Белая прядь в нежных руках (гет)

Му Цин была одинока. Одинока и не понята. Это началось ещё с самого детства, когда девочка с прекрасной внешностью и надменным взглядом по доброте душевной подсказывала методы проще и удобнее, а то и раздавала советы. Дети невзлюбили вечно мешающую им девочку, перестали звать в свои игры и смеялись за спиной. А потом отца повесили, и издёвки начались с удвоенной силой. "Дочь вора! Мерзавка! Сдохни!" — из-за каждого угла можно было услышать нелестный отзыв, и пожалуй, именно тогда она и научилась давать сдачи. Не зря научилась.

Только помогло ли это, когда её мир окончательно был разрушен?...

* * *

— Му Цин, ты тут? — в палатку заглядывает Се Лянь, всё ещё пытающийся отойти от смерти возлюбленного (безуспешно, к слову), — Как ты?

Сюаньчжень отворачивается и подгибает обожжённые лавой ноги, прячет от чужого взгляда.

— Нормально. Вы что-то хотели, Ваше высочество? — Се Лянь, заметно стушевавшись, отводит взгляд.

— Когда Безликий Бай будет заточён под Тунлу, ты... Сможешь ли ты время от времени навещать его? Я понимаю, он весьма неприятный, да и бывший Владыка, но он...

— Буду.

— О... Спасибо, Му Цин! Что бы мы без тебя делали? — Се Лянь улыбается и уходит, а богиня вновь остаётся одна. Она тяжело вздыхает, качая головой и откидываясь на подушку.

Через пару недель Бай Усяня запирают под горой, ещё через три Му Цин самостоятельно идёт по неприметной тропе, примечая тоскливую красоту, а через пятнадцать месяцев безликий впервые подаёт голос.

— Снова пришла... — звучит хрипло от долгого молчания и Му Цин удивлëнно приподнимает бровь, но всё же отвечает:

— Я тут по просьбе Его высочества Сянлэ.

— Не удивительно. Сянлэ всегда был таким... Да и я тысячи две назад тоже... — мужчина вновь замолкает, отворачиваясь. Му Цин тоже молчит. Лишь когда она собирается уходить, слышит всё ещё хриплый голос — Приходи ещё.

Девушка усмехается. И приходит вновь через семь дней, проходя по знакомой тропинке. Они вновь молчат, но теперь это молчание кажется другим, каким-то странно спокойным, более домашним и словно родным. И Му Цин, незаметно для себя, улыбается. И приходит вновь. И вновь. И вновь... Визиты становятся регулярными, пускай бывшее бедствие и молчит, глядя мимо неё. Му Цин не возражает. Она приносит ему фрукты и овощи, готовит, а к её приходу кастрюля вновь стоит пустая, словно ожидает нового вкусного блюда. Это даже радует её, побуждая готовить вновь. Цзюнь У не против. Он рад, что его до сих пор не оставили одного. И в один момент он спрашивает начавший его волновать вопрос:

— Зачем ты приходишь?

И Му Цин замирает, как пойманный зверь, не зная, что ответить. Она пришла, потому что её попросили. Потому что ей было нечем заняться. Потому что… что-то тянуло её к этому месту, к этому человеку.

— Я выполняю просьбу Его Высочества. — фыркает она, пытаясь скрыть раздражение от собственного замешательства. Цзюнь У усмехается:

— И ты правда веришь, что это все?

Вновь настаёт тишина, а Му Цин злится. Злится на себя, на Цзюнь У, на Се Ляня, вынудившего её приходить сюда. Злится от осознания, что Бай прав: она приходит сюда не только из-за просьбы. Ей… интересно. Интересно наблюдать за бывшим Владыкой, пытаться разгадать его мысли, видеть мельчайшие изменения в его настроении. Она приносит больше еды, готовит более сложные блюда, стараясь порадовать заключённого. И, чёрт возьми, её это волнует!

— Не знаю, — отвечает она, сдавшись под пристальным взглядом Бая. — Может, мне просто скучно.

Цзюнь У хмыкает, но ничего не говорит. Через месяц Му Цин приносит новости из столицы. Она рассказывает долго, часто ругается и бранится.

— Император небес, конечно же, кто бы ещё мог идеально подойти под эту роль кроме Се Ляня! Да ему, кроме своего демона, не надо никого! Как не позови — "Я в призрачном городе был, там сеть барахлит", "Я с Сань Ланом был, что такого срочного опять?". Тьфу! Рукав обрезанный.

— Говоришь, императором стал?

— Ага. Его Высочество Сянлэ теперь — Император Небес. Помнится, Вы хотели посадить его на трон после себя, да?

— Лет восемьсот назад, может, и да, но сейчас... — бывший император тяжело вздохнул, — Сейчас бы я его к трону не подпустил, хотя он и силён, и от канг избавился, только вот с демоном водится. К хорошему это не приведёт.

Му Цин кивает и ставит перед Баем тарелку с ароматным супом. Мужчина улыбается, а Му Цин продолжает говорить и ругаться на небожителей.

С каждым визитом разговоры их длиннее, насыщеннее. Му Цин рассказывает о небесных дрязгах, о глупости чиновников, о безалаберности Се Ляня. Бай слушает, иногда комментирует, давая советы. Он, лишëнный власти и свободы, всё такой же проницательный и мудрый. И Му Цин, сама того не замечая, делится с ним своими переживаниями, своими страхами, своей болью. Он рассказывает о своëм одиночестве, о непонимании, о том, как ей всегда казалось, что она недостаточно хороша. А ещё они говорят о детстве. О детстве Му Цин, о смешках и обидах, о ненависти, затронувшей детское сердце. И Бай слушает. Слушает не перебивая, внимательно наблюдая за открывающейся ему девушкой.

— Тебя недооценивают, — однажды говорит он, и это звучит как утверждение. — Ты сильная, умная и преданная. Просто ты не умеешь этого показывать.

Тогда Му Цин теряется, отворачивается, пряча смущение. Она никогда не слышала таких слов в свой адрес. Ни от кого. И это... На удивление приятно. Через пять дней она приносит ему кровать и ставит её вместо старой циновки под удивлённый взгляд демона. Больше они эту тему не поднимают.

В один из визитов, когда даже в пещере было сырее чем обычно, Му Цин пришла особенно мрачной. Се Лянь снова пропал, оставив все дела на неё и Фэн Синя. Они, как обычно, переругались, и Му Цин ушла, хлопнув дверью.

— Устала, — пробормотала она, садясь рядом с заточëнным,— От всего устала.

Бай молчит, глядя на неё с сочувствием. Затем протягивает руку и косается хрупкого плеча.

— Ты можешь отдохнуть, — шепчет он. — Я присмотрю за твоим сном.

Му Цин вздрагивает от неожиданности, но не отстраняется. Она прикрывает глаза, прислоняется к холодной стене. Ей спокойно и тепло рядом с этим человеком, который понимает её без слов. Просыпается она на тёплых коленках, под белым халатом, и, кажется, именно тогда Му Цин перестаёт видеть в Бае только заключëнного. Она видит в нëм человека. Человека такого же, как и она сама. Такого же брошенного и не понятого, такого же одинокого и не нужного. Но не теперь. Теперь он нужен. Нужен Му Цин. И Му Цин ему, кажется, тоже.

С того дня их отношения стали еще ближе. Они говорили обо всем: о политике, о войне, о любви, о смерти, о детстве и юности. Бай делился своими воспоминаниями, рассказывал о своей империи, о своих ошибках. Му Цин слушала, сочувствовала, и рассказывала о своём. Она видела в нем не только бывшего владыку или демона, но и человека, который страдал и раскаивался. И этому хотелось верить. И она верила, ведь никто из них друг другу не врал, не притворялся, не смотрел свысока. И с каждым днём доверие их крепло.

Однажды, когда Му Цин в очередной раз жаловалась на Наньяна, Бай вдруг спросил:

— А ты его... любишь?

Му Цин застыла, словно громом поражённая. Она никогда не задумывалась об этом. Фэн Синь был её другом, соратником, соперником… Но любила ли она его? Вопрос застал врасплох.

— Не знаю, — мотнула она головой. — Наверное, нет. Мы слишком разные.

Бай усмехнулся, и Му Цин заметила в его глазах что-то, похожее на сочувствие.

— Любовь — это не всегда сходство, — произнёс он. — Иногда это просто желание быть рядом с человеком, несмотря ни на что.

— Тогда уж под это описание больше подходишь ты. — Му Цин рассмеялась, прикрыв глаза, но взгляд её всё равно остался на Усяне. Тот же лишь улыбнулся, качая головой.

— Глупая женщина... Да разве же я подхожу под описания любви?... Любовь чиста, взгляни хоть на Сянлэ, хоть на Циин. А я... Я уже давно не сияю белизной и искренностью.

— Ты ошибаешься, — прошептала Му Цин, глядя в пол. — Ты тоже можешь быть любимым. Просто тебе нужно позволить себе это.

Бай ничего не ответил, лишь вздохнул и отвернулся к стене. Му Цин поняла, что задела его за живое, и почувствовала укол вины. Она не хотела причинять ему боль вновь, хотела лишь помочь ему поверить в себя. Но, кажется, только усугубила ситуацию. "Дура" — промелькнуло в мыслях и она поджала губы.

— Прости... — она развернулась и ушла, хмурясь.

Казалось, она только что потеряла кого-то важного, и это пугало до чёртиков.

Следующие несколько дней Му Цин не находила себе места. Она металась между столицей и горой, пытаясь решить, стоит ли возвращаться. Ей казалось, что она разрушила всё, что они с таким трудом построили, но всё же... Любопытство и волнение возобладали, и вот она снова стояла перед знакомой пещерой. Страх сковывал движения, заставлял сомневаться, но богиня сделала глубокий вдох и вошла. Бай сидел и смотрел в одну точку, даже не повернувшись, когда Му Цин вошла. Она поджала губы и отвела взгляд. Тишина повисла в воздухе, и Му Цин не выдержала первой.

— Я… Я хотела извиниться, — тихо произнесла она. — Я не хотела тебя обидеть.

Бай медленно повернул голову и посмотрел на неё. В его глазах не было ни злости, ни обиды, лишь печаль, глубокая и невозможно давняя.

— Я знаю, — ответил он. — Просто… Я не привык к такому. Никто не говорил мне ничего подобного уже две тысячи лет...

Му Цин подошла ближе садясь рядом с ним, и сжимая чужую руку в своей.

— Тогда привыкай, — улыбнулась она, — Потому что теперь у тебя есть я.

Бай Усянь улыбнулся в ответ, и эта улыбка, не смотря на все шрамы, была самой красивой, что Му Цин когда-либо видела.

В этот день они много разговаривали, смеялись и шутили, вместе готовили и долго, невозможно долго смотрели, как заходит солнце. Му Цин осталась сидеть рядом с Баем, пока тот не заснул, прислонившись к плечу божества. Она осторожно поправила его волосы, коснулась щеки, и вышла, оставив демону свой плащ. А спустя несколько дней вернулась вновь. Му Цин больше не волновали ни небесные дела, ни сплетни чиновников, ни ворчание Фэн Синя. Всё её внимание было сосредоточено на одиноком демоне под печальной горой. Она приносила ему книги, рассказывала истории, читала стихи. Она пыталась заполнить его мир красотой и радостью, отвлечь от боли и одиночества. А Бай принимал её заботу с благодарностью. Он и сам учил Му Цин мудрости, делился своими знаниями, давал советы, помогал ей понять себя, принять свои недостатки и поверить в свою силу. И каждый такой момент был для них безумно ценным, был шагом к чему-то новому, к чему-то более сокровенному и родному.

Однажды, в особо лунную ночь, когда Му Цин уже собиралась уходить, Бай взял её за руку, смотря своими невозможно голубыми глазами в самую душу.

— Останься, — попросил он тихо, даже не надеясь, что его услышат, послушают, примут, но Му Цин... Му Цин осталась.

Всю ночь они болтали и смеялись, чувствуя такое тепло, какое ещё ни разу не испытывали. Это было что-то новое, что-то мягкое и родное, пропавшее лишь утром, когда богине войны вновь пришлось подняться на небеса. А на следующую ночь она пришла вновь. И вновь они говорили до самого рассвета, расставшись лишь при свете лучей. И через день, и через месяц это вновь повторилось, а потом... Потом Му Цин перестала молчать.

— Усянь...

— М?

— Мне кажется, я люблю тебя. — девушка отвела взгляд, поджимая губы. Бай тоже молчал.

Задумчиво посмотрев на свои руки, он выдохнул и снял кольцо, крутя его перед глазами, словно раздумывая о его нужности. А после аккуратно схватил руку Му Цин и на её палец опустилось кольцо, выглядя немного глупо на хрупкой руке. Бай смущённо отвернулся, чувствуя в груди что-то новое, но безумно тёплое, заставляющее чувствовать себя смущённым мальчишкой. Божество приподняло кисть, с удивлением смотря на подарок.

— Ты чего это?

— Нравится?

— Да, но...

— Оставь. Это... Это мой прах.

— Чего?!