Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Примечания:
Джин и Тоник — Зимовье зверей
Белая Гвардия — Зоя Ященко & Белая Гвардия
If any such lover be in Earth which is continually kept from falling, I know it not: for it was not shewed me. But this was shewed: that in falling and in rising we are ever preciously kept in one Love.
Julian of Norwich(1)
Жизнь часто сводится к вещам, которые мы создаём сами: дома, которые мы строим, еда, которой делимся, дети, которых носим на руках. Мы превращаем испытания в выживание, слёзы в отвагу, дружбу в вечную связь. Мы вяжем эти узлы вручную, шлём поцелуи в письмах и подарки с ленточками. Сажаем цветы, растим их, срываем и дарим.
Любовь — наш фундамент и наша крыша, наши стены и наш очаг, наше окно в мир. Любовь — это наше начало, и она не знает конца.
«Call Midwife»
Jennifer Worth(2)
Turn a curse into a kiss,
Обрати проклятие в поцелуй,
change the meaning of your world.
измени смысл своего мира.
Love makes no sense, Love has no name.
Любовь не нуждается в смысле, любовь не знает имён.
Love drops you in tears and it sets your heart on fire.
Любовь способна заставить тебя рыдать и разжечь в сердце пожар.
Love has no fear, Love has no reason.
Любовь не знает страха, любовь не нуждается в причинах.
So infinitely fast stop standing on the edge.
Так сейчас же перестань стоять на краю.
Take my hand, erase the past forever.
Возьми меня за руку, сотри прошлое навсегда.
My Love is you, My love you are.
Моя любовь — это ты, Я люблю тебя.
Love makes no sense, Love has no name.
Любовь не нуждается в смысле, любовь не знает имён.
Love is never wrong and never needs a reason.
Любовь никогда не ошибается и никогда не нуждается в причине.
Love Exists — Amy Lee
* * *
— Нет, ну вы представляете? Да как так-то! Они же... они же оба мальчики! А они... целовались у школы! — женщина лет сорока пяти с всколоченными волосами орёт благим матом на родительском собрании.
— Как так! Это же противоестественно! Куда смотрят родители!
— Гомосятина в школе! Какой пример они подают другим! Тлетворное влияние Европы!
— Генетический мусор! Это всё потому, что он суррогатный! Да и ещё и выращен в пробирке!
— Вот! Родители-одиночки не способны воспитывать детей! До чего доводят неполные семьи!
Классная руководительница молча смотрит на вакханалию, творящуюся на экстренно организованном родительском собрании. Десятый класс. Почти выпускной. Элитная гимназия. И атмосфера базара... Вопли с разных сторон. Родители, мамы и папы, беснуются не на шутку.
Рядом с ней стоит ухоженная женщина, которой можно дать от сорока до пятидесяти. Годы её не пощадили: наградили лицо мелкими мимическими морщинками, разбегающимися от уголков глаз, выступающим рисунком вен на тыльной стороне изящных ладоней; тонкие ниточки странными своеобразными ожерельями из прошлого отметились на худой шее, выдавая возраст. Она выглядит дорого, но не молодо: классическое пальто покоится на руке, стильный строгий шерстяной костюм, кожаные туфли без украшений, о марке которых способен поведать только вензель на подошве и стельке, модная стрижка с окрашиванием, сделанная в хорошем салоне, дорогая косметика, не оплывшая за день, очки в тонкой титановой оправе... и два золотых кольца на руке, одно за другим, выдающие вдову.
Она стоит совершенно спокойно, глядя на бушующее человеческое море. Мамочки и папочки судорожно орут, обсуждая то, что её сына застали целующимся с мальчиком.
Женщина морщится от децибел, которыми наполнена классная комната — болят уши, — и неосознанно крутит кольцо на левой руке. Последнее время оно становится совсем велико и норовит упасть, и его, наверное, стоит переместить на цепочку на шее, но она никак не может на это решиться: без него то и дело набегают приступы паники. Мысли всё время возвращаются к одной: «Боги, как мне тебя не хватает».
Она слушает и не может взять в толк, что вызвало столько криков. Сама бы забила и не поехала бы ни на какое собрание, где, как всегда, попросят денег «на шторы» или отчитаются об успехах. Лучше бы просто провела время, которого всегда катастрофически мало, с детьми, но классная руководительница сына только не рыдала в трубку, говоря, что не справится с остальными родителями. Пришлось ехать. И вот уже сорок минут она просто стоит и смотрит, как пытаются распять её сына и ещё какого-то мальчишку, обвиняя во всех смертных грехах. Взрослые тётки и дядьки беззастенчиво клеймят подростков, навешивая на них свои страхи, свою неуверенность, свои штампы, беззастенчиво переходя на личности. А она просто ждёт. Ждёт паузы, готовясь к буре. Ей не привыкать — жизнь научила выступать перед любой аудиторией: злой, расстроенной, недоверчивой, беснующейся. Просто нужно дождаться момента. Момента, чтобы вставить слово в защиту. Момента, чтобы стать адвокатом дьявола.
— Вот к чему приводит воспитание в неполных семьях!
— Женщина не способна воспитать мальчика!
— Возрастные матери! Нянькалась с мальчиком как с писаной торбой — и вот результат!
— Отца в могилу свела и теперь портит детей!
— Бескультурье. И в церковь не ходят!
— Женщина должна сидеть дома и воспитывать детей! А у этой домработница, няня и ещё черт знает кто! Да какая нормальная женщина...
Больше штампов. Больше воплей. Как бы тут кого-нибудь не грохнул инфаркт. Сорок минут уже упражняются. Взгляд на часы на титановом браслете: ошиблась — уже почти пятьдесят. Почти час её времени. Знали бы тут, сколько обычно стоит этот час, прослезились бы, клуши. Класс захлёбывается слюнями и соплями. Голова болит всё сильнее, а вопли уже переходят на ультразвук. Делать тут нечего. Доказывать тоже. Остаётся только хлопнуть дверью, но нужна пауза. Чёртова пауза. Когда же эта клуша закончит орать? Смертных грехов столько не придумали, сколько уже о себе услышано.
Вот оно: главная орущая потянулась за водой. Пауза.
Холодный спокойный голос разрывает момент блаженной тишины:
— Я надеюсь, все высказали своё особенно ценное мнение по поводу сложившейся ситуации. Моё видение здесь не требуется. А теперь я позволю себе с вами попрощаться — меня ждёт сын. Его состояние для меня важнее вашего, несомненно, драгоценного мнения о его поведении и моральном облике. На этом собрание считаю законченным. Желаю всем удачного вечера. До свидания.
И тишина. Перестук каблуков. Хлопнувшая дверь.
Пауза. Затишье. Взрыв за спиной. Пусть орут. Делать тут нечего.
* * *
— В машину. Оба, — пискнула сигнализация маленького купе. — Я не хочу вытаскивать вас из лап озлобленных ханжей. Придётся потесниться.
— Мам? — взволнованный голос сына дрожит, почти срываясь. Он явно перенервничал и успел придумать себе страшную историю о том, что сделает мать.
— Да, дитя моё? — она устало трёт виски́.
— А... Серёге можно с нами?
— Нет, давай бросим его тут и вызовем ему такси. Нужно. Какая буква в слове «оба» тебе непонятна? Я не вижу для этого препятствий. В машину. Поехали, заедем куда-нибудь, возьмём поесть и поговорим. У меня нет сил готовить дома.
Подростки угрюмо плетутся к машине. Им страшно, они перенервничали, на скуле у Миши свежий синяк.
— Милый, сделай лицо попроще. Я вас не убью, поверь мне. Просто накормлю. Ты ведь помнишь правило?
— Какое?
— А у нас в доме много правил?
— Нууу... мама...
— Миша, ты же знаешь: что бы ты не сделал, мама будет любить тебя всегда. Даже когда ругается. Даже когда ты тупишь. Когда творишь херню. А тут... Ну, иди сюда, — она раскрывает руки, устало прислонившись к запылённой машине, пачкая дорожной грязью дорогое шерстяное пальто. Юноша, улыбаясь, застенчиво обнимает усталую женщину, которая ерошит пушистые русые волосы. В глазах её всего две эмоции — любовь и усталость. — Ну вот, малыш. Чего ты так боялся? Ты же знаешь, что я всегда на твоей стороне. Почему не сказал мне сам?
Второй мальчик смущённо смотрит на такие непривычные проявления любви и тепла. Любви и принятия. Так контрастно по сравнению с тем, что только что творилось в школе.
— Серёжа, правильно? Не бойся, я не ем мальчиков на завтрак, хотя мои студенты могут рассказать и не такое. Иди сюда, — она подзывает мнущегося юношу.
Миша тянет друга к себе в тёплые мамины объятия. Серёжа краснеет, сереет и бледнеет, пытаясь вырваться. Усталая женщина обнимает обоих.
— Глупые дети. Любви не может быть слишком много. Любовь не может быть неправильной, у неё нет правил, нет рамок. Мы либо любим, либо нет.
На крыльце школы появляется всколоченная женщина, только что оравшая на собрании, бросает злобный взгляд на обнимающееся трио.
— Грязные педики и старая шлюха, — летит с крыльца.
Усталая женщина размыкает руки и на автомате ставит обоих юношей за себя. Детям не место в этой грязи.
— Садитесь в машину. Маме надо по душам поговорить с одной персоной, — в усталом голосе проскакивают стальные нотки. Она привыкла командовать и сегодня уже устала терпеть. — Миша, закрой окна и включи музыку, — руки сами собой ложатся на левую руку и трут обручальное кольцо. Привычный жест, который не укрывается от сына — слишком часто он его видит за последние десять лет. Мама злится. Когда мама злится, лучше просто делать так, как она сказала. Сумочка летит в машину, сыну достаются ключи. — Вы что-то сказали? Простите, у вас проблемы с дикцией, — на губах играет дежурная вежливая холодная улыбка, совсем не вяжущаяся с тоном.
— Шлюха! И сын твой выродок! Воспитала урода! Генетические отбросы! — собеседница заходится новой порцией криков.
— Вы хорошо осведомлены о подробностях моей личной жизни. Следите?
— Старая блядь! Столичная мразь!
— Сколько экспрессии. Смотрите, чтобы не пострадали сосуды. Нельзя быть такой нервной — инфаркты и инсульты стремительно молодеют, — ни один мускул не дёргается на усталом лице.
— Угрожаешь мне? Ты! Да ты даже родить сама не смогла! Дефектная! Да у кого повернётся язык назвать тебя женщиной!
— Мне кажется, мы не на столько хорошо знакомы, чтобы переходить на «ты». Ваше ценное мнение, несомненно, важно, но высказывайте его на своей кухне, а не прилюдно, — из кармана пальто появляется телефон. — Хочу предупредить вас, что я собираюсь записать наш с вами разговор, раз вы придаёте ему такое значение.
— Да подавись ты своей записью! Так и запиши: «Дефектная старая шлюха, воспитавшая сына-извращенца»! Да и остальные твои дети не лучше!
— Страна нуждается в героях — пизда рожает дураков, — на грани слышимости произносит уставшая от перипетий сегодняшнего дня женщина.
Не отрывая взгляда от рыжей, внятно и громко произносит:
— Какие-либо претензии по существу будут? Если нет, то у меня найдутся более важные дела — в конце концов, моё время дорого стоит. Хотите обсудить вопросы жизненного кризиса домохозяйки за сорок — обратитесь к моему секретарю. Он посоветует вам хорошего психотерапевта. К сожалению, психотерапия — не моя профессиональная сфера, я ничем не смогу вам помочь в решении проблем такого типа, — рассматривая собеседницу, словно насекомое под микроскопом. — Если вам нечего больше сказать, прошу меня извинить — меня ждут дети, которым требуется моё внимание существенно больше, чем вам. Общение с вами не представляет ни интеллектуальной, ни фактологической ценности. Вы зря тратите моё время, что, учитывая его стоимость, нерационально.
И тут рыжей женщине буквально сносит голову, от возмущения она брызгает слюной, становясь похожей на ведьму из мультиков.
— Да как ты... ты... шлюха! Мерзость! Блядь! Извращенка! Мразь! Твои дети — выродки из пробирки! — собеседница краснеет и держится за сердце.
— Девять месяцев с животом и порванная во время родов вагина из женщины мать не делают, хотя некоторые индивидуумы считают иначе и возводят естественный процесс в достижение всей жизни. Прошу меня извинить — наш разговор окончен, — обходит машину и садится за руль. Что-то ещё летит вслед, но смысла в этом разговоре нет. Тихо урчит двигатель, в салоне играет The Rasmus, заглушая звуки снаружи. Мягкий старт — и машина выруливает со школьного двора.
Хватит. Пора домой.
* * *
День очень длинный, но завтра суббота, и долгожданные новогодние праздники почти на носу. Дети захотят ёлку. Подарки давно куплены и спрятаны в шкаф. Подарками, увы и ах, занимались секретарь и няня. Хотя какая она няня — скорее старшая наперсница младших детей. Всё вроде бы готово, нужны только ёлка и продукты по списку для новогоднего стола, за которым, видимо, в этом году будет плюс один или плюс два. Или плюс три, если Серёжины сестра и отец присоединятся. Младшие потащат в дом друзей уже после праздников. А у неё... у неё давно уже не бывает гостей, и вокруг не друзья, а любовники, ученики, коллеги, подчинённые и деловые партнёры. Никого из них не стоит тащить домой. Для них есть рестораны, офис и лаборатория, квартира в городе или номер в гостинице. Дистанция. До ближайших друзей шесть тысяч километров. Три часа самолётом и ещё пару часов до аэропорта. Просто так не заедешь в гости.
Как мне тебя не хватает.
Привычно теребит кольцо на руке.
Нужно сосредоточиться. Разговор будет не из лёгких. Мгновение перед прыжком. Выдох и вдох.
— Серёж, до возвращения отца ты останешься у нас. Когда он должен прилететь?
— Сегодня в районе одиннадцати вечера.
— Откуда он летит?
— Из Москвы.
Беглый взгляд на часы. Лететь из Москвы два часа, значит, ещё можно звонить.
— Дай мне номер. Мой водитель заберёт его из аэропорта и привезёт сюда. Я сама с ним поговорю.
Давай, мальчик, я лучше вас сейчас подберу слова. Давай, милый, дай мне номер папы. Побудьте ещё хоть немного детьми. Взрослая тётя решит ваши проблемы. Хотя бы сегодня. Хотя бы в этом небольшом недоразумении. Вы ещё успеете хлебнуть своего говна. А сейчас... просто побудьте ещё немного детьми. Просто влюблёнными детьми. Мы не выбираем, кого любить. Мы просто любим. Любви не может быть слишком много. Любовь не ошибается.
— Как зовут отца?
— Александр Борисович.
Одиннадцать символов мобильного номера. Гудки в трубке. Берёт после пятого гудка. Вдох-выдох. Поехали.
— Добрый вечер, Александр Борисович. Меня зовут Анастасия Евгеньевна, я мама Миши. С ним в одном классе учится ваш сын Серёжа. Серёжа останется сегодня у нас. Я забрала мальчиков со школы.
...
— Нет, ничего серьёзного не случилось. Небольшие проблемы, но, поверьте, в их возрасте от подобного не умирают.
...
— Я бы не хотела говорить об этом сейчас — это не телефонный разговор. Я пришлю за вами водителя в аэропорт, скиньте номер рейса смской.
...
— Нет, меня это не затруднит. Это просто будет быстрее.
...
— Да, хорошо. До встречи, — главное — не оставить выбора.
Телефон ложится на стол. Два шага до холодильника. Молоко. Кофеварка. Латте. Чертовски длинный день. Длинный, но ещё не кончился, и неизвестно, когда завершится. Она устала.
— Миша, дёрни сестру, и приготовьте, пожалуйста, гостевую спальню на первом этаже для Александра Борисовича. Серёже постелите в бывшей игровой. И не смотри на меня как на врага народа. Я прекрасно понимаю, что спать он там не будет, но хотя бы сделайте вид если не передо мной, то хоть перед младшими. В подробности вашей личной жизни им вникать пока необязательно.
— Мама, я... это...
— Милый, скажи мне, какой реакции ты от меня хочешь? Ты хочешь, чтобы я на тебя накричала? Устроила разнос? Закрыла в комнате и лишила карманных денег? Отвела к психологу и попыталась лечить? Не случилось ничего страшного. Ты не сел на иглу и никого не убил. Ты просто влюбился. Сейчас в мальчика, потом, возможно, в девочку, или это будут всегда мальчики. Мне всё равно, кого ты любишь — мальчика, девочку, крокодила. Мне, по большому счету, всё равно, с кем ты спишь, до тех пор, пока ты соблюдаешь простые правила: ты пользуешься презервативами и делаешь это по обоюдному согласию. Я не ставлю невыполнимых условий. Ты ещё помнишь, что в этом доме работают простые правила? Если не помнишь, они всё ещё висят на холодильнике. Ты можешь прийти ко мне со всем, и мы просто подумаем, как дальше жить. Мы с твоим отцом в молодости тоже не были ангелами, и эксперименты в нашей жизни были разными, но, как видишь, это не помешало нам стать уважаемыми людьми. Не помешало завести детей или сделать карьеру. За любовь нельзя осуждать, нельзя презирать. Глупый ребёнок, чего ты так испугался?
Подростки жмутся друг к другу на диване в большой кухне-гостиной. Мальчишки ещё совсем тонкие и звонкие. Русая и блондинистая головы. Нахохлённые, готовые чуть что полезть защищать друг друга. Такие смешные. Такие молодые. Такие наивные. Такие влюблённые.
Никогда больше не будешь любить так, как в семнадцать. Так безапелляционно. Так глубоко и бесстрашно. Взрослая любовь другая: она осторожна, она не даёт себя сжечь, она не так полыхает. Взрослая любовь это не костёр, а свеча, и чем старше становишься, тем аккуратнее любишь. Глубоко, но аккуратно, не горя, а тлея. Чувства меняются с возрастом, становятся спокойнее и уравновешеннее. Мудрее. Спокойнее.
Но не в семнадцать. Семнадцать — это время, когда нужно гореть, гореть и плавиться, пробовать жизнь на прочность, делать ошибки, терпеть боль и вставать. Каждый раз собирать себя из осколков, обрастать опытом-бронёй и снова бросаться в водоворот жизни, раз за разом падая и поднимаясь. Жить здесь и сейчас. Мечтать. Серьёзными, расчётливыми и взрослыми они ещё успеют стать. Сейчас же их время гореть. И моя задача — позволить им это делать. Дать чуть-чуть уверенности, чуть-чуть понимания и принятия, дать тот самый старт. Отбить подачу взрослого мира, который готов растерзать за простую любовь, чувство, неведомое многим взрослым, часто подменяемое похотью и расчётом. Просто любовь, пусть и принимаемую обществом с таким скрипом. Пусть любят, как хотят и кого хотят. Я не смогу оградить сына от целого мира, но сейчас... сейчас я встану перед ним и закрою спиной — этот удар пока ещё мой. Это разборки взрослых. Им там не место. С одноклассниками пусть разбираются сами, но взрослых я к ним не подпущу, пока ещё могу. Я пока ещё сильна.
.c35683f9d{cursor:pointer !important;position:absolute !important;right:4px !important;top:4px !important;z-index:10 !important;width:24px !important;height:24px !important;display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;-webkit-box-pack:center !important;-ms-flex-pack:center !important;justify-content:center !important;pointer-events:auto !important;border-radius:50% !important;-webkit-user-select:none !important;-moz-user-select:none !important;-ms-user-select:none !important;user-select:none !important;-webkit-tap-highlight-color:transparent !important} .c35683f9d:hover{opacity:.8 !important} .u306ebfdd{background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;height:100% !important;width:100% !important;position:absolute !important;top:0 !important;left:0 !important;z-index:-1 !important;border-radius:inherit !important;-webkit-transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important;transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important} .n8df79c36{position:relative !important} .re4eb324{left:4px !important} .re4eb324, .g31976aaf{position:absolute !important;top:4px !important;z-index:10 !important} .g31976aaf{right:4px !important} .hb5b4f362{margin:0 auto !important}
1) Если есть ли на Земле такой возлюбленный, постоянно хранимый от падений, я не ведаю этого, ибо мне это не было явлено. Но было явлено мне: что, падая и поднимаясь, мы всегда бережно хранимы в одной Любви. «Шестнадцать откровений Божественной любви» (ок. 1393 г.)
2) Дженифер Уорф — английская медицинская сестра, акушерка, работавшая в Ист-Энде после Второй мировой войны, автор нескольких книг о жизни простых людей (чаще всего матерей и стариков) в Ист-Энде, одном из беднейших в тот период районов Лондона, в частности «Зовите акушерку».
Примечания:
А Мы Не Ангелы, Парень — Алексей Понамарёв
Stairway to Heaven — Led Zeppelin
Wind Of Change — Scorpions
When the power of love will overcome the love of power the world will know peace.(1)
Jimmy Hendrix
* * *
Первая мысль — очень дорогая женщина. Очень уверенная в себе. Очень ухоженная. Идеальная дикция. Мягкая пластика. Сдержанные движения. Скупая мимика. Дорогие часы. Дорогая стрижка. Ухоженная. Профессиональная пластика на лице, судя по тому, что уголки глаз не исправлены, а лицо лишено бездушной симметрии.
Стилист. Косметолог. Личный тренер. Водитель.
Дом стоимостью пару десятков миллионов. Без пафосных нуворишевских вывертов, без новорусского барокко. Стильный лаконичный минимализм. Море автоматики. Дерево, стекло, сталь и камень. Две машины. Свежие и не из дешёвых, премиум сегмент.
Натуральный шёлк. Дорогой парфюм; кажется, что-то от Картье. Плохо угадываемый возраст. Очень дорогая женщина.
Минимум украшений. Два обручальных кольца на левой руке. Вдова. Носит оба, значит, вряд ли забыла. Значит, платит за это не муж. Любовник? Не в том возрасте.
На мать-героиню визуально не тянет, но тащит на себе шестерых детей, как видно из фотографий на стенах. Явно самодостаточна.
Не пытается казаться молодой. От сорока до пятидесяти — выбирай любой возраст. Не молода, но красива. По-своему. Красота зрелой женщины — таких сейчас мало. Была бы своей в любой европейской тусовке статусных жён — неважно, бизнес или политических. Девочка из Лиги Плюща, типичная степфордская жена: всегда идеальна, всегда к месту.
Привыкла принимать решения: тон спокойный, ровный, но не лишённый интонаций, однако приказной, не терпящий возражений. Переговоры с мягкой позиции.
Степень MBI? Свой бизнес? Политический пост? Меланья Трамп или Грейс Келли на минималках российского разлива.
Гостевая комната в стиле всего дома — минимализм: застеленная кровать в центре комнаты, диванчик и стол; отдельный санузел, чтобы не мелькать голой жопой в общем коридоре; стопка полотенец, мерзавчики или, как модно говорить, миниатюры мыла, шампуня, зубной пасты, новая зубная щётка и... упаковка презервативов и пробники смазки. Заботливо. Лучше, чем в дорогих отелях. Мда... Интересные друзья у моего сына. Вы не так просты, как хотите казаться, Анастасия Евгеньевна.
Но за душ сейчас можно продать душу. Такая вот игра слов. Весь день на ногах, гостиница в ебенях благодаря ошибке секретарши (ну по карте же рядом — ага, через болото рядом), переговоры, беготня, перелёт. Звонки. Звонки. Звонки. Ни вдоха. Ни выдоха. Ладно, водитель был очень в тему.
Пустая, судя по всему, квартира, где ничто и никто не ждёт. Дочь на сборах, сын тут. Что они учудили пока не понятно, но явно в этом замешан и её Миша, раз уж оба здесь.
Горячий душ способен сделать из обезьяны человека. Ну, почти человека. Просто очень усталого человека.
Кровать так и манит. Почти час ночи. Через пять часов будут сутки на ногах. Новая футболка и тренировочные штаны на кровати. Мужа? Любовника? Пофиг. На голое тело — к чёрту приличия. Слишком устал. Слишком много дел в голове. Слишком мало времени.
Пойдём поговорим. Там обещали ужин и кофе.
Тихие переборы гитары. Запах хороших свежемолотых зёрен. Интересно, арабика с робустой восемьдесят на двадцать или как — по запаху очень похоже...
Em | D | C | D | D |
Em | D | C | D | Em | D | C | D | Em | D | C | D | Em | D| C | D
Em | Em | D | Am | C | D | Em | Em | D | Am | C | D| Em
А мы не ангелы, парень,
Нет — мы не ангелы.
Тёмные твари, и сорваны планки нам.
Если нас спросят, чего мы хотели бы,
Мы бы взлетели, мы бы взлетели.
Мы не ангелы, парень,
Нет — мы не ангелы.
Там, на пожаре, утратили ранги мы,
Нету к таким ни любви, ни доверия.
Люди глядят на наличие перьев.
Мы не ангелы, парень...
Подоконник. Приоткрытое окно. Гитара. Сигарета. Кофе.
А вы умеете удивлять, Анастасия Евгеньевна. Дорогие взрослые девочки с идеальными манерами и маникюром не сидят на подоконнике с гитарой, наигрывая что-то тяжёлое.
Срывается последний Em, бронза звенит. Не женские струны бронза слишком врезаются в пальцы. Нейлон ранит меньше и звучит мягче, но у неё бронза и акустика, судя по виду, старая, как говно мамонта. Но ухоженная. Самая простая акустика, на каких играли во дворах: затёртый местами гриф, следы от пальцев, следы от струн на давно неполированных ладах, выцветшие наклейки на корпусе. Тень из прошлого.
Дорогие взрослые девочки с идеальными манерами не курят на подоконнике крепкие сигареты с ментолом. Даже такие, явно из TaxFree — запах американского варианта American Blend сложно с чем-то спутать. Точно не курят в затяг, задерживая дым в лёгких и выдыхая точно вверх. Да и не прячут сигарету в ладони так, словно её может затушить ветром. Привычки прошлого не отпускают, Анастасия Евгеньевна?
Тушит сигарету, машет рукой, разгоняя дым, соскакивает с подоконника и снова превращается в идеальную леди.
— Кофе чёрный или с молоком?
— Чёрный.
— Ужин сейчас будет.
Профессиональная кофеварка, как у бариста в кофейне. Кто-то очень любит кофе. Маленькая чашечка. Эспрессо.
Красное мясо с газового гриля, смесь из дикого и длиннозёрного риса, свежие овощи. Идеальный ЗОЖ ужин — только КБЖУ не посчитано. Идеальная минималистичная кухня, блестящая техника.
Молчит и пьёт кофе, давая паузу на еду. Непроницаемая.
Идеальная женщина, почему-то затянутая в одежду по самое горло. Только несколько полосок кожи остаются открытыми. Свободный шёлк платья обтекает фигуру, лишь иногда задерживаясь на изгибах, прячет полностью, оставляя свободу воображению. Кисти рук, полоска кожи на шее, лицо и иногда мелькающие лодыжки. В мире, где секс продаёт всё, такие платья впору носить монахиням. Что-то в глазах говорит, что она далеко не монашка, что чувственная сторона жизни для неё не в новинку. Странно целомудренный наряд на фоне переизбытка голого тела заставляет в голову лезть левые мысли. Вот только стоит в максимально закрытой позе и неосознанно теребит кольца. Волнуется? Думает? Планирует? Нервничает? По профессиональной маске на лице и не поймёшь.
О чём же вы планируете поговорить, Анастасия Евгеньевна?
Что же сделали наши дети?
Что заставляет вас так переживать?
— Спасибо за ужин и водителя.
— Ещё кофе?
— Не откажусь.
Четыре порции эспрессо в чашке для американо. Лошадиная доза кофеина для меня и большая кружка латте для себя. Устала не меньше меня, но разговор откладывать не хочет.
— Соль, сахар, перец, корица?
— Соль и корица.
— Предлагаю переместиться в кабинет, подальше от любопытных ушей, — усмехаясь, смотрит в сторону лестницы на второй этаж. — Пойдёмте, кабинет совсем рядом, — забирает кофе и ведёт за собой к тяжелым деревянным дверям, не оставляя выбора.
Кабинет как другой мир, отличается от минимализма дома: это царство натурального дерева и кожи. Огромное окно с двустворчатой дверью, выходящее... на сад? Или оранжерею? Книжные полки под потолок. Шесть мониторов на стене и пара системников... Зачем же так много? Камеры, биржевой терминал, почта, ещё какие-то статистические данные и графики... и... тадам — WinAmp, чёрный фон и зелёные строчки. Прямо олдскул, хардкор в мире минимализма и хай-тека... Смотрит на экраны почти автоматически...
Вы хоть иногда отвлекаетесь, Анастасия Евгеньевна?
Удобный потёртый кожаный диван, огромный стол, фотографии в рамках — дети в основном, — но есть и художественные портреты. Сумка с камерой выдаёт авторство кого-то из дома. Видимо, значимые люди. Большое кожаное кресло на колёсиках, паркет. Гитара на стене. Не чета той, что убрана в чехол, о чём красноречиво говорит надпись «Fender» на головке грифа. С градиентной инкрустацией натуральным, видимо, перламутром. Явно кастомный вариант. Классический посеребрённый нейлон. Это не гитара, а произведение искусства. Руки сами тянутся к ней, просятся коснуться туго натянутых струн, проехаться пальцами по грифу. Кто же в молодости не бренчал на гитаре?
— Вам будет комфортно, если я позволю себе сигарету? — аккуратно кладёт старушку-гитару в чехле на поверхность стола. — Я у окна. Вентиляция тут хорошая, вам не будет тянуть.
— Да, разумеется, курите, — ну как отказать такой вежливой просьбе.
— Хотите чего-нибудь покрепче? Или просто коньяк для кофе?
— Было бы хорошо.
— Бар в вашем распоряжении, угощайтесь.
Тяжёлая дверка бара похожа на те, которые были в старых югославских стенках. Коллекция алкоголя и сигарет впечатляет, но бóльшая часть даже не открыта, только в зелёном блоке «More» недостаёт пары пачек. Открытые бутылки выдают вкусы хозяйки — односолодовый виски, джин и травяные ликёры.
Глаза натыкаются на выцветшую фотографию на одной из полок: на ней смеющаяся женщина в маечке на тонких бретельках с татуировкой в виде лилии на плече обнимает мужчину. В чертах явно угадывается хозяйка дома, мужчина, видимо, муж. На ногах у неё тяжёлые цветные камелоты, на запястьях шипованные напульсники, волосы выкрашены в головоломный сине-зелёный цвет; руки мужчины украшают татуировки драконов. Женщина едва достаёт ему до плеча, но выглядят они счастливыми. Всё любопытственнее и любопытственнее. Трансформация просто радикальна: из безбашенной неформалки в великосветскую леди. Эта самая леди выцепляет бутылку пятнадцатилетнего односолодового шотландского «Glenfiddich», наливает себе в пузатый «коньячный» стакан на два пальца и, подцепляя со стола початую зелёную пачку с пепельницей, уходит к окну, доставая длинную коричневую палочку, щёлкая зажигалкой и, на автомате закрывая кончик в чашечке из ладоней, прикуривает, глубоко затягиваясь.
Виски так виски и «Rothmans International» в квадратной синей с золотом пачке — грешить так грешить. Хозяйка дома понимающе ухмыляется и кидает зажигалку, кивая на стопку пепельниц на столе.
Виски приятно обжигает горло, от сигареты с непривычки хочется закашляться, глаза же раз за разом возвращаются к гитаре. Чёрт, это почти ночь воспоминаний о молодости, но в компании незнакомой женщины. Ощущается странно, но как-то сразу вспоминается, что колыбельными детям после смерти жены служили Стинг, Металлика, Iron Maiden, Led Zeppelin, Kiss, Coldpay, Police, Aerosmith и Скорпы... Руки прямо чешутся взять в руки красавицу и коснуться струн, услышав мягкое звучание нейлона, ощутить натянутые нитки под подушечками пальцев.
— Третья и первая струна не строят — приблизительно пол-оборота надо подтянуть. Я всё никак не доберусь до Москвы с ней, чтобы поправили.
Угадала? Разрешение дано, хоть и не явное. Дредноут ложится как родной. Подстроить первую и третью струну по второй не сложно, и на автомате в голове вспоминается, как строили «ля» по гудкам в телефонной трубке.
Первая струна, зажатая на пятом ладу, должна звучать в унисон с камертоном «ля».
Вторая на пятом ладу должна звучать в унисон с открытой первой.
Третья на четвёртом ладу должна звучать в унисон с открытой второй.
Четвёртая на пятом ладу должна звучать в унисон с открытой третьей.
Пятая на пятом ладу должна звучать в унисон с открытой четвёртой.
Шестая на пятом ладу должна звучать в унисон с открытой пятой.
Это, кажется, никогда не забыть.
«Stairway To Heaven». Серёга почему-то засыпал под неё лучше всего. Роберт Плант и Джимми Пэйдж... Интро, которое ни с чем не спутаешь даже без флейты.
Am G#+ C D Fmaj7 G
Am G#+ C D Fmaj7 G
C D Fmaj7 Am C G D
Мягкий перебор, нежное звучание струн. Песня-легенда, песня-эпоха. С трудом зажимаются тонкие нитки. Руки закостенели, но помнят.
Но на гриф ложатся другие аккорды...
G Am
F Dm F Dm Am G C
Руки сами собой вспоминают проигрыш «Ветра Перемен». Леся предпочитала под него засыпать. Старые рокеры были для детей как снотворное.
Мелодия льётся из-под пальцев. Женщина напротив мягко улыбается тихонько напевая.
I follow the Moskva
Берегом Москвы
Down to Gorky Park
В Горького парк шли,
Listening to the wind of change
Прислушиваясь к ветру перемен,
An August summer night
В летней ночи августа
Soldiers passing by
В топоте солдат
Listening to the wind of change...
Слыша ветер перемен...
Кто там что-то говорил о том, что не бывает единого культурного кода? Вот он — этот код — в музыке, когда по паре первых нот узнаёшь песню.
Чередуя минорные и мажорные аккорды, мягким перебором, без боя, медленнее, чем нужно, но руки помнят лучше, чем голова.
Дерево поёт. Эта красотка просто создана для того, чтобы петь; гриф, кажется, сам льнёт к рукам, согреваясь от человеческого тепла, и, вторя тёплому дереву, теплеют глаза напротив, золотисто-карие усталые женские глаза. Дежурную вежливую улыбку заменяет открытая, искренняя, делая её похожей на ту девочку с сине-зелёными волосами с фотографии, но лишь на мгновение.
Тонкие пальцы скользят по паре золотых колец. Золото — пошлый холодный кровавый металл, в котором примешана медь. Вечное привычное красноватое золото, которое должно что-то хранить и символизировать, но для неё оно само воплощение боли и горя. Так и не отпустила.
— Давно?
— Двенадцать лет. А вы?
— Десять, но как будто вчера.
И больше слов не надо, чтобы понять друг друга. Горе — универсальный код, понятный и похожий, роднящий в своём циничном мире, в одиночестве.
Что ж, Анастасия Евгеньевна, взаимопонимание мы, похоже, нашли. Так что же случилось с нашими детьми?
* * *
— У нас с вами появилась общая проблема, Александр Борисович, — затянуться, удерживая паузу и подбирая слова, осторожно, словно ступая по очень тонкому льду. — Имя этой общей проблемы — школа, где учатся наши дети; вернее, не столько школа, сколько родители и учителя. Так уж получилось, что наших сыновей решили показательно распять или сжечь на костре. С методом казни родительский комитет ещё не определился, но, я уверена, они придумают что-нибудь за праздники.
Брови собеседника удивлённо взлетают вверх.
Ещё одна затяжка. Ещё одна пауза.
— Так получилось, что наших сыновей, как оказалось, связывают совсем не дружески-платонические отношения. И, к сожалению, я узнала об этом совсем не от сына, а от орущей кучи ханжей в школе в тот момент, когда им уже придумывали вторую сотню казней египетских. А потому за каникулы придётся решать, переводить детей из школы или нет, ибо просто так эту ситуацию не оставят, к великому сожалению. Прежде всего — учителя старой закалки и родители. Да и одноклассники, боюсь, не отстанут. До выпуска ещё три семестра, которые детям придётся пережить, — аккуратно обойти щекотливую часть темы, сосредоточившись на насущной проблеме: на грозящей опасности. Сфокусировать на том, что детям угрожает опасность, что от решения сейчас зависит их будущее. — Миша же с Серёжей вряд ли отлипнут друг от друга в ближайшее время и по одиночке никуда не поедут. У меня есть возможность перевести всех троих в лицей в Иннополис. Марина, естественно, уедет вместе с братом. В Иннополисе отличный лицей, связанный с местным университетом. Да и сам город особенный — он буквально дышит будущим и технологиями.
Стакан с виски стремительно пустеет. Выпивает залпом, закашливается, наливает ещё, опрокидывает второй, тянется за «Ротмансом». Правильно, палочка здоровья сейчас успокоит нервы. Я бы предложила ещё кальян — благо, «особый» египетский табак у меня есть всегда. Валерианочки, что ли, предложить... Подхожу, вежливо щёлкаю зажигалкой, помогая прикурить, ставлю пепельницу и сажусь, пододвигая кресло ближе. Ещё одна сигарета за вечер. Восьмая уже? Девятая? Давно я так много не курила. Разговор будет долгим.
Что ж, Александр Борисович, ваш ход.
Медленно тлеет в тишине сигарета. Тёплым красноватым светом играет в стакане виски. Табачный дым льётся клубами под потолок.
Паника в глазах напротив. Крутящиеся шестерёнки, обработка информации. Севший голос, в котором появилась хрипотца от непривычного горького дыма.
— Как? Когда? Блять, да как же так... Вы... вы уверены? Этого не может быть.
Шок и отрицание. Первая и вторая стадия. Начали.
Глаза в глаза. Два взрослых человека, которым страшно. Не за себя — за детей. В его голове наверняка крутятся все те же вопросы, что и в моей. Этой ночью нам обоим придётся пройти от шока до принятия и понять, как жить дальше, в ускоренном темпе.
Вдох-выдох. Нам обоим необходимо примириться с ситуацией. Проговорить её. Найти выход. Понять и принять. Понять и, мать его, принять. Шестая стадия горя — принятие.
— Александр, я прошу вас, помните, что Серёжа всё ещё ваш сын. Они всё так же остаются нашими детьми. Ни вы, ни я ни в чём не виноваты. Это просто случилось. Просто так получилось, как всё случается в жизни. Это их выбор, не наш. Нам остаётся лишь принять его. Это реальность, пусть она и напоминает ночной кошмар. Это — реальность, и мы не в силах ничего изменить. Я не перестану любить сына потому, что он другой. Он всё равно мой сын. Мне страшно за его будущее — этот мир жесток к таким, как он. К таким, как они. Я боюсь за него. Но я буду защищать его до последней капли крови, потому что он — мой сын. Мне всё равно, кого любит он, главное — я люблю его.
Я должна вложить в слова всё, что могу: страх, панику, тревогу, любовь, понимание и принятие. Всё, что чувствую. У нас сейчас нет выбора. Нам надо пройти хотя бы шесть из девяти стадий за одну ночь. И пройти их мы сможем только вместе. У нас нет вариантов. Решение должно быть принято не позже утра.
— Им обоим страшно сейчас. Они были не готовы открыться миру, да я и не уверена в том, что они реально знают, что бы хотели открыть. Но случайность решила за них. Им, поверьте, страшнее, чем нам.
— Проклятые боги! Почему??! — собеседник прячет лицо в ладонях, держится за голову.
— Если бы я знала ответы на вопросы «почему?» и «за что?», было бы проще. Я двенадцать лет спрашиваю себя «почему?» почти каждую ночь, но так и не нашла ответа. И теперь, видимо, у меня добавится ещё один повод подумать. Мой мир, как и ваш, однажды уже рухнул, и все надежды превратились в пыль. Сейчас же... Ну, как минимум, никто не умер. Просто ориентация сына оказалась не такой, как я ожидала, как вы ожидали. Я не знаю, как вы, но я не хочу, чтобы сын притворялся тем, кем он не является. Я просто хочу, чтобы он был счастлив. Мы не можем ничего изменить — нам остаётся смириться и научится жить с этим. В конце концов, они — то, что осталось у нас от людей, которых мы любили.
Молчит, спрятав лицо. Прячет чувства. Пытается закрыться. Вот только сейчас нам нельзя закрываться. Нам надо пройти всё быстро. Выбора нет. Рефлексию отложим на потом.
— Александр, поговорите со мной. Проговаривайте. Я проверяла: когда говоришь — легче, проще осознать.
Я в стадии торга, он в шоке. Ну же, давай. Слова. Через рот. Стремительным порывом, нарушая свои же правила, в приступе редкой эмпатии, в приступе жалости к себе, к нему сорваться вперёд в простом тактильном контакте: оторвать руки от чужого лица и переплести пальцы.
Сжимает так, что вот-вот переломает кости. Кольца впиваются до боли, до побелевших ногтей. Мои и его. Он носит одно, но так же, как я — на левой руке. В панике, выплёскивая в движении гнев, страх, боль, тихий ужас от того, что ждёт. Не нас. Наших детей. И прорывает.
— Почему? Что я сделал не так? Где ошибся? Что подумают люди? Что я плохой отец? Что детям нужна мать? Как он будет жить дальше? Когда Людмила умерла, нас все жалели, а сейчас? Будут презирать? Обвинять? Если сейчас, в школе, уже всё кошмарно, уже пытаются распять, то что будет дальше? Что я упустил? В какой момент это произошло? Вам проще: вы, похоже, всё уже приняли. Вы сильнее меня, вы не боитесь. Мой сын... А внуки? Никогда не будет внуков. Вы так спокойны? Почему? Вам не страшно? Я качал его на руках, я успокаивал его после смерти матери, я учил, воспитывал... как мог. Где я совершил ошибку? Где оступился? Я пытался быть примером сыну, а стал...
Торг. Приехали.
— Александр.
— Что будет дальше? А если его изобьют? Как он найдёт себе пару? Всегда будет один? Что скажет сестра? Друзья? Бабушки с дедушками...
— Александр.
— А что, если... А если он ошибается? Если не знает на самом деле? А если это... модная блажь?
— Александр.
Смотрит удивлённо на то, с какой силой сжимает мои руки, которые уже начали белеть. Смотрит, как впиваются кольца, на красные следы на его и моей коже. На блеск холодного металла. С трудом, делая над собой усилие, разжимает хватку, больше похожую на тиски.
— Я... Анастасия, простите, я сделал вам больно. Я...
Но руки до конца не отпускает. Нам сейчас это нужно. Что-то, что объединяет. Что-то, что держит обоих на плаву. Что-то, что сделает чужих людей ближе.
— Я всё понимаю. Предлагаю на фоне того, что нам надо что-то стремительно решать, перейти на «ты».
— Анастасия... ты...
— Ася.
— Ася... — катает имя на языке, словно привыкая, — Ася, что же нам делать?
— Любить, Саша, просто любить. А что нам ещё остаётся? Любить и бороться, поддерживать их в решениях. Я позвоню завтра друзьям. Переведём в другую школу. Им проще. У Марины не было ни сомнений, ни метаний. Она просто приняла всё как данность. Мне есть чему поучиться у дочери. Леся поймёт, я уверена. Просто дай им поговорить. Это его жизнь и его выбор. Его решение. Вам с Серёжей нужно будет поговорить. Проговорить вслух, что ты его не осуждаешь, что ты принимаешь его таким, какой он есть, и уважаешь его решения. Ему нужна поддержка и принятие, а ты — единственный, на кого он может опереться. Ещё по одной? Или спать? Четвёртый час утра. Сколько ты на ногах?
— Вторые сутки пошли. Устала?
— Скоро сутки почти без сна. В гробу отосплюсь, — медленно оседаю на пол, не расцепляя рук, чтобы не смотреть сверху вниз. Изящными складками ложится по полу платье. — Саша...
— Что? — чуть удивлённо взлетают вверх брови. Смотрит прямо в глаза, не разрывая контакта. Сверху вниз мужчине смотреть привычнее.
— Просто повторяй за мной. Как аутотренинг, как мантру, как молитву. Просто проговаривай.
Чуть сомневаясь, подчиняется.
— Я не перестану его любить.
— Я не могу этого изменить. Могу только принять.
— Мне не важно, кого любит мой сын. Важно только то, что он счастлив.
— Мне не важно, кого он выберет — мужчину или женщину. Его счастье важно.
— Я буду уважать его выбор. Каким бы он ни был.
У нас нет выбора. Мы можем принять или потерять их навсегда.
Всё, что у нас есть — это принятие. Одно на двоих и у каждого своё.
То, что объединяет нас в этом моменте.
То, что поведёт нас дальше.
Шестая стадия горя — принятие.
1) Когда власть любви превзойдёт любовь к власти, планета познает мир.
Примечания:
Mind Games — John Lennon
Lullaby — Nickelback
If Today Was Your Last Day — Nickelback
If Everyone Cared — Nickelback
* * *
Шесть двадцать утра
Глаза открываются сами ровно в тот момент, когда на часах шесть двадцать утра, но будильник не звонит. Чёрт, телефон остался в её кабинете, и надо бы отодрать себя от кровати, забрать, пока он не сел полностью. В десять прибывает поезд дочери. Она будет звонить заранее, и надо найти в себе силы встать встретить. Всего два часа сна слишком мало, чтобы почувствовать себя человеком, но тело не обманешь — оно привыкло начинать свой бег в шесть двадцать утра.
Телефон. Будильник, и ещё немного поспать, а потом... кофе. Ведро кофе. Два ведра кофе. Поднять себя с гостеприимной кровати почти невозможно, но волшебное слово «надо» поднимает без шансов. Дочь будет звонить и волноваться. Холодной воды в лицо, и три двери по коридору до нужной, тяжёлой, ведущей в кабинет. Холодное утреннее солнце в окнах оранжереи, телефон, лежащий на столе, надрывающийся в агонии будильник, способный мёртвого поднять. Приоткрытая дверь с полоской света...
Нехорошо, конечно, но чёртово любопытство... В эту комнату не попасть из коридора, а потому... Ну не надают же по голове, если просто заглянуть?
Большое помещение — почти пустое — тонет в мягком полумраке подсветки. Афиши и акустический поролон на стенах, диван, куча оборудования — не нового, но узнаваемого: педали, микрофоны, усилители, микшерский пульт, клавиши. Стойка с гитарами: «Fender», «Gibson Les Paul» и «SG», «Ibanez», электро и акустики, басы... Узнаваемые силуэты: «Telecaster», «Stratocaster», летящие по грифу птички, перламутровые вставки... Домашняя студия, оборудованная с любовью. И... произведение искусства на стойке — угольно-чёрный «Gibson Les Paul Custom», c характерными вставками на грифе и гравировкой на корпусе: «Love is the answer»(1).
Пустая стойка рядом, на которой должна бы стоять пара этой красавице.
Необычный белый бас «Rickenbacker 4001»: четыре струны, палисандровый гриф, лежащий на полу рядом со спящей женщиной, бережно обнимающей его, и слова «Love is a flower» на корпусе. Два сияющих золотом ободка, лежащие сверху рядом с рукой, дорожки высохших слёз и почти мертвенная бледность, лицо, совсем лишённое красок, синеющие от холода кончики пальцев, почти лишившиеся цвета губы. В студии холоднее, чем в доме.
Совесть не позволяет оставить её тут, на полу. Лёгкое женское тело оказывается на руках почти само собой: она почти невесома, холодна, как лёд, а слёзы... Слёзы текут даже во сне, сбегают с уголков глаз. Надо бы положить её хотя бы в тепле кухни-гостиной, там вроде бы был диван. Длинный коридор, упирающийся в приоткрытую дверь, кухня, на которой как оказалось, уже кто-то хозяйничает. Немая сцена.
Девушка, молодая копия лежащей на руках женщины, хозяйничает у мультиварки и колдует над кофе. Время — седьмой час утра.
— Ээээ... Это не то, что ты можешь подумать...
Чётко очерчённые брови взлетают вверх:
— О чём я должна подумать? Вы же Серёжин отец, правильно? Мама опять заснула в студии в обнимку с папиным басом? — девушка обеспокоенно смотрит на спящую мать. — Я Марина, сестра Миши. Вы — Александр Борисович, правильно? — представляется она. Ответы ей не особенно нужны; командует, подражая матери. — Пойдёмте, давайте положим её в спальне, иначе она опять проснётся с болями в спине. Я провожу, — проскальзывает мимо и идёт вперёд, показывая дорогу.
Дверь напротив входа в кабинет. Спальня хозяйки дома, отражение её характера, такая же лаконичная, как и остальной дом, если бы не несколько «но»: огромная king-size кровать с кованными кольцами вполне понятного назначения и крюк в потолке — специфичные аксессуары, говорящие, что многое из человеческого было владелице не чуждо, и получать удовольствие от жизни она умеет или умела. Фотография с мужем на тумбочке рядом с электронной книгой в чехле, судя по всему, амазоновской.
Девушка снимает покрывало с половины кровати, откидывает одеяло и жестом показывает, куда положить мать, сама исчезая в неожиданно чёрной ванной. Возвращается с чем-то, стирает слёзы с лица матери, целует её, снимает туфли, расстёгивает платье, под которым сорочка — подобную во времена моей мамы называли красивым словом «комбине». На правом плече выцветшая поплывшая лилия, которую уродует круглый старый шрам с неровными краями чуть ниже ключицы — очень говорящий след, пара к которому должна быть на спине, — на бицепсе след от давно зажившей рваной раны — ровесник того, что на плече. Оба портят тонкую белоснежную кожу, незнающую загара кроме того, что бывает от света монитора. Девушка укрывает одеялом, пряча от взгляда обнажённую кожу, которая способна рассказать не одну историю... Простые и понятные проявления любви и заботы, которых не особенно ждёшь от подростка.
— Пойдёмте, Александр Борисович, я накормлю вас завтраком. Вы с мамой, скорее всего, засиделись вчера, вам бы ещё поспать.
Ребёнок, ты ребёнок или маленькая взрослая?
— Серёжа сказал, что сегодня приезжает сестра. Её надо встретить?
— Да, я должен её встретить.
— Не беспокойтесь, я позвоню маминому водителю, мы её встретим — всё-равно надо в магазин, а мама проспит часов до одиннадцати, — суетится и кладёт в тарелку кашу, одновременно заваривая травяной чай. — Поспите, вы из командировки. Я возьму Мишу и Серёжу и мы привезём сестрёнку сюда. Ей не будет скучно с младшими. Места дома всем хватит.
Всё решила — вся в мать. Строгая, серьёзная. Девочки вообще взрослеют раньше. Это какая-то мистика: вот она ещё ребёнок, а вот уже взрослая — ну или старательно изображает взрослую.
— Останьтесь, пожалуйста. У мамы не было гостей больше десяти лет. Я уверена, ей будет приятно... с... — мнётся, подбирая слова, — с ровесником. Да и Мише с Серёжей здесь будет... проще.
Какой аккуратный понимающий ребёнок, бесхитростный. Хорошая из неё когда-нибудь выйдет жена — под стать матери, — повезёт какому-нибудь оболтусу. «Жаль только, что не Серёге», — как-то само собой приходит в голову. Мысли сами возвращаются к ночному разговору, роятся, и вроде бы разум понимает, что ничего не поделаешь, а глупое сердце то и дело пытается восстать и орёт: «Ну как же так! Сын! Наследник — и вот гей или би...» Всё-таки воспитание даёт о себе знать, даже закрывая глаза на эксперименты молодости, пытается взбунтоваться и навесить печать. Осознать факт просто, принять — тяжело: слишком долго вдалбливали в голову шаблонные «хорошо» и «плохо». То и дело крутится мысль: «А как же внуки...»
Видимо, слишком много эмоций отразилось на лице.
— Мама же рассказала вам о том, что вчера произошло? И о Мише и Серёже? Только не ругайте его! Я тоже виновата: я должна была уговорить их рассказать маме или самой рассказать! Лучше их прикрывать в школе... И тогда Филатова бы не орала так громко... Не устроила бы эту охоту на ведьм, и маме не пришлось бы решать с ней проблемы...
Винит себя. Наивная и молодая. Максималистка. Совсем ещё ребёнок. Подросток. И надо бы что-то сказать, а мысли разбегаются. Найти слова, чтобы успокоить девочку, снять с неё взрослую ответственность. Сложно.
— Ты ни в чём не виновата, Марина. Они рано или поздно бы прокололись — не сейчас, так позже. В конце концов, ответственность лежит и на них тоже. А взрослые... Мы привыкли решать проблемы, да и конца света не произошло, небо на землю не упало. Любовь — это сложно и просто одновременно, тут ничего не поделаешь, — челюсть выворачивает от зевоты. Вторые сутки почти без сна. Почти пятьдесят это вам не двадцать, когда можно тусить всю ночь и утром не чувствовать себя развалиной.
— Но мама... Маме и так тяжело... А тут ещё это... — продолжает гнуть свою линию.
— Твоя мама сильная женщина — она выдержит.
— Она только и делает, что держит... — бурчит себе под нос.
— Твоя мама часто остаётся в студии на ночь? — меняю тему, отвлекая от приступа самобичевания.
— Последнее время всё чаще. Она устала — ей бы в отпуск... — как-то странно смотрит на меня. — И друзей не осталось совсем. Дяде Алеку и тёте Гале совсем не вырваться, дядю Женю не отпускает жена... Мама с папой так красиво играли вместе... — хлюпает носом. Мысли в девочковой головке, похоже, скачут галопом.
— Ты хорошо помнишь отца?
Трёт краснеющие глаза:
— Плохо. Мне было четыре, когда его убили. Мама тогда чудом выжила. Я помню, как они пели нам колыбельные в студии — мы чаще там засыпали, чем у себя. Папа был... тёплый, ласковый и большой. Мама рассказывала сказки о драконах, которые были у него на руках. И у него был очень красивый голос... Они с мамой пели дуэтом и много смеялись. Студия тогда была другой: она была живой, как мама. А сейчас... она мертва, — и непонятно, о чём или о ком говорит сейчас, но сдерживает слёзы, пытается выглядеть отстранённой, собранной; руки скрещены на груди, а глаза на мокром месте. Часто вижу такое в Серёге, когда он вспоминает мать. Лесе проще и сложнее одновременно: она не помнит мать совсем, для неё мать — образ на фотографии и камень на кладбище. Дети... Им страшно терять.
Одним порывом, откуда-то из глубины каменного вроде бы давно уже сердца, одним движением — обнять чужого ребёнка, который утыкается лицом в плечо и внезапно начинает рыдать, горько, как плакать умеют только дети. Как не должны плакать дети — надсадно, срываясь почти на вой. И нечего делать. Нечего сказать. Всё, что можно здесь и сейчас — жалеть, гладить по трясущимся плечам, дать хоть немного тепла, такого редкого в нашем быстром и циничном мире.
Слёзы — способ души и разума очиститься, принять потерю, пройти все девять стадий горя и вернуться к жизни, осознать, прожить и пережить, обрести болезненный, но опыт, принять потерю, позволить себе грустить о ней, позволить тосковать порой, оплакать её.
Слёзы — способ души излечиться и вернуться к жизни.
Плачет горько, заходясь слезами; сама, скорее всего, не понимает, почему плачет и почему так прижимается к чужому, в общем-то, дядьке или просто ко взрослому, который может понять, которому можно... довериться... Внезапно прошибает до самых костей. Довериться... безоговорочно и бесстрашно, так всепоглощающе и естественно, так по-детски откровенно и без компромиссов.
Остаётся только гладить по спине, по голове, обнимать, шептать что-то глупо-успокаивающе. Увидел бы кто со стороны — списал бы на приступ педофилии на фоне разгорающейся в сети истерии, которая лишает взрослого права быть взрослым, защитником и советчиком, которая делает в глазах общества любого взрослого, проявившего участие, потенциальным преступником.
Постепенно успокаивается, осознаёт себя в пространстве, отстраняется, смешно краснеет, смущаясь, прячет заплаканные глаза, тянется к воде сполоснуться и сделать вид, что всё нормально.
Смешная. Юная и доверчиво-неиспорченная.
И сам собой взгляд цепляется за лист бумаги на весёленьких магнитах, прилепленный к холодильнику.
Правила этого дома:
1. Мама любит тебя всегда.
2. Даже если ты напакостил(а) — мама тебя любит. Может вломить, орать, но любить не перестанет.
3. Если ты кого-то убил(а) — сначала приди к маме. Мама поможет спрятать труп, потом вломит. Но всё равно любить не перестанет.
4. С мамой можно обсудить всё. Да, даже то, о чём тебе стыдно говорить вслух.
5. Секс только по обоюдному согласию и с презервативами.
6. Что бы ни случилось — звоните маме. Да, с потопом мама тоже разберётся. И с пожаром. И с прилётом инопланетян.
7. Ты — самое дорогое, что есть у мамы. Помни об этом.
8. Вы есть друг у друга. Доверяйте друг другу. Поддерживайте друг друга.
9. Не забывайте поливать цветы.
10. ЕСЛИ ТЕБЯ ЧТО-ТО НЕ УСТРАИВАЕТ — СМ. П. 1.
И становится многое понятно в поведении Марины.
* * *
Просыпаться в своей постели — истинное наслаждение. Особенно когда там не засыпала. Судя по солнцу, уже за полдень. Я точно помню, что вырубилась около пяти в студии, но мистически очнулась в спальне. Ладно, неважно.
Почти семь часов сна... Уже и не помню, когда последний раз столько спала — давно привыкла обходиться пятью. Горячий душ «включает» тело и заставляет шевелиться мозг, задаваясь вопросом, кто же донёс до кровати... С трудом вспоминается забытый в кабинете чужой телефон... Вот и ответ. Лёгкий укол стыда где-то на задворках сознания.
Мягкое домашнее трикотажное платье глубокого тёмно-синего цвета ложится на плечи, обнимая и согревая.
Кухня встречает солнечным светом, запахами еды, кофе и дружным смехом. Кухня полна: девять человек вокруг стола, на котором стоят пиццы, растаскиваемые веселящимися детьми.
В лучах солнца напротив окна мужская фигура с чашкой, от вида которой глупое сердце пропускает удар, к горлу подступает горький комок, и рука судорожно ищет кольца и не находит. Накатывает паника, укутывает тяжёлым мокрым одеялом, затапливает ледяной волной, заставляя задыхаться, прижимаясь к стене, почти расставаясь с сознанием.
Боль впивается куда-то в район сердца острыми иглами, мешающими дышать.
Боль растекается, заполняя сознание, туманя взгляд, вызывая непрошенные слёзы из глаз, лишая лёгкие кислорода, заставляя сгорать изнутри в тщётной попытке протолкнуть хотя бы глоток живительного газа. Тонкими ниточками бежит по коже холодный пот. Звуки словно затухают в вате, голоса сливаются в единый фон, сознание гаснет в агонии.
Рано. Слишком рано. Мне нужно ещё хотя бы десять лет.
Но...
Я иду к тебе, душа моя. Моё время пришло.
Предательски пытается замереть навсегда вечный насос, мышца, которую зовут сердцем.
Время словно замедляет свой вечный бег.
Где-то далеко на фоне, как сквозь толщу воды, слышится звон бьющегося стекла.
Где-то на фоне туманная тень движется, подхватывая и останавливая падение. Обжигают кожу горячие руки, выгибает в агонии спину.
Где-то на фоне, как сквозь тяжёлую пелену, звучат голоса:
— Вызовите скорую! Аспирина таблетка найдётся?
— Потерпи, я знаю, что больно, — гладят руки поддерживая. — Тебе ещё рано к нему. Ты не всё сделала. Терпи и живи. Ты нужна детям. Ася, живи, — тише прямо в ухо добавляет голос. — Ты нужна мне, я не справлюсь один.
Качают, как ребёнка, обжигающе горячие мужские руки. Сознание цепляется за мягкий, тихо поющий голос, не дающий провалиться во тьму. Не дающий упасть. Не дающий уснуть.
Well, I know the feeling
Да, я знаю это чувство,
Of finding yourself stuck out on the ledge
Когда ты застрял над обрывом,
And there ain't no healing
И ничто не спасёт тебя,
From cutting yourself with the jagged edge.
Если порежешь себя зазубренным острием.
I'm telling you that it's never that bad.
Я скажу тебе, что никогда не бывает так плохо.
Take it from someone who's been where you're at,
Послушай того, кто побывал на твоём месте,
Laid out on the floor
Того, кто также лежал на полу,
And you're not sure you can take this anymore...
Сомневаясь, сможет ли вынести это...
Голос — путеводная нить — не даёт скатиться во тьму. Держит на самой грани сознания, заставляя корчиться от боли, но дышать. Заставляя бороться.
So just give it one more try to a lullaby
Так просто попробуй ещё одну колыбельную
And turn this up on the radio.
И просто включи радио.
If you can hear me now
Услышь меня сейчас —
I'm reaching out
Я протяну тебе руку,
To let you know that you're not alone.
Чтобы дать знать, что ты не одна.
And if you can't tell: «I'm scared as hell
И если ты не можешь сказать: «Я в ужасе,
'Cause I can't get you on the telephone» —
Потому что я не могу дозвониться до тебя» —
So just close your eyes.
То просто закрой глаза.
Oh, honey, here comes a lullaby —
О, милая, это колыбельная —
Your very own lullaby.
Колыбельная, что звучит для тебя.
Словно в замедленной съёмке, мелькают перед глазами кадры: мягкий мужской смех, такой родной, толчок, расплывающаяся сетка трещин на лобовом стекле, брызги крови, вторая сетка трещин, за ней третья, обжигающая боль в плече. Осознание, что спасло только чудо и то, что наклонилась снять нитку с брюк. Обжигающее понимание: мёртв. Визг колёс, гудящий клаксон, катящаяся к краю по серпантину машина. Слишком близко. Слишком быстро. Адреналин в кровь, выдернутый ремень, почти не слушающаяся правая рука и открытая на скорости дверь. Падение. Океан боли и замирающее сознание. Улетающая через барьер машина. Удар. Взрыв. Мучительная мысль: «Должна выжить. Дети».
Должна. Должна выжить. Бьётся о стенки черепной коробки.
Ведёт голос, тихий, почти на грани слышимости. Держат обжигающе горячие сейчас руки.
Please, let me take you
Пожалуйста, позволь вывести тебя
Out of the darkness and into the light
Из темноты к свету,
'Cause I have faith in you
Потому что я верю, что ты
That you're gonna make it through another night.
Сможешь пережить ещё одну ночь.
Stop thinking about the easy way out.
Перестань искать лёгкий путь.
There's no need to go and blow the candle out
Ещё не время, не нужно уходить и задувать свечу,
Because you're not done.
Потому что твоя история не закончена.
You're far too young
Ты слишком молода,
And the best is yet to come.
И лучшее ещё впереди.
Туманом мелькает перед глазами жизнь, цветные картинки: больница, вскрытие, опознание, похороны, закрытый гроб. Глумливый следователь. «Ну вы же понимаете? Исполнителя взяли, но это заказ, и заказчика не найдут». Борьба за то, чтобы отстоять своё. Суд. И лучший друг на скамье. Брошенное на прощание: «Легла бы под меня вовремя, он был бы жив. Может быть. Чаще бы ложилась под нужных людей, но ты же гордая сука». Одиночество. Редкие слёзы. Шепотки за спиной. Недостижимый пьедестал. Жестокие решения. Холодное сердце, расчётливый разум. Никакой больше любви. Ни толики тепла.
Гордая сука. Воля и разум. Честь. Долг. Дети. Его наследие. Одинокие ночи. Слёзы в подушку. Психолог. Антидепрессанты.
Я должна. Через боль. Через страх. Выворачивая себя на изнанку.
Но голос... Голос держит, держат руки.
So just give it one more try to a lullaby
Так просто попробуй ещё одну колыбельную
And turn this up on the radio.
И просто включи радио.
If you can hear me now
Услышь меня сейчас —
I'm reaching out
Я протяну тебе руку,
To let you know that you're not alone.
Чтобы дать знать, что ты не одна.
And if you can't tell: «I'm scared as hell
И если ты не можешь сказать: «Я в ужасе,
'Cause I can't get you on the telephone» —
Потому что я не могу дозвониться до тебя» —
So just close your eyes.
То просто закрой глаза.
Oh, honey, here comes a lullaby —
О, милая, это колыбельная —
Your very own lullaby.
Колыбельная, что звучит для тебя.
Well, everybody's hit the bottom,
Да, каждый может опуститься на дно,
Everybody's been forgotten
Когда кажется, все забыли,
When everybody's tired of being alone.
Когда устаёт от одиночества.
Yeah, everybody's been abandoned
Да, каждого могут покинуть,
And left a little empty handed
И он остаётся как будто ни с чем.
So if you're out there barely hanging on...
Поэтому, если ты где-то там и едва держишься...
И дальше всё как в тумане. Вой сирены, боль, от которой никуда не деться. И только один тихий голос, который держит, вцепившись, как в самое необходимое.
So just give it one more try to a lullaby
Так просто попробуй ещё одну колыбельную
And turn this up on the radio.
И просто включи радио.
If you can hear me now
Услышь меня сейчас —
I'm reaching out
Я протяну тебе руку,
To let you know that you're not alone.
Чтобы дать знать, что ты не одна.
And if you can't tell: «I'm scared as hell
И если ты не можешь сказать: «Я в ужасе,
'Cause I can't get you on the telephone» —
Потому что я не могу дозвониться до тебя» —
So just close your eyes.
То просто закрой глаза.
Oh, honey, here comes a lullaby —
О, милая, это колыбельная —
Your very own lullaby.
Колыбельная, что звучит для тебя.
Сплетаются в кучу голоса и воспоминания. Бьётся в агонии сердце, не желая замирать. Бьётся в такт песне. В такт голосу. В такт чужому сердцу.
Больница, врачи, палата, уколы, процедуры, обследования.
Белые стены палаты и неутешительный, но понятный диагноз — синдром разбитого сердца.
— Ну, не инфаркт — уже хорошо, — знакомый спокойный мужской голос, успокаивающий детей. — К Новому году заберём домой.
Голос, который не дал скатиться во тьму.
Голос, который удержал на самом краю.
Моё время ещё не пришло. У меня есть здесь дела.
У нас ещё есть дела.
1) Полная цитата: «We all been playing those mind games forever. Some kinda druid dudes lifting the veil. Doing the mind guerrilla, Some call it magic — the search for the grail. Love is the answer and you know that for sure. Love is a flower, you got to let it — you got to let it grow». Это цитата из песни Джона Леннона «Mind Games» 1973-го года. В той же песне звучит крылатая фраза-гимн хиппи: «I want you to make love, not war».
Примечания:
The Best Is Yet to Come — Scorpions
How can we grow old
When the soundtrack of our lives is rock and roll
And the best is yet to come
Около полутора лет спустя
Весенний город на побережье ещё не был заполнен людьми: начало мая — не лучшее время для отдыха на море; дети учатся в школе, до каникул — месяц, если не больше. Не по-летнему мягкое солнце ласкает кожу, не выжигая.
— Прогуляемся вечером? Там, говорят, в парке новую подсветку организовали, — знакомый мужской голос в трубке.
— Я только заеду переодеться. Во сколько встречаемся?
— Закат в районе восьми. В семь?
— Тогда в семь у арки.
Без пяти семь на полупустую парковку выруливает маленькое купе, из которого выходит худая женщина в простых голубых джинсах, кроссовках и обычной белой майке; на руке болтается косуха, а из машины возникает гитара в чехле. На лице минимум косметики, укладку организовывает налетающий с моря ветер. Она улыбается; в уголках умных глаз, спрятанных за тонкой оправой, разбегаются морщинки; на шее у неё два обручальных кольца на цепочке. Она — женщина в возрасте и без возраста одновременно. На открытом плече нагло цветёт яркая лилия, совершенно не вяжущаяся с возрастом, образом и маленькой элегантной машинкой. Низкое солнце золотит бледную кожу, подчёркивая чёткие черты лица и мелкие мимические морщинки, целуя развивающиеся на ветру коротко стриженные волосы. Она тонкая, почти хрупкая — кажется, что если бы не гитара, порыв унёс бы её.
У арки её встречает мужчина. Он тоже не молод, седина уже прочно поселилась в его когда-то тёмных волосах. Он всё ещё строен, подтянут; возраст добавил ему породы, заострив черты лица, сделав взгляд более выразительным. Он излучает силу и уверенность, свойственные лишь людям, обладающим властью, привыкшим к ней. Он бережно берёт хрупкую женскую руку, склоняясь в непривычном для многих галантном поцелуе-приветствии. Женщина улыбается кавалеру тепло, искренне и... достаёт из кармана на чехле два мороженных... Обычные вафельные стаканчики в шуршащей упаковке. Он забирает у неё чехол с гитарой и куртку.
Мужчина и женщина гуляют по парку, смеясь и разговаривая. Идут рядом, но не касаясь друг друга. Выходят к отвесной скале ровно над морем. Медленно садится золотисто-красный шар-солнце, опускаясь за горизонт в синюю даль.
— Знаешь, они решили остаться в Иннополисе, им там понравилось. Это потрясающее место: там, кажется, живут технологии, город дышит будущим. Марина идёт на химию, Серёжа собрался на биофак, а Мишка — на управление в технологических проектах. Кажется, скоро я смогу отойти от дел и оставить себе только науку и учеников. Ну и, разумеется, розы. Совсем скоро дети разлетятся по миру, и дом станет слишком большим для меня. Можно будет завести пяток собак и десяток кошек, — садится на скамейку, забирая гитару и расстёгивая чехол.
— Ну тебя, какое скоро! Твоим младшим всего одиннадцать, как и моей дочери.
— Скоро, совсем скоро. Знаешь, я совсем не чувствую возраст, — женщина перебирает струны, наигрывая что-то. — Вот, кажется, вчера мне было двадцать, и вот уже пошёл шестой десяток... Тридцать лет как один длинный день, — легко, словно невесомо ложится под пальцы нейлон, звенит, поёт в такт с морем и ветром, с бьющимся сердцем.
Два голоса — мужской и женский — переплетаются, дополняя друг друга, привлекая слушателей: юных и старых — разных. Медленно вокруг собирается зачарованная толпа.
Тёплый бархатистый баритон и мягкое лирическое сопрано.
Два голоса заставляют людей вспоминать, погружаясь в вечную музыку, будят в каждом что-то своё, что-то давно скрываемое в сердце.
Мелодия ведёт, успокаивая печаль и отгоняя тревоги взрослого мира. Мелодия, звучащая как молодость, как вечность. Мелодия-обещание и мелодия-покаяние, мелодия-предчувствие, мелодия-эмоция.
Два голоса, переборы гитары, море и садящееся за горизонт солнце, играющий волосами ветер. Вне времени, вне пространства, создавая вокруг себя другой мир, где не властен вездесущий бег хотя бы на несколько мгновений, хотя бы на один вечер.
Am G F Am G F
Am G F
Across the desert place where nothing dares to grow
По ту сторону пустынных равнин, где ничто не смеет расти,
Am G F
I taught you how to say, you taught me everything I know.
Я учил тебя петь, ты учила меня всему, что я знаю.
Am G C
And though the night is young and we don't know
Была ночь молода, и мы не знали,
F Dm
If we live to see the sun.
Доживём ли до восхода.
Dm
The best is yet to come.
Лучшее — впереди.
C G F F G C
I know, you know that we've only just begun.
Я знаю, ты знаешь — мы только в начале пути.
G F F G Am
Through the highs and lows and how can I live without you?
Сквозь взлёты и падения — как я смогу жить без тебя?
C F
It's such a part of me and you've always been
Ты словно часть меня, и ты всегда была той,
C F Am F G
The one keeping me forever young,
Рядом с кем я чувствую себя вечно молодым,
G
And the best is yet to come.
И лучшее — впереди.
C F Am G
Heya heyo don't look now: the best is yet to come.
Не оглядывайся: лучшее — впереди.
C F Am G
Heya heyo take my hand; the best is yet to come.
Возьми меня за руку; лучшее — впереди.
Am G F
Am G F
Thinking of the times, how we let them cry
Вспоминая времена, когда мы смеялись и плакали,
Am G F
I wouldn't change a thing, I couldn't even if I tried
Я бы ничего не изменил, я не стал бы и пытаться.
Am G C F Dm
Through the wind and rain the spirit of us all remains the same.
Сквозь ветер и дождь дух нашей песни остался прежним.
Dm
And the best is yet to come.
Лучшее — впереди.
C G F F G C
I know you know that we've only just begun
Я знаю, ты знаешь —мы только в начале пути,
G F F G Am
Through the highs and lows and how can I live without you
Сквозь взлёты и падения — как я смогу жить без тебя?
C F
It's such a part of me and you've always been
Ты словно часть меня, и ты всегда была той,
C F Am F G
The one keeping me forever young,
Рядом с кем я чувствую себя вечно молодым,
G
And the best is yet to come.
И лучшее — впереди.
C F Am G
Heya heyo don't look now: the best is yet to come.
Не оглядывайся: лучшее — впереди.
C F Am G
Heya heyo take my hand; the best is yet to come.
Возьми меня за руку; лучшее — впереди.
Dm Am G Dm F
Oh can you feel it in the air?
О, ты чувствуешь это в воздухе?
Dm Am G Dm F
It's in your heart and everywhere.
Это в твоём сердце, это — везде.
Bb F Am G F
We gotta keep that dream alive.
Мы должны сберечь эту мечту.
Am G F
We cross another road, we face another day.
Мы пройдём ещё одну дорогу и встретим ещё один день.
Am G F
Soldiers never die — they only fade away.
Стражи никогда не умирают — они просто исчезают.
Am G C F
How can we grow old when the soundtrack of our lives
Как мы можем постареть, если мелодия наших жизней —
Dm
Is rock and roll?
Рок-н-ролл?
Dm
And the best is yet to come.
Лучшее — впереди.
C G F F G C
I know, you know that we've only just begun.
G F F G Am
Through the highs and lows and how can I live without you?
C F
It's such a part of me and you've always been
C F Am F G
The one keeping me forever young,
G
And the best is yet to come.
C F Am G
Heya heyo don't look now: the best is yet to come.
C F Am G
Heya heyo take my hand; the best is yet to come.
Рука об руку, но не прикасаясь.
Любя, но не требуя.
Любя и оберегая.
Любя и принимая.
Любя, но не ломая.
Ведь как мы можем постареть, пока в наших душах живёт рок-н-ролл?
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу