Реликт доминанта (гет)

РЕЛИКТ ДОМИНАНТА

Роман в жанре героического фэнтези

"Патриарх Мосох, сын Иафета, внук Ноя, шедше от Вавилона с народом своимЭто событие можно датировать примерно 2000 лет до н.э., сделал остановку на реке, названной по его имени — Московою. И воздвиг градец себе на мъсте оном первоприбытном, идеже ныне стоит великий град Москва".

Древнерусский летописец

— Чего ищешь? — неприятный старик, с бледно-серой кожей, висящими грязными патлами волос и в старой мокрой одежде склонился надо мной. Только что я видел его второе лицо на затылке, но сейчас он повернулся ко мне первым лицом и изобразил гримасу, которая мне казалась хорошо знакомой.

Я был уже мёртв достаточно времени. Но и столько же жил в состоянии чистого сознания, перемещённого за горизонт изменений неизвестными мне силами. Я болтался по этой другой Руси, не привычной и странной, но какой-то родной и … многообещающей. Она приняла меня таким какой я есть и дала второй шанс. Это был удивительный мир, будто из сказки, будто из древних легенд, будто сошедший со страниц книг. Как этот мир стал… моим миром, миром будущего? И был ли он? Я до сих пор не могу осознать всего. И правильно ли я сделал, что поведал богам ту пугающую правду о грядущем?

— Ну, пора уже вселяться! Чего разлёгся? — снова прокряхтел старикашка. Он небрежно ухмыльнулся.

— Не … могу… пошевелиться, — с трудом прошептал я.

Моё тело каменело с каждой секундой. Я хорошо видел теперь только вблизи, всё что было дальше превращалось в какие-то пятна. И нити. Множество ледяных застывших нитей вокруг. Весь мир был ими окутан. Я практически не мог шевелиться и был полностью отдан в руки этому старику. Те вопросы, что он задаёт — чистая формальность. Как и он сам. Его вопросы — просто уважение к тому, что было мной недавно. К тому, что я сделал и как помог измениться этому миру.

Я посмотрел вдаль. Кажется там где-то должна была быть небесно-голубая река и их корабль.

— Он? Ну я не сомневался, — старик отвернулся от меня, схватился за верёвку и потащил моё тело. Снова это второе лицо. Застывшая словно нарисованная гримаса изображала полное безразличие к моей судьбе.

Надо мной плыло небо, испещрённое миллиардами нитей. Оно готовилось к закату. И нити судеб в вышине, прошлого и будущего, они переплетались, мигали, дрожали и будто вторили вопросу старика: «Чего ищешь?».

Именно с этого мгновения судьба перестала быть моей. Это было и новое начало, и конец предыдущего этапа моей жизни.

Вот как это всё началось.

Россия, XXI век

Восемнадцать. Меня зовут Августин и мне сегодня стукнуло восемнадцать. Кто не мечтал о подарке от отца на совершеннолетие? Каждый мечтал. О, этот подарок я запомнил на всю жизнь! В то утро мне не терпелось его скорее получить. Совершеннолетие переживаешь только раз в жизни. И это был мой особенный день. Но с этого же момента на меня ложилась и ответственность: стать незаменимым помощником отца и оправдать надежды моих родителей. Поэтому я поступил в институт и был настроен тоже выучиться на археолога. Отныне и я хотел быть в ответе за будущее нашей семьи.

Утро началось как обычно и не предвещало ничего сверхъестественного. Проснулся я в нашем доме и долго не мог подняться с кровати. Сон тянул меня назад, а лучи ленивого солнечного света ломились в окно. Я наслаждался мягкостью и теплом своего одеяла, ощущениями комфорта и безмятежности. Я знал, что за окном не так тепло — август ныне выдался холоднее обычного. В теле чувствовал приятную ломоту в мышцах после вчерашней тренировки. Думал о разном, мысли плыли во мне как корабль по волнам, я небрежно крутил пальцами крестик на шее.

Жили мы неплохо: у матери был собственный бизнес, а отец — известный археолог и славяновед. Он хорошо зарабатывал на преподавании в университете, с грантов и гонораров своих книг об истории славян, одна из которых уже стала бестселлером.

С трудом поднявшись спросонья, сунув ноги в мохнатые домашние тапочки, я посмотрел на окно. Мне подумалось, что сегодняшний день будет особенным. Но что-то меня тревожило.

За окном поднялся сильный ветер. На секунду задержал взгляд на оконном стекле, проверяя, всё ли в порядке. Не в порядке. Я почувствовал лёгкие вибрации стекла и воздуха.

Вдруг комната наполнилась невероятным грохотом, как будто стреляли автоматной очередью. Звук шёл с улицы. Я вскочил и бросился к окну.

Посередине лужайки соседа стояла огромная птица с массивным клювом, словно сошедшая со страниц доисторического бестиария. Её тёмно-синяя холка слегка подрагивала на ветру, мощное тело покрыто грязными перьями. Она неуклюже стояла на длинных тонких ногах и издавала дикий клацающий звук. В утренней тишине это звучало неприлично громко.

По рукам пробежал холодок.

— Огнище! — воскликнул я. — Это новая зверушка дяди Васи?

Наш сосед Вася и правда держал дома экзотических животных и птиц, но это существо казалось самым необычным, что я видел. Эта птица даже показалась мне какой-то фантасмагоричной. Я закрыл уши от её стрекочущего голоса. Даже воздух в комнате задрожал.

Птица стояла и смотрела в моё окно. Она издавала ужасный звук. Словно кто-то яростно долбил тяжелой ложкой по пустой кастрюле. Только в тысячу раз глубже. Он проникал в кости. В мозг. Добирался до селезёнки. Ритм этого звука — ни птичьего, ни человеческого — охватывал всё тело и, казалось, даже в груди вдруг заиграл безумный марш.

«Да это тварь сведёт нас с ума!» — подумал я, пытаясь припомнить, что мы такого плохого сделали нашему соседу, но потом мне пришла в голову другая идея:

«Надо записать это на телефон».

Пока же я стоял заворожённый и наблюдал, что будет дальше.

Но птица вдруг замолчала.

«Не хочет она записываться и публиковаться в социальных сетях», — подумал я.

Больше всего меня, пожалуй, удивили её глаза — она будто смотрела ... сквозь время. Я напрягся и отошёл чуть дальше от окна, будто бы испугался, что она заинтересуется мной. Потом я увидел, что она выплюнула на лужайку странный камень, покрутила головой так, что перья разлетелись в разные стороны. Одно перо коснулось камня и, кажется, породило слегка различимую искру. Птица внезапно развернулась и гордо ушла.

— Па-а-а-п, ты слышал это? — я закричал в надежде, что отец, чей кабинет располагался на втором этаже, услышит меня. Но ответа не было.

Я вышел из комнаты. Заглянул на кухню. Пахло кофе и оладьями. Завтрак, приготовленный мамой с любовью — на столе. Как всегда всего больше, чем я могу проглотить. Мой рюкзак — на стуле. Вчера бросил что-ли? Фотографии с последней экспедиции отца, наша семейная фотокарточка, которую я так не люблю и где я ещё мелкий вредный карапуз — на магнитах на холодильнике. И ещё какая-то записка — потом прочитаю.

Увидел свёрнутое полотенце с красно-черными солярными знаками на столешнице — мама грешила рукодельем. Говорила это её успокаивает перед сложным выбором. Берестяная корзинка, соломенные фигурки разложены на полке. Яркая пестрая хохломская посуда красовалась и переливалась там же — есть из такой было для неё кощунством. В углу огромный уникальный самовар, начищенный до блеска. Он заиграл бликами на моём лице, отражая ворвавшийся в комнату солнечный свет. Его древность выдавала только необычная конструкция. Всё было как обычно, да не совсем. Похоже, что мама и отец уехали. Я начал искать их, с каждым шагом моя тревога росла.

«Просто так они не могли уйти. Не в мой же день» — подумал я, но потом вспомнил, что вчера кто-то приходил поздно к отцу. Может вызвали куда? На днях он вернулся из важной экспедиции, ничего не рассказывал. «А может сюрприз какой для меня готовят?».

Вдруг полную тишину дома нарушил легкий звук колокольчиков музыки ветра, что мама развесила у дверей. Одновременно в нескольких местах. Видимо сквозняк.

Я взглядом будто искал что-то, но что я не мог понять. Подошёл к старинному маминому самовару.

«Чего ищешь?» — пронеслось в голове само собой, как навязчивый мотивчик из песни. Какой ещё песни?

— Просто переволновался перед днём рождения, — отмахнулся я от глупых мыслей как от назойливых летних пискунов, глубоко вздохнул, взял тряпку и потёр пузатый самовар, чтобы блестел ещё больше.

— Всё в порядке. Просто восемнадцать лет — рубеж, от этого и тревожно. Впереди целая жизнь, — продолжил я рассуждать вслух и посмотрел на своё отражение в надутом словно живот после обильного обеда самоваре.

Потом подошёл к телевизору в гостинной и пультом выбрал свой плейлист.

— Погоняю-ка я свой музон на полную, пока они не вернулись.

Весь дом наполнился моей музыкой, и я почувствовал прилив сил. Музыка — та же магия. Что-то невидимое играет на нервах моей души как на инструменте — чувствую это, живу этим, люблю это.

Я пошёл на второй этаж. Я не искал ничего. Абсолютно ничего. Но, как я узнал позже, кое-что искало меня.

Кабинет отца отличался от лавки древностей только тем, что находился в частном доме, где я жил. Я направился туда, хотя сам не понимал зачем и хотел ли я там что-то найти. Меня как будто туда тянуло.

Дверь кабинета была приоткрыта. Я вошёл, и она непривычно громко скрипнула.

— И почему сегодня всё такое громкое? Или это у меня слух стал острее? — пробубнил я.

В кабинете у входа я сразу напоролся на деревянного идола Дажьбога, славянского покровителя плодородия и удачи. Уронил истукана на пол и тот с грохотом рухнул. Глухой звон наполнил всю комнату.

— А, чёрт, — выругался я и обратился к деревяной статуэтке как к живой: — Прости, не гневайся. Вроде ж не такой тяжелый, а шума от тебя, что голова заболела.

Истукана я аккуратно поставил на своё место. Подошёл к окну и раздвинул тяжелые старые шторы.

Допотопный, яркий и мягкий персидский ковер застилал пол. Повсюду стояли как в музее славянские истуканы разных размеров. Полки были завалены старыми друзьями отца — книгами, на стенах висели карты, фотографии. Всё тут пахло книгами, старым деревом, древностью, тайнами и осевшей пылью веков. Я разглядел, как пылинки лениво затанцевали в мягком солнечном свете, ворвавшемся в его кабинет.

И тут я увидел, что солнечный свет падал на дубовый рабочий стол отца, ярко освещая какую-то маленькую деталь, которая лежала в центре стола. Она отбрасывала длинную тень. Тень эта падала на старую фотографию в рамке, что стояла на столе и будто разрезала её на две части. На этой фотографии я, лет семи, сижу на плечах у отца на каких-то раскопах. Он — загорелый, сильный, с горящими глазами. Я — худой, счастливый, сжимаю в грязной руке какой-то ржавый железный кругляш, найденный в земле. Мы оба смеёмся.

Я подошёл к столу и взял этот странный предмет, которого я раньше не видел. Это был холодный камень. Он имел форму кольца. Я присмотрелся и увидел, что вся поверхность была исцарапана, казалось, хаотичными нитями, которые местами уходили в глубь.

Сердце ёкнуло. Неужели подарок? Вот оно. Не дурацкий гаджет или чек, а это. Настоящее. Символичное. То, что может понять только сын археолога. Отец, конечно, не удержался и оставил намёк, загадку. Я ухмыльнулся и надел кольцо на палец. Ничего странного не произошло. Разве должно было? Я молча привыкал к нему и покрутил ладонь перед собой, разглядывая детали кольца.

— О, нормально, стильно. Кажется мой размер. — сказал я гордо. — Прикольно! Камушек, интересно сколько тебе лет? Тысяча? Сто тысяч? Блин, парни завидуйте — аз есмь властелин персти!

И я вытянул палец вперёд, полагая, что прямо сейчас из него вырвется дьявольский огонь. Но ничего не произошло.

А через минуту зазвонил телефон на столе отца, и я отвлёкся от кольца. В трубке послышались помехи, чей-то женский голос, сдавленный, чужой.

— Алло! Августин? Это... это Лена, секретарь института…

Звонили с работы моего отца. Это был самый страшный звонок в моей жизни. Разрушающий изнутри, выталкивающий землю из-под ног.

— Мне очень жаль… — это слышал какие-то обрывки фраз, они не складывались в предложения, они рвали мою реальность.

— Что? Что случилось? — мои пальцы побелели, так сильно я сжал трубку.

Внезапно всё вокруг поплыло. Лена сообщили, что отец с матерью попали в аварию. Они просили кого-то из родственников срочно приехать.

— Дорогой, кажется ситуация … очень сложная, — грустный голос резал как нож.

Радость и предвкушение этого значимого дня сменилась на страх и боль.

Трубка выпала у меня из рук на стол. Я уже не слышал ни её голоса, ни гула в ушах. Я слышал только странный звук в груди: словно кто-то отчаянно стучал тяжелой металлической ложкой по пустой кастрюле. И теперь этот звук был у меня в голове.

Забыв обо всём, я побежал вниз. Схватил велосипед и помчался в больницу, которая находилась по другую сторону реки.

Ветер усиливался и яростно дул мне навстречу, от чего ехать было ещё тяжелее. Солнце внезапно спряталось за облака и весь город погрузился в серый полумрак. Я ехал и не оглядывался по сторонам. Казалось повелитель ветров, сам древний Стрибог, наслал бурю и мстил за обиженного бога удачи Дажьбога, которого я нечаянно уронил в кабинете отца.

Враждебный ветер всё сильнее обдувал, развевал мои русые волосы и подол рубашки, которую я спешно накинул, выбегая из дома. Взгляд мой был устремлён вперёд и только по случайности проскакивал прямо перед сигналящими машинами, да уворачивался от нерасторопных пешеходов.

Торопясь в больницу, я ехал то по встречке, то по тротуарам. Давил сильнее на педали, выжимая из старого отцовского велосипеда всё, что можно было. Вот уже и мост остался позади.

Но внезапно пошёл дождь, и дорога стала скользкой. Крупные капли заливали мне лицо и стекали медленно по щекам и шее. Я быстро промок, рубашка прилипла к телу, а пальцы скользили по рукояткам руля, которые сжимал всё сильнее и сильнее. На мгновение как будто краем глаза мне показалось, что я держу даже не руль! А рукояти длинных блестящих мечей. Я развёл их в стороны — будто воин, готовящийся к мощному удару. На мгновение я даже почувствовал в руках холод металла, а не грубую резину. Мимолётное видение также быстро исчезло, как и появилось. Будь это реальностью, пешеходам бы точно не поздоровилось!

Где-то впереди, за перекрёстком, автобус поглотил последних пассажиров и тронулся в путь. Жёлтый сигнал светофора не был ему помехой и автобус устремился в моём направлении. Я его не видел в тот момент, но потом вспоминал об этой ситуации не один раз. Тогда я думал только о родителях.

Дождь хлестал по лицу холодной мокрой плетью, застилая взгляд, и я едва различал огни светофора сквозь водяную пелену.

Автобуса я не видел, но он уже подъезжал на полной скорости к перекрёстку.

«Поверни!» — шепнул кто-то в ухо.

Голос прозвучал очень явно.

Я оглянулся — но вокруг никого не было. И только сейчас я обратил внимание на кольцо, которое осталось на пальце. Получается, я невольно украл его из кабинета отца. А если это был не подарок, а что-то важное? На секунду мне стало стыдно, а потом кольцо слегка завибрировало.

«Поворачивай!» — снова этот голос в голове. Казалось, именно тогда впервые сам город шептал мне это.

Я резко затормозил, развернув боком велосипед и окатив проезжую часть волной из ближайшей лужи, куда с визгом скользнуло колесо. Автобус на полной скорости пролетел, когда за ним уже загорелся красный сигнал светофора.

— Ну и мудак! — подумал я в тот момент, посмотрев в сторону автобуса, как на убегающего от полиции преступника, и оглянулся по сторонам. Я тогда ещё пытался понять кто со мной разговаривал.

Но слышал я только, как шум дождя барабанил по крыше соседнего киоска. Люди хлюпали по лужам, пытаясь по скорее спрятаться под навесами. Мало кто прихватил с собой зонт в столь солнечный денёк. Я снова сел на велосипед и добрался до больницы.

Бросив велосипед у входа, я побежал к регистратуре. Объяснил причину своего визита — сбивчиво, торопливо, дал свои документы. Меня отправили в кабинет врача.

Я вошел и увидел мужчину средних лет. Мешки под глазами, усталый и безразличный взгляд. Краткое знакомство с ним закончился шокирующей новостью:

— Серьёзная авария, сынок…

Далее он говорил подробности. А на последних его словах я провалилось словно в пропасть. Авария… Серьёзные последствия… В очень тяжёлом состоянии. Тяжёлом. Шансы есть, но маленькие… Слова звучали, как приговор. Мир вокруг поплыл, ноги подкосились, звуки стали глухими, цвета потускнели. Я не мог выдавить из себя ни слова. Мир остекленел и был готов треснуть в мгновение.

— Нет, вы что-то путаете, — внезапно вскричал я. — Папа за рулём аккуратный! Я хочу их увидеть!

Доктор слышал такое сотни раз, но это его работа — сообщать плохие новости.

— Они в реанимации, понимаю твоё состояние шока, но мы сделаем всё возможное. От института уже звонили, ими занимаются лучшие врачи.

Я увидел на столе доктора стакан с компотом. Вишни плавали на дне, как тела. Рядом стопка бумаг. Стопка приговоров. Экран компьютера моргал, блестел бликами, резал глаз. Белый халат доктора. Я услышал хруст свеже выстиранной и отглаженной ткани, который издавался от любых даже лёгких движений. Стул. Обтянут дешёвым кожзамом. Если сяду — провалюсь в бездну. Лучше стоять. Ноги не слушаются. Хотят бежать. Тянут. Боль. Доктор дал мне стакан воды. «Горькая какая-то» — подумал я. Но выпил. Надо ещё. Не буду просить. Горд.

Доктор сказал ждать, и я вышел в коридор.

Ещё несколько часов назад было самое обычное утро. Солнце, как всегда, поднялось над городом. Заливая улицы безразличным, но тёплым светом, оно пошло гулять по небосводу словно дама по бульвару. Ночь закончилась, уступив власть новому дню. Я с утра как обычно проснулся. Отец хоть и недовольный (на самом деле довольный, и я это знал) на днях вернулся из экспедиции, где у него была важная работа. Как я могу потерять их? Я не представлял себе, что когда-нибудь наступит утро, взойдет то же самое солнце, уйдёт старушка-Луна, Земля будет также вращаться и лететь в космическом пространстве, а моих родителей не будет рядом. Я был растерян.

Сел на холодную скамью в коридоре. В горле — ком, слезы — прорвали плотину и потекли ручьём, я яростно смахнул их тыльной стороной ладони. Ещё раз и ещё раз. Почему они не останавливаются?!

«Как они могут просто… исчезнуть? Кто будет ворчать на меня за громкую музыку? Кто скажет перед выходом «надень эту чёртову шапку или ты хочешь, чтобы волосы выпали» ?» — мысли в голове запутались окончательно.

Рядом заметил двух женщин. Они не смотрят в мою сторону. У них своя трагедия. Но реветь всё равно нельзя, не девчонка же! Набрал воздуха и мысленно соорудил стену вокруг себя.

Успокоившись через несколько минут, я снова посмотрел в сторону женщин. Они говорили о своём. Я невольно подслушал их разговор.

— Он такой молодой, совсем мальчик, и такая трагедия для родителей! — шептала одна.

— Это ужас просто! Родители не должны хоронить детей. Так не должно быть, это неправильно! — возмущалась другая.

— А вот и Леночка с Сашенькой, пойдем скорее.

Они обе встали и направились к немолодой паре. Те уже были одеты в чёрное, словно приготовились к трауру. Смерть была рядом. Стояла у каждой двери на пороге либо шла терпеливо за каждым из нас.

Я остался один в коридоре и посмотрел на кольцо.

— Что мне делать? — невольно спросил я самого себя.

Ответа не было.

Достал телефон и листал ленту новостей. Слегка уловимый писк каких-то медицинских аппаратов, запах лекарств, шаркающие шаги пациентов — всё это было и далеко, и рядом.

Прошло полчаса, никто не больше не выходил. В коридоре был только я. Еще через пятнадцать минут начал зевать. Скрестил руки, голова тяжело упала на грудь, и я провалился в сон, как в темную бездну.

Во сне я был одет в странную одежду: плотную, с длинными рукавами и обережными рисунками — кресты, ромбы, звёзды, вышитые на непривычно плотной и грубой льняной рубахе. Знаки были похожи на те, что вышивала мама на рушнике.

Мы были в избе, которая, судя по всему, состояла из одной комнаты и значительную её часть занимала огромная чёрная печь.

— Привет, я Августин, — сказал я и помахал рукой, но понял, что это было зря.

— Т-с-с-с, — сказал бородатый старик с гуслями и строго посмотрел на меня. — Слушай!

Вокруг были другие дети, они не обращали на меня никакого внимания. Я никогда не видел этой избы — и при этом знал, где что лежит. Я знал, что в избе есть плотная красная штора, что закрывает окно за печью. Детям в окно смотреть не разрешалось. Я знал, что печь никогда не топили и она тут стояла для других нужд. Я знал, что хозяйка этого места водится с русалками. Эта комната меня пугала, но я сидел смирно.

Гусляр запел былину: старую, мудрую, забытую людьми, но проникающую в самое сердце.

Гой вы добры молодцы,

Добры детушки, красы девушки,

Слушайте былину дивную

Песню горькую да в словах мудрую.

Жил да был в далёком синем крае

Простой юноша, Воле́ном звали.

Све́тел был ликом да с сердцем праведным.

Заговорить мог зверя — проще некуда,

Спросить дорогу у ветра — легче лёгкого,

Поклониться яблоне — плоды краше прежнего.

Так и жил он с родителями беззаботно:

Мать была травницей, лечила детишек.

Отец — дровосек, колол всем дровишек.

Да вот зимы стояли в краях бесовские,

Вёсны — зыбкие, да и не было лета будто вовсе.

Люди жили сурово, да дружно,

Каждый друг другу был очень нужен.

Но было проклятье у деревни той.

Не бурей, не вихрем — а сущею тьмой.

Раз в пять зим приходило зло с севера

Ледяным Ветром звалось, и погибель сеяло.

Не мёл он сугробы — мёл жизни, да говорил:

«Хочешь жить? Приноси мне тех, кого ты любил».

В ту зиму Воле́ну пятнадцать исполнилось

Пожи́л немного, да важное запомнилось:

«Кто себя спасёт, тот не живёт,

Лишь кто за другого умрёт -

Вечной жизни кладезь найдёт».

А Ветер сильнее прежнего возвращался.

И мыслей Воле́на вдруг испугался.

Так другие молодцы его мудрость вторили

И приносить жертвы не торопились более.

«Что ж проверим, как ты Воле́н

Сделаешь всё что сам говорил.

Может ты просто болтун, и без воли вольный,

Жду в лесу тебя своём — приходи».

На утро матушка его не проснулась.

Отец сгорбился, замолчал и жизнь Ветру отдал.

Люди молились, тела выносили,

Пол деревни тогда положили.

Ветер — смеялся, а люди

Во всем Воле́на да и обвинили:

За слова дерзкие, мысли опасные,

Что привели к ним напасти ужасные.

Собрался Воле́н, в лес дремучий ушёл,

Сутки в пути, Мост погибели впереди,

В елях спал, ягоды ел,

Через птиц дорожку прозрел.

Так дворец Ледяного Ветра нашёл.

Постучал и зашёл.

— Что хочешь, мальчик с голосом весенним?

Ледяной Ветер остудил его в сенях.

— Чтобы жизни родителей вернул мне ты.

Пусть проснутся, дышат, и будут живы они.

Ледяной Ветер смолк.

Воле́н от холода дрог.

— За жизнь положена жизнь.

— Я знаю, — молвил Воле́н. — Возьми мою.

— Да будет так, — Ледяной Ветер подул.

Открыл свой сундук, а там

Сотни колец будто спят, бдят.

— Бери! Воля твоя, это твой путь.

На верный палец его надо надеть,

На правой руке и молвить речь:

«Животъ мой мѣняю на животы сихъ человѣкъ,

и волю твою приимамъ — во вѣкъ».

Той же ночью мать и отец

Проснулись в избе, будто сну был конец

Искали Воле́на — никто не нашёл.

От соседей узнали, что в Лес он ушёл.

А на пятый год Ветер мимо идёт,

В ту деревню больше уже не зайдёт.

Только песню Воле́на свирель принесёт:

И зиме, и к людям больше страх не крадётся,

Ну, а в ветре с тех пор и Воле́ну живётся.

* * *

Я очнулся, потому что кто-то потряс меня за плечи. Где я? Где? Ещё секунду чувствовал под собой не скамью в больнице, а подстилку сена в избе из сна.

Меня разбудил доктор.

— Миновал кризис, но ситуация крайне тяжелая, сынок.

«Какой я тебе сынок! Хватит меня так называть», — подумал я зло про себя, но ничего не сказал.

Слова слетали с губ человека в белом халате не как надежда. Они были сухими. Они звучали как приговор. Приговор этот озвучивал не палач, а вежливый человек. Он говорил спокойным, уверенным голосом. Пытался даже подбодрить. Будь всё проклято!

Я не спросил ничего — слова застряли в горле, и если я сейчас открою рот, то скорее снова разревусь как ребёнок, а не спрошу что-то по делу. Да и что я мог спросить? Доктор ушёл.

Я залез на скамью и поджал ноги. Смотрел на белые кафельные стены, ощущая их холод, вырвал чьи-то слова из приоткрытой двери в процедурный кабинет: «Без шансов». Посмотрел на кольцо и вспомнил сон.

Кольцо было каменным, словно кто-то выточил его. Так и было. Я не знал всей его предыстории. Отец ничего не говорил про кольцо. Оно странное — это не может быть подарком. Казалось, его кто-то мне просто подсунул вовремя. Или я просто схожу с ума.

«Я тебе дал всё, научил всему, чему научил меня мой отец, — я вспоминал заветы отца. — Теперь ты взрослый, ты всё знаешь, — говорил он, — И да, ты намного умнее своих сверстников. Помни это. Ты умнее многих! Я верю в тебя — это важно. Помни об этом. И главное, не будь девчонкой. Страха не существует».

Я молчал. Потом в голове всколыхнулись слова матери: «Сынуль, ты всё умеешь и знаешь, во всём разбираешься даже лучше меня. Тебе надо только найти цель в жизни и у тебя всё получится! Ведь у тебя воля твоей прабабки, железная женщина была, а удача — от твоего отца. Ты должен идти по жизни гордо, но не горделиво! Ну а мы гордимся тобой как можем, — она засмеялась от придуманного ею каламбура. — Делай всегда так, как тебе подсказывает и сердце, и разум, и тело, и память».

Я уже давно не верил в сказки. Но сейчас — когда реальность рушилась — я готов был ухватиться даже за эту последнюю, безумную надежду. Мой разум бурлил, сердце стучало, а тело было пронизано решительностью.

Я попробую поверить в последнюю сказку, которая явилась ко мне столь ярким сном: в легенду, о которой я никогда ранее не слышал.

Я представил себе этого Волена.

«Он должно быть был высоким. Он был смел. Не боялся умереть. Интересно он был рыжим или блонд? На Руси же вроде все были светловолосые. Хах, пусть будет рыжим! Как сама осень», — Августин слегка улыбнулся. Мысли о чудно́м мире его успокаивали. — «Ведь поздней осенью пришёл Ледяной Ветер? Или уже была зима? И в этом сне пахло березовыми поленьями и дымом. Я помню этот запах. Всё было таким реальным!» — рука потянулась к кольцу. — «Ну так, да, мы ж в избе были, печь топили. Пусть Волен мне поможет принять решение. А может я встречу его? Интересно, мы бы подружились?».

Я надел кольцо на палец правой руки.

— Как там гусляр пел? «Живот мой меняю на животы сих человек, и волю твою принимаю — во век».

В пустом коридоре внезапно разбушевался ветер — вырвавшийся из ниоткуда порыв, возможно из самих недр земли. Он принёс забытые и неизведанные запахи. А потом неожиданно стих, оставив ворохи пепла, заполнившие весь коридор. Пепел быстро осел на пол и на сидения. Дверь кабинета врача распахнулась, и тот удивлённый выскочил в коридор. Закрыл нос — едкий запах забил нос и горло. Неясно откуда взявшаяся серая пелена покрыла всё кроме того места, где сидел я. Вдруг воздух снова в отчаянии завихрился, вырвал из рук доктора папку и разбросал бумаги по коридору. Шок и страх в его глазах сменился на недоумение. Он долго стоял и смотрел. Больше никого в коридоре не было. Лишь к концу дня едва уловимое колебание воздуха стихло окончательно.