Написать и сказать (гет)

Комната гриффиндорской гостиной утопала в вечерней лени. Огонь в камине потрескивал, отбрасывая танцующие тени на стены. Рон, развалившись в кресле, сражался с домашним заданием по Зельеварению, смотря на учебник с выражением глубочайшей обиды. Гермиона, устроившись на диване с горой книг, что-то сосредоточенно писала в изящном, бархатном салатогового цвета молескине.

Гарри, протирая очки, неловко двинулся с кресла, чтобы пройти к лестнице, и случайно задел локтем стопку Гермиониных книг. Они с грохотом обрушились на пол.

— Ой, прости, Гермиона! — бросился он поднимать их.

— Ничего страшного, Гарри, я сама, — она взметнулась с места, но Гарри уже собирал листки пергамента, выпавшие из её тетради.

И тут его взгляд упал на текст. Он не хотел подглядывать, но несколько слов сами бросились в глаза.

«...его руки нежно коснулись моей щеки, отводя прядь каштановых волос. «Ты единственная, кто имеет для меня значение», — прошептал он, и его изумрудные глаза сияли таким теплом, что у меня перехватило дыхание...»

Гарри замер, ощущая, как уши наливаются жаром. Он моргнул и прочитал ещё раз. «Изумрудные глаза»? Это же...

— Гарри, отдай! — голос Гермионы прозвучал пронзительно, почти истерично. Она выхватила листок из его онемевших пальцев, и её лицо залилось таким густым румянцем, что оно могло бы посоперничать с гриффиндорским галстуком. Она прижала тетрадь к груди, словно это была величайшая тайна Ордена Феникса.

—Это... это просто эссе по... по истории магии! — выпалила она, глядя куда-то в район его подбородка.

Рон отвлёкся от своего зелья.

— Эссе? С такими словами, как «его дыханье смешалось с её? — процитировал он, успев подглядеть через плечо Гарри. Его лицо расплылось в широкой ухмылке. — Блин, Гермиона, ты что, пишешь любовные романы?

Гермиона выглядела так, словно готова была либо расплакаться, либо применить на нём запретное заклинание. Её нижняя губа дрожала.

Гарри, наконец, пришёл в себя. Вместо смущения или смеха, его вдруг охватила странная, тёплая волна нежности. Он видел её панику, её уязвимость.

— Рон, замолчи, — мягко сказал Гарри, не отводя взгляда от Гермионы. Потом он улыбнулся. Тихо, смущённо. — Так вот чем ты занимаешься, когда прячешься с этой тетрадью. А я думал, ты мировые заговоры по освобождению домовиков строишь.

— Гарри, я... — она пыталась найти слова, но они не шли.

— Мне понравилось, — вдруг сказал он, и сам удивился своей искренности. — Это очень мило.

Рон фыркнул:

— Мило? Гарри, там наверняка про тебя! Ты же понял, да? С твоими-то глазами!

Наступила мёртвая тишина. Гарри смотрел на Гермиону. Она смотрела в пол. А потом случилось неожиданное. Вместо того чтобы убежать, Гермиона медленно подняла на него взгляд. И в её карих глазах, помимо стыда, читалось что-то ещё. Что-то робкое и надеющееся.

— Ну... может быть, — тихо прошептала она. — Иногда... прототип... ты.

Гарри сделал шаг вперёд. Комната вдруг стала очень маленькой.

— А этот... прототип... почему он не знал, что вдохновляет тебя на такие... э... красивые слова? — спросил он, и уголки его губ поползли вверх.

Гермиона сглотнула и покачала головой.

— Я думала, это будет мой маленький секрет.

— Отлично хранимый, надо сказать, — не выдержал Рон, качая головой с видом знатока любовных драм. — Ладно, я, пожалуй, пойду... проверю, не осталось ли в спальне тех вкусных конфет. Или что там ещё обычно делают в таких дурацких ситуациях...

Он поднялся и, покачивая головой, поплёлся к спальне, оставив их одних.

Дверь за ним закрылась. Гарри и Гермиона остались стоять у дивана в свете огня.

— Так, значит, — Гарри прикоснулся к её щеке, на этот раз по-настоящему, повторяя движение из её рассказа. — Я для тебя «имею значение»?

Гермиона закрыла глаза на мгновение, прижавшись щекой к его ладони.

— Ты всегда имел для меня значение, Гарри, — выдохнула она, уже не пытаясь скрываться. — Просто... иногда легче написать это на бумаге, чем сказать вслух.

— Мне кажется, вслух получается ничуть не хуже, — прошептал он, и его голос стал тише. Он наклонился ближе, их лбы почти соприкоснулись. — Даже лучше.

И в тот момент, когда его губы коснулись её, Гарри подумал, что никакой романтический рассказ не мог передать это чувство — смесь нежности, всепоглощающей радости и полной, абсолютной правильности происходящего.

Когда они наконец отодвинулись друг от друга, Гермиона, вся сияющая и запыхавшаяся, прошептала:

— Знаешь, после такого я смогу описать всё более точно. Но думаю, мне понадобится ещё пару... примеров.

— Обещаешь? — ухмыльнулся Гарри.

— Торжественно клянусь, — улыбнулась она в ответ, и в её глазах плясали весёлые огоньки.

Гарри рассмеялся и снова поцеловал её, уже не думая о прототипах и романтических историях. Он думал только о том, что это — самая лучшая история из всех, что с ним случались.