Воспоминание (джен)

Белизна стен бьёт по глазам, от неё никуда нельзя деться, разве что зажмуриться, уткнуться в подушку, но тогда давить будет совсем другое, нечто куда страшнее и гораздо более выматывающее. Начнут мерещиться высокие фигуры в черном, искаженные обезумевшими от счастья улыбками лица с жестокостью в глазах, а уши снова наполнит громкий визгливый смех. А всё тело вновь пронзит болью, такой сильной, словно стараются вывернуть наизнанку. И тогда останется только забиться в угол и сесть, обхватив себя руками и тревожно раскачиваясь, пока ужас не уйдёт. Он не исчезнет совсем, а только спрячется, притаится среди слепящей белизны, чтобы выждать нужный момент и накатить с новой силой.

Руки со сбитыми костяшками вцепляются в седые пряди волос. Спина сгибается, и через белое рубище отлично видно, как выпирают торчащие кости. По плечам судорожно пробегает дрожь. Может, и стоило бы подумать хоть о чем-то светлом, да только откуда это светлое взять, если все воспоминания — это боль, а потом — белые стены и пустота?

— Счастливого рождества, сынок. Ну, посмотри на меня... Вот так.

Он смотрит пустыми глазами, в которых не мелькает ни одной искры понимания происходящего. Даже сама фигура женщины в зелёном кажется размытой, как будто потусторонней, и это вызывает страх, заставляющий отшатнуться и снова спрятаться в угол.

— Ну, что же ты... Сегодня совсем плохо? Да... Бедный мой мальчик... Ну, значит, в другой раз?

— Нет, побудем ещё, — просит, вернее, настойчиво требует ещё один голос, дрожащий, но очень твёрдый. Мальчишеский и почему-то знакомый. Откуда?

Опустившийся на край кровати мальчик с печальными глазами выглядит более отчетливым и реальным. К нему хочется придвинуться, он наверняка безопасен... От его присутствия ощущается спокойствие, и взгляд немного светлеет. Как будто он напоминает о чём-то очень хорошем...

— Эй, твоя очередь! Давай-ка изобрази все растения, которые выращиваешь....

— А я думал, вы заставите его отправить маме сову с письмом, где он в подробностях опишет всё происходящее...

— Нет, мы не такие жестокие! Ну давай, мы ждём!

Под общий смех, такой громкий и радостный, какой бывает только в пятнадцать лет, высокий парень в вязаной жилетке выходит на середину комнаты. Его слегка шатает от выпивки, но глаза горят, а на лице счастливая улыбка.

— Да плевать, что мама скажет! — выкрикивает он, и его слова тонут в общих аплодисментах.

А потом он, делая странные и неуклюжие движения, начинает перечислять самые невероятные названия растений, половину из которых придумал сам. Над ним смеются, и он этому рад, ведь смех этот — добрый. Он веселит всех, это его звёздный час. Он — свой. Он — друг.

Он не узнаёт никого, но понимает, что перед ним сидит воплощение того светлого воспоминания, такого зыбкого и смутного, что вот-вот растворится.

Он — свой.

Он — друг.

Седой мужчина с совсем ещё не старым лицом осторожно протягивает руку и проводит кончиками пальцев по щеке сидящего перед ним мальчика — своей юной копии. Он не знает, кто он, и что тут делает. Но от его присутствия становится тепло и спокойно. И кажется, что все страхи растворяются и исчезают, чтобы не вернуться никогда.