Зелье правды (джен)

— Молчит, проклятый, чтоб его разорвало! Что уж мы только ни делали, все напрасно. Как быть, ума не приложу…

— Значит, мало делали.

Баттас, предводитель повстанцев, которые во главе с ним рыскали по окрестностям почти месяц, прячась от княжеских войск, скрежетнул зубами и крепко стукнул кулаком по ладони, больше похожей на деревянную доску.

— Всему-то вас учить надо, ублюдки! Кости ломали? Зубы выбивали? Вон, река у вас под боком — в реке топили? Пригрозили выколоть глаза или там яйца отрезать? Мигом бы запел, как миленький!

— Так он же щенок совсем, Баттас… — развел руками повстанец по имени Кульд, поставленный недавно десятником. — Да к тому же раненый — ты сам вспомни, как он бился, когда мы на него кинулись. В чем только душа держится. Тут перестараешься чуток, и вмиг помрет…

— Ну и что? Помрет — не жалко, плакать не стану. Лишь бы перед смертью все сказал.

Кульд медленно качнул головой, хотя отступил на шаг.

— Не скажет он ничего, помрет, а не скажет. Бывают на свете такие люди, даже мальчишки. Княжьи воины-то не дураки, знали, кого подсылать к нам.

Баттас проревел очередную брань и воздел сжатые кулаки к сумеречному небу, кляня то ли упрямого пленника-лазутчика, то ли своих людей-недотеп.

— Все, довольно! — Он топнул ногой. — Где этот песий ублюдок? Сейчас я сам за него примусь…

По-прежнему сжимая кулаки и скрежеща зубами, Баттас зашагал по захваченному хутору в сторону низенького сарая, где минувшим утром заперли пленника. Кульд припустил следом, уже не смея возражать. В этот миг из ближайшего дома вышел еще один человек, непохожий ни на воина, ни на крестьянина.

Был он лет тридцати, сутулый, со стянутыми тесемкой на лбу выгоревшими волосами. Грубая домотканая рубаха, некрашеные штаны и обмотки смотрелись на нем странно — он явно привык одеваться иначе, однако вынужден был носить то, что дали. Держался он так, как держатся среди врагов, и оружия при нем не было.

— А ты чего выполз? — тотчас накинулся на него Баттас. — Заняться нечем? У тебя там трое раненых, и двое валяются в лихорадке…

— Они поправляются, — спокойно прервал человек. — Завтра огневица оставит их, а раненым больше нужен покой, чем мои зелья. Просто я мельком услышал… Вы на рассвете захватили пленника…

— Не твое дело, — отрезал Баттас. — Занимайся своими травками и мазями, пока сам цел. Не то я могу передумать…

— Не передумаешь. — Лекарь по-прежнему спокойно глядел в глаза предводителю. — Я слишком нужен тебе. И тот парень, которого вы взяли, тоже нужен. А мои травки и прочее могут многое. Не только исцелять…

— Что-что? — Баттас сгреб лекаря за грудки и едва не оторвал от земли. — Ты что болтаешь, колдун? Вот велю сейчас утопить, как с вашей братией обходятся…

Рядом послышался негромкий ропот. Баттас вновь выругался: оказывается, пока он препирался с лекарем, вокруг них собрались с десяток его людей — и это вместо того, чтобы править лезвия кос и серпов, мастерить стрелы, вить тетивы или на худой конец разделывать добытую в лесу дичь про запас. Прежде чем он рявкнул на них, послышались голоса:

— Нэдо верно говорит, у него всякие зелья имеются!

— И дело свое он знает…

— Иначе мерли бы, точно мухи, как прежде бывало…

— Точно: помните, когда мы его сцапали, Денза и Эффул распотрошили его сундук и напились какого-то зелья, подумали, что вино или брага? А потом несли всякую чушь…

— Ага, Эффул даже проговорился, где прячет серебро…

— Ну, после доброй выпивки любой проговорится…

Баттас притопнул ногой, щелкнул кинжалом в ножнах, и болтуны вмиг примолкли.

— А ну, хватит, разорались! Ступайте прочь, не то я вас до утра заставлю работать, света не взвидите. А ты, — Баттас притянул к себе Нэдо за шиворот, когда люди разошлись, — ты что, вправду можешь сварить такое зелье, которое развяжет язык кому угодно?

— Могу, — кивнул Нэдо. — Только…

— Что «только»? За слова свои надо отвечать, ступай и вари, немедля! И побыстрее, мы и так весь день потратили на этого щенка.

— Хорошо, сделаю побыстрее. — Нэдо указал на недавно разожженный во дворе костер, близ которого трое мужиков выстругивали и выглаживали древки для стрел. — Когда настанет пора подбросить в этот огонь дров, все будет готово.

* * *

Нэдо в самом деле справился в срок. За это время вернулись посланные еще днем к реке — до нее было шагов сто от захваченного повстанцами хутора, — а сам Баттас не успел больше ни на кого разгневаться. Когда скрипнула дверь в отведенном лекарю доме, главарь сам кинулся ему навстречу.

— Давай сюда!

— Нет, я сам. — Нэдо прижал к тощей груди узкий горшочек, из которого пахло горькими травами и почему-то дымом. — Тут надо понимать, сколько дать и кому. Ежели человек крупный, ему понадобится больше, а худощавому — меньше. Да и подействовать оно может не сразу, а погодя.

— Погодя… — Баттас сплюнул и махнул рукой. — Тогда шевелись, идем.

Вместе они зашагали к сараю, сделавшемуся поутру и тюрьмой, и застенком. Там уже дожидались Кульд и еще двое, приставленные стеречь пленника, который почти без чувств привалился к конопаченной мхом бревенчатой стене. Видно, он совсем ослабел после допросов — его даже не стали больше связывать.

Лазутчику в самом деле было лет шестнадцать. Высокий, по-юношески худощавый, он явно неплохо владел оружием, судя по развитым мышцам и по мозолям на ладонях. Баттас мельком отметил, как содрогнулся и отвел взгляд Нэдо, и усмехнулся: мол, лекарь, а неженка, будто никогда не видел следов пыток. По его собственному мнению, парню досталось не так уж сильно — всего-то прижгли рану, плечи и грудь кочергой да содрали кожу на нижних ребрах. Ну, и побили как следует — куда без этого-то?

— Держите его, — велел Баттас Кульду и прочим. — А ты давай, лей свое зелье.

Двое завернули пленнику руки за спину, Кульд сгреб его за торчащие в стороны рыжевато-русые волосы и стиснул челюсть, заставляя открыть рот. Нэдо, который заметно робел, если не сказать — боялся, осторожно принялся лить, следя, чтобы пленник не захлебывался и глотал все. Тот в самом деле глотал — быть может, страдал от жажды, и ему было все равно что пить. Или было все равно, что с ним еще сделают.

— Ну? — спросил Баттас, едва горшок с зельем опустел. — Когда он заговорит?

— Пока трудно сказать, — ответил Нэдо, словно собрал все свое мужество. — Он ранен и измучен, к тому же наверняка голоден. Возможно, меньше чем через…

Договорить Нэдо не успел. На глазах у всех пленник судорожно дернулся, будто в предсмертных муках, и обвис в руках своих стражников. Кульд от неожиданности выпустил его и зачем-то обтер ладонь о подол рубахи.

— Помер, что ли? — брякнул он.

Баттас заскрипел зубами и обернулся к Нэдо. Тот вмиг склонился над пленником, оттянул веко, нащупал жилку на шее.

— Он живой, — сказал лекарь, выпрямляясь. — Как очнется, зелье подействует.

— Ты мне зубы не заговаривай, горшок с дерьмом! — Баттас от души огрел его по уху. — Когда точно подействует?

— Понимаешь, душно здесь… ох… — Нэдо потер ухо, вмиг распухшее. — Вот если вынести юношу на воздух, он быстрее очнется. И быстрее ответит на все твои вопросы.

Со сдавленным рыком Баттас развернулся и махнул стражникам.

— Тащите!

Они вмиг повиновались. Колени пленника глухо стукнули о порог. Баттас молча указал на горящий костер — мужики с древками уже ушли, не позабыв подбросить хвороста, неподалеку прохаживались трое дозорных. Стражники уложили пленника на землю, лицом к небу, и отошли.

Будто по волшебству, юноша дернулся и рывком сел. Взгляд его заплывших от побоев глаз, похожих цветом на речную воду, был совершенно дик. Прежде чем Баттас открыл рот, чтобы начать допрос, пленник одним движением вспрыгнул на ноги, точно кошка, и с тем же диким взглядом рванулся вперед — прямо на своих стражей.

Один не устоял на ногах и рухнул на Баттаса, который в тот же миг рванулся вперед, чтобы перехватить пленника. Пальцы лишь скользнули по обожженному плечу, юноша выругался на незнакомом языке и со всех ног бросился бежать, словно не было ни боя, ни раны, ни допросов. Сам же Баттас, потеряв равновесие, повалился животом в костер.

От его громового рева мужики замерли на месте, не зная, что делать — помогать главарю или догонять пленника. Нэдо опомнился первым и, причитая почти по-старушечьи, замахал недавним стражникам, чтобы скорее вытащили Баттаса из огня. Не успели они перевернуть его и прибить горящую одежду, как Баттас вновь заревел, еще громче:

— За ним, ублюдки, всем яйца оторву, если упустите! Кишки выпущу!

Двое стражников по знаку Нэдо потащили своего главаря, кряхтя и отдуваясь, в дом. Прочие бросились в погоню, хотя сам Баттас этого уже не видел.

* * *

— Что? Поймали?

Тяжко выдохнув, Кульд понурил голову.

— Нет, ушел. Припустил, что твой заяц, к реке — и в воду. Луки-то со стрелами мы не догадались захватить, а то бы сняли…

Баттас затряс кулаками, позабыв о боли, пока хриплый поток ругательств не прервал подошедший Нэдо, причем самым дерзким образом — попросту закрыл главарю рот ладонью.

— Довольно! — почти прикрикнул лекарь. — Тебе сейчас не рычать да беситься, а лежать спокойно — вон ожог-то какой! Погоди, мазь уже готова. Да и что теперь-то…

Глаза Баттаса налились кровью, на лбу забилась толстая, будто веревка, жила.

— Ты… — прохрипел он и вновь затрясся всем телом. — Это все ты… Чем ты его напоил, колдун проклятый? Да я тебя на твоих же кишках повешу…

— И некому тогда будет тебя лечить, — отрезал Нэдо, нанося узкой деревянной лопаткой мазь. — И твоих товарищей тоже. Я говорил тебе: зелье на всех действует по-разному. Я сам прежде такого не видел, зато буду теперь знать, что и так случается. Ты не беспокойся, оно действует недолго.

Нэдо убрал лопатку и горшок с мазью и принялся перевязывать ожог. Баттас лишь рычал сквозь зубы — досада и опасения были сильнее боли. Одна лишь оставалась у него надежда.

— Далеко не уплывешь, мразь, дерьмо свинячье, — проскрежетал он. — Сдохнешь, потонешь… И никто ничего не узнает…

Нэдо поднес ему чашу с вином, настоянным на травах. Баттас проглотил содержимое чаши одним духом и почти сразу уснул. Лекарь сделал Кульду и еще двоим знак выйти, прижав палец к губам, и те вышли чуть ли не на цыпочках, словно боялись потревожить сон своего грозного предводителя.

Сам же Нэдо устало потянулся, потер спину и медленно подошел к окну. За окном было темно, хотя выходило оно как раз на окраину — и на берег реки.

«Не взыщи, парень, чем смог, тем помог, — сказал мысленно Нэдо, словно юноша-чужестранец мог его слышать. — Как бы я хотел быть таким же, как ты: я пал духом и смирился, а ты борешься! Но каждый из нас нужен на своем месте. Да сохранят тебя твои боги…»