Меня зовут Рагдай (джен)

«Помним мы своих героев,

Вспомни же, страна родная,

Как сражались триста воев

Против одного Рагдая...» (Ратибор)

Меня зовут Рагдай.

Я — синий лед.

Клинок Перуна. Я — защитник слабых.

Я был рожден сто лет тому

Вперед.

Я был всегда.

Меня зовут Рагдай.

Я — весть с небес.

Я — пламя Велеса, я — мертвенная поступь

Зимы.

Ты убегаешь в лес,

Я не иду искать. Все просто.

Меня зовут Рагдай -

И я был смертен — так же, как и ты.

Меня ты не зови.

Объятий пустоты

Не хватит на двоих.

Меня зовут Рагдай.

Запомни — и прости.

Я — черный вихрь, я — смерть на службе

Князя.

Пересеклись пути.

Чья то вина? Моя беда,

Все суета...

Отныне — навсегда.

Меня зовут — Рагдай.

— Эскель, ты чего там застрял? — Койон остановился и снял сапог, чтобы вытряхнуть снег.

Красные глаза ведьмака жутковато поблескивали в полутьме, будто ранний северный закат. — Эскель! Лешие тебя сожрали, что ли? Давай шевелись, а то Весемир нам навешает, если опоздаем к ужину! Ты же знаешь, старик этого не любит! А нам еще прилично топать!

— Сегодня все равно готовит Ламберт, можем не спешить, жрать его стряпню выше моих сил, — до изумления похожий на Белого Волка парень со шрамом через все лицо подло запустил снежком в тыл наклонившемуся натянуть сапог товарищу и потянулся за следующей горкой снега; да так и замер, вглядываясь в темному между двумя валунами.

— Эскель, мать твою, ну я тебя сейчас!

— Да погоди орать, тут что-то странное! Не пойму... посвети!

— Чем, глазами, что ли? Или ты разучился видеть в темноте? — ворча, Койон быстро соорудил факел из ближайшей сухой ветки. — Ну? Что тут непонятного появилось с прошлой недели? Камни, снег, старое поваленное дерево, труп... — ведьмак запнулся на полуслове и выругался.

— Какого... это не наш! Откуда здесь может быть чужой? Дорога в Каэр Морхен никому не известна!

Эскель присел над неподвижно лежащим человеком, пригляделся. Смуглое узкое лицо, почти побелевшее от холода, посиневшие губы, темные длинные волосы, незнакомый доспех в пятнах крови, алая рубаха.

— Это ж нильфгаардец! Тьфу, убивал бы проклятых выродков, в какую щель они пролезли! И тут напакостили!

Койон только головой покачал.

— Его уже убили, Эскель. Это раз. Это не нильфгаардец. Посмотри внимательнее — где ты видел такие скулы, такое сложение? Это два. И три — ни один из подданных Эмгыра не знает сюда дороги, сколько бы Фрингилья и ее магички не старались нас выследить.

— Я прежде не видел таких доспехов. Давай покажем Весемиру — вдруг он знает? Да и не след так оставлять тело.

Эскель решительно потянулся к застежкам доспеха, но обледеневшие ремни не поддавались, и он потянулся за ножом, подскользнулся...

— Койон! Он жив! Он дышит, Койон! Едва слышно, но дышит.

— Быстро, несем его к Весемиру. Если кто-то и знает, откуда взялся этот подарок гор, то только наш старик. А там и разберемся, кто свалился на наши головы.

Каэр Морхен накрыла метель, спускалась длинная холодная ночь. Два ведьмака быстро шли на север к величественной громаде старого черного замка, Эскель нес завернутого в плащ умирающего незнакомца. Снег быстро заметал следы, и скоро на каменистой площадке не осталось ничего, что могло бы указать на присутствие чужака, не считая завалившейся в щель камня гранатовой серьги из светлого металла.

"Кто надобен — тот и памятен" (с)

— Двигайтесь, двигайтесь! Не стойте, как неживые! Ламберт, ты уже труп! Еще раз! Ламберт!

В то утро тренировка на "Мучильне" шла из рук вон плохо. Эскель и Койон давно привыкли к разного рода издевательствам и относились к ним с насмешливым снисхождением: на счету этих двоих были тысячи голов самых причудливых и страшных чудовищ, похвастаться бОльшим мог только знаменитый Геральт из Ривии, но у Белого Волка вообще не было конкурентов даже среди соратников.

А вот Ламберту еще учиться и учиться — так, по крайней мере, думал Весемир. А если Весемир что-то думает, то спорить с ним трудоемко, малоперспективно и просто опасно. Это ведьмаки помнили еще по прежним временам.

Ламберт досадливо пыхтел, упрямо стараясь одолеть последний круг, но чертовы столбы словно салом намазали — раз за разом он срывался в утоптанный снег. Разбил губу, сломал палец и теперь отчаянно ругался про себя, проклиная тот день, когда сунулся в это драконье гнездо. В отличие от прочих, Ламберт пришел сюда в сознательном возрасте и по своей воле — неудачная юношеская любовь и тяжелая хромота навсегда излечили мальчишку от иллюзий. Весемир сначала и слышать не желал, трансформация в таком возрасте практически невозможна, а уж выжить после нее и вовсе не удавалось никому. Ламберту просто повезло — за него вступился Геральт. И теперь, пройдя через адскую боль от зелий и тяжелейшее восстановление, молодой ведьмак был почти готов. Почти...

— Ламберт! Дышишь, как издыхающий мамонт! И двигаешься так же! Голова, рука, голова! Все, руки у тебя уже нет.

— Но..

— Головы тоже! Закончили на сегодня! Рагдай! Теперь ты!

Прошло несколько месяцев с той поры, как ведьмаки нашли в горах замерзающего чужака. Вопреки опасениям, слова Койона подтвердились — незнакомец не был нильфгаардцем. Более того, Весемиру удалось выяснить, что парень вообще не принадлежал ни к одному народу, известному по ту или эту сторону моря. Худой, широкоплечий, темноволосый, разрисованный странными картинками, с гранатовой серьгой в ухе, незнакомец являл собой даже для повидавших виды ведьмаков весьма необычное зрелище. Чужак не помнил даже своего имени — и прозорливый Весемир нарек его Рагдаем, что означало «дар гор». Парень не спорил, имя пришлось по душе, как и жизнь в Каэр Морхен. Как только Рагдай смог передвигаться без посторонней помощи, он начал бродить по замку, заглядывал в библиотеку, в оружейню, в лабораторию Весемира, где тот осторожно поил его зельями. Ламберт хорошо помнил, как обессиленный от боли и дурмана чужак приползал в его комнату, и тот сидел с ним подолгу, держа за руку и не давая сорваться в омут безумия, рассказывал что-то о горах, о своем детстве, о первой и последней любви, о тренировках. Вот с тренировок все и началось. Как только зелье перестало приносить страдания, Рагдай попросил показать ему знаменитую "Мучильню" — кузницу умений и навыков всех поколений ведьмаков. Весемир позволил — и начались веселые дни. По человеческим меркам Рагдай был быстрым и умелым бойцом, но по меркам ведьмаков... Он кашлял, задыхался, терял сознание, срывался с ледяных столбов и пару раз едва не был раздавлен чудовищными жерновами.

Странно, но Весемир относился к человеческому мальчишке намного мягче и снисходительнее, чем к другим. А Эскель, однажды осмелившийся это подметить, получил короткий и холодный ответ: "У него другое предназначение". Больше вопросов не возникало.

— Ламберт! Постой, покажи мне свой тройной винт еще раз! А то я ничего не понял!

— Боги всесильные... Ты когда-нибудь устаешь? Весемир же сказал — отдыхать!

Рагдай догнал прихрамывающего ведьмака и пошел рядом, подбрасывая и ловя на лету кинжал.

— Он жалеет меня... почему?

— Радуйся, дурень. Ты и так едва на ногах стоишь, хочешь опять легкие выплевывать? Ты не ведьмак, ты человек, сколько бы зелий в тебя не влили — ты никогда не станешь таким, как мы. Постой, Рагдай... Не обижайся! Я хочу сказать, что тебе это не нужно!

— Нужно. Я хочу быть... как вы. Чтобы не чувствовать!

Ламберт едва удержался от смеха, боясь задеть вспыльчивого мальчишку.

— Еще один миф о ведьмаках, сколько же их ходит по свету! Да все мы чувствуем! И жрать хотим, и спать, и мерзнем, и живот у нас тоже порой болит! А насчет того... ну... так спроси у Эскеля, сколько он баб оприходовал в соседних селениях! А если серьезно — так на каждого Геральта найдется своя Йеннифер из Венгерберга. Так у нас нынче говорят.

Рагдай помолчал, вздохнул.

— Ты чего, а? Я что-то не знаю?

— Ламберт. Мне страшно.

— Вот тебе на! Это с чего вдруг? Не порти погоду — ты ж у нас самый смелый! Да и мы тебя в обиду не дадим!

— В обиду я и сам себя не дам. Тут другое. Ламберт, я начинаю вспоминать.

"Как в тишину войти по лужам крови,

Меча не выпуская из руки?" (М. Семенова)

— Дорогу великому князю! Дорогу! Расступись!

Толпа поспешно расступалась, дюжие мужики снимали шапки и кланялись, девицы хихикали, краснея под взглядами княжеских гридней. Серый конь легко ступал по каменистой дороге, ведущей вверх к каменному кремлю, построенному еще при Ярославе.

Вот уже пять лет, как младший сын князя Александр Ярославич вернулся в город после воистину чудесного спасения в Свирских лесах, а в прошлом годе занял место отца. Юному князю было трудно нести на себе столь тяжелое бремя, но он твердо знал, что должен справиться, ведь в его неполные семнадцать лет иные князья уж и войска водили, и славные победы одерживали, а то и детей растили. Крепкой и надежной опорой для Александра стали его духовник Владыко Спиридон, уже в немалых годах, но по-прежнему мудрый и справедливый, и воевода ближней дружины Годун, крестный отец и тот самый человек, что спас его в остроге пять лет назад. Помнил Александр и товарищей воеводы, хотя с памятного лета никого более не видел. Разные слухи ходили в городе, но ответить на вопросы не мог даже сам Владыко. Разметал ветер времени святую дружину, развеял кого куда. Слышали только, что ведун Вышень вернулся к сородичам-варягам, с ним ушел и Аникей; потом пришло известие, что драккар попал в бурю и разбился почти у самых берегов Ютландии. Вышень и еще несколько человек спаслись, добравшись до земли чуть ли не вплавь, а Аникея больше никто не видел — сгинул дружинный в ледяном море без следа. Отслужил о нем молитву заупокойную Владыко, оплакал дядька Годун юного соратника, более и не говорили о том. О других и вовсе вестей не было.

Почему вспомнил князь о тех временах в холодное ноябрьское утро — он и сам не знал. Покачиваясь в седле и приветливо кивая людям, мыслями он уносился в свое детство в лесной избушке, где изучал травы и настои, где старик-лекарь учил его читать следы и отличать ядовитые грибы от съедобных. Как легко тогда жилось, как просто все было — а вот теперь тяжелая кольчуга государственной власти давила на плечи, не давая вздохнуть. Если бы был жив старший брат, если бы болезнь отца не зашла так далеко... если бы. С юга Орда, с севера Ливония, с запада...

Князь так сильно задумался, что не сразу понял, почему идущий одесную гридень вдруг замер на месте. Постоял с минуту — и упал, не выпуская копья. Толпа дружно ахнула, заголосила баба, закричали мужики.

— Вон, вон он! На крыше! Лови, лови, окружай!

Дружинники бестолково бросились врассыпную, стараясь скорее оцепить улицы, но где в такой тесноте углядеть стрелка?

— Князь! Спасайте князя!

Не успели гридни прикрыть спешившегося Александра щитами, не успел Владыко сотворить молитву, не успел даже воевода отдать новый приказ, как с ближайшей крыши сорвалась еще одна стрела. Александр видел ее так ясно — как рыбу под прозрачной водой Свири в погожий полдень, когда старик учил его удить; как первую зеленую травку по весне; как огромный зазубренный меч наемника в тот миг, когда дядька Годун прикрыл его собой... Люди вокруг кричали, мешали, суетились — а стрела летела...Миг растянулся в бесконечность, черное оперение зловеще свистело в холодном воздухе, алый наконечник явно был чем-то смазан... "Яд", — отрешенно успел подумать юный князь. И тут чья-то рука буквально отшвырнула его с дороги. Время сжалось и больно ударило Александра в затылок. С минуту он лежал неподвижно, осознавая, что жив и стрела прошла мимо. Мимо? Князь быстро вскочил на ноги. Воевода яростно кричал на гридней, размахивая бесполезным уже мечом, ратники прочесывали толпу, тщетно надеясь напасть на след убийцы. А у стены сидел незнакомый человек в черном, зажимая рукой плечо, из которого торчала смертельно ядовитая стрела.

— Пропустите! Пропустите же, окаянные! Княже! Ты жив, хвала небесам, сынок, жив! Господи, спаси и сохрани, это что ж деется среди бела дня! — Владыко пробивал посохом путь к любимцу. Князь мотнул головой, стараясь отогнать туман перед глазами.

— Жив, жив, Владыко… не успел понять ничего, сплоховал... а кто... кто меня толкнул?

— Вот он. Эй, парень! Стоять можешь?

Человек в черном поднялся, слегка пошатываясь, подошел и остановился перед князем. Александр готов был поклясться, что откуда-то знает этого невысокого широкоплечего воина, но откуда?

— Спасибо тебе, не знаю, как звать тебя, ратник. Спас ты мне жизнь. Велю наградить тебя — проси, что пожелаешь! Кому ты служишь?

Воин скривил в усмешке губы, поморщился.

— Мне ничего не нужно, князь. И я никому не служу. Я сам по себе.

Он поклонился и повернулся, желая уйти. Кто-то из гридней завистливо присвистнул — за спиной незнакомца висел удивительно красивый меч в серебристо-черных ножнах.

Пройдя пару шагов, воин остановился, потом зашатался и схватился за стену. К нему тут же подбежали дружинники, помогли сесть, принесли воды.

— Батюшки, стрела-то отравлена! Как же ты жив по сею пору, парень? — княжий лекарь, спешно приведенный людьми Владыки, ловко выдернул наконечник и потянулся за настоем.

— Не нужно. Так заживет. Не беспокойся, добрый человек, от яда я сам лекарство найду, — ратник покопался в поясной сумке, вытащил маленький фиолетовый флакон и выпил. Бледное лицо его стало еще бледнее, но слабость сразу ушла. Князь взирал на все это с изумлением и непониманием. Ведун? Или того хуже — шпион? Потому и противоядие носит. На ливонца не похож, на ордынца тем более. А на кого — вспомнить так и не может.

— Если не желаешь награды, воин — прими хотя бы благодарность и гостеприимство! Позволь мне хоть так отплатить тебе. Проведи пару дней в моем доме, подлечи рану — а после уйдешь, если пожелаешь. Не обижай меня. И назови свое имя — я хочу знать, кому я обязан жизнью.

Александр подошел к незнакомцу и протянул ему руку — как равному.

Странный воин осторожно закинул меч обратно за спину, стараясь не тревожить рану, снял перчатку с правой руки. Сделал шаг вперед и попал в луч слабого зимнего солнца.

За спиной князя едва слышно ахнул Владыко Спиридон.

— Благодарю и принимаю твое приглашение. Меня зовут Рагдай.

* * *

Толпа на площади не спешила расходиться, во всех уголках города говорили о дерзком покушении на князя и о чудесном спасении, о незнакомом витязе в черном, которого не берут яды, ахали, охали, правда обрастала вымыслом, вымысел становился сказкой. И только Владыко Спиридон тщетно гнал от себя страшную мысль. Он узнал воина в черном — и возблагодарил бы Господа за чудо, если бы не увидел в луче солнечного света вертикальные зрачки золотистых глаз.

"Скажи, небо, гроза с градом,

Куда рваться — и что мне надо?" (Мельница)

Вечера в Каэр Морхен мало отличались друг от друга. Немногие оставшиеся в живых после нападения ведьмаки отдыхали в большом зале, пили "Белую чайку", травили байки о своих победах. Иногда Эскель приводил с равнины подружек, вино и дурман лились рекой, в холодных гулких стенах старого замка звучал непривычный женский смех. Сегодня был именно такой вечер — Весемир не препятствовал развлечениям молодежи, только предупреждал всегда быть наготове. Зимовка зимовкой, а всякое случается, верить нельзя никому и никогда — это старый ведьмак запомнил твердо.

Только двое не участвовали во всеобщем веселье. Рагдай слишком тяжело переносил частичную трансформацию и вечерами чаще всего часами сидел у огня в библиотеке, листая книги на незнакомом, но отчего-то понятном ему языке. Ламберт, обычно завсегдатай безудержных пьянок Эскеля, в этот раз изменил своим привычкам. Он вяло отшутился и отправился искать младшего товарища.

* * *

— Я войду? — дверь в библиотеку скрипнула, и Рагдай поднял голову от очередной книги. Отросшие волосы он равнял ножом как попало, теперь они открывали уши и густой волной падали на лоб. Ламберт вдруг заметил, сколько в них седины. Еще немного — и в замке появится еще один белоголовый ведьмак.

— Ламберт! Конечно, это же твой дом. — Рагдай сидел на полу у камина, зябко спрятав длинные ноги под плащ. Книга о чудовищах и кинжал — подарок Весемира, с которым ученик никогда не расставался — лежали рядом.

— Почему ты не со всеми? Эскель обидится. Он и так косится на меня, порой не поймешь, шутит он или всерьез.

— С Эскелем никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Но он не причинит зла братьям — а ты теперь тоже наш брат. Да ну их, надоело! Не хочу я этих диких гульбищ с вином и бабами. Я хочу побыть в тишине у огня с книгами. И с тобой, — неожиданно для себя добавил ведьмак.

— Что ты вспомнил? — Ламберт присел рядом, подкинул в очаг пару поленьев. В Каэр Морхен новички всегда страдают от холода с непривычки.

— Я не знаю... смутно. Образы, слова. Я вспомнил, что кого-то забыл.

— Лихо. А главное — логично.

— Да погоди ты, не сбивай... я думаю.

— Ну нихрена себе! Не перенапрягись только! — Ламберт с хохотом увернулся от брошенного полена.

— Ладно, давай серьезно. Ты помнишь... кого?

Рагдай рассеянно смотрел на огонь; протянул руку, словно пытаясь поймать язычок пламени. Юркая саламандра охотно махнула хвостиком, отражаясь в глазах и блеснув в гранатовой серьге.

— Я помню двоих. Один — он был все время рядом. Он вроде лекарь... или колдун. Если у нас были колдуны. Он мой брат — не по крови, но я почему-то это знаю. И он тоже все обо мне знал. А второй — он все время близко — и далеко. И его нет. И все равно есть. Понимаешь?

— Смутно. А еще?

— Да не знаю я! Не помню ничего. Отрывки... какой-то бой в лесу. Город с каменными стенами. Стрелы с белыми перьями. Потом — ледяное море. А еще помню... — Рагдай вдруг резко замолчал, вскочил, неосознанным движением схватился за грудь. Ламберт едва успел придержать его за плечо и помочь сесть. Огромные темно-золотые глаза с начинающими деформироваться зрачками были полны боли.

— Что? Опять зелье? Весемир, чтоб его так...

— Нет. Ламберт, я не знаю. Ты похож на него. Не знаю, ничего не знаю! Хватит, не спрашивай меня больше! Я там не нужен. Я даже не знаю, где я теперь! Меня нет, я умер, слышишь! Умер!

Они еще долго сидели в библиотеке, Рагдай почти заснул, наконец согревшись. Внизу постепенно утихали пьяные вопли и смех. Ламберт тихо прикрыл двери, чтобы не беспокоили; он задумчиво наблюдал за игрой снежинок в узком окне, и думал о чем-то давно и прочно забытом. В эту ночь ведьмак впервые спал без кошмаров.

"...Ничего не останется от нас,

Нам останемся, может быть, только мы,

И крылатое бьется пламя

Между нами..." (Мельница)

Откуда ты, странник без памяти и рода?

Какой ветер принес тебя

в наши края?

Кто вдел тебе в ухо гранатовую серьгу?

Кому подарено твое застывшее сердце?

Откуда сегодня

В воздухе такая смута?

Когда наш старый замок

перестал быть надежным пристанищем?

Стучит в узкое окно

Рассерженная на весь мир вьюга,

Горит огонь в большом зале.

Идет по кругу

Кубок "Белой чайки" — а мне мало

И всего винного погреба,

Что вернуть то безмятежное равнодушие,

Что было прежде.

Твое место не здесь — я знаю,

Придет время тебе уходить

за грань нашего мира,

И все станет, как раньше.

Но что тогда

скажу я ветру,

Провожающему тебя в дорогу?

« — Помнишь меня?

— Я и себя-то не помню.» (из ненаписанного)

« — Я ни с кем не сражаюсь. Именно поэтому я могу убить кого угодно» .(Макс Фрай)

Минула пара дней, а потом еще и еще... Осень северная сменилась ранней бесснежной зимой, колючей и неприветливой. Ветер налетал порывами, как стая ордынцев на мирный стан, срывал флюгеры с крыш, крал половики у нерасторопных хозяек, рвал с окон ставни. Ночи стали холоднее, первый лед цепко прихватил раскисшие дороги, мерцал хрусталиками в лужах, искрился на покинутых до весны полях.

Первое время на нового княжеского охоронца косились — кто с опаской, кто с недоброй завистью, а кто с откровенной злобой. Но слово князя оставалось законом для всех — и постепенно привыкли к узкой черной безмолвной тени, бесшумно скользящей за Александром, куда бы тот ни пошел. Воевода Годун спорить с крестником не посмел, но в первый же вечер велел гридню позвать гостя к себе, честь по чести побеседовать. Гридень не скрывал страха — а ну как прибьет его чужак, оскорбится, разгневается. Кто его знает? Но Рагдай молча пожал плечами и пошел. Посидели, поговорили — говорил в основном воевода, княжеский гость больше отмалчивался, не пил вина и почти не ел. Напрасно Годун и так, и эдак старался разговорить странного воина, напрасно заводил разговоры о Ливонии и Орде. На миг воеводе показалось, что он уже где-то видел эту кошачью манеру двигаться, слышал этот глубокий голос, только вот лицо чужака никак толком разглядеть не мог, хотя на зрение не жаловался — белку в лесу с пяти перестрелов брал. Не шпион и не враг — решил воевода и более попыток вызнать что-то не делал, и без того забот хватает. А что князь нового охоронца привечает — так не мал уже Александр Ярославич, за свои дела сам и ответ держит.

А вот Владыко с той поры и вовсе стороной держался — раз пробовал князь с духовником заговорить, да тот только головой покачал да перекрестил с молитвою. Не мог рассказать Александру святейший, что привиделось ему, да и кому мог? За какие грехи ему послано это дьявольское помрачение, неужто человека живого от мертвеца отличить не может? Тогда пора на покой, в монастырь на веки вечные, и нечего добрых людей смущать понапрасну. А князь молод еще, не справится без верного наставника — потому молчать надобно, молчать и молиться. Господь управит.

Остался гость неведомый при князе по его просьбе, надолго ли, нет — то время покажет.

* * *

Рагдаю казалось, что все это уже было. Где-то и когда-то — во сне то или наяву, он и сам не понимал. Он не знал местных обычаев, не крестился на купола храмов, не носил доспеха и не брал ничего в оружейне. Кафтан странного покроя из грубой черной кожи, шерстяной плащ, высокие сапоги и серебристый тонкий меч за спиной — таким привыкли видеть диковинного охоронца ближники князя. Рагдай ни с кем не ссорился, не участвовал в драках и пирушках, не обращал внимания на теремных девок, хотя те и не прочь были, куда как не прочь. Да только все хихиканья и ужимки разбивались о вежливую ледяную улыбку, изредка мелькавшую на лице чужака. Лишь один раз трое подвыпивших гридней привязались к Рагдаю на выходе из детинца — то ли силушкой помериться не с кем было, то ли хмель в голову ударил. Чужак не убил ни одного, даже не покалечил всерьез — но более связываться с ним не желали.

Александр сидел у себя в покоях с бумагами, разбирая очередные тяжбы и доносы, а Рагдай оказался вдруг предоставлен самому себе. Нечасто удавалось побыть одному — в Каэр Морхен он привык к огромным комнатам, ледяным потолкам, запахам трав и вою ветра. Часто вспоминались вечера в большом зале — заразительный смех Койона, шутки Эскеля, насмешливый голос Ламберта, увлекательные рассказы Весемира. Там был его дом — а здесь... Здесь все чужое, все не так — слишком тепло, слишком много народу, слишком суетно. Рагдай посидел еще немного у затянутого пузырем окна, потом поднялся и накинул плащ. Холода он почти не чувствовал, там, откуда он пришел, было намного холоднее, но хотелось надвинуть капюшон и скрыть лицо. Отводить глаза он научился — но кто будет разглядывать его тут, во тьме двора?

Рагдай ошибался — стоило сделать несколько шагов, как его окликнули.

— Постой! Черт, да как тебя… Рагдай! — кто-то слегка хлопнул его по плечу. Точнее, хлопнул бы — но под рукой оказалась пустота, а черная тень ловко ушла в сторону, и неосторожный ночной шутник почувствовал у горла тонкий клинок.

— Стой, стой! Я не враг! Не надо!

Мальчишка. Лет пятнадцать-семнадцать... или около того. Ошеломлен, слегка растерян — но не напуган, привычно отметил про себя Рагдай и убрал меч.

— Ты не знаешь, что нельзя так подкрадываться к... людям?

— Да я ж тебя звал. Прощения прошу, только с тобой очень хочет поговорить один человек!

Рагдай усмехнулся, чуть прищурив золотистые глаза.

— Он что, увечен или болен?

— Н-нет... почему?

— Потому что если он твердо стоит на ногах, то пусть сам и идет. Я не прячусь, а хлеб за брюхом не ходит. Ясно? Так и передай своему господину. Все, исчезни.

Мальчишка неожиданно заулыбался, будто его не прогоняли, а рублем одарили.

— Он знал, что ты так скажешь. Потому просил передать тебе это.

Озябшие пальцы с грязными ногтями разжались — на ладони лежала пряжка от плаща.

— И что? Ты путаешь меня с кем-то, парень, мне незнакома эта вещь.

Легких удаляющихся во тьму шагов мальчишка не услышал.

* * *

— Ну что, Савва, не узнал он пряжку?

— Не узнал, Владыко. Как ты и думал. А может, не прогневайся, ошибся ты? Братец Вышень сказывал, месяц море прочесывали — да все впустую. Да и сколько лет прошло...

— Не ошибся, Саввушка, не ошибся. Не помнит он ничего — или не он это вовсе.

— А кто же?

— А вот это нам и предстоит с Божьей помощью выяснить. И брату отпиши — пусть собирается, без него нам не обойтись.

"Роса рассветная светлее светлого,

А в ней живет поверье диких трав.

У века каждого на зверя страшного

Найдется свой однажды волкодав". (Мельница)

Дорога на закат иль на рассвет дорога,

А может быть, и прямо повернет?

Живешь так долго, знаешь слишком много,

Но одного не знаешь наперед.

С мечом в руке — в горах иль перелесках,

В болотах топких наша жизнь идет.

Нам каждый день — сложение неизвестных,

Лишь одного не знаешь наперед.

По всей стране не наберут десятка

Таких, как мы — и тем неровный счет

Ведет судьба. Что вызов — то перчатка.

Мы одного не знаем наперед.

Удача с честью нам сдались на милость,

Нам все равно, о чем шумит молва.

Но помним мы, когда все изменилось,

Когда впервые замерли слова,

Когда вдруг не почувствовали боли,

Когда нам холод стал неощутим.

И избежать своей ведьмачьей доли

Не сможем мы — да и не захотим.

Давно и прочно дружим мы со смертью,

Ей задолжали далеко вперед.

И если кто-то спросит — вы ответьте,

Пусть нас не станет — память не умрет.

"И я уже совсем готов уйти,

Осталось лишь переступить порог -

И снова ветер в гриве засвистит,

Сольются вместе тысячи дорог". (Тэм Гринхилл)

— Весемир, чего ты ждешь от этого мальчишки? Мы больше не можем растить полноценных ведьмаков, Ламберт был последним. После нападения на Каэр Морхен не осталось мутагенов, способных создать таких, как я, как ты, как Геральт.

— Я знаю, Эскель, не хуже тебя. Ты думаешь, я могу забыть об этом хоть на минуту? О той страшной ночи, когда наше убежище нашли люди? Люди, которых мы защищали от чудовищ, вступили в сговор с магами и едва не сравняли с землей наш дом! Или ты думаешь, я забыл, что нас все меньше, что в каждом из вас я вижу сына, которого рано или поздно все равно потеряю? Зачем ты все это говоришь?

Голос старого ведьмака дрогнул. Весемир глотнул из кубка и перевел дыхание, замедляя ритм сердца и успокаиваясь. Эскель сконфуженно умолк — он и впрямь задел больную тему. Разгром замка и гибель братьев и учеников состарили Весемира окончательно, никакие зелья и эликсиры не смогли вернуть старому учителю прежнюю силу духа и блеск в глазах.

— Прости, Весемир. Я понимаю. Я просто...

— Да. Ты задал вопрос, Эскель, я тебя слышал. У меня больше нет сил создавать подобных нам, но кое-что осталось. Этот мальчик попал к нам неслучайно. Никто с той поры не мог найти дороги в Каэр Морхен — а он оказался почти у ворот, умирающий, замерзший, израненный. Что это, если не перст судьбы? Мы много толкуем о Пути и Предназначении — так возможно ли, что Рагдая привело сюда именно оно?

Эскель потер шрам — он всегда так делал, когда думал о чем-то серьезном и важном, то есть не так уж часто.

— Мы даже не знаем, что он такое и откуда... Из другого мира — сколько таких миров утратило границы в связи с Сопряжением? Он неплохой воин — для человека, он силен и смел, он быстро и охотно учится. Он даже сумел приручить Ламберта — и, кажется, научил его причесываться, не ковырять в зубах за столом и ругаться хотя бы через слово.

Весемир засмеялся и подбросил дров в очаг, где на вертеле жарился очень симпатичный кролик, подстреленный Койоном недалеко от замка. Эскель и Ламберт всегда друг за друга горой — но это не мешало им регулярно состязаться в остроумии. Ведьмаки вообще не отличаются особым тактом, а уж эти двое вместе — просто стихийное бедствие, хоть уши затыкай.

— Я посмотрел... и увидел. Он и правда попал сюда в результате Сопряжения — только время каким-то образом растянулось и замерло в том месте, где он обитал прежде. Видишь ли, волчонок, там, на родине, Рагдай уже мертв. Закрой рот, ворона влетит! Он не оборотень и не восставший мертвец. Но я увидел любопытные вещи. Он умер задолго до того, как попал к нам — тело его продолжало жить и дышать, но сердце умерло много раньше. Недаром он почти ничего не помнит — человеческая природа обладает свойством блокировать все то, что приносит боль. Рагдай — человек с мертвым сердцем и опустошенной душой. Именно такими...

— ...и становятся ведьмаки после Трансформации, — закончил Эскель, доливая в кубок вина и переворачивая вертел.

Весемир покачал головой.

— Это еще не все. Он должен будет вернуться туда, откуда пришел, чтобы завершить свое дело.

— Но каким образом? Сопряжение...

— Сопряжение тут не при чем. Я открою ему портал. Одна могущественная чародейка научила меня еще в юности, есть такие порталы... в один конец. Он вернется в свой мир и выполнит Предназначение.

— А что потом? — дверь в зал распахнулась. На пороге стоял Ламберт, отряхивая снег с русых кудрей. Лицо его было странно неподвижным, без обычной кривой ухмылки.

— Садись, Ламберт. Выпей с нами, ужин почти готов. А где Рагдай? Где ты его потерял?

— Я спросил — что потом, Весемир? — казалось, молодой ведьмак не услышал слов Эскеля.

— Сядь, не торчи. Потом... суп с котом. Не знаю я, что потом. Ну правда не знаю! Из таких порталов мало кто вернулся. По крайней мере, я таких случаев не помню.

Ламберт тяжело плюхнулся на лавку, глотнул прямо из бутылки, не чувствуя вкуса. За дверью послышалась возня, смех Койона — там явно шла битва снежками не на жизнь, а на смерть.

— Все, хватит разговоров. Мальчик повзрослел, он уже сражается не хуже вас — с поправкой на человеческую природу. Я не могу сделать из него настоящего ведьмака, но он сильнее и неуязвимее любого смертного. А душа у него заморожена и без наших зелий — так сказать, работали с тем, что есть.

— Когда ты скажешь ему?

— Скоро, Ламберт. Скоро.

"...Мы жили когда-то давно,

Ловили ветра,

В ночи зажигали огонь

На чёрной скале

И пили густое вино

Со дна серебра..." (Андрей Земсков)

Белым хвостом

Закрутилась поземка в лесу,

Замок застыл,

Продуваемый всеми ветрами.

Пламя

Взвилось в очаге — передай

Мой привет в пустоту!

Где-то за тьмой и водой

На холме

Твой потерянный дом.

Если услышишь -

То вспомнишь и сможешь вернуться

В страну чародеев и снов.

Рассвет

Иль закат — в одинаково-алых тонах.

Словно кровь на клинке,

Словно кровь на губах

И руках.

На стене отпечаталась тень.

Передай мой ответ.

Дорогу осилит любой,

Кого ждут,

Кто проснулся один.

Но заснуть не сумеет опять,

Пока светит над всеми свечами,

Как память,

Серьги серебристо-гранатовый свет.

«Из последней зимы

В непробудные сны

Под взглядом светил

Ночь у темных ворот

Как в последний поход

День уходил». (Theodor Bastard)

Укрывает дорогу седой снегопад,

И в окне загорается свет.

Сколько слов не сказал — да и те невпопад,

Сколько было напрасных побед.

Сколько пролитых слез, сколько сорванных рук,

Не сумевших схватиться за твердь.

Сколько ложных надежд. Замыкается круг,

Что не сделал — теперь не успеть.

Что-то было уже, что-то будет всегда.

Суждено нерушимо стоять

Этим стенам, пока золотая звезда

Над горами зажжется опять.

Сколько было мостов и сердец сожжено,

Сколько сказок сгорело дотла.

Наливает судьба нам густое вино

С терпким привкусом горя и зла.

Потерялась тропинка средь леса и скал,

Огонек заблудился в пурге.

Положи в изголовье мне черный кристалл

И ладони сомкни на клинке.

"Словом брошенным будет разрушен покой

И живое тепло.

Мелким крошевом мир под жестокой рукой,

Как цветное стекло..." (Тэм Гринхилл)

Снег шел и день, и ночь, не переставая — казалось, зима опомнилась и поспешила сместить засидевшуюся захватчицу-осень с трона. На Скеллиге свирепствовал мороз, в Ковире и на севере Каэдвена быстро замерзала вода, только юркая Гвенллех, отделявшая крепость ведьмаков от Голубых гор, продолжала тихо звенеть в такт клинкам обитателей Каэр Морхен.

— Ровнее, Рагдай, ровнее! Эк тебя заносит, чисто краснолюд после пирушки! И не падай на колено всякий раз, когда бьешь снизу — вряд ли у чудовищ есть чувство прекрасного, а время потеряешь!

Основательно запыхавшись, ученик ведьмаков остановился и уперся ладонями в колени, стараясь выровнять дыхание. Сердце словно стучало в горле, разрывая гортань, а утренняя порция укрепляющих зелий настойчиво просилась наружу от непрестанной круговерти. Ламберт бросил меч, отряхнулся. Снег пошел сильнее — продолжать тренировку было уже совсем невозможно. Для ведьмака — пустяк, но для человека... пока еще человека.

— Ну что, отдышался? Забирай снаряжение, пошли греться.

Тропку от "Мучильни" к замку совсем засыпало, ведьмаки ступали наугад. Рагдай то и дело подскальзывался и ругался.

— Скользко? Старик говорил — учись держать равновесие! А еще на маятник лезть собрался. Ты на твердой-то земле на ногах не стоишь.

Не успел Ламберт договорить, как нога соскользнула с края тропы, и, развесисто и смачно ругнувшись, ведьмак с громким "бряк" шлепнулся в ближайший сугроб.

— Дааа... Я смотрю, ты уроки Весемира усвоил прекрасно! — с хохотом Рагдай протянул товарищу руку и немедленно оказался в том же самом сугробе. Отфыркиваясь и вытряхивая снег из волос и ушей, ведьмаки силились встать, но непрошенный смех снова настигал их. Кто в эту минуту увидел питомцев Каэр Морхен, катающихся по снегу, как волчата-переярки, сильно усомнился бы в правдивости легенд о бесчувственных мутантах.

— Ффф... Ламберт, не могу больше, не смеши! — Рагдай обессиленно растянулся на снегу, как черный уголек в золе. Ламберт плюхнулся рядом, исподтишка разглядывая товарища. Прошло чуть больше года, но действие зелий и тренировок уже сказывалось — парень прилично раздался в плечах, глаза с недавно ставшими вертикальными зрачками светились каким-то умиротворением и покоем. Прошла испуганная нервная робость новичка, движения стали более уверенными и четкими, ушла суета и тревога. Мальчишка превращался в настоящего ведьмака — быстро, даже слишком быстро. Ламберт тут же вспомнил разговор Весемира с Эскелем и почувствовал какой-то странный холод в груди — больше, чем обычно.

— Ты больше не видишь снов?

— Нет, с той поры — ни одного. Ни дурного, ни хорошего — ничего. Эскель говорит — верь коню, мечу да дурному сну, — Рагдай помолчал, глядя в сумрачное низкое небо. Снег запорошил ресницы, и он прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. — Я никому не рассказывал об этом. В том сне я видел кое-что еще.

— Что?

— Я видел белый город на холме и мальчика. На нем корона, а рядом стоит старик в странной длинной одежде. Я знаю, что должен спасти жизнь этому юнцу — и погибнуть сам. Ведь именно для этого меня готовили, правда? Скажи, Ламберт, ты что-то знаешь? Только не ври, я тебя насквозь вижу! — дрогнули ресницы, смахивая снег, золотые глаза сверкнули, требуя ответа.

— Пойдем в замок, ты замерзнешь. Давай, вставай! — Ламберт вскочил и потянул друга за руку. Рагдай поднялся, отряхиваясь, как большой кот.

"Я не могу ему сказать. Не могу. Ну как, лешие тебя дери, Весемир, старый ты пердун, как я скажу ему!!! Иди, мол, ты готов — возвращайся туда, где тебя не ждут, где ты умер, похоронен и забыт, иди и сложи голову хрен знает за что и за кого! Не могу, не хочу, сам говори! А мне-то что делать..."

— Ламберт... — Рагдай прервал матерный поток мыслей, легко коснувшись руки ведьмака. — У тебя руки теплые.

— Зато у тебя — как ледышки. Давай их сюда, а то отморозишь на хрен пальцы, нечем будет меч держать!

— Спасибо хоть меч. А то меня терзают смутные сомнения, что мой вежливый собрат хотел сказать другое слово, — Рагдай фыркнул, но дал натянуть на себя теплые рукавицы.

До замка дошли, перебрасываясь шутками и ничего не значащими фразами. У ворот Рагдай остановился, воровато оглянулся и вытянул из кармана тонкую изогнутую трубку и кисет.

— Погоди, давай постоим. А то Весемир ворчать будет, что я себе кровь порчу и дыхание сбиваю. Подумаешь! Мало в меня зелий влито... Скоро уже и крови не останется — одни эликсиры.

Ламберт подмигнул — и на свет появилась вторая трубка из полированного красного дерева. Ведьмаки снова рассмеялись.

— Подарок Геральта. Привез нам всем, когда ездил к своей чародейке. Даже Весемиру. Он больше для виду ворчит — а так наш старик хоть куда.

— Да, я знаю. А Геральт... Помнишь, ты как-то говорил про него и...Йеннифер, кажется? Что на каждого найдется...

— Помню. Слышал бы ты, как эта поговорка краснолюдов звучит в оригинале.

Рагдай помнил, Эскель как-то по пьяному делу разболтался о личной жизни Белого Волка — именно тогда Рагдай и увидел сон. То ли рассказ Эскеля какие-то воспоминания потревожил, то ли еще что.

— Знаешь, Ламберт... Я не понимаю. Почему... так? Я мало смыслю в чувствах, еще меньше хочу смыслить, я даже не помню, любил ли я когда-нибудь хоть кого-то. Ладно, она женщина, притом чародейка... но он-то? Он же ведьмак. А вы... мы...не чувствуем? А выходит, ему не помогло? И почему он прощает ее раз за разом? Не всякий человек бы простил — а Геральт прощает? Это особая магия или просто глупость?

Ламберт пожал плечами — меньше всего сейчас ему хотелось думать о Волке и его бабе. Не очень-то здесь думается — особенно рядом с этими золотистыми кошачьими глазищами.

— Да хрен знает. Мне оно до свечки. Полюбишь — поймешь, таким же станешь придурком. Да не смотри так, глаза выскочат. Не знаю я, как это работает — но иногда бывает и с нами. Причем это намного хуже, чем у обычных людей. И прощать будешь бесконечно, пока не сдохнешь от собственного безразличия ко всему, что не можешь понять. Хотя... ты не Геральт, ты умнее.

— Да... Я не Геральт. Я не...

— Эй, ты чего, а? Что-то вспомнил? — тонкое лицо в обрамлении темных волос заволокло ароматным туманом трубочного зелья.

— Нет. Ничего. Ты прав — я не Геральт. Я Рагдай.

"Не сули за балладу неспетую горсть серебра,

Все равно эту тайну я, странник, тебе не отдам". (Тэм Гринхилл)

Нам иначе нельзя.

Только так — и ни шагу обратно.

Ни слезы, ни ответа, ни слова

Взамен.

По Пути не шагают вдвоем.

Нам иначе нельзя.

Никому не давать обещаний.

Никому не оставить следа.

Навсегда

И навеки забыть.

Слишком много прощаний.

Ведь иначе нельзя.

Слишком много живого огня.

Но не плавится лед.

Лишь дорога — под ноги

Прямая.

Знаешь, снег... он идет.

Все пройдет.

Все уйдет.

Все растает.

Нам иначе нельзя.

По дорогам идут ведьмаки.

Мы заложники

Собственной боли.

Береги

Свою память.

Быть может, лишь в ней -

Насовсем -

Мы останемся вскоре.

"Сохрани мою твердость в тугом раскаленном клинке,

Что так крепко сроднился с тобой в битве за справедливость.

Край суровой зимы, где мы холодны и молчаливы.

Где нет счастья ценнее, чем теплые пальцы в руке.

Сохрани мою душу в снежинке, упавшей с ресниц,

Растопи ее вздохом — и вспомни, что было не с нами..."

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Рагдай оторвался от созерцания качающихся маятников — они завораживали и пугали даже на расстоянии, а уж чтобы пройти между ними... Тут нужно обладать нечеловеческой координацией и сноровкой. Даже Эскель с них недавно чуть не грохнулся под меткие замечания Койона, намертво застряв мечом в дереве. Куда уж ему-то...

— Ламберт, это вообще реально? У меня даже с земли голова кружится, а тут... Ты что-то сказал?

Ведьмак досадливо сплюнул — кажется, парня последнее время занимали только тренировки, вон как загляделся, точно дракон на девицу, ничего вокруг не видит и не слышит.

— Да так, пустое. Маятник — это такая штука подлая. Чем сильнее стараешься от него увернуться, тем вероятнее врежешься и пересчитаешь костями все столбы. Тут как с гулем — чем быстрее бежишь, тем быстрее догонит. Попробуй двигаться синхронно, подражай ему, слейся с ним — тогда устоишь.

Рагдай кивнул и взлетел по гребню, осторожно ступил на первую станцию. Маятники качались перед глазами — и тут же с ними поплыл весь мир, как уже бывало.

— Может, не стоит? Слез бы ты оттуда, а... от греха подальше! Рагдай! Не валяй дурака, шею свернешь, Весемир мне потом голову оторвет!

— Не оторвет, он разрешил! — Рагдай ловко скользнул между двумя первыми маятниками и замер, пошатываясь и стараясь удержаться на бревне. — Фффу черт... страшно-то как... Ладно, куда деваться... — легкий прыжок вперед, свист многопудовой махины...

Ламберт замер на миг, потом особенно отвратительно выругался и бросился к упавшему в снег товарищу. Удар пришелся по плечу, но от падения явно треснуло ребро. Рагдай закашлялся и выплюнул кровавый сгусток.

— Какой же я неловкий... никогда...никогда мне не стать, как вы...

— Ты кретин или прикидываешься?! Куда!!! — зарычал ведьмак, видя, как парень из последних сил пытается встать. — Ты охренел вконец, что ли? Смерти моей хочешь?

Окровавленные губы искривились в болезненной усмешке.

— Нет, только своей.

— Тебе что, еще и по голове прилетело? Ты чего это удумал? — Ламберт от растерянности и отчаянной неловкости даже забыл ругаться. Он совершенно не умел связно выражать мысли, предпочитал грубо отшучиваться, полностью соответствуя представлениям о невоспитанности и бестактности ведьмаков. Но сейчас слова буквально разрывали его, грозя сорваться снежной лавиной.

— А то кто-то заметит... Ничего, плюнь. Ты прав, я просто слишком сильно ударился головой. Уговорил, не полезу больше. Сегодня, — уточнил Рагдай, с трудом опираясь на локоть. Треснутое ребро отозвалось едкой рвущей болью.

Ламберт осторожно, насколько умел, помог товарищу подняться, забрал из намертво стиснутой руки меч.

— Я слышал тебя, Ламберт. Я тоже не хочу уходить. Я не знаю, кто я и откуда — но у меня нет другого дома. Мой дом — здесь, с вами. Но я должен. Должен выполнить это клятое Предназначение, как говорят. Но вас я не забуду, обещаю. Что бы ни случилось.

— Ты уже столько забыл...

— Вот и довольно на том.

Ведьмаки дошли до ворот и остановились. Рагдай поморщился, оберегая разбитое плечо и ребра, поплотнее завернулся в плащ.

— Ламберт. Я не знаю, что ждет нас завтра. Но что бы ни было — всегда остается сегодня.

— Ага, Эскель тоже так говорит. Не откладывай на завтра то, что можно выпить сегодня.

Смеяться было больно — аж слезы на глаза навернулись, Рагдай моргнул, стряхивая капельки с ресниц.

— Мудр твой Эскель не по годам. Пойду я обезболивающего глотну, а то аж звездочки посыпались, как стукнулся.

Рагдай ушел, а Ламберт все стоял во дворе замка, машинально вертя мечом восьмерки, а в голове крутилась одна неотступная упрямая мысль: "Я найду способ вернуть тебя обратно. Я найду способ. Я найду способ".

"Кто-то мчится по дороге — стук копыт.

Путь к часовне не забыт — но кого сейчас ты встретишь?

Ты узнаешь. Он окликнет, ты ответишь". (Скади)

А помнишь, за окном мела метель?

Ты пальцами перебирал страницы

старой книги.

Звенела зимняя волшебная свирель

и был закат. И волшебство. И мигом

Меня сковала ночь

Цепями снов и грез,

Трещал огонь в камине, пел и плакал.

Ты шутишь? Или это все всерьез?

И капал

горячий воск

на вытертый ковер. И шли слова,

Неслись лавиной горной.

Как просто все... как дважды два.

Я не забуду тот декабрь

в Каэр Морхен.

Ты помнишь, за окном мела метель?

Неслась по небу

Дикая Охота.

Я — помню. Способ есть.

Ты верь.

Ты дом найдешь, где ждет тебя

хоть кто-то.

"Почему ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви?" (Дм. Скирюк)

Очередное утро в Каэр Морхен началось небанально — с дикого вопля и трехэтажного мата Ламберта. Ведьмаки схватились за мечи прежде, чем проснулись. Эскель, спавший в соседней комнате, вылетел на лестницу, чуть не сшиб Рагдая, врезался в дверь, едва не снеся ее вместе с косяками.

— Какого хрена тут... Ламберт!!! Что ты вопишь, будто тебя режут или любят, причем одинаково сильно! Весь замок на уши поставил!

Ламберт сидел на полу, держась за голову, рядом валялся разбитый кувшин и кинжал, брошенный ведьмаком в воображаемого противника.

— Да ну... херь какая-то приснилась. Вроде как бегу я по лесу за стрыгой, она от меня — а потом как повернется — гляжу, девица. Красивая — глаз не отвести, не иначе чародейка. И говорит — вставай, судьбу проспишь!

— А чего орать-то так?

— Так сказала — и как кинется! Я ее мечом — башку и долой, а башка как полетит да мне в штаны и вцепилась! Прямо туда... — заключил ведьмак под дружный хохот.

— Ну понятно, кому что, а лысому расческа! — сплюнул Весемир, оглядывая прибежавших на вопль товарищей. С минуту он удерживал строгое лицо — но губы сами собой расползались в улыбке. Эскель стоял в одном сапоге, с мечом в руке — и вторым сапогом в другой, прикрываясь им, как щитом; у Койона вообще оружие заменила невесть откуда оказавшаяся в коридоре сковорода на длинной ручке; Рагдай смущенно прятал за спину трубку — крик застал его за курением в узкое окно северной башни.

— Даа... краса и гордость ведьмаков. Хороши бойцы! Ладно, если никто не помирает, брысь умываться и жрать. Через час жду всех на "Мучильне".

— Уууу...

— И ничего не "ууу!" Эскель, тебя это тоже касается, а то скоро пузо перевешивать будет. Рагдай, зайди, разговор есть.

— На свое посмотри, — прошипел вслед Эскель, втягивая и без того плоский живот. — Тьфу ты, ну и побудочка. Ламберт, а тебе там стрыга часом ничего не откусила? Проверь, мало ли! Куда-куда мне пойти?

* * *

— Не стой, как памятник при Соддене, садись. Вон, к камину, а то опять зубами клацать будешь. Никак не научишься одеваться по погоде. На ребят не смотри, они все-таки не так чувствительны к холоду, а ты пока еще человек.

— Весемир, почему так? Почему я никак не могу привыкнуть? Я же тренируюсь не меньше, пью все, что полагается, а все равно и мерзну, и падаю с маятников, а бегать так и не научился, три шага — и дух вон.

— Куришь много, — буркнул старший ведьмак, но глаза его оставались добрыми и чуть встревоженными. — Твое время приходит, мальчик. В конце зимы ты отправишься туда, откуда тебя принес ветер — и выполнишь, что должен. Ты ведь догадываешься, о чем я?

— Да, я знаю. Я видел это в снах. Весемир, я не хочу уходить. Здесь я нашел дом, который потерял много лет... веков назад? Я почти ничего не помню — обрывки слов, картинки, запахи. Я не чувствую ни страха, ни тоски, ни сожалений. Ничего не чувствую — и благодарен тебе за это.

Весемир покачал головой, перелистывая какую-то толстую старую книгу в тяжелом переплете.

— Это не моя заслуга. Ты уже попал к нам таким — а мы только добавили тебе сил. Я не могу больше поить тебя эликсирами — сердце не выдержит, ты не осознаешь этого, хочешь быть еще сильнее, еще быстрее, еще выносливее. Ты рвешься в бой — но твои силы конечны. Даже ведьмаки не бессмертны — а ты словно каждый день проверяешь себя на прочность. Ламберт рассказал, как ты упал с маятников — и полез снова. Так не годится.

— Ну трепло! — возмущенно фыркнул Рагдай, будто рассерженная лесная кошка.

— Он опасается за тебя — да и я начинаю его понимать. Я тоже был молодым, хоть в это сейчас трудно поверить, тоже думал, что переверну мир и сделаю его лучше. Только жизнь-то страшнее и проще сказок, мальчик. А ты...что ты ищешь в гневе и ненависти? То, чего когда-то не нашел в любви? Тебе кажется, что ты холоден, как лед — но под этим льдом все еще бушует черное пламя.

— Спасибо хоть не Белое...

— И оно сожрет тебя, Рагдай, если ты не дашь ему выход. Подумай об этом — и не лезь в каждую дыру, откуда тянет опасностью, я тебя очень прошу. Еще успеешь.

— Я понял. Я постараюсь. Идем тренироваться?

— Как об стенку горох... ладно, идем, покажу тебе одну хитрость, только парням не рассказывай, — подмигнул старый ведьмак, закрывая окно. — Ишь обрадовался. Тренировки и сражения — еще не вся жизнь, Рагдай, даже у ведьмаков. Поверь моему опыту.

«Тишиной укрывается мир,

как тяжелым плащом — в ночь большого прилива,

тихо тает последняя лунная тропка на черной уснувшей воде.

Я когда-то тебе говорил -

помнишь? трижды не строил никто Лабиринта.

Это старая сказка о подвигах, дальних дорогах, любви и вражде...»

Тонкий аромат орхидей навевал сидящей за столом женщине приятные воспоминания. Солнечное зимнее утро заливало теплым светом кабинет, внося легкий флер хаоса в столь тщательно отлаженный порядок. Искристые зайчики подмигивали портретам на стенах, прыгали по разнокалиберным сферам, скользили по корешкам массивных книг — и разбегались кто куда, через минуту вновь сливаясь в причудливом беззаботном танце.

Тиссая поморщилась от щекотнувшего нос лучика и затянулась трубкой — в последнее время она почти перестала скрывать свое пристрастие. Должен же и у безупречной ректорессы быть хоть один недостаток! Довольно того, что ее педантичность уже служит поводом для шуток даже за пределами Континента. С появлением Вильгефорца чародейка слегка оттаяла, научилась улыбаться, уже не так жестко муштровала учениц. Невоздержанная на язык Сабрина как-то обмолвилась, что Тиссая стала похожа на настоящую женщину, а не на ледяную статую, какие ставят каждый год на городской площади Ковира. И вот Вильгефорца нет — и ничего нет. Ничего? Осталась Аретуза, осталась ее главная и единственная цель в жизни. Теперь уж точно — единственная. Больше никогда и никому она не позволит задурить себе голову. Спасибо Йеннифер, с того света вытащила, вразумила. Лучшая ученица — самая большая проблема и самая длинная заноза в ее заднице — но без этой занозы Тиссая де Врие сейчас не сидела бы за столом в башне, неспешно покуривая трубку и листая списки новых учениц.

В коридоре послышались быстрые тяжелые шаги, испуганно вскрикнул кто-то из девочек. До Тиссаи донесся возмущенный голос Маргариты Ло-Антиль, ее заместителя:

— Какого хрена ты вламываешься в приемную ректорессы, как в трактир? — в ответ раздалось неразборчивое ворчание, из которого сложно было вычленить что-то, кроме "надо" и "уйди с дороги, женщина".

Затем раздался характерный щелчок, запахло озоном — Ло-Антиль явно использовала свое коронное заклинание. Невежда должен был распластаться у двери, хлопая глазами и соображая, как уползти с наименьшими потерями. Вместо этого дверь кабинета распахнулась. Маргариту снесло в сторону, словно порывом горного ветра. На пороге стоял рослый широкоплечий человек со спутанными русыми кудрями. Человек?

— Ведьмак? Здесь, в Аретузе, в самом сердце столь презираемого тобой места! Неожиданно.

— Тиссая! Я не пускала, он сам! — роскошная золотая грива Маргариты походила на воронье гнездо, рукав изумрудного декольтированного платья был порван. Глаза чародейки метали молнии.

— Все в порядке, Маргарита. Я разберусь.

— Но если он опасен?

— Это ведьмак, а не Вильгефорц, восставший из мертвых. Мне он не может причинить вреда. Если он явился сюда и попрал все законы вежливости и гостеприимства, у него должна быть очень веская причина. Иди, Маргарита, иди.

Ло-Антиль обиженно фыркнула и хлопнула дверью кабинета. Тиссая поморщилась, загасила трубку. Лицо ее оставалось непроницаемо-холодным.

— Итак?

— Ламберт. Я друг Геральта. Геральта из Ривии, — поспешно пояснил гость, стараясь не встречаться взглядом с Тиссаей. Боевой пыл угас так же быстро, как и загорелся, больше всего на свете ведьмаку хотелось убраться из этого бабьего царства ко всем чертям, но отступать было не в его правилах.

— Не самая лучшая рекомендация, — идеальные брови Тиссаи чуть приподнялись. — Геральт причинил много боли моей... дочери. Неважно. Что тебе нужно, Ламберт, друг Геральта?

— Книгу монолитов, — брякнул Ламберт, словно шагая в пропасть.

— Любопытно... Ты сумел меня удивить, — брови поползли еще выше, почти коснувшись серебристых волос ректорессы. — Не знала, что ведьмаки умеют читать. Впрочем, несущественно. Присядь, сделай милость.

Ламберт неловко уселся на изящный стул на изогнутых ножках, явно предназначенный для более благородных ягодиц. Он чувствовал себя в этом строгом утонченном месте, как краснолюд в женской бане, то есть весьма неловко.

Тиссая невесомо опустилась в свое широкое кресло, снова зажгла трубку. Ароматный дым поплыл по кабинету, смешиваясь с запахом орхидей и фрезий. От ведьмака пахло лошадью, костром и снегом.

— Что же, Ламберт из...?

— Просто Ламберт.

— Я думала, все ведьмаки именуют себя согласно месту, где родились. Хорошо, просто Ламберт. Так, что ты сказал, тебе нужно?

— Книгу монолитов, — таким идиотом Ламберт не чувствовал себя даже в юности, когда в первом выходе на большак перепутал два заклятия и взорвал хозяйский нужник, залив его содержимым всю округу.

— А с чего ты взял, что она у меня? И даже если так — почему ты считаешь, что я бы позволила тебе ее взять? — Тиссая словно не замечала, насколько гостю тяжело и неловко. Ее нежный голос так и сочился ядом.

— Говорят, книга пропала вместе с Вильгефорцем. Но я знаю, что ты ее спасла и спрятала, — при упоминании мятежника и предателя красивое лицо ректорессы исказилось от боли, но она быстро взяла себя в руки.

— Допустим. И ты — ведьмак из Каэр Морхен — приходишь сюда, в Аретузу, и требуешь у меня...

— Я не требую! — торопливо перебил Ламберт, чувствуя, что все летит к чертям. — Тиссая, пожалуйста! Я знаю, что книга у кого-то из вас. Мне она нахрен не нужна, я не собираюсь развязывать войну, мне до свечки вся эта суета в мире, ты же знаешь! — он начал горячиться, перескакивая через слово и сам себя перебивая. — Мне глубоко насрать, какие тайны прячутся в этом куске картона. Мне она нужна не для этого!

— А для чего же? Подпирать стол или перелистывать в отхожем месте?

— Весемир сказал, что в ней написано, как открыть односторонний портал в другой мир. Я...мне нужно... я хочу вернуть одного человека. Весемир открыл ему портал — но он не может открыть его снова, понимаешь? Никакой силы мира не хватит. Только в одну сторону и только один раз! — Ламберт видел откровенную издевку в глазах чародейки, но остановиться уже не мог. — Только книга монолитов может помочь, без нее портал не откроется! Ну или второе Сопряжение... Тиссая, ну будь же ты человеком хоть раз в жизни! Может, его там уже убили — а здесь у него еще есть шанс! Один шанс! Ну неужели ты не можешь этого понять, ты же баба, в конце концов, неужели у тебя совсем нет сердца?

Тиссая постучала трубкой о специальный коврик, выбивая пепел.

— Занятная история, ведьмак. Ты хочешь взять книгу монолитов и отнести ее Весемиру, чтобы открыть портал непонятно куда и вытащить в наш только-только начавший зализывать раны мир непонятно кого? Я ничего не упустила?

Ламберт понял, что дело провалено. Терять было нечего. Он встал и молча пошел к двери. У выхода остановился, обернулся.

— Я так и думал. Ты всегда была змеей, Тиссая, холодной бесчувственной змеей, как и все твои магички. Говорят, ведьмаки лишены эмоций — но нам далеко до таких, как ты. Жадная до власти, пустая, жестокая. Хрена с два ты бы удержала свою богадельню, если б не те, кто пришел на помощь — простые несчастные девчонки, променявшие горячее сердце на вечную молодость. Твои ученицы, Тиссая, не выбирали свою судьбу — как и мы. В этом мы схожи. Но только когда тебе понадобилась помощь, ты ее получила.

Дверь хлопнула так, что с потолка посыпалась свежая краска. Тиссая подошла к приоткрытому окну, сжимая в руках погасшую трубку. Постояла несколько минут, прислушиваясь к возмущенным голосам снаружи. Из ворот Аретузы вырвалась черная, как ночное небо, кобыла с всадником в сером плаще. Всадник поднял голову — и встретился взглядом с ректорессой. Боль, горечь, потеря, гнев — даже отсюда, с высоты полета стрижа, Тиссая разглядела и почувствовала все это. То, что уже было. Было с ней самой.

— Аника! Позови госпожу Меригольд.

Не прошло и минуты, как на пороге кабинета появилась слегка запыхавшаяся Трисс.

— Тиссая? Что-то случилось? Мне показалось, я видела Ламберта.

— Тебе не показалось, Трисс. Собирайся. Ты едешь в Каэр Морхен.

"Закрыться на замок предельно просто

В кругу из звезд и догоревших свеч..." (Канцлер Ги)

Неспетая баллада из снов

Ты спросил — что тебе подарить?

Подари мне покой

И прости.

Отпусти мою душу навстречу

Попутному ветру.

Я устал говорить.

Все снегов замело пеленой.

Я устал, больше сил не хватает

Идти,

Я не вижу просвета.

Я устал от потерь — не могу

Я висеть между смертью и жизнью.

На бегу

Я упал и подняться не смог.

Не хотел я такого — увы.

Не смотри

На меня с укоризной.

Ты заранее знал, что однажды

И я не сдержусь.

Что закончатся силы и холод

внутри перевесит.

Ты прости.

Видишь — в рыцари я не гожусь.

Я устал. Отпусти.

И оставь пару строчек для песен.

"И вновь закат звенит зеленым, и вновь сужаются зрачки,

Как сопрягаются клинки из звонкой пряжи раскаленной.

Коль солнце пляшет в доме Пса, Луна приходит к дому Волка,

И по хребту бегут иголки, и горький дым застит глаза". (Мельница)

Получив послание, он немедля отправился в дорогу — благо, море было спокойным, да и санный путь уже установился — и к Егорию Зимнему был в Новгороде.

Потолкавшись на людном торжище Софийской стороны, добрался до подворья Владыки. В ограде узрел княжеских гридней — знать, у Владыки Спиридона гость с того берега Волхова. И точно — вездесущий братец Савва нашептал, что Владыко с князем беседует.

Сидя с отроком в полумраке трапезной, отвечал на вопросы — как добрался, да все ли было ладно в дороге.

— Хорошо добрался, с обозом шел. Зима дороги вымостила, слава Господу, оттепелей не было, катись по этому снегу хоть до чудских земель.

— Люди лихие со зверьми лесными не тревожили? — степенно, подражая взрослым мужикам, расспрашивал Савва.

— Грабастики, ежели и были где, то все попрятались, — так же серьезно отвечал Вышень. — Чай, мороз не родная тетка. Да и зверь в эту пору по норам да по берлогам. Вот только волки — эти да. Выступили мы нынче затемно, так они до самого рассвета следом шли. А как заря заалелась — сгинули, как и не было. И то — их день. На Егорья волк празднует. Потому и к людишкам близко подходит — ничто ему не грозит, ни рогатина не берет его, ни стрела…

— А пошто же Егорий Храбрый волков жалеет, братец Вышень? — заинтересованно спрашивал Савва. — Он же хрестьянский святой, он крещеных жалеть должон?

— Егорий — он всякую тварь жалеет, он ведь по всему божьему свету леса садил да зверя по тем лесам селил. Вот и выходит, что он и скотину милует, да и волка не забывает. Они, волки, ведь святого Егорья псы.

— Псы? — дивился Савва, дуя на горячий сбитень.

— А ты разве не слыхал быль, как волки святому Егорью помогали? Дело было так. Похитил поганый хан Ибрагим матушку святого. Егорий в те дни в отлучке был, Богу угождал. Воротился домой — а изба нараспашку, матушки нет. Поскакал он по следам копыт, догнал Ибрагимово войско. Глядит — их много, а он один. Кликнул тут зверье, какое ближе было, и первыми откликнулись на зов его волки. Вышли из лесу — целой стаей, да на лютых язычников набросились и ну их грызть! Всех погрызли. Кинулись на самого хана — давай его рвать, а он все живой, не могут сладить с ним волки! Ну, тут уж сам Егорий подскакал да копьем его приколол. И матушку освободил.

— Ну дела! — восхищался Савва. Отрок, видать, прежде не слышал этой сказки.

— Так что, братец мой, нынче ночью от дома лучше не гулять. Беда тому, кого ночь в дороге застанет. Да и то — до самого Рождества лучше впотьмах не шариться. Ведь не только зверье нынче гуляет, но и нечисть!

— А ты, братец Вышень, с нечистью-то встречался? — Савва рад был поговорить про нечисть. Обычно в дому Владыки такие разговоры не велись, и теперь он отводил душу.

— Было дело, — кивал Вышень. — Видал даже в Егорьев день белого волка. Не многие, кто его видел, живы остались.

— Белого волка? — Савва, казалось, прижал уши, с опаской поглядывая в узкое оконце. Сквозь мутную слюду виднелась щетка унылого зимнего леса на дальнем, диком берегу. Над лесом догорала желтая полоска вечерней зари.

— Сказывают — то не зверь, — негромко говорил Вышень, отпивая из корчаги, — а самого Карачуна слуга, сиречь, злой дух. Приходят они только в самые морозы, когда деревья трещат. Пошел я, значит, за хворостом, ну и припозднился. Сумерки были, вот как сейчас. Вдруг слышу — хруст за спиной. Оглянулся — да и застыл. Стоит волчара с телка ростом, а шерсть — что твой снег! И глаза красные.

Он говорил, как и всегда, вроде бы серьезно, и не понять было, очередную ли былину он рассказывает, или взаправду случившееся.

— Ой!

— Вот и я чуть не заорал. Да сдержался — нельзя орать, когда нечисть видишь.

— А как же ты спасся?

— Была у меня в кошеле с собой четверговая соль, с девяти печей взятая. Вот я ее, не мешкая долго, на четыре стороны сыпанул. Он и исчез!

— А что еще от бесов помогает, братец Вышень?

— Чертополох помогает, ежели его высушить, серебро, осина. Брат Годун сказал бы сейчас — Божье слово да крестное знамение. Но главное — не бояться. Не надо их бояться, Савва. Они твой страх чуют.

Савва подумал и осторожно спросил:

— А бывает так — вот помер человек, а потом вернулся. Но вернулся… другой. Вроде и он — а вроде и не он.

— А вроде и не помер? — усмехнулся Вышень. — Слушай, что расскажу. На Севере считали, что умерший может вернуться, ежели у него дела какие остались. А дела те — не добрые, Савва, месть это, скажем, или… не важно. Возвращается он темный и страшный, росту огромного и силы немеряной, в ночи, слышишь, тьма ему силы придает. Говорят — до рассвета с ним никто не совладает, даже самый великий воин. Называют — драуг. Ты-то уже тут родился, матушки у нас разные, твоя тебе этих историй не рассказывала.

Савва, весь сжавшись в комок, задумался.

— Нее, не подходит, — ответил он каким-то своим мыслям. — Он ведь и днем ходит. И росту он не огромного…

Вышень сразу помрачнел. Ладно — сказал он себе, послушали побасенки, и будет. Вот оно, дело, ради которого я здесь.

— Я разумею, о ком ты. Для начала — мне бы поглядеть на него.

— А ты его видел! — живо откликнулся Савва.

— Видел?.. — Вышень осекся. Он понял.

Идя по двору, почуял он на себе взгляд. Тот взгляд был — будто каленое жало стрелы за миг до того, как ей воткнуться в горло. Он и обернулся, как в бою, резко, будто жизнь спасая, даже, помнится, рука пошла вперед сама по себе, отбивая невидимый клинок. Тут же одернул себя, опустил руку. Смущенно взглянул в лицо незнакомого воина.

Узкое, умное лицо, коротко обрезанные, темные с проседью, волосы, перехвачены кожаным ремешком. Нездешний черный кафтан — франкский либо немецкий — подумал про себя Вышень. Так на службе у Господина Великого Новгорода каких только залетных птиц не бывало. Ему бы пройти мимо, да задержался, поймал взгляд незнакомца. У того были глаза цвета янтаря, и глядела из них осень мира. Эти слова пришли на ум из неоткуда. Эти слова таили в себе холод, первое серебро инея, усталость, которую принесли не годы, но бури, бури, что отбушевали навсегда, унеслись, и теперь впереди виделась только кристальная ясность мертвого месяца над белыми равнинами и печальная свобода того, кто познал сполна мед и горечь земной жизни, отодвинул ее от себя, как пестрое, бестолковое и пустое видение, как морок, наведенный колдуном-неумехой с ярмарки.

Но упорный взгляд не отпускал, он хотел что-то передать, что-то важное…

И Вышень вдруг почуял, как земля уходит из-под ног, и сумеречное небо поворачивается над ним, все быстрее и быстрее, он уже был не здесь, а…

— Я тебе так скажу… — начал он.

— Владыко Спиридон тебя кличет к себе! — в дверь трапезной всунулся монашек.

— Потом поговорим, Саввушка, — кивнул Вышень, вставая.

* * *

— Значит, ты успел его увидеть?

— Случайно, отче. Я обернулся на взгляд.

— Что можешь сказать о нем?

— Что от прежнего Аникея не осталось ничего.

— Прямо так и не осталось? Но ты не сказал, что это — не Аникей.

Вышень на миг умолк. Он думал — какими словами лучше передать то, что понял или, скорее, почувствовал.

— Не сказал. Потому что это — он. Но… не он.

— Поясни, — в голосе Владыки прорезалось нетерпение. В свете одинокой свечи, горящей в высоком поставце, его лицо казалось совсем дряхлым, пергаментным, как у Симеона Столпника на иконе.

— Представь, Владыко, темный, пустой дом. Чужой снаружи и изнутри. И только в горенке, под самой крышей, горит огонек лучины, неверный, слабый, который может легко задуть сквозняк. Вот этот огонек — и есть он. Так что, выходит — не совсем прав я. Лучше сказать — почти ничего не осталось.

— Ты, как всегда, говоришь мудрено и цветисто, чтобы ответить на вопрос, ничего, по сути, не сказав, и не быть впоследствии уличенным в том, что ты ошибался, — устало усмехнулся Спиридон.

Вышень подумал, что сейчас-то он сказал очень много, просто вопрошающий не желает услышать его.

— Ежели я не сумел объяснить, прости мое косноязычие, отче.

— Вот в чем тебя нельзя упрекнуть, Егорий, так это — в косноязычии, — улыбнулся одними губами Спиридон. — К слову — а ведь ты именинник нынче, знал, в какой день приехать.

Вышень улыбнулся в ответ. Разумеется, Владыко Спиридон знал его тайное, крестильное имя.

— К слову об именах, — сказал он. — Опричь Евпатия, из нас только один Аникей звался крестильным именем. Но Евпатий мог не опасаться за себя — слишком многое потерял, стал праведником…

Спиридон только хмыкнул — он не разделял мнение, что имя христианское должно хранить в тайне, а на людях зваться прозвищем, считал сие темным двоеверием. Но с дружинными своими не спорил по этому поводу. Особенно с ведуном.

— А вот Аникей, — продолжил Вышень, — молодой, полный страстей, почему не опасался он? Так ведут себя проклятые, те, кому нечего терять. Или — те, на ком благословение.

Спиридон вздрогнул.

— А ведь и верно — на нем благословение.

— И кто же подарил ему сей щит от любого зла?

— Я, — сказал Владыко. — Я исцелил Аникея от слепоты, когда он был еще отроком, и в дружину привел. Я благословил его.

Лицо Вышеня почему-то прояснилось, повеселело. «Должно, потому и огонек не гаснет?» — подумалось ему.

Спиридон, напротив, вдруг помрачнел.

— Я ждал тебя, Егорий, чтобы разрешить свои сомнения, — сказал он. — Но ты только новые посеял в душе моей. Скажи — если то и верно Аникей, как, по-твоему, это возможно?

— Есть у меня соображения, отче, — заговорил Вышень, готовясь внутренне описать то место, где пришлось ему побывать всего час с небольшим назад. — Начну издалека. Там, где я родился, встречаются скрытые жители, альвы. Их зовут скрытыми, потому что, ежели они не захотят, ты нипочем не найдешь дом их. Так и говорят — живут, мол, на хуторе, пятеро, да еще столько же скрытых. Но тем, кого они желают видеть в дому своем, альвы сами отворяют двери. Дверь может открыться в скале. В дереве. В озере. Бывали случаи, когда люди уходили туда и не возвращались. Или возвращались… через двадцать лет, думая, что всего час провели в гостях за трапезой и приятной беседой. Почему я про то тебе толкую, отче? Да потому что, давно, в отрочестве еще, видал я своими глазами человека, что вернулся оттуда не таким, каким уходил.

Вышень повысил голос и подался вперед. Ни одному человеку он не рассказывал про то, собирался схоронить в своей груди тайну, но вот решился.

Владыко прервал его.

— Альвы — нечисть ваша?

— Нет, отче. То не нечисть. Зла они людям не желают. Ежели наш путь — одна борозда в поле, то их — другая, что нашу не пересекает.

Спиридон взмахнул раздраженно рукавом рясы.

— Довольно! Я понял, что хочешь ты мне поведать. Я желал лишь убедиться, что не выжил из ума. Что не один я узрел в этом Рагдае мальчика, которому когда-то лечил глаза. Но если Рагдай — Аникей, утративший свой обычный облик, утешительного в том для нас мало. Стало быть, брат твой стал жертвой козней врага рода человеческого, как ни прискорбно… Ты иди, Егорий, отдохни с дороги. На сегодня разговор наш окончен.

Вышень удалился, но вид при этом имел упрямый и дерзкий, что Владыко Спиридон, конечно же, про себя отметил.

* * *

Он сидел один в отведенной келейке. Тихо было вокруг, все спали. Вышень подумал, что не стал бы возражать против общества неугомонного Саввы — хорошим тот был слушателем. Можно было бы хоть перед ним выговориться. Но Савва, должно быть, тоже уже видел десятый сон.

Ведун, глядя на бледный от мороза месяц в оконце, упорно думал о давешней встрече с Рагдаем. Он прикрыл глаза и вернулся мысленно на несколько часов назад.

Бледное сумеречное небо над ним закружилось. Оно кружилось все быстрее, пока не наступила тьма. Свет бледным палевым пятном плавал где-то вверху, он рвался к нему и не мог выплыть, ледяная вода сжимала его, как кольца Ёрмунганда, заливала глаза, затекала в легкие, он кашлял, задыхался, а потом сдался, погрузился в безмолвие и холод, тот, что холоднее сотни земных зим, холоднее даже той, самой страшной зимы, которая ждет всех нас в конце времен. Там, внизу, был иной мир, была дверь. И он вошел в нее.

— Нифльхейм? — прошептал он, вздрагивая и открывая глаза. Хотя, может статься, что имя этой бездны не известно никому из живущих.

Остаток ночи Вышень решил провести с пользой.

Развязав свой кожаный кошель, что некогда был предметом шуток Аникея по поводу «погани разных сортов», он достал небольшой сверток. Развернул, высыпал на лавку и разровнял ладонью двадцать четыре костяные пластинки.

— А услышь меня, та, что в наряде из перьев… — завел он негромкий распев.

До того, как стать Егорием, Вышень носил другое имя, которое не знал даже Владыко Спиридон. Алвин, «друг альвов» звали его.

"Зови того, кто ждал, через туман ищи,

Волною и мечом, за правду и добро,

Пока есть силы звать, и голос различить.

На корабле втором чернеет серебро". (Мельница)

Только вчера ясное холодное небо проливалось багряно-пурпурным северным закатом на каменные башни, а сегодня резко задули с моря тяжелые, как мокрое полотно парусов, ветра. Циклон со Скеллиге принес с собой настоящую бурю, в которой мудрено было отыскать даже свои собственные следы. Койон попытался выбраться на охоту — вернулся какой-то сугроб на ножках, долго отряхивался у камина, сушился и проклинал погоду. Такого снега Каэдвен не видел несколько лет.

До "Мучильни" было не добраться в сплошной пурге, не говоря уж о тренировках. Взобраться на гребенку не удалось даже Весемиру. Под ехидные комментарии Эскеля он выругался и отправил ведьмаков в замок — пустых залов оставалось достаточно, было где развернуться.

Приближалась главная ночь уходящего года. Короли и чародеи частенько устраивали пышные балы в честь первой звезды — еще тогда, до войны с Нильфгаардом. Да и теперь даже в отдаленный уголок ведьмаков дошли слухи, что король Фольтест собирает союзников на праздник.

— Праздник, как же! — фыркнул Ламберт, устраиваясь у камина и вытягивая насквозь промокшие ноги. — Этот жлоб посрать не ходит бесплатно, а тут праздник. Либо выгоды ищет, либо защиты, а вероятнее — всего и сразу.

— Плохо ты думаешь о людях, брат, — тонко усмехнулся Эскель, наблюдая за нагревающимся вином, чтобы то не закипело. — А может, в свете последних событий он изменился и решил искренне радоваться, пока дают? Стал щедрым и мудрым правителем? Геральт ведь помог его девчонке — чем леший не шутит, каждый заслуживает второго шанса. Верно, Рагдай? Рагдай? Ты здесь?

Юный ведьмак молча смотрел в огонь — юркая пламенная саламандра снова играла в его янтарных глазах, металась, скользила, прыгала и кувыркалась. Густые отросшие волосы бросали тень на лицо.

— Что? Эскель, извини. Я прослушал.

— О чем ты думаешь? Будто и здесь — и нет тебя. Куда ты все время исчезаешь?

— Да так, о своем. А Фольтест ваш никогда не поменяется, на то он и король. Ты же ведьмак, а не принцесса, чтобы верить в сказки. Все они одинаковые.

— Кто? Сказки или принцессы?

— И те, и другие. И нет никаких вторых шансов. Это все равно как дать промахнувшемуся в тебя убийце вторую стрелу.

Эскель и Ламберт переглянулись — впервые они слышали от Рагдая такие жестокие слова. И впервые им стало не по себе рядом с этим гостем из неведомого.

* * *

— Какому лешему тут не спится! — проворчал Ламберт, спустившись в большой зал и с изумлением обнаружив там Рагдая. Оказалось, парень повесил на стену щит, выставил полукругом три дубовые скамьи и теперь прыгал по ним с мечом. — Рагдай! Это что тут за хрень?

— Весемир разрешил. И тебе доброе утро, Ламберт, — коротко выдохнул юный ведьмак, перескакивая со скамьи на пол и ловя мечом на лету подброшенный мешок с песком. Песок хлынул шуршащей пыльной волной, Ламберт выругался и чихнул.

— Убирать сам будешь... чего не спится тебе? Все еще дрыхнут, как сурки в норе. А встанут — так с бодуна порядочного, особенно Койон, он вчера явно перестарался.

— И не только он! — засмеялся Рагдай, разрубая еще один мешок.

— Еще издевается! Тоже мне, трезвенник. Откуда только взялся такой на мою голову! Ох, голова...

Ламберт потер левый висок и подозрительно принюхался — пахло кожей, снегом, свечным воском и чем-то удивительно знакомым.

— Та-ак... А почему здесь воняет "Ласточкой"? Это тоже Весемир разрешил? Я тебя спрашиваю!

Рагдай возмущенно дернул плечом — не мешай, мол, но неожиданно расплылся в шальной улыбке. Ламберт пригляделся внимательно — зрачки расширены, губы побелели — ну точно, "Ласточка" как она есть. Если этот придурок не рассчитал с дозой...

Ламберт поймал товарища за руку, пытаясь удержать, но самым позорным образом запнулся и едва не пропахал носом пол. Рагдай прыгнул сверху, ловко использовав хитрый прием, который недавно по секрету показал Весемир.

— Эй, ты чего? Все, все, сдаюсь, слазь, всего костями исколол! Слазь, говорю... Ой, не дави на пузо! Ну и что, что не завтракал! — Ламберт по привычке заржал над своей же шуткой, но вдруг осекся, поймав взгляд. Золотая воронка — как он раньше не замечал, какие разные бывают глаза у его братьев. Одного цвета и формы — но сколько оттенков может иметь это золото. В глазах чужака сталкивались и переплетались миры, расходились и сходились эпохи, мелькало эхо далеких молний гроз времен Сопряжения, сверкали мечи древних воинов... Вороненая сталь волос хлынула густой рекой подземного мира, пальцы потонули в ней почти бессознательно... И явись в тот миг в зале хоть Эскель, хоть Весемир, да хоть сам Эмгыр ван Эмрейс, будь он неладен, Ламберт бы уже не смог остановиться и опомниться. Да и кто бы смог?

* * *

— Мне дадут в этом доме поспать или нет! — хмурый, слегка помятый после вчерашней ночи Весемир грозно возник на пороге. — Что за погром в Цинтре вы тут устроили!! Святая Мелитэле, во что превратили зал! А кто растащил все мешки с песком?! Ламберт, Рагдай! Во имя штанов святого Якова! Я вас спрашиваю! Что здесь было?

— Все, — прошептал под нос Ламберт. — Здесь было все.

— Так... это... тренируемся! — кое-как выдавил Рагдай, огромным усилием воли сдерживая рвущийся наружу неприличный смех.

Как хорошо, что ведьмаки не способны краснеть, подумал Эскель, ставший случайным свидетелем этой тренировки. И как хорошо, что задвижка в нужнике заедает по-прежнему — он опередил Весемира ровно на две минуты.

«За далью даль, за мглою мгла,

И я до чёртиков устал,

А путеводная звезда

Мне не сулит уже причал». (Ясвена)

Зима перевалила за середину, проморозив насквозь старый замок в горах Каэдвена. Самая длинная ночь минула, прошел праздник последнего дня года. Горел огонь в камине, долго еще светились угольки в медленно остывающем пепле. Эскель и Ламберт вышли во двор, поплотнее завернувшись в теплые плащи, остановились у ворот.

— Ну что, идем, поищем?

— А ты уверен, что найдем? Там снегу намело — по самую задницу провалимся. Ты помнишь место, где вы с Койоном нашли Рагдая?

— Помню. Найду. — Эскель отвечал короткими фразами, будто силой выталкивая их из промороженного горла. Несколько дней назад ведьмак дурно себя почувствовал — и по сей день не мог отделаться от омерзительного скребущего ощущения в груди и глотке, будто какая дрянь туда забралась и дерет когтями. Ведьмаки не болеют, это общеизвестный факт — но Эскель после памятной встречи с лешим стал более уязвим. Слишком много сил тогда ушло, чтобы избавиться от чужеродной сущности, выскрести из тела и души гнилые древесные корни. А может, что-то и осталось, поселилось в нем, раскинуло свои путы на слабо бьющемся сердце, тянуло силы — понемногу, по капле.

— Ты чего хрипишь, как удавленник? Все еще горло болит? Глотнул бы чего...

— Не могу больше, у меня противовоспалительные зелья скоро с конца закапают.

Ламберт фыркнул и покачал головой.

— Да я не про лекарство! Во, у Весемира из запасов увел! — из кармана куртки показалась круглая латунная фляга.

— Не хочу, и так тошно. Держи факел, не вижу нихрена.

Братья поднялись на холм, Эскель внимательно огляделся, повел носом и досадливо чихнул.

— Да чтоб тебя, будь здоров!

— Не дождешься. Так, вот это место.

Эскель вспомнил — и правда, именно за этими камнями он увидел неподвижное тело чужака — замерзшего, раненого, умирающего и совершенно ничего не помнящего. Порой Эскель завидовал Рагдаю — как бы ему хотелось так же ничего не помнить о своем прошлом. У него больше не было будущего — какое будущее у ведьмака? Только настоящее ехидно скалилось в выпуклом зеркале — глубоким шрамом, тяжелым каменным взглядом золотых глаз, тонкой режущей усмешкой. Эскель не любил зеркал — и они отвечали ведьмаку взаимностью. Шрамы — гордость мужчины, но только не те, что невидимы глазу, и не хотел бы Эскель встретиться лицом к лицу со своей душой, отразиться в черном кристалле всевидящего Творца и увидеть все то, что превратило его душу в густой липкий пепел. Не о чем сожалеть — ведьмаки на покой не уходят, разве что на вечный. Но отчего же так горько, так тоскливо сейчас, в эти дивные ночи, когда и короли, и кмети празднуют рождение юного года, гуляют и пляшут, и даже в самой бедной хижине порой веселее, чем во дворце.

— Эскель!

— Чего орешь? Я думаю.

— Да так... лицо у тебя сейчас было, будто помер кто...

Ламберт уже развел бурную деятельность — знаком Игни он растопил снег вокруг камней и теперь ползал на коленях, шаря руками по земле, заглядывая под каждый камушек и пылинку.

— Темно, как у лешего в... дупле! Мы так до второго Сопряжения искать будем. Я точно же помню, что их было две! Потерять он мог ее только здесь.

Эскель сбросил с себя тянущее к земле марево дурных воспоминаний и присоединился к товарищу. Несколько минут слышалось только сосредоточенное шуршание, стук камешков, возня и ругательства.

— Ламберт! Нашел! Вот она! — ведьмак со шрамом ловко пнул попавший под ноги осколок скалы и сунул руку в щель между камнями. — Бррр, холодина. Держи.

В грязную ладонь Ламберта упала серебряная серьга с гранатами.

— Ух... спасибо, брат. Спасибо! Теперь мы точно сможем его вернуть! Меригольд, благослови ее душу ихняя бабская богиня, привезла нам книгу монолитов! Видать, уговорила она Тиссаю или кто другой подсобил. Вчера как раз отдала Весемиру и уехала, вернется через неделю, я все слышал. Нужно было только что-то — какую-то вещь, которую носил Рагдай, его вещь из того мира. И кровь — но крови-то везде предостаточно, мало мы ее на "Мучильне" пролили! Теперь мы сможем провести обряд и открыть портал. Мы вернем его, брат, слышишь!

Ламберт побежал вперед к воротам, сжимая серьгу в кулаке, а Эскель присел на камень, глядя в ледяное равнодушное небо.

— Вернем, Ламберт. Обязательно вернем. А есть ли тот, кто вернет мне — меня?

Звезды молчали.

"Смотри — дорога клинком из утра в полночь легла.

И я по ней босиком в другую сказку ушла". (Тэм Гринхилл)

Длинная, холодная зима на земле русской. Звенят от мороза деревья в лесу, трескаются вековые дубы в лютую стужу, промерзают реки до самого дна. Отшумел вьюгами да метелями студень и наступили Святки. Развернулась у стен детинца щедрая ярмарка, чего здесь только нет — от сладостей и сбитня медового до кольчуг разного плетения и заморских дамасских клинков, прочнее которых во всем мире не сыщешь. Шумят подвыпившие купцы, смеются дети, с визгом летят на санях с крутого склона Свири на самый лед. А на берегу — забава молодецкая, кулачные бои. Любой волен участвовать, нет в том бою званий и сословий, только честно бейся, не то долой с поля, закидают шапками, освищут насмешливо!

Князь Александр принимал гостей в высоком тереме. Приехали поклониться удельные князья с подвластных Новгороду земель с дарами щедрыми. Три дня пировали почетные гости, на забавы народные глядели, за рекой на тройках катались. Кабы не мороз, и на охоту бы собрались, но в такую погоду кабаны, и те в тепле попрятались и носу не кажут, разве что волков гонять по лесу.

Тихий выдался вечер перед Рождеством. Уехали гости знатные, и собрались в доме воеводы ближние княжеские люди. Сам хозяин дома, брат его старший Курган, в гости на денек заехавший, несколько молодых дружинных, среди них Савва, лучший ученик воеводы. Ждали князя — как и каждый год, на один вечер менял он тяжелый княжеский плащ и венец на простую рубаху и теплый кожух и отправлялся в гости к крестному. Сидели ратные у огня, пили мед, вспоминали прежние времена, пели песни, рассказывали сказки, мешая их с былью.

Гридни, охранявшие терем, знали, что в этот вечер князь никого из охраны с собой не возьмет, и заранее готовились идти следом незаметно, как всегда.

— Рагдай! Идем со мной? — Александр накинул на плечи теплый простой плащ и спрятал кудри под шапку.

Охоронец молча сунул меч в ножны и поднялся, готовясь следовать за князем.

— Ты даже не спросишь, куда и зачем?

— Разве мое дело — спрашивать, князь? Мое дело — беречь тебя.

— Экий ты... как камень. Мы идем к воеводе. Там собрались мои друзья. Возможно, тебе будет любопытно познакомиться с одним человеком. Он ведун с Севера, многое знает и видит, что скрыто простому глазу.

Рагдай пожал плечами, привычно вешая меч за спину.

— Эй, молодцы! Ждите меня здесь, не надо прятаться по углам! Рагдай меня оборонит, уж не сомневайтесь. Каждый раз одно и то же, нигде от вас покоя нет. На сегодня вы свободны от службы!

— Ага… оборонит, — буркнул гридень в спину уходящему князю. — Этот-то нехристь, доверяй ему. Сам бы не загрыз ненароком. Оборотень он, точно тебе говорю, Ропша, оборотень и есть!

— Ну что плетешь-то, Бога побойся, тьфу! — покачал головой дружинник.

— А ты приглядись, приглядись, потом уж плюй. Ходит тихо, что твой кот, хмельного не пьет, слова лишнего не скажет, а глаза-то у него... видал?

— Да ты в уме ли? Чтобы я княжескому охоронцу в глаза заглядывал?

— То-то и оно, что в глаза ему даже Владыко не смотрит! Ни яд, ни меч, ни стрела его не берут. Заговоренный он. Сегодня канун праздника святого, а он даже лба не перекрестит.

— Да полно тебе, Молчан! Иноверец он, может, латинянин или варяг, только и всего. Князю нашему жизнь спас, когда мы оплошали, или забыл? А что ловок в бою, так то не завидовать, а поучиться бы стоит. Да и мало ли ловких! Вон воевода рассказывал давеча — был у них в дружине мастер топорами махать, Аникеем звали, царствие ему небесное.

— Неужто убили?

— Погиб он, в море варяжском утонул у берегов Ютландии. Аккурат пять лет назад то было. Лихой был воин, сказывают. Нынче сам Вышень, ведун, к Владыке пожаловал, друг его ближайший. То еще при Ярославе было, дружиной Святой Софии звались они — воевода наш, Годун-батюшка, братья его старшие, ведун Вышень, Аникей и еще двое. Один богатырь был росту огромного и силы немереной, а другой — лучник знатный, без промаха за десять перестрелов цель брал. Где теперь они все — один Господь ведает. Такие вот дела, брат Молчан. Не греши понапрасну на человека — многое есть на свете, что нам понять непросто.

* * *

— А вот помню еще — шли мы через болото...

Рагдай со своего места мог окинуть взглядом всех гостей — в доме воеводы их собралось не более двух дюжин. Савву и самого воеводу он хорошо знал, прочие же — юные и умудренные жизнью, суровые и смешливые лица сливались для него в одно сплошное марево. Опасности он не чувствовал, а запоминать каждого — к чему? Цепкий внимательный взгляд вертикальных зрачков остановился на сидящем одесную князя высоком плотном воине с варяжской косой на бритом затылке. Зеленовато-карие глаза на суровом обветренном лице показались знакомыми — но лишь на миг. Откуда здесь, в этом чужом мире? "Он похож на Весемира, только намного моложе", — подумал Рагдай, машинально складывая под столом знак Аард. Варяг словно что-то почувствовал — прервал разговор с князем, что-то шепнув тому на ухо. Александр заулыбался и закивал.

— Рагдай! Подойди.

— Слушаю тебя, князь? — воин бесшумно, как всегда, возник у него за левым плечом.

— Как ты... только же видел тебя, а ты опять за спиной? Вышень, глянь, вот кто мне жизнь спас. А это ведун и знахарь Вышень, я тебе говорил. Друг мой старинный, верой и правдой служил мне в годы отроческие.

Рагдай молча замер за плечом князя — он узнал этого человека. Пару дней назад в детинце он видел этого варяга, и тогда еще показалось...словно когда-то он знал… помнил. Что-то страшно далекое и забытое зашевелилось внутри... Эти глаза, прическа, суровое лицо, морщинки под глазами.

— Вышень... — растерянно произнес Рагдай, пытаясь собрать осколочки так некстати взвывшей дурным голосом памяти.

— Рагдай, — кивнул в ответ ведун, не отводя взгляда. И воин внезапно понял, что он видит его зрачки.

* * *

Кто хоть раз стоял перед выбором,

Тот познал и тоску, и грусть.

Тщетно ждет Ярославна Игоря,

Ну а я тебя не дождусь.

Слезы льешь, княгиня, ты горькие,

Не вернется князь с поля ратного,

До конца оставалась стойкою,

Но бывает — нельзя обратно нам.

— О чем они поют, Вышень? — неожиданно для себя спросил Рагдай. Они сидели на ступенях высокого крыльца. Морозный воздух зимней волшебной ночи щипал ведуна за нос, покусывал за руки. Рагдай, казалось, вовсе не чувствовал холода — он лишь накинул плащ, капюшон лежал на плечах, густые серебристо-черные волосы блестели под стать снегу.

— О князе Игоре, который попал в полон и погиб, а его княгиня ждала его день и ночь на городской стене, выплакала все глаза, но так и не дождалась. Разве ты не помнишь эту былину?

— Нет, — покачал головой охоронец, чертя пальцами на снегу какие-то знаки. — Я не помню.

"А что ты вообще помнишь?" — подумал ведун, стараясь осторожно расспросить странного воина. Он ясно понимал, что был прав, но вот кто — или что это такое, не мог и предположить.

Не терзай богов понапрасну ты,

Не ищи сотню слов и выходов,

Не вернется твой князь, несчастная,

Не сойдутся дороги сызнова.

Ты, судьба, со мной не заигрывай!

Больше я тебя не боюсь!

Ждет и ждет Ярославна Игоря.

Ну а я тебя не дождусь.

— Рагдай, откуда ты здесь взялся? Не сочти мой вопрос невежливым, но ты не варяг, не латинянин и не половец. Кто ты такой? — ведун решил, что самый верный путь — прямой.

— Я не знаю, Вышень, — янтарные глаза казались почти золотыми в свете ярких зимних звезд. — Я жил в старом замке в горах Каэдвена, среди воинов, которые называли себя ведьмаками. Весемир, Эскель, Койон... Ламберт, — при упоминании последнего глаза вспыхнули и заискрились. — Они... мои братья. Мои друзья. Но я нужен здесь — так сказал Весемир. Чтобы защитить князя. Это мое предназначение.

— Интересно... — озадаченно пробормотал Вышень. Он не слышал ни таких названий, ни имен — ни на Руси, ни в Ютландии, ни где-то еще. — А где это — Каэдвен?

— Это на самом Севере Континента, на берегу ледяного моря. А дальше — только Скеллиге. Там живут суровые воины, наемники, морские бродяги.

— Интересно... — повторил Вышень, стараясь собрать мысли в общую картину. — Ты не замерз? Идем внутрь?

— Идем. Нельзя оставлять князя надолго.

Рагдай бесшумно скользнул за дверь.

— Да... дела. Куда же ты попал, брат, и кто вернулся вместо тебя? Ничего не помнишь, никого не узнаешь. И сердце у тебя не бьется. Что же такое произошло у берега Ютландии и куда провалился наш корабль? Кто такие ведьмаки и чем это закончится?

Без ковша меда тут не разберешься.

"Тогда весь трюм залила вода

За пять ударов немого сердца,

Ведь безответностью не согреться

И не сложить вечность изо льда». (Ясвена)

И снова камень падает к ногам

Залогом слова, данного некстати.

И пальцы стынут вновь на рукояти,

И раскрывает ночь свои объятия,

И что осталось в этом мире нам?

И снова под ноги ложится колея,

Продавленная тысячью повозок,

Звенят в лесу деревья от мороза,

И застывают на ресницах слезы.

Я не вернусь — или вернусь не я?

Два мира порознь — где ты был забыт,

Где ты навеки предан и покинут.

И мир другой — где брат прикроет спину,

Где свет луны и снежные равнины.

И старый замок, где огонь горит.

Услышь меня — и руку протяни,

Верни туда, где нет любви и скорби,

Где волен вольный и свободен гордый,

Где время лечит только непокорных.

Я продержусь — а ты не подведи.

"У счастий и бед, что пророчат нам,

У мира, разорванного на части,

Объятий расторгнутых в одночасье,

Цена — забытые имена". (Ясвена)

Тяжело в учении — легко в бою . (Суворов)

— Правая рука, левая нога! Теперь наоборот! Быстрее! Я сказал — левая! Ламберт, где у тебя лево?

Тренировки на "Мучильне «с появлением чужака стали на порядок веселее и интереснее. Эскель и Койон привычно прыгали по полосе препятствий, как блохи по собаке, периодически мешая друг другу и обогащая лексикон Рагдая словами, известными на всех языках Континента. Ламберту и Рагдаю досталось пристальное внимание Весемира. Но если юному ведьмаку это только помогало — каждое поражение он воспринимал как новую попытку, каждое замечание — как повод сделать еще лучше, то ленивый Ламберт ворчал, ругался и проклинал резкое потепление, вчерашнюю "Белую чайку", меч, напарника и всю ведьмачью жизнь скопом.

— Рагдай! Что за хрень, куда тебя опять нелегкая несет? Повторяю для особо одаренных: правая рука — это та, которой ты держишь меч и ковыряешь в носу! Ежкин дрын! Аккуратнее, маятник!

Предупреждение Весемира опоздало на долю секунды — Рагдай неловко дернулся, запутался в ногах, зашатался, стараясь удержаться, но все-таки сорвался. Отчаянно извернулся и уцепился за первое, что попалось под руку. К несчастью, это оказалась куртка Ламберта. Раздался треск и ругань, толстая ткань не выдержала веса ведьмака — и оба рухнули с гребенки в сугроб.

Койон только головой покачал, когда товарищи кое-как поднялись на ноги, отряхиваясь и ощупывая себя на предмет увечий. Падая, Ламберт расцарапал левую щеку об острую льдину. Порванная куртка лишилась рукава и пряжки на поясе. Вдобавок он уронил меч и теперь с остервенением рылся в сугробе. Рагдай, с виду совсем целый, держался за голову, тщетно пытаясь открыть глаза.

— Нет, это просто уму непостижимо! Я и так весь седой, вы меня в могилу загоните! Все живы? Рагдай?

— Голова кружится, — юный ведьмак осторожно поморгал, потер лицо замерзшими руками. — Сейчас...

Он поднялся, цепляясь за столб, отбросил со лба мокрые от снега серебристо-черные пряди. — Вроде порядок. Еще раз?

— Еще сто раз, но не сейчас. Эскель, а ты что встал, как засватанный? Продолжайте! И не над чем тут смеяться! — возмутился Весемир. Прямой, жесткий и честный ведьмак, напрочь лишенный сочувствия и сентиментальности, по-отечески оберегал Рагдая — впрочем, над ним никто и не смеялся, разве что по-доброму. Весемиру никогда не было дела до чужого самолюбия, иначе из половины воспитанников Каэр Морхен не вышло бы толку, а вторую половину положили в первом же бою. Но кто знает, что там прячется в веселом, по-детски смешливом и таком с виду равнодушном ко всему чужаке? Старый ведьмак впервые старался быть мягче, чем очень удивлял поначалу своих товарищей. К тому же Рагдай старается на пределе — и не его вина, что он другой, менее выносливый и сильный, чем даже тот же Ламберт. Зато не в пример усерднее.

— Ламберт! А ты что за голову схватился? Ты вроде падал на задницу!

Ламберт сплюнул, прикладывая к кровоточащей царапине снег и осторожно ощупал языком передние зубы — падая, Рагдай нехило врезал ему локтем в челюсть.

— Ладно, леший с вами, закончили на сегодня! Куда?! А удары и защиту кто отрабатывать будет? Встали, взяли мечи и вперед! Ламберт, Рагдай! Будем биться или глазки строить? Эскель, похмелье проходит у тех, кто шевелится, сколько раз тебе повторять!

На твердой земле с мечом в руках Рагдай чувствовал себя намного лучше. Он крутился, как куница, неизменно выскальзывая из-под удара. Опытный, но более тяжелый и неповоротливый, Ламберт выезжал за счет силы, которую он применить в полной мере не решался. Но с таким противником держи ухо востро — Рагдай компенсировал недостаток знаний чистой импровизацией, а под конец выдал свой излюбленный прием: упал на правое колено и руку, острие меча прошло по прямой и едва не лишило противника того, чем принято гордиться.

— Рагдай!!! У меня язык отсох повторять — стой на ногах! Оставь эти красивости щеголям на королевском балу, здесь важно победить, а красиво ты это сделаешь или нет — никому не интересно.

— Да-да, помню, у чудовищ нет чувства прекрасного, — выдохнул юный ведьмак, с трудом выравнивая дыхание. С каждым разом становилось все легче, но не запыхаться пока не удавалось.

— У Весемира тоже! — утешил Ламберт, уворачиваясь от тяжелого подзатыльника.

В замке ведьмаков ждал горячий обед — приехавшая по поручению ректорессы Трисс Меригольд приняла приглашение Весемира погостить пару дней и теперь всеми силами старалась внести в ведьмачье логово каплю уюта и порядка.

— Меригольд, если ты задержишься здесь еще на неделю, я перестану влезать в штаны! Ты чертовски вкусно готовишь! Бабе нечего делать в Каэр Морхен, но ты — исключение из правил.

— Ламберт, не груби, — Трисс обернулась на хрипловатый мурлыкающий голос и встретилась взглядом с Рагдаем. Вот он какой, значит... жертва Сопряжения. А хорош, нечего сказать, по сравнению с этими ходячими шкафами совсем мальчишка, Эскелю едва по плечо. И, кажется, хорошо воспитан.

— Это обычная манера Ламберта, я привыкла. — улыбнулась чародейка, осторожно переглядываясь с Весемиром и незаметно сканируя разум чужака. — Трисс Меригольд.

— Рад знакомству. Меня зовут Рагдай.

"Соберу себя заново из кусков,

заберусь на свой пьедестал.

Это было действительно глубоко -

Ты немного не рассчитал". (с)

В холодной гриве облаков

Луна — всевидящее око,

Кому война, кому любовь,

Кому-то дальняя дорога.

Кому-то свет зари святой,

Кому-то павшая звезда.

Не возвращаются домой

Те, кто уходит навсегда.

Кому-то сталь через плечо,

Кому-то снег на перевале.

Ни холодно, ни горячо.

Я не играл — мы не играли?

Я перешел сто раз за грань,

Прошел насквозь — и не вернулся.

Кому-то ночь, кому-то рань,

Кто-то уснул — а я проснулся.

Не тает на ладонях снег,

И не согреться у огня.

Кому-то шаг. Кому-то бег.

Беги — подальше от меня.

"Слишком резко вонзал,

слишком много игл.

Я, пожалуй, на этом пас.

Упаси меня, Боже, от новых игр.

Впрочем, вроде уже упас". (с)

"Смотрит осень в мои глаза -

Неподвижно — янтарный взгляд

Серой птицей небо в слезах

Кто сказал, что нельзя назад?" (Тэм Гринхилл)

Он перекрестился на купола, смутно желтеющие в сером воздухе, роящемся снежными хлопьями. Оглянулся на неподвижно застывшую фигуру в черном. Морозный ветер бросил в лицо снегом, и ведун поспешил надеть шапку. Александр Ярославич в храме, а он тут, ждет снаружи, но ни за что не зайдет внутрь.

— Не в обиду тебе будет сказано, Рагдай, — придвинулся он ближе. — Но ты, слыхал я, не нашей веры?

Смысл вопроса был: «какому богу веруешь», и Рагдай, несомненно, понял его. Но предпочел не распространяться на эту тему, лишь утвердительно наклонил голову.

— Я за все время ни разу не видал, чтоб ты в церковь Божию входил, — продолжил ведун добродушно, с улыбкой, словно не обратив внимания на нежелание чужака говорить.

— Да и я про тебя могу то же сказать, — в тон ему протянул Рагдай.

Вышень подивился — этот молчаливый, как камень, странный княжий охранник, оказывается, и подшутить над ближним не дурак. Явно же его поддел. Он неожиданно обрадовался. Рагдай этим вроде как пригласил к беседе, не отодвинул вежливо, но неумолимо, как в прошлый раз.

— У меня с высшими силами свои забавы, — усмехнулся Вышень. — Вот смотрю на тебя, и кажется мне, что ты как раз это и собирался сказать.

— Ты недалек от истины, — коротко ответил Рагдай. Но и верно что-то сдвинулось в нем, потому что он тут же спросил:

— И как же ты с ними забавляешься? Или, скорее, они с тобой?

— И то, и другое случается. Ты, должно быть, и сам знаешь, что это за народ…

* * *

Тому неделю назад, еще до Рождества, пошли Вышень с Саввой в лес, силки ставить.

День был хороший, морозный, но мягкий, пился, как чистая студеная вода. Шли на лыжах по твердому насту. Отрок, покуда не приноровился, несколько раз падал в сугроб. Вышень доставал братишку из сугроба, учил, как ставить ноги пятками врозь, чтобы скользить почти невесомой тенью, не проваливаясь.

— Вот так, так, легче, не топочи, как тур. Смотри на меня и делай то же самое, скользи, как альв, притворись, что ты он и есть…

— А про альвов расскажешь, братец Вышень? — обернулся Савва на ходу. И тут же снова, потеряв равновесие, встал на четвереньки.

— Ой!

— Не считай ворон! Вот устроим привал, будут тебе альвы.

Привал они сделали после того, как поставили ловушки на зайцев.

На поляне, расчистив себе место, запалили костерок, собрались перекусить, чем Бог послал.

Савва достал из заплечного мешка припасенную снедь. Вышень натопил в котелке снега, бросал туда сосновые иглы, молодые сосновые почки, сушеную бруснику и еще что-то из черного кожаного кошеля, что носил на поясе. Помешивал ароматное варево веточкой. Савва, оседлав поваленный ствол, в нетерпении повел носом.

— Скоро готово будет?

— Да уж готово, — он разлил по деревянным чашкам отвар, крепко пахнущий хвойным лесом и прошлогодним ягодным летом.

— А ты про альвов обещал, братец Вышень, — напомнил Савва, старательно дуя на отвар.

— Главное, что следует знать про альвов — это то, что они — не люди, — задумчиво сказал Вышень. И замолчал.

— Но ведь они хорошие?

— Никто не знает, какие они. Начать с того, что альвы — не один народ. Как у нас тут есть русь, франки, татары, так и у них есть разные языцы. Кто-то из них добр к смертным. По-своему, разумеется. Как он сам доброту понимает. Кто-то — не очень. Они и между собой согласия не имеют. Бывает, что и воюют.

— Так прям и воюют? — удивлялся Савва.

— А чему ты удивляешься? Отчего, скажем, люди промеж собой воюют? Чего им спокойно не живется?

Савва задумался. Кажется, этот вопрос был выше его разумения. Ничего не придумал.

— Про смертные грехи слышал? Про злобу, алчность, зависть? Вот они и толкают людей на распри.

— А если, к примеру, на нас напали? Что ж нам, не защищаться? Ты ведь и сам сражался.

— Все так, да только покуда эти грехи существуют в мире, сколь праведно ни живи, найдется тот, кто в ослеплении своем тебя защищаться принудит. Но мы об альвах говорили. Кто сказал, что им похоти сии незнакомы?

Савва выглядел разочарованным. Он-то, поди, уже навоображал себе ангелов небесных.

— От них, Саввушка, не знаешь, чего ждать. Они ведь и увести могут.

— Куда увести? К себе? А где живут альвы? В лесах дремучих, как вот этот?

Это был непростой вопрос. Вышень задумался.

— В моем родном краю, — заговорил он медленно. — Много таких мест, где люди видят альвов. Скалы, холмы, большие валуны, озерца — их дома. Говорят, в такой скале или в холме может однажды открыться дверь. Если верить этим же людям, есть у нас немало хуторов, где они живут рядом со смертными обитателями.

— А ты их видел?

— Видел, — кивнул Вышень. Глаза отрока расширились.

— Расскажу об одном случае. Я был тогда мальцом и жил в дедовской усадьбе. Вышел я как-то под утро по нужде. А, надо сказать, на дворе была весна, и, хоть было еще холодно, особенно по ночам, светало рано. Я вышел, вся усадьба еще почивала, стояла необыкновенная тишь. Где-то рядом кричала ночная птица, и туман плыл над землей. Вдруг открылась дверь поварни, открылась бесшумно, хоть была она скрипучей — дед все забывал приказать работнику смазать петли. Вышла на порог девушка, и клянусь спасением души моей, что ни на одну обитательницу усадьбы она не походила! Одета она была в бледно-голубой наряд, а ткань на вид — мягче шелка. На груди — какое-то затейливое украшение, каких я никогда не видывал в наших краях. Дева была простоволоса, и волосы казались живым огнем, а кожа — бледная-бледная и вроде как мерцающая слегка. В руках она держала диковинную миску из цветного переливающегося стекла, из которой выплеснула воду в траву. И тут же скрылась на поварне.

Савва слушал завороженно, приоткрыв рот.

— Я, не будь дурак, тут же бросился за ней, распахнул дверь поварни, и…

— И что? — выдохнул отрок, явно робея.

— Разумеется, было там темно и пусто. Я так струхнул, что кинулся в дом, даже забыл, что до ветру хотел. Утром рассказал о своем видении, так дед с бабкой даже не удивились. Ты альву видел — сказали мне, скрытую жительницу нашей усадьбы. Видать, был у альвов какой-то праздник, что они стряпней занялись.

Вышень отхлебнул отвара и продолжил.

— Но это так, пустяки, такое много кто видал. А я раз видел раз их крепость, правда, издалека. А таким мало кто может похвастаться.

— И какая она была?

— Башни походили на глыбы льда и сверкали, как лед под солнцем. Была она окутана туманом, и как-то сразу становилось понятно, что, даже пожелай я того, никогда не дойду до нее, что она начнет, как горизонт, отдаляться.

— Это они так глаза отводят? — со знанием дела спросил Савва.

— Нет, братец, тут другое. Не знаю, как объяснить, но они живут не в нашем мире, даже если на одном хуторе.

— Чудно… — покрутил головой Савва. И, подумав, спросил осторожно:

— Слушай, братец Вышень, вот ты в Господа веруешь…

— Ну…

— И в альвов тоже?

— В альвов я не верю. Я знаю, что они существуют. Своими глазами видал. Они ж не боги, чтоб в них верить.

Отрок замолк, видно было, что трудно укладываются в его голове альвы, святая вера, какие-то там миры, помимо настоящего, осязаемого.

— Но они ж… все могут, не то, что мы?

Вышень сказал раздумчиво:

— В старое время у нас говорили, что даже боги не всесильны. И над ними Судьба властвует.

— Так может Судьба — то и есть наш Господь, что надо всем стоит и все сущее пасет, а старики ваши, святого креста не знавшие, просто так его звали?

Вышень оценил пытливость Саввиного ума, но покачал головой, чуть улыбнувшись.

— Нет, Савва, не Господь это. У того, что называют Судьбой, нет ни разума, ни духа, ни милосердия. Когда тобой одна Судьба правит, ты как тот заяц, что по лесу петляет, покуда в силок не угодит. Силку все равно — злой ты был или добрый, как жил, ждут ли тебя дома малые дети. Верно, потому в наш мир и пришел Христос, чтоб все по-иному стало.

И, помолчав, добавил:

— Потому и я крестился, что этого хотел.

Когда раздался тонкий пронзительный визг, оба они подскочили — столь жутко он прозвучал в лесном безмолвии.

— Попался! — воскликнул Вышень. — Заяц попался!

Савва поднял взор, в котором не было и в помине давешнего охотничьего азарта.

— Братец Вышень, — сказал он тихо. — А давай его отпустим.

* * *

— Я с ними стараюсь не пересекаться, — пожал плечами Рагдай.

Боясь, что он снова закроется, уйдет в себя, Вышень поспешно бросил:

— Как ни старайся, они тебя и за печкой найдут, коли ты им понадобишься.

— Вот в этом ты прав, — глаза его стали снова мрачными и усталыми, осенними. — Но со временем — если, конечно, выживешь! — поневоле станешь весьма искусен в прятках. Даже заяц со временем учится избегать силков.

— В этом твоем… Каэр Морхен… тебя учили читать мысли?

— Меня учили всему понемногу, — улыбнулся одними губами Рагдай.

— Послушай, — сказал Вышень, придвигаясь чуть ближе. — Я в тот раз, признаю, задавал глупые вопросы. Знаю я, что ни в какой Ютландии Каэдвен не находится. Думаешь, я не понимаю, что наш Мидгард — не единственный из миров, из которого всего две дороги — в ад и в рай? В сие пусть верят монахи и неиспорченные до поры юнцы. Сам я не проходил на ту сторону, но повидал в жизни немало, чтобы догадаться, что именно случилось. И твой уход, и твое теперешнее возвращение — не диво для меня. Но неужели ты правда не помнишь тот Свирский дозор, Аникей? Или не хочешь помнить?

Ничем не выдал себя Рагдай, даже если и обожгло его имя, которое он давно сбросил, как змей шкуру. Даже глаза не моргнули. Разве только зрачки сузились, как от боли. Другой бы и не заметил.

— Значит, не хочешь, — спокойно сказал Вышень. — Ну, прости, раз так. Знал бы, не стал бередить.

Тут бы Рагдаю отвернуться и уйти, раз этот настырный все правильно понял, но он вдруг спросил:

— А что знаешь ты о той стороне?

— Башни, сверкающие, как сталь, в тумане, я никогда не забуду. И как они истаяли у меня на глазах — тоже.

— А потом ты очнулся от крика ярла: "Кто выпил мой отвар из мухоморов?!" — неожиданно рассмеялся по-мальчишески Рагдай.

— Хорошего же мнения новгородцы о моем племени, — криво усмехнулся Вышень. — Знаешь, я про то никому не рассказывал. Даже братцу Савве. А тебе, пожалуй, расскажу.

Нас было двое у матери — я и сестрица Ауд. Мы с ней родились в усадьбе на реке Эхсарау, недалеко от бухты Дымов, в один день и час. Дед мой знался со скрытыми жителями, и даже дочери своей наказал назвать меня Другом альвов. А сестру нарек именем языческой богини, хотел счастье-удачу призвать к ней.

— Удалось? — спросил Рагдай, поблескивая глазами, словно знал ответ.

— Удалось, — мрачно ответил Алвин. — Дед хвалился, что альвы отметили рождение Ауд своим вниманием. Пришли, дескать, предсказать ей судьбу, и оставили веточку березы у изголовья малышки. Я, когда мал был да глуп, злился, завидовал порой. Вот ведь, родились одновременно, но отметил волшебный народец только сестру.

— Дай угадаю. Не отметили они ее, а пометили? — прищурившись, спросил Рагдай.

— Все верно. Пометили еще тогда. Мы с Ауд годков до девяти были как одно целое, не разлей вода. А как стала она из утенка превращаться в белую лебедь, начались у нее от меня секреты. Нет, не те, что обычно у девчонок от братьев бывают. Стала она ходить… на ту сторону.

— Ходить ей было, видать, недалече?

— И тут ты прав. Ведь альвы с нами в усадьбе жили. Помнится, играли мы с Ауд как в прятки. Она-то у меня сызмальства выигрывала, умела прятаться, как никто другой. Да и я умел…

— А ведь я помню... — вдруг шепотом сказал Рагдай. — Как ты с Ладой не хотел встречаться! Вошла она в горницу, а ты шагнул к поставцу и замер. Ты потом рассказывал — она на тебя и в упор глядела — не видела, уж и под стол заглянула… Меня Весемир тоже научил глаза отводить.

— Только это и помнишь? — невесело усмехнулся Вышень. — Ну ладно. Может, и умел я глаза отводить, только в прятках с Ауд никогда тем не пользовался. А вот раз — ищу ее, ищу, нигде нет. Уж страх меня схватил. Вдруг слышу смех. Представь, стоит она на пороге летнего дома и смеется. Летнего дома, который я весь обыскал! А за спиной у нее кто-то смеху ее вторит, голосок тонкий, серебристый…

— Альва?

— Она самая. После сказала, мол, подружка ей помогла спрятаться, взяла ее в свой скрытый дом, чтоб разыграть меня. Мне все это сильно не понравилось. Такая тревога взяла, будто уж тогда знал, чем все кончится. Дальше — больше. Стала уходить к ним, когда на меня злилась. Говорила — надоел, отдохнуть от тебя хочу, репей.

— А что же дед ваш, любитель альвов?

— Дед только посмеивался, не видел в том дурного.

— Вот так, значит! — ухмыльнулся Рагдай. — Другом альвов назвали тебя, а на поверку-то им Ауд оказалась!

— Вот так и дед надо мной похохатывал, — мрачно сверкнул глазами Алвин.

— Да не обижайся ты. Чем закончилось-то?

— Страшным, Рагдай. Ей в ту ночь исполнилось шестнадцать. Видел я, как пролился свет сквозь щелястые ставни. Ночь была летняя, белая, но свет был столь яркий, что пылал, как солнце. Встала втихомолку Ауд и выбралась на двор в одной рубашке. Я слышал — позвали ее друзья-альвы играть и петь в луга. Крался за ними до самой развилки дорог, ревновал. Видел, что вел ее под руку альв — краше не встречал никого под небом. А на развилке они все исчезли, разлетелись брызгами искр. И остался я один.

Рагдай присвистнул.

— И что же?

— Не вернулась она. Ни под утро, ни через месяц, ни через год.

— Так и не узнал ты, что стало с сестрой? Она, верно, вышла замуж и пожелала остаться там, где, как некоторые говорят, вечное лето…

— Это не конец истории, Рагдай. Прошло семь лет, и к нам в усадьбу пришла женщина, чужеземка по виду.

— Погоди, так сестру ты искать не пытался? — внимание Рагдая вдруг что-то отвлекло. Он смотрел, как завороженный, куда-то вбок.

Тот проследил его взгляд — в толпе на паперти толкался человек, закутанный в шерстяной башлык. Странник как странник, одет небогато, но справно, как и пристало одеваться, коли пустился в дальний путь зимой. Только в лице что-то было неправильно, тревожное. Слишком смуглая кожа, чуть опущенные уголки век, что придавали своему хозяину вид усталый и печальный. Лицо полукровки.

— Почему не пытался? Пытался. Прошел сто дорог и сгрыз три железных хлеба.

— Чего? — Рагдай живо обернулся, задумчивость слетела с него. Но на странника с лицом степняка нет-нет, да и оборачивался.

— Пробовал, говорю тебе, искать. Для того мне пришлось и вправду стать другом альвов. Но это уже другая история.

— А что же чужестранка?

— Она пришла однажды осенью. Назвалась она по-чужеземному — Тамар, сказала, что судьба ее гонит по свету, как лист пальмы. Но говорила по-нашему, словно всю жизнь провела среди нас. Сколько ей лет, никто сказать не мог, а сама она молчала.

— Она напомнила тебе сестру?

— Кто, Тамар? Нет, что ты. Ауд была сероглаза, с волосами цвета спелой ржи. А у Тамар были волосы темные, а глаза — как янтарь. Вот как у тебя. Ауд была высока и полногруда, Тамар — худа и мала ростом. И очень печальна.

— Но все же ты подозревал, что Тамар — Ауд? — голос Рагдая звучал напряженно и глухо.

— Не подозревал. Знал.

— Как ты думаешь, она… тоже пожелала все забыть? — эти слова он выговорил с трудом, словно они застревали в его горле.

Сверху ударил колокольный звон. Врата храма распахнулись. Толпа на паперти сдвинулась, перемешалась, подалась в стороны, давая дорогу Александру и боярам, стоявшим с ним службу. "Степняк" в какой-то миг исчез, растворился в толпе. Рагдай тревожно повел очами.

— Не знаю.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ни разу не пытался узнать?

— Я хотел. Но не знал, как подступиться…

— … пока однажды утром она…

— …не ушла — на этот раз навсегда, — закончил Алвин. Как же тяжело дались эти несколько слов.

Он бросил взгляд вбок — странник, привлекший внимание Рагдая вновь вынырнул из людского моря на площади — и двинулся в ту же сторону, что и процессия. Почему-то Алвин-Вышень тоже ощутил смутную, все растущую тревогу.

— Прости, мне надо идти, — бросил Рагдай, мгновенно подбираясь, как рысь. — Но ты мне еще расскажешь, как искал Ауд, и что за крепость ты там видал…

— После мухоморного отвара?

— Ага! Уж я не успокоюсь, пока не услышу все!

Миг — и Рагдай исчез, словно пардус, что кидается вслед за добычей.

Алвин-Вышень постоял немного, раздумывая, и бросился за ним.

"Прошлое — это так больно, моя Мари,

всё, что нельзя исправить и изменить.

Каждое грубое слово, кривой совет..

...это есть якорь, что тянет тебя ко дну,

в прошлый четверг, в растаявшую весну.

Если не сможешь и не шагнешь вперед,

то, что давно истлело, тебя сожрёт". (с)

Под ногами скрипел мелкий колючий снег. Рагдай ускорил шаг, стараясь отогнать ту непонятную тревогу, что поселилась в нем после разговора с ведуном. И то имя, которым назвал его Вышень — Аникей. Обожгло, как удар тренировочным мечом плашмя, рвануло затворенные двери памяти, ударилось о них тяжелым тараном — и отпустило. И снова не осталось ничего, кроме снега и ветра в лицо. Было ли, не было? Некогда размышлять — князь-то все дальше уходит. Нехорошо, непонятно, не так что-то. Весемир назвал бы это чутьем, а Ламберт непременно уточнил, каким именно местом ведьмак чует. А еще этот странный полукровка у храма. Ох, как не понравился Рагдаю его взгляд искоса... Догнать князя скорее, мало ли что!

Ветер взвыл и швырнул в лицо горсть сырого снега, заставив зажмуриться. Всего на миг — но ведьмак внезапно понял, что потерял Александра из виду. Да как же так — вот только шел шагов на сто впереди, окруженный боярами. Вон же его плащ мелькнул за поворотом! Алый княжий наряд ни с чем не спутаешь даже во тьме, издалека виден. Издалека... Полукровка с лицом степняка. Алый плащ. Стрелок с крыши. Какой же ты идиот, Рагдай!

На ходу выхватывая из-за спины мечи, ведьмак пролетел разделявшее их расстояние, почти не касаясь земли, завернул за угол. Твою ж мать!

Трое бояр лежали на снегу — под каждым расплывалась алая лужа крови. А князя зажали в угол с десяток низкорослых кривоногих бойцов в неприметной одежде. Воином Александр был не последним, да и силой не обделен, но один против десяти, да еще и внезапно напавших, не сдюжил бы никто. Левой рукой князь зажимал бок, правой кое-как отмахивался от наскакивающих со всех сторон врагов.

— Где-то это уже было... кровь, снег, рана...их было много..., — прошла по краю памяти мысль. И исчезла. — Держись, князь!

Черной разящей молнией врезался Рагдай в гущу степняков, сверкнули мечи. Снес голову одному, второму, тройным разворотом уложил еще троих. Бросил меч князю, щелкнул пальцами — искрами рассыпался знак Игни, взвыли ослепленные враги.

Еще двое побросали мечи и бросились в узкий проулок. Рагдай кинулся за ними — и уперся в стену. Тупик. А как же тогда... куда они делись?

— Рагдай...

— Князь! Ты ранен? Покажи. Да покажи ты, дай сюда. Ух ты леший... На, глотни вот.

Ведьмак выдернул из прозрачного флакончика пробку и почти силой влил бесцветную жидкость Александру в рот.

— Что это такое? Рагдай, я...

— Лекарство от глупости. Почему ты ушел без меня?

Александр тяжело уселся на подстеленный плащ. Лицо стремительно заливала синеватая бледность.

— Трифон просил поговорить с глазу на глаз, уж больно встревожен был, что-то хотел мне поведать, да вот — не успел.

— Не успел... А если б я не успел? — рявкнул всегда сдержанный Рагдай, наскоро перематывая князю бок. — Что ты так смотришь на меня? Или не ведаешь, что не первый раз на тебя враг покушается?

— Рагдай... Я давно хотел спросить — кто ты такой?

— Нашел время! Я — твой охранник, твоя защита. Тот, на ком лежит ответственность за твою жизнь. Этого довольно... что? Князь, что?

Ведьмак увидел, как глаза князя расширились, он смотрел на что-то позади...

Рагдай обернулся — и выругался так, что небу стало жарко. Проулок оказался тупиком — а из-за домов с двух сторон стекались люди. Враги. Десяток, два, три... Темные полчища низкорослых кривоногих степняков с саблями и луками в руках заполнили узкую улицу.

— Твою мать... Князь, уходи! Встать можешь?

Ведьмак почти силой поставил князя на ноги, прикрывая собой, подтолкнул к узкому проходу между домами.

— Уходи, князь, живее! Там безопасно, я проверил. Тропка выведет на площадь, там твои гридни, люди. Уходи!

— А ты?

— Убирайся, говорю! Я бессмертный!

Александр неловко захромал по тропинке, то и дело оборачиваясь. Рагдай подхватил с земли огромное грязное бревно и наглухо закупорил им выход.

* * *

Александр кое-как выбрался на площадь, ободрав рукава кафтана и потеряв плащ, и прислонился к стене, стараясь отдышаться. Сердце колотилось, как бешеное, ноги дрожали и подгибались, кружилась голова от потери крови. Если бы не диковинное снадобье, он бы уже свалился.

— Княже! Батюшка, где же ты был?! Матвей, Савва! На нем кровь! Князь ранен!

Верные дружинники окружили Александра, встревоженно переговариваясь.

— Князь! — сквозь толпу протолкался широкоплечий воин с варяжской косой.

— Вышень! Слава Богу!

— Где он? Где Рагдай? Князь!

— Тут не пройти, обходи мимо храма, там будет поворот у дома с приметной голубой крышей. Беги туда, скорее!

— Сколько их?

— Не знаю. Сотня, две... там лучники!

Вышень выматерился от души и кинулся со всех ног, уже зная, что не успеет.

* * *

"Два меча в руках героя

Словно молнии, сверкают...

Он вращается по кругу,

весь залитый кровью вражьей…"

Откуда пришли слова? Рагдай не помнил — та старая песня, что пел кто-то в прошлом. Было ли то прошлое — или все только шепот ветра и насмешка угрюмой капризной Судьбы? Сыпалась из пальцев ведьмачья магия, свистели в воздухе серебряные мечи, снег вокруг дымился от крови. Рагдай перестал различать лица, обостренный эликсиром слух улавливал далекий стук молота в кузне...

... — А ты, кузнец, взял бы, да и показал что? Или вся сила из рук в язык ушла?

Свирепое ворчание огромного, похожего на медведя кузнеца, заливистый девичий смех, костер на берегу реки...

...слышал он, как далеко, чуть ли не в детинце, обучают отроков бою и стрельбе из лука....

....свист тетивы, удар... волк! Тяжелая туша со стрелой в боку на заснеженной поляне.

— Аникей!

...вспыхнуло перед глазами — обрушилось снежной лавиной, сбило с ног. Кто ты? Назови свое имя!

Удар, еще удар — трое падают на снег, но на место троих приходят десять. Шаг, удар, прыжок, поворот — в сотый, в тысячный раз.

Свист! Сразу три стрелы — одну Рагдай успевает отбить мечом, вторая и третья входят в плечо и голень. Ведьмак шипит от боли — некогда открыть флакон с "Ласточкой", некогда даже выдернуть стрелу! Только бой, до конца, до самого последнего врага, пока снег не исчезнет под их телами. А сил все меньше и меньше.

"Да, я помню, что говорил Весемир. Не сдавайся, пока есть хоть малая надежда на победу. Не сдавайся, даже если надежды нет. Особенно если нет".

Еще одна стрела — в грудь, навылет. Небо... какое чистое небо. И когда это перестал снег — Рагдай не заметил. Небо все ниже, ниже... вот-вот накроет, как мягкой невесомой периной…

— Аникей... — шепот, как дуновение ветерка... — Вернись...

Опять этот голос из снов. Опять он.

— Кто ты?

— Ты знаешь. Ты просто забыл. Помнишь Свирь? Дом кузнеца, лес... помнишь? Помнишь песню?

— Я не умею петь.

— А я не умею говорить. Но пою. Хочешь, я спою тебе сейчас?

Потекла расплавленным золотом по венам мелодия, полилась кровь из открывшейся в сердце бездны... и растаяли слезы в пустых янтарных глазах...

— Вспоминай...

— Рагдай! Ты меня слышишь? Ты слышишь нас, Рагдай?

— Весемир!

— Да! Рагдай, слушай мой голос! Все, что тебе сейчас видится — это неправда. Этого ничего нет! Это прошлое, это было, но этого нет! А ты есть!

— Весемир, я не знаю... я запутался... где я? Я уже умер? Это уже тот свет?

— Это переход — и только тебе решать, хочешь ли ты им воспользоваться. Рагдай, ты нужен здесь. Нам нужен — мне, Койону, Эскелю. Ламберту! Это не твоя обязанность, не твое Предназначение. Ты никому ничего не должен! Просто ты нужен нам — такой, как есть. Здесь твой дом, Рагдай. Каэр Морхен твой дом.

— Рагдай! Возвращайся! Я научу тебя не падать с маятника и варить "Белую Чайку!"

— Да ну тебя нахер с твоим пойлом, Эскель! Рагдай, не слушай его, идем лучше со мной на охоту, поймаем самого большого зайца во всем Каэдвене!

— Рагдай! Возвращайся. Ты нужен нам. Мне нужен. Больше всего на свете. Помнишь, я рассказывал тебе про Геральта и его чародейку? Теперь я его понимаю.

— Ламберт?

— Возвращайся домой, мальчик. Мы твоя семья. Возвращайся домой.

Рагдай слушал — и зелень лесной травы, кроны деревьев, смех свирских русалок сменили суровые очертания крепости, юркие огненные ящерки в камине, звон мечей, тренировки... Он вспомнил все. И себя. И сделал выбор.

* * *

Триста ордынцев полегли в тот день под стенами детинца, устроив ловушку князю Александру. Триста лучших тайных бойцов кагана, посланных им завершить начатое. Рагдай уже не видел, как в проулок ворвался Вышень с отрядом дружинников, как добивали оставшихся русичи, как два часа потом обыскивали улицы в поисках тела княжеского охоронца. Рагдай уже ничего этого не знал.

Трупы ордынцев свалили на возы и собирались отправить обратно кагану — погляди, мол, и с тобой то же будет. Но никто так и не сумел найти Рагдая. Последним, кто его видел, был ведун Вышень, но он молчал.

— Он за меня жизнь отдал, Вышень. А я даже попрощаться не смог... Неужто поганые его на куски порубили? Там ведь ничего не разобрать было, крови-то... за неделю земля не впитает. Теперь не миновать войны. Но все же меня мучает мысль — куда исчезло тело Рагдая?

Вышень улыбнулся и незаметно достал из сумки хрустальный флакончик.

— Возьми, княже. Это залечит твою рану окончательно. А о Рагдае не печалься. Он вернулся домой.

"Брось его в пламя, гляди, как оно горит,

полку освободи для другой любви.

Прошлое — это прекрасно, моя Мари,

только с собой ни за что его не бери". (с)

"За далью даль, за мглою мгла,

Я вижу новые черты,

То ли мираж, то ли земля,

Но небывалой красоты...

Пусть здесь потерян будет след,

В начале вечного пути.

След для тех, кто сумеет дойти". (Ясвена)

— Рагдай! Ты меня слышишь? Очнись! Весемир, почему он не приходит в себя?

— Да не тряси его, Эскель, последние мозги стрясешь. Ему и так досталось! — Весемир решительно отодвинул ведьмака со шрамом и быстро пробежал пальцами по затягивающимся на глазах ранам Рагдая.

— Ну вот, дело на лад, мы успели. А говорили — не сможем, не справимся, не удержим!

Койон смущенно почесал нос — именно он меньше всего верил в силу книги монолитов и до конца сомневался, получится ли открыть портал.

— А где Ламберт? Я думал, его теперь за яй... уши не оттянешь, а он куда-то подевался!

— Сказал, сейчас придет. О, вот он!

И правда — в зал ввалился Ламберт, взлохмаченный больше, чем обычно, весь в пыли и в паутине.

— Ну и где тебя носило?

— Не "носило", а "сидело". Искал кое-что в заброшенной части замка, замерз как леший. Как он?

— Все так же, в себя пока не приходил, обморок перешел в сон.

— Ну вот и не лезьте к нему, валите отсюда, дайте поспать человеку... то есть ведьмаку. Тьфу, неважно. Идите-идите! Дел у вас нет, что ли?

— И правда, ребята, пойдем, не будем мешать, — подмигнул Эскель, потянув Весемира за рукав. — Ламберт! Только как Рагдай проснется, вы это...сразу...не тренируйтесь, ладно?

— Да пошел бы ты!

— Ну что вы ржете, как гиены, поспать не дадут...

Ведьмаки так и подскочили на месте. Рагдай открыл глаза и обвел собравшихся сонным задумчивым взглядом.

— Святая Мелитэле, наконец-то! Рагдай! Живой, здоровый! Ну как ты, брат?

— Я-то... я хорошо. А вы кто?

Эскель щелкнул зубами и проглотил занозу, которую тщетно выгрызал из ладони уже с полчаса. Койон выронил кочергу, которой мешал угли в камине, прямо на ногу Весемиру.

— Нет, только не это! Только не снова! Ты что, опять никого не помнишь? — взвыл Ламберт, хватаясь за голову. — Весемир, мать твою, я так и знал, что с этим порталом произойдет какая-нибудь хрень! Ну что вот теперь делать-то?

Ведьмак чуть не плакал, совершенно позабыв о своей обычной язвительной невозмутимости.

— Рагдай, ну опомнись ты! Это же я, Ламберт! Ну ежкина ты мышь, что мне сделать, чтобы ты вспомнил? Знаю! Смотри, что я тебе принес! — на обветренной шершавой ладони ведьмака блеснула серебряная искорка. — Это твое. Мы нашли ее там, в камнях у леса. Надень.

Рагдай осторожно взял серебряную серьгу — алый ободок гранатовых камней удивительно шел к его смуглому лицу и серебристо-черным волосам. Щелкнула застежка.

Ведьмаки растерянно стояли посреди зала, не зная, что и сказать. Рагдай вернулся к ним, все получилось — но какой ценой?

— Ладно, ребята, пойдем. Может, Ламберт сумеет ему напомнить... вот же незадача.

Весемир тяжело вздохнул и пошел к двери, за ним нехотя побрели Эскель и Койон. Ламберт замер у стола, твердо намереваясь напиться и напоить Рагдая до звездочек, авось что и вспомнит.

— Стойте! — Ламберт вздрогнул и облился "Белой чайкой", которую собирался налить в кубок. — Стойте!

— Рагдай?

— Я пошутил, — признался юный ведьмак и широко улыбнулся. — Я тоже рад вас всех видеть. Спасибо, что вернули меня домой.

* * *

— А ты правда мог бы меня забыть? — в полутьме глаза ведьмаков светились янтарными огоньками. В окно глядела огромная северная луна, заливая комнату мягким холодным светом.

— Тебя? Никогда. Ламберт, а какого цвета у тебя были глаза до мутации?

— Вроде серые или голубые.

— Слово ведьмака?

— А то ж!

— Вот и хорошо.