Тени старого замка (джен)

У подножия холма, где стоял замок, что звался Гогледд, неспешно текла река, жемчужно-серая, как небо над нею. В добротный широкий проселок с наезженными колеями вливалась заросшая дорога, ведущая из замка. По обе стороны дороги высились травы, человеку высокого роста по самые плечи, и мелькали цветными пятнышками дикие маки, зверобой и горечавка. Окажись здесь случайный путник, он запросто решился бы подойти и попросить ночлега — и лишь вблизи разглядел бы, куда попал.

Он разглядел бы порыжевшие, заросшие мхом и молодыми деревцами стены, ветхие ворота, неспособные устоять даже перед бревнышком в руку толщиной, и провалившуюся кровлю, которую издали скрывали высокие зубцы серых башен. И такой путник был бы редким храбрецом, если решился бы постучать в эти ворота. Ибо в замок, пускай и обитаемый, явилась смерть.

Нынешней ее жатвой стал хозяин замка, Ревкат Анвеледд. Хотя некогда он был уважаем в округе, жители окрестных селений который год дружно слали ему пожелания «скорее сдохнуть, как собака». Теперь они сбылись, и он лежал бездыханным, с неподвластной седине огненно-рыжей бородой, накрытый по грудь старой суконной занавесью с бахромой — лучшим покровом, что нашелся в замке. Смерть выбелила и слегка иссушила багрово-красное прежде лицо, но отступила перед телесной мощью — казалось, его с немалым трудом втиснули в кое-как сколоченный из старых досок гроб. Или досок не хватило, чтобы сделать гроб по размеру.

Гроб несли к запущенному фамильному склепу, где давно искрошилась каменная резьба, четверо слуг покрепче. Следом шел, бормоча молитвы, управляющий, такой дряхлый и иссохший, что впору самому помирать; пригласить священника было не на что и неоткуда. За стариком уныло брели рыжеволосый молодой человек, явно наследник покойного, и тощая особа средних лет, с длинным носом и алчными глазками, теперь погасшими.

Жалкое шествие замыкали еще несколько слуг, стариков и старух, и с ними, будто единственный яркий мазок на закопченной стене, высокий юноша по имени Форвин, необычайно похожий и на молодого наследника, и на покойника. Неудивительно — ведь все они были одной крови, хотя ничто другое их никогда не связывало.

Форвин молча шел за челядью, без особого любопытства поглядывая изредка на родичей. Единокровный брат Эрнитт, единственный выживший законный ребенок отца, казался хмурым и задумчивым, а тетка, не то двоюродная, не то троюродная, которую он видел впервые, — разочарованной. Примчавшись в замок с надеждой получить наследство, она была сражена вестью о том, что для этого придется заплатить бесчисленные долги покойного, и теперь явно помышляла, как бы скорее улизнуть отсюда.

Будто назло, погода стояла чудесная: лето было в разгаре. Окрестные луга давно зеленели свежей травой и пестрели цветами, и среди щербатых, грязных булыжников, которыми когда-то был вымощен двор, тоже торчали пучки молодой поросли. Ветер слабо шевелил волосы Форвина — рыжие, как у брата, как у отца, — и ничуть не развеивал стойкий дух сырости и гнили, царящий повсюду.

Развалившийся склеп — неуютное жилище предков — уныло принял очередного обитателя. Гроб внесли внутрь, две старухи-служанки, притворно всхлипывая, засыпали его свежими цветами, а слуги Эрнитта кое-как заложили нишу грубыми булыжниками и замазали глиной. Лишь только все закончилось, челядь вмиг разбрелась кто куда — надеяться на поминальный пир было незачем.

Тетка подскочила к Эрнитту, точно юная девчонка, и, протараторив что-то ему на ухо, умчалась к развалинам конюшни. Эрнитт поглядел ей вслед, как глядят на случайно раздавленную лягушку или мокрицу. Тем же хмурым взором он обвел пустеющий двор, и лицо его преобразилось — расцвело довольной улыбкой.

Молча Форвин смотрел, как брат вразвалку идет к нему, все так же улыбаясь и не скрывая радости, хотя, как казалось ему, особых поводов радоваться у него не было.

— Что же ты стоишь, дорогой братец? — ухмыльнулся Эрнитт. — Ждешь чего?

— Мне особо нечего ждать, — сказал Форвин в ответ. Эрнитт кивнул с важным видом.

— Верно. Хорошо, что ты сам все понимаешь. А раз так, — он обернулся и широко махнул в сторону дырявых полугнилых ворот, — пошел вон отсюда.

Форвин невольно отступил на шаг. Да, в глубине души он подозревал, что после смерти отца случится нечто подобное, но все равно это вышло неожиданно. Эрнитт по-прежнему стоял с довольным видом, и тогда Форвин понял, чего от него ждут.

— А ты думал, что мне было бы в радость остаться здесь с тобой? — сказал он, вернув ухмылку: в конце концов, в их жилах текла одна кровь.

— Мне на тебя плевать, — был ответ, — на твои радости, горести и прочее. Я никогда не понимал, зачем отец оставил тебя в доме — единственного из всех своих бесчисленных выблядков. Пора тебе вернуться туда, где тебе самое место.

— Надоело смотреть в зеркало? — бросил Форвин, прищурившись.

Эрнитт дернулся, словно получил случайный укол в тренировочном бою. Они в самом деле были необычайно схожи — оба рослые, крепкие, привлекательные, каким был их отец в молодости. И оба тяготились этим сходством с ранних лет.

— Лучше проваливай по-хорошему, — осклабился Эрнитт, — пока я не позвал слуг. Ты им всем тоже давно костью в горле, так что они с радостью обломают пару дубинок о твои бока. Давай, шевелись, мне уже надоело болтать с тобой. Или что, ждешь от меня братских объятий, толстого кошелька и жратвы с выпивкой на дорожку?

— Нет, — Форвин заставил себя изобразить любезную улыбку, хотя она все равно вышла кривой, — пусть все твое останется тебе. Гляди не утомись, пока станешь считать свое богатство.

Эрнитт скрежетнул зубами, но скрыл невольную злобу за очередной колкостью. Форвин этого уже не слышал — он шел к замку, чтобы забрать то, что мог назвать своим: плащ, шляпу и оружие.

Узкие лестницы и сводчатые коридоры пропахли сыростью и мышами, хотя мышам здесь было нечего есть, как и людям. Сколько Форвин помнил себя, отцовский дом всегда был таким, а сам отец — или пьяным, или больным, или раненым на очередной дуэли с каким-нибудь ревнивым мужем. Жена его, леди Оннафа, мать Эрнитта, давно умерла, зачахла в бедности и бессильной злобе на распутного супруга. Своей же матери Форвин никогда не видел, и отец ни разу не говорил о ней — разве что старые слуги шептались украдкой.

Форвин толкнул скрипучую дверь в свою каморку, где лежал на голом полу соломенный тюфяк и висели на вбитых в сырую стену деревянных колышках старый суконный плащ и меч в ножнах. Все книги, по которым они с Эрниттом когда-то учились грамоте, давно сгорели в жалких очагах вместе со стульями, креслами и скамьями похуже — мебель получше отец продавал, чтобы было на что пить и соблазнять окрестных красоток.

Твердой рукой Форвин опоясался мечом, сдернул со стены плащ и затянул завязки на плече. Шляпа мало чем отличалась от обычных крестьянских шапок — низкая, некрашеного сукна, с узкими полями. «Такой дом и таких родичей не жаль покинуть», — подумал Форвин, выходя из каморки, уже не своей.

Управляющий, его сверстник-конюх и две старухи — единственные остатки некогда многочисленной челяди Гогледда — не показывались на глаза, видимо, скорбя об умершем хозяине и о нынешнем упадке некогда богатого рода Анвеледд. Зато человек пять слуг Эрнитта, молодые, голодные и дерзкие, набранные в окрестных деревнях, а порой и в лесах, разразились хохотом, едва завидели Форвина.

— Давай-давай, проваливай! — кричали они, покатываясь со смеху. — Одним ртом меньше! Или, может, сам наймешься к брату? Ты попроси его хорошенько, вдруг передумает — золотари-то всегда нужны!

— Зачем же мне отнимать у вас работу? — только и сказал Форвин и, не слушая больше насмешек и брани, вышел в ворота.

Источенные червями створки с ржавыми скрепами и петлями были открыты — видимо, тетка недавно уехала; закрыть же их никто не потрудился. Давно высохший ров вокруг замка превратился в смердящую канаву, куда много лет сваливали мусор, с перекинутым через нее узким дощатым мостиком. Разбитые камни, которыми некогда была мощена дорога к Гогледду, теперь валялись вдоль обочины, едва заметные среди травы и мха. «Пусть все это остается позади, — говорил себе Форвин, спускаясь по извилистой дороге к зеленеющим вокруг полям. — А я возвращаюсь туда, где должен был быть с самого начала».

Жизнь в замке всегда тяготила его. Почему отец держал его при себе и даже пытался учить наравне с законным своим сыном, Форвин так и не узнал, хотя гадал не раз. Незаконных детей, большей частью сыновей, у отца хватало во всей округе: как говорили, в любой окрестной деревне плюнуть нельзя, чтобы не попасть в рыжего с ястребиным носом. Однако ни одного из них лорд Анвеледд не признал и не воспитывал — кроме Форвина.

Не раз он слышал от старух, что однажды, вскоре после того, как леди Оннафа наконец оправилась после очередных родов, в ворота замка постучал какой-то человек, требуя встречи с лордом. Тот, взяв свою верную дубинку, пошел с явным намерением хорошенько отколотить наглеца, как было у него в обычае. А вернулся бледный и растерянный, со свертком на руках, откуда слышался плач младенца.

«Должно быть, утопилась его мать, — болтали старухи у скупого огня, смакуя каждое слово. — Или повесилась. А может, отец или жених в гроб загнали за то, что нагуляла дитя. А может, еще что промеж них случилось, раз милорд не стал поднимать шум. И мальчонку не выгнал… хотя не выйдет из него проку. От них, ублюдков, всегда неприятности… да кто ж мужиков-то переделает, благородные они или нет?»

У подножия холма, где стоял Гогледд, заросшая дорога влилась в добротный широкий проселок с наезженными колеями. Кругом высились травы — почти по плечи Форвину — и мелькали пестрыми пятнышками дикие маки, зверобой и горечавка. Налетел ветер с реки, густой и влажный, отнеся прочь тучи гудящей мошкары, и развеял по всей округе душистые ароматы. Остановившись, Форвин вдохнул их и невольно ощутил, как тяжесть на сердце уходит.

Он оглянулся на замок, который восемнадцать лет считал своим домом, и мельком удивился тому, что издали следы запустения нисколько не заметны. И понял заодно, что ничуть не желает возвращаться туда, но уходит со спокойным сердцем — и даже с толикой благодарности.

В самом деле, чем заняться человеку, не имеющему ни дома, ни денег? Форвин не знал никакого ремесла, кроме боевого: владеть оружием отец обучил их обоих, причем неплохо. Что ж, это лучше, чем трудиться день-деньской на земле, которая с каждым годом рождала все меньше. Найти себе место будет нетрудно — хоть в войске, хоть в страже. «Хоть в разбойниках…» — подсказал глумливый голосок и захихикал, почти как слуги Эрнитта во дворе.

«И то верно, — ответил мысленно Форвин и улыбнулся, шагая прочь. — Значит, работы у меня всегда хватит».

Старый замок остался позади. Лишь по-прежнему серело над головой небо, и медленно плыли подсвеченные солнцем облака.