, которые перетоптали всю траву. За травой последовали кустарники и даже деревья, берега рек начали сыпаться, вместо лесостепи получилась полупустыня. Когда огромное стадо начало катастрофически вымирать, спохватились и завезли хищников. Через какое-то время восстановился травяной покров, а там по цепочке все остальное. И берега рек укрепились.

— Удивительно, — Флёр слегка покачала головой, на щеках у нее появились ямочки. — Вот уж не ожидала от вас такой чудесной истории. Что завезли хищников, а не стали расстреливать стадо…это было очень мудро.

— А вы думали, мы сперва стреляем, а потом опять стреляем? Кстати, здесь решение не подойдёт, не будете же вы снова разводить динозавров. Один Мрак растопчет небольшой городок.

— Я сообщу нашим биологам, — заверила Флёр. — Пусть попробуют поискать причину. Будут хотя бы знать, в чем дело, уже немало. И спасибо за историю.

— Спасибо не положишь в карман. Вы обещали мне желание, — напомнил Скорпиномо.

— А желание положишь? Так оно у вас совсем простенькое! — когда Флёр смеялась, у нее на лице появлялся румянец, или это так падал свет? Какие они все же белокожие, эти дети подземных убежищ!

— Понятно, шутите, чтобы не держать слова, — сказал Скорпиномо, продолжая думать про румянец. — А говорили, что эферийцам незнакома ложь.

Флёр перестала смеяться.

— Незнакома, — лицо у нее было снова белое, без кровинки, и серьезное, как на дипломатических переговорах. Как у тех невезучих парламентеров из сбитого корабля, которых он даже не видел. — Если подтвердится ваша гипотеза, загадаете свое желание, разумное, конечно. Ладо с неба вам никто не достанет. Только вы могли и не угадать, так что не делите шкуру неубитого динозавра. И да, о динозаврах, вы же помните, что завтра у нас небольшая экспедиция к смотровой площадке? Шли бы вы да отдыхали. Миро уже давно спит. Я тоже пойду,

Она поднялась, и вышла, переложив на стол книгу, которую держала на коленях. Книга была старая, бумажная, с затертой обложкой, и привезена с Сино Тау — на Умирающей звезде никто не мог позволить себе роскошь тратить древесину на ерунду. Все эферийские учебники, справочники и энциклопедии были электронными. Скорпиномо подумал, что не видел ещё художественной эферийской литературы, и что надо спросить у Флёр, существует ли такое чудо в принципе. Нужно же разбираться в их мышлении.

Он машинально взял книгу, прочел заголовок — сказки и легенды. Наверняка эферийская ведьма подсовывает это Миромекано. В резерве сказок не читали, разве что их рассказывали детям родители, интересовавшиеся своими отпрысками, и то вряд ли. И вообще, подобные книги ходили скорее среди простонародья или тоненькой прослойки даже не среднего, полусреднего класса, — там и были чудаки, интересовавшиеся народным творчеством и старинными сказками.

Скорпиномо перелистнул несколько страниц, выхватил взглядом пару предложений, неожиданно для себя начал читать дальше: «И скатала Звездная хозяйка три шарика теста, поставила их в солнечную печь. Хорошо, ладно заполыхал огонь, пришлось это по нраву Звездной хозяйке.

— Назову тебя Ладо, — сказала она огню. И тот горел послушно и ровно.

Задумалась Звездная хозяйка и пересушила первый хлеб. Вышел он черствым и скверным. Запустила его Хозяйка вдаль от живого огня Ладо, и там остался он, зачерствелый.

Второй хлеб вышел таким, как должно — пышным, ароматным, в меру пропеченным, и стал он родиной людям, и дает пищу всему живому, ибо так решила Звездная хозяйка. А последний хлеб пекла она уже поутру, и остался он у огня, греется-допекается. И живут там всяческие гады, человеческому глазу странные…»

Занимательная штучка, подумал он, отрываясь от книжицы. Если это правда древняя легенда, не литературная обработка, Значит, предкам каким-то образом было известно про то, как обстоят дела на соседних планетах. А ведь космос по понятным причинам тогда не исследовали, может, и вправду синоты — это переселенцы со старушки Эфери?

Он перелистнул несколько страниц. Тут пошли уже не легенды, сказки. «…и выгнал богач старуху, а того не знал, что приходила к нему не простая нищенка, а сама Великая мать. Пошла старуха дальше и остановилась у двери бедного соседа. Пустил он ее переночевать, и разделил с ней хлеб.

— Скуден твой обед, — сказала ему старуха.

— Я поделился с тобой всем, что было, матушка, — ответил бедняк. И старуха увидела, что это действительно так.

— Дай мне нож, — велела она, и, когда бедняк принес нож, разрезала себе ладонь.

— Что ты делаешь, матушка, — воскликнул бедняк, а из раны на руке закапала кровь. И падали капли на пол, и обращались в алые рубины. Увидели бедняк и жена его, что на полу их бедной хижины рассыпаны великие богатства. Старуха же исчезла бесследно.

Жадный богач утром заглянул в свои кладовые и закричал — там плескалась только морская вода…»

Скорпиномо отбросил книжицу и выругался, вспомнив другую мать, — ту, которую вспоминают по всем обитаемым планетам, уронив на ногу молоток. Ох уж эти морализаторские сказочки, в которых обязательно богачи жадны и отвратительны, а бедняки обладают всеми достоинствами! Либеральные писаки, собиравшие эти сказочки, и расшатали общественные устои. И пощадил ли интеллигенцию революционный суд, хорошо, если не пощадил!

За окном совсем стемнело. Он отодвинул кресло, поднимаясь — и вправду, пора идти спать. Завтра, наконец, предоставится случай исследовать каньон, а может, и эферийская ведьма свалится с обрыва. Как знать?

Весь склон порос высокой розовой травой. Он спускался с небольшим уклоном, так, что и не сразу становилось ясно, что это часть огромного ущелья. Но стоило обернуться, и при взгляде на горные вершины далеко-далеко, по краям каньона, начинала кружиться голова. А потом они обогнули рощу, затем ещё одну, затем нагромождение серых скал, покрытых багряными лишайниками, — и глазу открылось фантастическое зрелище. Мир уходил вниз на бесконечную глубину. Там внизу еле виднелась темная ниточка реки. А вокруг были холмы, подобные гранитным куполам, крутые стены ущелий, похожие на каменные водопады, на уступах поблескивали озера, словно синие жемчужины, заброшенные в царство розового цвета. Противоположная сторона терялась в тумане. Были ли вообще границы у этого огромного оврага? Скорпиномо вспомнил, что каньон протянулся в длину чуть ли не на четверть материка. Это было похоже на горную систему, которую забавы ради перевернул какой-то сумасшедший бог.

— Площадка там, — указала Флёр. Она сегодня была не просто в комбинезоне, нацепила еще и эту их маску, за которым не было видно лица, только блеск глаз угадывался в прорезях. И, хотя Скорпиномо было не привыкать видеть товарищей в скафандрах, сейчас ему казалось, будто место эферийки заняло какое-то незнакомое мистическое существо.

— Оттуда вид еще более фантастический, — продолжала Флёр, — просматривается все ущелье, до самого дна! Вы думаете, дно это вон там, где речка? Нет! Каньон многоярусный, дальше он ещё глубже уходит вниз! Там целый мир, целая страна! А с площадки все как на ладони, даже динозавров можно увидеть.

— А больше никого?

— Бабочек или мелких птиц тоже можно, если, конечно, у вас настолько острое зрение. А некоторые крупные животные видны прямо так.

— Не подойдут ли они поближе, — спросил Скорпиномо, провожая взглядом несколько летящих силуэтов, что уносились в розовую дымку. С такого расстояния было не разобрать, птицы это или птеродактили.

— Пока они подойдут, мы вернемся. Ну, не оглядывайтесь так нервно!

Скорпиномо зашипел от злости.

— Как раз большинство хищников спустились на нижние ярусы, не так уж часто это бывает, — весело продолжала Флёр. — Да и с нами Горено, он выставит защитное поле.

— Маловато одного Горено. Неразумно выходить без оружия, там вы с этой ультразвуковой трубкой не расставались. А если кто-то отстанет от Горено?

— В ваших интересах не отставать, — пожала плечами Флёр. — Ну, мы почти пришли! Миро, ты не устал?

Мальчик помотал головой. Он все это время шел рядом с Горено и не подавал голоса. Флёр постоянно удивлялась, как ребенок может быть таким — не жалующимся, незаметным, не требующим абсолютно ничего. Если на Миромекано не обращали внимания, он и не пытался его к себе привлечь и просто тихо сидел где-то в углу.

— Просто какой-то маленький старичок! Или робот хуже Горено, — огорченно сказала как-то Флёр. Горено находился рядом и никак не отреагировал, но она спохватилась, будто могла его обидеть, и принялась извиняться. Робот выслушал совершенно бесстрастно, не приняв ее слова на свой счет. Зато мысленно возмутился Скорпиномо. Эферийская ведьма боится оскорбить механизм, бездушную жестянку, а его, живого человека, все время подначивает.

На пути встала скалистая стена, словно кто-то построил ее в незапамятные времена и поставил поперек. Камень обвил розовый плющ, снизу к нему подбиралась влажная багряная накипь лишайника.

— Странно, здесь вечный антициклон, снаружи полупустыня, а тут засухи нет, — сказал Скорпиномо. Флёр ушла вперед на несколько шагов и ответила, не оборачиваясь:

— На востоке от нас горы у самого побережья, они задерживают облака с океана. Дожди проливаются на восточных склонах и превращаются в подземные воды, а те просачиваются в каньон. Внизу есть даже заболоченные участки, а на поверхности да, пустыня… Тропические широты, высокое давление. Поэтому здесь и можно устроить заповедник. Хищники не выходят наружу, им там нечего делать и некого есть. Вообще самые крупные завры предпочитают определенную высоту и редко спускаются вниз. Сейчас наш друг-тираннозавр спустился, это бывает редко. Блуждает где-то на пару ярусов ниже. Мы можем увидеть его со смотровой площадки, а вот и она! Держись ближе, Миро!

За стеной склон обрывался вниз. В розоватой дымке еле виднелся далеко внизу каскад причудливых холмов, террас, каменных плит, разделенных понижениями. Это была словно еще одна планета, только не круглая, а вогнутая.

Флёр откинула маску с лица. В первый миг она вздохнула как-то особенно глубоко, вскинула руки к вискам, но быстро опустила их и оглянулась:

— Ну, Миро, как ты? Нравится тебе?

Миромекано несмело кивнул.

— Боишься свалиться? Держись ближе к Горено, возьми его за руку и не беспокойся. Здесь устойчивый грунт. Там, поодаль, есть небольшой уступ, я его называю козырек, чуть позже его оградят постоянным силовым полем. А пока что близко к краю не подходи. Что дрожишь? Страшно?

— Нет, — тихо ответил мальчик. — Красиво.

Вид открывался и впрямь прекрасный до дрожи. С каждым шагом глазам представали новые скалы, причудливые каменные замки, купола нерукотворных храмов, а между ними тихие долины и пышные перелески.

— Вот уступ! — указала Флёр. — Осторожней!

Еле заметная тропинка по розовой траве спускалась к длинному, но неширокому каменному козырьку. Выглядело это, будто сказочный великан хотел спустить в ущелье лестницу, но ограничился первой ступенью. Хотя каменная полоса и казалась устойчивой, становиться на нее у Скорпиномо не было никакого желания, да и у Миромекано тоже.

Зато Флёр такой же легкой походкой, какой шла по траве, ступила на козырек.

— Я прошу вас быть осторожней, хозяйка Флёр, — ровным голосом заметил Горено.

— Не беспокойся, друг Горено, все отлично. Мы у себя привыкли…вон там, ниже по обрыву, лес. А вон река разветвляется, хотя есть данные, что не только она вырыла каньон, что тут была космическая катастрофа… Нет-нет, Скорпиномо, не подходите ближе, — она спокойно отвернулась от пропасти, хотя стояла почти на самом краю. — Вы же хотите жить!

Скорпиномо молча, даже не изменившись в лице, лишь слегка сжав челюсти, прошел по тропинке. Козырек, конечно, полного доверия не внушал, но пусть эта обнаглевшая девица не думает, что синоты в чем-то хуже эферийцев. Чуть хрустнул песчаник под под ногой, сзади загудел Горено:

— Хозяин Скорпиномо, не подходите близко к хозяйке Флёр!

— Балбес, не видишь, что я на одном краю, а она на другом? Стой на месте и следи за ребенком, не собираюсь я трогать твою хозяйку Флёр, — Скорпиномо остановился как можно дальше от Флёр, но на полшага ближе к краю, чем она. Не хватало ещё, чтобы робот взялся утаскивать его с обрыва. — Да, ущелье расширяется посередине, может быть, там след от падения астероида или огромный разлом, а потом…

Он отвел взгляд от пропасти, из-за невообразимой высоты даже у него, космонавта, кружилась голова. Посмотрел в лицо Флёр, надеясь увидеть на нем хотя бы тень уважения. В следующий миг что-то скользнуло под ногой. Он сначала не испугался, просто не поверил в возможность катастрофы, мгновенно инстинктивно отшатнулся, перенося тяжесть тела на другую ногу, но опора исчезла и из-под нее.

Скорпиномо успел лишь увидеть, как расширяются от ужаса огромные глаза Флёр. Сбоку донёсся отчаянный детский крик. Мир перевернулся, сердце оборвалось, вес исчез, в ушах засвистел ветер. Он падал в пропасть.

Смертельный ужас пришел одновременно с осознанием, но в следующий миг раздался хлопок, его будто кто-то резко дёрнул за шиворот. Свист в ушах прекратился. Заломило плечи и спину, падение замедлилось и выровнялось. Только сердце не успокаивалось.

Боковым зрением он углядел сверху яркое пятно — так и есть, парашют. Им, видимо, был снабжён комбинезон, поэтому ткань на спине на ощупь всегда казалась чересчур плотной. Он попытался запрокинуть голову, чертов жёлтый круг, хоть и небольшой по размерам, ухитрился закрыть обзор. Впрочем, вверх он бы все равно не взлетел уже, нужно было смотреть, куда опускаться. Падал он с приличной скоростью, большей, чем та, к которой привык на тренировках. Эферийский парашют был не рассчитан на более плотных по комплекции синотов. Скорпиномо сделал несколько вдохов, настолько медленных, насколько позволяла обстановка, успокаивая бешено колотящееся сердце. Стало чуть легче, только в висках все равно пульсировала кровь.

Быстро приближалось дно каньона. Не настоящее дно, один из нижних ярусов, как говорила Флёр. Сбоку торчали скалы, с другого бока вверх поднимались холмы, переходящие в пологий склон, а между ними рос папоротниковый лес. Сверху он поначалу казался пышной розовой накипью, состоящей из пены или мелких цветочков, но чем ниже спускался Скорпиномо, тем заметнее были торчащие из общей массы тот тут, то там острые резные листья. У маленьких папоротников они были нежными, как перья, у больших напоминали куски жести и легко могли порезать даже плотную ткань комбинезона, не говоря уже о руках и ногах. Скорпиномо потянул стропы, смещая полет в сторону холмов, но скорость была слишком велика. Единственное, что он мог, — попытаться сделать удар оземь не слишком болезненным.

Приземлился он на самом краю леса, еле успев сгруппироваться, тяжело упал на бок, на землю, покрытую не травой, а низкими растеньицами с широкими мясистыми листьями. Он ждал, что сверху его накроет купол парашюта, но этого не произошло. Он поднял голову. Жёлтый парус трепетал, зацепившись за лист гигантского папоротника.

Скорпиномо кое-как поднялся — ноги ещё не совсем слушались, но задерживаться тоже было нельзя. Земля здесь оказалась мягкой, чуть влажной. Дёрнул парашют, державший его у папоротника, как собаку на поводке. Узорчатый лист наклонился, но сломался не сразу, повозиться с ним пришлось, и все это время нервно оглядываться — не пожаловала ли местная фауна поинтересоваться незнакомым летуном с точки зрения его съедобности. Пока что никто из укрытий не высовывался, хотя животные здесь были. Над головой негромко запела какая-то птаха, с жужжанием пронеслось несколько крупных стрекоз. Совсем рядом зашевелилась трава и что-то зашуршало, это могла быть и ядовитая змея. Скорпиномо замер. Розовая волна проползла мимо. Он перевел дух, стащил с туловища комбинезон и принялся отцеплять стропы. Парашют можно было оставить на ветвях, как ориентир, или же лес будет для Флёр ориентиром сам по себе? Если она спустится на поиски, если это не был вообще ее план… Он попытался подавить волны паники. Если рассуждать спокойно, не стала бы она от него избавляться таким изощренным способом, да еще на глазах у ребенка. Вокруг Миромекано она суетится, будто это ее сын. Нет, это случайность, и его будут искать. Но конечно, лучше подниматься на верхний ярус самостоятельно и оставлять на пути следы — ветки папоротника или лоскутки парашюта, если удастся его порвать.

Скорпиномо огляделся, прикидывая, как лучше выбираться из ущелья. Он будто находился в удивительном горном краю, меж нескольких хребтов, пологих и крутых. За скалами уходила вверх обрывистая бурая стена, и в вышине никак не найти было того злополучного козырька. Холмы с другой стороны, розово-багряные, поднимались ступенями вверх. Наверное, стоило идти туда, только дорога в обход получится слишком длинной.

Во рту пересохло. Скорпиномо покосился в сторону леса, но сунуться вглубь не рискнул. Неизвестно, будет ли там вода, на холмах ее найти легче, здесь есть и озера, и водопады. Отыскать бы хоть какую-то палку, ведь оружия у него нет! Ни ножа, ни пистолета, ни этой их ультразвуковой стрелялки. И обходись теперь, как хочешь… Может, среди папоротников попадется хоть что-то, хоть какое-то примитивное хвойное деревце с крепким стволом?

Из чащи прямо напротив его лица высунулась морда. Морда была вытянутая, страшная, оливкового цвета, с пучками перьев вместо ушей, с глазами по бокам и пастью, полной чрезвычайно острых зубов. За мордой из-за папоротников показалась длинная шея, узкая грудь, похожая на киль корабля, лапки, оперенные по краям, будто они собирались вырасти в полноценные крылья, но передумали. Тварь выскочила на опушку вся, целиком, покачиваясь на мощных задних ногах и балансируя тяжелым хвостом, невероятно грациозная, стремительная и соразмерная в своем уродстве. Следом из леса показался другой динозавр, а еще один осторожными прыжками приближался сбоку.

— Пошли вон! — пятясь, прохрипел Скорпиномо. Разумеется, они не обратили внимания на звук человеческого голоса. Ящеры продолжали наступать очень медленно, короткими прыжками, слегка покачиваясь и наклоняя голову вбок, как это делает курица, намереваясь склевать червяка. В их глазах не читалось ни интереса, ни тени мысли, ни даже голода — словно они были стеклянными. Стараниями Горено он знал, как они называются. Ютарапторы, плотоядные динозавры из семейства дромеозаврид, размер средний, оперение слабо выраженное, высшие хищники, охотятся группами, обладают сложным социальным поведением, обитают в каньоне общим количеством пятнадцать особей, при нападении набрасываются на жертву сверху и рвут ее на куски острыми когтями задних лап… Последние сведения особенно радовали. Никакого оружия… чёртова эферийская девка! Зачем она вообще его спасала, он бы сейчас уже отмучился!

Громоподобный рев раздался за холмами и прокатился над землёй. Ютарапторы, все трое, вытянули шеи и остановились. К роще выходил Мрак, истинный и единственный король здешних мест.

Рапторы заволновались, завертели головами, застрекотали. Появление огромного хищника быстро перебросило их на нижнюю ступень пищевой цепочки. Все же они не сразу пустились в бегство, несколько секунд переминались на своих птичьих ногах, и, лишь дождавшись нового страшного рыка, дружно затрусили в обход леса. И вовремя: земля уже содрогалась под шагами гиганта. Он сбежал с холмов, наклонившись вперед, со скоростью просто неправдоподобной для такого огромного животного. Остановился, принюхался, поднял вверх голову на могучей шее и взревел. Эхо слабо застонало у скал.

У Скорпиномо подкосились ноги. Он упал там, где стоял, не чувствуя сил не то что дойти, доползти до спасительного леса. Спасительного ли? Если рапторы не стали прятаться в нем, а поспешили прочь?

Мрак шагнул вперед и опустил голову, принюхиваясь. Казалось, что воздух туда-сюда гоняет огромный насос. Сладковатый зловонный запах растекся над поляной. Скорпиномо не чувствовал даже страха. Просто смотрел на свои руки, вцепившиеся в землю, и не мог прикрыть ими голову. Зачем? Это бессмысленно. Перед глазами шелестела трава, пригибаясь от дыхания огромного ящера, у ее корней шустро закапывался в почву мелкий блестящий жучок, почти такой же, как и на родной планете синота.

Рядом опустилась огромная чешуйчатая лапа. Коготь, способный разрезать человека пополам, пропахал землю. Мрак взревел еще раз, никакие другие звуки он просто не умел издавать. Хлопнул по траве огромный хвост, расшвыривая розовые клочья, просвистел над головой Скорпиномо. Чудовищная лапа оттолкнулась от земли, исполинская тень закрыла обзор и скользнула прочь. Гигант устремился следом за знакомой добычей, не распознав чужой запах или просто не заметив лежавшего человека.

Захрустели стебли папоротников. Мрак не утруждал себя тем, чтобы обойти рощу. Он бежал прямо по ней, правда, сбоку. Растения с чавканьем и треском ломались под его ногами. Каждый шаг тираннозавра равнялся трем-четырем шагам рапторов. Целый рой потревоженных насекомых и птиц поднялся в воздух.

Скорпиномо об этом не думал. Мыслей не осталось. Остался инстинкт выживания, и именно этот инстинкт сгреб синота за шкирку и поднял сперва на четвереньки, а потом на ноги. В его поле зрения попал парашют — просто желтая тряпка, смятая и разорванная огромной лапой или ударом хвоста. Опять же без единой мысли, просто машинально, он нагнулся, поднял часть парашюта с парой уцелевших строп. Они могли пригодиться… он даже не представлял, в какой ситуации, но могли.

Скорпиномо развернулся и зашагал к холмам, сперва медленно, потом быстрей и быстрей. Силы возвращались, как и способность рассуждать. Ведь раз Мрак пришел с холмов, значит, сейчас там его нет и какое-то время не будет. И раз он пришел с холмов голодный, то там нет и никого, годящегося ему в пищу. Значит, там безопасно, пока он не вернется, а вернется он не раньше, чем побегает наперегонки с теми тремя тварями…

Он поймал себя на том, что говорит вслух, и замолчал. Пока что никто не явился на звук голоса, Мрак действительно распугал всех. У подножья ближайшего холма в низинке скопилась влага, на мокрой земле остался след тираннозавра. От пятки до отпечатка страшного когтя мог бы, пожалуй, вытянуться во весь рост не очень высокий человек.

Скорпиномо бегом стал подниматься по склону. Трава здесь росла невысокая, жестковатая, ноги в ней не путались. Появились, наконец, настоящие деревца, тонкие и низенькие, но с крепкими стволами. Скорпиномо, оглядевшись предварительно по сторонам, выломал одно, даже не выломал — выкрутил из земли вместе с корнями. Деревце было крепким и упругим, оно гнулось, но не ломалось. Взвесив его в руке, Скорпиномо выругался — дубинка получилась легкой, но бросать не стал. Все лучше, чем ничего. Если заострить о скалу верхушку, получится копье, которым можно будет ткнуть кого-нибудь в глаз… а как этот кто-то потом рассвирепеет, лучше не думать!

Следующий холм был выше, а трава на нем жестче, третий еще выше. И сразу за ним начиналась каменная стена, высокая и отвесная.

Скорпиномо остановился на вершине и огляделся. Здесь, похоже, была седловина между двумя скальными хребтами. В ней уместилась роща ютарапторов, вот эти холмы… а выход? Откуда же спустился сюда гигантский тирекс? Может быть, он пришел именно со стороны скал, куда умчались рапторы? Сейчас это было наименее подходящее из направлений.

Скорпиномо еще раз огляделся. Вправо и влево тянулись холмы, покрытые розовой травой, — здесь, в тени скал, она казалась мрачно-багряной, — и настолько далеко друг от друга растущими деревцами, что это и редколесьем нельзя было назвать. Кое-где деревца были сломаны, и наверняка Мраком. Впереди вверх поднимались скалы, отвесные и высокие. Но не скакал же по ним огромный ящер, непременно должен быть другой выход!

Слева местность немного повышалась, Скорпиномо решил идти туда. По левую руку был и север, а станция как раз на северном краю каньона.

Со стороны рощи донеслось отдаленное рычание. То ли Мрак праздновал победу, то ли ютарапторы сумели удрать и он рычал от голода. Скорпиномо вздрогнул. Тирекс находился на приличном расстоянии, только и бегать он умел неплохо. Нужно было торопиться. Выдержки еле хватило на то, чтобы оторвать от разорванного парашюта державшийся на честном слове желтый клочок. Эферийский материал был прочен, но Мрак ударом хвоста превратил ткань в мочалку.

Обрывок парашюта Скорпиномо завязал на ветке, надеясь, что яркое желтое пятно будет заметно издали. Никаких других меток он оставить все равно не мог, только чертить полосы на земле тем самым выломанным деревцем. А датчики, если они тут были, засекли бы его, но из-за отсутствия связи в каньоне информацию с них раз в несколько дней вручную снимал Горено.

Рычания больше не слышалось. Мир затих, как затихает ветер перед грозой. Даже насекомых было немного. Вид впереди не менялся, все те же лениво перетекающие друг в друга холмы со скудной растительностью, все та же скальная стена… которая казалась не такой уж и неприступной? Используя веревку, можно было забраться на высоту, неприступную даже для гиганта Мрака, и передвигаться дальше прямо поверху. В пользу этого решения говорило и то, что другие динозавры не могли встретиться на скале. Их лапы просто не приспособлены были для подобного альпинизма. Опасаться можно было летающих тварей, но они гнездились на верхних ярусах каньона, и к тому же давно бы обнаружили себя, будь они здесь.

Через несколько десятков шагов ему попалась глыба, отколовшаяся от скалы, почти черная по цвету, с красноватыми прожилками. Над ней виднелся удобный выступ, да и стена уже не выглядела отвесной и неприступной, ее поверхность была покрыта зацепками. Скорпиномо сделал петлю на веревке, закинул вверх, попробовал расшатать выступ, — тот держался крепко.

Издали снова донесся рык. Синот мгновенно схватился за веревку и начал карабкаться вверх. Ему приходилось штурмовать горы, но с таким скудным снаряжением — в первый раз, зато и такая превосходная мотивация у него тоже была впервые. Вскоре он зацепился рукой за тот самый выступ, перевел дыхание, оглядел скалу — дальше лезть уже можно было без помощи веревки. Одной из строп он пожертвовал, чтобы привязать к торчащему острому камню клочок парашюта. Оставшуюся веревку и ткань сунул в карман.

Только очутившись на гребне скалы, Скорпиномо рискнул обернуться. От высоты голова снова закружилась. Он отшатнулся от самого края, благо, места тут было достаточно. Розовые холмы внизу с торчащими черточками деревьев были пусты. Гигант не вернулся, выбрав себе другую дорогу. Его не видно было у рощи, не было там и рапторов. Либо финальный аккорд драмы разыгрался слишком далеко, либо добыча ускользнула, и Мрак отправился искать себе пропитание на верхние ярусы. Тогда ящер может столкнуться со спускающейся сверху Флёр, если она спустится, конечно, а не пошлет на поиски одного Горено.

Скорпиномо вздрогнул от этой мысли. Не то, чтобы эферийскую ведьму было жаль, но… Он от нее зависит, как не крути. Надо выбираться отсюда самому и и побыстрее.

Он стоял на гребне каменной стены, с одной стороны она обрывалась к розовым холмам, с другой стороны поднималась отвесная скала, такая ровная и высокая, что она казалась застывшим базальтовым водопадом. Но вот камень ли был у него под ногами? Темные, почти черные глыбы с красноватыми вкраплениями отливали металлическим блеском. Скорей всего, это был магнитный железняк. Поэтому и обрушилась так отвесно скала на границе двух горных пород, не сейчас, конечно, тысячи или даже миллионы лет назад. Отвалившийся базальт рассыпался, покрылся почвой и превратился в холмы.

Стена была настолько длинной, что невозможно было увидеть, где она кончается. Оставалось только идти по карнизу из железняка на север, как он и собирался, и надеяться, что путь не заведет в тупик. Внизу торчали те же холмы, покрытые розовой травой, зверья никакого видно не было. Время близилось к полудню, солнце стояло высоко, местные обитатели попрятались от зноя. Нависающая сверху стена ущелья спасала Скорпиномо от жары, но путь становился все уже, приходилось идти боком, прижимаясь к скале. В какой-то момент он чуть не оступился и выронил свою палку. Хорошо хоть, она улетела вниз, в траву, без всяких последствий и не огрела никого по хребту. Скорпиномо уже жалел, что забрался наверх. Если идти будет невозможно, придется возвращаться, а сколько времени будет потеряно!

И тут скала позади закончилась, в глаза ударил солнечный свет. Здесь же обрывался и карниз из железняка, дальше, как недостроенная крепостная стена, по розовым холмам змеилась россыпь крупных и мелких базальтовых глыб. Можно было спуститься и идти по траве, или же пробираться по верхам. Внизу на него могли напасть здешние обитатели, однако и путь поверху легким бы никто не назвал.

Вначале Скорпиномо решил пробираться по скалам. Наткнуться сейчас еще на какого-нибудь хищника было бы и обидно, и опасно. Но спуститься пришлось. Каньон не захотел любезно предоставить еще один гладкий карниз, эти скалы оказались непроходимы. Камни покачивались, приходилось перепрыгивать с уступа на уступ, рискуя свалиться и добро бы сразу свернуть шею! Скорпиномо представил перспективу сломать ногу и валяться внизу беспомощным, содрогнулся и решил, что лучше сразу идти дальше по земле.

Для спуска он выбрал левую сторону. Там трава казалась гуще, кустов было больше. Конечно, и шанс встретить здешних обитателей выше на цветущей поляне, чем на выжженных холмах, но и спрятаться в кустах от них легче, чем бегать. А еще оттуда хоть немного, но тянуло прохладой, и Скорпиномо надеялся найти воду. Эферийские консервы утоляли на весь день голод, но не жажду.

Местность вокруг понемногу повышалась. Это была чудесная висячая долина, покрытая сочной травой, кустарниками и редкими невысокими деревцами. Но Скорпиномо было не до любования пейзажем, к тому же ему осточертел розовый цвет. Он вспоминал зеленые луга родной планеты, а здесь поглядывал только, не слишком ли велики кустарники, и не прячется ли в них какое-нибудь крупное плотоядное животное. Пока что вокруг летали только насекомые — стрекозы и жуки. Один, с пурпурными блестящими крыльями, величиной с ладонь, несся прямо в лицо синоту. Тот еле успел выставить локоть. Жук наткнулся на неожиданную преграду, сложил крылья и шлепнулся в траву. Скорпиномо растер руку — тычок получился более чем ощутимым — и зашагал дальше.

Он решил выбрать деревце покрепче, чтобы сделать дубинку взамен утраченной. Но здешние деревья тоже не баловали толщиной стволов, да еще и выкручиваться не желали. Скорпиномо с трудом сломал одно, даром, что тонкое, ободрал молодые ветки с веерообразными листьями. Получилась палка, которой вряд ли можно было отогнать кого-нибудь крупнее собаки.

Он озирался в поисках воды. Должно же что-то поить эту пышную растительность! Густая и сочная трава поначалу мешала идти, но постепенно, пока он продвигался к центру долины, становилась ниже и реже. Наконец, впереди вместо надоевшего розового марева блеснуло отраженное небо. То было длинное неширокое озеро, чуть искривленное, со спокойной прозрачной водой. По одну сторону от него образовался узкий песчаный пляж, другая заросла тростником. Может быть, озеро питали подземные источники, может быть, оно возникло из бывшей поймы реки, что ныне текла по дну каньона, — Скорпиномо гадать не стал. Вода на вид была чистой, ничем не пахла, вкус, конечно, оставлял желать лучшего. Все же после нескольких глотков он приободрился, огляделся вокруг, не увидел по-прежнему никакой опасности. Почему же в таком райском местечке не водилось никаких тварей? Стоило ожидать подвоха!

Засмотревшись по сторонам, он чуть не ухнул в большую яму, вырытую в песке. На нору это не походило, нора должна иметь укромный вход, а это сооружение выглядело так, будто кто-то сунул в мокрый песок огромный шар, а потом выворотил его и унес. Может быть, тут лежало яйцо? Скорпиномо вздрогнул при мысли, какого размера детка вылупилась из такого яйца, а главное, какие у детки должны быть громадные родители. Но рядом не было ни скорлупок, ни чего-то похожего на них, а по краям ямы он разглядел следы лап с чем-то вроде пальцев, но без когтей. Неизвестный копатель мог скрываться поблизости.

Сбоку раздался шум, какой обычно сопровождает движение крупного существа. Скорпиномо еле успел метнуться под защиту кустарников.

Ящер вперевалочку шел по песку с противоположной стороны озера, иначе давно бы заметил незваного гостя. Росту он был внушительного — в два раза выше взрослого человека, и это еще стоя на четырех ногах. С передними лапами у ящера было что-то не так, что именно, Скорпиномо понял только когда зверюга подошла поближе. Изо рта у существа свисала охапка травы, веток с пышными листьями, узорчатых папоротников и прочего, и вываливающиеся пучки зверь время от времени пытался придерживать передними конечностями. Смотрелось это невероятно комично, и в других обстоятельствах Скорпиномо бы наверняка рассмеялся.

Но не сейчас! Пусть ящер не был хищным, позади него раскачивался длинный могучий хвост, от удара которого человек перелетел бы через озеро. Скорпиномо сидел, не шевелясь, хотя место выбрал неудачно. У ствола кустарника расположился муравейник, и крупные рыжие муравьи быстро разобрались, что мембранный комбинезон пришельца им не по челюстям, а вот возможность кусать его за тонкую кожу рук внесет разнообразие в их скучную жизнь. Скорпиномо зашипел было и дернулся, намереваясь перебежать за соседнее дерево, но ящер немедленно повернулся в его сторону. Мысленно ругая муравьев самыми страшными ругательствами на всех трех планетах, синот затаился.

Ящер постоял немного и затопал к яме. Скорпиномо воспользовался этим, чтобы перебраться из облюбованного муравьями места. Ящер скинул в яму свою добычу и начал осматриваться, привстав на задние лапы. Он лишь вполовину уступал в росте гиганту Мраку и был крупнее ютарапторов. Морда, из пасти которой еще торчали пучки травы, у существа была плоская, как клюв утки, на голове, шее и спине — аккуратный низенький гребень. То был не хищник, и поэтому Скорпиномо не мог вспомнить, как называется новый знакомый. Горено щедро делился информацией о плотоядных динозаврах, и почти не рассказывал о вегетарианцах. Например, зачем зверюге яма, в которую он все равно не поместится целиком…

Внезапно Скорпиномо осенило — гнездо! Это не он, а она, она вырыла уютную норку для своих будущих детенышей, и теперь не запасает пищу впрок, а готовит малышам подстилку. Вот уж принесла ее нелегкая обратно именно сейчас, наверняка мамаша будет оборонять гнездо до последнего, и ей не объяснишь, что никто на ее сокровище не покушается! А уж если где-то рядом и папаша ходит!

Мамаша между тем не торопилась уходить от своей ямы и, похоже, беспокоилась. Возможно, она чуяла присутствие чужака или слышала звуки, неуловимые для человеческого уха. Скорпиномо скрипнул зубами, но сидел в своем укрытии, не шевелясь. Ничего другого все равно не оставалось.

Хозяйка гнезда прохаживалась вокруг, шевеля ноздрями и прислушиваясь. Ей-то спешить было совершенно некуда. Немного побродив, она наклонила морду и начала жевать траву, кося глазами по сторонам и всем видом показывая, что никуда уходить не собирается и яму разорить не позволит. Время от времени она поднимала голову, осматривалась, помахивая массивным хвостом, и снова принималась за еду. Розовая трава свисала у нее изо рта, как борода. Это напомнило Скорпиномо того странного старика, из-за которого он теперь сидит тут, за кустом, как идиот, и не может пошевелиться, чтобы не попасть под удар хвоста чешуйчатой твари! Если бы не этот дед и не Флёр… тут он впервые с того злополучного дня подумал, что, не полети он тогда проверить эферийский летательный аппарат на утесе, то просто погиб бы при обстреле его корабля Трианглетом.

Зверюга тем делом сжевала свою бороду, сорвала следующую порцию травы и на этот раз опустила ее в гнездо. Пока она возилась с подстилкой и не глядела по сторонам, Скорпиномо перебежал чуть дальше. Мамаша-динозавриха немедленно подняла голову и издала не рев, нет, а негромкий мелодичный звук, точно в рог протрубила. Скорпиномо и дышать перестал. Что, если зверюга зовет своих? И сколько у нее вообще этих своих?

На зов никто не явился. Хозяйка гнезда, немного потоптавшись, побрела прочь. Скорпиномо подождал, пока она отойдет подальше, и бросился к соседнему деревцу, давно уже им облюбованному — оно было выше и крепче остальных, на него можно было забраться и осмотреть местность.

Забраться он не успел. Он едва взялся за нижнюю ветку, как послышался топот — мамаша галопом неслась обратно. Так она и знала! В ее уютную долину проник грабитель! Несомненно, грабитель! Он только и ждал, пока она уйдет, чтобы безнаказанно разрушать чужие гнезда! Ну, она ему покажет!

Скорпиномо отскочил от дерева. Не добежав немного до него, зверюга начала разворачиваться. Такой огромной туше требовалось время — и Скорпиномо успел отпрыгнуть от удара мускулистого хвоста. Он бросился в кусты, но оторваться от преследования так было невозможно. Мамаша ни на секунду не теряла своего врага из виду, и неслась следом, топча кустарники и ломая низкие деревца. Второй раз она чуть не настигла синота на узкой полосе пляжа, Скорпиномо упал на плотный влажный песок — хвост, как кистень, просвистел над его головой, — откатился в сторону, вскочил. Огромная туша стремительно разворачивалась для очередного удара, и Скорпиномо бросился в воду. Это было тоже не лучшим решением, но больше бежать ему было решительно некуда.

Озеро оказалось прохладным, его наверняка питали подземные ключи, это Скорпиномо отметил машинально. Повезло ему и с дном — здесь оно было крепким, песчаным, синот оттолкнулся, скользнул на глубину и через несколько взмахов руками оказался на середине озера.

Хозяйка долины не стала его преследовать. Она остановилась на берегу, вытянула шею и протрубила победный клич. Скорпиномо отвернулся и поплыл к противоположному краю. Здесь берег частично зарос тростником, ноги увязали в иле. Скорпиномо выбрался на твердое место на четвереньках, кое-как поднялся на ноги, наклонился, ополоснул руки в мутной водице. Мамаша-динозавриха наблюдала за ним издали.

— Нужно мне твое гнездо, как в космосе ласты! — зло крикнул Скорпиномо, хотя она вряд ли слышала его и уж конечно, не понимала. — Другие разорят!

Мамаша неуклюже повернулась и прошествовала к своему гнезду. Скорпиномо перевел взгляд на поверхность озера, где медленно затихала рябь. В блестящей поверхности отражалось светлое небо, бегущие облака, туча, темнее остальных… Скорпиномо помертвел, отшатнувшись от берега. То была не туча, а тень под водой. Он лишь чудом не угодил твари в зубы. Недостаточно крупная, чтобы проглотить человека, она легко могла его покалечить. А ведь уничтожавшие опасных животных эферийцы в чем-то были безусловно правы… Вот и зачем они оставили тут заповедник, что делаешь, делай до конца!

Он быстро огляделся по сторонам. Вокруг не было никого, не считая загнавшей его в озеро гнездостроительницы. Мамаша-динозавриха прогуливалась около своей ямы, грациозно изгибая шею, будто позируя. Она выбрала себе для жизни прекрасную долину и обитала тут одна. Скорее всего, озёрная тварь не умела выходить из воды, иначе давно уничтожила бы гнездо. Или она умнее прочих ящеров и просто ждёт кладки?

Скорпиномо побрел прочь от озера, проклиная динозавров, Флёр, революцию, эферийцев, собственную дурость и вообще Вселенную. В ботинках хлюпала вода. Комбинезон был непромокаем для льющегося сверху дождя, но не ныряния в озеро. Режим охлаждения у него был, а вот подогрева — нет. Стоило, пожалуй, раздеться и обсохнуть. Скорпиномо поглядел на солнце в небе, прикинул расстояние до выхода из каньона и задерживаться не рискнул. День на молодой планете был короток, закат должен был наступить солтана через два, а спасаться еще и от ночных хищников не хотелось совершенно.

Пока что вокруг не было видно других ящеров, ни хищных, ни травоядных. Дорога постепенно шла в гору. Впереди замаячил перевал. Скорпиномо совершенно запыхался после марша в мокрой одежде и ботинках и присел на большой камень, торчащий из травы. От жары кружилась и болела голова. Глаза закрылись сами собой…

Очнулся он почти мгновенно, во всяком случае, через короткое время, от неприятного ощущения. Не размыкая век, Скорпиномо почувствовал на себе чей-то пристальный и злобный взгляд. Жутко было открыть глаза и увидеть неведомого врага, не менее жутко было сидеть вот так, в неведении. Вокруг был все тот же прекрасный солнечный день, шуршала трава, попискивали насекомые, свистели в небе пролетающие птицы, а рядом таилась смертельная угроза. В одном он был уверен — его лицо освещало солнце, неизвестное существо не отбрасывало тени. И никакого оружия у него не было, ведь палку он снова потерял, еще когда удирал от мамаши-динозаврихи!

Пока он сидел неподвижно, ощущение исчезло. В траве рядом что-то прошелестело. Он быстро распахнул глаза, но не заметил ничего. Возможно, это была змея. Возможно, ему привиделся кошмар в полудреме.

Скорпиномо вскочил и быстро зашагал прочь. За перевалом появились очертания очередной скальной гряды. Только бы на нее можно было залезть! Это приблизит его к верхним ярусам и к спасению!

Через несколько сотен шагов он снова выдохся. Вода через комбинезон испарялась плохо, ноги скользили, его бросало то в жар, то в холод. В таком состоянии и со скалы немудрено грохнуться. Но по краю долины виднелись только утесы. Другого выхода не было, а если такой и существовал, его можно было искать до заката и не найти.

На подступах к скалам под ноги начали попадаться куски базальта. Их было все больше и больше, к тому же они прятались в жесткой розовой траве. Из земли то и дело торчали мелкие багряные кустики, к счастью, в них не могло скрываться никакой крупной живности. Но если там, например, торчит кто-то вроде давешней змеи…

Он споткнулся о камень и с размаху полетел наземь. Еще один острый кусок базальта услужливо сунулся под колено. От боли у Скорпиномо искры из глаз посыпались. Он даже не выругался по привычке, лежал, прислушиваясь к себе. Резь в колене постепенно затихала. Синот оперся на локти, намереваясь встать.

Тут перед ним возникло существо. Небольшого роста, с маленькой головкой и длинной зубастой пастью, с ловкими пальцами на тонких ручках, покрытых перьями, с острыми когтями на птичьих лапках, миниатюрная копия ютарапторов заинтересованно разглядывала лежавшего ничком человека.

— Кыш, — буркнул Скорпиномо. Враг размером с откормленную курицу не мог быть опасен.

Из багряных листьев стремительно выскочил еще один ящер. Оба существа взволнованно застрекотали. Их длинные хвосты, украшенные перьями, подергивались в такт голосам.

Скорпиномо сел. Первый ящер немедленно прыгнул, вытягивая шею и целясь в лицо. Синот успел подставить руку — незащищенную ладонь, а не предплечье. Острые, как иглы, зубы, полоснули до крови. Маленький враг тут же отскочил.

— Ах ты!.. — Скорпиномо непонимающе глядел на окровавленную ладонь. Эта тварь, размером с курицу? Да бросьте!

Третий ящер спрыгнул с высокой глыбы, помахивая своими оперенными ручонками, так и не развившимися в крылья. Велоцирапторы, точно, именно так они называются! Охотятся стаями… еще одно существо подобралось вплотную к Скорпиномо и клюнуло в ногу.

Синот вскочил. Велоцирапторы порскнули врассыпную, как напуганные птицы, но через пару шагов остановились и снова застрекотали, озадаченные внезапно увеличившейся в росте добычей. Тем не менее, надежды на победу они не теряли. Еще два ящера вылезли из кустов. Первый велоцираптор чвиркнул довольным тоном. Группа поддержки все прибывала и прибывала.

Скорпиномо изо всех сил пнул ближайшего ящера ногой. Слава великому Ладо, хоть подошва у него была прочная. Маленький враг пискнул, но в бегство не обратился. Следующий удар обрушился ему на спину. Велоцираптор с переломанным позвоночником забарахтался в траве.

— Двадцать шесть вас? Двадцать пять! — Скорпиномо пнул следующего. Тонкая шея хрустнула, как сухая ветка. — Двадцать четыре не хотите?

Двое ящеров бросились в атаку. Одного он ударил кулаком, второй благоразумно увернулся. Остальные велоцирапторы стрекотали, не решаясь ни напасть, ни уйти. В мечтах они наверняка давно поделили и сожрали добычу. Скорпиномо уже не чувствовал страха, только ярость.

— Нате! Двадцать три! — он ударил ногой еще одного, целясь в спину. Ботинок соскользнул. Велоцираптор понесся прочь, растопырив оперенные руки и задрав хвост. — Черт с тобой, двадцать четыре!

Его укусили в плечо. Он пошатнулся, но устоял, отмахнулся кулаком наудачу и не попал. Велоцираптор сам отлепился и шлепнулся наземь. Скала была совсем рядом. Скорпиномо добежал до нее, задыхаясь, ухватился за выступ, подтянулся, чуть не сорвался — скользила окровавленная рука. Если они умеют лазать по скалам, ему конец!

Они не умели. Они суетились внизу, попискивая и поскрипывая. Их предыдущие жертвы бегали по земле, и до сих пор такой способ охоты был им ни к чему. Немного пострекотав, маленькие хищники начали разбегаться.

Скорпиномо выдохнул и стал карабкаться дальше. Комбинезон еще не высох и постоянно соскальзывал. Укушенная рука опухла. К счастью, эта скала оказалась удобной для подъема.

На середине пути позади захлопали крылья. Он глянул через плечо: летающий ящер, по размерам чуть меньше велоцирапторов, с длиннющим клювом и совершенно черными глазами, метался рядом, сердито крича. Он был один. Остальные гнездились выше. Этого, скорей всего, принесло сюда потоком воздуха.

— Пшел прочь! — прохрипел Скорпиномо, хотя давно убедился, что ящеры на человеческую речь плевать хотели. Этот не стал исключением. Он налетал сзади, долбил клювом по шее и голове и сразу отлетал в сторону, когда синот разворачивался, пытаясь отмахнуться. Летающая тварь прекрасно понимала, что человек перед ней беззащитен, ведь если он начнет отбиваться, то свалится.

А еще говорят, что у них почти нет мозгов, подумал Скорпиномо, вытаскивая из кармана остатки парашюта. Ящер ударил его клювом в затылок, да так, что в глазах потемнело. Кое-как собравшись с силами, Скорпиномо швырнул в морду противнику желтую ткань, стараясь обмотать голову и крылья.

Ящер, закутанный в парашют, с криком полетел вниз. Скорпиномо не стал дожидаться, пока враг избавится от накидки. Он добрался до вершины утеса (в голове мелькнула мысль, что сейчас сверху точно свесится еще одна зубастая морда) и лег на краю.

Только через несколько тилей он смог поднять голову, чтобы посмотреть, куда же он попал. Глазам открылась еще одна розовая долина, перелесок, который Скорпиномо сразу не понравился, ибо слишком уж напомнил рощу ютарапторов, и несколько пасущихся созданий выше человеческого роста. Они передвигались на двух ногах и, несмотря на свои размеры и массивные хвосты, были невероятно изящны и грациозны.

Синот приподнялся, раздумывая, как бы обогнуть ящеров, чтобы они его не заметили, но было уже поздно. Один динозавр вскинул небольшую голову с длинным закручивающимся назад рогом, увидел человека, издал громкий мелодичный звук… и пустился наутек. Остальные существа с такими же же протяжными криками последовали за своим товарищем. На поляне у перелеска не осталось никого.

Скорпиномо криво усмехнулся. Совсем недавно он представлял себе Эо Тау, полностью занятую его соплеменниками, а сам весь сегодняшний день только и делал, что драпал от здешних обитателей.

— Ну наконец хоть кто-то испугался!

Он смахнул с ботинка пару прилипших перьев и встал. За рощей виднелся утес, с вершины которого падал поток воды. Скорпиномо представил себе родниковую воду, такую чистую и холодную. Жажда вернулась с новой силой. Он столько уже блуждает! Станция просто должна быть недалеко! А перелесок…вряд ли там сидят хищники. Они давно бы уже спугнули робких травоядных, что так стремительно унеслись прочь.

Все же рощу он обошел десятой дорогой. Теперь у него не было даже веревки, при ранении и жгут не наложишь.

За перелеском открылся полностью утес. То была высокая ступенчатая скала, по порогам которой бурлила вода. Трава под ногами сменилась влажной галечной россыпью. Пахло прохладой и свежестью. За каскадом поднимался вверх пологий склон, наверняка там и будет дорога к станции.

Прежде всего он напился, подставив руки под водопад. Вода была чистой и холодной, почти ледяной. Промыл распухшую и негнущуюся укушенную ладонь. Теперь предстояло перебраться на ту сторону. Скорпиномо выбрал самый невысокий каскад — высотой чуть больше его роста. Под струящимся пенистым потоком образовалась заводь. Дальше водопад превращался в речку, ледяную и быструю. Можно было бы переплыть ее, можно было забраться на утес сразу, но путь по каменистому краю каскада казался самым удобным.

Он попробовал расшатать камни ногой — они держались крепко. Сделал шаг, другой, расставив руки для равновесия. Только бы никто не появился именно сейчас!

На середине пути в воздухе мелькнула тень. Давешний ящер, с отчаянием подумал Скорпиномо. Мало ему было парашюта… Он остановился, поднял голову и не поверил своим глазам. Над утесом, опускаясь все ниже, парил огромный белый силуэт, похожий на птицу. Его грани сверкали белым и розовым — отраженным рождающимся закатом. Это был эферийский летательный аппарат.

Конечно, Скорпиномо сразу понял, что прилетели за ним, но после всех событий дня он просто не мог спокойно дожидаться, пока крылатая машина опустится, и заорал, размахивая руками. Нога скользнула по мокрому валуну. Скорпиномо полетел в заводь.

От удара об воду он на миг потерял сознание, но почти сразу пришел в себя от холода. В рот и нос хлынула вода. Солнце светило, как через тусклое стекло. Он забарахтался, выплывая на поверхность.

Сильные руки подхватили его и с легкостью вытащили из воды. Внизу, словно чаша, качнулась бурлящая заводь. Скорпиномо упал на траву и замер, не шевелясь и не веря, что все позади. Рядом с веревочной лестницы спрыгнул Горено.

— Как вы чувствуете себя, хозяин?

Скорпиномо закрыл глаза. Обругать робота не было ни сил, ни желания. Послышался шорох спускающегося летательного аппарата, легкие шаги. На лицо упала тень — рядом кто-то присел на траву. А потом его лица коснулись мягкие ладони, и губы Флёр прильнули к его рту. Чужой вдох защекотал небо. Скорпиномо охнул и обхватил ее за плечи, возвращая поцелуй. Она вдруг дернулась, локтями уперлась ему в грудь, подскочила и села на траву.

— Вы что! — возмущенно вскрикнула Флёр. Скорпиномо тоже сел:

— Я что?

— Хозяин Скорпиномо, — очень строгим голосом спросил Горено, втискиваясь между ними, — вы собирались задушить хозяйку Флёр?

— Да иди ты, дурак!

Флёр поднялась на ноги.

— Я думала, вы нахлебались воды… хотела сделать вам искусственное дыхание, а вы увлеклись!

— Нет, это вы увлеклись, — чтобы встать, Скорпиномо пришлось взяться за руку Горено. — Я уже поверил, что вы рады.

— А я и рада, — сказала Флёр, отбрасывая от лица растрепавшиеся волосы. — Мы где только ни искали. У Горено острое зрение, он видел, что на вас у папоротников чуть не напали хищные ютарапторы, но их спугнул Мрак. Только потом Горено потерял вас из виду. Если бы пошли на восток, к скалам, он бы видел вас. А вы скрылись за склоном ущелья.

— К скалам Мрак и побежал. Я, конечно, был ему признателен, что он не стал меня есть, но не настолько, чтобы его догонять!

Из двери летательного аппарата робко спустился Миро, подошел мелкими шагами и остановился позади Флёр.

— Мрак побежал за привычной добычей, — сказала Флёр, положив руку на плечо мальчику. — Все же он тоже живой, у него свои вкусовые пристрастия, он ест и падаль, а вы падалью не пахли. Человек для них костляв, да и белки немного отличаются. Он бы вас, может, и выплюнул.

— Боюсь, это бы меня уже не утешило… Скорпиномо начал бить озноб, от холода или от того, что опасность миновала, он и сам толком не знал.

— Это правда. Что у вас под глазом? Похоже на укус?

— Не заметил даже, — Скорпиномо ощупал лицо и обнаружил на щеке ранку. — Может, это, велоцирапторы. Тут, поблизости. Я отбился от них, а за руку меня все же укусили, — он продемонстрировал ладонь. Флёр покачала головой. Горено поглядел на следы зубов и заявил:

— Это больше похоже на компсогната, хозяин Скорпиномо. Динозавр из семейства компсогнатид, мелкий хищник, обладает...

— Все, мне плевать, как они называются! Поголовье я им немного сократил. Парочкой динозавров теперь стало меньше, запомни.

На лице Миромекано было написано восхищение, которого не стоило ожидать от Флёр. Мальчик завороженно слушал человека, сумевшего пройти каньон с динозаврами и выжить.

— У вас же зуб на зуб не попадает! — спохватилась Флёр. — Хороший из меня врач, нечего сказать. Летим скорее на станцию, а то у вас будет пневмония.

Флёр ликовала. Мамаша, ревностно защищавшая свое гнездо, оказалась самкой майазавра — единственной уцелевшей особью на планете. Из всего разнообразия видов многие были уничтожены полностью. Жители Холодной звезды спешили освободить розовую планету для переселенцев. Биологи спохватились слишком поздно. Да, собственно, биологов у эферийцев почти и не было. Были ботаники, изучавшие довольно ограниченный набор растений. Были бактериологи. Были врачи. Пятьдесят тысяч лет назад люди в спешке строили подземные убежища, и места для животных там не нашлось. Теперь любой человек смежной профессии, прошедший кое-какую подготовку, считался биологом.

Когда Скорпиномо пытался иронизировать о том, как гуманное общество легко расправилось с ресурсами чужой планеты, Флёр не реагировала. Всякий раз она отвечала только:

— Вы бы поступили точно так же. Или у вас на Сино Тау нет вымерших видов? Один из попросивших убежища на Эфери Тау тиксанданских инженеров упоминал поговорку «мертвый, как кукуллат». Это ваша же истребленная охотниками птица.

— Не так много у нас вымерших видов.

— Это потому, что планета ваша собственная. Чудо, что вы самих себя еще не истребили.

Получив с десяток ответов в таком духе, Скорпиномо эту тему поднимать перестал и молча наблюдал за планами спасения животных, которых эферийцы сами же и уничтожили. Разве жизнь вообще не бессмыслица?

— Май, так ее зовут, последняя. Здесь она уцелела одна, — объясняла Флёр. — Этот вид не хищный, но очень уж они крупные, к тому же очень преданные родители. Если им казалось, что кто-то может повредить их потомству, они в ярости бросались на людей. А майазавры и так не слишком многочисленны. Вот и осталась последняя самка. Но раз она строит гнездо, значит, она беременна. Беременность у таких крупных животных долгая, больше здешнего года. Надо только проследить, чтобы никто не сожрал яйца и детёнышей. Если они будут разнополыми, это вообще редкая удача. Хоть кто-то возродится естественным путем. Хуже дело с Мраком, например. Он самец. И для него нет пары.

Скорпиномо неопределенно хмыкнул.

— А если бы и была, он уже очень стар. В таком возрасте живые существа теряют интерес к воспроизводству рода. Ему уже около ста пятидесяти здешних лет, около сотни ваших и пятьдесят эферийских. Поэтому он и такой огромный, динозавры растут всю жизнь. У него здесь нет врагов, которые могли бы его убить. Но он все равно умрет, и тогда вид вымрет. Если только мы успеем его клонировать.

— Так вам придется клонировать его постоянно. Это же будут маленькие самцы.

— Да, к сожалению. У рептилий и птиц кариотип самцов как раз содержит две Х-хромосомы. Попробуем использовать Y-хромосому от самочек близких видов. Но с таким старым животным нельзя ручаться за удачу, и ткани должны быть свежими, в день смерти, не позже. А он вряд ли позовет нас выразить свою последнюю волю.

Скорпиномо не был сентиментален, но почему-то ярко представил юного тираннозавра, который гордо проходит по розовым джунглям, и все живое разбегается в страхе. Потом молодой король молодой же планеты сражается с соперником за любовь красавицы… ну и что, что у нее огромные зубы и чешуя, для него она красавица. Потом отец семейства благосклонно смотрит, как его потомки начинают охотится. Долгие миллионы лет планета принадлежала ящерам и будет принадлежать им! Но спускаются корабли с виду маленьких и неопасных пришельцев, и вот собратья старого тирекса повержены, истреблены, уничтожены, а он бродит в ущелье в ожидании смерти и если только смутные воспоминания мелькают в его мозгу. Скорпиномо снова почувствовал невольную симпатию к Мраку, с которым у них нашлось немало общего. На Сино Тау жизнь тоже сделала крутой вираж.

А Флёр неожиданно обрадовала — ну, это ей показалось, что обрадовала — его еще одной светлой эферийской идеей.

— Скоро в главном лагере состоится конференция по поводу заселения планеты, ее трансформации под человеческие нужды. Думаю, вам тоже следует участвовать. Точнее, ваше участие не обсуждается. Оно будет, и точка.

— Э! — только и сказал Скорпиномо. Ему совершенно не хотелось лишний раз видеть эферийцев. И этих, с вечным миром и вечной дружбой, победивших революционеров.

— Да, пора вам уже принять, что мир изменился. И в новый вы можете либо влиться, либо провести остаток жизни на обочине. На обочину вы вряд ли захотите.

— Да о чем мне с ними говорить?

— Хоть послушаете. На этот день, между прочим, назначено выступление императора Трианглета. Бывшего императора. Он подписал отречение в пользу Комитета младших братьев — так это у них называется. Теперь ничего не хотите сказать?

Все, что Скорпиномо хотел сказать, было красноречиво написано у него на лице. Флёр усмехнулась:

— Ладно, не краснейте и не надувайтесь. Вряд ли вы этому императору сильно симпатизировали. Вам все равно будет, что обсудить. Один из участников экспедиции привез в лагерь невесту.

— Обсуждать чью-то невесту? — фыркнул Скорпиномо. — Да и ваши дамы не в моем вкусе.

— А она не наша, — ответила Флёр с невозмутимой улыбкой. — Она ваша. С вашей планеты, даже из столицы Тиксандании.

— Синотка? Не может быть!

— Именно синотка. Девушка с рабочих окраин. Я ее еще не видела. Крас, так зовут ее жениха, все это время работал на Сино Тау.

— Работал! — сказал Скорпиномо с сарказмом.

— Работал. Законы развития общества так же важны, как и экономика. А когда они быстро меняются, ученые необходимы. Но я отвлеклась. В общем, он познакомился с девушкой и привез ее сюда. Он считает, что таких браков будет все больше и больше. Разрозненное человечество снова объединится. По-моему, это замечательно.

— Это по-вашему. Ну да рабочий класс куда ни шло. Они о чистоте крови все равно понятия не имеют.

— О, с кровью будут проблемы, но не те, о которых вы думаете со своей аристократической спесью. Практически все синоты резус-положительны, а у нас резус отрицательный. Ну и у вас почти не встречается четвертая группа крови, а у нас она повсеместно. У супругов могут возникнуть проблемы с рождением общего ребенка, но на то и учёные, чтобы помочь разобраться с проблемой! Так что готовьтесь, день будет интересный.

Накануне того, что Флёр гордо именовала «конференцией», а Скорпиномо «этой вашей ерундой», приболел Миромекано. У него не было ничего определенного, то слабость, то голова, Флёр так и не смогла определить природу болезни.

— Это похоже на психосоматику, — сказала она, отправив мальчика подремать. — Знаете, реакция на стресс? Может быть такое, что он боится ехать с нами?

— Запросто. Это именно лишний стресс и нагрузка.

— Но он бы там посмотрел на море, на лагерь, ему бы стало интересно!

— Тогда везите. С детьми так оно всегда и делается, через не могу и для их же блага.

— Но так нельзя, — возмутилась Флёр. — А вас тоже так воспитывали?

— Естественно. За отказ наказали бы. И наказывали. Я был оторвой.

Флёр больше ничего не спрашивала. Утром она сказала Миромекано, что тот может остаться на станции под присмотром Горено. Мальчик заметно успокоился, Скорпиномо мысленно пожалел, что взрослому человеку не положено страдать психосоматикой, и только Горено возмутился:

— Так не пойдет, хозяйка Флёр. Мой долг защищать вас от хозяина Скорпиномо.

— В полете он не сможет причинить мне вред, друг Горено. Кабина управления отделена от пассажирской силовым полем.

От слова «пассажирская» Скорпиномо скривился. Еще и на этой их невнятной летающей лодочке! Если только, насколько это будет возможно, подсмотреть принцип действия. Да и главный лагерь эферийцев неплохо было бы изучить.

— Лететь на соседний материк, — предупредила Флёр из кабины. — Но расстояние не так велико, два берега разделены морем.

Она махнула рукой в окно. На лужайке возле станции стояли две фигуры в желтых комбинезонах, большая и маленькая. Маленькая тоже помахала в ответ.

— Жаль, что Миро такой интроверт, — вздохнула Флёр, дотрагиваясь до рычага. Скорпиномо мысленно отметил ее движение и чуть не рассмеялся. Рычаги! Ладо великое, до чего примитивное управление! Словно на каком-нибудь подростковом тренажере. Интерактивного пульта он тут еще ни разу не видел. Похоже, все сто тысяч лет цивилизации эферийцы тренировались вызывать землетрясения.

Аппарат, плавно покачивая крыльями, поднимался ввысь. То ли для красоты были эти крылья, то ли кроме них в корпусе работал еще какой-то двигатель — машина поднималась вверх быстро, гораздо быстрее, чем птица. Уже среди пятен перелесков не видна была станция. Уже впадину каньона окружала бурая пустыня вокруг — словно полоса берега вокруг розового озера, и полоса все расширялась и расширялась. Качнулись и ушли на восток верхушки гор, ограждавшие огромное ущелье от побережья. Вокруг было небо, голубое, без единого облачка. Что-то мертвенно-зловещее было в этой не оскверненной примесью другого цвета голубизне. Внизу простиралось однородное желтое пространство: огромные камни, пустые холмы, сухая, выжженная земля.

— Надеюсь, когда прилетят наши дети… Эй, вы меня слышите? Речь, вообще-то, о вашем ребенке.

— А? Что? — он сообразил, что слишком внимательно наблюдает за ее тонкими белыми руками, передвигающими рычаги. — Да. Конечно. Вы о чем?

— О Миро, — сердито сказала Флёр. — Я ему говорила, что в лагере только взрослые, наверное, поэтому он и встревожился. Беспокоился, что его там могут отругать или наказать. Но когда прибудет корабль с ребятишками… Правда, это случится не скоро.

Она больше не касалась рычагов, только вдавила центральную кнопку. Машина летела дальше на автопилоте. Местность внизу начала меняться. В бурой мертвой пустыне замелькали клочки растительности. Их становилось все больше, и вот уже за сплошной розовой полосой показался настоящий морской берег. Здесь он был пологим, скалы виднелись лишь вдалеке, на самом горизонте. Белая нить прибоя окаймляла морскую синь. Внизу были и облака. Только по ним заметно было, как быстро и высоко несется крылатая машина. У эферийцев тоже были свои технические секреты. Скорпиномо впервые почувствовал что-то вроде невольного уважения — кое-что соседи по солнечной системе все же умеют, хоть с синотами им и не тягаться…

Берег остался позади, сузился в тонкую линию и исчез за горизонтом. Вокруг было море, медленно перекатывающиеся валы, еле заметные с такой высоты пенные гребни, — стихия, родственная космической бездне, без начала и конца, ориентиров и направлений. Флёр нажала небольшой серебристый рычаг по центру панели (Скорпиномо еле успел его заметить). Включился экран, на нем появилась карта, а на карте алым пунктиром высвечивался их путь.

Аппарат пошел на снижение. Волны разом перестали лениться, заплескали, задвигались.

— Скоро появится Алый мыс, на нем наша ближайшая база, — предупредила Флёр. — Тут четыре материка, в отличие от ваших двух. Южный континент, где находится каньон, пока заселять не планируют.

— Угу, — буркнул Скорпиномо, не отрывая глаз от панели управления. Его даже не слишком взбесили планы эферийцев на Эо Тау. Отвлекаться сейчас нельзя.

— Возможно, материк колонизируют ваши соотечественники, но это дело будущего, сейчас-то у вас места достаточно.

— Ну и сколько их там уже, на этой вашей базе? Моих соотечественников?

— Никого, — слегка удивилась Флёр. — То есть одна та девушка, о которой я говорила. А что, вы хотели с ними пообщаться? Мало ли, вдруг вы вспомнили… ну, вы понимаете. Принцип световых скоростей.

— Что? — возмутился Скорпиномо, забыв про панель управления. — Было бы, кому о нем рассказывать. Не вспомнил.

— Точно? Это ведь и в ваших интересах. Да, у вас теперь разногласия с новым правительством, но родина остается родиной.

— Моя родина сошла с ума, — сказал он зло. — И вспомнил бы, не сказал бы. С чего вы решили, что я вспомнил?

— Ну, после этого происшествия… Все же потрясение.

— Нет, — Скорпиномо мысленно в очередной раз проклял все на свете. Еще и силовое поле между ним и кабиной… — Наоборот, у меня последнюю память отшибло. Что, собираетесь всем разболтать, как я свалился в этот зоопарк?

— Разумеется, нет! — возмутилась Флёр. — И можно вас попросить?

— Ну? — спросил он с подозрением.

— Вы никому об этом не рассказывайте. Даже не намекайте.

У Скорпиномо расширились глаза. С чего бы она повела себя так великодушно?

— Видите ли, я тогда бравировала на краю обрыва… Дело в том, что у нас на Эфери Тау среди подростков есть такая игра — подняться на поверхность, в скафандрах, конечно. Там нет воды, остались обломки и руины зданий, разрушились пологие холмы. Это очень рискованно, но молодежь гуляет по обрывам, перепрыгивает с уступа на уступ, проходит по развалинам. Даже соревнования проводят. Я когда-то была чемпионкой.

— Заметно.

— Конечно, когда я повзрослела, я поняла, как это глупо и опасно. Я не хочу, чтобы об этом узнал мой отец. Он будет переживать, тем более, у нас в семье была трагедия… Надеюсь на вашу порядочность.

— На порядочность синота?

— На человеческую порядочность, — сказала она очень сухо. — Сейчас моего отца здесь нет, он на нашей родной планете. Как и мой сын.

— Сын?

— Да, а что вас удивляет?

— Ну, вы вроде так любите детишек. И так надолго оставили ребенка одного.

Флёр расхохоталась.

— Он взрослый, — сказала она, немного успокоившись. — Он давно закончил обучение, социолог… как был его отец. И конечно, прибудет сюда, когда этого потребует его работа.

— Работа? — переспросил Скорпиномо. С ее юным видом совершенно не вязались слова «взрослый сын».

— Что вас так удивляет? — повторила Флёр. — У нас долгая молодость, это заслуга ученых. А детство длится столько же, сколько и у вас. Поэтому не редкость, когда в одной семье живы шесть-семь поколений, причем старшие бодры и полны сил.

— Ну что сказать, повезло вам с учеными. Завидую белой завистью.

— У всего своя цена, и у долгой жизни тоже. Тем больнее расставаться с близкими, когда приходит их черед. Ну вот, уже почти берег. Мы прилетели.

Он перевел взгляд на панель приборов, на ее тонкие руки, порхавшие над рычагами. Идиот. Заболтался, когда должен был следить и запоминать.

— Матушка ваша тоже прибудет? — спросил Скорпиномо, чтобы она думала, будто он увлечен разговором. Руки Флёр замерли над панелью.

— Нет. Я не помню своей матери. Ее не стало, когда я родилась. Мы подлетаем, не отвлекайте меня.

Он послушно замолчал, наблюдая за тем, как она управляется с рычагами. Вот тебе и всесильная эферийская медицина. Или ее мать как раз погибла на поверхности, потому что увлекалась прыжками по развалинам и обрывам? Странное занятие для взрослой замужней женщины.

На горизонте вырос остров, высокий и узкий, с красноватой растительностью. Он торчал над поверхностью воды, как клинок, и отражение внизу колыхалось расплывшейся кровью. Остров приблизился, стал виден узкий перешеек, соединявший его с материком, широкий берег, кое-где поросший розовым кустарником. Дальше вверх поднималось нагорье, и летательный аппарат скользил над ним на небольшой высоте. Центральная часть склона была расчищена от камней, видимо, здесь собирались делать дорогу для наземного транспорта, а кое-где виднелись механизмы, настолько легкие и хрупкие, что в них никто бы не признал строительные машины, и тем не менее, это были они.

Свои поселения привыкшие к разреженному воздуху эферийцы разбивали как можно выше. Контуры шестигранников показались на самом верху нагорья. С противоположной стороны к лагерю подлетали еще две крылатых машины. Колонисты уже высыпали на улицы своего маленького городка, размахивали руками, выкрикивали что-то радостное и вообще бурно приветствовали прибывших. Скорпиномо заранее стало не по себе от этого выражения восторга. На Сино Тау гостей встречали либо официально — строго и церемонно, — либо, если гости были недостаточно высокими, на них и внимания никакого не обращали.

Флёр посадила машину, сперва ступила на лестницу, и только тогда уже отключила защитное поле. Скорпиномо скрипнул зубами, пообещал себе когда-нибудь все припомнить и тоже вышел. Снаружи было лишь слегка прохладно, а воздух разрежен не больше, чем на тренировках в сурдокамере.

Как ни раздражали его эферийцы, он вынужден был признать, что они дружелюбный и тактичный народ, и стремление топтаться на костях им не свойственно. Насколько холодно держались обитатели Умирающей звезды, общаясь с торри, пока те были в силе, настолько сейчас приветливо и радушно с ним поздоровались, ни словом, ни взглядом не намекнув, что он не дорогой гость, а взятый на поруки преступник. Они не были и чрезмерно навязчивы — рукопожатий, объятий и прочих приветственных телесных контактов не практиковали, а многочисленные возгласы: «Верито!» можно было пережить.

Жителям Звезды Гроз эферийцы казались все на одно лицо. Они и вправду во многим были похожи — все стройные, узкоплечие, выше среднего роста. Это было неудивительно — они выросли на Эфери Тау, самой маленькой из трех планет, с самым низким тяготением. А при взгляде на лица прежде всего бросалась в глаза сверхъестественная белизна кожи, появившаяся за тысячелетия жизни под землей, и длинные густые ресницы, которые за эти тысячелетия не исчезли. И, конечно, похожи они были из-за своих гладких физиономий и почти одинаковых причесок.

Но все же при близком расстоянии стало ясно — эферийцы вовсе не горошины из одного стручка и друг от друга отличаются, как и все люди. В конце концов, смуглые черноволосые трианглетцы тоже казались жителям Тиксандании одинаковыми.

Женщин среди них он не заметил ни одной. Скорпиномо решил уже, что про синотку ему рассказали неправду, но когда все вошли в ближайший шестигранный дом, за поднявшейся стеной их ожидала девушка. Хрупкая, тонкая, с очень белой кожей, она была похожа на эферийку. Оказавшись рядом, Скорпиномо заглянул ей в лицо — ресницы были нормальной человеческой длины, да и лицо не выглядело изнеженным, это была бледность жительницы трущоб, лишь иногда видевшей солнце.

Он поздоровался с ней на родном языке. Она просияла, прошептала ответное приветствие и больше не сказала ничего, — видимо, побаивалась. Девчонки из рабочих кварталов, как рассказывали, нередко отличались бойким характером, но бывали и исключения.

В большом зале люди стали рассаживаться по местам. У эферийцев не принято было собираться за общим столом, каждому полагался маленький столик с удобным, но тесноватым креслом, — не развалишься в нем и ноги не вытянешь. Впрочем, к аскетическому быту Скорпиномо уже привык. Он проследил, куда усадили синотку, просто подошёл к ней и занял ближайший столик по левую сторону. Над ним навис было молодой эфериец, с высоким узким лбом и волосами посветлее, чем у остальных, и некоторое время пристально смотрел, надеясь, что наглый захватчик освободит место. Наглый захватчик спокойно выдержал буравящий взгляд и заявил:

— Видите ли, мне бы хотелось пообщаться с соотечественницей.

Эфериец неожиданно легко согласился, кивнул и отправился искать место себе. Девушка с некоторым испугом проводила его глазами. Видимо, это и есть ее жених, подумал Скорпиномо. Ну ничего, успеют ещё наглядеться друг на друга и друг другу надоесть. У них впереди жизнь…то есть девчонка проживет несколько десятилетий, а ее худосочный кавалер намного дольше. Совсем скоро у парочки начнутся серьезные проблемы. Но это не его дело, в конце концов.

Он поискал взглядом Флёр и обнаружил ее сидящей через несколько столиков. Она казалась веселой и непринуждённой, и совершенно не беспокоилась, что привела идейного противника в приличное высоконравственное общество. Что же, она понимала, что он себе не враг и не станет нарочно раздражать людей, которые могут в любой момент отправить его на родину.

— Наверное, мы пропустили отречение императора? — спросил эфериец с виду много старше прочих, с высоким желтоватым лбом и запавшими темными глазами. Ему ответили:

— Только что проверяли, перед вашим приездом. Он тоже задерживается!

— Включите, хотелось бы видеть, все же историческое событие, — попросил старик. Эфериец у центрального экрана коснулся кнопки. Скорпиномо лишний раз усмехнулся, отметив отсутствие дистанционного пульта. Мягко засветился локатовизатор, на нем появился сине-зеленый шар и сразу сменился беспорядочными полосами.

— Защитное поле, — пояснил сидевший у экрана эфериец. — Тиксандания на связи, а Трианглет отключен. Они обещали снять защиту, когда будут передавать отречение.

Защитное поле, один из военных секретов Сино Тау, состояло из потока заряженных элементарных частиц. Они надёжно отключали чужую технику и не позволяли пользоваться локатовизатором, смещая лучи. Трианглет, до сих пор державший эферийцев на расстоянии, убирал поле лишь в заранее оговоренные моменты. Таким моментом было официальное отречение старого императора. Владыка второй великой державы был жив и считался главой государства, временно отстранённым от дел. Комитет Младших братьев, как называли себя трианглетские революционеры в пику высшим чиновникам, именовавшимися Отцами народа, почему-то до сих пор щадил старика. Сейчас они пришли к какому-то компромиссу, к какому — неизвестно. Восточное полушарие не любило делиться своими тайнами.

— Ну что же, — начал молодой эфериец, чье место занял Скорпиномо. — Тогда давайте начнем отчет, насколько планета готова принять…

Его перебил чей-то возглас:

— Включился, включился, глядите!

Экран ожил. Под синим небом на площади, окружённой зелёными вытянутыми деревьями (у Скорпиномо неожиданно защемило сердце) возник величественный дворец. Блестела на солнце позолоченная черепица. Панорама быстро сменилась — сейчас не зрители наблюдали нужное изображение. Трианглет сам вел передачу, заглушая чужие радиоволны.

Красная стена, еще более красная рядом с выбеленной солнцем брусчаткой, уходила вверх. На этой стороне дворца не было окон. Распахнулась одна-единственная высокая дверь, украшенная лепниной и колоннами. Над аркой металлическим блеском сверкала морда дракона. Глаз с просверленным зрачком хитро подмигнул с экрана.

Лапы дракона служили для двери колоннами. Из черного проема вышло несколько человек, и какими же крошечными они казались рядом с дворцом! Полукруг у двери был выложен темным мрамором. Здесь и остановились люди.

Экран показал их крупным планом. Посреди был император — самый старый человек на планете. Медицина Трианглета могла продлевать жизнь чуть ли не до двухсот лет. Смуглое морщинистое лицо не пряталось под позолоченной маской, как обычно на церемониях. На голове тоже не было никаких украшений. Корону владыки Трианглета носили в незапамятные времена. Ныне она лежала в главном дворцовом зале и не использовалась даже для торжественных ритуалов.

С трех сторон выстроились стражи, молодые мужчины в темной одежде, у каждого — алая повязка на голове. Так одевались Младшие братья.

Один из стражей подал императору свиток. Трианглет обожал традиции и при всех своих современных технологиях в торжественные моменты пользовался пергаментом, гусиным пером с чернильницей, веерами, ручными замками и прочими предметами старины.

Старый император развернул свиток, который скрыл целиком его щуплую фигуру, и начал читать. Слова, произнесенные слабым дребезжащим голосом, зычно и пронзительно повторял один из стражей. Внизу по экрану пошли титры на языках обоих континентов. На значки Трианглета Скорпиномо и смотреть не стал. Они обозначали то звук, то слог, то целое слово, и понять их было совершенно невозможно, пропади они совсем. Эферийцы, отличавшиеся необыкновенными способностями к языкам, могли выучить чужое наречие за один день, свободно говорили на языках обоих сверхдержав Сино Тау, и потому вслушивались в слова.

Император говорил медленно, но титры мелькали и исчезали значительно быстрее. Старик принес покаяние простым жителям Трианглета, повинился в разжигании войны между двумя континентами, выразил надежду, что новая власть будет править лучше. Эту речь можно было уложить в пару строк, но старик все зачитывал ее с пергамента, не поднимая глаз, делая длинные паузы. Ветер гонял туда-сюда сухие листья, трепал свиток, вырывая его из худых старческих рук.

Один из стражей, с редкой короткой бороденкой, с виду постарше двух прочих, что-то резко сказал императору. Тот спокойно повернулся в его сторону, претензии выслушал, ничего не ответил и продолжил чтение. Сообщил, что добровольно и осознано слагает с себя титул. Завещал жителям страны беспрекословно подчиняться комитету, чтить заветы предков и жить в мире и дружбе.

Император отставил руку с пергаментом. Его быстро перехватил самый молодой страж, юнец с еле пробивающимися усиками. Взамен третий Младший брат протянул императору символ власти — золотой треугольник с тремя драгоценными камнями по вершинам. Сапфир символизировал мудрость, рубин — могущество, изумруд — спокойствие. Много лет назад над троном Восточной державы висели сразу три скипетра, потом их объединили в одну фигуру.

Император слегка сжал треугольник, золотые прутья с готовностью переломились. Наверняка они были подпилены заранее, иначе не треснули бы в слабых старческих руках. Камни с обломками прутьев старик передал стражам и поклонился, но не им, а на камеру, если ее видел.

Низвергнутый владыка Трианглета поднял голову. Из-под седых бровей устало смотрели темные глаза. В них не осталось ни блеска, ни жизни. Это был взгляд человека, заглянувшего в преисподнюю. Чуть громче, чем прежде, старик произнес несколько слов. Окинул глазами пустую площадь и смолк. Стало очень тихо. Откуда-то из складок своего парадного одеяния старик вытащил острую саблю.

По экрану локатовизатора побежали цветные полосы. Трианглет прекратил передачу.

— Все, — выдохнул кто-то из эферийцев. Другой голос недовольно спросил:

— И стоило смотреть?

— Зачем он достал саблю? — испуганно спросила молоденькая синотка, повернувшись к Скорпиномо. Тот усмехнулся — похоже, девчонке тоже неуютно в обществе этих небожителей и она ищет родственную душу.

— Вспорол себе живот, — сказал он громко. — У них так принято. Это высшая доблесть и вообще хороший тон.

Девушка ахнула. Еще кто-то рядом сказал:

— Какой ужас! Какой дикий обычай! У него же были сыновья? О них ничего не слышно?

За наследными принцами Кун-Чонгом и За-Менгом еще недавно пристально наблюдали все военные шпионы Тиксандании. Старший принц был известен, как осторожный и мудрый политик, сторонник мирного решения конфликтов. Младший, вспыльчивый и неукротимый, в любом удобном случае был готов раздуть войну. Впрочем, передача трона Кун-Чонгу тоже привела бы к войне, только экономической. По непонятным для тиксанданцев законам Восточного континента владыка Трианглета мог оставить власть любому из своих сыновей, не только старшему. За последние годы старик частенько делал заявления о том, что готов уйти на покой и отречься от трона в пользу одного из принцев, в прессе обоих государств немедленно закипала волна обсуждений и предположений, но император оставался императором, а принцы — наследниками. Похоже, старику нравилось так шутить. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. С того злополучного дня Кун-Чонг и За-Менг ни разу не появились на экранах локатовизаторов. Скорее всего, они давно были мертвы, как бы Трианглет ни распускал слухи о бескровном перевороте.

— И оборвали передачу, — сказал еще один голос. — Не захотели этого показывать.

— А кто бы хотел смотреть? — возразили ему с задних рядов.

Пожилой эфериец, что желал поглядеть на отречение, прошел к экрану.

— Жаль, друзья мои, что все это было так грустно, но — неизбежно…

— Это их внутренние дела, — вздохнул в ответ кто-то поблизости. Скорпиномо вздрогнул от негодования. Как же надоели эти лицемеры…

— Но я все же ожидал другого, — продолжал эфериец. — Не думайте, что мне просто хотелось видеть последние минуты несчастного старика. Я надеялся, что Трианглет наконец сделает общим достоянием фотонную ракету. Но этого не случилось.

— Может быть, приберегают для себя? — предположил счастливый жених. — Хотя странно, после их заявления о вечном мире и вечной дружбе…

— Антивещество не спрячешь в карман. Производство должно работать. Вы помните, в верхних слоях атмосферы Сино Тау всегда наблюдались характерные вспышки. Такие же, как… Вы помните, как они погубили наших парламентеров.

По залу прошел тяжелый вздох. Первая аннигиляционная ракета, выпущенная по кораблю с эферийскими дипломатами, промахнулась и взорвалась в воздухе. Это вызвало нестабильность защитного поля, и Умирающая звезда увидела последние секунды своего корабля. Через миг вторая ракета довершила начатое, еще через миг было восстановлено защитное поле, но зрелище ослепших от небывалой вспышки, мечущихся в амортизационных креслах людей навсегда осталось в записях компьютеров и в памяти эферийцев.

Скорпиномо снова поискал глазами Флёр. Она отвернулась. Просто не смотрела в его сторону.

— Друзья, — продолжал оратор. — Вы можете сказать — зачем говорить об этом. Мы собрались, чтобы обсудить заселение Эо Тау, а она, слава всему живому, находится рядом. Но, дорогие мои биологи и геологи, потерпите немного астрофизика, то есть меня. Я не отниму у вас много времени. Вы все знаете, что наше Ладо входит в состав звездного скопления и что у нас много соседних звезд. Вы помните, что пятьдесят тысяч лет назад в нашей солнечной системе произошла гравитационная катастрофа — из курсирующего меж звезд метеорного потока полем нашей планеты был захвачен метеорит Катагис. Вы скажете — и что же? Так вот, друзья, это звенья одной цепи, и эта цепь только начинает раскручиваться. Из-за того, что звезд нашего скопления много и они расположены достаточно близко одна от другой, трудно предсказать их орбиту. Но последние расчеты показывают, что Рубериада отклоняется от своего курса. Большинство моих коллег считают, что отклонение слишком незначительно и укладывается в погрешность. А я, астрофизик Стар, так не считаю. Рубериада движется по вытянутой орбите, она не может пройти через нашу солнечную систему, но приближается к ней. И, с учетом отклонения, это приближение становится опасным. Прежде всего хочу всех успокоить: вероятность столкновения звезд или изменения орбит планет крайне мала. Но остается метеорный поток. Так вот, Рубериада своим тяготением создает нестабильность именно в нем, и последствия мы можем ощутить уже через несколько тысяч лет. Катагис был первой ласточкой. Подумайте — возможно, уже наши внуки или правнуки столкнутся с необходимостью снова искать свободную планету!

Астрофизик замолчал, давая аудитории возможность обсудить информацию.

Слушатели потихоньку переговаривались. Эферийцы не поднимали шум, даже когда были не согласны с оратором. Молоденькая синотка испуганно поглядывала по сторонам. Вряд ли она поняла что-то из речи астрофизика, скорее всего, ей просто непривычно было находиться в такой большой и незнакомой компании. Скорпиномо наклонился через столик и спросил:

— Как вас зовут?

Девушка встрепенулась. Заколотый узел волос на затылке развалился и она быстро подняла руки, убирая рассыпавшиеся локоны.

— Раньше у меня была коса, — пояснила она, виновато улыбаясь. — А здесь так не ходят, мне сказали. Я Камилла.

— Понятно. И давно ты здесь, Камилла?

— Десять дней. Здесь такие короткие дни.

— И не скучно тебе, чем ты здесь занимаешься? И чем занималась дома?

Она нервно облизнула губы и запоздало отреагировала:

— На «вы», пожалуйста. Ведь мы с вами незнакомы.

Скорпиномо только покачал головой. Вот это да! Быстро же девчонка отрастила гонор. Интересно, церемонились бы с ней новые хозяева жизни, если бы она осталась в Тиксандании.

Он сообразил, что и сам ей не представился, еще совсем недавно такой порядок вещей был нормальным. Любой торри мог спросить простого человека о чем угодно просто с позиции высшего существа.

Камилла оглянулась на своего жениха — тот был занят беседой с соседями. Она неловко улыбнулась Скорпиномо и спросила:

— Вы верите тому, что говорит этот человек?

— Какой? А, этот эфериец… То, чем он пугает, случится разве что через много тысяч лет. Вы проживете эти тысячи лет?

— Нет, не проживу, — согласилась она. — Но наши дети…

— Они и сами позаботятся о себе, я думаю. Вы же понимаете, что и они не доживут.

— Но… друзья с Эфери Тау… — ее голос окреп. Она сказала, тщательно выговаривая слова:

— Друзья с Эфери Тау живут в семь-восемь раз дольше нас. Мы должны достигнуть этого же для следующих поколений.

Вот дуреха, подумал Скорпиномо.

— И как достигать будете? — спросил он скучающим тоном.

— Я учусь, — она просияла. — Мне здесь можно будет учиться на доктора, только надо очень много читать. Но я смогу. Я была санитаркой, родители надеялись, что я выучусь на медсестру. У нас не было денег на обучение. Но теперь ведь это неважно.

Камилла улыбнулась. Зубы у нее были белые и ровные, скорее всего, ей их вылечили уже здесь. У нищих работниц из-за скверного питания зубы портились довольно рано.

— Одни вы у родителей? — спросил Скорпиномо, размышляя, как бы подвести диалог к нынешним событиям. Что сейчас в городе, как живут люди, строят ли что-то вместо рабочих бараков, есть ли электричество и прочие удобства или все бегают и орут лозунги. И главное, прекратились ли репрессии в отношении бывших торри.

— Я продолжу, с вашего позволения, — громко заявил астрофизик Стар. Скорпиномо посмотрел на него с неудовольствием. Камилла вытянулась в струнку, изобразив на лице внимание, — а может, не изображала, может, ее действительно интересовала речь эферийского болтуна.

— Итак, вполне возможно, что через несколько тысяч лет в нашу систему устремится метеорный поток. Можно попробовать встретить его, как мы пытались расправиться с Катагисом. Раздробить астероиды в космосе, изменить их траекторию и так далее. Как мы знаем, с Катагисом это не помогло, во многом потому, что на наших несовершенных кораблях предпринять что-то получилось только тогда, когда злополучный спутник подошел к планете слишком близко. Если бы мы могли встретить его за пределами системы Ладо, все было бы по-другому! Поэтому фотонная ракета это не баловство и не каприз. Это необходимость. Эо Тау была, если так можно выразиться, запасной планетой. Больше у нас запаса нет. К тому же осваивать ее мы будем вместе с народом Сино Тау. Друзья, я старше вас всех и поэтому скептик. Я не думаю, что объединение наших некогда разобщенных народов пройдет легко. Чтобы иметь возможность мирно разъехаться с соседями, вовремя встретить опасный поток астероидов, найти планету для растущего человечества, для всего этого нам нужны световые скорости! Я надеюсь, наши физики откроют секрет производства антивещества, работы в этом направлении активно ведутся… Но если жители Сино Тау поделятся с нами проверенными технологиями, это будет лучшее проявление дружбы с их стороны. У меня все.

Эферийцы неуверенно похлопали. Астрофизик прошел на место и сел. Камилла, поежившись, вполголоса сказала:

— Он так умно говорил… А как же спутник мог уничтожить воздух на Умирающей… ой, на Холодной звезде? У нас же тоже есть спутник, Илагрис.

— Илагрис вращается по устойчивой круговой орбите, — ответил Скорпиномо, не без злорадства наблюдая, как расширяются глаза девчонки. Нищая санитарочка впервые слышала такие умные слова. — Он именно создал нашу планету такой, какая она сейчас. К тому же он далеко от нас. А Катагис вращается по эллиптической орбите, вытянутой. В перигелии он подходит к планете впятеро ближе, чем Илагрис.

Камилла сглотнула.

— Это все так сложно, — сказала она виноватым тоном. — Столько всего есть в мире, какая-то чужая звезда — и она, оказывается, опасна… Так странно.

— Не такая уж странная эта звезда, видел я ее с близкого расстояния, похожа на наше солнце, только не такая яркая, — заметил Скорпиномо небрежно.

Глаза Камиллы снова расширились:

— И где же вы ее видели?

— Как где, в экспедиции, конечно, — ответил он с раздражением. Девчонка отодвинула кресло и посмотрела сурово. Видимо, до нее только сейчас дошло, что все это время она беседовала не со своим братом-рабочим, а с ненавистным торри. Представители низших классов никогда не летали в звёздные экспедиции.

Скорпиномо молча пожал плечами и отвернулся. Получается, обстановка на родной планете ещё нервная и долго останется такой. Ничего, можно расспросить и Флёр.

Он посмотрел в сторону эферийки. Флёр о чем-то увлеченно беседовала с Красом, долговязым женихом Камиллы. Просто очень увлеченно — они наклонились друг к другу, никого не замечая вокруг, и говорили совсем тихо. Флёр опустила веки, тень от ресниц падала на разрумянившиеся щеки, губы слегка улыбались. Так-так-так. Скорбящая вдовица, похоже, показательно скорбит только в обществе злобного синота. Ну хорошо же!

Он поглядел на Камиллу. Эферийцы не выставят ее прочь, будут учить… только вот сладко ли ей будет находиться в роли не то подопытного, не то дрессируемого животного, на котором оттачивают великодушие? Впрочем, не его это дело…

Скорпиномо быстро спросил уверенным, четким голосом человека, который и представить не может, что ему не захотят отвечать:

— В столице сейчас как? Кто правит? Городские службы работают? Заводы?

Камилла чуть вздрогнула и быстро отрапортовала:

— Работают, но с перебоями. Правда, раньше тоже такое бывало. Работа у меня была всегда. Я же в госпитале.

Командный тон сработал. Скорпиномо кивнул. Столичная общественная больница по старой памяти называлась госпиталем. Возведена она была давным-давно, до появления мощной авиации, ещё в те годы, когда войны велись на территории противника, в Тиксанданию то и дело вторгались враги, а саму Западную державу сотрясали различные смуты.

— А кто управляет городом?

— Народный совет, — слегка пожала плечами Камилла. Название не говорило ровным счётом ничего, она и сама это чувствовала. — Это… это люди, которые организовали переворот и все… потом должности должны стать выборными. Непременно.

— Как же, держи карман! — усмехнулся Скорпиномо.

— Простите, что?

— Ничего, — буркнул он сердито. Идти на конфронтацию сейчас не стоило. — Значит, город живёт почти обычной жизнью?

— Да, почти… Продукты пока по карточкам, как и было. Обещают, что потом их отменят. Вообще, когда я уезжала, было нелегко. Сейчас ведь зима. А на столичной теплостанции какие-то неполадки.

— Какие?

Она прикусила губу и отвела глаза:

— Я не знаю…

Да, конечно, она не скажет. Даже если вся страна бурлит, даже если террор не прошел победным шагом по провинциям и обернулся гражданской войной со всеми сопутствующими. Тогда рабочих рук не хватает, в этих руках — оружие…

— Значит, в столице все под контролем, а провинции? Транспорт работает как? Связь?

Камиллу выручил ее худосочный жених. Он тоже вышел к экрану и пафосным тоном воскликнул:

— Слушайте!

Ему немного похлопали, хотя он еще ровным счетом ничего не сказал.

— Друзья! — Крас распахнул руки навстречу аудитории. — Уважаемый Стар говорил нам о делах далекого будущего…

— В том и беда, что не такого уж и далекого, — уточнил с места астрофизик.

-… я же буду говорить о проблемах сегодняшних. Итак, у нас готовы и разработаны планы поселений на равнинах Эо Тау. Мы готовили их для детей, которым проще, чем взрослым, приспособиться к высокому давлению, влажности и жаре. Так вот, друзья мои, в свете сегодняшних событий можно задать вопрос: а стоит ли нам сейчас заселять равнины? Дело ведь даже в привычке, а в наследственных изменениях, которые выработались не за одно поколение. Лёгкие, строение скелета и так далее. Но в нашей звёздной системе есть ещё один народ…

Эферийцы начали оборачиваться на бедняжку Камиллу, которая не знала, куда деться от смущения.

— Так вот, в нашей системе есть народ Сино Тау, который привык и к высоким температурам, и к влажности, и к соответствующей силе тяжести. Недаром Утреннюю звезду и Звезду гроз называют небесными близнецами. А синоты, и я рад отметить, что теперь это слово не несёт негативного оттенка, наверняка пожелают вместе с нами осваивать свободную планету, пока прочие планеты для нас недоступны…

Слушатели начали перешептываться. Большинство считало, что совершенно справедливо будет колонизировать Утреннюю звезду сообща, но были и недовольные.

— Их полтора миллиарда вообще-то, — донёсся молодой голос сзади. — Неужели тесно? А у нас? Ещё несколько десятилетий, и это будет вопрос жизни и смерти.

— Полтора, — согласился астрофизик Стар. — Но полтора быстро превращаются в два и начинают расти в геометрической прогрессии.

— В эпоху Катагиса нас было пятьдесят миллиардов и все как-то помещались, — упорствовал молодой голос.

«Пятьдесят?» — мысленно ужаснулся Скорпиномо.

— Население у них сокращалось за счет войн, — напомнил пожилой астрофизик. — Войн и нищеты. Мы все надеемся, что это осталось в прошлом. А значит, численность поползет вверх и очень быстро. Конечно, когда их станет слишком много, они введут у себя ограничение рождаемости, но это их внутренние дела.

— Именно поэтому я считаю, — перехватил инициативу оратор, — что народ Сино Тау тоже имеет право заселить единственную свободную планету в системе. На всех мирах существуют крупные формы ландшафта — горы и равнины. Сама природа предлагает нам разграничение! Пусть колонисты с Сино Тау осваивают равнины, а жители нашей остывающей планеты — плоскогорья, как уже и было… Еще несколько поколений — и, я надеюсь, да нет, я имею все основания полагать, — не будет уже двух разделенных народов, а будет новое, единое человечество, дети Ладо, солнечное племя, которое сможет жить и в горах, и на равнинах!

На этот раз ему хлопали дружно и громко. Пафосная концовка разозлила одного Скорпиномо, да астрофизик Стар с сомнением качал головой.

Следующим к экрану вышел человек сложением поплотнее остальных эферийцев, про него даже можно было сказать «упитанный». Скорпиномо удивленно приподнял брови — он уже привык к субтильным фигурам соседей по солнечной системе. Поднявшись, здоровяк освободил кресло справа от Камиллы, и в него немедленно опустился счастливый жених. Юная синотка придвинулась к нему поближе, словно под защиту, и они о чем-то зашептались. Видимо, Камилла восхищалась ораторскими способностями своего милого. А вот заметила ли она, что Крас только что так же жарко шептался с другой женщиной?

Флёр смотрела по сторонам совершенно спокойно, на лице у нее не было ни разочарования, ни обиды. Она дожидалась только, пока очередной оратор начнет свою речь.

Здоровяк с ходу начал приводить термины и цифры, в которых Скорпиномо быстро запутался, но, оглядевшись, немного успокоился. На лицах остальных слушателей было то выражение вежливого внимания, которое возникает, когда тема совсем неинтересна. А неинтересная тема вряд ли была полезна.

— А можно ближе к делу? — это был голос Флёр. — Что вы там говорите о полной ликвидации очагов и генетическом отчуждении? Можно проще? В двух словах.

— В двух словах, — покачал головой здоровяк. — Друг доктор, я подозревал, что именно вы и будете мне возражать. В двух словах дело обстоит так: этот материк полностью зачищен от ядовитых растений и хищных животных. На двух других работы еще ведутся, у вас, как вы настаивали, сохранился так называемый заказник. И я, друг доктор, все еще считаю, что это совершенно лишнее… а вы, конечно, против?

— Безусловно, против, — приятно улыбнулась Флёр.- Все, что вы предлагали, я помню. И я очень рада, что в нашем лагере только мы с вами выражаем разные точки зрения, а среди всего ученого сообщества большинство на моей стороне. У наших потомков должна остаться возможность видеть все чудеса природы, даже если эти чудеса иногда кусаются.

— Голограммы не кусаются.

— Голограммы не дают полного представления о животном мире.

— Никакой пользы, кроме возможности посмотреть на себя, хищные рептилоиды не приносят, — здоровяк присел на краешек ближайшего стола. Стол не покачнулся, но с места слегка сдвинулся. — Такие же существа когда-то жили на Сино и на Эфери Тау. От них остались только кости, они сошли с арены истории и освободили место для новых форм жизни. Такова их судьба. И они опасны. Одним своим существованием опасны. Они контамированы возбудителями опасных болезней, передающихся человеку, причем и эти возбудители, и даже слюна хищников аллергенны для человека. А вы считаете, что они могут занимать огромную территорию.

— Да, считаю, — на лице Флёр была все та же приятная улыбка. — Каньон представляет собой полностью автономную систему. Животные не выходят на поверхность в пустыню, а если бы и выходили, она представляет для нас слишком мало интереса, ведь так?

— Рано или поздно она будет представлять интерес, — послышался голос астрофизика. — Придется строить оросительные каналы или даже подземные убежища. Такая территория годится больше всего, хотя бы потому, что ее не жалко!

— Но это дело не одного года, друг Стар, — заметила Флёр. — Пять миллиардов человек не перевезешь за короткое время.

Скорпиномо слушал все эти споры со смешанным чувством. Он немного позлорадствовал, что между эферийцами существуют споры и разногласия, вознегодовал от того, с какой легкостью незнакомый толстяк распоряжается чужой планетой, усмехнулся, представив, как быстро эферийцы превратят дикую первобытную природу в подобие своей Умирающей звезды. Конечно, в глубине души он понимал, что и синоты, если бы активно взялись за освоение здешних мест, довольно быстро устроили бы на розовой планете разгром и разорение. Может, создали бы охотничью зону: все равно природного топлива на Эо Тау было немного, хвощи и папоротники, которым предстояло через миллионы лет превратиться в нефть, пока еще росли на поверхности. Руды залегали в основном в горах, где редко встречались и животные, и растения. Видимо, из-за уникальной природы, позволяющей заглянуть в собственное далекое прошлое, даже несентиментальные и практичные правители синотов не трогали пока что такую близкую молодую планету. Она была рядом, под боком, она сияла в ночной синеве, как маяк на горизонте, и поднималась на небосводе либо утром, предшествуя солнцу, либо вечером, провожая его. У соседних звезд попадались населенные планеты, но их красота была чужой. Люди смотрели на незнакомые миры и не могли отделаться от ощущения инородности. Жизнь повсюду развивалась по схожим законам, но только Эо Тау полностью отражала прошлое своей небесной сестры. Розовые растения, скорее всего, были такими же много лет назад и на Звезде гроз.

И вот теперь планету-резерв, на которой синоты даже базы строить не пытались, внаглую захватили соседи. Да еще великодушно разрешали колонизировать ненужные им участки суши. Да еще решали, кого из животных истребить… хоть бы Мрак их потоптал напоследок, если Флёр его не отстоит.

Плотный эфериец снова начал бубнить свою речь, пересыпанную терминами и цифрами, изредка делая паузы. В какую-то из этих пауз слушатели захлопали. Начавший было дремать Скорпиномо подскочил, поняв, что скучная научная часть закончилась.

— Я думаю, перед следующим выступлением стоит подкрепиться, все устали и, возможно, утром не успели позавтракать? — предложил кто-то. Идея была встречена бурными аплодисментами. Скорпиномо слегка удивился — он знал уже, что эферийцы едят раз в сутки, питаются исключительно консервами на основе дрожжевых культур — продукт неплохой, но бесконечно однообразный. Флёр рассказывала, что плоды, выращенные в подземных оранжереях, берегут для детей. К съедобным растениям Эо Тау колонисты относились с подозрением, а при одном упоминании о животных продуктах разве что не впадали в панику. О нормальном столе с несколькими блюдами и разными вкусовыми ощущениями здесь можно было только мечтать.

Его худшие опасения подтвердились — сидевшие около стеллажей эферийцы вытащили оттуда и раздали всем блестящие цилиндрики консервов. А потом — и это уже стало сюрпризом — по столикам начали расставлять высокие стаканы с трубочками и разливать в них пенящуюся светлую жидкость. Скорпиномо твердо считал, что жители Холодной звезды пьют только воду, и просто глазам своим не поверил.

Ему тоже достался стакан, наполненный золотистым прозрачным напитком. Со дна поднимались легкие пузырьки и сразу лопались на поверхности. Судя по запаху, это был алкоголь, наверняка слабый, но…

— Это что? — спросил Скорпиномо у перегнувшегося через столик Краса. Социолог с готовностью ответил:

— Дрожжевой коктейль!

Скорпиномо отодвинул стакан. Ох уж эти дети подземелий. Вся их жизнь — суррогат.

— Это вкусно, — сообщил Крас. — Боитесь опьянеть? Напиток слабый, не больше пяти градусов, поверьте! У вас же и крепкие напитки пьют?

Скорпиномо посмотрел на него, размышляя, в курсе ли социолог, что товарищи его невесты иногда пьют все, что горит, и вряд ли откажутся от этой привычки.

Эферийцы неподобающе быстро развеселились. Никто из них еще и не пригубил искусственной отравы, а они уже перекидывались шутками и хохотали, забыв и серьезные темы, которые только что обсуждали, и трагическое отречение императора, и, похоже, вообще все, кроме того, что здесь собралась приятная компания. Со своего места Скорпиномо видел Флёр: молодой человек весьма яркой внешности поставил перед ней коктейль, а она, смеясь, мотала головой:

— Я не могу, мне возвращаться!

— Друг доктор! — окликнул Флёр плотный эфериец. — Друг доктор! А ведь вы оказались правы насчет почв.

Флёр повернулась к нему. Губы у нее еще улыбались, но глаза мгновенно стали серьезными:

— Да?

— Насчет берега, друг доктор. Вы оказались правы! Там расплодились мелкие и гадкие существа, насекомые и не только. На них некому стало охотиться. Они подгрызают корни, вы понимаете? Ситуацию на компьютере я уже смоделировал, придется их отпугивать, если не получится — уничтожить… Ну, неужели вы и за эту мерзость будете переживать? Вы бы знали, как они выглядят!

— Буду, конечно. Они тоже часть системы, — Флёр не смотрела в сторону Скорпиномо, потом бросила один быстрый взгляд, встретилась с ним глазами и сразу отвернулась.

— Они отвратительные вредители, друг доктор. Шестилапые насекомые, покрытые жёсткой щетиной, передние лапы похожи на клешни, задние с шипами… — здоровяк увлеченно перечислял недостатки вредителей. — Раньше их поедали мелкие хищные рептилоиды. Но охотились они стаями, и, навалившись, могли убить человека. Их пришлось уничтожить, и расплодились насекомые.

Скорпиномо поежился, вспомнив велоцирапторов.

— А разве в природе у этих насекомых нет естественных врагов? — спросила Флёр. Она так больше к Скорпиномо и не поворачивалась, сидела вполоборота, и на стене вырисовывался ее четкий и чистый профиль.

— Должны быть, друг доктор, но нужны специальные исследования, а биологов у нас не так много. Нужно отправить запрос, чтобы в следующей экспедиции приехали и они.

— А почему бы не попросить помощи у учёных с Сино Тау? — спросила Флёр. Здоровяк поперхнулся коктейлем, который успел пригубить:

— Друг доктор, вы это серьезно?

— Абсолютно. Среди них разве нет специалистов, которые изучали животных именно в дикой природе? Кстати, честь открытия принадлежит этому молодому человеку, — Флёр слегка качнула головой, по-прежнему не глядя на Скорпиномо. — А ведь он даже не биолог.

Скорпиномо залпом осушил свой бокал, не разобрав вкуса. Эферийцы, слышавшие слова Флёр, дружно обернулись на него. Чтоб их черт взял!

— А я считаю, что доктор Флёр права, — возбуждённо воскликнул Крас. Он подозрительно разрумянился, Скорпиномо на всякий случай покосился на его бокал — тот был цел, Крас его даже не пригубил. — Если мы хотим, чтобы к нам относились, как к братьям, мы не должны чинить препятствий тем, кто желает исследовать Утреннюю звезду. Мы все знаем, каких успехов добились учёные Сино Тау в многих отраслях. Нам эти успехи и не снились. Поэтому я за! Нам есть, чему поучиться у них…

— А им — у нас, — заметил астрофизик Стар.

— Да! — Крас выкрикнул это слово излишне громко и слишком энергично махнул рукой. — Поэтому я и привез сюда Камиллу, она ведь хочет учиться на врача, пусть учится сразу новой медицине! Но эта медицина тоже изменится, она будет в условиях живой природы, понимаете? Поэтому нам не обойтись без опыта людей, других на поверхности, а не в подземельях, и я могу только приветствовать… вот вы даже тост не сказали, — последние слова он произнес с укоризной, глядя на Скорпиномо.

— Какой? — не понял тот.

— Любой, на правах гостя, — Крас подвинул к себе коктейль. — Я поднимаю этот бокал за вечную дружбу между нашими народами, — он сделал небольшой глоток и что-то шепнул Камилле. Та смущенно улыбнулась и покачала головой:

— Я не умею говорить речи.

— А вы? Скажете что-нибудь? — к Скорпиномо обращался не Крас, а какой-то незнакомый эфериец. Скорпиномо сжал челюсти. Что ж они к нему привязались? Потому что он синот? От него тоже ждут заверений в дружбе? Не дождутся.

— И я не умею говорить речи, — сказал он, глядя на счастливую пару. — Могу разве что пожелать вашим молодым всего лучшего… благополучия, долгой жизни…

Крас все цедил свой коктейль, хотя там пить было нечего. Камилла смотрела на жениха влюбленным взглядом. Конечно, для нее он был просто сказочным волшебником, спасшим ее из трущоб.

— Ну и детишек побольше, не меньше пяти! — закончил Скорпиномо.

Крас выронил свой бокал. Эфериец, просивший сказать тост, резко перестал улыбаться и быстро отвернулся. Как это бывает, именно сейчас в гуле голосов образовалась пауза и большинство услышало слова Скорпиномо. Разговоры оборвались, наступило общее молчание. Кто-то кашлянул, кто-то сказал:

— Синоты! — таким тоном, каким говорят: «Что с них взять».

Люди переглядывались, избегая смотреть на Скорпиномо, словно он произнес не банальнейшее пожелание, а какое-нибудь грязное ругательство. Только Камилла по-прежнему улыбалась, сияя глазами, и тихо прошептала: «Спасибо».

Люди снова начали беседовать, сперва негромко как это бывает после неловкой ситуации, потом в полный голос. Уже вскоре все вели себя так, будто ничего не случилось. Только у Скорпиномо настроение испортилось окончательно. Какого черта его сперва просили сказать тост, а потом оскорбились непонятно чему? Или они так окосели с единственного бокала? Теперь выглядят совершенно довольными… неужели эти люди действительно находили удовольствие в постной и скудной трапезе? То ли дело — веселые пирушки у него на родине! С нормальной едой, с одуряющими запахами, со звоном бутылок, из которых вино льется рекой… Что-то там сейчас? Неудивительно, если новые хозяева жизни прежде всего разграбили именно дорогие рестораны. И наверняка на некогда роскошное убранство страшно и жалко смотреть.

Кто-то из эферийцев запел песню на незнакомом языке. Слова Скорпиномо не понимал, но печальная, незатейливая мелодия показалась приятной. Он пытался было снова мысленно язвить, что эферийцы напиваются с одного бокала. И все же песня захватила даже его. Что-то в ней было цепляющее и знакомое, напоминающее о летних вечерах, колдовских закатах и травах, засыпающих в истоме… Откуда такие песни взялись в подземных убежищах?

— Друг доктор, а вы споете? — предложил упитанный эфериец. Скорпиномо мысленно пожелал, чтобы Флёр не согласилась. Конечно, любопытно услышать ее голос, но после всех разногласий с этим поборником уничтожения хищников… жирно с него будет, с жирного.

И Флёр действительно вежливо улыбнулась:

— Я не очень увлекаюсь фольклором. Но вот друг Крас говорил, что Камилла, моя новая ученица, хорошо поет… Может быть, он уговорит ее?

Молодая синотка точно не ожидала такого хода событий и растерялась. Крас принялся упрашивать ее, Флёр встала, подошла к столику Камиллы, наклонилась с другой стороны и тоже начала уговаривать. До Скорпиномо долетели слова: «Ту самую… должна всем понравиться… кое-кому будет полезно…»

Камилла, которая вначале лишь энергично мотала головой, наконец согласилась.

— Хорошо, — сказала она высоким и прерывающимся от волнения голосом. — Я спою свою любимую… Для нее не нужна музыка, мы пели ее потихоньку. За нее арестовывали. Она называется «Невеста бунтаря».

Камилла откашлялась, встала. Волосы у нее снова рассыпались по плечам, она машинально закинула руки за голову, наскоро сплела косу. И эта привычная для нее прическа убрала остатки смущения. И голос у нее перестал прерываться, и в ноты она попала сразу.

Солнце, в небе не свети,

Дай дождю пролиться.

Мой любимый друг лежит

Во сырой землице.

Все товарищи мои

Смяты злобой бешеной,

Кто застрелен, кто избит,

Кто висит повешенный.

Скорпиномо слушал с каменным лицом. Он и ожидал чего-то вроде этого, слезливой мелодрамы о том, как ужасно жилось простому народу, кривых виршей, состряпанных полуграмотными людьми. Наверняка это подстроила Флёр. А нищая девчонка уже вообразила себя великой певицей.

Вместе вышли мы на бой

Против вражьей силы,

Чтобы жизнь была другой —

Честной, справедливой.

Щеки у Камиллы горели, голос набирал силу, песня тоже. То уже был не жалостливый рассказ, а гимн, зовущий на борьбу, надежда на кровавых крыльях, вестница грядущей бури.

Чтобы на чужой войне

Жизнь не погибала,

Чтобы хлеба на земле

Всем всегда хватало.

Я недрогнувшей рукой

Подниму винтовку.

За тебя я встану в строй,

Мой любимый сокол.

Разлетайся, воронье,

Не кружись ты стаями,

Пусть никто и никого

Не зовет хозяином.

Она замолчала и быстро опустилась в кресло, будто песня отняла у нее все силы. Крас немедленно начал аплодировать, прочие подхватили. Камилла низко наклонила голову. Похоже, внимание и похвала смущали ее не меньше, чем расстроила бы неудача. Этот счастливый жених мог бы ее обнять, приободрить, подумал Скорпиномо. Хотя что с них взять. К красивой женщине обращаются исключительно «друг доктор». Просто нация импотентов.

— Эта песня посвящена очень давним событиям, — объявила Флёр. — Семьдесят лет назад…

— Сто пятьдесят, — поправила Камилла и снова сжалась в кресле.

— Да, конечно. Сто пятьдесят по счету Сино Тау. Тогда там произошли два трагических события, одно за другим. Сначала в провинции расстреляли мирные демонстрации, вышедшие с экономическими требованиями — шла затяжная война и ситуация для простых людей стала невыносимой. А потом в столице вздумали распустить добровольческие полки, боясь, что они набирают слишком большую силу. Люди возмутились и расходиться не пожелали, их пытались арестовать, но армия подняла оружие против своих начальников, повстанцев поддержали обычные горожане. Конечно, бунт подавили, хоть и нескоро. Последними расстреляли женщин, которые присоединились к мятежникам, к своим мужьям, отцам и братьям, и даже основали свой собственный полк… Об этом и песня.

— Это все позади, — произнес пожилой астрофизик. — Все позади, девочка. Не огорчайтесь. Никто не хочет больше выступить?

Выступить никто не захотел.

Летательный аппарат снова парил над морем. Близился вечер, и оно поменяло цвет. Небо приобрело еле уловимый розоватый оттенок, а море стало не синим — багровым, цвета свернувшейся крови или темного вина.

— Неужели это закат так отражается? — нарушил молчание Скорпиномо. Все это время они летели в тишине. Не то, чтобы ему жизненно важно было поддерживать беседу с Флёр, но пауза чересчур уж затянулась, и лицо у нее было такое, будто он что-то испортил. А ведь он совершенно не рвался общаться с ее соотечественниками, которые и трезвые-то странные.

— Не закат, — ответила она без всякого выражения. — Водоросли. Такое море без берегов. Мы немного отклонились от курса. Выглядит, конечно, мрачно. Как пролитая кровь из песни, что сложил ваш народ.

Скорпиномо не помнил, чтобы в тех безграмотных стишках упоминалась кровь. Он зло буркнул в ответ:

— За события полуторавековой давности я точно не в ответе.

— Никто не в ответе, — у Флёр был тот же ровный голос.

— А старика императора вам не жаль?

— Думаю, там были свои причины и свои расстрелы собственного народа, — слегка пожала плечами Флёр.

— Ну и зачем тогда вашим благородным товарищам понадобилось общество кровавого торри?

— Вы много знаете. Вам было, что сказать. И про заселение равнин, и про необходимость беречь животный мир, и про полеты к звёздам.

— Вот здорово, а меня вы предупредили?

— Предупредила. Мне нужно было речь за вас написать? Это был не научный симпозиум, а живое обсуждение.

— А я знал ваши обычаи?

— В общении с вашей соотечественницей вы же преуспели. Даже Краса оттеснили. У вас так принято, оказывать столько внимания чужой жене?

— Что? — возмутился Скорпиномо. — Какая муха вас укусила? Кого ещё мне было спрашивать про собственную родину?

— Можно было держаться официальней. А вы шептались, как… Только когда она спела ту песню, начали смотреть на нее, как на врага.

— Это вы готовили ее выступление, да? А говорили, что не видели ее прежде. Конечно, подговорили… И кстати, именно вы шептались с ее худосочным женихом.

— Мы говорили о Камилле! Я же врач, могу помогать в ее обучении. Вам не стыдно, что девочке даже на медсестру дорого было выучиться? И про ту песню я услышала сегодня от Краса, услышала впервые. Эферийцы никогда не лгут.

— Так уж и никогда?

— Никогда! — она в сердцах слишком сильно потянула на себя рычаг. Аппарат устремился вверху такой скоростью, что их обоих вжало в кресло.

— Осторожней! — крикнул Скорпиномо. — Вы нас угробите.

— А вы хотите жить, я помню. Да знаю я, о чем вы думаете. О том, что вы оказались правы и выиграли желание? И чего захотите, вернуться на Сино Тау? Так я бы не советовала, там не все спокойно, каждый день люди гибнут. Не получится у вас там флиртовать с чужими невестами.

Глаза у нее горели злым огнем. Она стала прежней непримиримой эферийкой, угрожавшей вызвать землетрясение и уничтожить врагов. Скорпиномо больше ничего не стал говорить, только буркнул язвительно:

— А вы вроде вообще не пили.

Флёр не ответила. Весь обратный путь они летели в молчании.

Можно ли испортить то, чего нет? Раньше Скорпиномо сказал бы, что это нереально. С Флёр у него не было и быть не могло никаких отношений, однако они испортились.

Первые пару дней Флёр вела себя так, будто его не существует. Не обращалась с просьбами, ничего не рассказывала. Естественно, он не спрашивал у нее ничего, но про себя гадал — почему? Она рассчитывала, что он поддержит ее в решении сохранить заповедник? Она разозлилась, что он так и не вспомнил секрет световых скоростей? Но по поводу хищников эферийцы его и слушать бы не стали, а подсознание от него тем более не зависело.

Он решил ждать и оказался прав. Флёр, как и все ее соплеменники, не умела долго таить обиду. Вскоре она разговаривала с ним разве чуть посуше, чем прежде, а еще каждые несколько дней надолго улетала в соседний лагерь — заниматься с Камиллой. Скорпиномо и самому было любопытно, как пойдет обучение у взрослой девушки, умевшей до этого лишь читать и писать, и как быстро эферийцы поймут безнадежность этой затеи. Флёр не разделяла его пессимизма:

— У нее много интуитивных знаний, у нее была практика. Это важнее всего, врач же не может лечить по книгам и лекциям.

Как-то она вернулась много раньше обычного и посетовала, что не застала свою ученицу, — та улетела на другой континент.

— Зачем?

— Там тоже наш лагерь, там замечательный врач — не то, что я, рядовой хирург. К нему на занятия и уехала. Все же это отсутствие связи иногда очень неудобно.

Скорпиномо мысленно отметил, что к другим преподавателям Камилла, оказывается, прекрасно летает сама, ну, не сама, а в сопровождении того же Краса. А Флёр не ждет, пока к ней заявятся, скорей всего, она так зачастила в соседний лагерь не ради уроков, а ради встреч. Что же, женщина свободная, имеет полное право. Не его это дело.

В один такой день он вдруг вспомнил о Миромекано. Разумеется, мальчик всегда был на станции, тихий, незаметный, не причиняющий беспокойства, и Скорпиномо относился к нему примерно как к мебели. Но неправильно было забыть о том, что ребенок вообще-то — синот. И воспитывать его надо в этом духе, а то Флёр наверняка уже напела свои эферийские песенки.

С какой стороны подступиться к воспитанию, он не знал, но чувствовал — с таким робким и застенчивым мальчиком стоит говорить осторожно. Начал Скорпиномо с того, что садился около Миромекано, пока тот читал, рисовал, закрывая свое художество от мира свободной рукой, или лепил странные поделки. Дождавшись, пока мальчик привыкнет к его присутствию, Скорпиномо спросил:

— Значит, хочешь быть конструктором?

Миро несмело кивнул.

— А с учебой у тебя как?

С учебой, к возмущению Скорпиномо, оказалось не очень. Он засомневался, действительно ли в мальчишке течет его кровь. У него самого была прирожденная склонность к точным наукам, а Миромекано пасовал перед простейшими задачами. Разве что механическая память на цифры у него была великолепная.

— Да что ж это такое! — злился Скорпиномо, глядя, как мальчик беспомощно крутит в руках карандаш. — А еще конструктором хотел быть!

В сердцах он пару раз чуть не наградил Миромекано подзатыльником, но сдержался. Пожалуй, учитель из него самого и впрямь никакой, объяснять решение задач на скорость громовым голосом и одновременно стучать кулаком по столу не лучшая идея.

— Ты хоть знаешь, с какой ты планеты?

— С Сино Тау, — ответил Миромекано четко, но без какой-либо радости в голосе.

— А кто я тебе, помнишь?

Миромекано несмело кивнул, и ни слова больше из него выжать не удалось.

Скорпиномо решил забросить эту преподавательскую деятельность, но хватило его на пару дней. Не заниматься вообще ничем было еще хуже. Помнится, старый учитель в резерве любил повторять, что у каждого человека свой талант, может, обнаружится он у Миромекано еще в какой-нибудь области. Заодно неплохо было бы проверить, чему там учит его Флёр. Наверняка вбивает пацану в голову, что на Сино Тау живут одни хищники и убийцы.

— Ну и что ты знаешь из истории родной планеты, а?

С историей дела обстояли чуть ли не хуже, чем с математикой. Миромекано неплохо помнил даты, но отчаянно путался в событиях. Скорпиномо в сердцах запустил книжкой в стену. Увы, то была входная стена, и она разошлась, среагировав на движение. Эффектного хлопка не получилось. Скорпиномо вскочил, обозвал Миромекано бестолочью и сам выбежал в коридор.

Там он какое-то время бродил взад-вперед, пытаясь немного успокоиться. Все равно хуже уже не будет. Мир перевернулся, Тиксандания никогда не станет прежней, на Эо хозяйничают эферийцы… Что с того, что какой-то парнишка из резерва оказался тупицей.

Он вернулся назад. Миромекано увлеченно чиркал что-то на листке бумаги. Увидев Скорпиномо, он поспешно прикрыл свое художество рукой.

— Что ты рисуешь вместо… — Скорпиномо вырвал у мальчика лист и замолчал. Миромекано изобразил Мрака, причем похоже, черт побери! Огромный ящер вышел живым, объемным, конечно, было очевидно, что рисовал ребенок, и все же изгиб шеи, блеск чешуи, зловеще зубастая пасть получились замечательно, даже стремительность движений угадывалась в картинке. Художник! Это неподходящее занятие для мужчины, тем более, торри, но… Времена так изменились.

— Неплохо, — сказал он, возвращая лист Миромекано. — Только рисовальщики обычно и чертить умеют, а от черчения до точных наук один шаг. Здания рисовать умеешь?

Миромекано ответил что-то очень тихо. Скорпиномо пришлось низко нагнуться над столом, только тогда он разобрал:

— Животных…

— Не то художник, не то биолог растет, только этой дряни в роду не хватало, — сплюнул Скорпиномо и снова ушел погулять по коридору. За ним бесшумной тенью выскользнул Горено, до сих пор бывший молчаливым наблюдателем, прошел пару кругов след в след, а на третьем вдруг сообщил:

— Хозяйка Флёр говорит, что у каждого человека свои таланты. Она считает, что мальчик проявляет способности именно в гуманитарных науках и ему стоит углубленно изучать именно их.

— Вот только мнения хозяйки Флёр я не спрашивал, — огрызнулся Скорпиномо. Все же он вспомнил и старого учителя из резерва, который высказывал схожие мысли. И самому ему ломать ребенка уже не хотелось: это же не какой-нибудь мальчишка из трущоб, а торри, к тому же его собственной крови.

Миромекано слегка повеселел, когда от него отстали с математикой. Книги по естествознанию, даже серьезные, от которых начинал зевать его отец, он читал с удовольствием. Вежливо слушал про космические путешествия к иным мирам, уточнив только, были ли те миры обитаемыми.

— Были, жизнь во Вселенной не такая редкая штука и развивается по схожим законам. Конечно, разные условия влияют на нее по-разному: спектр звезды, радиация… Поэтому у красного карлика Рубериады человекообразные существа обрели разум еще до того, как слезли с деревьев.

Миро отложил книгу и начал слушать с интересом.

— Только вряд ли они сильно продвинутся на пути цивилизации, их устраивает такая древесная жизнь…

Постепенно Скорпиномо и сам увлекся рассказом. Новый маленький слушатель хоть не смотрел с негодованием и выражением лица «как вы смели куда-то летать, когда тут дети голодают». В этот же день их застала неожиданно вернувшаяся Флёр.

— Ох, ну наконец-то вы вспомнили, что вы отец, — обрадовалась она.

— Ничего я не вспомнил. Не оставаться же ребенку неучем из-за того, что вы его сюда притащили. Кстати, как дела в столице? Как школы резерва? Или рабочие школы?

— Пока не очень, — честно сказала Флёр. — Все же время такое, неустойчивое. Во-первых, у вас идет реформа образования. Оно должно стать единым. Во-вторых, некоторые учителя бастуют.

— Да неужели! И против чего?

— Даже справедливые преобразования сразу принимают не все. Вы же не приняли. Среди протестующих преимущественно преподаватели элитных школ. Им нужно готовить замену… Словом, Миро пока лучше тут. Наверстает. А может быть, — она посмотрела с лукавинкой, — ему лучше всегда жить на Эо? Выучится и здесь, когда прибудет первая партия переселенцев.

— Да ни за что! — возмутился Скорпиномо. Флёр рассмеялась жестким невеселым смехом.

— Так я и думала. Ну, рано или поздно он вырастет и сам решит. Что изучаешь, Миро? — Флёр склонилась над Миромекано. Он с готовностью показал ей книжку:

— Сорных кур.

Скорпиномо стиснул зубы. А его мальчишка до сих пор побаивается. Маленький предатель, вот он кто.

Флёр рассеяно улыбнулась и вдруг хлопнула себя ладонью по лбу:

— Точно! Гнездо! Как я могла забыть… Надо же проверить Май.

Наблюдать за Мраком из окна летательного аппарата было куда приятней, чем стоя на земле. Ящер не обращал на людей особого внимания. Иногда он поворачивал треугольную башку на свист крыльев или следил глазами за мелькавшей в воздухе тенью, но скоро не то привык, не то понял, что странную птицу слопать нельзя и угрозы она тоже не представляет. Примерно так же относились к слежке и прочие крупные хищники. Немного досаждали птеродактили. На своих кожаных крыльях они подлетали к аппарату и бились в прозрачное покрытие. Видно, мозгов у них и впрямь было маловато, невозможность достать предполагаемую добычу их абсолютно не смущала.

Крылатые ящеры гнездились у самого верха каньона, на границе пустыни. На нижних ярусах их можно было не опасаться.

— Впрочем, нам они и так ничего не сделают, а вот маленьких майазавров могут и перетаскать. Одна Май от них не отобьется, — объясняла Флёр, проверяя показания датчиков. — Хорошо, что внизу их нет. Давление возрастает. Они этого не любят. Хуже мелкие хищники, что живут по всему каньону. Вот они могут сожрать яйца или детенышей.

— Отстреливать будете?

— Чтобы отстреливать, нужен специальный человек… не надейтесь, это будете не вы, вам я оружия не дам. Сначала надо хорошенько все продумать.

И летающая лодка скользила вниз, вдоль обрывистых склонов, свисающих розовых мхов, звонких ручейков. Опрокинутая чаша ущелья с прожилками скальных хребтов распадалась на отдельные пятна.

Долина Май с синим овалом озера была видна издали. Мамаша-майазавриха тоже замечала аппарат в небе. Чутье предков учило ее остерегаться всего, что зависает над головой. При виде самой маленькой тени, скользящей по траве, Май выскакивала из кустов и неслась охранять гнездо.

— Она нам радуется? — спросил как-то Миромекано.

— Увы, она нас боится, — вздохнула Флёр. — И не без оснований.

Оливковая туша с небольшой головой, массивным крупом и треугольным хвостом стала неотъемлемой частью пейзажа. Май теперь постоянно держалась в пределах видимости гнезда и завалила яму таким количеством травы и веток, что нельзя было разглядеть, снесла ли она хоть одно яйцо.

— Она похудела, — заметила Флёр на второй день наблюдений. — Вон как ощипала и вытоптала все кустарники вокруг.

— А трава?

— Не ест она траву, ее пища — листья и побеги. И далеко не отходит, потому что боится. Если спуститься пониже, увидим, кого.

От проносящегося на бреющем полете аппарата пригибалась розовая трава. Несколько раз от скользившей тени пускались врассыпную мелкие ящеры, наизусть их названия помнил только Горено. Кладку сожрать могли все, независимо от имени.

— Выход тут один, — решила Флёр. — Долина огорожена скалами почти со всех сторон. Только в одном месте, с юга, каменистая осыпь. Оттуда эти голубчики и проходят. Если завалить проход взрывом, Май будет в безопасности.

— Что, опять землетрясение устраивать будете? — косо глянул на нее Скорпиномо.

— Нет, тут его и не вызовешь, не беспокойтесь. Меня смущает другое. Как предварительно выгнать за естественное ограждение всех этих мелких разорителей гнезд.

— Отстрелять? — предложил Скорпиномо. Флёр посмотрела с возмущением:

— Конечно, Май важнее их, она уникальна. Но их тоже не слишком много. Инфразвук использовать нельзя, он может погубить зародышей майазавра. Думаю, Горено переловит хищников по одному. Это долго и муторно, но ничего другого предложить не могу.

Миромекано оживился и предложил помощь. Флёр рассмеялась, потрепав его по голове:

— Потерпи, Миро. Если другого выхода не будет, пойдем ловить все вместе.

— Это можно сделать быстрее и проще, а не устраивать цирк, — не выдержал Скорпиномо.

Флёр взмахнула своими необыкновенными ресницами:

— Какой цирк?

— А это не клоунство разве будет — гоняться за мелкими ящерицами? Впрочем, вам простительно. Вы и не помните, что такое животный мир… Здесь же полно хищников.

— Ну да, — холодно сказала Флёр.

— Что они жрут, подскажите?

— Они едят, — Флёр выделила последнее слово голосом, — друг друга и травоядных. А вы с какой целью спрашиваете?

— Ну слава Ладо, я думал, вы их тоже на дрожжи посадили, — ехидно сказал Скорпиномо. — После них остаются остатки их обедов. Обедов, завтраков, полдников и ужинов. А эти мелкие твари наверняка питаются еще и падалью. Ведь так?

— Ну да, — ответила Флёр, явно не понимая, к чему он клонит.

— Ну и взять остатки обеда какого-нибудь крупного хищника, желательно, полежавшие денек. Оставить у скал с внешней стороны. Большинство мелких тварей точно побежит на запах. Можно несколько кусков мяса разбросать, чтобы обозначить дорогу, но это необязательно. Чутье у здешних зверюг хорошее.

— Как-то это неэстетично, — слегка передернула плечами Флёр. — Но, наверное, действенно…

— А синтезатора запахов у вас тут нет? Труп искать не придется.

— Синтезатор… нет, даже не слышала о таком. Видимо, нам не было нужды его изобретать. В военном деле использовали?

— На массовых сборищах. Значит, ищите дохлятину. И не хлопайте глазами, я этим заниматься не буду.

Труп они обнаружили в тот же вечер, возвращаясь на станцию. Над розовой травой поднимался выступ, похожий на пологий камень, только слишком уж много летающих тварей собралось рядом. Некоторые сидели на безжизненной туше и рвали куски мяса. Увидев приближающийся аппарат, они нехотя поднялись в воздух и закружили вокруг.

— Аллозавр, — Горено с легкостью определил вид зверюги. — Погиб в борьбе за добычу или за самку. Их осталось шесть.

— Тоже немного, но что делать, — покачала головой Флёр. — Нужно закрыть его сетью, а то к утру тут будут лежать только кости. За ночь надо рассчитать, куда закладывать взрывчатку.

— Тоже используете ее, мирная нация?

— А как без нее в горных работах?

Взрывчатка выглядела несерьезно, как и на Сино Тау — маленький цилиндрик с крышкой ничем не указывал на свое грозное предназначение. Во всяком случае, Миромекано недоверчиво спросил:

— Он может взорвать скалу?

— О! — сказала Флёр. — Он может больше — разрушить стену станции, а она построена очень прочной! Но не беспокойся, сейф, в котором эти цилиндрики хранятся, надежный, код от него знает только Горено. Ни одному человеку со злыми умыслами он этот код не сообщит. Если заложить их в трещину, скала развалится в нужном направлении и скроет проход в долину. Когда маленькие майазавры подрастут и им нужно будет больше пищи, мы расчистим им путь в каньон.

Утром Миромекано проснулся ни свет ни заря и еле дождался, пока Горено грузил в катер все необходимое. К разочарованию мальчика, с собой они брали всего лишь три цилиндра с взрывчаткой, флан — ультразвуковое ружье — и ещё одну ловчую сеть.

Над трупом аллозавра кружили крылатые ящеры. До мяса добраться они теперь не могли, но запах чувствовали. Несколько мелких падальщиков беспокойно метались рядом, заметив крылатую лодку, они пустились наутёк, но далеко не убежали, присели на некотором расстоянии.

Флёр вышла из аппарата и сразу запрыгнула обратно с криком:

— Запах!

Дверца захлопнулась, отсекая кабину от сладковатого тяжёлого смрада. В теплом влажном воздухе Розовой планеты процессы разложения проходили очень быстро.

— Э, неженка, — поддразнил Скорпиномо, не высказывая при этом никакого желания выбираться наружу. — Сеть у вас хоть автоматическая?

— Естественно! И даже автоматически стерилизуется. А вы готовьтесь надеть столь презираемую вами маску, выходить все равно придется, а маска удерживает не только лишний кислород, но и запах.

Аппарат завис над трупом бедняги аллозавра, из нижнего люка выбросилась наружу ещё одна металлическая сеть, спугнув терпеливо ожидавших своего часа мелких ящеров. Они заметались и застрекотали, глядя, как магнитные щупальца подползли под безжизненную тушу, сомкнулись с громким щелчком. Аппарат поднялся вверх, отрывая от земли добычу. Разочарованные охотники за падалью разбежались с недовольным писком.

По дороге к долине Май летающий провиант пыталась атаковать парочка птеродактилей. Им тоже ничего не удалось урвать, они долго сопровождали аппарат, но, наконец, улетели с возмущенные клекотом. У высокой каменной стены, по которой Скорпиномо уходил от Мрака, рядом с гранитной осыпью, летающая лодка зависла в воздухе.

— Здесь или чуть подальше? — задумалась Флёр. — Подальше могут запаха не учуять, слишком близко тоже плохо, могут попасть под обвал. Они тоже редкие. Решено — подальше. И летим проверить Май.

Магнитные замки раскрылись над небольшой проплешиной посреди густой розовой травы. С громким шлепком рухнула вниз туша аллозавра. Миромекано зажмурился.

— Они уже прибежали? — спросил он, не открывая глаз.

— Кто?

— Эти… Мелкие.

— Ох, — сокрушенно покачала головой Флёр. — Не стоило на такую операцию брать ребенка…

Скорпиномо пожал плечами. На Сино Тау никто не считал необходимым ограждать детей от жестоких зрелищ. Торри должны были с малых лет вырабатывать характер, а простой народ не имел такой возможности, жестоким зрелищем была вся жизнь.

— Нет, Миро, для этого нужно время. Спокойно открывай глаза, — сказала Флёр. — Мы полетим проверить Май, на месте ли она.

— Носитесь вы с этой ящерицей как известно кто с писаной торбой, — проворчал Скорпиномо. — Да она от своей ямы не отходит.

Однако Май на месте не оказалось. Не было там, к счастью, и мелких разорителей гнезд, яму, доверху закрытую уже пожухшей травой и листьями, никто не тронул.

— Май ушла за кормом, — задумалась Флёр. — И далеко, по ту сторону озера, раз не заметила наш аппарат. Знать бы ещё, снесла ли она яйца или гнездо пустое.

— Снесла, хозяйка Флёр, — подал голос Горено.- Мне доступен не только видимый, но и инфракрасный спектр. Температура скорлупы немного превышает температуру окружающей среды. Кладка совсем свежая и состоит из трёх яиц.

— Ещё год, и популяция будет состоять из четырех особей, — Флёр обрадовалась и тут же покачала головой: — Не густо. И то, если ничего не случится… Они там точно есть?

— Точно, хозяйка Флёр. Я не запрограммирован на вывод ложной информации.

— Все же так хочется… Я очень быстро! Горено, оставайся на месте и охраняй остальных! — Флёр внезапно нажала несколько кнопок на пульте. Сразу после этого скользнуло вверх защитное стекло со стороны пассажирской кабины, а дверца со стороны кресла пилота распахнулась. Наружу выпала и закачалась лестница. Флёр быстро начала спускаться вниз. Никто не успел и рта открыть, а она была уже на середине пути.

— Да что ж она! — Скорпиномо мог только стукнуть кулаком по стеклу. В пассажирской кабине они с Миромекано были заперты, как жуки в банке.

Флёр соскочила с последней ступеньки и так же стремительно добежала до гнезда. Она не стала ворошить гербарий, любовно собранный заботливой мамашей, просто обошла яму вокруг. Почти сразу послышался топот. Огромная зверюга неслась на защиту своих будущих детёнышей.

— Спасайтесь! — ахнул Миромекано.

Флёр не могла его услышать, зато, несомненно, почувствовала, как дрожит земля. Она развернулась и помчалась к свисающему концу лестницы.

Сверху они видели, как тонкая фигурка в жёлтом комбинезоне легко уклонилась от удара огромного гибкого хвоста, подпрыгнула, уцепившись за перекладину. Май снова замахнулась, но Горено уже нажал кнопку. Лестница унеслась вверх, поднимая Флёр. Хвост со свистом рассек воздух чуть ниже.

— Вы ненормальная! — прошипел Скорпиномо, когда Флёр, лишь совсем немного запыхавшись, села в свое кресло. — Вы всех нас могли погубить!

— Ну не погубила же, — весело ответила она, откидывая со лба растрепавшиеся прядки. — Здесь есть автоматическая кнопка возврата на станцию, Горено про нее известно, верно, друг Горено?

— И что? Ну допустим, мы бы вернулись.

— Если бы через несколько дней я не прилетела на урок, меня бы хватились и вас бы нашли, вот и все.

— Как все? Мне бы поверили, что вас убил динозавр? Да никогда.

— Вашу невиновность подтвердил бы Горено. Вы только за нее переживаете? Да, я помню, вы хотите жить.

— С вами пообщался подольше и расхотел, — зло бросил Скорпиномо. — Вам на себя наплевать, так у вас же родные есть?

— Они знают, что работа ученого связана с некоторым риском, — улыбнулась Флёр. — Наши сейсмологи спускались в жерло вулкана, летчики-испытатели подвергаются опасности постоянно, врачи в древности, говорят, нарочно прививали себе смертельные болезни… Но я почти и не рисковала. Я знаю, с какой скоростью бегает она, а я была чемпионкой по бегу в юности, я говорила. И не по лужайке, а по безвоздушной каменистой поверхности. Кладку я не трогала, так что гнездо она не бросит. Ну что же, пора проверить, убрались ли из долины мелкие хищники.

Она нажала на рычаг, переключающий скорость. Аппарат, до сих пор висевший на небольшой высоте, плавно двинулся вверх. Мамаша-майазавриха лежала около своего драгоценного гнезда. Глазами она следила за летающей лодкой, и Скорпиномо готов был поклясться, что в ее взгляде читались укор и тревога.

Приманка подействовала. На жуткий пир собрались все местные падальщики. В долине не осталось ни единого велоцираптора или компсогната, они примчались к трупу аллозавра одними из первых. Это подтвердил Горено с его абсолютным зрением. Аппарат опустился у выхода из долины с внешней стороны скал.

Флёр достала из кабины три металлических цилиндра.

— Мы установим их вместе с Горено, программа горных работ просчитала, как это нужно сделать, чтобы засыпать проход, — сказала она. — Ну, Миро, не дуйся, хочешь быть полезным? Держи бинокль и наблюдай, чтобы мелкие животные не бежали к месту взрыва. И сиди в кабине, там лучше обзор.

Скорпиномо из аппарата вышел. Флёр сделала предупреждающий жест.

— И вы оставайтесь на месте. Думаете, я доверяю вам находиться рядом с взрывчаткой, после того, как вы целились в меня из флана?

— Изначально целились в меня вы! — возмущённо напомнил Скорпиномо. — И не говорите, что просто пугали!

— У меня были основания, согласитесь. Синоты не раз нападали первыми. Так что да, если бы не ваши лучи, убивающие технику… А против нашей взрывчатки, кстати, и они бессильны. Нужно просто отвинтить крышку, и из-под нее начнет испаряться охлаждающее вещество. Ровно пять тильтилей — и прогремит взрыв. Ну все, нам пора.

Скорпиномо мрачно наблюдал, как робот и эферийка дошагали до каменной россыпи, спрятали в углублениях взрывчатку и поспешили обратно. Мысленно он сначала по привычке пожелал им всяких пакостей, потом усмехнулся — это бы означало желать пакостей себе, его жизнь теперь прочно связана со станцией.

Запах от туши чувствовался даже на таком расстоянии, но Скорпиномо не хотелось натягивать мягкий капюшон с закрывающей лицо маской. Да и не так уж силен был запах, просто раздражающая нотка, как на окраинах трущоб в синотских городах. Живые существа везде одинаково пожирают друг друга…

К аппарату вернулась Флёр, за ней брёл Горено.

— Ну вот, если эту проблему удастся решить бескровно, это будет маленькая победа, и благодаря вам! — Флёр говорила счастливым голосом, словно забыв о былой вражде между их планетами. — И про ваш выигрыш я помню. Может быть, хоть каньон удастся сохранить в первозданном виде… Вы правы, в здешней природе все взаимосвязано. Даже уничтожение ядовитых растений приводит к увяданию их соседей.

— Растений?

— Вы не знали? Тибери Като, цветы смерти. Растут на заболоченных почвах, выделяют отравляющие алкалоиды, а потом присасываются к телу жертвы и переваривают ее… И одновременно обогащают почву питательными веществами и позволяют жить другим растениям. Такой симбиоз. Здесь тоже есть их роща, и не так далеко от станции. Но в других местах мы их оставить не можем. Да и вы вряд ли бы дали себя переварить ради богатства флоры…

— Там! — это кричал высунувшийся из кабины Миромекано. — Вон там! Глядите!

Между скалами и людьми остановилось существо ростом чуть выше взрослого человека. С виду это был ящер-подросток, не обладавший ещё массивными формами. Тощий, голенастый, с розовой чешуей, просвечивающей сквозь редкие перья, с полуоткрытой от любопытства пастью, напоминающей птичий клюв, он был похож на молодого цыпленка, не выросшего в настоящего петуха, но уже растерявшего младенческий жёлтый пух. Несмотря на размеры, он был скорее забавен, чем страшен. Глядя блестящими оранжевыми глазами то на скалы, то на людей, ящер продвигался вперёд короткими, но быстрыми шажками, балансируя хвостом и расставив для равновесия передние лапы с длинными пальцами.

— Троодон! — ахнула Флёр. — Вот дурачок, их тоже мало! Друг Горено, отгони его! — и, не дожидаясь, пока это сделает робот, сама бесстрашно кинулась вперёд, размахивая руками: — А ну, пошел! Пошел, глупый!

— Да время же выйдет! — закричал Скорпиномо.

Он хотел броситься за самонадеянной эферийкой, но не успел. Зато успел Горено. Он в два шага нагнал Флёр, перехватил за обе руки…

От скал донёсся внезапный резкий свист, будто на огне закипел гигантский чайник. Верхняя массивная серая глыба пошатнулась и покатилась, увлекая за собой мелкие камни. До аппарата достать они не могли никак. Но одновременно грохнуло у противоположной скалы. В воздух поднялся фонтан каменных обломков.

Троодон присел от страха и пустился наутёк. Камень упал на то место, где только что стоял любопытный ящер. Два других обломка рухнули прямо на Горено и Флёр.

Робот молниеносно отбил один камень. Он отбил бы и второй, если бы не придерживал Флёр, но ему удалось только сгладить удар. Камень не обрушился на нее всем весом, а скользнул по затылку. Этого оказалось достаточно. У Флёр подкосились ноги, и она безжизненно рухнула на руки Горено.

— Какие будут инструкции, хозяин Скорпиномо? — спросил Горено. Скорпиномо хотел выругаться в ответ, но смолчал. Что толку, душу этим не облегчить и делу не помочь. Миромекано тоже уже спрашивал, что будет с Флёр, таким испуганным дрожащим голосом и с раздражающим овечьим выражением в глазах, за что был обозван придурком. И так ясно, что ничего хорошего не приходится ждать, когда заболел единственный врач.

Насколько серьёзна травма, Скорпиномо сказать не мог. С виду у Флёр не было внешних повреждений, за исключением ссадины на затылке, а вот для поиска повреждений внутренних нужны были специальные исследования. Если бы Скорпиномо находился на своем корабле! Он, конечно, не врач, но в медицинских приборах разбирался, мог бы сам провести и рентгенологическое исследование, и сделать томограмму, пусть и хуже, чем профессионал. Но здесь, в этой непонятной лаборатории, с этими незнакомыми установками, с подписями даже не на современном эферийском, а на вымершем языке, считавшемся научным… Нет, тут черт ногу сломит и голову заодно.

В приборах не разбирался и Горено. Разумеется, на Сино Тау были роботы-хирурги, как и роботы-пилоты, инженеры, астрофизики, солдаты. Но Горено принадлежал к последнему поколению так называемых клонов (рабочие пренебрежительно именовали их болванками), которые сходили с конвейера лишь с набором базовых знаний. В отличие от готовых профессионалов, которые получали специальные знания уже на заводе, клонов можно было для обучения подключить к определенным модулям. Из не прошедших обучение клонов получались прекрасные денщики, охранники или личные слуги. Но сейчас им пригодился бы модуль медицинских знаний, а все они остались только на Сино Тау, если остались, конечно. Простонародье не любило роботов, могли их и уничтожить вместе с модулями — неразумное, варварское решение, но разве они там не варвары? Хотя и модуль бы не помог. Вся аппаратура была эферийской, и синотские роботы при самых совершенных знаниях не смогли бы их применить.

Эти эферийцы — или только она одна? — и в коме ухитрялись быть красивыми. Ни тошноты, ни перекошенного лица или ещё каких-то неприятных вещей, сопутствующих травме головы. Она как будто уснула.

Да пусть бы выглядела, как угодно, лишь бы пришла в сознание! А она в себя не приходила, и все, что можно было сделать, это положить ее на операционный стол и перевернуть на бок. Старый добрый нашатырь не помог. Даже ресницы у нее не дрогнули.

— Горено, — нарушил молчание Скорпиномо. — Нужно лететь за помощью.

— Нужно, — с готовностью подтвердил робот.

— Связаться с ними ты отсюда не можешь?

— Аномальная зона заканчивается над морем, хозяин Скорпиномо. Оттуда смогу.

— Значит, лететь придется все равно. Это полпути. Давай, запускай эту их летающую штуку. Полетишь. Тебя выслушают охотней.

— Я не могу оставить с вами хозяйку Флёр, хозяин. У меня четкие инструкции.

Скорпиномо сжал кулаки и разжал, напомнив себе, что Горено при своей человеческой внешности — машина. Никто же не злится на автомат, например, что он срабатывает только при наличии энергии. И можно не вспоминать, что этот автомат ещё недавно был преданным слугой, готовым выполнить любой приказ.

— Значит, полетим вместе, чтобы я был у тебя на виду. Ей настолько плохо, что от недостатка присмотра хуже не станет. Ты знаешь дорогу?

— Нет.

Этого Скорпиномо не ожидал.

— То есть как нет?!

— Сюда меня перевозили в деактивированном состоянии, хозяин Скорпиномо. Дорогу я могу определить только по карте материков.

— То есть, как и я. Ну, а машину вести можешь?

— Нет.

— Как нет? — взвыл Скорпиномо. — Ты же столько на ней летал, неужели не запомнил?

— Мне не поступало команды включать анализаторы. Хозяйка Флёр собиралась снабдить меня инструкцией, но не успела.

— Беспечная идиотка, — прошипел Скорпиномо. — И что теперь делать?

— Ждать помощи, хозяин Скорпиномо, — робот говорил обычным спокойным невыразительным голосом, но Скорпиномо показалось, что над ним издеваются.

— Помощь придет через несколько дней. Не выживет твоя хозяйка Флёр, вот что. Значит, за помощью полечу я.

— Вы тоже не умеете водить эферийский аппарат, хозяин Скорпиномо, — напомнил Горено.

— У них примитивнейшее устройство. С ним справится любой начинающий пилот. Кое-что я подсмотрел, в остальном разберусь. Ну? Или тебе запрещено пускать меня за пульт аппарата?

— Не запрещено, хозяин.

Это уже было что-то.

— Ну и включи свои логические цепи. Что не запрещено, то разрешено. Так?

— Так, — согласился робот, но в его механическом голосе появились интонации человека, которому предлагают сомнительную сделку.

— Значит, мы с тобой приведем помощь, это займет не так много времени.

— Даже на это небольшое время, хозяин, нельзя оставлять одну хозяйку Флёр.

— Так ты не сможешь вести аппарат!

— Не смогу. Более того, я не уверен, что вы его поднимете в воздух.

— Подниму. Ну, опущу точно, в воздухе пока никто не оставался.

— И все же кто-то должен оставаться на станции и ухаживать за хозяйкой Флёр.

Скорпиномо тяжело вздохнул.

— То есть, ты хочешь остаться, раз не умеешь водить аппарат и должен защищать ее от меня…

Он представил, как объясняется с эферийцами один на один, точнее, один на всю их компанию. Рассказывает, что Флёр при смерти или даже мертва… Сердце сразу нехорошо заныло. А если она правда…уже?

— Горено, она…дышит?

— Дышит, хозяин Скорпиномо, — Горено не нужно было ни поворачиваться, ни наклоняться, он лишь бросил в ее сторону беглый взгляд.

— Значит, ты будешь следить за станцией, а я приведу помощь. Все просто. Или тебя ещё что-то смущает?

— Есть вероятность, хозяин Скорпиномо, что вы используете аппарат для побега. Вы не приведете помощь и погибнете сами на безлюдной планете. Хищные ящеры уничтожены почти повсеместно, но природа Эо Тау хранит ещё немало опасностей.

— Я похож на идиота? — осведомился Скорпиномо с сарказмом. Горено сарказма не понимал:

— У меня недостаточно данных для ответа на этот вопрос. Вы имеете в виду, что для вас побег невыгоден и нелогичен? Но люди часто ведут себя нелогично.

— Хорошо, попробуем по-другому. Если эта твоя хозяйка умрет, что будет со мной?

Горено ответил сразу:

— Эферийцы будут очень недовольны. Возможно, они станут подозревать вас, но я смогу убедить их в вашей невиновности.

— Нет, не в этом дело! А в том, что без нее меня тут держать не будут и вернут в Тиксанданию. Там идёт гражданская война, я военный преступник. Меня повесят, тебе ясно?

— Я надеюсь, этого не произойдет, хозяин.

— Научили тебя тут вежливым фразам! — воскликнул Скорпиномо. — Ты не надейся, а рассуждай. Смотри, если я полечу за помощью, попробую сбежать или собьюсь с пути, я погибну, погибнет и она. Если я не приведу помощь, она умрет, а меня казнят. Так? Но смотри, остаётся третий вариант: я сообщу эферийцам, ее вылечат, и я останусь в живых. Только в этом случае есть шанс. Ну? Ты же создан по законам роботехники и должен хранить жизнь торри… хорошо, человеческую жизнь.

Горено смотрел прямо перед собой немигающими глазами. Так вели себя роботы, вынужденные решать сложные этические задачи. Потом медленнее обычного сказал:

— Я согласен дать вам шанс, хозяин. Но предупреждаю: риск, что вы не справитесь с управлением, существует. Он невысок, и все же он есть.

— Риск, что она умрет без врачебной помощи, значительно больше, — проворчал Скорпиномо. Горено так же серьезно и размеренно ответил:

— У меня не хватает медицинских знаний, чтобы оценить тяжесть ее состояния. Но я знаю вас, как пилота. Ваши шансы долететь до соседнего материка высоки.

— Хм. Неужели я убедил эту упрямую жестянку…

Все же в кабине Скорпиномо охватила паника. Что, если эферийский аппарат хранит какие-то секреты, которые обнаружатся над морем? Что, если он собьётся с пути, ведь побережье тут без примечательных знаков?

И что, если Флёр все равно умрет?

Руками, холодными, как у мертвеца, он сдвинул рычаг.

Затрепетали искусственные крылья. Кто знает, зачем эферийцы делали свои летающие аппараты похожими на птиц, которых было так мало в их подземных убежищах. Но когда огромные лопасти за прозрачным куполом сделали взмах, другой, и подняли машину в воздух, Скорпиномо и впрямь показалось, что он сидит на спине огромной белой птицы. Радуясь, как в тот день, когда ему впервые доверили руль учебного самолёта, он потянул ещё один рычаг — тот, который использовала Флёр для увеличения скорости.

Послушный воле пилота, аппарат поднялся над розовой впадиной каньона. Крыша станции сверкала под солнечными лучами белым шестигранником. Путь к морю Скорпиномо примерно помнил, но карта бы не помешала, ущелье огромно, пустыня однообразна, немудрено и потерять направление!

Он нажал на серебристый рычаг посреди панели — ничего! Дёрнул его, вспоминая — да, именно этот рычаг заставил светиться экран, Флёр использовала именно его! Нажал ещё раз, чуть не выкрутил из гнезда с досады. Экран был темным, карта не появилась.

Руки снова похолодели. Вот ерунда, может, он ошибся? Да нет же, ничего похожего по центру пульта просто нет. И что теперь?

Теперь — ничего, полетит без карты, по памяти. Позади, на востоке, остался горный хребет, значит, впереди западное побережье, здесь материк сужается, мимо моря не промахнешься. Путь он примерно запомнил — вот плоский, почти круглый по форме холм, чтоб тиксанданец да не заметил круг! Вот несколько приметных скал, точно над которыми они пролетали в прошлый раз. Дальше просто рассыпавшиеся останцы, похожие друг на друга, постепенно теряющиеся в песках. Над морем Флёр ни разу не меняла курс, до места добраться будет легко.

Море сверкало величественно и грозно. Спокойное у берега, вдали оно разыгралось. Волны, заметные даже с огромной высоты, неслись вперегонки, перехлестывая друг через друга. На любом летающем аппарате с Сино Тау не страшно было бы лететь в грозу, выдержит ли эферийский, если начнется буря?

Внизу собирались тучи. Их было пока немного, они лишь клочками закрывали море. Оставалось надеяться, что так будет и дальше, иначе он не заметит сверху Алый мыс и потеряет драгоценное время. Флёр уже давно без сознания…сколько же человек может пролежать так и не умереть? Что у нее, простое сотрясение или что-то серьезное, перелом основания черепа хотя бы… После этого примера Скорпиномо совсем не захотелось вспоминать, какие ещё бывают травмы. Если её не станет, вряд ли эферийцы будут с ним церемониться…и даже если об этом не думать, — пусть она поправится!

Он пробовал саркастически усмехнуться своим мыслям — что, вот так великий завоеватель космоса и раскис от общества красивой женщины? И забыл, что в их первую встречу она пыталась его застрелить? Но у нее действительно были основания, и в конце концов, она все же проявила милосердие. А повернись все иначе, дождалась бы она милосердия от него? Точно нет…он почувствовал, что кровь приливает к щекам от стыда за себя тогдашнего. Вот что наделала с ним чертова эферийская ведьма!

Туч внизу стало больше. На море словно кто-то накинул огромный дымчатый платок, порванный в нескольких местах. Не потеряет ли он берег, если спустится? А каждый зря потраченный миг отнимает шансы у Флёр, которая лежит там, бледная, безжизненная и почти не дышит, а может, уже и…

Внизу в разрыве туч мелькнул над водой красно-бурый выступ. Скорпиномо дёрнул рычаг, летающая лодка пошла на снижение, ее окутал серый туман, а затем появилась поверхность моря. Гроза то ли кончилась, то ли так и не началась в полную силу. Алый мыс под сизым небом помрачнел, потемнел и больше не соответствовал своему названию, но Скорпиномо ликующе вскрикнул, поняв, что долетел. Вскрикнул и сразу замолчал — ему ещё предстояло объясняться с эферийцами.

Над плоскогорьем, где стоял лагерь, дождя не было. Не было видно и людей. Скорпиномо сначала хотел уже опуститься на склон, на котором шустрили строительные машины, но тут заметил у одного из шестигранных домиков фигуру дежурного. Незнакомый светловолосый эфериец приветственно помахал рукой, радостно воскликнул:

— Верито!

Посмотрел внимательно на вышедшего из машины синота, похлопал ресницами и задал естественный, но взбесивший Скорпиномо вопрос:

— Э… что-нибудь случилось?

— Нет, это я так, гуляю, — огрызнулся Скорпиномо. — У вас есть здесь врачи? Срочно нужна помощь.

Входная стена ближайшего строения поднялась вверх. В проёме появился немолодой бледный человек с редкими черными волосами. Скорпиномо вспомнил его имя — то был Клад, отец Флёр.

— Что-то с моей дочерью? — быстро спросил эфериец, окинув Скорпиномо подозрительным взглядом. Не просто подозрительным — уничтожающим. Так смотрят на бешеного пса, сидящего за не слишком прочной решеткой.

Скорпиномо кивнул:

— Врач нужен.

— Что с ней? — Клад сразу сорвался на крик. — Она жива? Скорпиномо, если это вы!..

В кабине аппарата стало очень тесно. Хоть и рассчитана она была человек на десять, а собралось их только пять — пилот, врач, заботливый отец, сам Скорпиномо, и Камилла, которая напросилась ухаживать за больной.

— Я ведь санитарка! Я могу быть полезна!

И её взяли. По мнению Скорпиномо хватило бы одного врача, но разве кто-нибудь его спрашивал! Пилота они наверняка попросили вести машину только ради численного преимущества — мужчин-эферийцев получалось трое против одного синота. Клад не выпускал из рук ультразвуковое ружье, хотя как бы он пользовался им в кабине…

Доктором оказался тот самый упитанный тип, споривший с Флёр о целесообразности существования заповедника. Он поглядывал вокруг с видом победителя и повторял:

— Да, прискорбно, прискорбно… И ведь мы знаем несгибаемый характер нашего дорогого доктора. Она все равно будет настаивать на сохранении этих рептилий.

— Воздержитесь, друг Райт, — сквозь зубы проговорил Клад. — Воздержитесь, потому что неизвестно…

— Все будет хорошо, дорогой друг, — начал убеждать здоровяк. — Ну, а вы, э… Скорпиномо, вы скажите хоть, какова травма?

— Я не врач.

— Внешне сильные повреждения?

— Нет. И меня учили, что без специальных знаний осматривать нельзя, можно повредить раненому ещё больше, даже убить, — зло буркнул Скорпиномо. Последнее слово он произнес зря. Клад сверкнул глазами и поднял ружье так, что оно оказалось направлено прямо на синота.

— Почему вы не подключили ее к автомедику?

— Авто чему?

— Автоматической медицинской станции? Почему не подключили? — угрожающе спросил Клад.

— Потому что я вообще не знаю, что это такое.

— Она больше никого не научила пользоваться? — здоровяк Райт покачал головой. — Неосмотрительно. Очень неосмотрительно.

— Значит, не думала, что пригодится.

— Водить аппарат она вас зачем-то научила, — процедил Клад.

— Не учила, — говорить правду не стоило, но Скорпиномо так взбесило их недоверие, что он потерял осторожность. — Ваш аппарат левой задней ногой водить можно. Так, увидел раз, как управляет она.

— А вы опасный человек, Скорпиномо! — здоровяк Райт снова покачал головой, на этот раз почти с восхищением. — Жаль только, действие автомедика вы не подсмотрели.

— Жаль, что… — Клад оборвал фразу, снова зло сверкнул глазами: — Значит, утверждаете, что это был несчастный случай?

— Я же вам сто раз… — Скорпиномо тоже не договорил. — Все случилось слишком быстро.

Клад молчал. Под бледной кожей на скулах играли желваки. Камилла сидела тихо, как мышка. Упитанный врач Райт похлопал Клада по руке, чтобы подбодрить, спросил пилота:

— Скоро ли будем на месте?

— Скоро, сейчас увидим берег! — ответил тот, не оборачиваясь. — Правда, у экрана вышла из строя батарея. Хорошо, что у меня была запасная, поменял. А то летели бы вслепую.

Скорпиномо выпрямился, расправляя затекшие плечи. Выходит, он все верно запомнил с этой картой, просто экран был неисправен. Клад, покосившись в его сторону, прошипел:

— И будет утверждать, что он ни при чем.

Заботливый отец соскочил с лестницы прежде, чем машина коснулась земли. Их никто не встретил, у Скорпиномо упало сердце. Если врач прибыл поздно… или если он не всесилен… Мысленно Скорпиномо представил себе все варианты, кроме худшего: Флёр лечат здесь, или увозят, и она возвращается, или не возвращается, остается у них на базе… да пусть остается, лишь бы была жива.

Клад бегом помчался к зданию станции, не дожидаясь, пока его нагонят остальные. У входа бросил через плечо:

— В медцентре?

— Да! — но ответа Кладу не требовалось. Остались позади анфилады комнат, разошлась последняя стена. Клад вдруг остановился на пороге, Скорпиномо, отставший на несколько шагов, нагнал его и тоже замер. Сердце, которое до этого билось быстро и нервно, в такт шагам, вдруг остановилось, бухнуло во всю ширь грудной клетки, и пошло дальше спокойно и размеренно.

На кушетке сидела Флёр. Бледная до синевы, с запавшими глазами, но сидела сама, опираясь на левую руку. На правой у нее была медицинская манжета, прикрепленная к какому-то прибору.

— Папа? — спросила она.

— Флёр! — Клад кинулся к кушетке.

Из-за медицинского стенда вышел Горено и остановился, ожидая указаний. Миромекано нигде не было видно. Скорее всего, он увидел в окно всю честную компанию и предпочел не высовываться.

Послышалось пыхтение — это спешил здоровяк Райт. Он увидел больную и возликовал:

— Пришла в себя? Отлично!

Не радовался только заботливый отец. Он быстро проверил показания на манжете, слегка коснулся рукой растрепавшихся волос Флёр, обернулся к Скорпиномо и просверлил его подозрительным взглядом:

— Ну?

— Что «ну»? Она действительно была без сознания.

— Я только знаю, что вы зачем-то взяли аппарат.

— Папа, — вмешалась Флёр. — Подожди. Я могу все объяснить.

— Я все же попрошу тишины! — возвысил голос здоровяк Райт. — Дайте мне осмотреть больную, и выйдите все, пожалуйста! А вы, дорогая коллега, сами знаете, что в вашем состоянии нужен покой.

— Хорошо, — нехотя согласился Клад. — Я как раз смогу расспросить робота. Горено!

— Робота? — обернулся Райт. — Робота? Я слышал, что синотские роботы это просто чудо техники, у него, наверное, и запись имеется, как именно произошла травма… Нет, дорогой Клад, робота вы, пожалуйста, тоже оставьте мне. Тем более, моя пациентка вряд ли много расскажет. Вы помните, коллега, как именно произошел несчастный случай? — обернулся он к Флёр. — Ничего не говорите, просто прикройте глаза, если помните.

— Сам удар не помню, — начала было Флёр, — но…

Райт быстро поднял руку ладонью вверх, запрещая ей говорить, и покачал головой:

— Иногда самые непослушные пациенты это врачи. А теперь, пожалуйста, оставьте нас.

Четыре человека стояли перед закрытой стеной. Камилла пыталась улыбаться всем, Клад поудобнее перехватил ультразвуковое ружье и молча вытаращился на Скорпиномо. Пилот сначала соблюдал нейтралитет, сложив руки на груди и что-то насвистывая, но в итоге повернулся к синоту и начал рассматривать его, как рассматривают преступника перед вынесением приговора.

Скорпиномо мысленно усмехнулся, решив, что в эту игру можно играть и втроем. Он тоже скрестил на груди руки и, не мигая, уставился на обоих эферийцев.

Первым молчаливую войну взглядов не выдержал все-таки Клад.

— Посмотрим, подтвердятся ли ваши слова. Действительно ли вы ни при чем.

— Будь я при чем, стал бы лететь за помощью?

— Да за помощью ли вы летели? Вас никто не контролировал.

— Ваш аппарат не фиксирует свою траекторию? — картинно удивился Скорпиномо. — Какие-то они у вас несовершенные.

— Конечно, до ваших им далеко, — неожиданно легко согласился Клад и ехидно добавил: — Хорошо, что теперь они в правильных руках.

Больше он ничего не успел сказать. Стена поднялась, из медицинского центра вышли Горено и Райт.

— Ну, друг Клад, опасности нет, вы можете повидать дочь, только не утомляйте ее, ей нужен покой, покой и покой, лекарства мы с ней обговорили, а сейчас она задремала, — объявил врач. — А синотские роботы это действительно торжество высоких технологий! Камень прошел вскользь, наш новый механический друг не смог отбить его, но смягчил удар.

— Так что же, все правда? — недоверчиво спросил Клад. — Это был просто несчастный случай, и требовалась помощь?

Райт сокрушенно покачал головой:

— Наш дорогой друг доктор иногда бывает так неосторожна… Она хотела закрыть взрывом проход в скалах, чтобы изолировать какую-то редкую рептилию.

— Значит, рептилию, — у Клада нехорошо сузились глаза. — Значит, какую-то тварь… Горено!

— Что, хозяин Клад? — с готовностью спросил робот. Скорпиномо скрипнул зубами, но промолчал.

— Где тварь, из-за которой чуть не погибла моя дочь? — Клад поднял ружье так, будто прямо сейчас собирался кого-то из него пристрелить. — Идем, сядем в летающую машину, ты мне покажешь.

— Что вам надо показать? — не выдержал Скорпиномо. — Вы что хотите?

— Не ваше дело, — бросил Клад, как бы случайно наставив дуло ружья на синота.

— Это вашей дочери дело, — Скорпиномо вспомнил, как удирал от Май по берегу озера, но не почувствовал никакого морального удовлетворения от того, что будет отомщен. В конце концов, Флёр тоже убегала от заботливой мамаши. Это их общая зверюга.

— Не трогайте мою дочь. На вас почему-то камень не упал.

— Это случилось, потому что она добивалась, чтобы эти животные остались в живых. А вы хотите так ее огорчить? Она поправится, вам спасибо не скажет.

— Не ваше дело, что она мне скажет, — прошипел Клад. — И отойдите с дороги.

— Флёр! — закричал Скорпиномо. — Флёр! Ваш отец хочет застрелить Май!

Клад, не помня себя, замахнулся ружьём. Камилла вскрикнула, но тут вперёд выдвинулся здоровяк Райт и очень укоризненно сказал:

— Ну, дорогой друг, я сам против этих ископаемых, но вот так, не поставив в известность, не стоит. Вашей дочери сейчас может повредить любое волнение…

Из-за стенки послышался слабый голос Флёр:

— Папа!

Клад медленно опустил ружье и, не глянув на остальных, прошел внутрь. Скорпиномо перевел дыхание. Наверное, Райту стоило сказать спасибо. Если бы не здоровяк доктор, он, Скорпиномо, размазал бы этого заботливого папашу по стенке, и Флёр бы не простила. Или он получил бы ультразвуковой заряд в лоб? Почему-то последнее волновало меньше.

Здоровяк остановился напротив Скорпиномо, словно ожидая выражений благодарности, не дождался, отошел, недовольно пыхтя, и заговорил о чем-то с пилотом. Скорпиномо тоже уже решил убраться восвояси, как вдруг заметил, что стена опустилась не до конца. Увидеть, что происходит в медцентре, он не мог, для этого пришлось бы присесть на корточки и вызвать нежелательное внимание, но кое-что слышал. Флёр говорила слишком тихо, зато до Скорпиномо доносились обрывки фраз ее отца:

-…и ты прости, но пойми, твоя жизнь была в опасности и я… Хищников уничтожают. Так спокойнее для всех.

И пилот, и здоровяк Райт, остановившиеся в отделении, поглядывали на Скорпиномо с неодобрением, но тому было все равно. Подслушивать некрасиво? Зато полезно! Беда была только в том, что ничего действительно полезного Клад и не говорил, видимо, поэтому на Скорпиномо только косились, а не пробовали оттащить.

-…ну, если ты говоришь, что это важно для общего дела… Да, я понимаю, что он остался один. Мертвых не воскресить.

Они говорят про мамашу-динозавриху с ее гнездом, решил Скорпиномо. Но это она, а не он. Может, про тирекса Мрака… а, не важно.

Сейчас, когда жизнь Флёр была в безопасности, он понял, какого свалял дурака. Надо было остаться на станции и ждать, пока Флёр придет в себя. Теперь его подозревают черт знает в чем, и наверняка этот папаша Склад пытается убедить в этом Флёр.

Оставаться в этой компании не хотелось совершенно. Он окинул взглядом коридор и заметил Камиллу. Бедная девушка не знала, куда деваться во время разыгравшегося скандала и чувствовала себя лишней. Скорпиномо стало ее даже немного жаль. Она рассчитывала стать для эферийцев своей, но так и не стала, и даже не в них дело — в ней. Она всегда будет ощущать себя человеком второго сорта. Может, в этом и впрямь виновато прежнее общество Тиксандании. Ну что же, пусть ждет возможности быть санитаркой.

Он отошёл от двери и побрел дальше по коридору. Надо будет — найдут.

В лаборатории было непривычно пусто. В дальнем углу послышался шорох, из-за стенда осторожно выглянул Миромекано. Хотел снова спрятаться, но не успел.

— Ну что, не рад ты им? — спросил Скорпиномо. Мальчик несмело кивнул.

— Терпи, братец. Я им тоже не рад.

Миромекано снова кивнул, на этот раз сочувственно. Подождал немного, не будут ли к нему приставать с определением второй космической скорости или начальным периодом объединения Тиксандании, и полез за стенд. Скорпиномо заглянул в его убежище — мальчик сидел на полу в закутке с книжкой.

— Глаза портишь, — буркнул Скорпиномо и отошел. Он сказал бы еще, что лаборатория не самое подходящее место для пряток, но в машинах эферийцев было практически невозможно нарушить технику безопасности. Везде торчали предохранители и фотоэлементы. А Флёр вот ухитрилась эту технику нарушить.

— А ей сейчас лучше? — тихо спросил Миромекано. Он так и не определился, как называть Флёр. В школах резерва к старшим воспитательницам обращались «госпожа такая-то», но Флёр сразу объявила, что она не госпожа, это слово осталось в прошлом. Называть ее просто по имени или эферийским обращением «друг» Миромекано стеснялся, старался обходиться безличными предложениями.

— Лучше. Она пришла в себя.

— Я знаю. Это та кровать… или кушетка.

— Какая? — машинально переспросил Скорпиномо.

— Которую мы включили. Потом. Она ее привела в себя.

— То есть? — Скорпиномо нахмурился, соображая, но уже и сам понял. Конечно же, Миромекано имел в виду ту самую автоматическую медицинскую станцию. Так кушетку надо было просто включить? А он, как последний идиот…

— Чертов Горено! — выругался Скорпиномо. — Почему он ее не включил, если знал?

— Это не Горено. Это я.

— То есть как ты? Ты знал? И молчал?

Миромекано сжался в углу:

— Я не знал! Я в книге увидел… когда вы улетели.

Пресловутую книгу он выронил на пол. Скорпиномо нагнулся, поднял ее, перелистал. Это была эферийская книга, что-то вроде учебника по технике безопасности, со схематичными фигурками и крупными надписями. В основном рисунки изображали пещеры или безвоздушную поверхность с обрывами и трещинами, но на последней странице красовалась медицинская кушетка — такая же, как на станции, а рядом она же с лежащим человеком, прозрачным куполом сверху и значком переключателя.

— Черрт! — Скорпиномо отшвырнул книжку в сторону, и та полетела, растопырив страницы, как птеродактиль крылья.

Снаружи послышались шаги. Вошел тот, кого Скорпиномо меньше всего хотел бы видеть, — заботливый папаша. В руках он все еще держал ультразвуковое ружье. Клад хотел что-то сказать, но сперва окинул взглядом лабораторию и заметил неосторожно высунувшегося Миромекано.

— Чей это ребенок?

— Мой.

— Ваш? — недоверчиво переспросил Клад.

— Ну да, — ответил Скорпиномо, благополучно поборов искушение рассказать, что идея привезти мальчика на станцию принадлежала Флёр.

— А… мать?

— Она умерла.

Клад натянул на лицо желтую маску. Когда он снова заговорил, голос его звучал мягче.

— Ближе к вечеру прилетит второй аппарат. Я должен буду лететь, меня ждет работа. Здесь на всякий случай останутся врач и сиделка. Моей дочери уже лучше.

— Она так быстро поправилась?

— У нас хорошие лекарства. Ну и одна она больше не останется. Хищники опасны, даже с подпиленными зубами.

— Ну, это не вы зубы пилили. Вы просто рядом оказались, — заметил Скорпиномо. С собеседником в маске говорить было неуютно, казалось, что напротив неживой истукан.

— Повезло или нет, а осторожность не помешает и сейчас.

Клад повернулся, давая понять, что разговор окончен, и вышел.

В лаборатории Скорпиномо честно отсиживался до вечера. Но на закате он все же не выдержал неизвестности. Может быть, несмотря на хваленые эферийские лекарства, Флёр стало хуже, иначе почему она до сих пор не прислала Горено? Наказав Миромекано сидеть тихо (мальчик совершенно не возражал), Скорпиномо побрел в сторону медцентра с видом человека, который просто прогуливается. Он бы и вовсе туда не ходил, нужна ему эта толпа эферийцев…

Толпы эферийцев не было. В медцентре остались только Горено и Флёр. Скорпиномо молча вылупился на них. Флёр выглядела уже практически здоровой, и было незаметно, чтобы на станции остался еще кто-то.

— А остальные? — спросил Скорпиномо и почти сразу спохватился: — Вам как, лучше?

— Я уже здорова, с остаточными явлениями справится автоматика. У моих соотечественников своя работа и свои обязанности. К тому же они убедились, что мне здесь ничего не грозит.

Она слегка улыбалась — обычная дань вежливости. Значит, любящий папаша уже отбыл. Интересно, сильно он накрутил Флёр. А может, ее и крутить не надо было, может, она без всяких посторонних уговоров готова поверить в бред, что это Скорпиномо подстроил аварию и украл летательный аппарат. Он скоро сам в это поверит.

— Быстро же вас оставили.

— Мой отец все же руководитель экспедиции, не забывайте. Да и остальным есть, чем заняться. А вообще именно для изучения хищников сюда скоро прибудут ученые…

Этому известию Скорпиномо совсем не обрадовался. Эферийских ученых он уже видел, с него хватит.

— А Камилла?

Флёр моментально перестала улыбаться:

— Только об этом вы и беспокоились?

— Она собиралась за вами ухаживать.

— Любую непосильную для человека работу на станции могу выполнить я, — напомнил Горено.

— За мной не надо ухаживать, — у Флёр лицо теперь было совсем строгим, даже пушистые ресницы словно превратились в стрелки. — У нас медицина достигла многого, я уже почти здорова, могу сама о себе позаботиться.

— Ну и хорошо! — вырвалось у него совершенно искренне. Флёр проглядела искоса:

— Вы правда рады, что Камилла уехала? Она же ваша соотечественница.

— Она не торри. Она из другого лагеря. Я не могу радоваться тому, чему радуется она, вот и получается, что обсуждать нам нечего.

Флёр порозовела.

— Я…у вас довольно свободные нравы, я переживала, потому что девушка почти замужем, и ее жениху было бы неприятно, и…

— Ладо великое, да нужна мне эта ваша Камилла, как в космосе ласты. Вы переживали за этого худосочного типа? Она на него смотрит, как на небожителя, ее от него автопогрузчиком не оттащить. С чего вы вообще решили, что она мне нравится?

Флёр опустила глаза. Ее ресницы опять были не колючими, а пушистыми.

— У вас в общественных больницах люди подчас без всякого ухода лежали. А тут вы так беспокоились, я и подумала…

— О вас я беспокоился, понимаете? О вас! И на этой вашей крылатой лодочке полетел, как дурак. И наслушался…

— Я бы на вашем месте тоже полетела, — вдруг заявила Флёр.

— Ну нет, на моем месте вы бы сначала проверили все имеющиеся медицинские приборы, вы же врач.

— Ну и вы сделали, что смогли. Спасибо.

— Это неожиданно, — пробормотал Скорпиномо, почему-то смутившись. После злобного демарша Клада он не думал, что Флёр может быть не согласна с отцом.

— Для вас неожиданно, что я благодарна?

— На меня все смотрели, будто я подстроил несчастный случай и украл летательный аппарат. Поэтому да, неожиданно.

— Но они же не знали… Это была моя вина, я просто не представляла, что именно я, врач, сама могу заболеть. К этому никто не был готов. Но сейчас я предоставила Горено доступ ко всем инструкциям, ему ведь достаточно один раз их прочитать. А на моего отца не обижайтесь. Он очень много перенес, поэтому и переживает за меня.

Все же замечательная у них была медицина — Флёр казалась совершенно здоровой, как и всегда. К ней вернулась и обычная чуть насмешливая улыбка, и сияние в глазах, слегка приглушенное ресницами.

— Так и я за вас переживал, Флёр.

— Оказывается, вы знаете, как меня зовут.

— А я разве вас по имени не называл?

— Конечно, нет. Все красотка да дамочка.

Скорпиномо опять смутился и не знал, что сказать. Сзади послышались легкие шаги. Миромекано, не выдержав затворничества, пробрался к медцентру. Увидев улыбающуюся Флёр, он просиял и бросился к ней, затормозив в паре шагов, — вспомнил, видно, что она только что выздоровела. Флёр протянула руку и пожала его ладонь.

— Ты настоящий исследователь, — сказала она серьезно. — Молодец, ни в какой ситуации не растеряешься. Как и твой отец. Завтра аппарат над каньоном поведет он. Действительно, не все же полагаться на автопилот.

— А нам оставили машину? — спохватился Скорпиномо. — На чем же они тогда улетели?

— Второй аппарат привел Крас, на его машине и улетели. Он как раз сказал Камилле, что что-то произошло на Сино Тау… с ее родственником. Она разволновались, ведь здесь нет связи. Я уговорила ее лететь на базу.

Сейчас она опять скажет про внутренние дела, мелькнуло в голове Скорпиномо. Но Флёр больше ничего говорить не стала. Они просто сидели, глядя в окно на угасающий розовый вечер. И даже гадать, что же случилось на Сино Тау, мелкое происшествие или серьезные беспорядки, Скорпиномо не хотелось. В принципе, эта новая жизнь в каньоне не так и плоха. Главное, Флёр здорова.

Камилла плакала. Глаза у нее совсем распухли, щеки пошли розовыми пятнами, и она прятала лицо. Ее уже и не пытались утешать. Все разошлись по своим делам, с девушкой остался только Крас. Он сидел рядом, обнимая невесту одной рукой, и с вызовом поглядывал по сторонам. Экран локатовизатора был включен, но его заполнил белый шум.

— Что все же случилось? — спросила Флёр, заглядывая в лицо юной синотке. Та попыталась ответить, но рот у нее искривился. Камилла зашлась новыми бурными рыданиями.

— Только что оборвали передачу, включили защиту, мы с локатовизатора ничего не увидим, — печально сказал Крас, кивнув на экран. — Мятеж против народной власти в Тиксандании. Недалеко от столицы.

— Флот взбунтовался, — сквозь всхлипывания выговорила Камилла. — На Круглом заливе. А я… а у меня там… двоюродный брат! — и снова неудержимо расплакалась.

Крас виновато развел руками. Такой степени родства эферийцы не знали и не понимали.

Скорпиномо уже выяснил, что на Эфери Тау из-за страшной перенаселенности давным-давно было введено строгое ограничение рождаемости. Многие тысячи лет каждая семья могла иметь не более одного ребенка, единственное исключение — если на свет появлялись близнецы. У эферийцев не было даже понятия «брат» или «сестра». Практически все пять миллиардов человек с Умирающей звёзды имели родственников только по восходящей или по нисходящей линии. Вместо выражения «братские чувства» они говорили «дружеские чувства», уцелевших животных никогда не называли «меньшими братьями», должности медсестры у них не существовало, разве что докторам помогали ассистенты.

Для синотов единственный ребенок у супругов был редкостью даже в правящих классах. А многодетные и дружные семьи бедноты нередко держались на плаву только за счет бесчисленной родни, ближней и дальней. Люди, лишившиеся работы или здоровья, выживали благодаря помощи клана — двоюродных и троюродных братьев, сестер, теток, дядьев и племянников. Потерявших жилье за неуплату родственники готовы были приютить у себя. Детишек растили сообща — чумазая малышня, пока ей не пришло время вставать к станку или спускаться в шахту, дружно носилась по запутанным лабиринтам трущоб, а потом так же дружно шла обедать к какой-нибудь из «мамок». Разумеется, были на Сино Тау и свары между родней, и грызня за наследство, и бытовые конфликты, но в большинстве случаев семья оставалась для человека единственным прибежищем в суровом и недружелюбном обществе. Политики, произносящие речи с трибун, часто упоминали эти ценности как национальную тиксанданскую добродетель, а ушлые работодатели норовили платить людям из многодетных семей поменьше — все равно работник не пропадет.

Безудержно плачущей Камилле эферийцы сочувствовали, хоть и не совсем понимали, кем ей приходится попавший в беду человек. Смущало их и то, что беда была довольно сомнительная. Мятеж против новой власти, народной власти? Против прежней понятно, но теперь?

Скорпиномо еле понял, что конкретно случилось, из обрывков фраз.

Круглый залив был легендой. Огромная бухта, вокруг которой много лет назад выросла столица, а потом все государство, определила символику и название державы и стала сердцем Тиксанданского флота. Здесь ещё в незапамятные времена были построены несколько портов и крепость, прикрывавшая город с моря. Для страны, занимавшей целый континент и имевшей только морские границы, флот не потерял своего значения даже в эпоху авиации и межзвездных перелетов, а моряки всегда составляли костяк любых реформистских движений. Наверняка и недавний переворот не обошёлся без них.

Но вот теперь эти моряки взбунтовались уже против нового правительства, обвинив его в предательстве интересов простых людей и тяжелом положении в стране. Народный совет выдвинул ультиматум. Весь материк замер в противостоянии. На Звезде гроз разразилась новая гроза.

Повстанцы забаррикадировались в своей крепости. Несколько сот военных, несогласных с руководством Круглого залива, выслали в столицу, — хорошо хоть, не убили. Половина городов в стране перешла на военное положение.

— Мне надо вернуться домой, — сказала Камилла, немного успокоившись. — Я попрошу меня пропустить, поговорю… Аранито должен будет меня выслушать.

— Там сейчас не место для женщины, — начал уговаривать Крас. Камилла сверкнула все еще заплаканными глазами:

— Это моя родина. Я там жила двадцать лет, если там мне не место, то где?

— Подождите, — Флёр положила руку ей на плечо. — Дорогой друг, пока вы долетите, пройдет несколько десятков дней. За это время конфликт непременно закончится. Вы можете поговорить с ними по межпланетной связи…

Крас откашлялся.

— Мятежникам обрубили даже телефонную линию, — хмуро сказал он. — А в городе у большинства нет ни раций, ни переносных телефонов. Камилла чудом успела пообщаться с родными.

— Моя мать ходила на переговорный пункт, — у Камиллы опять покатились слезы. — В городе полно сторожевых постов. Родным не дали возможности поговорить, мама бы его убедила… Мы росли вместе.

Флёр вздохнула и отошла в сторону. О занятиях сейчас не могло быть и речи. Да и прочие эферийцы явно были взволнованы из-за происходящего. Они то и дело оглядывались на экран, ожидая, пока тот заработает.

Флёр неожиданно враждебно посмотрела на Скорпиномо:

— Рады, да? — спросила она вполголоса. — Что там беспорядки?

— Чему мне радоваться? — он усмехнулся как можно злее. Ах, Флёр. Упорно думает, что он только и может, что радоваться несчастьям на Сино Тау. Ну хорошо, пусть так. — Что уцелевшее быдло перегрызлось? Толку с этого нет. Не беспокойтесь, восставших задавят. И вы тогда хорошо увидите ваших друзей-рабочих, если в тот раз не рассмотрели.

— Но там же переговоры, — слабо возразила Флёр.

— Это потому, что крепость почти невозможно взять ни с моря, ни с суши. Уничтожить своих же вот так с ходу с помощью авиации они не могут. Так даже правительство Апатуриано не поступало. Раньше на усмирение мятежей, случалось, посылали еще роботов…

Флёр вздрогнула.

— Сейчас их осталось мало, их же громили, как и прочую технику… И это тоже непопулярная мера.

— И что же будет?

— А вы что переживаете? Одна крепость не устоит против всего континента.

— Но как же… как же… — она обернулась на Камиллу.

Скорпиномо все еще зло улыбался, хотя ему тоже было вовсе не до смеха.

— Тут уж вы решайте, что для вас важнее. Покой или жизнь чьих-то родственников.

— Вы думаете, что все будет так, как… Но это же просто разногласия между единомышленниками. Неужели они не договорятся?

— Может, договорятся, но защиту они точно не для того включили, чтобы договариваться.

— И мы ничего не можем сделать, — со вздохом сказала Флёр.

— Что, там ваших разве уже нет?

— Есть, конечно! Наши социологи, консультанты, они могут быть миротворцами, если им предоставят такую возможность.

— Вот именно — если.

— Но все равно — расстояние, — продолжала она. — Пока мы долетим на наших скоростях… Планеты не в противостоянии. Если даже сорваться и полететь, и отвезти туда Камиллу, мы не успеем.

— Да что она сделает, ваша Камилла. Там по-другому договариваются. И будто там ни у кого больше сестер нет?

— Но все равно. Если бы у нас были световые скорости и путь занимал не десятки дней, а…

— Защиту сняли! — воскликнул кто-то из эферийцев. Взоры всех немедленно обратились к экрану. Другой голос разочарованно выдохнул:

— Передача. Просто передача.

На экране возник бывший президентский дворец. Его не повредила социальная буря, на месте пока что висел даже символ Западного континента — позолоченный круг. Изображение не двигалось, оно служило лишь фоном.

Голос невидимого диктора начал зачитывать обращение. Восстание объявили происками недобитых врагов и провокаторов. Больше сказать не успели ничего — по экрану снова пошла рябь.

— Да что ж они, не могут вести передачу собственного правительства? — возмутился Крас.

— Нет, — помахал рукой с другого конца зала незнакомый человек, — это я пробую поймать другую частоту. Мы уже слышали обращение из столицы. Хотелось бы видеть, что происходит у повстанцев. Ну и вообще в городах, не только в столице и в Народном совете. На низких частотах что-то можно уловить.

— Инженер Ленз!

Входная стена поднялась. В проеме стояла пожилая женщина, невысокого роста, слишком тонкая даже для эферийки, ломкая и прямая, похожая на геометрический рисунок. Она скользнула глазами по Скорпиномо и тот поневоле передернулся — взгляд у нее был пронзительный, как нож.

Эфериец, менявший настройки локатовизатора, сразу как-то сник и обернулся.

— А? В чем дело, друг профессор?

— Вас ждут на строительной площадке, — голос у нее тоже походил на нож. — А вы прохлаждаетесь здесь.

— Я договорился, — сказал инженер оправдывающимся тоном. — Я договорился, пока строительство может идти без меня. Мы укладываемся в график.

— Как раз-таки нет, — отрезала геометрическая дама. — Что вы тут пытаетесь услышать?

— Вы знаете… — все еще срывающимся голосом заговорила Камилла, но женщина оборвала ее.

— Знаю. Что бы там ни случилось, у нас у всех есть своя работа, и ее необходимо выполнять. А вы успокойтесь. Вы же хотите быть доктором? Что будет с больным, если врач начнет проливать слезы во время операции?

— Вот! — выкрикнул вдруг инженер. — Вот, смотрите, на этой частоте есть! Мы можем видеть Круглый залив!

На экране сквозь туман появились очертания острова, древней крепости и новых, недавно построенных стен и башен. Впереди свечкой поднимался маяк.

— Кажется, они тоже ведут передачу, но их забивает защитное поле, — волнуясь, быстро заговорил инженер. — Они меняют частоту…

— Как это? — Флёр удивленно подняла ресницы.

— Просто, — пожал плечами Скорпиномо. — Для защитного поля частиц нужна очень большая мощность. Если её не хватает, то для передач мятежников ставят обычные электромагнитные помехи. А нынешнему правительству тоже нужно быть на связи, они меняют свою частоту передач и глушат остальные.

Геометрическая дама обернулась на голос Скорпиномо. По ее сузившимся зрачкам и четкой морщине между бровей было видно, что она отметила и акцент, и слишком плотное для эферийца телосложение, и непривычный рыжий цвет шевелюры. У Скорпиномо возникло чувство, будто он снова стал учеником в младшей школе резерва и перед ним строгая преподавательница. Женщина сказала что-то на своем языке, быстро и практически без интонаций, так, что неясно было даже, спрашивает она что-то или утверждает.

— Это было сорок наших лет назад, — вдруг вмешалась Флёр. — Сорок наших и восемьдесят лет Сино Тау. Он тогда еще даже не родился.

— Откуда мне знать, — дама теперь говорила по-тиксандански, но так же без всякого выражения. — Покойный император был моего возраста, однако до отречения дожил. Хорошо. Не будем отвлекаться. Друг доктор, вы подготовили материалы? Все возражения наших с вами общих коллег я уже слышала.

На Скорпиномо дама больше не смотрела, и все же он каким-то звериным чутьем понимал: о его присутствии она не забыла. Скорее всего, у нее тоже кто-то погиб при взрыве эферийского корабля. И это только что Флёр перестала при каждом удобном случае вспоминать о своей потере…

— Прежде всего я намерен их повторить, — откуда-то из-за спин нарисовался доктор Райт. Скорпиномо только удивился, как этот здоровяк ухитрился оставаться незаметным при своей упитанной фигуре. — На Эо Тау нужно формировать новую экосистему, друг Тиан.

— Вы мне напомнили, друг Райт, — у эферийки Тиан даже вежливое и ласковое слово «друг» вышло каким-то угловатым (Скорпиномо сразу вспомнил презрительное прозвище трианглетцев). — Вы мне напомнили проблему климата. Вы жаловались, что общая температура на континенте незначительно поднялась.

— Не жаловался, а просто отметил, профессор Тиан!

— Если бы вы отметили ещё, сколько растений было уничтожено на континенте, вы бы поняли причину изменения температуры.

— Так они же были ядовитые, — растерялся Райт. Он, крупный и высокий, стоял перед низкорослой тощей профессоршей, как нашкодивший ученик перед учительницей.

— Углекислоту поглощают абсолютно все, в том числе и ядовитые. В природе все взаимосвязано. Ядовитые растения удобряли почву, их уничтожение отрицательно влияет и на их неядовитых соседей. Прибавьте к этому вырубленные леса в плоскогорьях, и вы получите множество уничтоженных растений и огромное количество высвободившегося углекислого газа. После этого у вас не возникнет вопросов, что случилось с климатом?

— Ну конечно! Углекислота поглощает тепло и… Но ведь изменения климата минимальны.

— Пока минимальны. Я предупреждала и вас, и профессора Клада. Со мной мало кто был согласен. Кстати, дорогой друг, — она обернулась к Флёр, — где ваш отец? На центральной базе?

Флёр не успела ответить. Одновременно вскрикнул инженер, и на экране локатовизатора появилось яркое изображение и возник звук. Говорили сразу несколько голосов. Эферийка Тиан пробовала возмутиться, но ее никто не слушал. Все поднялись с мест, пропустив вперед Камиллу, которая остановилась у самого экрана.

— Я поймал, поймал! — громко повторял инженер. — Это их передача! Вот, это же координаты Круглого залива, смотрите!

На экране появился зал, напомнивший Скорпиномо недоброй памяти дни судебного заседания. Народу там тоже столпилось немеряно, большинство в военной форме. В центре зала видна была трибуна, за которой сидели несколько человек, один из них читал речь с напечатанного листа.

Передачу инженер поймал не с начала. Судя по всему, оратор успел произнести добрую половину своего монолога. Камера почти не показывала его лица, может быть и потому, что он этого не хотел. Остальные участники наскоро избранного повстанческого комитета тоже отодвинулись в тень, только стол ярко освещал направленный прожектор.

— Мы постановляем, — голос был глуховатым, но сильным, слова произносил, словно ронял тяжёлые камни. — Поскольку настоящее правительство не выполняет в полной мере свои обязательства, необходимо провести перевыборы. В крайнем случае — довыборы, с возможностью освободить от своей должности кандидатов, не устраивающих большинство. Мы не для того меняли власть, чтобы получить других хозяев.

В зале зааплодировали.

Рядом со Скорпиномо тоже неожиданно раздались хлопки — это был инженер Ленц. На него начали оборачиваться прочие эферийцы, он стушевался, ударил ещё пару раз в ладоши и извиняющимся тоном спросил:

— А разве он неправильно говорит?

— Утвердить и уравнять нормы выдачи пищевых продуктов! — продолжал с экрана оратор. — Сейчас не война и не голод, чтобы…

— Аранито! — вдруг закричала Камилла. — Аранито! Это был он в зале, он! Я уверена… Можно ещё раз показать?

Инженер виновато развел руками:

— Это передача, я не ставил на запись.

— Может быть, уже хватит? — послышался голос Тиан. — Наш народ всегда отличался трудолюбием, а не любопытством. Что бы ни происходило на этой планете, это их внутренние дела. Не думаю, что их внешняя политика существенно поменяется. Остальное не должно нас интересовать.

Никто не осмелился возразить, только Камилла негромко всхлипнула.

— Ну почему больше не покажут зал, — горестно сказала она.

На экране руки оратора перелистывали страницы с записями. Руки у него были узкие, бледными, с длинными пальцами, совсем не такие, каким положено быть рукам рабочего человека.

— Также мы требуем прекратить вмешательство в наши внутренние дела любых внешних сил. Мы не хотим войны, но это не значит, что нашу страну нужно добровольно отдать на разграбление посторонним. Мы призываем ограничить любое сотрудничество, особенно на уровне высоких технологий. Наши учёные не для того трудились…

— Это он про что? — ошарашенно спросил инженер.

-…а также выслать из страны лиц, которые не могут оказать никакой помощи в силу их полной некомпетентности. Дружба между планетами не должна заключаться в передаче в чужие руки абсолютно всех ресурсов…

— Это он про кого? — громче повторил инженер.

— Это он про нас, — сказал здоровяк Райт. Он обернулся и оглядел остальных, нарочно скользнув глазами мимо Скорпиномо. — Вот так вот. А так это их внутренние дела, конечно. Исключительно их. Нам и внимания обращать не стоит. Строим, рассчитываем, надеемся, а потом у них опять государственный переворот, и смена политического курса… и что? Опять базу уничтожат или корабль расстреляют?

Последние слова он почти выкрикнул. Кто-то испуганно спросил:

— А наши представители там? Что, неужели возможно только ловить их передачи и наши сигналы блокируют? Может, их уже выслали?

— С ними связывалась центральная база, у них всё в порядке, — успокоил в ответ другой голос. — Обстановка в столице нервная, конечно, но это все. Никто их не высылал и не убивал, если вы об этом.

Камилла всхлипнула, худосочный Крас немедленно выступил вперёд:

— Это мнение высказали не все синоты. Совершенно не все. Это всего лишь компания диссидентов, и обвинять всех нельзя!

— Да я понимаю, — мягче сказал Райт. — Успокойтесь, голубушка, я вас не обвиняю ни в чем. Надеюсь, все решится мирно и бескровно, и ваш…э-э-э…родственник не пострадает…

— Я уверена, — холодно и отрывисто произнесла профессорша Тиан. — Я уверена, что все решится быстро. Может быть, мы уже перестанем отвлекаться и займёмся делом?

— Мы знаем, что наше заявление не встретит понимания у Народного совета, — послышался с экрана голос оратора. На этот раз в нем звучали новые усталые нотки. — Нас называют мятежниками и предателями. Народный совет считает, что мы выступаем за восстановление низверженной власти. Нас попытаются задавить числом, что ж, мы вооружены и готовы! Если к нашим словам не прислушаться, мы пойдем на любые действия, вплоть до обстрела столицы!

Камилла горестно вскрикнула. Худосочный Крас обнял невесту за плечи и зашептал что-то успокаивающее. Только професорша Тиан дернула плечом и довольно громко сказала всё тем же резким тоном:

— А на что они рассчитывали? Они именно горстка самозванцев, захвативших власть, и то в одном месте. И те, кто этой горстке присягнул, тоже должны понимать все последствия. А теперь, прошу всех, хватит отвлекаться. Мы все равно не можем повлиять на события и разумней всего просто выполнять свою работу.

— Давайте уж послушаем, — попросил инженер. Тиан с недовольным видом покачала головой, но возражать не стала.

Камера наконец продемонстрировала сидящую за столом троицу. Одного из них, лысого человека в очках с характерным выразительным лицом, Скорпиномо даже вспомнил. Физиономия этого типа частенько мелькала в газетах, он был лидером одной из разрешенных псевдолиберальных партий… так, мелкий болтун. Привык понемногу шуршать против правительства и даже не заметил, что оно поменялось.

— Это же Колеоптеро, — сказала вдруг Камилла. — Колеоптеро, никто его особо не уважал. Однажды он хотел выступить на заводе, где работал мой отец. Он даже аудиторию не собрал. Остальных я не знаю. И Аранито готов погибнуть за Колеоптеро?

Голос у нее уже был спокойным, будто она только что не плакала бурно. Среди тиксанданцев, особенно в рабочей среде, не принято было скрывать чувства, люди привыкли открыто радоваться удачам и страстно рыдать, получая печальные известия. Отведя душу, они быстро успокаивались. Пылкое выражение эмоций не мешало им выполнять свою работу и не лишало сна и аппетита. Эферийцы, которые всю изнанку с потрохами демонстрировать не привыкли и уже немного нервничали при виде непрерывно плачущей Камиллы, вздохнули с облегчением. Скорпиномо мысленно пожал плечами — жители Умирающей звезды даже внешне больше походили на сдержанных трианглетцев, однако именно Восточный континент и не допустил к себе гостей. А открытые простодушные тиксанданцы с готовностью кинулись сотрудничать со звездными братьями… и, похоже, обе стороны были слегка разочарованы. Мгновенно перенять лучшее из опыта тысяч лет цивилизации было просто невозможно.

С экрана между тем продолжали вещать.

— Мы требуем свободу слова для любых партий, кроме запрещенных, требуем свободу политических собраний! Вспомните, почему пал предыдущий строй. Необходимо дать людям настоящую свободу. Мы требуем пересмотра дел арестованных…

— Так он же правильно говорит! — повторил с удивлением инженер Ленц.

— Если он правильно говорит, нам не о чем беспокоиться. Нам не нужно тесное сотрудничество, достаточно спокойных добрососедских отношений, — заметила Тиан. Она смотрела на экран с досадой, будто мечтала его выключить. И ее желание сбылось. Изображение вдруг замигало, расплылось и превратилось в белый шум. Передатчик мятежников заглушило знаменитое защитное поле синотов. Большинство эферийцев разочарованно охнули.

Инженер Ленц, не желая сдаваться, еще немного повозился с настройками. Наткнулся он на правительственный канал, по которому все так же зачитывал обращение безликий голос на фоне меняющихся картинок. Не только безликий, но и монотонный. Без всякого выражения он напомнил, что с мятежниками не может быть никаких договоров и компромиссов, потребовал немедленно сложить оружие. И этот ровный голос, полное отсутствие эмоций, спокойное перечисление положенных бунтовщикам кар, произвели на всех неожиданно мрачное впечатление, куда более сильное, чем если бы представители власти с экранов гневно кричали и угрожали. Похоже, с того злополучного суда Народный совет немного поумнел и разлюбил дешевые эффекты.

— Почему они не показываются? — спросил Крас. — Можно подумать, они боятся. Но чего боятся, они же теперь возглавляют страну.

— Нечего им бояться, — согласился Скорпиномо. — У них все ресурсы материка. Немного подождут и задавят числом или задействуют авиацию.

На него метнули несколько неприязненных взглядов. Камилла только глубоко и горько вздохнула. Она и сама понимала, что по-другому быть не может. Флёр подошла к юной синотке и взяла ее за руку.

— Значит, надо набраться терпения и ждать, — сказала она. — Держитесь, все разрешится.

— Непременно, — холодно подтвердила Тиан. — А теперь, коллега, я бы хотела поглядеть своими глазами, как вы распорядились местной фауной. Да и коллеге Райту стоит полететь с нами. Доклад будем готовить на месте.

Скорпиномо поперхнулся, почувствовав себя так же, как в тот день, когда сорвался с обрыва. Похоже, спокойной жизни в каньоне пришел конец.

За восстанием они наблюдали урывками. Иногда удавалось на короткое время увидеть остров, у которого курсировали военные корабли, обезлюдевший город, вооруженные отряды, не то идущие на штурм, не то просто патрулирующие местность. О том, как проходят переговоры с мятежниками, власти никого не оповещали.

Эферийские наблюдатели, бывшие на Сино Тау на момент начала мятежа, там и остались. Народный совет и так не собирался никого высылать, а уж после требований повстанческого комитета отправить соседей на родину не сделал бы этого ни за что на свете просто из чувства противоречия. Переселенцы на Эо Тау, поговорив со своими товарищами и выждав несколько дней, успокоились и продолжали работать как ни в чем не бывало, хотя кошки у них на душе скребли наверняка. Они привыкли ожидать пакостей от братьев по солнечной системе и боялись верить в благополучный исход.

Старуха Тиан посещала каньон почти каждый день, иногда прихватывая с собой здоровяка Райта. Общество Скорпиномо она терпела — но только терпела. Флёр на другой же день объяснила, что у Тиан были на то все основания. Во время первой стычки за Эо Тау погибли ее муж и сын. Скорпиномо тоже совершенно не радовался обществу старухи. Он не выходил из своей комнаты и чувствовал, что потихоньку сходит с ума от безделья и тревоги. А еще из-за Флёр. Похоже, что протянувшуюся между ними тонкую ниточку доверия раздавили льды Круглого залива, и из почти друга (действительно друга, а не того, во что это слово превратили эферийцы, используя его в качестве обращения и растрепав его смысл) Скорпиномо опять превратился в представителя враждебной цивилизации. Флёр просто молчала на больную тему, не обсуждала с ним восстание, хотя именно ему было что сказать, и все время посвятила подбору информации «для дорогого друга Тиан».

К Миромекано Тиан отнеслась более благосклонно. У эферийцев был культ детей, ведь на Умирающей звезде жили только ради будущего. Происхождение мальчика не смущало старую ведьму. По ее мнению, дети не отвечали за грехи отцов. Она только удивилась, что Флёр хочет какое-то время сама заботиться о Миромекано, ведь это могло бы помешать работе. Флёр возмущалась, что на Сино Тау рабочие до революции трудились без выходных половину суток, но старушенции и слово поперек боялась сказать, а та, похоже, считала, что от вечной работы нельзя отвлекаться на ненужную еду и совершенно лишний сон.

Тот разговор Скорпиномо услышал случайно. Старуха собиралась улетать и шла по коридору рядом с Флёр, обсуждая какие-то научные вопросы. Потом вдруг разговор перешёл на Миромекано.

— Вы же не педагог, дорогой друг, почему бы вам не определить мальчика к нам, на Эфери, в воспитательный сектор? Вы сами по опыту знаете, что там прекрасные условия, много лучше, чем были у него на родине и функциональней, чем здесь. Там им займутся профессионалы.

— Я не думаю, что так будет лучше, — раздался в ответ мягкий голос Флёр. — Я не сомневаюсь в наших учителях, друг профессор, но ребенок уже столько перенес. Он только акклиматизировался здесь. Неизвестно, как на него повлияют наши подземелья. Наша программа образования отличается от синотской, а мальчик наверняка захочет вернуться на родную планету. И потом, мне не хотелось бы разлучать его с отцом. Это все же родной ему человек, да и мальчик на него очень благотворно влияет.

— Ах, этот… — разочарованно протянула Тиан. Они завернули за угол и их голоса смолкли.

Скорпиномо в очередной раз мысленно пожелал старой ведьме свернуть себе шею, но над ее словами задумался. Выходит, эферийцы тоже воспитывают детишек в специальных заведениях? Почему же Флёр так возмутилась из-за школ резерва? Или туда определяют сирот? Неужели их не могут разобрать долго живущие старшие родственники? В любом случае, это странно. И в этот их странный сектор он никогда бы не отдал ни одного ребенка с Сино Тау, за мальчиком и Горено прекрасно присмотрит.

А Горено тоже пришелся не ко двору старой ведьме. Узнав, что он робот, она сощурила глаза и отчеканила:

— Я попрошу посторонние механизмы в моём присутствии исключить. Я верю вам, дорогой друг, что он прекрасный охранник, но меня охранять не надо.

Вечером Флёр извинилась перед Горено, как будто это она была виновата и как если бы он мог чувствовать обиду:

— Понимаешь, друг Горено, нашу первую базу уничтожили в том числе и при помощи боевых роботов. Конечно, друг профессор знает и про перепрограммирование, и что у тебя значительно более поздний год выпуска, но все же лучше не бередить ее рану.

Никто не стал спорить. В присутствии Тиан тушевались все. Скорпиномо с трудом удерживался, чтобы не предложить выпустить старушенцию против Мрака и посмотреть, кто из них кого одолеет, но Флёр бы шутки не оценила. Она восхищалась старухой Тиан. Взахлеб и, как показалось Скорпиномо, с некоторой завистью рассказывала о ее научных трудах, фантастической работоспособности, готовности забывать обо всем ради науки. Потом вздыхала — ученый такого уровня не может находиться на одном месте, друг Тиан вскоре их покинет. Все же зоопарк в каньоне будет скорее развлекательным, а не научным центром.

Но пока Тиан и не собиралась завершать свои исследования, а с Сино Тау приходили все более мрачные вести. Ни одна из сторон не желала уступать. Эферийцам случалось поймать обрывки передач, из которых стало ясно: правительство уже предприняло неудачную попытку штурма, которую отбили бунтовщики.

Флёр предлагала временно поселиться на базе, Скорпиномо наотрез отказался. Лучше было эти несколько дней находиться в полном неведении, чем жить среди эферийцев. Он так и не мог привести в порядок мысли по поводу беспорядков в Тиксандании. Не было злорадства, как его несправедливо упрекнула Флёр. Не было и особой паники, он был уверен, что правительство быстро справится с мятежниками и политический курс не поменяется. Не было сочувствия к обеим сторонам, ведь из-за этих правдоискателей Флёр опять смотрит на него, как на вырвавшегося из клетки хищника. Только в душе поселилась непреходящая тревога.

Странно было вдруг обнаружить, что при всем цинизме он ещё способен волноваться за судьбу родины, и это после того, что с ней стало и что она с ним сделала. Он старался думать о мятеже отстраненно, просто как военный. Прикидывал, как бы он оборонял крепость на месте повстанцев и куда бы отступил от правительственных войск. В том, что бунтовщиков задавят, можно не сомневаться. Пусть даже у них есть оружие, им наверняка не хватит продовольствия.

А уйти они могли если только в отдаленные области страны или на Архипелаг — группу островов, шлейфом протянувшуюся у восточного берега Тиксандании. Некогда силы вращения планеты разорвали древний единый материк, и теперь клочки суши выстроили дорожку между двумя континентами.

Архипелаг пользовался дурной славой. Когда-то он был спорной территорией, на которую претендовали две сверхдержавы. Военные базы на островах строили и Тиксандания, и Трианглет, и поочередно бомбили друг друга. Эта битва лопатками в песочнице закончилась в период Великих войн, когда оба государства применили ядерное оружие. Несколько островов превратились в радиоактивную пустыню, да и остальные разом стали небезопасны для жизни. Оборонительный периметр Тиксандании сдвинулся к берегу.

С тех пор прошла не одна сотня лет, уровень радиации давно снизился, но Архипелаг так и считался проклятым местом. На побережье почти никто не селился, причем в Трианглете, судя по данным разведки, дела обстояли так же. Оба государства обзавелись ракетами, позволяющими обстрелять территорию противника из любой точки пространства, и надобность в Архипелаге отпала.

Тем не менее, какое-то время на островах можно было прожить. В распоряжении бунтовщиков были и корабли, и подводные лодки, которые позволили бы им добраться до этих безлюдных мест.

Но это были лишь его собственные догадки, а повстанцы и правительство никого не оповещали, что именно они думали на по поводу возможного бегства.

Развязка наступила через двенадцать дней. Накануне неутомимый инженер отправлял в пространство пучки радиоволн на всех возможных частотах, надеясь хоть где-то да прорвать блокаду защитного поля. Удавалось это буквально на мгновения. Локатовизатор выхватывал то бегущих вооруженных людей, то залпы орудий, чертившие в темном небе разноцветные дуги, то силовые лучи, то роящиеся над морем летательные аппараты. Последним пойманным зрелищем была свирепая рукопашная схватка.

Эферийцы уже не пытались делать вид, что работают. Камилла рыдала, не переставая. Общее волнение передалось даже старухе Тиан, выразилось это в том, что она несколько раз повторила вслух про «глупцов, присягнувших кучке самозванцев». Хорошо, что этого не слышала бедняжка Камилла. Ведь даже Крас переживал не за ее родственника, а за то, чтобы не произошло смены политического курса.

Разве что Флёр… Возможно, Скорпиномо выдавал желаемое за действительное, но ему казалось, что Флёр в отчаянии, потому что где-то гибнут люди, а она ничем не может помочь.

Он сам на все это время превратился для эферийцев в пустое место. Наверняка они его игнорировали не из неприязненного отношения — жители Умирающей звезды не умели долго ненавидеть, — а потому, что просто не знали, как с ним разговаривать. Не то Камилла, она была из рабочего класса, она переживала трагедию, и ей сочувствовать было много легче.

В чем-то они были правы. Он по-прежнему и сам не знал, на какой исход рассчитывает. Его, как бывшего торри, на Сино Тау в любом случае ничего хорошего не ждало, говорил же повстанческий комитет о запрещенных партиях, значит, они так же собирались уничтожать людей по классовому признаку.

Разве что Флёр… Она смотрела сочувственно и не обиделась, когда в ответ на какой-то вопрос он огрызнулся: «Не беспокойтесь, ваши в любом случае не пострадают».

Вечером этого короткого дня защитное поле над Тиксанданией исчезло. Невозможно было получить только изображение с Круглого залива. Все правительственные каналы показывали заседания Народного совета, улицы столицы, где отменили комендантский час. Мятеж был подавлен. Его объявили мелкой диверсией кучки провокаторов. Один из дикторов даже ляпнул что-то про пособников Апатуриано, хотя покойный президент имел к восстанию отношение не большее, чем облако к солнечному затмению.

Выступило и правительство Трианглета. Комитет Младших братьев поздравил дружественную страну с победой над мелким недоразумением. Но совершенно очевидно, не такое уж оно было и мелкое, иначе восточная держава его бы даже не заметила.

Вышли на связь эферийцы, находившиеся на Сино Тау, заверили своих товарищей, что в городе все хорошо и спокойно, отношение к ним от местных по-прежнему дружеское и уважительное.

Эту благостную картину нарушала одна деталь. Власти не показывали Круглый залив. Над злополучной бухтой действовало защитное поле. И означало это только одно — последствия подавления восстания были ужасны и на их ликвидацию требовалось время. Конечно, из нескольких тысяч человек кто-то должен был спастись бегством, но большинство либо погибли, либо ожидали суда.

Эферийцы этого не понимали, а Камилла понимала чересчур хорошо. Она больше не плакала, только просила отпустить ее домой. Судя по отчаянию на ее лице, до нее дошло наконец, что в этом доброжелательном обществе она бесправна, как может быть бесправен ребенок, и ничего не решает. Свою соотечественницу жители Умирающей звёзды могли бы попытаться переубедить, но не стали бы удерживать.

А юную синотку уговаривали именно, как ребенка. Ей объясняли, что ее присутствие ничему не поможет, что все разрешится ещё до ее прилёта. Слова «планеты не в противостоянии» прозвучали раз пятьдесят. Наконец кого-то из эферийцев осенила мысль узнать о судьбе Аранито через находящихся в Тиксандании соотечественников. Камиллу с трудом удалось напоить успокоительным и отправить спать.

Флёр потрясенно молчала. Старуха Тиан с мрачным удовлетворением заявила, что теперь-то переселенцы не будут паниковать и начнут работать нормально. Кто-то выразил надежду, что на Сино Тау тоже более не случится подобных недоразумений, старуха только презрительно фыркнула. С ее точки зрения, лучшее, что могли сделать синоты — это исчезнуть из солнечной системы вообще, а раз уж это невозможно, то хотя бы не трогать эферийцев. С Камиллой она более-менее примирилась, но, когда в ее поле зрения появлялся Скорпиномо, в ее взгляде ясно читалось: «И зачем другу доктору понадобилось вытаскивать этого жирного рыжего глупого пса?»

Через несколько дней отыскался брат Камиллы. Один из эферийских социологов, родной дед Краса, выяснил, что сержант по имени Аранито жив, находится под арестом, и срок заключения ему грозит не слишком большой. Камилла впервые за эти дни расплакалась от радости, хотя обвинение в контрреволюционное мятеже не сулило ничего хорошего всей семье.

— Мне надо домой, — заявила она, немного успокоившись. — Моим родным плохо, а мне здесь хорошо? Нет. Я так не могу…

— Да что вы там сделаете, дорогая, — начал убеждать ее Крас. Старуха Тиан сверкнула зрачками и четко сказала:

— Сделает. Безусловно, сделает. Когда она станет тем, кем хотела — врачом, толковым специалистом, когда ее слова будут иметь вес. А сейчас это будет прерванное обучение и потерянное время. Впрочем, если человек не хочет учиться, а хочет наплевать на свои и чужие затраченные усилия, никто не может его заставить.

Камилла вытерла и без того сухие глаза и пообещала:

— Нет, я буду учиться.

— Когда планеты будут в противостоянии, непременно слетаем, дорогая, — с жаром заверил Крас. Камилла пристально поглядела на него и только вздохнула.

— Главное, что худшее позади и все закончилось, верно? — спросила Флёр. Она взяла за руку Камиллу, но смотрела на Скорпиномо. Он медленно кивнул:

— Да. Все закончилось.

А все действительно закончилось. Их отношения с Флёр вернулись к началу. Он снова был балластом, который вроде и держать на станции накладно, и выкинуть жалко. Зато старуха Тиан на станцию прилетала почти каждый день, пару раз с ней прибыл даже папаша Клад, и оба раза они долго и громко спорили на своем языке, произнося слова так быстро, что разобрать их не было никакой возможности. Тем не менее, кое-что можно было понять. Клад настаивал на уничтожении хотя бы наиболее опасных хищников, а Тиан с ним не соглашалась. Победил слабый пол — Клад поговорил с дочерью, пролетел пару кругов над каньоном и отбыл, не тронув никого из местных обитателей, ни опасных, ни безобидных.

Старуха прохаживалась по станции с видом велоцираптора, сумевшего загрызть крупного хищника. Странно во всем этом было только то, что в качестве объектов изучения она выбрала бесполезных с практической точки зрения существ. Может быть, Тиан разочаровалась в людях, не только в синотах, но и в эферийцах? На своих соотечественников она была жестоко обижена, потому что те не смогли обеспечить безопасность ее близких. Потому она и кинулась так яростно защищать все живое от людей, которые рассматривали планету только как ресурс.

Флёр все так же восхищалась другом профессором, хотя и она чувствовала себя в обществе Тиан несколько скованно. Со Скорпиномо она теперь почти не разговаривала, как будто опасалась порицания от вредной старушенции. Иногда Флёр пыталась намекать, что неплохо было бы пригласить на станцию биологов с Сино Тау, у которых гораздо больше и знаний, и интуиции, но старуха всякий раз резко заявляла:

— Мы ни на что не годны, если не справимся сами. А с убийцами… извините, но именно с убийцами у меня ничего общего быть не может. Если человек мог стать учёным, значит, он не принадлежал к угнетённым классам, служил кучке хищников и поддерживал преступников у власти.

— Но у них больше знаний, больше практического опыта, — робко возражала Флёр. — Просто в силу условий!

— Значит, мы накопим знания и опыт гораздо быстрее их, только и всего, — гордо заявила старуха, ставя в разговоре точку.

На базу прибыл эферийский корабль, и не один. Умирающая звезда находилась в противостоянии с юной Эо, и переселенцы спешили этим воспользоваться. С третьей планеты привозили оборудование, семена, научные материалы, даже предметы старины. Флёр вспомнила, как Скорпиномо просил у нее эферийскую художественную литературу и передала ему несколько десятков книг и фильмов. Он даже немного удивился, потому что сам успел забыть о своем желании лучше разобраться в психологии врагов. Но сейчас, в период вынужденного безделья, все это пришлось как нельзя кстати.

Как он и ожидал, книги у эферийцев были пресные и скучные, под стать хозяевам. Читая одинаковые истории о том, как ответственные учёные преодолевают различные научные проблемы, Скорпиномо чуть не засыпал сидя. Фильмы были хоть немного более динамичными, и почти все посвящены катастрофе с Катагисом и переселению под землю. Сначала он привычно фыркал, что эферийцы до сих пор мусолят события пятидесятитысячелетней давности, потом задумался: о чём ещё они могли снимать фильмы? Тысячу веков их цивилизация текла, как река, не зная препятствий, люди говорили на одном языке, не болели, не страдали. Рай прекрасное место, чтобы скоротать вечность, но не слишком-то увлекательное. Никаких межличностных конфликтов, разве что разногласия по работе, никаких мук ревности или любовных переживаний… Самой большой трагедией для эферийцев была преждевременная смерть близкого человека, но это случалось очень редко. Наверняка у них были книги по следам недавнего конфликта из-за Эо Тау, и наверняка Флёр осознанно не стала их привозить. Свою собственную рану она тоже бередить не хотела.

Он отложил на потом эту эферийскую псевдолитературу и попробовал снова заняться образованием Миромекано. Мальчик, на удивление, за это время подрос во всех смыслах, и с задачами справлялся ловчее, и в высоту вытянулся. Когда отец говорил с ним о прошлом, Миромекано вспоминал жизнь на Сино Тау как что-то очень далекое. Вроде бы и не так много времени прошло, но для восьмилетнего мальчика это была целая жизнь! Необходимость послушания в него была вбита на уровне инстинктов, но школа резерва превратилась в его памяти в неприятный сон. Тем более, вокруг было столько впечатлений. Миромекано уже не считал розовые растения чем-то необычным, да и огромные ящеры казались ему не более странными, чем обычные теплокровные животные. Однажды он спросил, были ли на их родине «такие игры, с фигурками на квадратном поле» или это ему приснилось? Скорпиномо хлопнул себя по лбу:

— Как же я забыл!

Эферийцы (уж во всяком случае такие, как Тиан) считали настольные игры пустой тратой времени, а у синотов этих игр существовало великое множество. Их любили все, от простонародья до аристократии. Люди с одинаковым удовольствием переставляли по игровому полю как дорогие позолоченные фишки, так и простенькие, вырезанные из дерева. Игры помогали скоротать время, забыть о неприятностях, развивали логику. Миромекано это точно было бы полезно.

Скорпиномо решил начать с одной из самых известных игр, имитирующей сражение двух армий. Фигурки и доску изготовил Горено. Будь он человеком, про него бы сказали: золотые руки, но он был роботом, и руки у него оставались тем, чем были — чуткими механизмами. Фигурки в его исполнении не отличались от заводских, только по весу были легче — из-за здешней пористой древесины.

Скорпиномо объяснил Миромекано правила игры — и выиграл партию, потом вторую, третью и все подряд. Мальчик расстроился, хоть и старался шмыгать носом по возможности незаметнее.

— Ничего-ничего, иногда полезно учиться терпеть поражение, — заметил свысока Скорпиномо. Миро кивнул, но не очень уверенно. Он не понял, почему это полезно и зачем это вообще надо.

Вечером, проводив до главной базы старушенцию Тиан, вернулась Флёр, поглядела на доску с фигурками, удивилась, похвалила, поинтересовалась успехами Миромекано. Мальчик виновато понурившись, признался, что не выиграл пока ни одной партии, и неожиданно спросил:

— А вы умеете в такое? Попробовать не хотите?

Флёр повертела в руках фигурки, слегка пожала плечами.

— Интересно! Нет, у нас такого нет. Мы любим логические задачи или шарады… что-то такое, в чем нет проигравших, Миро. А эти игры отголосок войн, ведь оба набора фигурок воюют друг с другом. Боюсь, научиться у меня не получится.

Мальчик заметно огорчился. Скорпиномо, наоборот, вздохнул с облегчением — у эферийцев идеальная память и сверхъестественные математические способности, еще не хватало ей проиграть.

— Но ты же можешь попробовать сыграть с Горено, — совершенно серьезно предложила Флёр. Скорпиномо рассмеялся:

— С искусственным интеллектом? С компьютером? Да у него не выиграют сильнейшие игроки.

— Попробуйте завтра, — Флёр улыбнулась, опустив ресницы, но в глазах у нее перед этим сверкнули искорки. — Сегодня уже поздно.

На другой день Флёр одна улетела на центральную базу, а Миромекано сел за партию с Горено и выиграл. Скорпиномо сначала не следил за ходом игры, поэтому не понял, как это вообще получилось. За второй игрой он уже пристально наблюдал: эту партию робот выиграл, но несколько раз допустил нелепые ошибки, прозевав ход или не заметив промах Миромекано. Сразу Скорпиномо ничего говорить не стал. Он подождал, пока Миромекано, сыграв несколько партий с переменным успехом, вышел на поиски Флёр, а потом уже поинтересовался:

— Ну и как ты это объяснишь? Ты же не мог проиграть ему на самом деле?

— Это мне посоветовала хозяйка Флёр, хозяин Скорпиномо. Миро несколько неуверен в себе. После нескольких побед его самооценка должна повыситься. Разумеется, мальчик не должен знать ничего. Хозяйка Флёр не запрещала мне рассказывать об этом вам, потому что считает, что вы не выдадите этот секрет Миро и не навредите ему.

— Ми-и-ро, — передразнил Скорпиномо. — Он синот! Его имя Миромекано! Хватит сокращать его на эферийский лад! И уверенность в себе появляется после настоящих заслуг.

Горено так же невозмутимо, как и всегда, ответил:

— Да, хозяин.

Скорпиномо и Флёр намеревался высказал все, что он думает на этот счет. Он еле дождался, пока она вернулась, а Миромекано отправился спать, и тогда уже ядовитым тоном спросил:

— Это у вас так принято, воспитывать детей обманом? А говорили, что вам незнакома ложь?

Флёр поглядела в ответ спокойно и иронично:

— Незнакома. Вы уверены, что вы говорите мальчику именно правду? Постоянно демонстрируя, что он недостаточно умный, недостаточно способный… не знаю, какой еще. Конечно, если бы Горено играл на максимуме возможностей, у него бы не выиграл никто. Но искусственный интеллект может выставить несколько уровней сложности, я попросила Горено установить минимальный. Разве такого не существует?

— Существует, для тех, кто начинает, но… — Скорпиномо осекся.

— Ну вот. И где я ему солгала?

— Но вы же запретили Горено говорить ему об этом!

— Да. Когда он начнет играть лучше, Горено выставит более высокий уровень. Потом еще выше и так далее. А как еще надо тренировать? Вас с рождения учили брать интегралы?

Как всегда, получалось, что она права. Вроде и ссориться с ней не хотелось, хотелось просто хоть как-то поколебать ее спокойный уверенный тон.

— Вот так, — продолжала Флёр. — Между прочим, это один из наших педагогических приемов — хочешь выработать у ребенка определенный навык или черту характера, веди себя так, будто это у него уже есть.

— Да что за чушь!

— Это работает, — заверила она. — Даже со взрослыми. А теперь извините, мне завтра рано вставать…

Оставшись один, Скорпиномо пробормотал:

— Работает, даже со взрослыми… Она что, меня имела в виду?

У Май вылупились детишки — малютки размером с собаку, розовокожие, с тонкими шейками и треугольными хвостиками. Любоваться ими получалось только издали, мамаша не отходила от них ни на шаг. Малыши росли быстро, бегали резво, Май сбилась с ног, охраняя их от несуществующей опасности и таская для них молодые побеги. Вскоре крохи перестали быть крохами — за двадцать дней они выросли почти вдвое, бока округлились, шеи вытянулись. Они уже сами вовсю жевали листья, совершали дальние прогулки и интересовались озером, где их мог подцепить подводный монстр. Май не знала ни минуты отдыха, и это при том, что мелких хищников отгонять от своих детей ей не пришлось.

Флёр каждый день снимала счастливое семейство со всех ракурсов, облетая долину на крылатой машине. Ее сопровождали эферийцы, преимущественно Тиан, но иногда и незнакомые Скорпиномо биологи. При них Флёр была паинькой, во всяком случае, никто из них не жаловался, что друг доктор спускалась по лестнице к гнезду и спасалась бегством от разъяренной мамаши. Несколько раз Флёр брала с собой Миромекано, против его присутствия эферийцы не возражали. Возможно, не все возражали и против Скорпиномо, но тот сам предпочитал одиночество. Перечитывал все имевшиеся на станции научные материалы (благо, чтения хватило бы даже на долгую эферийскую жизнь), подкидывал Миромекано задачи посложнее, бродил по наружной галерее, опоясывавшей здание на уровне куполообразной крыши. Иногда с нижних ярусов каньона доносился далекий рев — старый тирекс Мрак рычал от голода или тоски. Скорпиномо чувствовал, что скоро завоет ему в тон, настолько у него в печенках сидели эти благожелательные эферийцы. Кроме… кроме…

«Оказывается, вы помните мое имя». Конечно, помнит, как не помнить — короткое, не похожее на вычурные имена его родной планеты. Короткое и быстрое, произнесешь -и сразу исчезнет.

Кажется, на одном из древних языков оно означало «цветок».

Камилла сдала первый экзамен. Конечно, его не зачли бы ни в одном университете Сино Тау, но для нее все было серьезно. Проверить знания своей ученицы явились все находившиеся на Эо Тау эферийские биологи. Камилла сдавала теорию по нескольким предметам и справилась. По этому поводу эферийцы даже устроили небольшой праздник, то есть то, что они называли праздником — унылое сборище с дрожжевым угощением, напыщенными речами и песнями. Старушенция Тиан сразу после экзамена куда-то умчалась, и все чувствовали себя более-менее вольготно. Камилла в этот раз, слава Ладо, не вокализировала. Она вообще была не рада повышенному вниманию, зато ему радовался Крас. Он чуть ли не каждому отдельно сообщил, какого успеха достигла его Ками, а ведь она родилась и выросла в ужасных условиях, и не имела почти никакого образования! Крас настолько воодушевился, что, столкнувшись со Скорпиномо, заявил:

— Жаль, друг синот, что вы не больны. Поверьте, Ками бы вас вылечила.

Скорпиномо смотрел на Краса, гадая про себя, удаляют ли эферийцам тактичность хирургически или они сразу такими рождаются. Крас отправился хвалиться дальше, не замечая вымученной улыбки своей невесты.

Скорпиномо подозревал, что Камиллины учителя поступили как Горено в поединке с Миромекано — то есть сыграли в поддавки. Флёр была не согласна и возмутилась, когда он ей на это намекнул:

— Наоборот! Она очень старалась и добилась просто огромных успехов! Почему вы ей отказываете в возможности стать врачом? Потому что она не аристократка?

— Потому что это неправильно. Не так положено учиться. Сперва закончить высшую школу, потом…

— А у нее не было возможности закончить высшую школу. И знаете что? У великих врачей древности тоже ее не было. Они до всего доходили опытным путем, но люди доверяли им свое здоровье.

— У нее поверхностные знания, ни один университет в Тиксандании ее все равно не примет! — не сдавался Скорпиномо. — Этот ее так называемый экзамен — бутафория. Ей придется его пересдавать.

— И что же, и пересдаст! Пусть не с первого раза, но пересдаст.

— Так у нее нет впереди пары сотен лет, как у вас. Ей нельзя пробовать бесконечно.

Флёр посмотрела на него пристально:

— Мир изменился, а вы все думаете прежними категориями. Все считаете, что для людей ее круга высшее образование недостижимо. А круга-то больше нет. Он разорван. Может быть, ваша новая власть и наделала ошибок, но в одном она права — все люди теперь равны. Если разрезать кожу, потечет одинаковая красная кровь, что у вас, что у меня, что у Камиллы. Если же она не сможет подтвердить свои знания у вас, то вернется сюда. На общую планету, где непременно будет единое человечество. И здесь сможет быть, кем захочет.

А ему уже совсем не хотелось ей возражать. Зачем, ради чего, из каких принципов? Эферийцы народ упорный, чтобы не сказать упертый, если они решили сделать из полуграмотной санитарочки квалифицированного врача, они костьми лягут, но сделают, — ради нее самой или ради создания видимости дружбы и братства между народами. И зачем же теперь спорить с единственным человеком, из-за которого его жизнь тут не превратилась окончательно в прозябание. Он буркнул в ответ, что, мол, время все покажет, честно отсидел остаток дня, выслушивая эферийскую болтовню и их планы на будущее. Кто-то, кажется, тот самый инженер, который пытался поймать передачи мятежников с Круглого залива в дни восстания, радостно заметил, что город на соседнем континенте почти готов и к следующему противостоянию планет сюда прибудет корабль с огромной партией поселенцев. Ему хлопали. Ещё кто-то сообщил, что какая-то набережная готова и скреплена силовыми полями и тоже сорвал свою долю аплодисментов. Флёр при этом, как показалось Скорпиномо, огорчённо вздохнула. Наконец это подобие праздника закончилось, да и то, вечер близился, настала пора возвращаться в каньон. Скорпиномо привычно занял свое место в пассажирской кабине за преградой силового поля. Флёр была какая-то сама не своя, как будто собиралась сказать что-то из ряда вон выходящее. Но она молчала почти весь полет и заговорила, только когда на горизонте показался южный берег.

— Скоро сюда прибудет корабль с Сино Тау, — заметила она без всякого выражения. — Ваши разведчики, если их можно так назвать. Вы не рады?

— Чему же мне радоваться. Когда я в последний раз видел этих товарищей, они ликовали по поводу казней торри.

— Это будет технический состав. Инженеры, конструкторы. Не презираемые вами люди физического труда.

— Я их не презираю. Но причин им радоваться у меня тоже нет.

— А ведь они ваши соотечественники. Как и Камилла, как и ее родственник, которого арестовали. Как и те, кто погиб в дни революции, как и те моряки с Круглого залива.

— Вы решили всех в одну кучу свалить?

— Просто говорю, что человечество надо воспринимать целиком.

— Вам это проще. Вы однородны. Думаете одинаково, говорите…

Она удивлённо взмахнула ресницами:

— Я такая же, как все?

Он привычно насторожился. Еще недавно он был уверен, что такой вопрос женщина может задать только из кокетства, но эферийцы и кокетство были вещами несовместимыми. И все же… Он секунду смотрел на ее порозовевшее в свете заката лицо, прозрачные мочки ушей, тонкий абрис щеки, и наконец, решился ответить то, что думал:

— Нет. Вы — особенная.

Флёр опустила ресницы.

— Благодарю. Но и особенных надо принимать, как… Ладно, слушайте. У меня тоже скоро будет серьезное испытание. Я хотела рассказать, когда все закончится, но… Мы все это время готовили выступление. Мы это я, друг Тиан и прочие энтузиасты. Те, кто за сохранность местной фауны хотя бы в каньоне. Потому что вы же видите — многие с нами не согласны. На нашей бедной умирающей планете почти не осталось живых существ, кроме людей. Поэтому мы даже смоделировать не можем, какую опасность представляют для нас хищники, и многие считают, что от них нужно избавиться совсем. То есть не планировать заповедник. Из-за переворота на вашей планете и планов о совместном использовании Эо Тау таких мнений стало больше. Каньон ведь огромен, это жизненное пространство. Но мне важно сохранить заповедник, и не только как научную ценность. К хищникам тоже привязываешься.

Теперь у нее совершенно точно дрогнул голос, и конечно, не только потому, что ей было жаль результатов своего труда. У него вдруг неистово заколотилось сердце, словно все это время внутри зрело предчувствие и вот созрело и сбылось, как созревают и рассыпаются золотой пылью споры папоротника. Она это говорит не просто так! Не просто… или все же без всяких намеков?

Флёр смотрела перед собой, держа руки на рычагах, безмятежная и спокойная, как небо вокруг. Нет, предчувствие обмануло. Она имела в виду только животных.

Скорпиномо представил себе уничтожение каньона и ему тоже стало не по себе. Гигантские ящеры, которых он еще недавно считал чудищами, а ведь и в них была своя непривычная красота… Они были частью молодой планеты, которую люди так стремительно и беспощадно переделывали под свои нужды. В этом вся их вина. Ящеры все равно бы исчезли в свое время, уничтоженные эволюцией, столь же жестокой, как и люди. Только, в отличие от людей, эволюция не ведает, что творит.

— Наверняка вам удастся отстоять результаты ваших трудов, — сейчас ему хотелось поскорее обнадежить Флёр. — Там же область высокого давления, да ещё местность ниже уровня моря. Ваши соотечественники не смогут постоянно там жить.

— Смогут ваши, — вздохнула Флёр, опуская тяжёлые ресницы. — А учёных с Сино Тау на конференцию и не зовут. Связывались с вашими властями, с обеими странами, они ответили в том духе, что хищники на Сино Тау получили хороший урок, и они не против, если опасных чудовищ вовсе не останется в системе. Они будут заселять Эо Тау в таком виде, в какой ее приведем мы. Поэтому прибудет только корабль с техниками, и после того, как вопрос решится. Будут заниматься строительством, может быть, здесь, может, в другом месте.

Тут Скорпиномо сообразил, что с исчезновением каньона не будет и их относительно уютного мирка. Значит, ему придется мириться с обществом целой толпы эферийцев, и это при том, что он и от случая к случаю их с трудом выносил.

— Ну, вы ничего не теряете. Вы же остаётесь среди своих, — сказал он резко. Флёр укоризненно взмахнула ресницами.

— Мир теряю. Целый населенный уникальный мир. Помните про тот берег, о котором мы говорили? Его укрепили силовыми полями. Вы же понимаете, что это значит, — Флёр потянула рычаг, глядя прямо перед собой. Крылатая машина набирала высоту.

— Какой берег… а, да! — он вспомнил. Да, осыпающаяся набережная и насекомые, подрывающие корни. Движущиеся силовые поля уничтожали все живое, включая бактерий. Значит, берег теперь превратился в абсолютно мертвую горную породу. Конечно, пустоты вновь заселят сперва крошечные микроорганизмы, потом более сложные существа…

— Неужели вам и насекомых жаль?

— Мы могли бы подстроиться под здешнюю природу. Но это требовало времени, и мы не захотели ждать… Мы поступили так же, как и ваши соотечественники, которых осуждали. Пусть по мелочи.

Она была совсем рядом, вроде бы стоит только руку протянуть, чтобы дотронуться до мягких волос, обвести контур губ, обнять за плечи и притянуть к себе… Но нет — между ними стояла неодолимая преграда силового поля, и если бы только поля — ее равнодушия.

— Наверняка об этом никто, кроме вас, не сожалеет по-настоящему. Может быть, о научной ценности ваши коллеги и сожалеют, но о не загубленных живых существах.

— Нет, вы несправедливы. Наш народ милосерден, просто нам многое приходится открывать заново. Я контактировала с животными ближе из-за работы, потому и привязалась к ним.

— Вы действительно необыкновенная. Это я не потому говорю, что вы спасли мне жизнь. А я ведь вас даже не поблагодарил.

— Поблагодарили, — она улыбнулась. — Вы тоже изменились. Вы уже не тот самоуверенный и неприятный человек, каким были год назад… Или вы не согласны?

— С чем? Что я изменился или что я неприятен?

— С тем, что это и есть благодарность, единственная возможная благодарность. Когда человек просто живет дальше и становится лучше. Это важнее всех слов.

— Не так уж это и хорошо — просто жить.

— Ну, не говорите мне, что хотели умереть, я-то помню, что как раз наоборот!

— Но не так! Не из милости у ваших соотечественников.

— Какая же это милость! Вы живёте так же, как и мы. Я понимаю, вам тут скучновато.

— Я потому и терплю, что на Сино Тау мне сейчас будет чересчур весело.

— Опасаетесь за свою жизнь? Я все же надеюсь, скоро там будет почти так же спокойно, как и здесь. Начнется этап мирного строительства. Ведь мы все люди, представители одного человечества, и должны вести себя похоже.

Флёр слегка закашлялась, нажала на одну из боков кнопок. Из панели выдвинулся стаканчик с водой, Флёр с жадностью сделала несколько глотков и продолжала:

— У нас все живут одинаково. В этом очень важная составляющая счастья — покой. У вас был страшный разрыв между классами, это порождало ненависть. И вы не чувствовали себя в полной безопасности. Можно сколько угодно радоваться, что у тебя есть то, чего нет у другого, и одновременно страшиться, что этот другой затаил на тебя зависть и злобу. Когда у вас не будет вот этих отголосков прежних времён, люди станут благожелательны и спокойны. Непременно. По мне, гораздо лучше, когда у всех есть базовый набор жизненных благ и знание, что ближний всегда придет к тебе на помощь. Поэтому нам так важно равенство.

— Ну, это ерунда. Люди могут быть равны перед законом, но полное равенство невозможно!

— У вас и перед законами не были равны, рабочих карали строго, к какому-нибудь важному чиновнику относились снисходительно.

— Из-за заслуг перед государством, — при этих словах он все же отвел глаза. Конечно, надо быть идиотом, чтобы верить в подобное, но и покорно каяться за существовавшую на Сино Тау социальную несправедливость его бы никто не заставил. — А у вас разве какой-нибудь лаборант и великий учёный равны?

— У них равны потребности, — спокойно возразила Флёр. — Например, мой отец крупный учёный, но в день он не съест больше одной банки дрожжевого концентрата и не сядет на два стула одновременно, так зачем же ему какие-то дополнительные блага? И будьте уверены, если бы у нас существовали преступления, наказывали бы за них одинаково всех, абсолютно всех, и никто бы не требовал себе привилегий, и мой отец…

Она внезапно осеклась.

— Что? — заинтересованно спросил Скорпиномо.

— Ничего, — Флёр опять выглядела совершенно спокойной. — Мы подлетаем.

Внизу мелькало пустынное побережье. Эферийцы наверняка захотят построить тут ирригационные каналы. Хватит ли воды в здешнем море, что связано с океаном только узким проливом? Не станет ли здесь слишком жарко из-за изменения климата, о котором говорила Тиан? И, что самое главное, синоты ведь точно так же не пощадили бы природу на Эо, если бы вздумали ее колонизировать… Это он сейчас задумался, и то только потому, что его тоже перекорежила жизнь.

Каньон с высоты напоминал раковину, закопанную в землю уровень с краями. Верхние склоны переливались розовым и золотым под последними лучами солнца, нижние ярусы сливались в единую пурпурную тень. Скорпиномо понял вдруг, что уже привык считать станцию домом. Прежняя жизнь закончилась, неузнаваемо изменившаяся родная планета была теперь так далеко, в нескольких днях или даже нескольких месяцах перелета. При нынешних черепашьих скоростях мир снова стал огромным и нарезался на куски: здешние базы переселенцев, целеустремлённых и полных радужных надежд, где-то ещё за краем небес — огромная страна, что никак не придет в себя после переворота, и противники за океаном — действительно ли тоже ослабевшие? И пять миллиардов человек, готовых покинуть свой остывший мир, и где-то уж совсем невообразимо далеко — планеты других солнц, которые теперь вряд ли кто-то достигнет.

У станции их встречал Горено. Он неизменно ровным тоном сообщил, что Миромекано устал и лег спать, а день прошел спокойно, никаких происшествий не было, количество наиболее редких животных за день не изменилось.

Словно подтверждая его слова, где-то раздался глухой рык старого тираннозавра. На Эо Тау опускалась теплая пурпурная ночь.

На следующий день старушенция Тиан не прилетела. Обычно она заявлялась ни свет, ни заря, и к полудню Скорпиномо выдохнул — можно было свободно ходить по станции и не беспокоиться встретить ненавидящий взгляд.

А к вечеру он понял, что день все равно прошел в напряжении. Пока тут постоянно ошивалась вредная старушенция, она служила буфером. Флёр тоже немного нервничала в присутствии «дорогого друга профессора» и это объединяло их со Скорпиномо. Когда они остались одни, каждый оказался сам по себе.

На станции было непривычно свободно. Флёр все равно каждый день улетала на базу, теперь — в одиночестве. Без нее было скучно, с ней — тревожно. Скорпиномо уже жалел, что наговорил в полете лишнего. Вдруг она решила, что он хотел добиться чего-то лестью или втереться в доверие. Она, наверное, тоже жалела о своей откровенности, потому что теперь все больше молчала. Наверное, вспомнила, что он все же торри и враг.

На третий день Флёр не вернулась к вечеру. Улетая, она предупредила, что может задержаться, но это же не значило не прилететь совсем! Скорпиномо уже готов был думать все, что угодно: она заболела, она потерпела аварию, попала в грозу и хваленая эферийская техника не выдержала, на Сино Тау произошел очередной переворот и прибывшие оттуда военные снова уничтожили базу… Конечно, пока Миромекано не лег спать, Скорпиномо подобных догадок не высказывал.

Мальчик тоже чувствовал что-то неладное, ближе к вечеру несколько раз спросил, насколько «она» задержится, а когда за окном погасли краски заката, вместо того, чтобы идти в свою комнату, засел перед окном, как цератозавр в засаде. Горено пришлось напомнить ему про режим дня.

— А мне говорили, что эферийцы иногда могут ночами не спать, — осмелел Миромекано.

— То эферийцы, у них на планете сутки втрое больше, чем здесь, — Скорпиномо мгновенно сообразил, как ответить. — И потом они непременно отсыпаются, и ту же треть жизни проводят во сне. Так что, солдат, Горено прав, соблюдай режим. Она же предупредила, что задержится.

Миромекано слегка вздохнул и отправился спать, обернувшись напоследок к окну с выражением тоски в глазах. Скорпиномо вдруг осенило, что мальчик, скорее всего, вспоминает родную мать и переживает, что Флёр так же исчезнет.

Он и сам последнее время задумывался, кто была эта женщина… Наверное, из обедневшей семьи, такие девушки не могли рассчитывать на выгодное замужество, не могли опуститься до черной работы, и только участие в программе резерва давало им средства к существованию. А у этой и здоровья не оказалось, чтобы родить нескольких детей и хорошо себя обеспечить. Но лучше ли будет участь среднего класса при новой власти и что с ним станет вообще?

Флёр все не возвращалась. Скорпиномо вдруг стало невыносимо тесно на станции, он встал и пошёл к выходной двери. Горено следовал позади молчаливой тенью. Только когда оба оказались снаружи, робот подал голос:

— Напоминаю вам, что нахождение за пределами помещения опасно, хозяин Скорпиномо…

— Ну и возвращайся, раз опасно, — буркнул в ответ хозяин.

— Вы понимаете, что угроза существует прежде всего для органических…

Скорпиномо махнул рукой, недослушав. Днем воздух был сухим, густым и тяжелым, ночь принесла с собой прохладу, дышалось легко. Вокруг разливался сладковатый запах цветов.

То была колдовская ночь, первобытная и дикая. Из глубины огромного оврага поднимался густой туман. Он приглушал свет звёзд, лишь самые яркие пронизывали его лучами, и казалось, будто весь каньон заполнен золотистой дымкой. Под ногами шелестела короткая густая трава, и это были все звуки ночи — мир вокруг спал.

Скорпиномо обошел площадку с восточной стороны станции, куда практически никогда не выбегали обитатели каньона, даже когда там убирали защитное силовое поле. Дальше простиралась невидимая в тумане роща — сгусток золотистой тьмы.

— Опасность растет при удалении от станции, хозяин, — напомнил Горено.

Про опасность Скорпиномо знал. За той самой рощей молодая самка альбертозавра (Флёр называла ее Альба) утром загрызла травоядного ящера. Суету вокруг груды мяса можно было заметить даже с крыши. Вообще животные старались не приближаться к постройкам, инстинктивно понимая, что от человека ничего хорошего ждать не стоит. Этим правилом иногда пренебрегал старый гигант Мрак, твердо уверенный, что перед ним должно расступаться все живое и неживое, и некоторые летающие ящеры, но они вели дневной образ жизни.

Скорпиномо остановился, прислушался. Сквозь туман доносились звуки — слабый треск, писк, шелест. Может быть, мелкие хищники или падальщики продолжали пировать, а может, ему показалось, и то были обычные шорохи ночи. Не опустится же крылатый аппарат мимо посадочной площадки?

Конечно, они беспечны, эти эферийцы. Хотя бы потому, что у них до сих пор нет нормального космодрома, их корабли просто садятся посреди степи. Даже странно, что у них мало катастроф… но и одной будет достаточно. Туман стал гуще и колыхался, словно живой. Сквозь него, наверное, уже и звёзды не было видно. Скорпиномо поднял голову. Над ним простиралась белая непроницаемая завеса. Крошечные капли влаги оседали на лице.

Вдруг он почувствовал движение воздуха. В светлой дымке тумана мелькнула тень. У Скорпиномо даже мысли не появилось, что то мог быть гигантский хищник, сердце радостно забилось — Флёр!

Крылатая машина, почти неразличимая сквозь пелену, опустилась на лужайку. Мягко дрогнул мох под ногами. Автоматическая дверь отъехала в сторону, тоненькая фигурка, сжимавшая в руках ультразвуковое ружье, выпрыгнула наружу.

— Вы точно сошли с ума! — воскликнул Скорпиномо.

— Нет, это вы сошли! — возмутилась Флёр. — Что вы тут делаете?

— А если вас жду?

— Я предупредила, что задержусь!

— Ночью на этой вашей этажерке с куриными крыльями! Лучше бы дождались утра.

— Чем вас не устраивает машина? — Флёр подошла близко. Несмотря на сердитый тон, на ее лице сияла улыбка.

— Тем, что она могла потерпеть аварию.

— Не могла. У меня и тепловые датчики, и ультразвуковое ружье. А вот вас могли съесть.

— Подавились бы.

Они стояли почти вплотную, с вызовом глядя друг на друга. Флёр спохватилась, сделала шаг назад, зато Горено придвинулся ближе.

— Хозяин Клад велел мне бдительно охранять безопасность хозяйки Флёр, — напомнил он. Скорпиномо покосился с неудовольствием: робот, машина… только ему сейчас казалось, будто рядом стоит нудный и неприятный человек, вроде того папаши Клада.

— Спасибо, друг Горено, — спокойно сказала Флёр. — Пойдемте же внутрь. Уже глубокая ночь.

— Уже почти раннее утро, — проворчал Скорпиномо. Внезапно ему в голову пришла давняя непрошеная мысль, что Флёр, наверное, задержалась из-за встречи с каким-нибудь своим соотечественником. И встречи совсем не дружеской.

— А у меня радость, — объявила Флёр, когда за ними опустилась входная стена. Она сделала вид, что не заметила помрачневшего синота, или не заметила в самом деле. — Да, я задержалась, но это того стоило. У нас проходило голосование, заповеднику — быть! Нас поддержало большинство! Разве это не замечательно?

— Замечательно, — буркнул он в ответ. Настроение просто стремительно портилось. Планета принадлежит эферийцам, его идиоты соотечественники радостно истребляют своих, а чужим все подносят на блюдечке. И хищные ящеры, огромные и свирепые, останутся жить только ради того, чтобы какие-нибудь дурацкие туристы тыкали в них пальцами и удивлялись.

— Как-то незаметно, чтобы вы были рады, — сказала Флёр, на этот раз внимательно наблюдая за его лицом. — А мне казалось, вы тоже к ним привязались, даже чувствуете с ними что-то общее.

— Общее, о да. Что, я тоже вымерший экземпляр, которого надо сохранить для науки?

— Зачем вы так. Может быть, у вас так раньше и относились у людям, у нас — нет.

— У нас и сейчас так готовы относиться к людям. Помнится, на суде все это быдло радовалось, что над ненавистным торри будут проводить эксперименты.

— Знаете, тогда речь шла не о сохранении для вас привычной жизни, а о сохранении жизни вообще. Все эти печальные события только произошли, никто ещё адекватно не мыслил. Сейчас там все же спокойнее, я думаю, на родину вы потом вполне сможете вернуться. Только жить где-то не на виду, подальше от столицы.

— И чем мне там заниматься, подальше от столицы?

— Чем угодно, труд облагораживает. Если вы не устали за день, пойдёмте в лабораторию, мне надо разобраться с парочкой штаммов.

Он хотел сказать, что все равно ничего в этом не смыслит, но прошел следом. Потолок засветился сам, окна, как всегда в темное время суток, были совершенно белыми и матовыми. Флёр щелкнула переключателем, и загорелись дополнительные лампы на стендах. За стеклом поблескивали прозрачные емкости. В некоторых внутри виднелась похожая на плесень масса, к которой вряд ли кто-нибудь стал бы присматриваться по доброй воле.

Флёр нажала на рычажок — цивилизация эферийцев не жаловала интерактивные экраны и не пожелала перенимать их у соседей по солнечной системе. Несколько пробирок ушло вглубь стенда, остальные выдвинулись вперед. Флёр щелкнула еще одним рычажком, и стекло на стенде превратилось в увеличительное, а затем скользнуло вбок. Флёр вынула ближайшую пробирку и прошла за соседний стенд.

— Я просто заморожу контрольные образцы, — объяснила она. — А эти помещу в центрифугу. Они активно вырабатывают кислород, штамм с такими свойствами был бы очень важен на Эфери, пока планету не покинет последний человек. О, еще для одного образца надо изменить температуру…

Она порхала по лаборатории и совсем не казалась уставшей. Впрочем, из-за разницы в длине суток эферийцы действительно могли работать два здешних дня подряд. Поглядела на прозрачное стекло, отделяющее стенд с бактериями и сказала:

— А остаться здесь разве плохой вариант для вас? Планету ведь наши народы будут осваивать вместе. Я читала в древней истории даже о правителях, которые удалялись от дел куда-нибудь в глухую провинцию.

— Такое и я читал. Когда-то давно некий император из угловатых в старости добровольно отрекся от престола и уехал возделывать огород. Но он был глубокий старик, и я совершенно не рвусь повторять его подвиги. Да и многовато народу сюда каждый день шастает, грядки бы точно потоптали. Каждый день ваши ученые тут толпятся.

— Теперь пока что толпиться не будут. Все силы брошены на строительство, думаете, легко подготовить жизненное пространство для десятков тысяч переселенцев? Вы ведь правы: мы — дети подземелий и не всем легко дается адаптация даже просто к открытому пространству, поэтому и жилища будут максимально закрытые, хотя бы на первое время. Биологи, конечно, продолжат наблюдательный процесс.

— Ну я и говорю — значит, эта старуха, которую передергивает от одного слова «синот», будет снова тут торчать.

— А я забыла вам сказать? Профессор Тиан завершила свои исследования тут. Она скоро улетит домой, на Холодную звезду. Мои соотечественники особо сюда и не рвутся, мы отвыкли от дикой природы. Увы.

— Что же она, биолог, будет там делать? — машинально спросил Скорпиномо. Его самого почти не тянуло назад. Да, иной раз сердце кольнет при воспоминаниях о родном доме, иной раз тошнить начинает от этого приторно-розового цвета вокруг, но не больше. На подобие эферийского общества, которое из Тиксандании лепят, да вылепить не могут, даже по локатовизатору смотреть неохота. И там не будет Флёр. Хотя и здесь она вроде как рядом, а вроде как и далеко. Прорвавшихся к власти негодяев из низших классов она готова оправдывать, а он для нее чужак и хищник.

— Она бактериолог. Ей хватит работы там. Раз мы сохраним заповедник, результаты исследований будем пересылать ей. Делать тут есть что. Вот хотя бы решить задачу, как сохранить Мрака, то есть его вид. Он ведь один.

— Так скрестите его с кем-нибудь родственным, а потом можно применить обратное скрещивание.

— Это как? — брови у нее сошлись на переносице, лоб прорезала тонкая белая морщинка. Даже не морщинка — лучик.

— Скрещивание потомства с родителем нужного вида для закрепления нужных генов… Слушайте, вы же биолог, вам должно быть виднее.

— У нас так выводили породы цветов, — обескураженно сказала Флёр, переместила за стекло очередную пробирку и присела на стул рядом. — Но я не знаю про животных. Здесь как воздух нужны ваши ученые! Видите, сколько могут добиться две цивилизации, если не будут враждовать. Нужно будет непременно послать такой запрос. Еще половина здешнего года, и планеты будут в противостоянии, вашим соотечественникам удобно будет отправить сюда новую экспедицию.

— Если они захотят, — он подвинул к себе ближайший стул, чтобы не нависать над ней, как угроза.

— Захотят! — уверенно заявила Флёр. — Должны захотеть. Да, может быть, там еще не скоро все будет совсем благополучно, но время терять нельзя. Мы занимались только благоустройством жизни под землей, и вот к чему это привело. Вы достигли небывалых высот в космических технологиях, но вот отсутствие социальных реформ привело к тому… сами видите, к чему.

— Я-то думал, вы этому рады.

— Знаете, Скорпиномо, — сказала Флёр, отвернувшись наконец от своих чертовых пробирок и глядя ему в глаза. — Вы очень изменились, и если бы вы перестали в таком тоне упоминать переворот, было бы только лучше прежде всего для вас. Вы ведь знаете прекрасно, что не я и не мои соотечественники готовили вашу революцию, что упрекать вам надо только собственное недальновидное правительство, которое копало себе яму.

— Да, но… — он остановился на миг, сообразив вдруг, что Флёр была куда великодушней — она давно перестала вспоминать гибель корабля с парламентерами. — Но разве нынешнее правительство вас устраивает? Вы думаете, с теми бунтовщиками они были мягки? Почему до сих пор такая секретность вокруг событий на Круглом заливе?

— Я уверена, что они были жестоки, — голос Флёр слегка дрогнул. — Но что вы хотите от людей, которые много веков жили среди насилия? И они, и их предки? Вы же не ждете, что они мгновенно изменятся и создадут гуманный общественный строй?

— Так какой был смысл в замене? То есть, для вас он, конечно, есть. Раньше мы враждовали, а новое правительство вас привечает.

— А я вам уже говорила, со временем все непременно наладится. Нужен был толчок, рывок, и он был сделан. Гуманное свободное общество с высоким уровнем жизни это закономерный этап развития человечества. У нас общие предки, вы будете развиваться так же, как и мы. И со временем…

Она нажала кнопку, на окне исчезло покрытие, стекла стали прозрачными, темнота снаружи тоже. Короткая эоанская ночь шла на убыль.

— А учиться понимать друг друга надо. Я сейчас вижу, что мы тоже были неправы. Мы даже не пытались взаимодействовать с вашей планетой, ждали, пока у вас что-то изменится.

— Так дождались же.

Она качнула головой чуть устало:

— А стоило бы не ждать и учиться находить общий язык. Конфронтация или бойкот ведут в никуда. Но вы считали нас слабыми и отсталыми в смысле технологий, а мы… мы считали вас хищниками.

— И теперь считаете?

Флёр улыбнулась:

— Хищников приручают…

И опять! Ну не могла же она не понимать, что это звучит двусмысленно. Ее отец язвил про подпиленные зубы и воображал, что страшно этим кого-то задел. А она? Неужели тоже хотела задеть?

— Здешние хищники с вами не согласятся.

— О, возможно. У ящеров не такой развитый мозг. Но птицы им тоже родня, а птицы приручаются.

— У вас там остались птицы? — спросил Скорпиномо. Птицы с Эфери ему были неинтересны, просто не хотелось, чтобы разговор оборвался. А может, и птицы ему были интересны, потому что о них рассказывала она?

— Только несколько комнатных видов. Они не могли летать бесконтрольно, попали бы в систему очистки воздуха, например, и вызвали техногенную катастрофу.

— Да, невесело там у вас.

— Неправда! — возмутилась Флёр. — В общественных местах есть и оранжереи, и парки, и сады. Мы очень много сил приложили, чтобы благоустроить жизнь под землёй. А помещения везде одинаковы. Есть, конечно, и неустроенные пещеры, но туда никто не ходит, кроме специально обученного персонала. И даже на безвоздушной поверхности есть своя красота.

Она остановилась перевести дыхание, потом продолжила:

— И поверьте, там безопасно. Несчастные случаи очень редки! Частота катастроф не больше десяти раз в год, и вы учтите, что это наш год и наша численность населения. А у вас на Сино Тау или здесь? Ураганы, наводнения, нападения диких животных? Это все происходит много чаще.

— Зато это жизнь, — он слегка пожал плечами. — Настоящая, яркая, непредсказуемая. Знаете, как у нас говорят — кровь не водица. Человеку иногда нужна и опасность, чтобы почувствовать себя живым.

Слава Ладо, она не стала напоминать про землетрясение. Просто удивилась:

— Зачем же опасность, чтобы чувствовать себя живым? Но в чем-то я вас понимаю. Вы более молодая ветвь человечества, как наши подростки, которые бегают наперегонки по поверхности. А мы… Да, наверное, вы в чем-то правы — мы чересчур избегаем опасностей. Вот и дамбу скрепили силовыми полями, уничтожив не только хищников, но и все живое. Это тот самый берег.

— По поводу которого я оказался прав?

— И хотели загадать желание? Ну так загадывайте, тем более, сегодня у меня такая удача.

— Вы про желание ещё помните?

— У нас натренированная память, мы не можем ничего забыть, если сами не захотим. Так чего же вы желаете?

Скорпиномо честно собирался отшутиться какой-нибудь незначительной просьбой. Но после ее слов, таких простых и сказанных так спокойно, он вдруг сам не смог говорить. Его словно огрели по голове, и выбросили из реальности. Может быть, и колдовская ночь навела свои чары, вернулось разом былое предчувствие, сердце застучало так, что в груди стало больно. Одновременно вспыхнуло желание хоть чем-то ее поддеть, согнать с этого прекрасного лица спокойную безмятежность, и возникла уверенность, что она не откажет…

Остатки здравого смысла умоляли молчать, но он ответил — как бросаясь с обрыва в ледяную воду:

— Вас. На всю эту ночь.

Флёр растерянно взмахнула ресницами, обернулась на окно:

— Но ведь уже светает…

— Тогда на следующую.

И тут до нее дошло, она вскочила, на белой коже мгновенно загорелся румянец:

— Да что… да как вы!

Остановилась, задохнувшись от негодования, и замерла. Только дрожали еле заметно ресницы и билась жилка на виске под тонкой белой кожей.

Он тоже вскочил и выпалил единственное, что пришло в голову:

— Вы обещали. Сами обещали!

Она как-то сразу опомнилась, даже румянец немного пригас на щеках.

— Да…

Горено застыл рядом, в двух шагах, готовый выполнить свой долг и не дать хозяину даже притронуться к хозяйке Флёр. Его бесстрастное лицо казалось угрюмым, или же это так падал свет.

— Значит, болтали просто так? Значит, лгали?

— Эферийцы никогда не лгут! — сказала она холодно и гордо. Развернулась, сделала знак Горено и вышла прочь.

Скорпиномо тяжело опустился на стул. Да, он свалял глупость. Просто чудовищную глупость свалял и все испортил, особенно напоминанием про обещание. Но теперь оставалось только ждать, что будет. В лаборатории было тихо, лишь гудела центрифуга, на которой все ещё крутилась пробирка с контрольным штаммом. Но вот и она остановила свое вращение и смолкла. Скорпиномо поднялся, прошёл в свою комнату, бросился на кровать-лодку. Она сразу же начала раскачиваться. Мысленно снова обругав эферийцев с их идиотским кроватями, на которых ни сесть толком, ни лечь поперек, Скорпиномо вытянулся во весь рост и неожиданно мгновенно заснул.

Он поднялся только поздним утром. Флёр не было, она улетела на базу, по словам Горено, обещала вернуться вовремя. Она не оставила никаких указаний и Скорпиномо не знал, чем заполнить день в ее отсутствие и чем вообще кончится этот день.

Он зашёл в лабораторию. Там хозяйничал Горено: наводил какой-то ему и Флёр ведомый порядок, переставлял на контрольном стенде пробирки, отмечал результаты. Делал он это так, как и все роботы — просто подносил на мгновение нужный препарат или штамм к глазам. Потом из памяти робота всю информацию можно было в любой момент переписать в компьютер. Неплохо это, наверное, иметь цифровые камеры в качестве органов зрения, все видеть и подмечать… Стоп.

— Горено, твой мозг по-прежнему записывает все, что происходит вокруг?

— Вы же знаете, хозяин, я так устроен.

— И все наши разговоры здесь тоже?

— Если они происходят в пределах моей слышимости — да.

— Значит, и вчерашний? Вечером?

— Да, хозяин.

— Так сотри его.

— Вы помните, что ваши просьбы после перепрограммирования у меня не в приоритете, хозяин, — никогда ещё его ровный механический тон так не раздражал Скорпиномо.

— Просьба, дурень! Это приказ!

— После перепрограммирования я не подчиняюсь вашим приказам, хозяин, — напомнил робот. — Свою просьбу по поводу удаления записи вы можете адресовать хозяйке Флёр. Если подобное распоряжение поступит от нее, я выполню его.

— То есть любой эфериец может считать его у тебя из памяти? Как доктор Райт просмотрел запись несчастного случая?

Горено поднес к глазам очередную пробирку.

— Вся информация, поступающая в мой мозг, хозяин, делится на два типа: общественно-значимая и личная. Насколько я могу судить, вчерашняя беседа относится к личной. До сих пор никто на Эо Тау не требовал от меня предоставить доступ к личной информации. У меня нет никаких оснований полагать, что это потребуется в будущем.

— Жестянка, — пробормотал Скорпиномо, отвернувшись.

На Сино Тау людей его круга почти постоянно сопровождали личные телохранители, и стирание памяти роботам было обычным явлением. Позитронный мозг, этот совершенный компьютер, записывал все: посещение публичных домов, получение взяток, пьяные дебоши и прочие обычные человеческие слабости, которые все же могли стать основанием для шантажа, если бы кто-то о них узнал. Да и желанием, чтобы ненужные люди их видели в домашней обстановке, торри совершенно не горели.

Горено был его личным роботом уже лет десять и тоже понавидался всякого… неужели между полетами, опасными и длительными, человек не имеет право оторваться в специально предназначенных для этой цели заведениях? Тогда Скорпиномо просто об этом не задумывался. Кто в своем уме станет стесняться машины? Это сейчас постоянное присутствие Горено мешало, да и стойкое ощущение возникло, что раньше он жил как-то неправильно.

А что бы с ним было дальше, не случись переворота? Да все, что положено человеку его круга — до определенного возраста обычная холостяцкая жизнь с положенными загулами, гражданский долг в виде участия в программе резерва, потом брак, потому что так положено в обществе. И не думал бы он никогда, что от женщины в отношениях может что-то зависеть. И не было бы ни тревоги, ни тоски, как сейчас.

В одной из комнат позади лаборатории без дела ошивался Миромекано. Занятие-то он себе нашел: пристроился на подоконнике и рисовал какой-то фантастический пейзаж, а вот никаких учебных пособий рядом не наблюдалось.

— Чего не занимаешься? — хмуро спросил его Скорпиномо. Миромекано поднял голову:

— Так каникулы… Там лето. Там, у нас, сейчас лето, — уточнил он на всякий случай

Скорпиномо отметил слова «у нас». Не забывает мальчишка родину. А там действительно уже год прошел и снова лето, это здесь неизменная розовая мельтешень.

Миромекано, видимо, заметил, что отец не в духе, достал из ящика стола игровые фигурки и доску. Скорпиномо машинально сел за партию. Он двигал фигурки, не видя поля, и в конце концов проиграл. Миромекано открыл рот и забыл его закрыть. Он в полном изумлении вытаращился на Скорпиномо, ожидая вспышки гнева, но тот не обратил на свое поражение никакого внимания, буркнул рассеянно: «Делаешь успехи» и вышел.

Весь этот день он бродил по станции на автопилоте, будто сам превратился в робота. Зачем-то начал просматривать научные материалы по местному климату и ухитрился зачитаться. Проглядел показатели численности редких животных. Нашел файл — видимо, доклад Флёр, в котором она доказывала, что каньон является закрытой и устойчивой экосистемой и тоже зачитался. Потом у него закружилась голова. Скорпиномо подумал, что от дурных мыслей неплохо отвлекает физическая работа, но на станции ее просто не было. Все тяжёлые и неприятные виды деятельности выполнялись автоматически. Он бродил по коридору, по привычке обзывая разными словами эферийцев — они так гордились тем, что труд на их планете лёгок и необременителен, а сами несчастную лопату в оранжерее завести не могут.

Ближе к вечеру Скорпиномо вышел на верхнюю галерею. Тысячу раз он видел рощу, кусок лужайки, пологий склон… да, зрелище красивое, но приевшееся, хотя сейчас бы и вся красота Утренней звезды его бы не восхитила. Солнце стояло еще высоко в небе, хотя жарить по-полуденному уже перестало. Вокруг не было ни ветерка.

И все же папоротники зашуршали. Над рощей поднялся знакомый громадный силуэт. Скорпиномо насторожился. Балкон был построен так, чтобы ни один ящер не мог до него достать, но Мрак внушал опасения одним своим видом. Он вытянулся ввысь, хотя обычно ходил, наклонившись вперед и негромко зарычал. То не был его обычный громоподобный рев. Боялся ли он спугнуть добычу?

На лужайке мелькнула розоватая светлая тень. Скорпиномо узнал молодую самку Альбу. Она бродила у рощи, низко пригибаясь к земле. Пряталась от Мрака? Но ее все равно видно!

Беги, дуреха, чуть не крикнул Скорпиномо, отступая к ведущему вниз люку. Надо спуститься на станцию и предупредить Горено, Флёр очень огорчится, если монстр загрызет Альбу, которая вообще-то тоже редкая.

Старое чудище почему-то не торопилось кидаться на свою жертву. Мрак сделал несколько шагов, наклонившись вперед, как обычно, и снова вытянулся, будто демонстрируя свой огромный рост. Альба махнула хвостом — издали это выглядело даже изящно, равно как и полет снесенного ударом крупного папоротника, — и скользнула прочь мелкими грациозными шажками. Мрак с тем же негромким рыком последовал за ней.

Скорпиномо осенило. Ну конечно, они же принадлежат к родственным видам, к тому же самец и самка. Он расхохотался, схватившись за перила. Уже распрямились кусты, смятые удалявшейся парочкой, а он все трясся от смеха.

— Ах ты, старый хмырь! — наконец проговорил Скорпиномо. — Сто лет в обед, а туда же! Потерял вкус к жизни, как же! Сам решил эксперименты проводить! — собственная шутка показалась ему удачной, и он снова скорчился от истерического хохота.

Кое-как успокоившись, он спустился вниз, решив не рассказывать, что редкие ящеры восстанавливают популяцию, так сказать, естественным путем. Цыплят считают по осени, если на то пошло. Когда по каньону будут носиться юные гибриды, их и так все заметят.

Вскоре мелькнул за окном белый эферийский аппарат. Вернулась Флёр. Скорпиномо не знал, как смотреть ей в глаза, но она сама заговорила с ним привычным тоном.

— Не хотите знать, как дела на родной планете?

— Что-то случилось?

Она улыбалась естественно, глядела на него ясно и спокойно.

— Ничего ужасного. Просто последние дни меня занимали события тут, я почти не интересовалась Звездой гроз. Там все хорошо, бунтов нет. Ах, да. Трианглет под давлением обстоятельств все же признал, что в их государстве тоже утерян секрет производства антивещества.

— Вот как? — выговорил Скорпиномо. — Понятно.

Значит, она решила делать вид, что ничего не произошло. Ну хоть прочь со станции его не выбросила.

— Да. Ваше правительство высказалось об организации новой звездной экспедиции, потому как прошел уже год, не получилось бы, чтобы две державы, лишившись угнетателей, лишились и звания космических. Трианглет долго не давал прямого ответа, но в итоге заявил, что техническую сторону взять на себя не готов. Конечно, я что-то могла упустить, мне пересказали, сама я не смотрела запись — некогда было.

— Почему некогда? Зачем же вы туда летали?

— Работа, конечно, — она слегка пожала плечами. — Занимаемся бактериями, которые поглощали бы избыток углекислоты. Увы, при переселении неминуемо пострадает большая часть растительности, а всю планету силовыми полями не скрепишь.

Скорпиномо вздохнул. Работа, значит. Нет, надо спросить напрямую. Иначе он так и будет терзаться догадками.

— Послушайте. Вы только скажите — у вас там кто-нибудь есть?

— Где? — не поняла Флёр.

— Ну, на базе.

— То есть? — она совершенно очевидно не понимала. — На базе люди, ученые. Почему «у меня»?

— У вас там мужчина?

— Вы же знаете, там почти все мужчины, — так же искренне удивилась Флёр. — А что?

— Нет, ничего, — Скорпиномо второй раз за вечер одолел истерический смех. Флёр прищурилась, блеск глаз исчез за пушистыми ресницами.

— Я сказала что-то смешное?

Он в ответ только помотал головой. Эта до чёртиков добродетельная раса! Конечно, они просто забыли о существовании свободных отношений.

Флёр больше не стала его расспрашивать о причинах веселья и вышла проведать Миромекано. Скорпиномо нашёл их в лаборатории. Оба изучали содержимое пробирок (Миромекано с лицом человека, которому не впервой проводить серьезные научные опыты). Мальчик при этом чиркал что-то на листе бумаги. У окна торчала фигура робота. Флёр негромко объясняла:

— Видишь, дружок, за биологией здесь большое будущее. Эта наука начинает развиваться заново. Ещё около двух здешних лет пройдет, и начнется массовое переселение сюда нашего народа, среди них много ребят, твоих ровесников. Но если ты скучаешь по родным местам, конечно, я не буду тебя неволить. Надеюсь, нет, уверена, сейчас там условия обучения гораздо лучше, чем были. И если ты решишь, то и я полечу туда работать на какое-то время. Время подумать есть. Наши планеты будут в противостоянии почти через год. Сейчас, чтобы попасть на Сино Тау, нужно лететь за солнце.

Скорпиномо сел напротив.

— Хотите уговорить его остаться здесь, да? Флёр, вы забыли, что он синот. Не надо делать из него эферийца. Мы не можем тут отсиживаться вечно, ни он, ни я.

— Я хочу предоставить выбор, и я понимаю, что вы тоже имеете полное право на него влиять. Но не заставлять его поступать в ущерб себе. Наши народы будут все больше сближаться, наверняка скоро здесь появятся переселенцы и с вашей планеты. Это во-первых, а во-вторых, кем вы его там видите? Какая у него будет профессия, как он вообще будет жить? В нашем обществе никому не дадут пропасть, даже если человек с неба свалится, ему предоставят и еду, и кров, и общение.

— Он не инвалид, должен и сам суметь о себе позаботиться, — упрямо сказал Скорпиномо.

— Так и вы не инвалид. Но там наверняка столкнетесь с предубеждением. Хотя, если вы так настроены, в следующее противостояние планет…

— А не в противостоянии не летают корабли? — неожиданно перебил Миромекано, запнувшись на произнесении трудного слова. Флёр перевела взгляд на него, и он осекся. Впервые на памяти Скорпиномо Миро позволил себе влезть в разговор взрослых без разрешения.

— Летают, конечно, если есть срочные дела, — заверила Флёр. — Но в основном мы стараемся ждать, когда путь будет коротким. Это ведь и энергия, и время. Это на Сино Тау ещё недавно корабль мог пролететь всю нашу систему за пару солтанов. А наши эферийские ракеты не такие скоростные. До Облака малых планет лететь приходится больше года!

Малым планетам астрономы весьма польстили, назвав их так. Они не дотягивали по размерам до таких значительных объектов. В большинстве своем это были просто огромные бесформенные камни, что мчались по границе системы Ладо, опоясывая три внутренние планеты — Эфери, Эо и Сино. Для людей Облако не представляло практического интереса, эферийцы предприняли к нему однажды экспедицию и окончательно убедились, что для жизни малые планеты непригодны. Синоты усмехались в бороды — они-то выяснили это уже давно.

— Короче, время для принятия решения есть, да и потом его никто не отнимает, — улыбнулась Флёр. — А теперь не пора ли спать? Здесь дни короткие.

Миромекано спросил, правда ли, что на Эфери сутки много длиннее, Флёр ответила: правда, и пустилась в долгие рассуждения насчёт влияния Катагиса, устойчивости орбиты и прочего, что Скорпиномо знал, как свои пять пальцев, а для Миромекано это было в новинку. Рассказывала она долго, потом спохватилась:

— Темнеет. Жить надо по солнцу, дружок. Как наши меньшие братья, — она употребила синотское выражение, старательно выговаривая слова. — Пора и на покой.

Миромекано без особого энтузиазма подчинился. Ужина эферийцы не практиковали, на станции еду принимали только один раз в день — по утрам. За мальчиком закрылась дверь, Флёр тоже быстро поднялась.

— Действительно, темно и поздно, — сказала она, на какой-то миг отведя глаза, и только это подтвердило — вчерашний разговор она прекрасно помнит. — Пора.

Она вышла, за ней покинул лабораторию Горено, которому эфериец Клад в каждую встречу делал строжайшее напоминание по поводу безопасности хозяйки. На столе остался листок с рисунком Миромекано — ясный день, лужайка, небо с облаками и ракета, улетающая за солнце.

Ночь выдалась душной, на удивление — климат юной планеты и так был мягким и ровным, а в каньоне с его высоким давлением никаких колебаний погоды не было уже давно. Скорпиномо вышел ненадолго наружу, прислушался, сам не зная, что хочет услышать. Стрекотали ночные насекомые, больше никаких звуков не доносилось — каньон словно вымер. А воздух-то! Горячий и плотный, только что не руками его раздвигать приходилось. Скорпиномо вернулся на станцию, но и там дела обстояли не лучше, хотя внутри работали и очистка воздуха, и контроль температуры. Жители Холодной звезды не выносили жары.

Может, это жар у него? Нет, болезни телесные проявляют себя не так. То болит душа, существование которой неверующие торри не допускали. Но ее подарила ему эферийка, подарила вместе со второй жизнью, не предупредив, какой это груз.

Скорпиномо не помнил, как забрел в лабораторию. Вот тут она вчера сидела… если бы можно было вернуться на сутки назад и заткнуть самому себе рот! Она не будет бесконечно делать вид, что он ничего не говорил. Ну и как ему продолжать жить тут дальше и чувствовать себя лишним?

И Флёр рядом, каждый день рядом, но до нее не дотронуться, так не лучше ли впрямь вернуться на Сино, где не будет этого глубокого, будто в чем-то укоряющего взгляда, этих тонких быстрых рук, этой улыбки? Но жизнь вдали от нее будет такой тоскливой жизнью…

Он вышел из лаборатории, сделал пару шагов и споткнулся. Эферийцы не любили коридоров, часто строили вместо них анфиладу проходных комнат, и вот посреди такой комнаты стояла Флёр. Одна, без робота.

— Вы? А где Горено?

— Ушел с поручением. Проследил, чтобы я закрыла дверь и включила силовое поле. Так уже бывало раньше.

— Раньше вы без него ночью не выходили.

— Эферийцы никогда не лгут.

Это не было прямым ответом на вопрос, но он понял. Она повернулась и пошла, не оборачиваясь и не проверяя, следует ли он за ней. Она не сомневалась, что следует. Ещё бы!

Свет загорался на стенах при их приближении и гас, когда они проходили дальше. Скорпиномо казалось, что с каждым шагом дышать становится легче. Раскалённый воздух остыл.

Он нагнал Флёр у входа в ее комнату, взял за руку. Ладонь у нее была холодная, неживая. За ними бесшумно опустилась входная стена. Свет не загорелся, вокруг была полная темнота.

— Флёр!

На ощупь поймал другую ее руку, которую она подняла к шее — взяться за застежку комбинезона. Перехватил и эту ладонь, поднес к губам.

— Подожди…

Она не отняла рук, но при попытке поцеловать сначала уклонилась, отвернулась. Пушистые ресницы затрепетали у края его рта. Поцелуй пришелся в глаз, и только потом в безвольно подставленные губы.

— Флёр! — шепнул он, понимая, что предлагает то, чего точно не выполнит. — Флёр! Может быть, мне уйти?

Она не ответила, вздохнула прерывисто, касавшиеся его лица ресницы прочертили невесомый след на щеке — влево-вправо, влево-вправо…

Скорпиномо улыбнулся невидимой в темноте торжествующей улыбкой победителя.

— Тогда снимай свой высоконравственный эферийский комбинезон. Я покажу тебе, как это делают синоты.

Он проснулся поздним утром. Солнечный луч согревал ухо и шею, не добравшись пока до глаз. Скорпиномо улыбнулся и, все еще сонно щурясь, протянул руку, шепнул:

— Продолжим?

Рука обняла пустоту. Рядом на кушетке никого не было.

Сон как рукой сняло. Он быстро сел, принялся одеваться. Вот оно как, независимая красавица Флёр. Проснулась раньше и не захотела его будить. Конечно, не могло же все полностью измениться за одну только ночь. Но все равно, теперь будет и легче, и проще… У нее нет другого мужчины, она свободна, он, Скорпиномо, ей совершенно точно не отвратителен, и почему бы…

У лаборатории дежурил Горено. Скорпиномо кивнул ему, как кивнул бы человеку, и хотел войти, но робот преградил бывшему господину путь.

— Хозяйка Флёр просила никого не впускать, — заявил он.

Скорпиномо остановился.

— Старик, — сказал он вполголоса. — Ты что-то не так понял. Флёр… мы с хозяйкой Флёр, поверь, теперь не в таких отношениях, чтобы она меня опасалась. Не могу я ей ничем повредить. Так что…

Он попытался подвинуть робота. С таким же успехом он мог пытаться подвинуть стену.

— У меня четкий приказ.

Скорпиномо отступил. Какой-нибудь секретный опыт? Глупости, никогда ей ничьё присутствие не мешало. Может быть, Флёр просто хочет побыть одна? Но ей достаточно было просто сказать! Да, он не чуткий хлопающий ресницами эфериец, но и не камень же, не чурбан бесчувственный. Неужели он бы не понял? И сам бы посидел на страже и оберегал ее покой не хуже Горено. Хотя тут не от кого.

— Может, она плохо себя чувствует? Больна?

— Не имею такой информации.

— Жестянка! — Скорпиномо уже развернулся, чтобы гордо уйти, но дверь лаборатории распахнулась и выглянула Флёр. Под глазами у нее залегли голубые тени, что неудивительно, учитывая, что она две ночи не спала нормально, но в целом она выглядела как обычно.

— Флёр!

— Доброе утро, — сказала она ровным тоном. Скорпиномо почувствовал себя как человек, на которого вылили ведро холодной воды.

— Флёр, — он не смог сообразить, что собирался сказать, и только повторил: — Флёр!

— Я ещё не забыла, как меня зовут. Вы хотели мне напомнить? Спасибо, — сказала она с иронией в голосе.

— Флёр! — он готов был подумать, что прошлая ночь ему приснилась. — Но как же вчера…

— А, вы об этом. Это было обещание. Разве я его не выполнила?

Светлое солнечное утро потускнело.

— Вы… выполнили.

— Сегодня я улечу ненадолго во второй половине дня. Утром надо будет сделать кое-какие замеры для строительства. Для канатных дорог. Раз уж заповедник мы отстояли, нужно устраивать смотровые площадки для посетителей.

— Вы так спокойно об этом говорите! — не выдержал он.

— А как же мне об этом говорить?

Невозмутимая, хладнокровная Флёр. Эти эферийцы, не знающие ни чувств, ни страстей, только долг… Да что же, ему показалась разве, что она может быть другой? Или она на него обиделась, женщина ведь всегда найдет, на что обидеться…

— Флёр, я вчера…может быть, я сделал вам больно, не знаю…

— Я же врач, обезболивающие есть, — ее улыбка казалась почти такой же, как всегда. Надо было изучать ее лицо весь прошедший год, наблюдать за мимикой, отмечать, как она меняется в грусти и радости, чтобы теперь увидеть некоторую неестественность. Скорпиномо увидел.

— Я имел в виду, морально больно…

— Нет. Не беспокойтесь. Я дала обещание и должна была его сдержать.

— Просто обещание? Вы меня теперь ненавидите? Потому, что я синот?

Черные брови взлетели вверх.

— Почему теперь? Между нашими народами была вражда, но это осталось в прошлом. Мы не возлагаем вину за гибель наших людей на всех синотов. В том, что случилось на Эо в день революции, я вас не виню. В конце концов, я первая в вас целилась. А за то, что вы родились торри, вы были достаточно наказаны заключением перед судом. Судьбу вы себе не выбирали.

— Флёр, — сказал он почти с отчаянием. Она решительно не понимала или притворялась спокойной. Если бы она плакала и упрекала его, ему и то было бы легче. — Может быть, вы боитесь, что я как-то не так себя поведу при ваших соотечественниках?

По ее лицу пробежала тень. Она хотела возразить и осеклась. Видимо, соглашаться с ним ей не хотелось, а сказать, что прочие эферийцы одобрят ее поступок, было бы ложью.

— Не беспокойтесь, — поспешил заверить ее Скорпиномо. — Я не самоубийца, болтать об этом.

— Вот и переставайте болтать, — Флёр снова улыбалась. — Чем быстрее вы забудете, тем лучше.

— Но один вопрос! Вы же говорите, эферийцы великодушные люди? А получается, вас осудят. Но ведь никто не возмущается из-за Камиллы и этого нервного социолога.

— Вы не понимаете! Это другое.

— Потому что Камилла из рабочей среды, так? А я торри? Так что, по-вашему, надо было сделать с остальной половиной планеты? Всех перебить?

— Нет! — горячо запротестовала Флёр. — Дело не в этом, совсем. Вас разве попрекали вашим происхождением? Сначала, может быть, смотрели немного настороженно, потому что не знали, чего от вас ожидать. Но ведь не упрекали, правда?

— Да, — он медленно склонил голову в знак согласия. — Но в чем тогда дело?

Она задумалась на мгновение и ответила, делая паузы и тщательно подбирая слова:

— Крас никогда не был женат.

Скорпиномо молча смотрел на нее, ожидая дальнейших пояснений. Но Флёр спокойно поднялась, будто сказанного было достаточно, сделала знак Горено и вышла.

За повседневными хлопотами Флёр ожила. Ее восковая бледность сменилась обычной, немного погодя она уже со смехом рассказывала что-то Миромекано, просматривала записи с наружных видеокамер, подготовила кучу распоряжений для Горено и некоторые отменила.

— Тебе надо беречь силы, друг Горено, — заметила она, улыбаясь. — Скоро тут работа закипит!

Горено напомнил, что он механизм, и получил ответ:

— Даже механизмы не должны работать на износ.

Солнце поднялось высоко в небе, когда Флёр улетела. Утренний туман рассеялся не до конца. Небо было бледным, жара переносилась легче. Белая точка аппарата быстро затерялась в светлом мареве. Солнце размазалось по небу и не слепило глаза. Но лучше бы стоял обычный для Эо зной, выжигающий мысли…

И ведь ему, Скорпиномо, она перед отлётом так ничего и не сказала.

Это был худший день в его жизни на станции. Решив так, он вспомнил, что уже считал худшим вчерашний день, и мрачно усмехнулся. Что-то многовато стало худших дней.

Мысли, что Флёр может пожаловаться на него эферийцам, он отмёл сразу.

А может, это был для нее эксперимент? Синот, не вполне человек, грубый, агрессивный дикарь, хищник, — так они наверняка рассуждают, эти правильные эферийцы. Может, она притворялась, что не понимает расспросов, есть ли у нее мужчина? Или все ещё любит своего погибшего мужа?

Нет, он даже и пытаться разговаривать с ней не будет, если так.

Этого решения хватило ровно до вечера. Флёр снова задержалась и вернулась не к закату, как обещала, а немного позже. И он, понимая, что она просто не рассчитала время, все равно метался в ожидании и не находил себе места. Несколько раз выскакивал за порог на лужайку и, ругая себя, возвращался обратно. В конце концов он примостился на стул и задремал.

Флёр вернулась именно в этот промежуток времени. Скорпиномо очнулся от короткого тяжёлого сна, когда она вместе с Горено уже входила в лабораторию. Ещё беседовала с ним по пути, отдавала какие-то распоряжения, — с роботом беседовала, а для Скорпиномо доброго слова у нее не нашлось. Она лишь небрежно кивнула ему и продолжала говорить что-то про эксперименты с растениями:

— Так вот, здесь, в низинах, надо попробовать высаживать именно их. Они могут выступать симбиотами вместо хищных растений, которых осталось мало. Если все пройдет благополучно, высаживать их по нижним ярусам придется тебе.

Тут она, наконец, обратила внимание на Скорпиномо:

— Чем занимались днём? — спросила она весело. Да, в ее голосе не было прежней беззаботности… или была? Или ему хотелось, чтоб этой беззаботности не было, и он искал выражение тоски и тревоги?

Но разве это правильно, желать, чтобы она из-за него страдала?

— Ничем. Так, размышлял.

— О чем?

Скорпиномо посмотрел на нее, как в первый раз. Флёр так усиленно демонстрировала, что ничего особенного между ними не произошло! Она говорила, что он за этот год стал другим человеком? Нет, остался тем же!

— О том, что если бы не переворот, мы бы сейчас распоряжались этой планетой.

— Делили бы ее с угловатыми? — поддразнила Флёр. — Получилось бы ни тому, ни другому!

Она обернулась к роботу, указала ему на столы в дальнем углу лаборатории и скомандовала:

— Горено, зафиксируй вот эти образцы.

Робот повиновался. Пока он перемещался вдоль стендов, запечатляя своими цифровыми глазами пробирки и прочую ерунду, Флёр вернулась к своему столу. Она стояла совсем рядом со Скорпиномо. Можно было протянуть руки и сжать ее в объятиях…только зачем? Чтобы их сразу же бросился растаскивать проклятый робот?

— Не все бывает так, как мы хотим, — сказала Флёр, переставляя в морозильную камеру очередной многострадальный штамм. — Я тоже рассчитывала, что переселение пойдет быстрее. А Эо Тау, скорей всего, ещё долго будет планетой-лагерем. Даже вы с вашей техникой не заселили бы ее в два счета. Сейчас ваши корабли летают не намного быстрей наших.

Как так получалось — она просто говорила, а он смотрел, заворожённый, и не мог глаз отвести? И она не понимала этого? Не вспоминала прошлую ночь? Если бы она решила отсечь его от своей жизни, это было бы жестоко, но понятно, а она держалась как можно ближе и разговаривала, как ни в чем ни бывало, будто нарочно дразнила и провоцировала!

-…меняется. Да вы слушаете меня?

— А?

— Климат Эо Тау незначительно, но меняется. Это действительно наше влияние, профессор Тиан была права. Например, в здешней пустыне уже дважды за последний год шли дожди. Если каньон перестанет быть замкнутой системой, понадобится ставить ограждение. И надо оценить влияние климата на людей, в том числе и на вас…

Флёр остановилась вплотную перед Скорпиномо, и он не выдержал — просто сгреб ее в обьятия и поцеловал так, как мечтал поцеловать весь этот день, заглушив негодующий вскрик. Она уперлась было ему в грудь, но уже в следующий миг опустила руки и губы ее мягко дрогнули, отвечая на поцелуй. А еще через миг его словно сдавило клещами. Скорпиномо оказался в железном захвате робота.

— Мой долг защищать хозяйку Флёр, — констатировал Горено, деловито оттаскивая бывшего господина подальше от эферийки. — И не позволять вам до нее дотрагиваться.

Скорпиномо позволил усадить себя за дальний стол возле стендов, у которых до этого хозяйничал Горено. Флёр отвернулась, тяжело дыша.

— Я не ожидала, что вы настолько несдержанны, — сказала она, глядя в противоположную стенку. — В нашем обществе никто никого не хватает, не принуждает… Как вы планируете жить? Времена торри прошли.

— А какие времена наступили? Живых покойников?

— Вы о чем?

— Как же, по-вашему, ведут себя живые люди?

— Именно как люди! — она обернулась. Разрумянившаяся от возмущения, она была необыкновенно хороша — впрочем, как и всегда. — Как люди, не как животные.

— Я не хотел вас обидеть.

— Вы показали, что вы хищник и просто не понимаете, что такое верность слову.

— Вы опять утверждаете, что именно держали слово? А не что вам надоели ваши травоядные соотечественники?

— Опять! — сказала она гневно. — Опять вы оскорбляете мой народ, Скорпиномо. Похоже, вам это тоже нравится? Горено, идём. До завтрашнего дня нужно перенести все записанные тобой результаты в базу данных.

Атмосфера на станции портилась не впервые, но теперь казалось, что все безнадежно. Попытки Флёр общаться, как ни в чем не бывало, провалились.

Они оба старательно не замечали друг друга, еле обмениваясь приветствиями по утрам. Флёр наверняка было легче — она занималась своей привычной работой. Скорпиномо делать было нечего. Он не мог заставить себя общаться даже с Миромекано, а Горено избегал, как свидетеля своих неудач. Ему было даже почти безразлично, что в памяти робота так и остались записаны их разговоры с Флёр.

Пусть она и стирает их, если хочет.

В конце первого дня ему казалось, что это добровольное одиночное заключение невыносимо, но таких дней прошло два, потом три, потом пять… и Скорпиномо лишний раз нашел подтверждение словам, что человек может вынести очень многое.

И все испортил он сам! Он ведь был почти счастлив здесь, когда они жили на станции бок о бок, разговаривали свободно, общались почти дружески. Когда он мог спокойно наблюдать, как Флёр работает в лаборатории, ведёт летательный аппарат, объясняет что-то Миромекано… А теперь этого будто никогда не было.

Но вспоминалась четко та единственная безумная ночь, вспоминалась до мельчайших деталей. Если бы на станции был эферийский дрожжевой напиток, Скорпиномо, наверное, начал бы его пить, просто, чтобы забыться. Не думать, не представлять. Не слышать мысленно снова и снова наконец вырвавшийся у нее стон мучительного удовлетворения.

На шестой день он смотрел в окно, когда Флёр вернулась с базы. Она прилетела раньше обычного, до заката оставалось много ещё времени. В первый миг ему показалось, что она не одна, что она обнимает какого-то человека в зелёном комбинезоне странного вида. Горло сдавило, он задохнулся от ревности…но Флёр поставила своего спутника на поляну и подозвала Горено. Скорпиномо чуть не расхохотался — он совсем сошел с ума, видит, чего и нет! Флёр привезла с собой высокое растение в кадке! Оно было не розового цвета, значит, выращено на Эфери, а не на Эо.

Флёр передала Горено своего зелёного питомца и ещё стояла на лужайке, о чем-то рассказывая. К ним подошёл Миромекано, начал крутиться возле растения, даже потрогал его длинные листья. Наверняка зелёный цвет напомнил мальчишке родину, наверняка он тоже тоскует на этой карамельной планете, хоть и не отдает себе отчета.

Скорпиномо отвернулся от окна. Подождал, пока вся компания, по его расчетам, прошла в оранжерею, и сам вышел на воздух. Солнце спускалось с полудня, золотистая плотная жара размаривала и клонила в сон. В знойное мареве и тоска как-то притуплялась, дремала, как дремали сейчас в своих укрытиях населяющие каньон ящеры. Солнечные лучи касались лица, такие же невесомые, как руки Флёр…

Он вздохнул, повернулся к станции. Входная стена взметнулась вверх. Он прошёл всего несколько шагов и наткнулся на саму Флёр, запыхавшуюся, с безумным взглядом.

— Что? Что с вами случилось?

— Миро пропал! — выкрикнула она. — Его нет нигде.

— Миро? — машинально повторил Скорпиномо. Куда он мог сбежать? Спокойный, послушный, к Флёр привязался…

— Флёр, успокойтесь. Вы все смотрели? Все его любимые закутки? Между стендами, за кроватью, балкон.

Она отчаянно замотала головой.

— Не я смотрела — Горено. Его нет на станции, вы понимаете, нет! Ни на балконе, нигде! Он ушел в каньон.

— Зачем? — Скорпиномо почувствовал, что у него холодеет в груди. Мрак, да и вообще вся эта голодная разночешуйчатая компания. И сколько опасностей подстерегает беглеца, даже не считая тех, кто хочет им пообедать!

— Водопады, обрывы, — всхлипнула Флер, точно подслушав его мысли. — Хищные растения!

Она встряхнула головой и как-то сразу стала собранной и почти спокойной. Нажала кнопку выхода у стены. Та поползла вверх.

— Еще десять тильтилей назад Миро был на станции, — быстро сказала Флер, стоя уже у выхода. — Далеко уйти он не мог. Наверное, он не пошел за мной в оранжерею, заметил что-то интересное — яркую птицу или бабочку. Горено пойдет на поиски. Я тоже полечу. Будьте тут! Вдруг Миро вернется.

— Но почему тут?

Она на миг замерла вполоборота:

— Потому что… Простите, я не могу доверить вам флан. И не могу пустить безоружным в каньон. Кто-то должен ждать, это будете вы.

Не дожидаясь ответа, она побежала к летательному аппарату на площадке.

Скорпиномо посмотрел ей вслед. Еще недавно он пробовал бы догнать ее, препираться… нет, это затея бессмысленная. И конечно, кому-то нужно дежурить на месте. Только вот сначала надо подумать, куда мог уйти мальчишка.

Скорпиномо обошел площадку. Обернулся на здание, наполовину вросшее в скалу. Трава на лужайке была короткой, земля сухой, следов они не хранили. Ничто не указывало направления.

— Ну же, куда?

Белой точкой витал в небе аппарат Флер. Разумеется, далеко она не полетит, сначала изучит окрестности. Наверняка и Горено где-то рядом, и сразу подаст голос, когда найдет Миромекано. Только вот пока не находит, эта совершенная машина с великолепным зрением и слухом.

Роща? Кустарник? Скалы?

А куда побежал бы он сам, если бы был ребенком? Скорпиномо присел на корточки, огляделся. Обошел поляну по кругу, снова присел и присвистнул. В глухой стене розового кустарника под ажурными листьями обнаружился лаз, невидимый с высоты обычного человеческого роста.

Они были жесткими и колючими, эти кустарники, и ухитрялись царапать лицо и шею, даже когда он шел, наклонившись и выставив руки вперед. Ну паршивец, ну только попадись! Чем Миромекано думал, когда решил исследовать заросли? Ведь не такой уж и маленький, должен уже соображать! Хотя любой нормальный мальчик хоть раз, да влезал в приключения…

Скорпиномо уже не был уверен, что идет правильно. Ноги скользили по корням, тонули во мхах — здесь земля была сырой, мягкой. Между ветвей приходилось протискиваться, значит, и крупный хищник не проберется. Но здесь столько мелких тварей! Что будет, если он вдруг наткнется на остатки страшного пиршества…

Жесткие ветки вдруг кончились, розоватый полумрак сменился алым. Открылась поляна-колодец, сверху в нее бил столб солнечного света, снизу, от рыхлой влажной почвы, поднимались цветы. Сочные красные лепестки казались напитанными кровью. Скорпиномо даже шарахнулся назад, и в тот же миг заметил в тени на земле желтое пятно.

— Ну вот, путешественник, — пробормотал Скорпиномо, поднимая мальчика на руки. Миромекано был страшно бледен, на щеке синяк. Ударился или напоролся на острую ветку? Но синяк выглядел скорее, как след от укуса насекомого. От лица и одежды мальчика шел сладкий фруктовый запах… нет, не от одежды. От цветов, конечно.

Алый бутон на толстом стебле завис как раз напротив лица Скорпиномо. Мясистые пупырчатые лепестки раскрылись, как губы для поцелуя. На них дрожали капли багряной росы. Запах заползал в ноздри. Скорпиномо повернулся, заслоняя рукой мальчика. Страшный алый рот хищно и жадно тянулся к неприкрытой человеческой ладони. Цветы-кровососы! Скорпиномо сразу вспомнил прозвище заместителя начальника полиции Кулекидано. Он, скорее всего, уже мертв, а вот цветы очень даже живые и голодные.

— Ну нет, приятель! — Скорпиномо попятился, наткнулся спиной на еще один стебель. Тот упруго качнулся, будто желая обнять добычу. Скорпиномо вывернулся, огляделся уже на бегу — цветы стояли гораздо кучнее, чем когда он только вышел на поляну.

Знакомые заросли с их жесткими колючими листьями показались спасением. Запах мха, сырой земли и прелых останков растений заменил сладкий дурманящий аромат. Скорпиномо продирался через кусты, отводя одной рукой особо настырные ветки и не оборачивался на страшную поляну.

Невдалеке послышался хруст. Скорпиномо замер. Может быть, это просто отдается эхо шагов…но звуки не смолкли.

— Горено! — крикнул синот, в надежде, что это окажется робот. Хруст не прекратился. Скорпиномо, мысленно обругав себя за дурость, нырнул под согнутый папоротник. Дальше земля была суше, бежать — насколько это возможно среди плотно росших кустов — стало легче. Но то, что ломало ветки, шло сзади.

Еще пара переплетенных корней, обломанный розовый лист, скользнувший по руке, как лезвие пилы, — и Скорпиномо с мальчиком на руках выбрался на открытую лужайку. Он готов был поклясться, что в кустах разочарованно рыкнули. Неведомый преследователь не рискнул выходить из убежища.

— Хозяин Скорпиномо! — Горено оказался рядом так быстро, что синот даже не понял, откуда появился робот. — Давайте мне ребенка. Вы тоже получили повреждения.

— Поцарапался, — еле выговорил Скорпиномо. Теперь, когда опасность миновала, внутри действительно все оборвалось. Еще бы чуть-чуть и… Робот уверенным движением перехватил неподвижного Миромекано. Скорпиномо вздохнул с облегчением — у него уже разжимались руки. Сердце немного успокоилось, перестало бешено колотиться. В конце концов, огромные живые лианы на Рубериаде целую ракету уничтожили! Чего после них бояться какую-то кусачую мелочь!

— Где Флёр? Она не улетела далеко?

— Она видит нас и спускается, — робот уверенно указал на белую точку в небе. — Хозяин, в ваш организм проникли нервно-паралитические отравляющие вещества. Их особенностью является постепенное воздействие. И вам, и мальчику необходимо ввести противоядие. У ребенка ситуация осложняется введением дополнительных ядов, вызывающих сосудистый спазм, а после отек и распад мягких тканей.

— Вот сейчас доктор Флёр этим и займётся, — Скорпиномо поднял глаза в небо. Сегодня его синь нарушали облака. Это был второй или третий такой день в каньоне за все время. Может быть, эферийцы и впрямь нахимичили с климатом, и эта аномалия с вечным антициклоном и постоянно ясным небом заканчивается.

Флёр выпрыгнула из машины, едва та коснулась земли.

— Горено, где ты его нашел? — закричала она. — Скорее в медицинский пункт!

Скорпиномо только сжал зубы. Не хвастаться же…

Однако робот считал своим долгом предоставлять людям исключительно верную информацию.

— Мальчика нашел хозяин Скорпиномо. Более того, хозяин Скорпиномо тоже нуждается в медицинской помощи.

— Она непременно будет ему оказана, — сказала Флёр, отбрасывая со лба непослушную челку. — Времени прошло немного…

— Вы положите его на ту самую автоматическую кушетку? — спросил Скорпиномо, когда они оказались в медцентре.

— Нет, — Флёр набирала в шприц жидкость из причудливой шестигранной ампулы. — Автомедик хорош при привычных на Эфери Тау травмах. Это механические повреждения при обрушениях, удушье вследствие недостатка воздуха. С ядами мы там сталкиваемся редко. Хотя некоторые автомедцентры имеют такую функцию… Горено, друг, сними мальчику комбинезон с верхней части туловища.

Тонкая игла коснулась позвоночника Миромекано.

— Так антидот действует быстрее всего. Тибери Като, эти самые цветы, выделяют нервно-паралитический газ. Они растут на бедных болотистых почвах и так обогащают свой рацион. Тут их колония уцелела чудом, рептилии им в пищу не годятся — слишком прочная у них кожа. Обычно эти цветы убивают птиц, земноводных, примитивных млекопитающих.

Миромекано заворочался и открыл глаза. Скорпиномо подумал было, что мальчик давно пришел в себя, но не подавал виду, чтобы ему не влетело. Флёр, похоже, так не считала и вообще была далека от мысли наказать маленького путешественника.

— Тихо, милый, все хорошо, ты в безопасности. Как ты себя чувствуешь?

Миромекано перевел взгляд с нее на Скорпиномо и почему-то улыбнулся. Скорпиномо, уже готовый разразиться ехидными замечаниями по поводу умственных способностей отпрыска, неожиданно для себя промолчал.

— Значит, хорошо, — решила Флёр. — Горено, друг, отнеси мальчика в его комнату.

— Необходимо оказать медицинскую помощь и хозяину Скорпиномо, — напомнил робот.

— Обязательно, время есть. Противоядие нужно ввести в течение здешних суток. Пойдем, устроим сначала мальчика.

Скорпиномо не пошел следом. Остался сидеть за столом, разглядывая лекарства. Конечно, она права, в первую очередь помощь надо оказать ребенку, который и слабее, и действию яда подвергался дольше. Только Флёр могла бы и заметить, что это именно он нашел мальчика.

У него даже возникла мысль взять лишний шприц, ампулу и сделать себе инъекцию самостоятельно. Шприц, который использовала Флёр, она выбросить забыла и оставила на столе. Лекарства убыло на одну треть, Миромекано весит примерно втрое меньше взрослого человека. Значит на него, Скорпиномо, понадобится целая ампула, посчитать легко, не высшая математика…

Может быть, Флер ушла, чтобы заставить его ходить следом и упрашивать уколоть противоядие? Не дождется! Скорпиномо потянулся было за шприцом, но остановился. Он несправедлив к Флёр. В ней нет ни мстительности, ни желания унижать. Просто она к нему равнодушна. И своим дурацким желанием он все испортил, получил ее один раз, и потерял навсегда.

Послышались шаги, на пороге появилась Флёр. Одна, без Горено. Она посмотрела на Скорпиномо с лёгким удивлением, будто не ожидала его увидеть, прошла к столу, выбросила использованный шприц в утилизатор.

— Миро будет здоров, — сказала она, перебирая лекарства. — Счастье, что он ушел недалеко, и что вы нашли его быстро. Как вам это удалось?

— Просто прикинул, куда бы я пошел на его месте, — отозвался Скорпиномо. — Маленький паршивец! Заставил всех переволноваться. В школе резерва ему бы влетело по первое число.

Флёр посмотрела на него с укором.

— Зря вы так. Он не из озорства сбежал.

— А из чего же?

Она помедлила, потом произнесла, не отводя взгляда от ампул.

— Он хотел, чтобы мы с вами помирились.

Скорпиномо не ответил. Тоже следил глазами за ее тонкими белыми пальцами, набиравшими в шприц прозрачную зеленоватую жидкость.

— Мне нужно сделать вам укол. Снимите комбинезон.

Он приподнял брови:

— Что, простите?

— Инъекция делается в позвоночник.

— Не сниму.

— Почему?

— Не хочу вас смущать видом своего туловища.

Она пожала плечами.

— Тогда дайте руку, сделаю внутривенно. Просто в позвоночник надёжнее.

— И руку не дам. Я вам неприятен, зачем вам спасать жизнь неприятного человека?

— Это шантаж? — спросила Флёр. — Я бы вам не советовала. От яда Тибери Като не самые лучшие ощущения.

— Так и какая вам разница?

— Знаете, что? Я сейчас просто позову Горено.

— Знаете, что? Если бы дело было только в инъекции, вы бы сразу пришли вместе с ним. Вы тоже хотите поговорить. Вот, сказали про мальчика, что он хотел, чтобы мы помирились.

— Мы… мы не ссорились, — возразила она.

— Я вам неприятен, Флёр?

— Нет! — выпалила она очень быстро.

— Вы стесняетесь своих соотечественников? Они будут вас упрекать? Ваш батюшка будет недоволен?

— Вы несправедливы к моим соотечественникам. Я уже говорила вам — к вам, как и к прочим представителям вашей цивилизации, у нас совершенно спокойное отношение. И даже доброжелательное. Такие непримиримые, как профессор Тиан, редки. Короче, дайте руку, — она приподняла шприц. — Или вы уже не хотите жить?

— Представьте — нет.

— Это что-то новенькое. Почему же?

— Потому что… — пауза вышла совсем небольшой. Неожиданно для себя он выпалил:

— Потому что я вас люблю.

Флёр посмотрела на него взглядом, которым врачи одаривают наиболее несговорчивых пациентов.

— Это не отменяет необходимость укола.

— Да что ж вы за человек такой!

— Какой?

— Ни одна женщина бы не стала говорить про укол!

— Только очень эгоистичная женщина, — возразила она с прежней лукавинкой в глазах. — Которой все равно, выживете вы или нет.

— А вам не все равно?

— Конечно, нет. Мой долг заботиться о всех пациентах.

— Я и жив только из-за вашего чувства долга. Ах, Флёр. Вы хоть слышали, что я вам сказал? Да, мне следовало сказать это раньше. До того, как… до той самой ночи. Но рядом с вами все равно торчал Горено. А я вам даже цветов не мог подарить, они ведь здесь ядовитые. Если только из вашей же оранжереи.

Флёр молчала, опустив ресницы. Пульсировала тонкая жилка на выпуклом виске и слегка дрожали губы. Но слушала внимательно — улыбнулась, когда он заговорил о цветах.

— Все же у нас так не принято, поэтому…

— Что не принято? Любить?

— Не думаю, что это у вас любовь — такая, как ее понимаем мы.

— А разве чувства надо понимать?

Она кивнула:

— Да, как родство душ и умов. А у вас это просто физиология.

— Ну спасибо. Значит, у нас физиология. У меня конкретно или у всего нашего народа?

— Я не так хорошо знаю весь ваш народ. Но да, вы больше живёте инстинктами.

— Это позорно? Это плохо? Чем это хуже родства умов? Оно даже звучит жутко.

— Почему жутко? — Флёр немного растерялась под потоком встречных обвинений, но быстро встряхнулась и перешла в наступление. — А как же ещё люди могут быть рядом долгие годы? Не так же, как…вы понимаете сами, что вы меня вынудили. Для вас, синотов, ведь нормально, действовать интригами и шантажом.

У него в глазах потемнело. Вот как она это расценивает, все испортил, дурак, дурак! Одновременно вспыхнуло чувство обиды. Она же могла быть другой!

— Вынудил?

— Да, — сказала она не очень твердо, но это могла быть простая растерянность.

— Вынудил? Если бы вы сами не хотели, если бы вам мерзко даже думать было об этом, вы бы позвали Горено, он бы и выкинул меня со станции! Так что хотя бы себе не врите.

Флёр вдруг размахнулась и влепила ему затрещину — не сильную, но все равно чувствительную. Он даже за щеку схватился. И неожиданно широко улыбнулся.

Флер опомнилась, испуганно поглядела на свою руку.

— Простите. Я не должна была так поступать. У нас такое поведение недопустимо… видите, рядом с вами я сама становлюсь хищницей, — проговорила она. — А почему вы смеётесь? У вас случайно не истерика?

— У меня уже год истерика. Флёр, вы становитесь живой. Любые чувства лучше, чем полное их отсутствие. Но будьте такой, какой хотите, вы мне нужны любой. Неужели я вам совсем не нужен?

Она смотрела молча, распахнув глаза и подняв высоко свои необыкновенные ресницы. Так, наверное, смотрят на огонь, у которого хочется погреться, но приближаться к нему опасно.

— У нас нет ненужных людей.

— Опять вы начинаете… Флёр, вы не сказали главного.

— Чего?

— Вы не сказали, что вы меня не любите. Значит, шанс стать для вас близким человеком у меня есть?

— Мы с вами и так достаточно близки. Мы же находимся на одной станции.

— Вы издеваетесь, да? Сказали бы еще — на одной планете.

— Рядом. Как очень близкие люди. У вас же семьи тоже в одном помещении живут.

— Флёр, вы говорили про Краса и Камиллу. Что нам с вами мешает пожениться? Не знаю, по какому законодательству, но разве вам это важно? У вас же даже правительства нет!

Она посмотрела на него в упор. Веки снова казались восковыми, ресницы — тяжёлыми.

— У меня был муж.

Он сжал кулаки до хруста, кивнул. Муж? Именно мужа любит до сих пор? С ним сошлась, только потому, что она молодая, здоровая женщина, и этого требовала плоть? А теперь ее терзает чувство вины. И живому синоту не выстоять против мертвого эферийца.

— Вы так сильно любили его?

— Он был лучшим человеком, — она замолчала, словно у нее воздух отняли, и лишь через несколько мгновений хрипло добавила: — Лучшим... из всех… кого я знала.

Сердце у Скорпиномо радостно подпрыгнуло. Она ни слова не сказала про любовь! Ответ пришел в голову сразу, конечно, то была банальная манипуляция, но он в эгоизме собственной страсти задвинул эти мысли поглубже.

— Ясно. Но неужели он бы хотел, чтобы вы всю жизнь прожили в одиночестве?

Она закусила нижнюю губу:

— Это не зависит ни от него, ни от меня… Да, если супруг погиб, второй так и живёт один до старости. Повторных браков у нас нет. Зачем? Если ребенок уже есть?

— Да неужели люди не могут хотеть быть вместе?

— Это не принято.

— Что не принято? Может, скажете, у вас и супружеские отношения не приняты? Не один же раз в жизни вы это делаете!

— Один… — шепнула Флёр и закрыла лицо руками.

В твердой уверенности, что она ничего и не отвечала, Скорпиномо продолжал:

— Если я вам неприятен, вы так…

Тут до него дошло. Он недоверчиво переспросил, уверенный, что ослышался:

— В смысле один?

— Один раз. Чтобы зачать ребенка.

— То есть? А если с первого раза не получится?

— Иногда два или три, но чаще один… — объяснила Флёр терпеливым тоном.

Теперь до него дошло по-настоящему. Он сел на кушетку, не промахнувшись по счастливой случайности. Впрочем, если бы он сел на пол, он бы этого даже не заметил.

— Один раз? За всю жизнь?

Флёр кивнула. Лицо у нее все ещё было совершенно белое и спокойное.

— Ну вы даёте, — ошарашенно сказал Скорпиномо, покрутив головой. Он подумал было, что Флёр его разыгрывает…но нет. На неё это совершенно непохоже. И вот почему эферийцы подпрыгнули и занервничали, когда он пожелал Камилле и Красу завести пятерых детишек.

— Но как же вы… Как же вы обходитесь? Это… это дико вообще!

— Мы считаем, что дико наоборот, — она слегка повела плечами, избегая смотреть в глаза.

— Так, как у нас?

— Да.

— А откуда… откуда вы знаете, как у нас? Вроде тема не светская.

— У вас же семьи многодетные. И потом, ваши беженцы…

— Перебежчики, — поправил Скорпиномо. Он почувствовал желание истерически расхохотаться. — Вот тебе и побег в рай земной! Да они же потом на стенку лезли, наверное!

— Были разочарованы, — уточнила Флёр. — Кому-то на родине грозил арест за убеждения или за долги, поэтому они все равно не могли вернуться. Да их бы и судили за измену.

— Да если бы они вернулись и проболтались… — он положил руки на стол и даже не придал значения, что Флёр взяла его за левое запястье. — Если бы они проболтались, пока наши планеты были в конфронтации, вы бы нас победили без единого выстрела! Мы бы просто все со смеху померли!

— Все! — Флёр быстро перевернула его руку ладонью кверху и сделала укол в вену. — Можете умирать от смеха, от яда вы не умрете.

— Подождите, — он попытался задержать ее возле себя, но она отступила к стене.

— Флёр. Я до вас не дотронусь, клянусь. Но подождите. Вы, с вашими принципами, и согласились… А ваш муж? Тоже — один раз?

Под сенью ресниц ее глаза казались совсем черными и матовыми, будто засыпанным угольной пылью.

— Да, — шепнула Флёр.

— Бедный мужик! — от души посочувствовал Скорпиномо.

— Нет, два. Перед отъездом. Когда ваше правительство распорядилось взорвать ракету. Я понимала, что он не вернётся…

— Все равно бедный мужик, — сказал он уже без особого сочувствия. — А что же у вас, за каждым наблюдают?

— Нет. Это не принято. Просто не принято. Все знают.

— И все исполняют? Быть не может!

— Может. При… — она слегка запнулась, — физическом контакте рождаются дети. А их тогда не отдадут родителям, отправят на воспитание в специальное заведение.

— Так это… беременеть же не обязательно!

— Почти всегда. Раньше были медицинские средства, теперь от них отказались. Отсутствие контакта надежнее.

— Да будто нет возможности без…эм, непосредственно контакта! Наверняка и у вас находились умельцы, и ухитрялись… — она смотрела честными непонимающими глазами и у Скорпиномо резко пропало желание ее просвещать, по крайней мере сейчас. К тому же он внезапно сообразил — Флёр после той ночи могла забеременеть. До сих пор он полагал, что она, как врач, сама знала, какие меры принять.

— Послушайте, а вы… а мы? Если у нас с вами родится ребенок? Здесь же новая планета, неужели эти ваши дикие обычаи не отменят?

Флёр вздохнула, низко опустив голову:

— Не должно было по срокам. И нет. Совершенно точно нет.

Одновременно с облегчением Скорпиномо почувствовал разочарование. Мальчик, такой, как Миро, только смотреть, как он растет, можно было бы с рождения… Или пускай девчушка, хорошенькая бы получилась — в мать. Вот это было бы настоящее единство двух народов, про которое заливались соловьями болтуны на обеих планетах. А Флёр наверняка была бы счастлива, вон как она носится с Миромекано…

— Флёр, у вас теперь есть планета. И что же? Вы об этом не совещались? Так и будете жить, как принято, и размножаться раз в жизни, как одноплодные растения? Ваш народ же тупо вымрет так, уменьшится вдвое, вчетверо, и все!

— Неужели вы нам сочувствуете? — наконец-то на ее лице появилась тень насмешливой улыбки.

— Не могу сказать, что сочувствую вам всем. Вам конкретно — да. Неужели у вас вообще не бывает двух детей в семье? А если единственный ребенок умер?

— Закон един для всех. Но вторые дети бывают. Я, например.

— Да?

— Да. У моих родителей был сын. Он погиб. Тогда… — она замолчала и снова спрятала лицо в ладонях.

— Понятно. Бунтари ваши родители. И вы тоже.

— Мои родители потеряли смысл жизни. Поэтому они… так.

— Ну, их можно понять. А вы?

Флёр не отвечала и головы не подняла.

— Вы что же, считаете себя виноватой? За то, что были живым человеком, а не механизмом?

Она вскинулась, как всегда, когда ей чудились нападки на ее народ:

— Мы не механизмы! Просто вам непривычно, что люди могут жить ради общего блага, что могут думать преимущественно о других!

— Что-то много другие на себя берут. Странно, что вам там еще дышать не запрещают. Вы говорите, что вам незнакома ложь. Скажите, вы были счастливы?

— На свой лад — да, — сказала Флёр очень твердым голосом.

— А если без этих уточнений?

Он взял ее за руки, и она их не отняла. Мгновение глядела ему в глаза, потом отвела взгляд. Неожиданно по ее лицу потекли слезы.

— Что вы, Флёр!

Она не отстранилась, когда Скорпиномо обнял ее, и тихо всхлипывала, оплакивая свои несуществующие грехи или же весь свой народ, талантливый и добродетельный, но закоснелый в своей добродетели и потому несчастливый. Скорпиномо, осмелев, прижал ее к себе крепче. Сердце затопила странная теплота. Флёр просто была рядом, просто доверяла — и ничего больше значения не имело.

— Простите меня! Вы из-за меня плачете?

Она помотала головой, прижатой к его плечу.

— Вы считали, что вы неправильная? Флёр! Вы как раз живая!

— Это счастья не приносит, — всхлипнула она, успокаиваясь. — Быть живой больно.

— Все равно это лучше, чем чувствовать по указке.

Ее губы оказались рядом и их прикосновение было не похоже на горячечные поцелуи той самой ночи. Она будто очнулась от долгого сна и теперь проверяла — так можно? А так? А так? Объятия становились все крепче, наверняка она теперь передумает насчёт одного-единственного раза в жизни, но он не будет торопить ее, нет-нет!

Позади раздался шорох. Они оба оглянулись — у входной стены стоял эфериец Клад и хватал воздух ртом.

Флёр опомнилась быстро. Вскочила, вытянулась — тонкая, прямая, почти совсем невозмутимая с виду, даже слезы разом высохли.

— Папа? Ты неожиданно, — а вот голос у нее слегка дрожал.

Клад хотел ответить, но не смог. Правда, ловить воздух ртом перестал. Сделал пару шагов назад и прислонился спиной к стене — причем ещё чуть-чуть, и он бы оперся на открывающуюся выходную стену и выпал в коридор.

— Папа, — снова начала Флёр, — я…

Она не нашла, что сказать. Впрочем, Клад был не в том состоянии, чтобы выслушивать объяснения. Он добрел до той самой злополучной кушетки и плюхнулся на нее, не промахнувшись только чудом.

— Я не застал тебя на базе. Я думал… Я думал, ты занимаешься теми пробами воздуха, — у него голос был ровным и безжизненным. У Флёр, когда она ответила, срывался на высокие тона:

— Да. Я занималась. Но мы сейчас ничего такого не делали!

— Такого? — переспросил Клад, и его лоб собрался морщинами. — А что, может быть хуже?

Вдруг он вскочил и с размаху стукнул по столу кулаком:

— У вас же тут мальчик! У вас на базе ребенок! И как тебе не совестно!

Скорпиномо хотел промолчать, понимая, что любые попытки вмешаться только еще больше разозлят любящего папашу, но посмотрел на сжавшуюся Флёр, которая только что не зажмурилась в ожидании выволочки, и выступил вперед:

— У нас ребенок нормально воспитан. Он не ломится в закрытые двери.

Клад посмотрел на него, будто только что вспомнил, в чьих объятиях застал дочь.

— С вас нечего взять, — бросил он отрывисто. — Вы все недалеко ушли от животных.

— Да? А мне тут говорили, что мы и вы суть одно человечество, так что неизвестно, кто, куда и от кого ушел.

— Вы хищники, живущие инстинктами, — прошипел Клад. — Мы от этого почти свободны.

— Так и жили бы на своей планете и не дышали бы, это же тоже инстинкт!

Клад не ответил сразу, но посмотрел в ответ так, что, если бы глазами можно было убивать, Скорпиномо уже свалился бы замертво.

— Люди отличаются от животных тем, что могут себя контролировать. Тем, что живут разумом, — сказал он, пытаясь успокоиться. Скорпиномо дернул плечом:

— Это не контроль и не разум, это дрессировка. Ваша дочь взрослый человек, у нее своя жизнь. И вы ведь сами…

— Что? — быстро спросил Клад. Скорпиномо осекся. Не стоило выдавать Флёр, проболтавшуюся о семейных тайнах.

— Ничего. Вы себя молодым не помните? Вы со своей жизнью сами разбирались, или родителей на помощь звали?

Клад молчал, тяжело переводя дыхание. Флёр отвернулась, плечи ее вздрагивали, но рыданий слышно не было, она плакала беззвучно.

— Лучше бы на вашей планете ничего и не происходило, — Клад снова сорвался на шипение. — Так вы были открытыми врагами. А теперь…

Он опустился на кушетку, будто из него выпустили пар, несколько мгновений смотрел в пространство, потом встал:

— Флёр! Ты же говорила… ты же ещё в начале говорила мне, что спасла этого синота только потому, что он знал секрет скоростных кораблей! Что только поэтому ты просила сохранить ему жизнь!

Флёр резко повернулась.

— Папа! — выдохнула она в ужасе.

— Что он говорит? — закричал Скорпиномо. Клад не слушая, продолжал:

— И робот, тебя же постоянно охранял робот! Что он? Неисправен? Опасен?

— Мальчик заболел, я велела ему дежурить у мальчика!

— Горено! — Клад взвыл не хуже сигнализации. Пока не явился робот, никто больше не произнес ни слова. Клад молча таращился в стену, Флёр тихо плакала, отвернувшись. Скорпиномо молча сжимал кулаки. Думать о словах Клада и оставаться спокойным у него получалось плохо.

Горено вошёл в лабораторию быстрым скользящим шагом.

— Какие будут распоряжения, хозяин Клад?

— Как ребенок? — хмуро спросил Клад.

— Все хорошо. Опасности нет.

— Тогда не забывай о своих прямых обязанностях, Горено. Не позволяй этому синоту даже близко подходить к моей дочери. Понял? Повтори!

— Не позволять хозяину Скорпиномо даже близко подходить к хозяйке Флёр.

— И всегда видеть кого-нибудь из них. Не упускать их обоих из виду.

— Не упускать их обоих из виду…

Клад кивнул, отвернулся, бросил через плечо, ни к кому особо не обращаясь:

— Лечу обратно на базу. Не нужно меня провожать. Хочу быть один.

Входная стена поднялась и выпустила эферийца. Флёр только беспомощно крикнула, сделав шаг следом:

— Папа!

— Флёр! — остановил ее Скорпиномо. — Что он такое говорил? Почему вы сохранили мне жизнь?

Она в отчаянии переводила взгляд с него на опустившуюся стену:

— Нет, это не то, он не так понял! То есть, сначала это тоже имело значение…

— Сначала? — переспросил Скорпиномо. — И поэтому вы все время заводили об этом разговор? И вы меня уверяете, что никогда не врёте? Может, вы и принципам своим изменили только ради этого?

— Вы не так поняли!

— Что я не так понял? Что вы готовы лечь в постель с врагом ради секрета антивещества?

— Да нет же!

— Почему нет? Убедились, что не вспомнил, и решили встряхнуть по-другому? Эксперименты на мне ставите? — где-то в глубине души он понимал, что несправедлив, но его уже несла обида, как несётся ушедший в штопор самолёт.

Флёр несколько раз тяжело и глубоко вздохнула. Вскинула голову и сказала почти спокойно:

— Вы меня сейчас все равно не слушаете. Идите к себе до завтра. И просто подумайте, как бы вы на моем месте пытались убедить других, что вам нужно сохранить жизнь.

Скорпиномо отвернулся к стене и не смотрел, как Флёр покинула лабораторию. О, если бы знать наверняка, что она чувствует к нему! Какая Флёр настоящая? Пылкая, страстная и несчастная женщина, тоскующая по любви, по близкому человеку рядом, живая и сострадающая? Или холодная небожительница, живущая по правилам и рассудку?

Вокруг мерцали стекла — стенды, колбы, пробирки. Надо идти к себе, иначе он перебьет тут все на осколки, просто, чтобы почувствовать, как они хрустят под ногами, и заглушить этим мысли о Флёр.

Потолок в комнате вспыхнул мягким теплым светом — как всегда по вечерам. А он и не заметил, как стемнело. Короткий эоанский день…и ещё одна худшая эоанская ночь. Цветущая юная планета, чудесный рай! Но нельзя быть счастливым без покоя в душе. Он уже готов пешком уйти из этого приторного розового рая…

А Миромекано? Уехать на родную планету и взять мальчика с собой? Несомненно, дело для него там найдется, только вот какое, и каково ему, некогда всесильному торри, придется работать у кого-то под началом? А работать надо, ведь это только презираемые им чудаки эферийцы будут кормить человека просто так и словом не попрекнут. Или оставить Миромекано здесь, потому что Флёр к нему привязалась и станет тосковать в разлуке с мальчиком? Как правильно — поступить по рассудку, или так, как требует оскорблённое сердце?

Он упрекал Флёр, что эферийцы живут исключительно правилами. Так ведь и жизнь любого торри определяли правила! Не случись переворота, никто не понял бы его чувств к эферийке.

Ему вспомнилась история, случившаяся давно с одним из его соучеников. Тогда они только поступили в Высшую школу космонавтики, почти все время посвящали занятиям и тренировкам, но молодость брала свое, некоторые курсанты в поисках любовных приключений бегали в рабочие кварталы. Живущие там фабричные девчонки не отличались строгостью нрава, и готовы были дарить свое время юнцам из высших классов за небольшое вознаграждение. И вот один из курсантов начал пропускать занятия, а потом исчез, оставив записку с просьбой его не искать… Вроде как парень влюбился в свою подружку по-настоящему, и парочка, понимая, что им никто не разрешит соединить свои судьбы, решила бежать и скрываться. Их нашли, парня перевели в обычную летную школу, а что сделали с девушкой, никто и не спрашивал. Тогда тоже никто не понял поступка молодого торри, так глупо испортить свое будущее из-за какой-то юбки…

Ты была права, Флёр, мы одинаковые — на всех трёх планетах.

Разумом живут эферийцы. И Клад с этим самым разумом никогда не поймет и не одобрит дочь. А у Флёр есть ещё и сын, которому тоже совершенно точно это все не понравится. Но что же теперь, всегда жить, как положено?

Ладо великое, опять он рассуждает, будто уже говорил с Флёр и она сказала «да». Будто он для нее человек, а не сейф с военной тайной.

Уязвленное самолюбие не давало вот так сразу подняться и пойти к ней. Подождать до утра? А вдруг ей и не нужны ни его попытки объясниться, ни он сам?

Голову клонило вниз. Он опустил лоб на сжатые кулаки — ох, Флёр, лучше бы она в тот день не вытаскивала его с судилища…

Откуда-то издалека доносился пронзительный вибрирующий звук, похожий на гул от самолёта. Начавшись на нестерпимо высокой ноте, он становился ниже, ниже, и под конец гудел, как гудит толстая струна. Ночь прорезал узкий луч яркого света, распадались постройки, шатались утесы, где-то раздавались человеческие крики.

…Он быстро выпрямил замлевшую спину. То был просто дурной сон. Только голова раскалывалась, а от виска до виска внутри метался этот странно знакомый звук. Так гудели, опускаясь, сверхскоростные ракеты, былая гордость Сино Тау. Ракеты, из-за которых Флёр… Нет! Надо поговорить с ней, ей сейчас тоже плохо!

Скорпиномо встал со стула, потянулся, наклонился в разные стороны, чтобы размяться. Спина болела уже меньше, но вот голова…и во рту все ещё было сухо. Он бросил в стакан капсулу «сухой воды» из стоявшей на столе коробочки.

Что-то в комнате было не то. Туман за окном стоял гуще обычного, в его светлой пелене еле вырисовывались очертания рощи. Восход близок. Скорпиномо выпил воду из наполнившегося стакана, поставил его на место, чуть не промахнувшись в полумраке.

Точно! Свет не включился автоматически, хотя в комнате было ещё достаточно темно, а он, Скорпиномо, двигался! Видимо, вышел из строя фотоэлемент. Надо сообщить Горено. Он сейчас по указке Клада охраняет Флёр. Флёр, предательница… Захочет ли она с ним говорить? И ужаснее всего то, что она ему все равно нужна. Эта женщина, именно эта. На всех трёх планетах — только она одна. И не в ресницах дело.

Фотоэлементы в других помещениях тоже не работали. Вот тебе и эферийская техника! Или же причина не в ней? Не в ней. Так работает защитное поле, военная тайна синотов. Так отключали электронику на бастующих заводах или в шахтах, и люди застревали в лифтах, карабкались впотьмах по лестницам, задыхались без электронной вентиляции… Да, и попадали безоружными под обстрел правительственных войск.

А он тут всего лишь без света. И уже в панике.

Скорпиномо заглянул в комнату Миромекано. Мальчик крепко спал. Синяк на его щеке стал бледнее, но до конца не сошел. Грудь мерно поднималась во сне, ресницы слегка подрагивали. Уже совсем рассвело, и белый густой туман колыхался за окном.

Скорпиномо тихо вышел, чтобы не будить Миромекано. Успеет начать нервничать. Флёр… где же Флёр?

Ее на станции не было, как не нашелся и Горено. Скорпиномо вышел на восточную лужайку, позвал — никто не откликнулся. Улетели на базу, не предупредив? Крылатой машины в тумане не видно…

Мысль о появлении синотской ракеты он отмел сразу. Огромные скоростные корабли нуждались в нормальных посадочных площадках. В каньон не опустился бы никто, если он не самоубийца. Но куда делся свет? Может быть, зайти в лабораторию и пощелкать переключателями электронных стендов?

Он решил проверить, стоит ли на площадке эферийский летательный аппарат. Останавливала мысль о хищниках, ведь наверняка и силового поля тоже нет, но рептилии — существа холоднокровные, как правило, начинают активную деятельность ближе к полудню.

Аппарат стоял на месте. Догадка, что Флёр полетела разыскивать и утешать отца, провалилась. Скорпиномо прошел по лужайке дальше. Может быть, она зачем-то пошла в рощу? Решила от отчаяния убежать на поляну страшных плотоядных цветов?

— Флёр! — крикнул он негромко. Звук растворился в тумане, как камень падает в воду и исчезает без следа. Больше звать Скорпиномо не рискнул. Он остановился на краю рощи, где огромные папоротники росли реже.

И сразу увидел Флёр. Она сидела на земле, прижимая ладонь к лицу, а над ней стоял вполоборота бородатый человек в скафандре с круглой нашивкой на плече и держал в руках лучевой пистолет.

Человек повернулся. Его глаза расширились.

— Ты! — воскликнул знакомый голос. — Чёрт побери, это ты, Скорпиномо! Я думал, здесь кто-то из тех мерзавцев!

Скорпиномо тоже не поверил своим глазам. Этот заросший бородой чужак…нет, не чужак, конечно, а Мантино, «гений из простонародья», гордость космических разведчиков. Его никто не ждал так скоро, корабль Мантино сейчас должен был мчаться в межзвездном пространстве на расстоянии светового года отсюда.

— Мантино! Ты вернулся? Уже? — потрясённо выговорил Скорпиномо.

— Поток, — ответил Мантино, не сводя оружия с Флёр и рыская взглядом по сторонам. — Метеоритный поток на пути к Флавиадам, долго рассказывать…

— А как опустился? Здесь нет нормальной площадки, твой «Рубеж» огромный корабль!

— На катере, «Рубеж» остался на орбите, — Мантино медленно перевел оружие с Флёр на Скорпиномо. — Но погоди! Ты тут свободно ходишь? И не на положении пленника?

— Это тоже долго рассказывать, — ответил Скорпиномо, глядя, как дуло перемещается в его сторону. — Да, не пленник, но ты откуда знаешь, что должен быть пленником?

— Радиопередачи. Эти идиоты не задумались о том, чтобы сделать планету закрытой. План я составил ещё в Облаке. На эферийской базе в горах через пролив мне сказали, что в каньоне живет мужчина с нашей планеты… Но ты же торри! Так как тебя оставили в живых, а? — Мантино прищурил блестящие карие глаза.

— А с базой что? — невпопад спросил Скорпиномо. Потом спохватился: — Ну да, оставили… Так получилось. Повезло.

— Странно, что повезло тебе, — с нажимом сказал Мантино. — Но если действительно повезло, то сейчас удача просто повалила. Две головы лучше одной. Ты понимаешь, что я теперь единственный человек в системе, обладающий огромной энергией? И теперь я могу диктовать условия?

— Так что с базой? — повторил Скорпиномо. Мантино снова прищурился:

— А почему тебя это интересует, а?

— База уничтожена, — безжизненным голосом сказала Флёр. — В духе синотов. Как и те две.

— То есть? — не сразу понял Скорпиномо. Флёр не ответила ему. Она сидела на земле, отвернувшись. Скорпиномо не видел ее лица, но заметил кровь на руке.

— Флёр! Ты ранена?

— Тебя ещё и баба эта интересует, совсем нехорошо, — усмехнулся Мантино, качая головой. — Хотя с голодухи, наверное, и эферийка сгодится. А ты еще и бритый, как эфериец? Короче, у предателей выбор обычно невелик. Ты со мной? Ну?

«Горено!» — внезапно осенило Скорпиномо. Точно, здесь же где-то робот, где может чёрт носить этого робота, его же не отключит защитное поле! Главное, тянуть время, пока Горено не выйдет патрулировать территорию, как обычно по утрам.

— Да, забыл предупредить, — продолжал Мантино. — Своего личного робота я лишился на эферийской базе, так что решил позаимствовать здешнего… Вот и он!

Горено появился из-за раскидистого папоротника, мерным шагом приблизился к Мантино и остановился, вытянувшись по стойке «смирно». Так роботы ожидали распоряжений.

— Горено! — у Скорпиномо возникло странное чувство, будто все это уже было. Да! Было! Робот уже предал его однажды, если так можно сказать о машине. У Горено теперь в приоритете приказы не торри, а низших классов. А Мантино — программист. И по происхождению из рабочей среды.

— Ну, робот, скажи вслух, кому ты теперь подчиняешься, — потребовал Мантино.

Механическим ровным голосом Горено ответил:

— Вам, великий Мантино.

Мантино улыбнулся.

— Молодец, робот. Хоть и команды были только голосовые. Ну вот. Скорпиномо, так что? Ты тут не вздумал переметнуться к этим подонкам?

— К кому?

— К тем, кто захватил власть в Тиксандании.

— Нет, конечно! — возмутился Скорпиномо.

— Вот отлично! Тогда ты со мной порадуешься, когда полстолицы взлетит на воздух, а?

— Зачем взлетит? — не понял Скорпиномо.

— А как еще заставить этих мерзавцев… — Мантино помедлил, выбирая слова. — Парочку кварталов сжечь, оставшиеся жители сами вынесут это так называемое правительство. Погоди! Ты что же, против, а?

— Похоже, это вы готовы предать свой класс, Мантино, точнее, уже предали, — негромко, но четко сказала Флёр. В ее голосе явственно слышалась насмешка.

Мантино не повернулся к ней, лишь слегка дернул оружием.

— Эферийцев можно в расчет не принимать, им на их мертвой планете осталось всего ничего. Но в эту бабу я пока стрелять не буду. Робот рассказал кое-что интересное, это правда, а?

— Что правда? — Скорпиномо прошиб холодный пот.

— Неважно. Так ты на моей стороне? Не буду врать, одному среди роботов неуютно. Но я уже привык. Главное, у меня есть антивещество и на корабле остались еще боевые роботы!

Скорпиномо молчал. Намерения Мантино он понял почти сразу, тем более, это были его собственные мечты годичной давности. Отомстить, расстрелять, уничтожить… Но теперь, при всей неприязни к этому быдлу… а как их еще называть? Быдло и есть…

Но теперь — если Мантино сожжет рабочие кварталы, погибнет семья этой наивной девчонки, мечтающей стать врачом… Так эферийская база уничтожена! До него внезапно дошло, что это означало — и Камилла мертва. И ее худосочный жених. И этот упитанный врач, что все спорил с Флёр, и папаша Клад! Да, они его раздражали. Но не настолько, чтобы радоваться их гибели.

А теперь Мантино собирается громить Сино Тау? Тиксанданец снова будет жечь огнем Тиксанданию? Потому как один человек не сделает ничего, кроме единичного жестокого террористического акта.

Флёр на Скорпиномо не смотрела. Она так и сидела на земле неподвижно. Он видел ее лицо только с одной стороны — она была бледна и спокойна, лишь у уголка рта обозначилась скорбная морщинка и плечи опустились. Неужели Флёр уверена, что он, торри, перейдет на сторону безумца?

— Мантино, погоди. Выслушай. Все встало с ног на голову. Но ты пойми, страна только в себя приходить начала…

Мантино оскалился нехорошей улыбкой.

— А я ведь говорил… Робот! Вспомни, как усмиряют протестующих? Только не убивать!

Флёр отчаянно закричала. Горено шагнул, одновременно замахиваясь. Скорпиномо увидел взлетевший над головой кулак, и мир в его глазах померк.

В голове шумело, как после хорошей попойки или вращения на симуляторах невесомости. Но на попойку это все равно было похоже больше, потому что левая половина черепа раскалывалась пополам от боли после удара. Скорпиномо приоткрыл глаза. Неясное темное пятно на фоне неба из мутного стало чётче и оформилось в человеческое лицо. То был Горено.

— Великий Мантино велел доставить вас к нему, когда вы очнетесь, — прогудел робот, увидев, что синот пришел в себя.

Скорпиномо повел глазами вокруг:

— А Флёр?

Ее не было.

— Этот полоумный утащил ее с собой? Зачем?

— Как инструмент давления на вас, хозяин Скорпиномо, — обычным рассудительным тоном произнес Горено.

— Ты-то откуда знаешь, ренегат.

— Великий Мантино назвал секретный код, прошитый в моей памяти. В отсутствии сигналов из Технического центра первоочередными командами для меня являются команды великого Мантино...

— Флёр ему зачем?

— Великий Мантино узнал, что между находящимся на станции мужчиной — он тогда не имел сведений, что этот мужчина вы, — и хозяйкой Флёр установились приязненные отношения. Он полагает, что если ее жизни будет что-то угрожать, вы охотно начнёте с ним сотрудничать.

— Вот сука! — вырвалось у Скорпиномо.

— Кто? — спросил робот. Во время беседы он пытался поставить Скорпиномо на ноги, как ставил бы куклу, но ещё не совсем пришедший в себя синот заваливался на бок.

— Кто сука? Тот, кто первый придумал использовать роботов, как бездушных карателей... Горено, ты должен мне помочь!

— Я не могу. Я повинуюсь командам великого Мантино.

— Все, я понял... А это что?

Руками он тоже пошевелить не мог. Они были связаны сзади чем-то прочным.

— У него что же, были с собой наручники?

— Это веревка, на которой хозяйка Флёр подвешивала кормушки, — пояснил робот. — Вы можете идти, хозяин? Тогда идём. Великий Мантино распорядился, чтобы вы шли сами.

— Психология, — прохрипел Скорпиномо. — Вместе ее проходили. Чтобы сломать человека, нужно заставить его повиноваться, а не тащить. Горено, ты можешь сказать, какие у него планы?

— Великий Мантино не сообщал мне свои планы, — ответил робот. — Вы можете идти? Идем.

— Горено, у него корабль, экспедиционный корабль, оснащен, как военный. У него осталось топлива на год полета со скоростью света. У него на корабле остались боевые роботы. Он озлоблен и не совсем нормален!

Ты понимаешь, что он сразу отнёсся ко мне с подозрением? Это потому, что у него безумные планы. Он обещал сжечь на Сино Тау минимум пару кварталов, ты слышал?

— Я должен повиноваться его приказам, — чуть медленней обычного произнес робот.

— Горено, он убьет Флёр. Она ему нужна, как инструмент давления на меня, но он все равно убьет ее.

Горено еще медленнее сказал:

— Идем, хозяин. У меня четкий приказ.

— Стой, Горено, — взмолился Скорпиномо. — Погоди. Что-то должно быть, что-то, какая-то лазейка...

— У меня четкий приказ, хозяин. Великий Мантино назвал код. Я должен выполнять его распоряжения. Он распорядился привести вас в помещение со стеклянной стеной.

— В оранжерею. Там ничего нет, никакого оружия, если только стекло разбить... Стой! Горено! Погоди!

Горено взял бывшего господина под руку и поволок по коридору. Не было смысла ни упираться, ни подгибать ноги. Совершенно неожиданно мысль мелькнула в голове, как мигает на горизонте последняя зарница уходящей грозы.

— Горено! Мантино знает про Миромекано?

— Мне это неизвестно, — ответил робот, не сбавляя темпа. Скорпиномо согнул ноги в коленях и осел на пол.

— Не притворяйтесь, хозяин, вы можете идти.

— Горено, — Скорпиномо попытался упереться ногами в землю, но робот в два счета доволок его до порога. Входная стена разошлась. — Горено, Мантино запрещал тебе отводить меня к Миромекано?

Робот слегка замедлил шаг.

— Нет.

— Горено! — радостно вскрикнул Скорпиномо. — Что не запрещено, то разрешено. По дороге я хочу повидать мальчика, ну же, думай своими электронными извилинами! Он тебе не запрещал!

Горено остановился. Неуверенным прерывающимся голосом сказал:

— Великий Мантино распорядился поторопиться...

— Мы поторопимся. Идем! Мы почти не потеряем времени.

— Мы не должны задерживаться... — все ещё неуверенно произнес робот. Скорпиномо поднялся на ноги и быстро зашагал вперёд. Свет не загорелся, значит, не работали и камеры слежения.

— Миро! — позвал он быстро и негромко. Ответа не было. В комнате мальчика не оказалось, стену поднял вверх Горено, нажав на рычаг. Внутри было пусто.

— Лаборатория, — скомандовал Скорпиномо. Робот загудел:

— Великий Мантино сказал, чтобы мы не медлили.

— Мы и не медлим. Он не запретил заходить по пути в лабораторию.

— Лаборатория не по пути, — рассудительно заявил Горено, но все же побрел следом. Скорпиномо оглядывался вокруг: никого!

— Миро! Миромекано!

Мальчик не откликнулся. Скорпиномо в отчаянии сделал попытку сжать кулаки. Руки уже начали затекать и повиновались плохо.

— Идём, хозяин Скорпиномо, — сказал Горено. — Нас ждут в оранжерее.

— Горено, погоди, мне нужно поговорить с мальчиком, это ведь не запрещено! — взмолился Скорпиномо. О том, что там Флёр, ему даже думать было страшно. Он ничего не сделает против робота и вооруженного психопата.

— Миро!

— Идём, хозяин, — повторил Горено, как заведённый автомат, которым он, впрочем, и был. — Мы не должны задерживаться.

Скорпиномо почувствовал, как могучая рука тащит его прочь от ведущего в лабораторию коридора. Он в последний раз позвал:

— Миро!

С тихим шорохом приподнялась входная стена лаборатории, не взметнулась вверх автоматически, а поднялась бугром, как занавеска. Изнутри выглянул Миромекано.

— Электричества нет, — тихонько прошептал он и уставился круглыми глазами на синота с заломленными за спину руками и конвоирующего его Горено.

— Солдат, — быстро заговорил Скорпиномо. — У меня к тебе поручение. От того, как ты его выполнишь, зависит очень многое. Можно на тебя положиться?

Миромекано кивнул. Глаза у него так и оставались круглыми.

— Помнишь те цилиндрики, которыми мы подрывали скалу у долины Май? Такие, с синей крышкой?

Миромекано снова ограничился кивком.

— Они хранятся в лаборатории, в сейфе. Раз нет электричества, значит, электронного замка тоже считай что нет.

— В сейфе есть обычный механический кодовый замок, хозяин Скорпиномо, — сказал Горено. — Код известен мне. Мне запрещено говорить его вам.

Скорпиномо не успел чертыхнулся, как робот добавил:

— Но мне не запрещено говорить его Миромекано.

Скорпиномо выдохнул.

— Значит, слушай. Сейчас ты пойдешь в хранилище, откроешь сейф, достанешь несколько штук. Поднимешься сразу же по лестнице на площадку, что на крыше. Установишь один цилиндр у самых перил, что находятся над оранжереей. На первом этаже к оранжерее близко не подходи. Понял? С остальных цилиндров тоже сорви крышечки и забрось их как можно дальше на площадку перед станцией, чтобы казалось, что кто-то обстрелял станцию снаружи. Держись осторожно — сейчас утро, летающие ящеры ещё не проснулись и вообще редко бывают на этом ярусе, но все же убедись, что их нет. После того, как поставишь цилиндр, уходи в самые дальние от входа комнаты. На складе захвати на всякий случай несколько банок концентрата, чтобы не голодать. Если я, или Горено, или Флёр сразу за тобой не придем, жди помощь, не выходи наружу. Понял все?

Миромекано снова кивнул. Подумал и на всякий случай спросил:

— А что случилось?

— Что бы ни случилось, помочь ты можешь только так. Поэтому не рассуждать, а действовать. Горено скажет тебе код, запомнишь? У тебя же прекрасная память на числа. Идёшь в хранилище, открываешь сейф, берёшь цилиндр, относишь на верхний балкон, снимаешь крышечку, прячешься. Вот только время...часов-то тут нет!

Электронные часы на стене бездействовали, как и прочая техника. На Сино Тау рабочие пользовались механическими, но на станции такие и искать не стоило.

— Пяти тильтилей тебе должно хватить. Вот что — как только я дам команду, начинай считать. Не коротко и не быстро: раз, два, три... Повтори!

Миромекано повторил. Скорпиномо согласно качнул головой:

— И считай так все время, пока не поднимешься на балкон. Времени должно хватить с небольшим запасом, досчитай до пятисот и тогда снимай крышку с цилиндра. Понял? Ну хорошо! Говори код, Горено, я отвернусь.

Горено не счёл эту предосторожность достаточной. Он сжал ладонями голову своего бывшего господина, закрыв ушные раковины, и Скорпиномо вздрогнул, представив, что эти руки могут сжаться чуть сильнее. Слышно не было ничего, только кровь пульсировала в висках.

— Готово, — сказал Горено, опуская руки. — Идём, хозяин.

Скорпиномо обернулся:

— Все помнишь, Миро? Ну, можешь считать!

Мальчик отступил по коридору, шевеля губами. Скорпиномо тоже начал мысленный счёт, пока Горено тащил его к оранжерее.

Раз, два, три...

— Горено, что он собирался делать с Флёр?

— Великий Мантино не ставил меня в известность.

Сейчас от него не зависело ничего, в оранжерее нужно будет как-то уговорить Мантино встать ближе к стеклянной стене... Мантино — позёр, почти наверняка он выберет освещённое место. Но что он сделает с Флёр, он, расстрелявший базу в одиночку?

Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь...

Плечи сжимали руки робота, в горло впилась цепкая удавка страха. Если Флёр погибла, все зря.

Сорок два, сорок три, сорок четыре...

Поднялась стена оранжереи, колыхнулась кисея свисавшего с потолка плюща. Сильно и терпко пахли цветы. Он никогда раньше не замечал, какой у эферийских цветов удушающий запах. За стеклом стоял густой туман.

— Эй, — окликнул их голос Мантино. — Долго вы. Что копошитесь между грядками? Давайте сюда!

Мантино сидел на перевёрнутом пластиковом коробе у самого окна. Чуть поодаль под сенью свисающего кустарника стояла Флёр. От сердца отлегло — по крайней мере, она была жива.

— Ну вот, дружище, или правильнее сказать, бывший дружище? Как-то очень легко ты адаптировался к новым временам. По вкусу пришлись?

— Не слишком, — ответил Скорпиномо, мысленно продолжая счёт. Семьдесят, семьдесят один, семьдесят два...

— Но ты тут, живой и здоровый, вдвоем с красоткой на уединенной станции... Кстати сказать, не слишком ты торопился сюда. Не боялся, что я в твое отсутствие с ней что-нибудь сделаю, а?

— Боевой скафандр нельзя снять так быстро без помощи робота, нам ли с тобой этого не знать?

— Ай, какие неприличные мысли. Я думал всего лишь о том, чтобы отстрелить ей руку, например.

Флёр презрительно усмехнулась, глядя в сторону.

— Ладно, до ваших личных дел мне дела нет. У меня свое. Раз ты у эферийцев не в плену, а в гостях, значит, и с этими, что захватили власть в Тиксандании, тоже поладил? Как, а? Что-то им выболтал?

— Что я мог им выболтать? — удивился Скорпиномо. На Флёр он старался не смотреть. Вообще не напоминать о ней Мантино.

Девяносто четыре, девяносто пять, девяносто шесть...

— Откуда мне знать, это же ты купил себе жизнь, а? Только не говори, что тебя помиловали по доброте душевной. Национальное собрание перевешали целиком!

— Меня отправили сюда, как подопытного кролика. Хотели проверить, как влияет на людей здешний климат.

Мантино расхохотался.

— Да? А почему никто не проверял климат, когда нас посылали в экспедиции к ближайшим звёздам, а? Почему эферийцы тут уже давно торчат, и живы-здоровы? Какой тут особенный климат может быть, здесь немногим жарче, чем у нас в тропиках!

— Больше объяснений у меня нет, — пожал плечами Скорпиномо. Сто двадцать два, сто двадцать три...

— Ну, совестно говорить, молчи. А вот какие у этих сволочей уязвимые места знаешь, а?

— Откуда?

— Откуда? Я улетел, а ты все это время торчал здесь!

— Ты как раз можешь знать лучше меня. Ты мог смотреть и слушать все передачи. А я именно что безвылазно, ну, почти безвылазно, торчу здесь. Этот каньон — аномалия, в его склонах почти сплошь магнитный железняк. Тут нет связи с большим миром. Я передачи смотрел лишь изредка.

— Хочешь сказать, что их нельзя победить? — зло спросил Мантино.

— Ты видел, как раздавили Круглый залив? А там были люди вряд ли глупее нас с тобой, к тому же целый гарнизон!

— У них было обычное оружие, — Мантино сделал пренебрежительный жест рукой. — Обычное огнестрельное оружие. Конечно, они не выстояли против целого континента.

— Но их и было не двое.

— Двое? — с иронией спросил Мантино. — Так ты уже на моей стороне, а? И как их быстро уничтожить? Говори, не тяни время, его мало. Если я не вернусь к назначенному сроку, "Рубеж" сам атакует Сино Тау. Выпустит десант из роботов. Помнишь Жемчужную гавань? Будет то же самое, только в тысячи раз хуже!

Жемчужную гавань не помнить было невозможно. Она удостоилась попадания в учебники по истории и по физике. Несколько сотен лет назад, когда учёные Сино Тау только научились создавать устойчивые поля, удерживающие антиматерию в изоляции, новый вид оружия попробовал Трианглет. Попробовал — и сам до смерти перепугался результатов, а пугаться было чего. На месте прекрасного побережья осталась радиоактивная яма. Да и угловатые недосчитались своих самолётов. Над половиной разделявшего континенты океана разразилась чудовищная многодневная гроза. Ещё целый год жители Сино Тау могли любоваться полярными сияниями в любой точке планеты, только красота эта совсем их не радовала.

Оба государства, не торгуясь и не саботируя, подписали перемирие — неслыханный в истории случай. Тиксанданцы даже не стали мстить. Позже аннигиляционные сражения, буде таковые случатся, договорились проводить только в космосе.

Теоретически, разумеется, разрушительное оружие можно было применить из космоса. На этот случай Технический центр №1 создавал особое электромагнитное поле, способное разбалансировать все остальные. Тогда вражеские снаряды мгновенно взорвались бы на огромной высоте. Подобным методом обезопасился и Трианглет. Физики обеих сверхдержав шутили, что электромагнитных оболочек у Сино Тау больше, чем естественных.

Только сейчас Технический центр №1 больше не существовал, а мощности Запасного центра на то, чтобы постоянно удерживать над половиной планеты защитное поле, не хватало...

— А что тебе это даст? Ну превратишь весь мир в радиоактивное пепелище, и что?

Двести пятьдесят шесть, двести пятьдесят семь, двести пятьдесят восемь...

— Моральное удовлетворение, — мрачно улыбнулся Мантино. — Меня сейчас должны были бы восхвалять, как героя! А что я получил? Кто я теперь? Они забили на дальний космос, они уничтожают роботов! Ты это видел, а? Они привыкли, что роботы были универсальными солдатами, и ненавидели их все это время. И что теперь я буду делать? Переучиваться? Водить обычные самолёты? Может, мне ещё за трактор сесть, а?

— Другие сидели и сидят, — раздался вдруг голос Флёр. — Другие выращивают еду, добывают железо, прокладывают дороги, чистят канализацию. Это не такая красивая и яркая работа, как у вас, но она куда нужнее людям. Что вам не нравится?

Мантино посмотрел в сторону эферийки с досадой. Скорпиномо в отчаянии закусил нижнюю губу. Глупая Флёр! Ну зачем она лезет в разговор и злит Мантино! И ведь ее невозможно предупредить. А счёт дошел только до трехсот.

— Ну, вы у себя странные, голубчики, — насмешливо сказал Мантино. — Заслуг ничьих не признаете, у вас все равны. Потому человеку и нет расчета выбиваться наверх, а? Зачем стараться?

— Она тебя раздражает? — спросил Скорпиномо равнодушным тоном. — Ну и пусть робот ее уведет куда-нибудь в глубь станции, а мы тут с тобой побеседуем.

— О чем? Ты же ничего полезного мне не говоришь. Жадничаешь, а?

— Я не знаю ничего, что ты считаешь полезным. У правительства Апатуриано было уязвимое место — Центр № 1. У нового правительства такой концентрации нет! У них Народный совет в каждом городе. Один человек, даже такой исключительный, как ты, не справится с целой армией. Да, они захватили средства связи. Ты же не сможешь вещать по всем каналам один?

— У них должно быть слабое место, — бросил Мантино. — Должно! Может быть, это их дружба с эферийцами, а?

Он хитро прищурился. Скорпиномо пожал плечами — опять как можно равнодушнее.

— А может быть, дружба с Трианглетом? Если ты слушал передачи, ты знаешь, имперцы и сейчас — хитрецы, много обещают, но выполнять не спешат.

Четыреста девять, четыреста десять, четыреста одиннадцать...

— Как старательно ты уводишь разговор от этой бабы, — насмешливо сказал Мантино. — Даже не знаю, почему. Что, у эфериек поперек? Проверить?

— Переворот у нас не эферийцы устроили.

Ещё пятьсот с лишним — о, матушка, Звёздная хозяйка, спаси и помилуй!

— С их подачи! — закричал Мантино. — С их подачи! Если бы их планета не торчала рядом, если бы не ходили байки, что они там чуть ли не бессмертные, что у них там нет тяжёлой работы, что они устроили рай, что там все одинаковые!

— А разве люди не одинаковые? — снова подала голос Флёр. Мантино повернулся к ней, Скорпиномо попытался подавать глазами знаки: молчи! я тяну время! Увы, выразить мимикой ему ничего не удалось. Флёр отвела взгляд, как ему показалось — с презрением.

Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три... Если всё идёт по плану, Миромекано уже скрутил крышечки с взрывчатки. Ещё пять тильтилей, и охладитель испарится.

— Неодинаковые, — сказал Мантино. — Одни — скот, которому расплодиться бы в какой халупе и иметь кусок на завтрашний день. Нормальные люди хотят большего. Ну, Скорпиномо, значит, подсказать ничего не можешь? Ай-ай, ты же понимаешь, что я вынужден буду сделать.

— Могу попробовать подсказать, как на твоём месте поступил бы я, — произнес Скорпиномо, стараясь не сбиться с мысленного счета.

— Я весь внимание, — ухмыльнулся Мантино.

— У тебя есть козырь — твое происхождение. Ты не торри.

Мантино скривился.

— Так себе начало. И?

— В новой Тиксандании тоже есть выборные правящие организации. Советы, съезды, что там у них? Ты вполне можешь пройти в какой-нибудь. Ты же герой, профессионал, путешественник, просто образец нового человека. Долетишь до Сино Тау, скажешь, что просто счастлив новому обороту дела, что твои братья-рабочие наконец взяли власть в свои руки. Выразишь самое горячее желание работать на благо родины и народа.

— Ха, так они и поставят меня куда-нибудь на завод к станку! Думаешь, кому есть охота идти туда добровольно?

Пятьсот шестьдесят шесть, пятьсот шестьдесят семь...

— Так иди! Активно ходи на все их собрания, рано или поздно, скорей всего, рано, тебя выберут членом народного совета. Не сразу Высшего, или как там он называется...

— Верховный, — подсказал Мантино. — Здорово притворяешься, что не помнишь этого, что будто действительно про них ничего не знаешь.

— Я правда не знаю, но догадываюсь, что все органы власти мало чем друг от друга отличаются. Дальше все просто. Жизненный успех он при любой власти жизненный успех. Будешь занимать руководящую должность, ты же к этому и стремился? А если хочешь устроить переворот обратно, то там тебе опять же проще будет искать единомышленников. Один же человек ничего не сделает. Соберешь оппозицию...

Мантино зло прищурил глаза.

— Издеваешься? Да сколько же лет мне на это понадобится, а?

— Все от тебя зависит! Думаю, лет за десять ты управишься.

— Я не люблю, когда надо мной издеваются, — процедил Мантино.

— Вам предлагают достойный путь, — вмешалась Флёр. Она стояла к ним лицом. Скорпиномо скосил глаза — да, на щеке у нее была кровь. — Путь, посвященный служению людям.

— Да примут меня там после эферийской базы, ага, как же, — все больше распаляясь, прошипел Мантино. — Они же с эферийцами все дружбу водят. Нет уж, мне дорога отрезана. Ты на свою болтовню просто время потратил зря, а мне скоро уже возвращаться, иначе "Рубеж" автоматически отправится в путь и ты знаешь, что будет. Сино Тау превратится в мертвую планету. Родину-то мы с тобой любим, а?

— Вы не любите родину, Мантино, — спокойно и холодно сказала Флёр. — Вы просто потребитель, который любит только то, что может получить. И если не получите, вы готовы расправиться с родиной, уничтожить тысячи невинных людей...

— Эта баба мне надоела, — сказал Мантино, поднимая пистолет. Флёр лишь слегка улыбнулась уголком рта.

— Скажи мне свой план! — закричал Скорпиномо, быстро кинувшись между Флёр и Мантино. — Скажи! Ну хоть примерно, вместе подумаем, где у тебя слабые места.

— Ого, как занервничал, — Мантино не опустил пистолет. — Гляди, как она держится, — ни страха, ни паники... Впрочем, эти эферийцы все равно полудохлые, поэтому им умирать не страшно. Но раз ты так психуешь, пожалуй, я ее пока трогать не буду. Только советуй нормально, а то заладил: один человек ничего не сможет, один человек ничего не сможет!

— Раз она тебя раздражает, пусть Горено ее уведет в тот конец оранжереи, — сердце все ещё стучало, как ненормальное. А ещё он сбился со счета. Сколько сейчас? Шестьсот? Семьсот? Сколько ещё он протянет разговор с Мантино?

— Горено это... — Мантино прищелкнул пальцами, требуя ответ.

— Робот.

— А, да. Конечно. Робот. Ну, робот, отведи эту разговорчивую даму вон на ту дорожку между растениями. Там и она нас слышать не будет.

Дыхание выровнялось. Глубину оранжереи взрыв, скорее всего, не затронет, так что все вышло удачно. Но сколько же времени осталось? Снова считать до пятисот?

— А может, ты ее стеснялся, а? — спросил Мантино, слегка понизив голос. — Может, она про тебя чего не знает? За что тебя оставили в живых?

— Нет у меня других объяснений, — буркнул Скорпиномо. Он отчаянно пытался придумать подходящую легенду, но, как назло, на ум не шло ничего.

— Похоже, ты мне не доверяешь, — Мантино покачал головой, будто это его чрезвычайно расстраивало. — Ну и как тебя оставлять в живых?

— Ты же и не оставишь, ведь так? А если бы тут был концлагерь для бывших торри?

— Зачем говорить о том, чего нет, — усмехнулся Мантино. — Я мог бы взять тебя и эту бабу на корабль, но не хочу тащить с собой обузу, вот и пытаюсь выяснить тут, есть ли от тебя прок. В обществе одних роботов, в полете, тоже, знаешь, тоскливо. Хочется общества человека, — Мантино произнес эти слова почти расслабленным тоном и вдруг взъярился: — Только человека, а не предателя!

— Я не предатель.

— Ну, попробуй убедить. Ты представь, что я чувствовал, представь! Ракета сбавила скорость на подлёте к системе, я уже мечтал, что получу отдых, новое воинское звание за экспериментальный полет... Пытаюсь связаться с Центром, и тут в эфире натыкаюсь на передачу, как раньше всё было плохо и как теперь все замечательно!

Мантино перевел дух.

— Хорошо, что я сам не подал сигнал. Обалдел, начал ловить все, что мог поймать. Да, и старые передачи тоже! И весь этот кошмар в первые дни. Моего родного отца казнили одним из первых! А он разочаровался в законных детях, и в резерве тоже. Он обещал, что его пост перейдет ко мне, если я смогу себя проявить. Скажешь, я плохо старался, а? И вот из-за кучки негодяев я ничего не получу? Ты понимаешь?

— А я в тюрьме был. И оттуда смотрел, как вешали.

— Тогда я и составил план, — не слушая, продолжал Мантино. — Про Эо узнал чуть позже, охраняется она так себе, да вообще никак! Атаковать Эфери смысла нет, они и так там полудохлые, а скоро сдохнут все... — он на мгновение сверкнул глазами в сторону Флёр. — Базы свои здесь они вообще без надзора оставили... Надо же было на ком-то испытать боевого робота, а? Я хотел лететь предъявить ультиматум. Чтобы меня признали диктатором. Вернули прежний строй...но это не столь важно. Сначала в качестве телохранителей обошёлся бы роботами. Потом набрал бы команду нормальных людей, которые понимают, что власть это особая ответственность... Часть энергии можно пожертвовать на Трианглет. Им после этого будет не до сопротивления. А наши одобрят. Не верю, что они резко возлюбили угловатых.

— Диктатор, значит? — сказал Скорпиномо, медленно делая пару шагов назад. — Ну что ж. Хорошо смотришься. Я серьезно.

— Так считаешь? — ухмыльнулся Мантино, но с импровизированного трона не слез.

— Считаю.

Ещё пара шагов назад. А может, взрыва вообще не будет? У Миромекано не получилось? Взрывчатка испортилась?

— Ха, знаю, что врешь. Ну давай, рассказывай, какие слабые места у моего плана? И быстрей. Ещё десять тильтилей — и я должен быть на катере. От тебя зависит, будешь ли жить ты и твоя эферийская девка.

— Да всё то же. Всё то же. Ты же не единственный программист. Ты не можешь держать под контролем всех роботов!

— Хватит, — Мантино поднял пистолет, но направил его не на Скорпиномо, а на дорожку, где стояла Флёр. — Хватит, мне надоело!

За окном грохнуло. В белом тумане вверх взметнулся розоватый фонтан, поляну заволок дым. Одновременно затрещал потолок. Мантино мгновенно выпустил заряд плазмы прямо в стекло оранжереи. В прозрачной поверхности образовалась дыра. Мантино бросился в зияющий провал, разворачиваясь на бегу. Сверкнула плазменная вспышка, сверху посыпались куски укреплений. Скорпиномо еле успел увернуться от падающей балки. Она отломалась только с одного конца и упёрлась в пол другим. Скорпиномо отшатнулся, рухнул на пол, прокатившись по крошеву обломков.

На поляне снова бухнуло, земля задрожала, над головой прошла ударная волна, вжав синота в пол и окончательно повалив балку. Вспыхнул яркий, обжигающий свет — это Мантино напоследок одарил их плазменным выстрелом. Зазвенели последние стекла. Ещё одна яркая вспышка озарила лужайку. И стало тихо, очень тихо. Только где-то потрескивало — не то ломались оставшиеся перекрытия, не то шумел огонь.

Скорпиномо лежал, не шевелясь, несколько мгновений. Сработало! Но чёртов гений остался жив и здоров. Нужно искать другие эферийские базы, но сначала — Флёр. Над ней вроде потолок не рухнул. И жив ли Миромекано?

Встать на ноги, когда у тебя руки скручены за спиной, оказалось не так просто. Скорпиномо перекатился на бок, приподнялся на коленях. Потолок над ним пошёл трещинами, дальше, над центральной частью оранжереи, он был практически ровным. Разрушение здания остановилось. Рядом из балки торчал стеклянный осколок. Скорпиномо развернулся к нему спиной, надеясь разрезать веревку об острое стекло. То ли осколок торчал не так, то ли он не так держал руки — из этой затеи не вышло ничего. Если, конечно, не считать того, что он до крови расцарапал ладонь об острый край.

Он выругался, оглянулся в поисках чего-нибудь более подходящего на роль ножа и встретил взгляд Горено. Робот незаметно подошёл и остановился рядом.

— Вы хотите развязать узел, хозяин Скорпиномо? — спросил робот. Скорпиномо молча вытаращился на него. Горено снова превратился в верного исполнительного слугу?

Робот, не получив ответа, подошёл к нему сзади, на миг туго затянул веревки, а в следующий миг Скорпиномо понял, что может шевелить руками.

— Великий Мантино не повелел мне всюду следовать за ним, — пояснил робот, увидев немой вопрос в глазах хозяина. Роботы последнего поколения были натренированы даже различать выражение лица, и обмануть их было трудновато.

— Как это он просчитался, — пробормотал Скорпиномо, встряхивая руками, чтобы восстановить кровообращение. — Где Флёр, Горено?

— Хозяйка Флёр не пострадала от взрыва. Она...

Но Скорпиномо сам уже увидел Флёр. Она лежала на дорожке, покрытой мягким мхом, так же, как в тот день, когда пострадала от взрыва в долине Май. Он перепрыгнул через ещё одну рухнувшую балку, вспомнив в последний момент, что поднимать ее нельзя — можно повредить.

— Флёр! — шепнул он. У нее дрогнули ресницы. На щеке кровь и ссадина, но кровь запеклась, это не была свежая рана. Слабо пульсировала жилка на виске. На руке тоже прощупывался пульс.

— Хозяин Скорпиномо, — Горено очень аккуратно ухватил его за комбинезон и оттащил в сторону. — Вам нельзя прикасаться к хозяйке Флёр...

— Что, теперь вспомнил команды ее отца? Ты сам разобрался, кому подчиняешься?

— В случае угрозы человеческой жизни я должен действовать без команд, — заявил Горено, как послышалось Скорпиномо, — с гордостью.

— Она в обмороке, а ты говоришь, что она не пострадала!

— У хозяйки Флёр я предполагаю потерю сознания, вызванную нервным истощением.

— Откуда тебе знать?

— Хозяйка Флёр после того случая выделила мне для изучения несколько медицинских справочников и учебных программ.

— Так, — Скорпиномо на миг задумался. — Если катер Мантино взлетит, здесь заработает аппаратура, в том числе медицинская. Надо взять здешнюю летающую машину. Она тебя научила ее водить?

— Нет. Хозяйка Флёр собиралась, но не успела.

— Ладно, я попробую его поднять, если электроника заработает. Охраняй Флёр, а лучше отнеси ее в неповрежденные комнаты. И найди Миромекано, он должен быть там. Ты слушал наш разговор с Мантино, когда он отослал Флёр? Ты понял, что он сам торри? Ты не должен слушать его приказы!

— Великий Мантино произнес код, — не очень уверенно возразил робот.

Скорпиномо махнул рукой:

— Я за машиной... Мантино сейчас торопится на свой катер или даже поднялся в космос. Я сейчас вернусь, охраняй Флёр!

— Соблюдайте осторожность, хозяин. Скоро начнут просыпаться хищные ящеры, — эти сведения Горено сообщил уже вдогонку.

Несмотря на позднее утро, туман и не думал таять. Густой, белый, плотный, он прятал от глаз развороченную поляну. С туманом сливалась испуганная тишина. Каньон затих в ожидании чего-то жуткого. Хотя жуткого уже случилось достаточно — база разгромлена, для Флёр это страшный удар. И не получится остановить психопата, и никого не предупредить.

Под ногами попадались крупные комья земли. Из тумана выросла черная изломанная тень. Скорпиномо ахнул — машина! Их летательный аппарат! Мантино сжёг ее, уже убегая, не пожалел заряда, сукин сын! Теперь они заперты на станции, пока не прилетит помощь! Если она вообще прилетит...

Крик, дикий крик, родившийся по ту сторону смертного страха, раздался в лесу. Тишина задрожала и сомкнулась, заглушив звуки. Но крик взметнулся снова и снова. От него мурашки шли по спине и подгибались колени. Здравая мысль — бежать обратно на станцию — исчезла, не оформившись.

Рядом не было уже обгоревшего корпуса аппарата — сам не зная, как, Скорпиномо сделал несколько шагов и потерялся в тумане. Он метнулся назад, влево, вправо — но всюду висела белая пелена.

Из леса послышался низкий рык и треск ломающихся деревьев. Теперь в крике не было ничего неестественного, это был просто вопль смертельно напуганного человека. А потом дрогнула и застонала земля от падения огромного тела. Смолкли все звуки. Только что-то мерно хлопало по земле, затихая постепенно.

Скорпиномо наткнулся на огромный папоротник и ухватился за него, как за опору. Сверху темным зонтом нависала крона. Рядом из тумана вырисовывались очертания ещё одного папоротника. Туман стал реже или же глаза привыкли — но теперь он видел лес и холм в отделении... Стоп, какой холм? Ещё вчера рядом не было никакого холма! Не отдавая себе отчета, он уже брёл вперёд по розовой короткой траве, догадываясь, что увидит.

У холма был хвост. Как парус, он хлопнул по земле и затих. У холма была мощная задняя лапа — ее огромные когти застыли, не касаясь земли. Пахло горелым. Этот запах перебивал все остальные.

Скорпиномо медленно обходил лежащего Мрака по кругу. Бок старого ящера был сожжен почти целиком, почерневшая чешуя сползала толстыми грубыми клочьями. Кое-где из обгоревших мышц торчали ребра. И эта гора изуродованной плоти все ещё слабо трепетала, вздымаясь и опадая.

От передней лапы осталась обугленная кость. На шее сохранилась чешуя. Под ней клокотало и свистело. Мрак пытался дышать, но то была агония. Морду его пламя тоже не пощадило. Обгорела нижняя челюсть, почернели острые зубы. Но глаза уцелели, по крайней мере тот, что был сверху. Черный суженный зрачок, окружённый кровавой радужкой, уставился в небо. Скорпиномо показалось, что во взгляде старого ящера читалось мрачное удовлетворение — он погиб достойно, в схватке с сильным противником.

А в нескольких шагах от морды Мрака на траве лежала груда искореженного металла. Кровь вытекала из прорех, скапливаясь в темное озерцо. Шлем уцелел. Уцелела чудом и вытянутая рука с пистолетом. А ещё тоненько пищал какой-то прибор в изуродованном скафандре на изувеченном теле.

Источник звука нашелся легко — пищал и мигал зелёным маленький брелок у самого шлема. Под стеклом Скорпиномо почудилось движение. Он сдвинул покрытие вверх. На него смотрели искаженные болью, но ещё живые глаза.

— Пистолет, — медленно прошептал Мантино. — Разря... Все. Время вышло. "Рубеж" сейчас улетит... Все...

— То есть как? — похолодел Скорпиномо.

У Мантино в горле заклокотало так же, как у Мрака. Из окровавленных губ вырвался то ли смех, то ли кашель:

— Всё! Я не успел...

Он захлебнулся кровью и замолчал. Прерывистый писк превратился в сплошной. Сквозь туман смотрело размытое белое солнце.

Он поднял пистолет Мантино, подержал его в руке, попробовал нажать на кнопку. Ничего не произошло. Последний заряд плазмы Мантино израсходовал на Мрака. Жаль. Иначе можно было бы кремировать тело — скоро соберутся падальщики, а такой посмертной участи не пожелаешь никому.

Зеленый огонек на скафандре все еще надрывно пищал. Скорпиномо наклонился и скрутил его. Писк не прекратился. Значит, это не датчик деятельности сердца, а маячок-указатель… для катера? Да, для чего же ещё?

Зелёный огонек вытянулся, указывая острым концом в сторону пустоши за перелеском. Вокруг было тихо. Прочие обитатели каньона, спугнутые рыком гиганта, затаилискь.

Он пошел. Не пошел, побежал, даже не оглядываясь, следуя только за зелёной стрелкой на ладони. Туман наконец начал рассеиваться. На пути в земле виднелись борозды, вырытые ногами Мрака. Видимо, Мантино наткнулся на старое чудище у катера, убедился, что с первого выстрела не убил, и бросился назад, обезумев от страха. А гигант гнался за ним всю дорогу. Мрак избавил Сино Тау от очередного тирана… и обрёк на гибель? Неужели «Рубеж» в самом деле улетел?

Катер стоял на пустоши. При посадке он сжёг полосу травы и несколько папоротников. Скорпиномо непроизвольно стиснул в руке указатель, ему показалось, что поверхность брелка вдавилась внутрь, но он почти не обратил на это внимания — катер! Старый, добрый, удобный и функциональный тиксанданский катер, без крыльев и прочего, с известным управлением, со знакомым устройством!

Входной люк был услужливо открыт. Даже лесенки не требовалось — отверстие располагалось достаточно низко. Скорпиномо чертыхнулся, проверил следы на земле — отпечатков шустрых лап он не заметил, но как же неосмотрительно поступил покойный Мантино! Неужели он бросил открытый катер? Туда мог залезть кто угодно — велоцираптор, например. Или там всё-таки ждёт робот?

— А ну, кыш отсюда! — крикнул Скорпиномо, заглянув внутрь. Никакой реакции не последовало.

— Робот, твой хозяин мертв.

Несуществующий робот тоже не подал голоса. Скрестив пальцы на удачу, Скорпиномо запрыгнул внутрь.

Катер был пуст. Обычный челнок с привычным оборудованием, руки сами потянулись к приборной панели. У входного люка требовательно мигал алый огонек герметизации шлюза. Скорпиномо нажал его. Всё равно снаружи оставаться уже опасно, может наброситься любой хищник.

У пульта располагались два кресла, одно с защитной капсулой, для пилота, другое запасное, для личного робота. Скорпиномо присел пока на запасное. С него точно также легко поднять катер в космос. Но сначала…

На мониторе появились цифры, сопровождаемые для наглядности графиками и диаграммами. Драгоценного топлива маловато, на полет до матушки-Сино не хватит. Можно облететь Эо, поискать базы. Память бортового компьютера, куда положено заносить информацию о посещении планеты, пуста.

Пуста, потому что её заполняет робот, а робот Мантино погиб на эферийской базе. Лететь туда? Подняться в космос и попробовать связаться с «Рубежом»?

Челноки имели один существенный недостаток — неважную связь. Дело в том, что именно такие катера угоняли диссиденты, желавшие бежать на Эфери, и во избежание туда устанавливали только слабые передатчики. Поэтому с катера невозможно было ни пообщаться с соседней планетой, ни остановить «Рубеж», если он отлетел далеко. Поставить на катер мощный передатчик мог бы Мантино, но в полете у него не было такой необходимости, связь осуществлялась с помощью роботов.

Замелькали цифры на экране. Катер набирал высоту. Одновременно Скорпиномо скользил рукой по шкале, указывающей частоты передатчика. Вспомнился тот любопытный инженер, правдами и неправдами пытавшийся получить информацию о Круглом заливе. И он, выходит, тоже погиб?

— Алло, «Рубеж»!

Эфир был мертв. Молчал корабль, не откликалась база. Она была одна? Как сказал Мантино — «база» или «базы»? Если он улетел спокойно с соседнего континента, значит, не опасался, что кто-то оттуда может подать сигнал на Сино. Что на других базах? Они целы? И как их быстро найти?

Времени мало. Если «Рубеж» действительно отправился в путь, не дождавшись командира, он движется по орбите с рекомендованной в системе скоростью — около четверти от максимальной. Да, но корабль вылетел — уже. И значит, запас времени очень мал. И есть только один способ обогнать «Рубеж».

Про этот случай на занятиях рассказывали с подтекстом «пусть никто из вас не вздумает повторить». В одну из прошлых войн пилот остался по ту сторону солнца от родной планеты, на аварийном корабле, с ограниченным запасом топлива. Тогда он решился на риск — задал ракете импульс, использовав половину фотонного топлива, и направился к Ладо. Его скорость все росла, а как же иначе? Ведь он падал на самое могучее и тяжёлое тело их звёздной системы. В последний миг, когда корабль был в опасной близости к звезде, пилот задействовал остаток топлива и на огромной скорости сменил направление полета, миновал Ладо и домчался до орбиты Сино Тау.

Но это слишком опасно. Сначала надо вернуться в каньон, узнать координаты тех, прочих баз. Вдруг они целы. Оттуда связаться с Сино и предупредить. Если, конечно, времени хватит.

А вдруг нет? Он уже теряет время, пока просто так бессмысленно несётся над поверхностью планеты. Теряет время и горючее.

Хватит ли топлива на маневр?

По расчетному экрану пробежали колонки цифр. Результат подмигнул — да, вот так, коротким путем, хватит. Сходится. Но риск? И в расчетах можно допустить ошибку, дело ведь в скорости, когда мчишься вровень со световым лучом, один миг погрешности — это четверть диаметра Ладо. Нельзя будет ошибиться.

За движение отвечает корабельный компьютер. Никто в здравом уме не управляет вручную кораблем, несущимся со скоростью света.

Руки уже скользили по интерактивному экрану. То, что один человек сделал на неисправном корабле, легко повторить на исправном катере. Скорость увеличивается в несколько этапов. Первый импульс нужно задать уже сейчас.

Катер слегка дрогнул. Конечно, это была просто иллюзия, космонавт внутри движущегося корабля не чувствовал изменения скорости и направления, как не чувствуют люди вращения планеты.

На экран навигации он не смотрел, только на расчетный. Скорость пока что была в десять раз меньше допустимой внутри системы. Этого не хватит, чтобы обогнать «Рубеж». И вернуться ещё не поздно…

Расчетный экран мигнул, запрашивая разрешение на новый импульс. Скорпиномо нажал на интерактивную кнопку, подтверждая. Счастье, что Флёр и Миро в безопасности. Горено теперь снова надёжный и исполнительный слуга и защитник. Он восстановит стену, может быть, доберется до побережья, найдет возможность наладить связь…

Рядом раздался шорох. Скорпиномо так и подпрыгнул в кресле.

— Кто здесь! — голос прозвучал визгливо, ну а как ещё, если какая-то мелкая тварь все же проникла на борт, чёртов Мантино, это он не закрыл…

Внизу завозились. Скорпиномо уже готов был думать, что угодно, но из-за соседнего кресла высунулась виноватая физиономия Миромекано.

— Это я, — сказал он просто. Скорпиномо вытаращил глаза. Сердце все так и колотилось, не желая успокаиваться.

— Садись в кресло, — еле выдавил он из себя. Задать маленькому паршивцу трепку можно будет потом. И получается, это он сам открыл дверь катера, нажав на брелок.

— Я думал, я смогу помочь, — быстро затараторил Миромекано, устраиваясь в кресле пилота. — Я за тем человеком, он не заметил меня, он бежал, я за ним, поодаль, потом он страшно закричал и побежал назад, а я заметил катер… Он был закрыт, а потом он как-то пикнул и люк открылся, а потом появились вы…

— Все, молчи, я включаю защитную капсулу, — раздражённо оборвал его Скорпиномо. — Хоть раз слушай, что тебе говорят.

Миромекано безмолвно съёжился в кресле. Замерцал расчетный экран, запрашивая подтверждение на очередной этап увеличения скорости.

Рука Скорпиномо на миг зависла над пультом. Не поздно вернуться и высадить Миромекано…

И потратить остаток горючего, и точно застрять на месте высадки, не имея связи с родной планетой. У него все получится. Должно.

Так себе из него папаша. О безопасности сына вообще не подумал.

Миромекано испуганно таращился на обзорный экран.

— Не смотри туда, закрой глаза, — скомандовал Скорпиномо. — Сейчас вокруг кресла появится капсула, так надо, это защита. Сиди тихо.

Если Миромекано и хотел что-то сказать, то не успел. Два пластиковых полушария выдвинулись из основания кресла и замкнулись сверху. Место пилота превратилось в самостоятельный защитный модуль.

Расчетный экран моргнул. Скорость снова возросла, критический порог был перейден. Теперь он не смог бы затормозить, даже если бы захотел. Теперь можно было мчаться только вперёд, чтобы в последний миг сменить направление.

Не смотреть на обзорный экран. Это зрелище лишь для глубокого космоса, где расстояния огромны и самые близкие звёзды — только крапинки в бездне черной пустоты. Всё равно все произойдет очень быстро. Скорость составляет уже половину световой, и время пути для него сокращается почти на четверть.

Обзорный экран сиял морем синего огня. Скорпиномо бросил на него лишь один быстрый взгляд. Всего участок поверхности Ладо, каждый уважающий себя космонавт наслаждался подобным зрелищем не раз и не два в жизни…

Он снова посмотрел на экран и уже не смог отвернуться. Кипящий синий газ заполнял пространство. Синий цвет — иллюзия, ее можно было убрать, но рука не поднималась. Всё тело налилось невероятной тяжестью. Он мог только смотреть. От него не зависело ничего — аппаратура сама сработает на изменение импульса, если будет исправна.

Синий газ кипел и растекался по экрану. То была не просто бурлящая раскалённая поверхность звезды, видимая через множество приспособлений, то великий огненный бог, грозный Ладо, явил свой чудовищный лик. И перед лицом его не было даже страха, только ощущение собственной ничтожности.

Не было панели управления, не было толстого слоя углепластика, не было защитных полей и оболочки катера. Не было прошлого и будущего. Были только человек и звезда, червь земной и огнь небесный. Миллиарды лет термоядерного взрыва. Бесконечное пространство, заполненное пламенем. Ослепительный свет впереди и глухая черная пустота за спиной.

Звезда росла. Она и так заполняла собой вселенную, и все же росла. Она увеличивалась медленно, словно время не сократилось, а, наоборот, растянулось до невозможности. Великий бог огня смотрел в пространство своим единственным оком. Он помнил прошлое, когда три планеты рождались из пылевого облака, и ему ведомо было будущее. Он пожирал время в ожидании того момента, когда обитаемые миры исчезнут во вспышке сверхновой.

Огненный шар бурлил, сжигая годы и парсеки. Он втягивал в себя материю и пространство, он ослеплял сам себя и пылал яростно и неистово. Даже закрыв глаза, нельзя было избавиться от величественного и страшного зрелища. Звезда росла. Время остановилось.

Обзорный экран мигнул. Качнулась и поплыла буйная огненная поверхность. Синий цвет сменился алым. Катер удалялся от Ладо. Сколько лет прошло — как, неужели только несколько мгновений?

Возвращались из небытия окружающие предметы. Синот осматривался с изумлением. Мозг с трудом учился заново воспринимать информацию. Расчетный экран замерцал, запрашивая подтверждение на сброс скорости. Прежде, чем Скорпиномо понял, что от него хотят, бортовой компьютер выдал надпись: «Скорость сброшена по умолчанию».

Обзорный экран показывал уже не Ладо, а сине-зеленый кружок планеты. Скорпиномо медленно перевел дыхание. Внутри катера температура не менялась, но его бросило из жара в холод. Двигаться стало легче. Катер должен был сбросить скорость до обычной и перейти на высокую орбиту вокруг Сино Тау. На этот маневр расходовалась последняя порция фотонного топлива, дальше он полетит на старом добром гептиле, и садиться надо тоже на нем… Да, садиться. Непременно. С орбиты его не снимет никто, и вечно на ней кружиться тоже не будешь.

Сино Тау на обзорном мониторе напоминала по размеру мяч. Расчетный экран сообщил: «Уровень фотонного топлива 0,00%» и для убедительности продемонстрировал пустую окружность диаграммы. Катер несся по круговой орбите. Скорпиномо наклонился к радиопередатчику:

— Запасной центр! Алло, вызывает «Рубеж»!

Ему казалось, что кричать в эфир придется бесконечно долго. Но ответили ему почти сразу. Удивленным молодым голосом и на родном языке.

— Алло, слушаю вас! Кто говорит?

— Неважно. Слушайте и запоминайте. Я на катере «Рубежа». Главный корабль вот-вот подойдёт к Сино Тау. Капитан мертв. Перед гибелью он отдал приказ атаковать планету. На корабле запас антивещества и боевые роботы.

На той стороне ошарашенно молчали.

— Примите меры. Остановите корабль, свяжитесь с ним. Хотя, скорее всего, бортовой компьютер запрограммирован не отвечать никому, кроме командира экспедиции. А он мертв. Лучше включите защитное поле.

— Надолго? — спросил новый голос, строгий и деловитый.

— Пока не выясните, что планете ничто не угрожает.

— Это же обесточит материк!

Он усмехнулся краем рта — раньше поле должно было генерироваться постоянно, и энергии как-то хватало…

— Тогда остановите корабль! Там должны остаться роботы-искины, не простые исполнители. Свяжитесь с ними.

— Почему мы должны вам верить?

— Какой мне смысл врать?

— Масс-детектор показывает приближение неизвестного корабля! — вмешался первый голос.

— Вот видите! — закричал Скорпиномо. — Определите траекторию! Он должен двигаться со стороны Эо Тау! Проверьте характеристики! Если он не ответил, значит, летит атаковать!

— А вы? Вы что собираетесь делать? — строго спросил второй голос. Одновременно кто-то на заднем плане отдавал распоряжения — какие точно, было не разобрать, угадывались только командные быстрые интонации.

— Садиться. У меня на исходе топливо. Сделаю круг и опускаюсь.

На той стороне испуганно вскрикнули:

— А! — но почему вскрикнули, Скорпиномо не понял. Катер за время этого короткого диалога уже пронесся над половиной материка. Под ним сияла свинцовая поверхность океана. Приемник замолчал. Скорпиномо попробовал менять частоту. В эфир пробились далёкие голоса. Говорили на языке угловатых — Скорпиномо разобрал слово «баоха», что означало «защита». Похоже, Трианглет уже в курсе.

Он сообразил, что масс-детектор и эргометры должны быть и на катере, отдал бортовому компьютеру необходимые команды. Да, корабль, по всем параметрам похожий на «Рубеж», приближался к Сино Тау. Разберутся, должны разобраться. Запасной центр обладал всеми необходимыми функциями.

Приближалась ночная сторона планеты. Западное побережье Трианглета разрумянил вечер. Прямо по курсу виднелась разлохмаченная облаками оконечность полуострова — одна из вершин треугольного континента. Посередине синей блесткой мерцал «сапфир», поверхность озера. Угловатые, говорят, ещё в докосмическую эпоху немало потрудились, чтобы приблизить вид своего материка к собственному гербу.

Дальше Трианглет покрывала тьма. Редко где сверкали огни городов. То ли законопослушные имперцы крепко спят по ночам, вместо того, чтобы работать посменно, то ли там уже включили защитное электромагнитное поле, пожертвовав электроснабжением населенных пунктов. А ведь он, получается, и угловатых летел спасать… Всю Сино, всю планету, потому что она вся — едина. Потому что она — это и новые власти, будь они неладны, и презираемые рабочие, и уцелевшие торри, и имперцы, куда же без них… А ещё вот этот шар на фоне черного космоса, первый снег и первый распустившийся весенний цветок, гроза и запах озона, цветы на городских клумбах и птицы в роще, скалы и водопады, вид на город поутру с балкона, роскошные центральные кварталы и грязные окраины, поля и леса, дороги и болота, все, что люди не успели разрушить и все, что люди создали… И это друг от друга неотделимо, в революционном угаре погибли десятки тысяч, а атака «Рубежа» уничтожит всё. И потому пусть живут все, кто уцелеет, даже если у него, Скорпиномо, нет причин желать им чего-то хорошего…

Темный шар Сино Тау впереди опоясала сияющая полоса. Сверкнуло зеркало океана на утреннем солнце. Трианглет остался в тени, на ночной стороне. Россыпь островов, кое-где скрываемая облаками, нарушала морскую синь.

Вдруг впереди над одним из островов Архипелага, там где голубой ореол атмосферы переходил в пустоту вакуума, вспыхнула ослепительно белая точка и расплылась кляксой. За ней ближе к экватору загорелась вторая, потом — одновременно — сразу несколько… Белые всполохи расползались, как растекается краска по поверхности воды.

— Сработало! — закричал Скорпиномо.

Компьютер укоризненно пискнул. Конечно, он сделал это не потому, что пассажир истерически хохотал в кресле, выкрикивая бессвязные слова. Нужно было приготовиться к посадке.

Скорпиномо заставил себя успокоиться и поглядеть на расчетный экран. Всё верно, он будет опускаться на главный космодром страны. Миро в защитной оболочке модуля сидел тихо, как мышь под веником, видимо, вспомнив карцер в резервной школе. Ладно. Скоро они будут дома…хотя не слишком он гостеприимный, этот дом.

А Флёр там с ума сходит! Его осенило, что он ни разу не подумал о Флёр. Вышел проверить крылатый аппарат и улетел на другую планету, не предупредив! Ещё и Миромекано пропал вместе с ним! Дадут ли ему возможность сразу связаться с Эо? И есть ли, с кем там связываться? И как теперь долететь? Последний скоростной корабль Сино Тау сейчас гибнет на орбите…

Темно-бурой дугой закруглилось впереди побережье Тиксандании. Белые остаточные вспышки дрожали в верхних слоях атмосферы. Новых не было. Планета отразила безумную атаку «Рубежа».

Ожил эфир. На разных частотах переговаривались города. Внизу тянулись горные хребты, отрезавшие от побережья столицу. Снег покрывал их вершины. Вокруг же все пестрело зелёными, бурыми, желтыми пятнами — в северной части Тиксандании царило лето. Как и год назад, когда все эти события начались…

Скорпиномо отыскал частоту, на которой раньше связывались с диспетчерской космодрома.

— Алло! Мне нужна посадка, — заявил он, едва с той стороны ответили. — Защиту отключать не надо, фотонного топлива на борту нет. Обычное тоже на исходе. Ещё на один виток зайти не могу. Сажусь либо на космодром, либо рядом.

В диспетчерской задумались на пару мгновений.

— Садитесь на восточную часть поля, она пуста… Медицинская помощь требуется?

— Нет, — буркнул Скорпиномо. Расчетный монитор замигал. Обзорный отразил приближающуюся поверхность планеты.

Слишком быстро! Сино Тау неслась навстречу, видна была посадочная площадка, изображение поплыло — катер разворачивался, но движения не замедлил. Чудовищная сила вжала синота в кресло, потом дернула вперед — он чуть не повис на удерживающих тело ремнях.

Монитор горел алым.

«Запасная система торможения неисправна.»

Этого не может быть! Мантино же сел, и катер был исправен! Что за черт, почему запасная? Ах, конечно! Катер должен тормозить на фотонном топливе, а в его отсутствии — по старинке, с помощью сопел по бокам аппарата. Они не сработали. Ах, чёрт возьми! Возможно, Миро внутри защитного модуля не пострадает…

«Задействовать парашют?» — спросил экран. Не спросил, предупредил — парашют должен был выброситься автоматически. Скорпиномо почудился скрежет снаружи по обшивке. Крепления? Материал стен не передаёт звуки… Кровь шумит в ушах? Это конец?

Вот теперь стало страшно, страшно так, что и на крик дыхания не хватало. Перегрузки рванули его вон из кресла, он дотянулся до панели управления невероятно тяжёлой рукой, нажал сигнал поворота. Каюта резко развернулась по часовой стрелке и сразу же против. Флёр! Будешь ли ты меня вспоминать?

Ремни лопнули. Его швырнуло вперёд, на мигающий монитор. Катер дрогнул и замедлил движение — это натянулись освободившиеся от тряски стренги парашюта.

За окном ветер качал зелёные ветви.

Человек на кровати раскрыл глаза. Он видел это десятки раз — и голубое небо, и верхушки деревьев. Даже из окон элитной больницы, и такое случалось. Сегодня больница была обычной, с закрашенными белой краской окнами. И поверх белого непрозрачного покрытия стучалась в стекло зелёная рука.

Чуть ли не впервые в жизни он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы и зажмурился.

— Ну, дайте-ка руку, пора ставить капельницу, — нежный голос и прикосновения тонких пальцев напомнили Флёр, но конечно, это была не она, ее иглы не причиняли боли…

— Сегодня лучше? — это спросил новый голос, мужской, густой и низкий. Такие голоса бывают у солидных профессоров.

— Состояние стабильное, — доложила женщина. — Он не помнит, что уже приходил в себя. Снова спрашивал про мальчика.

— Хорошо все с мальчиком, не пострадал, эй, вы слышите? — обладатель густого голоса склонился ниже. — Ну, организм здоровый, справляется. Вы помните что-нибудь?

Он уже снова проваливался в блаженное беспамятство, но от последних слов в сознании что-то ослепительно вспыхнуло. То было не воспоминание, а знание — оно никуда и не девалось, оно было всегда, такое же незыблемое, как истина.

— Послушайте, — он не мог бы молчать, даже если бы хотел. Знание рвалось на свободу, как птица с отросшими крыльями улетает из неволи. — Слушайте. Для получения антивещества уран не нужно обогащать. Прежде всего нужен поток пи-мезонов, его и теперь легко получить на установке…

Сверху вроде как удивлённо вскрикнули. Он снова падал на дно глубокого колодца, а в вышине, в белом сиянии, переговаривались голоса.

— Не лазер! Лазер применяют в конце. Малая установка для пи-мезонов в Запасном центре…

— Говорите-говорите, — донесся сверху третий голос. — У меня включена запись…

Первые дни он не помнил. Не мог даже сказать, сколько их было. Вроде как к нему приходили незнакомые люди — в воспоминаниях мелькали и бородатые лица соотечественников, и гладкие физиономии эферийцев. О чем с ним беседовали, из головы стёрлось напрочь. Это была расплата за игры с подсознанием. Полная мобилизация ресурсов памяти не прошла бесследно, мозгу требовался отдых.

Выздоровление шло медленно. Вставать Скорпиномо начал только дней через десять после того, как окончательно осознал себя, и то с костылями (их принесли после долгих уговоров, что он уже может нормально двигаться). Врачи менялись все время, каждый, похоже, отвечал за что-то своё. Медсестры тоже отмалчивались. Самое большее, говорили:

— Худшее позади, — но что именно было худшим, не уточняли.

На груди появился безобразный рубец, на голове Скорпиномо тоже нащупал свежий шрам надо лбом (неудивительно, что голова периодически просто раскалывалась) и порадовался, что его скрывала линия волос. Вдруг это бы не понравилось Флёр.

Флёр здесь не было и быть не могло. От Эо до Сино любой имеющийся корабль долетел бы за несколько десятков дней, не раньше. А он ещё и ходить не мог и не знал, когда же получится дохромать до переговорного пункта.

Хуже шрамов неизвестного происхождения был гипс на ноге — беспомощность ужасна, что это вообще: вывих или перелом?

Ясность внёс ещё один врач, маленький чернявый человечек.

— Правая нога — хорошо. А левая в двух местах.

— Что в двух местах?

— Сломана, конечно, — сказал врач только что не с гордостью.

Скорпиномо хотел спросить, когда же он сможет ходить нормально, но сдержался. Он и так знает, сколько примерно заживают переломы. Только попенял:

— Персонал здесь молчаливый. Будто военную тайну скрывают. Про ногу я впервые слышу от вас.

— Они раньше в военном госпитале работали, — объяснил врач. — А там пациенты нервные. Могли и обругать или бросить чем-то за плохой диагноз. Вот наши медсестры и не привыкли болтать, приучатся еще. Тут все по-простому.

Тут правда было все по-простому. Стены и потолок покрашены белой краской, кровать железная (Скорпиномо подобного монстра видел впервые в жизни), пол слегка поскрипывал при ходьбе, между створками дверей, если их не захлопнуть специально, оставалась щель, поэтому всегда было видно, когда кто-то снаружи хотел зайти в палату.

А еда! Когда он смог есть, оказалось, что он уже отвык от обычной пищи и несколько дней мучился несварением желудка. Хотя обычной для торри еда и не была: грубая, простая, мужицкая, как сказали бы раньше.

Привыкать пришлось и к тяготению. Вес тела на Эо был на десять процентов меньше, чем на более крупной Сино. Небольшая разница почти не чувствовалась на Утренней звезде, но теперь ему казалось, что руки налились свинцом, а к спине привязали железнодорожную шпалу. И тоже прошло несколько дней, прежде чем мышцы окрепли и приноровились к привычной нагрузке.

Связаться с другой планетой из лечебницы было невозможно. Переговорного пункта здесь не полагалось — это была не элитная больница, а обычная, какие строились на окраинах и случайно оказалась ближайшей к космодрому. Космонавтам первую помощь оказывали в Техническом центре №1, который был разрушен вместе с медицинской частью.

Могли бы и в военный госпиталь перевести, думал Скорпиномо, разглядывая обшарпанные стены окружной больнички. Чудо, что ему в этих условиях спасли жизнь, а не угробили. Даже когда поняли, что он бывший торри. Чудо, что в этих условиях вообще спасали людей…

Больные общались с внешним миром просто. Их либо навещали в палатах и тогда с лестницы доносились голоса и иногда беззлобная перебранка. Или же родственники становились под окнами и звонко выкрикивали неходячих.

— Сестрица-а! Тебе гостинцы передали-и?

Он прятал голову под подушку. А ведь миллионы людей всегда жили в чаду, шуме, тесноте и не жаловались, лишь бы хлеб был и крыша над головой, и бунтовать начинали, только когда их лишали последнего…

В первые дни он даже садился с трудом. В элитной больнице вокруг хлопотал бы персонал. Здесь отношение было проще.

— Как сами себя чувствуете, то и делайте. Можете сесть — отлично.

Костыли принесли не пластиковые, лёгкие и удобные, а деревянные, с рукоятками, отполированными множеством ладоней, громоздкие и скользящие. Сначала он решил, что опираться на них невозможно. Но не ползать же? И не на инвалидную коляску же садиться, здесь это, наверное, вообще какая-то убогая тележка, бр-р…

Он попытался встать на ноги. Хватаясь дрожащими от слабости руками за край кровати, перевалился на бок и спустил на пол правую ногу. Дальше, все ещё опираясь на руки, добрался до изголовья кровати, уцепился за подоконник, подтянулся и глянул поверх белой краски в прозрачное стекло.

Снаружи виднелся скромный скверик, не особо ухоженный — в больницах для торри за такое уволили бы весь персонал, — флигель, пара зданий. Прямо под окном на столбе висел государственный флаг и Скорпиномо смог его рассмотреть. Сначала он не понял даже, что это за полотнище, потом его осенило: флаг! Он поменялся. Раньше это был золотой круг на синем фоне, сейчас фон остался тем же, но на нем были изображены слившиеся в рукопожатии руки.

Скорпиномо привычно в мыслях ругнулся по поводу новой власти, но тут ладонь скользнула по подоконнику и он еле не загремел на пол, выругавшись уже вслух. Всё так же опираясь на что придется дрожащими руками, перетащил тело обратно на кровать и лег с чувством, будто вернулся из дальнего перелета. Штурм коридора на костылях был отложен до лучших времён.

На следующий день пришла женщина. Ещё молодая, стройная, с короткими волосами, туго повязанными косынкой. Косынка была алой, как цветы по весне в степи, и по краю шел повторяющийся орнамент — изображения скрещенных рук. Тонкая, большеглазая, эта женщина напомнила Флёр, но когда она заговорила, сходство исчезло — в решительных пронзительных интонациях не было ничего от очарования хрупкого цветка подземелий.

— Молодой человек! — начала она резким и очень громким голосом. Ей, наверное, приходилось выступать на собраниях. — Мальчик, что был с вами на катере, кем вам приходится?

— Сын.

— Вот и хорошо, значит, вы законный представитель. Подпишите вот здесь, — она с ловкостью фокусника извлекла буквально из ниоткуда желтоватый бумажный лист. — В лагерь поедет.

— Куда? — ошарашенно спросил Скорпиномо. Слово «лагерь» до сих пор ассоциировалось у него только с лагерем для военнопленных. Ну разве что ещё переселенческий лагерь эферийцев на Эо…

— Лагерь для детей, какие были для северных ребятишек, — объяснила женщина, подсовывая ему документ на подпись. — Оздоровительный. Помните? Вот в такой и мальчика вашего пока отправим, не может же он все это время жить при больнице. Мы, гражданин, строим социально-ориентированное государство, и дети — наше будущее!

Что-то такое он действительно вспомнил — незадолго до переворота некие активисты решили за счёт благотворителей на лето вывозить детишек бедноты из самых гиблых мест в южные районы страны. А то смертность в рабочих кварталах превысила рождаемость, особенно в регионах с суровым климатом. Школы резерва и так имели в своем распоряжении парки и рекреационные зоны, а потому не нуждались в лагерях.

— У меня нет документов, подтверждающих, что это мой сын. И своих тоже нет.

— Есть! — ответила женщина, энергично тряхнув головой. — По поводу вас обращались к гостям с Эфери Тау, здесь даже был глава их делегации, он за вас и поручился. Вы что же, не видели его лично?

Скорпиномо неопределенно пожал плечами. Если он и видел этого главу, то не запомнил.

— Подпишите, товарищ, — сказала она нетерпеливо.

— Я не товарищ, я торри, — возразил он неожиданно, хоть это было и глупо. Кто ее знает, какая у нее должность. И даже простая учетчица может пожаловаться начальству. Разозлится она на него или нет?

— Подпишите, гражданин товарищ торри, — сказала она с весёлым презрением, напомнившим ему Флёр. Она прекрасно поняла, что ее хотят разозлить.

— Если у меня есть документы, могу я хотя бы на них посмотреть? — спросил «гражданин товарищ торри», поставив в указанном месте закорючку.

— Выписываться будете, отдадут, — она развернулась круто, и пошла к двери, чеканя шаг, как на параде. У выхода спохватилась:

— Перед отъездом не хотите повидать ребенка?

Скорпиномо задумался лишь на миг. А Миромекано-то не подвёл, кровь торри еще что-то значит. Только очутиться перед сыном беспомощным, валяющимся в кровати, с гипсом, в этой заношенной больничной пижаме, на которой какой-то идиот поставил штемпель прямо спереди.

— Нет, — он решительно покачал головой. — Встану на ноги, тогда и увижу.

— Ну, смотрите, — хмыкнула она и вышла. Что означала ее ухмылка? Что его по выздоровлении арестуют? Тогда зря он упустил шанс попрощаться с Миромекано. Как же это выяснить — спросить?

Спросить? У них? Чтобы они думали, что он боится? А он действительно боится услышать правду, вот так…

Через пару дней он все же не выдержал, заговорил с тем самым чернявым общительным доктором:

— Ногу-то вы мне штопаете зачем — для тюрьмы?

Врач хмыкнул совсем, как та женщина в косынке-флаге:

— Да с чего вы взяли? Если бы для тюрьмы, тут бы охрана стояла.

— Но я же до сих пор не пойму, на каком я тут положении…

— Сначала начните нормально ходить. Это, знаете, при старой власти человека чуть латали и выкидывали на улицу, чтоб он койку не занимал. Не бегите впереди светового луча, как говорят наши физики.

Эту поговорку любила тиксанданская интеллигенция. В отличие от предусмотрительных угловатых, беспечный народ западного континента часто оставлял решение на последний момент.

На ногу можно было уже и становиться с опорой. Он бродил от палаты до общего зала, над которым висел локатовизатор, по большей части бездействующий. Ближе к вечеру экран оживал, после порции разноцветных полос выдавал нормальное изображение. И если бы передачи заслуживали доверия, то получалось бы, что жизнь в стране налаживается, восстановили свою работу все предприятия, кроме оборонных, старые бараки сносили, вместо них строили удобные современные жилища, и транспорт ходил почти без перебоев, и в сельскохозяйственных районах все было в порядке и лучше, чем прежде.

Однажды на экране мелькнул участок земли возле бывшего Технического центра, где когда-то стояли жилые корпуса. Теперь здесь строили новые здания, с виду — административные. Скорпиномо отвернулся от экрана. Да, жилой корпус это только временный дом, но теперь у него и такого нет.

Вообще на локатовизатор он смотрел мало, в основном приглядывался к лицам ходячих больных (это было отделение хирургии и лежачих тоже хватало), которые собирались посмотреть передачу. Как они реагировали на увиденное? Злились, посмеивались? Верили или не верили? Конечно, это ничего не доказывает, простые люди критическим мышлением не отличались…

Женщины у локатовизатора задерживались редко — они уносили еду в палату, хоть санитарки и покрикивали, или собирались небольшими группами, толкуя о том, что дома без них бардак и семья не справляется, когда ж уже выпишут, пособи, Великая матушка! Потом кивали друг другу нечесаными головами и расходились, придерживая халаты у ворота.

У экрана оставались мужчины, тоже растрёпанные и помятые после долгого пребывания в казённом заведении. Они смотрели передачи равнодушно, иногда одобрительно кивали, иногда спорили, но в целом сомнению ничего не подвергали. Оживлялись только когда речь заходила о международных отношениях. Имперцам, как по старой памяти называли угловатых, по-прежнему не доверяли.

— О, политики-то ихние свои морды и то прячут, а что у них делается? Почему они наших к себе не допускают?

— Говорят, голод у них… Там же пустыни.

— Там металл. Небось, менять будут, как всегда было.

— Да хватит вам, — кричал наконец кто-нибудь из больных. — Войны нет, и слава Ладо! Пусть живут, как хотят.

Народ задумывался, потом кто-то опять начинал:

— Вот говорят — мир. А если они это нарочно? Чтоб мы, значит, свои заводы останавливали, а они б оружие копили…

И эти туда же, возмущался про себя Скорпиномо. Небось, еле школу закончили и всю жизнь на заводе у станка стояли, а про политику споры ведут. Но если вспомнить… Аристократы тоже любили рассуждать о том, в чем ничего не понимали. Пожалуй, это просто такая общечеловеческая черта.

На него слегка косились. У него было другое выражение лица, другая осанка, здоровые зубы, тело, не изуродованное физическим трудом. Если бы не костыли, он и вовсе смотрелся бы среди них чужеродным элементом. Он не представлял, как сможет жить среди этих людей, но гнал прочь вполне разумную мысль попроситься к эферийцам назад. Выжили же другие люди его класса в изменившемся мире, приспособились к новым условиям, значит, и он сможет.

К тому же — как ни слабо в это верилось здесь — трудом этих необразованных грубых людей возникла и выросла цивилизация…

Дни шли за днями. Его перестали мучить головные боли. Он уже приноровился шустро передвигаться по коридору на костылях и рассчитывал скоро обходиться без них. Но тут его поджидало разочарование — лишней ортопедической трости здесь не нашлось.

— На улице, молодой человек, хоть палку с дерева срежьте, а тут мы за вас отвечаем. Чем вам костыли не угодили? Ждите. Освободится трость — вам принесут.

Вечером половицы в коридоре заскрипели в неурочное время. У него мелькнула безумная надежда, что это Флёр, потом более приземленная мысль — что это, скорей всего, несут обещанную трость.

Дверь открылась без стука. Вошёл тот, кого Скорпиномо ожидал увидеть меньше всего — эфериец Клад.

Отец Флёр похудел. Совсем высох, и седины в волосах у него прибавилось. Одет он был все в тот же привычный комбинезон, но на плечи в качестве компромисса накинул светлый пиджак! Это должно было смотреться комично, но чёртовы эферийцы никогда не выглядели комично.

Лежать в его присутствии Скорпиномо не мог. Он ухватился за костыли и встал — со второй попытки. Клад молча наблюдал, как синот садится, тянется к опоре, поднимается на ноги. Помочь или хотя бы подать костыли он и не пытался.

— Вы живы, — сказал Скорпиномо, когда молчать дольше было уже невозможно. Клад сухо ответил:

— Жаль вас разочаровывать, но это так.

— А база?

— Базу сжёг ваш психопат. Спаслось несколько человек. Но меня не было на базе. Я не хотел никого видеть и полетел к берегу океана, — Клад сжал губы и замолчал, очевидно, не желая напоминать, из-за каких событий он решил успокоить нервы.

— А Флёр? С ней все хорошо? — быстро спросил Скорпиномо. У него вдруг застучало в висках — а если не все, иначе бы она прилетела сама?

Клад поджал губы так, что дальше было уже некуда.

— Она жива и здорова, — сказал он сухо. — Это чудо, после всего… Но что все в порядке, я бы не сказал.

— Почему?

— Вам не понять, — отрезал Клад. Он сказал это даже не с гордостью, а просто как очевидную истину. — Для нас главное — благо общества. После такой катастрофы… — он замолчал.

— Она здесь? Или осталась на Эо?

На скулах эферийца под бледной кожей заходили желваки.

— Вы же понимаете, что этого я вам сообщать не желаю?

Значит, Флёр здесь!

— Вы быстро долетели сюда, — заметил Скорпиномо.

— А что, вы уверены, что технический прогресс только ваша привилегия? На нашей экспериментальной базе на северном континенте стоял корабль нового поколения, скорость у него на треть превышает максимальную. Он должен был отправиться за детьми на Эфери, но в сложившихся обстоятельствах… Нашим детям все равно придется немного подождать.

— Это каким? Которых забрали у родителей? — уточнил Скорпиномо с невинным видом. Может, делать этого и не стоило, но фразу «вам не понять» тоже не хотелось спускать просто так.

Клад молча стоял, раздувая ноздри.

— Надеюсь, вы оставите мою дочь в покое, — сказал он после паузы. — Вы только создадите ей неприятности.

— А разве меня не арестуют?

Клад посмотрел с недоумением:

— Вы что же, не знаете, что вас амнистировали?

— Нет.

— Вас не предупредили? Странно.

— Это наша тиксанданская безалаберность, — пожал плечами Скорпиномо. Не признаваться же эферийцу, что это он не рисковал спрашивать о своей судьбе.

— Ваш полет засекли на всех трёх планетах. Корабли, летящие со скоростью света, приборы регистрируют и у нас, и у вас. Не знаю, что с вами будет, возможно, свободу передвижения вам ограничат, но личной свободы не лишат. Перемещения к тому же ограничены у многих. Чтобы передвигаться по стране, надо иметь разрешение.

— Так было и при Апатуриано.

— Для простого народа — да.

— Тогда что же для них изменилось?

Клад посмотрел в упор:

— Они обрели надежду.

— Надежда эфемерна, — сказал Скорпиномо. — Она ничего не меняет в настоящем, а живем-то мы здесь и сейчас.

— Я читал в одном из ваших журналов эту психологию торри, — заметил Клад. — Нам ближе психология вашего народа, который всегда надеялся на лучшее. Вы легко лишаете надежды других. Как насчёт себя?

Скорпиномо сжал челюсти. Фразу про эфемерность надежды он действительно вычитал в журнале незадолго до переворота.

— Себя? С лёгкостью. Я не надеюсь, что вернутся старые порядки. Надежда заставляет жить будущим или прошлым, а не настоящим.

— Пока мы говорим, настоящее становится прошедшим, а будущее — настоящим. Если вы откажетесь от будущего, то не сможете жить здесь и сейчас. «Сейчас» имеет свойство быстро заканчиваться.

Скорпиномо пожал плечами. Вести философскую дискуссию с этим высокомерным эферийцем ему хотелось меньше всего.

Клад повернулся было к двери, давая понять, что разговор окончен. Но замер на месте и, делая паузы после каждого слова, произнес:

— Я надеюсь, вы не будете преследовать мою дочь. Без вашего влияния она проживет достойную жизнь… достойную эферийки. До сих пор синоты могли только лишить нас жизни. А то, что сделали вы, это гораздо хуже.

— И вы надеетесь? Надеетесь на порядочность столь низкого существа, как синот?

Клад посмотрел с выражением человека, которому предстоит запихнуть в себя горькое лекарство.

— Насколько я знаю, вы сами — отец. Вот и представьте.

— Знаете, я плохой отец, — медленно сказал Скорпиномо. — Я, наверное, вообще никакой отец. Но своего ребенка я предпочел бы видеть счастливым, а не мертвым.

У эферийца дрогнули плечи. Пожалуй, последняя фраза была лишней и напомнила бедняге профессору о его погибшем сыне. Клад посмотрел на Скорпиномо с выражением, которое тот так и не определил, и вышел, забыв закрыть дверь. Эферийцы привыкли, что стены за ними опускаются автоматически. Впрочем, в элитной больнице за этим бы тоже следил фотоэлемент.

Здесь роль фотоэлемента исполнила санитарка — прошла, бормоча о некоторых, которые чужой труд не ценят и порядок не соблюдают, дверь захлопнула, потом зачем-то опять открыла, заглянула внутрь, увидела у больного костыли и смягчилась.

— Тебе, может, нужно чего? Тогда говори.

Скорпиномо посмотрел внимательно на эту тетку, нестарую, но с приземистой фигурой, оплывшим лицом, большими темными руками. Всю жизнь она таскала из-под больных нечистоты и мыла пол, а зарабатывала наверняка жалкие гроши. Нет, на нее невозможно было сердиться из-за фамильярного обращения.

— Ну? — нетерпеливо повторила женщина. — Тебе что-нибудь принести?

Он провел рукой по подбородку.

— Бритву, тётенька. Если можно. Пожалуйста.

Она принесла станок — хорошо хоть не опасную бритву, про которую Скорпиномо пару раз читал в исторических книгах и которой легко можно было перерезать горло. Мысленно Скорпиномо посетовал на тётку, но тут же оборвал себя — где ей было взять нормальную электрическую бритву! Станком с этой крохотной металлической полосой он все равно ухитрился поцарапаться, пока соскабливал щетину с подбородка и пытался придать какую-то форму рыжей поросли на щеках. Флёр говорила о двух годах, но эферийские мыло было рассчитано на жителей Умирающей звезды.

Флёр… Нет, он и не переставал о ней думать. После ухода Клада он готов был броситься на поиски, только вот куда? И выпустят ли его?

Врач на просьбу позвать эферийскую делегацию слегка шокировался:

— Наши гости здесь по приглашению правительства, у них отдельная резиденция, сначала нужно подать запрос. Вы же общались с эферийским представителем, почему вы не попросили у него?

— Забыл, — сказал Скорпиномо. — Забыл, а теперь вспомнил. Кто прилетел на последнем корабле? Может быть, там были врачи?

— Не знаю, — чернявый доктор покачал головой огорчённо. — Их врачебный опыт нам бы не помешал. Но там только социологи, кажется. Врачи выбрали себе миссию в провинциях. У нас же всегда столичная медицина была на уровне, а вот в глубинке все намного хуже.

Если бы она прилетела, она бы нашла способ его повидать, — если бы хотела, конечно. Может быть, ей запретил отец. Или она вообще осталась на Эо. Или…

Она просто не решилась пойти против своих, вот и все. Возможно, она серьезно больна, но Клад бы об этом не умолчал.

За мрачными размышлениями прошли вечер и ночь. Он с умным видом втирал Кладу про вред надежды, а сам вот надеется на что-то… Искать ли Флёр? Будет ли она ему рада? Да и выглядит он тут совсем не как великий завоеватель космоса. А ещё у Флёр взрослый сын! Миромекано давно принял Флёр, но этот неизвестный молодой эфериец вряд ли обрадуется отчиму-синоту…

Да и она любила ли его? Или просто поддалась зову плоти? И он сам — любил? Или то была привязанность затворника к единственному звену, связующему его с внешним миром?

Но сейчас он не затворник, а душа болит по-прежнему…

В итоге утром он проспал завтрак и проснулся только, когда давешняя санитарка пришла менять постельное, принесла свежую пижаму и прогнала его мыться. Сегодня был выходной и визита доктора не ожидалось. Просто день, который нужно было как-то пережить.

В палате пахло мылом, дезинфекционной химической жидкостью и, несмотря ни на что — свежестью. Санитарка в его отсутствие постелила свежее белье, не новое, но чистое. Что ж. Многие жили так всю жизнь. И участь этой санитарки ждала бедняжку Камиллу.

В коридоре послышались лёгкие шаги. Вошла женщина. Тоненькая, в желтой врачебной шапочке и халате, с марлевой маской на лице. Маска не скрывала глаз — огромных, с длинными темными ресницами. Женщина подняла руку к виску, опуская марлю.

— Ваш новый лечащий врач, майор Скорпиномо!

Скорпиномо вскочил, забыв взять костыли, и сразу же плюхнулся обратно.

— Флёр!

То ли он все же ухватил костыли, то ли она подала ему руку, — он сам не помнил, как встал на обе ноги и заключил Флёр в объятия. И вспомнил про нелепую пижаму и убогую больничную обстановку только через несколько мгновений. Но это не имело никакого значения — Флёр обвила руками его шею, и целовала в ответ, и смеялась, и плакала, и говорила ему «ты».

— Живой, — шептала она, зарываясь лицом в воротник этой самой нелепой пижамы. — Ты так внезапно исчез.

— Нельзя было терять время, только пролететь напрямую, через солнце… Я никак не мог предупредить!

— Я знаю, знаю про солнце… Это ужас. И про отказавшую тормозную систему. И историю болезни смотрела, и про прямой массаж сердца знаю.

Скорпиномо на мгновение отстранился.

— Так вот откуда этот шрам! — воскликнул он, положив руку на грудь. — А мне ничего не сказали, подлецы!

Флёр накрыла его пальцы своими.

— Главное, спасли. У вас смелые врачи. Наши бы так не рискнули.

— Ладно, ты, ты как здесь? Что твой отец? Я ведь тогда улетел на катере так внезапно…

Она чуть вздрогнула, но руку не убрала, и Скорпиномо боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть ее ладонь со своей, как боятся спугнуть птицу.

— Отец прилетел на базу утром, увидел, что от нее осталось, немедленно бросился на станцию. Он тоже не чаял увидеть меня живой. Потом мы все отправились на континент в северном полушарии, там наш самый крупный лагерь после уничтоженного. Там уже связались с нашими на Сино Тау, они сказали про катер, и что на катере были мужчина и мальчик.

— Значит, базу он все-таки сжёг…

Она опустила ресницы:

— Да. Очень много погибших… И Крас, и доктор Райт.

— Бедняга. По нему хоть можно было понять, что вы не голодаете, — пробормотал Скорпиномо вполголоса. Флёр, к счастью, не расслышала или не поняла.

— Камилла жива! — просияла она. — Она улетала на другую базу. О ней Мантино не знал или не понял, его целью была Сино Тау.

— Скорее, он решил, что вы все равно не выживете.

— Мы уже не узнаем… Так вот, Камилла жива. И еще кое-что… — у Флёр опять опустились ресницы и заалели щёки. — Она ждёт ребёнка.

— Да? Ну… Крас молодец, не дал себя морально кастрировать. Только что теперь, ребёнка у неё отберут?

— Нет. Она захотела вернуться на родину. И она же не эферийка.

— Ну вот, оказывается, это очень даже неплохо!

— Сядем, — спохватилась Флёр. — Тебе же тяжело стоять. Да, родители Краса тоже сюда прилетят при первой возможности. Они же потеряли сына. Теперь внук для них смысл жизни. Камилла будет под самым строгим врачебным наблюдением, у нее ведь первая группа крови, а у отца ребёнка четвертая… Мне даже жаль, что я хирург.

— Нет, это хорошо, что ты хирург. Это правда про лечащего врача?

— Да, почти. Мы начинаем перестраивать здешнюю медицину. Я добилась, чтобы эту больницу поручили мне. Отец, конечно, был против…

— Но ты всё же пошла против него…

— Да. Он немного смягчился, когда узнал от Горено, что это ты спас мне жизнь. Ведь Мантино уже готов был стрелять…

— Я ждал, когда сработает взрывчатка. Но предупредить не мог.

— Я вела себя, наверное, неправильно. Но он так размахивал своим пистолетом, я подумала — пусть он лучше злится на меня, чем выстрелит в тебя или побежит искать Миро… И ещё я боялась, что… Нет, тебе не понравится, если я это скажу.

— Мне все понравится. Но если не хочешь, не говори.

Она снова спрятала лицо в воротнике его пижамы и, запинаясь и повторяя одни и те же слова, пробормотала:

— Понимаешь, я тогда подумала, что он предлагает тебе принять его сторону. А ты же всё-таки торри. И я подумала, если ты захочешь принять его сторону, то пусть лучше он сначала меня застрелит, и я этого не увижу.

Скорпиномо молча гладил ее волосы. Как же ему все эти дни не хватало Флёр, этой чистой и сильной души, которой легче было умереть, чем разочароваться в любимом человеке.

— Не буду врать. Может быть, если бы у него была четкая программа и возможность ее выполнить, я и стал бы ему помогать. Но у него не было четкой программы. Только желание отомстить всей планете и жажда власти. Он был неадекватен и начал сходить с ума. Возможно, потому, что это был первый дальний перелет в обществе только роботов.

Флёр прижалась к его плечу.

— Он сжёг летательный аппарат. Просто из мести. Это его и погубило, у него не хватило заряда на Мрака.

Флёр снова вздрогнула.

— Бедный Мрак. Конечно, он был очень стар… А образцы для клонирования у него всё-таки взяли, — она оживилась. — Я ведь биолог, такие вещи отмечаются автоматически.

— Значит, ты хочешь потом вернуться на Эо? Не хочешь остаться здесь?

— Я не знаю, — Флёр улыбнулась несмело. — Это зависит от того, нужна ли я тебе тут.

— Ты ещё сомневаешься?

— Здесь твоя родина, весь твой мир. И женщины, у которых и воспитание другое, и привычки, которые тебе ближе просто потому, что у вас одна цивилизация.

— Флёр, цивилизация это не то… Это как краска, даже очень толстый слой можно отскоблить или покрыть новой. Меня за этот год тоже отскоблили и покрасили заново. Даже больше — разобрали на атомы и собрали. Может, и не слишком годный человек из меня получился, но я точно знаю — мне не нужен никто, кроме тебя.

— И мне тоже. Мой отец был против, чтобы я прилетала сюда, хотя здесь очень ждут именно докторов. И я должна сказать ещё кое-что… Тогда, после суда, я действительно всем объясняла, что спасла тебя из-за секрета световых скоростей. Они поняли бы и простую жалость, но так мне казалось надёжнее. И ещё я была уверена, если ты вспомнишь, отношение к тебе станет много лучше.

— Так эферийцы способны лгать своим! — улыбнулся Скорпиномо.

— У тебя изменилась улыбка, — заметила Флёр, касаясь пальцами его щеки и вдруг отдернула руку.

— Щетина, — он снова улыбнулся, на этот раз виновато. — Станок тут так себе.

— А я думаю, что изменилось! Конечно! Бакенбарды!

— Пока нет, но скоро отрастут. Впрочем, если тебе не нравится…

— Нравится, — поспешно заверила Флёр. — Это немного странно, но хорошо. Вы разные, у вас разная одежда, прически, а мы все довольно похожи друг на друга.

— Мир меняется, — он пожал плечами. — Начал меняться год назад и помчал стремительно. На Эо и вы измените своим привычкам…кстати, ты в этом халате очень красивая.

— Да?

— Да. Я ведь пока что видел тебя только в комбинезоне, даже тогда…было слишком темно.

Она вспыхнула и при попытке поцеловать увернулась, как и в ту ночь.

— Подожди, подожди! Я понимаю, что у вас по-другому, но мне нужно время…

— Флёр. Я просто люблю тебя. А еще, если, как говорил тот же Крас, две ветви цивилизации объединятся на Эо? У вас не получится хранить такую сверхъестественную добродетель и рожать исключительно по одному ребенку.

— Ты разочарован?

— Если немного… Но это ничего не значит. Знаешь, угловатые постоянно смеются, что тиксанданцы как сухое дерево — вспыхнут и тут же перегорают. Мы народ отходчивый.

— Да, мы тоже. Я же говорю, даже мой отец немного смягчился. Но знаешь, даже если бы он не смягчился…

— А твое общество? Твои соотечественники?

— Ты сам готов отказаться?

— Нет, я прошу тебя подумать. Флёр, у нас ведь и сроки жизни разные. Я проживу ещё максимум лет сто, и к концу этих лет буду глубоким стариком. А ты? И что тебе тогда скажут эферийцы?

Она быстро приложила руку к его губам.

— Всё, молчи! Я думала, думала! Мы же передадим вашим врачам наши технологии, конечно, не в несколько раз, но жизнь они продлят. А ещё не надо закладывать слишком далеко. Несколько десятков лет у нас с тобой точно есть, а там будь, что будет.

— Да, верно, — кивнул Скорпиномо. — У нас говорят: не надо бежать впереди светового луча.

— О световом луче! Знаешь, ваши учёные все же планируют новый запуск межзвездного корабля, возможно, совместного…

— С кем?

— Со всеми. И наши учёные участвуют, и оба ваших государства.

— Хм. Не переругаются? Хотя учёные — народ особый.

— Общее дело сближает. Помнишь, Мантино считал, что ему доверят только неквалифицированную работу? Это ведь не так. После всего этого людей с опытом космических перелетов будут ценить вдвойне.

— Мне что же, унижаться и идти к ним на поклон? — он возмутился было, но осекся. — Хотя да. Верно. Сам же говорил, что возврата к прежним временам не будет.

Флёр покачала головой.

— Разве же это унижение? Ты ведь всю жизнь посвятил космосу и годишься для этого проекта…может быть, им и врачи понадобятся.

— Ты же собиралась заняться нашей медициной? — поддразнил Скорпиномо.

— Сначала я собиралась поехать за Миро, — ответила она очень серьезно. — А заниматься я могу и реорганизацией медицины, и этим космическим проектом. Мы многое успеваем, поверь. Или это плохо?

— Нет, это хорошо, — сказал он медленно, будто взвешивая каждое слово. Да, на Сино Тау женщины могли состояться в профессии, но всегда оставались немного в тени мужчин. Что же, мир меняется, и не всегда к худшему…

Внезапно он вспомнил.

— Флёр! А со своим сыном ты говорила? Он-то что скажет, если ты выйдешь замуж за синота?

— Нет, не говорила ещё… Но он молод, у него гибкое мышление, — горячо убеждала Флёр. — И он знает про тебя, знает, что ты смог обезвредить Мантино и спасти планету. И что ты спас меня. Он должен понять. Он собирался в следующее противостояние лететь на Эо вместе с маленькими переселенцами, но это откладывается из-за гибели базы. Может быть, он прилетит сюда, он же социолог.

— Многовато тут ваших, — Скорпиномо произнес это прежним ворчливым тоном, но скорей по привычке.

— О, поверь, сейчас и смешанных пар, как мы, не так и мало. Я знаю целых пять. Правда, обычно это наши мужчины находят тут себе будущих жён. Может, и мой сын найдет себе здесь девушку?

Она улыбнулась и замолчала, и теперь уже не уклонялась от поцелуев. Слишком много слов было сказано сегодня. Голова кружилась от предчувствия неизбежного и он не выдержал — медленно, одну за другой, начал расстёгивать пуговицы на ее халате. Она зажмурилась, но не отстранилась.

— Времени прошло достаточно?

— Достаточно… Но ты же наверное недостаточно здоров для… — она опять спрятала лицо у него на плече.

— Флёр. Тут дверь запирается на щеколду. Закрой ее и иди ко мне. Я тебе докажу, что ты заблуждаешься.

К О Н Е Ц.