Не дневник меняет Джинни, Джинни меняет дневник (джен)

Лето в Норах всегда было шумным, похожим на гигантский улей, где каждое жужжание — это голос одного из её братьев. Но для Джинни Уизли это буйство жизни было лишь фоном, от которого хотелось отгородиться книгой или уйти в самый дальний угол сада, где можно было часами смотреть, как облака плывут над яблонями, принимая форму забытых чудовищ и далёких королевств. Она была тихим островком в бушующем море рыжих волн и взрывных заклинаний. Все в семье снисходительно называли это «мечтательностью» и предрекали, что она «перерастёт», но Джинни знала — это не фаза. Это её суть. Её кожа. И цвет её волос, которые были не огненно-рыжими, как у всех Уизли, а тёмно-медными, словно старинный галлеон, хранящий молчание веков.

Ей было одиннадцать, и её мир был соткан из ожидания Хогвартса и томиков про Шерлока Холмса, чья ледяная логика казалась ей куда более волшебной, чем любая магия. Она научилась быть наблюдательной, потому что в большой семье, чтобы тебя не затоптали, лучше быть тенью, которая всё видит и всё запоминает.

Обещания братьев звучали как заученное заклинание: «В какой бы факультет ты ни попала, мы будем с тобой!» — кричали Фред и Джордж, закатывая глаза. «Конечно, сестрёнка», — всегда соглашался Рон, думая о квиддиче. Только Перси, с его вечной серьёзностью, глядя на неё поверх очков, говорил: «Факультет не имеет значения, Джинни. Важны знания и дисциплина». В его словах была не бравада, а констатация факта, и она ценила это.

Дневник она нашла в один из таких тихих дней, засунутым между страницами старого учебника «Теория магии», который Молли выдала ей для предварительного чтения. Он был ничем не примечателен — потёртая чёрная кожа, пожелтевшие страницы без единой буквы. У волшебников подобные дневники-болтуны были в ходу; безобидные игрушки, отвечавшие на вопросы или дававшие советы. Джинни отнеслась к нему без трепета, как к очередному артефакту прошлого.

«Т. М. Риддл» — вывела она чернильной ручкой на первой странице. Чернила впитались и исчезли, будто проглоченные пергаментом. А затем, через мгновение, на странице проступил чёткий, убористый почерк: «Здравствуй, Джинни».

Так начался их тихий диалог. Лето текло, наполненное запахом пирогов и трав, а она заполняла страницы своими мыслями. Она рассказывала ему о своих наблюдениях, о том, как Билл пытался казаться крутым, а Чарли скучал по драконам, о вечном недовольстве Перси и легкомыслии близнецов. Она говорила о своих страхах — не о буках или громилах, а о вещах куда более глубоких. О том, что её величайший ужас — быть запертой в гробу под землёй, в тесноте и темноте, или быть сожжённой на костре, а потом магглы, эти бездушные технари, украдут энергию её распада и назовут её холодным словом «Электричество».

Дневник отвечал. Он не утешал. Он анализировал. Он задавал вопросы, заставлявшие её копать глубже, в самые потаённые уголки собственного разума. Том Риддл, чьё имя стало для неё синонимом острого ума, видел в ней не глупую девочку, а интересную головоломку. Он убрал в ней всё наносное, всё, что было привито шумной семьёй Уизли, и обнажил твёрдый, холодный стержень, который был там всегда.

Именно он, Том, стал причиной её первой сознательной магии. Не случайной, а управляемой. Она научилась направлять гнев, когда братья дразнили её, не в слёзы, а в ледяную ярость, от которой у них пробегал холодок по спине. Она перестала быть просто младшей сестрой. Она становилась собой.

Когда пришло письмо из Хогвартса, она отнеслась к нему как к формальности. Фред и Джордж снова заверили её в своей верности, но в их глазах она уже читала сомнение. «Лишь бы не в Слизерин», — шептались они, думая, что она не слышит. Джинни же решила довериться Распределяющей Шляпе. «Ей лучше знать», — сказала она Тому, и он мысленно согласился, оценив её прагматизм.

Поездка в Косой Переулок была яркой, но стёршейся в памяти. Единственным ярким пятном стала встреча с Гарри Поттером. Рон замер от благоговения, а Джинни лишь холодно оценила его взглядом. Да, тот самый мальчик-который-выжил. Символ. Идол. Полезная фигура, если ты хочешь оказаться в центре внимания. Не более того. К её равнодушию примешивалась лёгкая жалость — быть вечным памятником собственной славе должно быть утомительно.

И вот настал день отъезда. Вокзал Кингс-Кросс был похож на гигантский муравейник. Объятия Молли были тёплыми, но в них читалась тревога. Артур улыбался, но его взгляд был рассеянным. Братья шумели, хлопали её по плечу, кричали напутствия. Обещания «быть с ней» висели в воздухе, хрупкие, как стекло, готовые разбиться при первом же неверном слове.

Джинни в своей уже немного тесной мантии, с волосами цвета тёмной меди, собранными в строгую косу, стояла неподвижно, как скала среди бушующих волн. В её кармане лежал дневник — её молчаливый союзник, её учитель. Она чувствовала его холодную, уверенную силу.

Она обернулась, чтобы бросить последний взгляд на семью. Её взгляд скользнул по рыжим головам, по встревоженному лицу матери, по серьёзному Перси, кивнувшему ей на прощание. В её сердце не было ни страха, ни тоски. Была лишь решимость.

Повернувшись спиной к своему прошлому, Джинни Уизли уверенным шагом взошла по ступенькам в багрово-алый поезд. Дверь с шипением закрылась за ней, отделяя её от старой жизни. Поезд дёрнулся и медленно пополз вперёд, увозя её навстречу судьбе, которую она сама начала ковать в тишине своей комнаты, ведя диалог с тенью в дневнике. Её настоящее путешествие только начиналось.

Хогвартс-экспресс был миром в миниатюре, кишащим жизнью, надеждами и предрассудками. Джинни, найдя пустое купе, устроилась у окна, положив ладони на холодную кожаную обложку дневника в кармане мантии. Она наблюдала. Она впитывала всё: как старшекурсники гордо расхаживали по коридорам, как первокурсники жались к родителям или толпились у дверей, заглядывая в полные купе с робкой надеждой.

Рон, краснея и заикаясь, пробормотал что-то о том, что ему нужно найти Гарри и Гермиону, и сбежал, оставив её одну. Это было к лучшему. Одиночество давало ей ту самую подушку безопасности, о необходимости которой она как-то размышляла с Томом. «Шумные игры отнимают силы, — писала она ему тогда. — Лучше наблюдать со стороны и копить ресурсы».

Дверь купе распахнулась, ворвавшись облаком розовых духов и громкого смеха. Это была одна из подруг её матери, миссис Фоузи, и её дочь, пухленькая блондинка с восторженными глазами.

— Джинни, дорогая! — воскликнула миссис Фоузи. — Мы как раз говорили о тебе! Едешь вся такая гордая! Ну, конечно, куда же ещё Уизли, как не в Гриффиндор? Настоящая львица, я уверена!

Джинни вежливо улыбнулась, но не ответила. Её молчание было воспринято как застенчивость.

— Ах, не волнуйся, милая, — продолжала женщина, снисходительно похлопывая её по плечу. — Все Уизли были храбрецами. Помнишь, Артур как-то раз… — И она погрузилась в воспоминание, которое Джинни слышала уже десятки раз.

Девочка, её ровесница, тем временем уставилась на Джинни с нескрываемым любопытством. — Ты ведь сестра Рона, да? Тот, что дружит с Гарри Поттером? Правда, что вы живете в… — она понизила голос, — …в норке?

Джинни почувствовала, как по спине пробежал холодок. Не от обиды, а от внезапного, острого осознания. Оно пришло не как удар, а как медленно расцветающий яд. Все эти годы она была частью этого рыжего муравейника, этого «вымирающего рода предателей крови», как с презрением называл их Луций Малфой. И она… она была другой. Тихая. Наблюдательная. С медными, а не огненными волосами.

«Они пытались закрыть на это глаза, — пронеслось в её голове. — Все. Даже я сама».

— Мы живем в доме, который полон любви, — ровно ответила Джинни, глядя прямо на девочку. Её тон был вежливым, но в нём не было ни капли тепла. Это была констатация факта, а не защита.

Миссис Фоузи фыркнула. — Ну, конечно, конечно! Любовь — это главное! Хотя, знаешь, Джинни, — она наклонилась ближе, и её голос стал сладким, как патока, — я всегда удивлялась, какая ты… непохожая. Молли, бедняжка, так переживала после той ужасной истории с её сестрой-сквибом и той несчастной миссис Гонт… Ах! — Она вдруг резко выпрямилась, будто ужаленная, и её лицо побелело. — Я… я, кажется, нам пора. Поезд скоро тронется. Удачи на Распределении, дорогая!

Она схватила дочь за руку и почти вытолкала её из купе, бросив на Джинни испуганный, виноватый взгляд.

Дверь захлопнулась. В купе снова воцарилась тишина, но теперь она была густой, тяжёлой, наполненной смыслом. Гонт. Проклятый род. Род, из которого вышел сам лорд Волан-де-Морт.

Джинни не шевельнулась. Она смотрела в окно, на мелькающие за ним пейзажи, но не видела их. Её ум, отточенный логикой Холмса и холодной аналитикой Риддла, складывал факты в единую картину. Её странное отличие от семьи. Тайные перешёптывания взрослых, замолкавшие при её появлении. Внезапное замолкание миссис Фоузи. Сквиб. Гонт.

Она не чувствовала ни ужаса, ни горя. Она чувствовала… освобождение. Головоломка, которой была её жизнь, наконец обрела недостающий фрагмент. Она не была Джинни Уизли. Она была кем-то другим. Кем-то, чьё происхождение было окутано мраком и силой.

Она медленно вынула дневник и положила его на колени.

«Том, — вывела она, и почерк её был твёрдым и уверенным. — Кажется, я начинаю понимать. Я не одна из них».

Чернила впитались, и через мгновение появился ответ, будто ждавший этого всю дорогу: «Расскажи».

Великий зал парил под звёздным небом, сияя тысячами свечей. Джинни шла в толпе первокурсников, но чувствовала себя отдельно от них. Её взгляд скользнул по преподавательскому столу. Альбус Дамблдор сиял добродушной улыбкой, но его пронзительный голубой взгляд, казалось, видел всё. А рядом — профессор Северус Снегг. Его лицо было маской отстранённости, но его чёрные, как смоль, глаза, тяжёлые и проницательные, на мгновение остановились на ней. Не на рыжей голове Уизли среди толпы, а именно на ней. На Джинни. В его взгляде не было ни тепла, ни ненависти. Был лишь холодный, оценивающий интерес, будто он рассматривал редкий и потенциально опасный ингредиент для зелья. Затем его взгляд скользнул дальше, но Джинни почувствовала — это было не случайно. Он будет наблюдать.

Имена вызывались одно за другим. Сердце Джинни билось ровно и спокойно. Наконец, прозвучало:

«Уизли, Джинни!»

В зале пронёсся одобрительный гул. Она шагнула вперёд и села на табурет. Шляпа, большая и потрёпанная, опустилась ей на глаза, погрузив мир во тьму.

«Ого-го, — прозвучал тихий, вязкий голос прямо в её голове. — Что у нас здесь? Не огненный дух Гриффиндора, нет… Здесь холодный, отполированный металл. Острый ум. Жажда знаний, но не ради славы… ради власти. Ради контроля. И что это? Тень… такая знакомая тень…»

Внутри Джинни всё замерло. Том.

«Он с тобой? — прошептал голос с нескрываемым интересом. — Интересно… Очень интересно. Куда же тебя? В Гриффиндор, где ты будешь вечно на вторых ролях, скрывая свою истинную природу? Или…»

«Мне лучше знать, — мысленно, но твёрдо парировала Джинни. — Я доверяю вашему решению».

Шляпа тихо засмеялась. «О, да. В тебе определённо есть отвага. Но не та, что бросается на амбразуру с криком. А та, что позволяет плыть против течения, зная, что тебя ждёт впереди. Нет, милая деточка, тебе не место среди львов. Лучше уж… СЛИЗЕРИН!»

Последнее слово прозвучало на весь зал. Гул стих, сменившись оглушительной, шокированной тишиной. Джинни медленно сняла с головы Шляпу и поставила её на табурет. Её лицо было спокойным, почти безразличным.

Она сошла с возвышения и направилась к Слизеринскому столу. Студенты в зелёно-серебряных галстуках смотрели на неё с откровенным недоверием и враждебностью. Уизли? В Слизерине? Это была насмешка.

Она села на свободное место, игнорируя колкие взгляды. Её собственный взгляд метнулся к Гриффиндорскому столу.

Рон смотрел на неё, будто увидел привидение, его рот был открыт от изумления. Фред и Джордж перестали ухмыляться; их лица выражали полное недоумение. Перси смотрел на неё поверх очков, его брови были подняты, в его взгляде читался не гнев, а глубокая озадаченность, почти разочарование. Обещания, данные так легко, рассыпались в прах, как ветхий пергамент. Они были просто слова, не подкреплённые ничем, кроме бравады.

Их рыжие волосы были маяками предательства в море алого и золотого. Они отворачивались. Все, кроме Перси, чей взгляд всё ещё был прикован к ней, полный немого вопроса.

Джинни отвела глаза. Её сердце не сжалось от боли. Оно покрылось льдом. Она повернулась к своим новым однокашникам, к этому морю зелёного и серебра, и медленно, сознательно, подняла подбородок. Её взгляд был не вызовом, а утверждением. Она была здесь. И она останется.

Где-то в кармане её мантии молчал дневник, в котором зрели планы. А за преподавательским столом Северус Снегг, сделав глоток вина, позволил своим губам изогнуться в едва заметную, холодную улыбку. Лорд, должно быть, будет доволен. Воспитывается не просто последователь. Воспитывается Советница. И он, Снегг, будет внимательно следить за тем, как расцветает этот ядовитый, медный цветок.

Октябрь раскрасил холмы Хогвартса в огненные и золотые тона, но в подземных помещениях Слизерина царил прохладный, неизменный полумрак. Джинни приспособилась. Её не приняли с распростёртыми объятиями — Уизли в Змеином гнезде была диковинкой, почти оскорблением. Но её спокойная уверенность, отсутствие попыток оправдываться или заискировать и поразительные для первого курса успехи в зельеварении заставили большинство замолчать. Она стала невидимой наблюдательницей, серой кардиналшей в мире зелёных и серебряных галстуков.

Её дни были размеренны и полны тишины. Она не пересекалась с Гарри Поттером — они учились на разных курсах. Случайные встречи в коридорах были мимолётными. Он бросал на неё короткие, любопытные взгляды, словно пытаясь разгадать загадку «Уизли в Слизерине», но Джинни проходила мимо, не удостаивая его вниманием. Её равнодушие было настолько искренним, что оно обезоруживало.

Вечерами она вела диалог с Томом. Их беседы стали глубже. Он больше не проверял её, как в первые дни, а обсуждал. Иногда она чувствовала в его «голосе» почти незаметное раздражение, когда её логика оказывалась неоспоримой. Она была для него не губкой, впитывающей знания, а зеркалом, отражающим его собственные мысли, порой под неожиданным углом.

В ночь на Хеллоуин Великий зал утопал в тыквах и живых летучих мышах. Воздух дрожал от возбуждения и сладковатого запаха конфет. Джинни, сидя за Слизеринским столом, чувствовала себя чуждой этому карнавалу. Её взгляд скользнул по преподавательскому столу. Снегг, как и всегда, наблюдал. Его глаза, словно щупальца, на мгновение зацепились за неё, прежде чем продолжить обход зала. Он видел не первокурсницу, а проект. Инвестицию.

Позже, в уединении своей четырёхместной спальни (её соседки предпочли общество в гостиной), она открыла дневник.

Том, сегодня в библиотеке я наткнулась на упоминания о Тайной Комнате, — написала она. — Легенда гласит, что Салазар Слизерин спрятал в школе некое чудовище, чтобы очистить Хогвартс от тех, кто недостоин владеть магией.

Почерк Тома появился мгновенно, будто он ждал этого.

Да. Наследник Слизерина должен открыть Комнату и выпустить чудовище, чтобы завершить дело основателя. Очистить школу от скверны.

Джинни нахмурилась. Её пальцы сжали перо.

Это нелогично, Том. Какая «скверна»? Дети магглов? Они — источник новых знаний, пусть и примитивных. Они — часть экосистемы. Их изгнание вызовет хаос. Расследования. Вмешательство Министерства.

Это долг чистоты крови, — ответил Том, но в его словах почуялась не уверенность фанатика, а холодная констатация некоего плана.

Долг? — парировала Джинни. — Или самоубийство? Школу закроют. Твоего наследника, если его найдут, исключат или отправят в Азкабан. Все твои усилия, вся твоя магия, направленные на «очищение», обратятся в пыль. Энергию, которую ты пытаешься высвободить, магглы изучат, классифицируют и, возможно, даже используют. Они назовут её аномалией, паранормальным явлением. Это будет не триумф, а фарс. Ты станешь не повелителем, а лабораторным образцом.

Она намеренно использовала его собственные страхи, те самые, что они разделяли — о гробе, о костре, о холодном присвоении их силы.

В дневнике воцарилась пауза. Длинная и тяжёлая. Джинни представляла себе шестерёнки в уме Тома, скрипящие, меняющие направление. Он видел величие, террор, наследие. Она же видела системный сбой, неоправданные риски и потерю контроля.

Что ты предлагаешь? — наконец появились слова. В них не было уступки. Был расчётливый интерес.

Комната существует? — спросила Джинни.

Да.

Она полна пыли и забытых секретов. Запустение — это слабость. Сила — в порядке и контроле. Прежде чем что-либо «выпускать», нужно обустроить логово. Создать опорный пункт. Подушку безопасности. На выходных проведи генеральную уборку.

Мысль была настолько приземлённой, настолько далёкой от пафоса тёмного лорда, что Том, казалось, онемел. Генеральная уборка в легендарном храме Салазара Слизерина? Это было… оскорбительно. И в то же время — безжалостно рационально.

Ты продолжаешь удивлять меня, Джинни, — написал он наконец. Почерк был ровным, но в нём читалось лёгкое изумление. — Ты смотришь на вещи под углом, который мне… не приходил в голову.

Он не признавал в ней равную. Нет. Она всё ещё была головоломкой. Но её ценность резко возросла. Из интересного эксперимента она превращалась в полезный инструмент. В странный противовес его собственному фанатизму.

В следующие выходные нападений на учеников не последовало. Никакой петух не был убит, никакой призрак не окаменел. Вместо этого, глубоко в недрах замка, в Тайной Комнате, происходило нечто иное. Силуэт Тома Реддла, проявленный силой дневника, не призывал василиска. Он стоял посреди огромного зала, смотря на вековую пыль, на сброшенную кожу гигантской змеи, на замысловатую резьбу змеиных голов на стенах.

И вместо слов призыва он мысленно, с нескрываемым раздражением и странным любопытством, отдавал приказы о устранении беспорядка. Пыль медленно сгущалась в шары и уносилась в тёмные углы. Древний хлам организовывался. Это не было триумфом. Это была необходимость, навязанная ему тихой девочкой с медными волосами, чья логика оказалась сильнее зова крови.

А в своей спальне в Слизерине Джинни Уизли закрыла дневник. На её губах играла едва заметная улыбка. Она не победила Тома Реддла. Она его перенаправила. И в этом был свой, особый вид власти.

Зима сжала Хогвартс в ледяной кулак. Окна в подземной гостиной Слизерина покрылись причудливыми морозными узорами, а камин пожирал поленья с ненасытной жадностью. Джинни, устроившись в глубоком кресле у огня, дочитывала трактат о ментальной магии. В кармане её мантии лежал дневник, тяжёлый и молчаливый, но его присутствие ощущалось всегда — как тиканье часов в слишком тихой комнате.

Их дискуссии после «генеральной уборки» стали ещё острее. Том всё чаще сталкивался с тем, что его безжалостная логика наталкивалась на её холодный, системный анализ. Он был гением-тактом, она — стратегом, мыслящим категориями последствий и устойчивости системы.

Вечером, когда гостиная почти опустела, она наконец достала дневник. Повод нашёлся сам собой — за ужином весь Гриффиндорский стол бурлил, обсуждая, как Поттер на очередной тренировки по квиддичу чуть не свалился с метлы из-за нападения бладжера-одиночки.

Том, сегодня был инцидент с Поттером, — написала она, начиная разговор как всегда — с факта. — Бладжер явно был под чьим-то контролем. Все шепчутся о проклятии.

Ответ пришёл почти мгновенно, почерк стал резче, ядовитее.

Поттер. Символ. Идол, созданный для утешения черни. Его существование — оскорбление. Его нужно устранить. Доказать всем, что мальчик-который-выжил — всего лишь мальчик, который умрёт.

Джинни вздохнула. Предсказуемо. Она обмакнула перо в чернильницу.

Зачем?

В дневнике воцарилась пауза, полная не столько раздумий, сколько изумлённого гнева.

Ты задаёшься вопросом «зачем»? Его смерть разрушит миф, на котором держится надежда противников Тёмного Лорда.

Разрушит? Или укрепит? — парировала Джинни. — Представь. Гарри Поттер, национальный герой, погибает в стенах Хогвартса, считающегося safest place. Что произойдёт?

Страх. Паника, — ответил Том, и в этом чувствовалось удовольствие.

Нет. Произойдёт расследование. Самое тщательное за последние fifty years. Сюда хлынут мракоборцы, чиновники из Министерства, perhaps даже сам Фадж. Дамблдор, лишившийся своего самого яркого символа, будет не ослаблен, а ожесточён. Он превратится в раненого медведя, и его месть будет беспощадной. Ты рискуешь потерять всех своих агентов в школе, включая Снегга. Школу могут if not закрыть, то взять под такой контроль, где любое твоё движение станет невозможным. Ты получишь кратковременный триумф и долговременное поражение.

Она сделала паузу, позволяя ему прочувствовать картину.

Поттер — это не угроза, Том. Он — симптом. Симптом болезни, которую ты хочешь вылечить. Убийство симптома не лечит болезнь, оно лишь заставляет её искать новые выходы. Болезнь名叫«надежда». И её нельзя уничтожить одним ударом. Её нужно лечить системно — подрывая веру, разлагая доверие, показывая несостоятельность тех, на кого они молятся.

Ты предлагаешь его оставить в живых? — почерк Тома был колючим, полным презрения.

Я предлагаю использовать его. Он — идеальный фокус всеобщего внимания. Пока все глаза прикованы к «мальчику-который-выжил», никто не смотрит под ноги, где ползают настоящие змеи. Любая твоя акция, любой шаг, не направленный прямо на него, останется незамеченным. Он — наша лучшая ширма.

Он — помеха. Он постоянно оказывается не в том месте и не в то время.

Тогда neutralise его как угрозу, не уничтожая как символ, — нашла решение Джинни. — Если он так мешает, его можно дискредитировать. Сделать посмешищем. Или… изолировать. Но не физически. Идейно. Окружить его сомнениями, страхами, поставить под вопрос его адекватность. Здорового человека не слушают, если он кричит о монстрах в шкафу. А если Поттер начнёт кричать о реальных угрозах, его примут за параноика. Это куда эффективнее и безопаснее, чем труп, вокруг которого строят культ мученика.

Мысль повисла в воздухе. Джинни чувствовала, как ум Тома, отточенный и быстрый, перебирает варианты. Убийство было просто, как удар топора. Её предложение было сложнее — это была тонкая игра на ядовитой лютне. И оно отвечало его нарциссизму: сломить волю, унизить дух было для него приятнее, чем просто уничтожить тело.

Ты говоришь о тонкой работе, — наконец написал Том. Гнев в его словах уступил место холодной заинтересованности. — О манипуляции, растянутой во времени.

Я говорю о стратегической эффективности, — поправила его Джинни. — Убийство Поттера — это тактическая победа с катастрофическими стратегическими последствиями. Его нейтрализация — наоборот.

И какую ты видишь первую ступень этой… нейтрализации?

Он мальчик. Одинокий мальчик, на которого смотрят как на реликвию. Он жаждет normalcy. Дадим ему её. Окружим его сомнительными друзьями, поощрим его безрассудство, возведём его в культ в его же собственном доме. Пусть он утонет в лучах своей славы и перестанет смотреть по сторонам. А когда он совершит неизбежную ошибку… мы его просто не будем ловить. Мы предоставим ему упасть.

В камине треснуло полено, выбросив сноп искр. Джинни откинулась на спинку кресла. Она не предлагала Тому стать добрее. Она предлагала ему стать умнее. Хищнее. Она предлагала заменить грубый нож скальпелем.

Ты видишь не только доску, но и несколько ходов вперёд, — признал Том. В его «голосе» вновь прозвучало то же самое изумлённое уважение, что и после разговора о Тайной Комнате. — Твой ум… необычен.

Он всё ещё не видел в ней равную. Но он начал видеть в ней незаменимую. Головоломка становилась всё сложнее и fascinating. И самое главное — полезной.

Джинни закрыла дневник. План в отношении Гарри Поттера был не про жалость и не про жестокость. Он был про эффективность. А для Джинни, медной девочки из проклятого рода, ничто не имело такого значения, как безупречная, холодная эффективность.

Весна медленно отвоёвывала территорию у зимы. Снег на склонах холмов Хогвартса превратился в рыхлое, пронизанное солнцем кружево, но в каменных стенах замка всё ещё пряталась предутренняя прохлада. Джинни сидела на подоконнике в пустом классе Защиты от Тёмных Искусств, глядя, как первые лучи солнца золотят зубцы башен. В кармане её мантии дневник был тёплым, почти живым. Их ночные диалоги стали ритуалом, интеллектуальным поединком, в котором она всё реже оказывалась в роли ученицы.

Поводом для новой дискуссии стала статья в «Ежедневном пророке» о каком-то маггловском «спутнике», запущенном на орбиту. Для большинства волшебников это было бессмысленным набором слов. Для Тома — очередным доказательством ущербности их расы.

Позже, в уединении, она открыла дневник.

Том, ты видел заметку о маггловском устройстве, летающем высоко над землёй? Они называют это «спутником». Он может видеть всю планету сразу.

Ответ пришёл, пропитанный привычным презрением.

Жалкие потуги насекомых, пытающихся заглянуть в мир великанов. Их технологии — костыли для тех, у кого нет ног. Одна хорошо направленная «Авада Кедавра» — и никакой «спутник» не спасёт их от гнева тёмного лорда.

Джинни вздохнула. Его зацикленность на магическом превосходстве иногда напоминала ей Рона, помешанного на квиддиче — узкий, лишённый периферийного зрения взгляд.

Одна «Авада»? — написала она, и в её мысленном тоне сквозила лёгкая усталость. — Против кого именно? Ты представляешь их численность? Их способность к размножению? Это не армия, которую можно сокрушить в одной битве. Это… тихая чума. Инфекция.

Магия сильнее их пушек и ракет!

Сильнее? — парировала Джинни. — Представь. Ты стоишь на поле. Перед тобой — десять магглов с их «огнестрельным оружием». Ты, великий волшебник, легко их победишь. Теперь представь сотню. Тысячу. Десять тысяч. Они не будут стоять в ряд, как дуэлянты. Они будут стрелять с крыш, из окон, с этих самых «спутников». Они начнут с того, что отравят воду. Выпустят в воздух невидимые яды, против которых не существует противоядий. Сбросят с неба такие бомбы, что от целых городов останется только стекло и пепел. Магия не спасёт от радиации, Том. От чумы, против которой нет зелий. От вакуума, в котором задохнётся любое заклинание.

Она сделала паузу, позволяя ему представить эту безликую, бездушную машину уничтожения.

Ты говоришь о грубой силе. А я — о системном противостоянии. Ты хочешь убивать магглов. А они… они даже не заметят, что ты воюешь с ними. Для них магия — это сказка, а ты — суеверие. Они уничтожат тебя не злым умыслом, а по бюрократической ошибке. Поставят на твой лес эксперимент, или построят дорогу, или начнут бурить землю в поисках нефти. И всё. Ты умрёшь не в бою с врагом. Ты умрёшь как помеха «прогрессу».

Почерк Тома, когда он ответил, потерял часть своего апломба. В нём чувствовалось раздражённое осознание.

Ты предлагает капитулировать?

Я предлагаю смотреть правде в глаза. Они — угроза. Но не та, которую можно победить заклинаниями. С ними нужно бороться их же оружием. Не силой, а умом. Не страхом, а контролем.

Каким контролем?

Информацией. Проникновением. Мы не должны их бояться. Мы должны ими управлять. Вместо того чтобы пытаться уничтожить их правительства, мы должны возглавить их. Вместо того чтобы бояться их технологий, мы должны их изучить, понять и поставить на службу магии. Представь армию, вооружённую не только палочками, но и их же орудиями, усиленными чарами. Невидимые самолёты. Щиты, отражающие не только заклинания, но и ракеты. Зелья, маскирующиеся под их лекарства.

Это… кощунство, — написал Том, но в его словах уже не было прежней уверенности. Был расчёт.

Это выживание, — холодно ответила Джинни. — Ты хочешь очистить мир для магии? Тогда сначала убедись, что этот мир вообще уцелеет. Их глупость и жадность ведут планету к гибели. Мы можем позволить им уничтожить всё, включая нас, а можем взять бразды правления в свои руки. Не для того, чтобы править открыто, сидя на троне из костей. А для того, чтобы невидимо направлять, подрезать самые опасные ростки, управлять их развитием, как садовник управляет садом. Чтобы они сами никогда не узнали, что ими правят.

Она мысленно улыбнулась. Они сами создали для себя идеальную тюрьму — бюрократию, корпорации, цифровую паутину. Нам остаётся лишь сесть в её центр.

В дневнике снова воцарилась тишина, на этот раз долгая и глубокая. Джинни представляла, как его ум, привыкший к магическим дуэлям и чисткам крови, борется с этой новой, чудовищно масштабной парадигмой. Он думал о завоевании магической Британии. Она предлагала ему подумать о спасении магического мира от глобальной угрозы, возглавив угрожающий им механизм.

Твоё мышление… лишено сантиментов, — наконец появились слова. В них не было одобрения, но и не было отказа. Был шок. — Ты не видишь в них людей. Ты видишь в них систему. Проблему, которую нужно решить.

А ты разве видишь в них людей, Том? — спросила Джинни, зная ответ. — Ты видишь в них грязь. Я вижу в них опасный, вышедший из-под контроля инструмент. И с инструментом нужно обращаться соответственно. Не сжигать его в печи, а взять в свои руки и перенастроить.

Это требует иного подхода. Других ресурсов.

Всё требует ресурсов, — согласилась она. — Но твой нынешний путь ведёт к тому, что твои ресурсы — твои последователи — будут уничтожены системой, которую они презирают, но не понимают. Мой путь… мой путь даёт шанс на реальную, долговременную власть. Власть, которая не рухнет от одной проигранной дуэли.

Она закрыла дневник. Спор был исчерпан. Она не переубедила его полностью — эхо его предубеждений ещё долго будет звучать в его планах. Но она посеяла семя сомнения. Сомнения в эффективности грубой силы. И для Тома Реддла, для которого сила была всем, сомнение в её абсолютности было самым страшным оружием.

Джинни посмотрела в окно. Магглы там, за пределами замка, даже не подозревали, что двое юных волшебников в подземельях Хогвартса только что обсуждали не их уничтожение, а их будущее порабощение. И самое ужасное было в том, что план девочки со медными волосами был куда более милосердным. Потому что он оставлял им жизнь. Просто отнимал у них будущее.

Тишина в гостиной Слизерина была обманчивой. За ней скрывался гул скрытых течений — амбиций, интриг, тихой вражды. Джинни стала мастером навигации в этих водах. Её не любили, но уважали. Боялись. Её спокойствие было ледяным щитом, а проницательность — отточенным кинжалом.

Их дискуссии с Томом вышли на новый уровень. После разговора о магглах он больше не видел в ней просто умную головоломку. Он видел стратега. Союзника в переосмыслении самой войны. И Джинни, чья мораль была стёрта до основания холодной логикой и жаждой контроля, приняла эту роль без сомнений.

Однажды вечером, когда она изучала сложный рецепт зелья в «Продвинутых алхимических практиках», её осенило. Она открыла дневник, её перо едва касалось пергамента.

Том. Мы говорили о контроле, а не об уничтожении. О системном воздействии. У меня есть идея.

Я слушаю, — ответил Том почти мгновенно. Его интерес был острым, как бритва.

Магглы гордятся своей медициной. Они пьют таблетки от головной боли, от давления, от тоски. Они верят в них, как в священный грааль. Что, если дать им то, чего они хотят?

Она сделала паузу, собирая мысли в идеальное, смертоносное оружие.

Представь зелье. Сложное, тонкое. Его можно замаскировать под любое их массовое лекарство. Оно не будет убивать. Смерть — это очевидно. Это вызывает панику, расследования. Нет. Оно будет делать нечто... более изящное.

Например? — почерк Тома выдавал жгучий интерес.

Вариант первый: «Стерилис». — Джинни мысленно улыбнулась этому названию. — Оно поражает репродуктивную систему. Необратимо. Маггл принимает его, думая, что лечит простуду. А через год, десять, двадцать — понимает, что не может иметь детей. Эффект отсрочен. Нельзя связать его с одной таблеткой. Численность будет падать не сразу, а через поколение. Тихий, незаметный закат.

...Продолжай, — написал Том. В его словах чувствовалось леденящее восхищение.

Вариант второй: «Агрессия». Возбуждающее зелье, которое маскируется под антидепрессант или энергетик. Оно не делает людей сильными. Оно делает их злыми. Нетерпимыми. Вспыльчивыми. Представь: целые города, страны, где люди ненавидят друг друга по малейшему поводу. Уровень насилия взлетает до небес. Они сами уничтожат свою социальную структуру. Сами.

И третий... мой любимый, — призналась Джинни, и её пальцы сжали перо чуть tighter. — «Пробудитель». Зелье, которое... пробуждает магический потенциал у сквибов или у магглов с подавленными генами. Но не полностью. Оно даёт им крохи силы, enough, чтобы чувствовать себя иными. И вместе с силой оно приносит отвращение. Глубокую, иррациональную ненависть ко всему маггловскому — к их технологиям, их культуре, их образу жизни. Мы не будем их убивать. Мы будем создавать себе армию из их же детей. Пятую колонну, рождённую в их же больницах и аптеках.

Она не остановилась.

Можно пойти ещё дальше. Зелье, внушающее отвращение к противоположному полу. Или к самому concept семьи и детей. Разрушить не тела, а саму основу их общества — связи между людьми. Одиночество — это чума пострашнее любой «Авады». Одинокий человек слаб, податлив и легко управляем.

В её словах не было ни злобы, ни фанатизма. Был холодный, почти научный азарт. Она не желала магглам страданий. Она просто видела проблему и предлагала самые эффективные, долгосрочные и незаметные решения.

Почерк Тома, когда он ответил, был медленным, обдуманным, будто он высекал слова на камне.

Это... гениально. Чудовищно и гениально. Ты мыслишь не как воин, а как... создатель ядовитых экосистем. Ты не атакуешь стену, ты превращаешь её в пыль изнутри.

В его «голосе» не было ужаса. Было абсолютное, безоговорочное признание. Впервые он видел нечто, превосходящее его собственное воображение в сфере тёмных искусств. Его методы были грубы и театральны. Её — тихи, необратимы и всеобъемлющи.

Ты окончательно приняла нашу сторону, Джинни, — констатировал он. — Не из страха, не из желания власти над отдельными людьми. Ты приняла её всем своим существом, потому что видишь будущее, которое хочешь построить, и готова использовать для этого любой, самый бесчеловечный инструмент.

Джинни посмотрела на своё отражение в тёмном окне. На бледное лицо и медные волосы. В её глазах не было ни искры сомнения, ни тени былой девочки из Норы.

Есть только эффективность и неэффективность, — написала она, подводя черту. — Их эмоции, их мораль, их право на жизнь... это переменные в уравнении, которое нужно решить. И если решение требует их устранения, то так тому и быть. Просто делать это нужно умно.

Мы начнём с теоретических изысканий, — ответил Том, и в его тоне звучала новая нота — не наставника, а партнёра по преступлению. — У нас есть время. И теперь... у нас есть видение.

Джинни закрыла дневник. В воздухе будто запахло горьким миндалем и холодной сталью. Она переступила последнюю черту, и ей понравился вид с той стороны. Она не просто приняла Тёмную сторону. Она переосмыслила её, превратив из кувалды в невидимый, смертоносный патоген. И её союзник, призрак величайшего тёмного мага века, смотрел на неё теперь не как на головоломку, а как на архитектора грядущего ада — тихого, стерильного и бесконечно эффективного.

Седьмое июня. Воздух в Хогвартсе был густым и тяжёлым, пропитанным запахом скошенной травы, озона от последних учебных заклинаний и сладковатым ароматом цветущего дурмана у оранжереи. Для большинства студентов это было время предэкзаменационной лихорадки. Для Джинни Уизли — время подведения первых, невидимых миру итогов.

Она сидела на том же подоконнике в классе Защиты, наблюдая, как к облакам поднимается дымок из трубы хижины Хагрида. В кармане её мантии дневник был не просто молчаливым собеседником, а центром управления сложной, тайной операцией.

Их план, рождённый в холодных дискуссиях, начал обретать плоть. Том, с его глубоким знанием тёмных искусств и алхимии, работал над теоретической базой. Джинни, с её аналитическим складом ума и доступом к современной (пусть и скудной) библиотеке Уизли, искала аналогии, проверяла гипотезы, предлагала пути маскировки. Это было содружество двух блестящих, лишённых морали умов.

В тот вечер дневник согрелся раньше обычного.

Сегодня ночью, — написал Том без предисловий, — я передал основные тезисы нашей «фармакологической доктрины» верным.

Джинни почувствовала лёгкий укол… чего? Не тревоги. Азарта. Это был первый выход их ребёнка в большой, тёмный мир.

И какова была реакция? — поинтересовалась она, представляя себе ошеломлённые лица Пожирателей Смерти.

Сначала — непонимание. Ярость. Они ждали приказа сжечь ещё одну деревню магглов, а не лекции о тонкостях биоалхимии. — В почерке Тома сквозила ядовитая усмешка. — Они мыслят категориями молота и наковальни. Твой скальпель для них — непонятная игрушка.

Но ты их убедил.

Я их не убеждал. Я им приказал. Но да, я объяснил. Объяснил, что один удачно внедрённый «Стерилис» в систему водоснабжения крупного города сделает за поколение больше, чем все их рейды за десятилетие. Что «Агрессия», подмешанная в популярный напиток, обойдётся дешевле и будет эффективнее, чем тысяча Проклятий Круциатус. Что «Пробудитель» — это не просто оружие, это стратегический ресурс, фабрика по производству преданных солдат из самой плоти нашего врага.

Джинни кивнула про себя. Именно так и нужно было преподнести. Не как отказ от борьбы, а как её эволюцию. Более умную, более изощрённую, более смертоносную.

Кто именно? — спросила она. Ей нужны были детали.

Снейп, — ответил Том, и Джинни мысленно представила себе бледное, невыразительное лицо профессора зельеварения. — Его ум — единственный, способный по-настоящему оценить изящество этой концепции. И его положение идеально. Он будет курировать алхимические изыскания. Также Малфой. Его богатства и связи в Министерстве могут быть полезны для проникновения в маггловские системы распределения лекарств. И ещё пара... специалистов по маскировке и внедрению.

Джинни одобрила выбор. Снегг — гений зельеварения, пусть и не разделяющий её радикальных взглядов на масштаб, но ценящий искусство создания яда. Малфой — прагматик, он поймёт выгоду. Тихая, нерискованная война, которая не оставляет трупов на пороге его поместья.

Были возражения? — уточнила она.

Были. Со стороны Беллатрисы. — Почерк Тома стал жестче. — Она назвала это «трусливыми уловками». Она жаждет крови, криков, огня. Ей нужен зрелищный апокалипсис, а не тихая демографическая катастрофа.

Джинни не удивилась. Беллатриса Лестрейндж была воплощением всего того, против чего она с Томом пытались бороться — бездумной, эмоциональной жестокости, лишённой стратегической глубины.

Её нужно контролировать, — холодно констатировала Джинни. — Она — пережиток старой доктрины. Полезный на поле боя, но опасный для долгосрочных операций. Её фанатизм может спровоцировать преждевременное раскрытие.

Она будет выполнять приказы, — отрезал Том, но Джинни почувствовала, что и он осознаёт проблему. Беллатриса была верна ему, а не его новой, усовершенствованной философии.

Они все ещё не до конца понимают, — написала она, глядя в окно на беззаботно летающих гиппогрифов в загоне. — Они видят оружие. Но не видят новой войны. Войны, которая ведётся не на полях сражений, а в аптеках, в водопроводных трубах, в родильных домах. Войны за умы и тела, а не за территории.

Им не нужно понимать, — ответил Том. — Им нужно подчиняться. Понимание придёт позже, с первыми результатами. Когда они увидят, как маггловские города приходят в упадок без единого выстрела, как их армии раздирают внутренние конфликты, как их дети уходят в наш лагерь.

Джинни закрыла дневник. Она чувствовала странное, холодное удовлетворение. Их идея, её идея, больше не была просто теорией. Она была спущена на воду, как корабль-призрак, несущий на своих бортах не пушки, а тихие, невидимые споры чумы. И этот корабль взял курс в будущее.

Она посмотрела на своих однокурсников, снующих по коридору с учебниками. Они готовились к экзаменам по истории магии и трансфигурации. А она только что утвердила план изменения демографической карты мира. Разница в масштабах была почти смешной.

В её сердце не было гордости. Была лишь уверенность в правильности выбранного пути. Самого эффективного пути. И где-то в мире, в тёмных уголках магической Британии, Пожиратели Смерти впервые за долгие годы получали не приказ к разрушению, а задание на созидание. Созидание нового, ужасающего мира, архитектором которого стала тихая девочка с медными волосами, когда-то найденная в капусте.

Лето обрушилось на Норы зноем, но в этом году привычная рутина дала трещину. Артур Уизли, сияя как медный галлеон, объявил, что выиграл ежегодный розыгрыш «Ежедневного пророка» — семьсот галеонов. В доме наступила минута ошеломлённой тишины, а затем его взорвала буря восторга.

— Египет! — кричали Фред и Джордж, уже представляя, как исследуют пирамиды в поисках забытых проклятий. — Мы едем в Египет!

Джинни наблюдала за этим хаосом со своей обычной отстранённостью. Египет. Колыбель алхимии. Сокровищница древних, немыслимых заклинаний. Мысль была заманчивой. Но её ум, отточенный Томом, тут же начал искать практическое применение предстоящей поездке.

Пока семья лихорадочно собиралась, в голове у Джинни зрел иной план. Она сидела в своей комнате, глядя на яркий лотерейный билет, который Артур с гордостью показывал всем. Бумажка. Ничем не примечательная для волшебника, но несущая в себе магию удачи, возможность.

Том, — написала она тем же вечером, положив билет рядом с дневником, как вещественное доказательство. — Мы едем в Египет. Случайность подарила мне идею.

Я слушаю, — ответил Том. В его тоне всегда чувствовалась жадная любопытность ко всему, что приходило в её голову.

Лотерея. Магглы помешаны на них. Они тратят состояния на эти клочки бумаги в надежде изменить свою жизнь. Это идеальный носитель.

Носитель?

*Для наших зелий. «Стерилис». «Агрессия». — Джинни смотрела на билет, представляя себе миллионы таких же в руках ничего не подозревающих людей. — Мы можем зачаровать саму бумагу. Или, что ещё лучше, пропитать её зельем, сделав его безвкусным и не имеющим запаха. Маггл покупает билет. Он держит его в руках часами, днями, в ожидании розыгрыша. Он трогает его, иногда даже целует на удачу. Зелье впитывается через кожу. Медленно. Незаметно.

Она сделала паузу, позволяя ему оценить масштаб.

Представь: не нужно взламывать системы водоснабжения, не нужно подмешивать что-то в напитки. Достаточно договориться с одной-двумя коррумпированными маггловскими чиновниками, отвечающими за печать этих билетов. Или создать свою, подпольную лотерею. Мы будем не травить их, а... вручать им несчастье в обмен на их надежду. Это поэтично.

В дневнике наступила тишина, столь глубокая, что Джинни почти слышала, как шестерёнки в уме Тома вращаются с бешеной скоростью. Это было гениально в своей простоте и дьявольском изяществе.

Это... масштабируемо, — наконец написал он, и в его «голосе» звучало почти что восхищение. — Один зачарованный рулон бумаги — тысячи, десятки тысяч доз. И они сами придут за своим ядом, платя за это.

Именно, — удовлетворённо подтвердила Джинни. — Египет — перекрёсток культур. Там полно магглов-туристов со всего мира. Идеальное место для первого, ограниченного теста. Мы можем распространить там партию «Агрессии». Представь: взрыв немотивированной жестокости среди туристов, возвращающихся домой в разные страны. Никто и не подумает связать это с лотерейным билетом, купленным у Великого Сфинкса.

Твоё зрение простирается дальше моего в тактике распространения, — признал Том. Это была высшая похвала. — Я сосредоточился на создании оружия. Ты нашла ему идеальный способ доставки. Прагматично. И цинично до гениальности.

Это лишь логика, — скромно парировала Джинни, хотя чувствовала прилив гордости. — Мы используем их же слабости против них. Жадность. Надежду. Веру в случай.

Поездка в Египт была наполнена чудесами, которые Джинни наблюдала с прохладным интересом. Величественные пирамиды, подпирающие небо, вызывали в ней не благоговение, а любопытство к заклинаниям, скрепляющим камень. Гробницы с их ловушками и проклятиями она изучала как учебник по древней защитной магии. Билл, работавший в Грин-Готтсе, с восторгом показывал им раскопки, и Джинни задавала ему точные, умные вопросы о магических печатях и ритуалах, что заставляло брата смотреть на неё с новым уважением.

Но её настоящей целью были базары. Шумные, многолюдные, пахнущие специями и песком. Пока её семья покупала дешёвые амулеты и сладости, Джинни с холодными глазами изучала лотки с сувенирами. Она наблюдала за магглами-туристами, с азартом скупавшими лотерейные билеты у зазывал. Она видела, как они зажимают их в потных ладонях, суют в карманы, прижимают к груди.

Она мысленно примеряла их к своему плану. Да, это сработает. Идеально.

В одну из душных ночей в каирской гостинице, пока Рон храпел за занавеской, она снова открыла дневник.

Испытания нужно провести здесь, — написала она. — Небольшой тираж. Я прослежу, чтобы билеты попали в руки к определённым... подходящим субъектам. Агрессивным, вспыльчивым. Мы усилим их природные склонности.

Снегг уже работает над усовершенствованием формулы для трансдермального проникновения, — ответил Том. — Малфой через свои связи ищет каналы в маггловские лотерейные синдикаты. Твой импульс пришёл как нельзя вовремя.

Джинни закрыла дневник и подошла к окну. Ночной Каир был усыпан огнями. Миллионы магглов, живущих своей шумной, суетливой жизнью. Они и не подозревали, что девочка с медными волосами в одном из отелей уже придумала, как превратить их надежду на чудо в инструмент их собственного медленного уничтожения.

Она не чувствовала ни вины, ни злобы. Лишь холодное, научное удовлетворение. Лотерея была гениальной системой. И она, Джинни Уизли, нашла способ её взломать и перенаправить. В мире, где всё было системой, самая большая сила заключалась в том, чтобы быть тем, кто пишет правила. А она как раз училась это делать.

Воздух Каира был густым и обжигающим, пахнущим раскалённым камнем, пылью и сладкими орехами с уличных лотков. Для семьи Уизли это было приключение века. Для Джинни — полигон.

Она наблюдала. Пока Билл с энтузиазмом рассказывал о проклятиях фараонов, а её братья с гиканьем носились по базару, её внимание было приковано к лотку с маггловскими сувенирами. Рядом вертелся зазывала, продававший туристам скретч-билеты — «Счастливый билет от Великого Сфинкса! Исполняет желания!».

Идея была до смешного проста. Она не стала зачаровывать сам билет — следы магии могли быть обнаружены, пусть и с мизерной вероятностью. Вместо этого она пошла более изящным путём. Небольшой флакон с прототипом «Агрессии», который Снейп, следуя указаниям Тома, усовершенствовал для быстрого впитывания через кожу, лежал у неё в сумочке. Зелье было без цвета и запаха, с консистенцией лёгкого лосьона.

Выбрав момент, когда зазывала отвлёкся на группу шумных немцев, Джинни подошла к лотку под предлогом покупки брелока. Ловким движением, отточенным за годы жизни среди шести братьев, она пролила несколько капель на стопку билетов. Жидкость впиталась в пористую бумагу почти мгновенно, не оставив и следа.

Она купила брелок и отошла, растворившись в толпе.

Полевые испытания заняли менее часа. Первым «подопытным» стал крупный мужчина в майке с орлом, который уже громко спорил с женой о маршруте. Он купил два билета, яростно их проскрёб, разочарованно смял и сунул в карман шорт. Джинни, притворяясь, что рассматривает ковры, наблюдала за ним краем глаза.

Через двадцать минут он, стоя в очереди на воду, затеял драку с другим туристом, случайно задевшим его плечо. Конфликт вспыхнул с пугающей, ничем не мотивированной яростью. Пришлось вмешаться охране.

Второй случай — женщина с детьми. Она купила билет, проскребла его, и, не выиграв, с силой швырнула его на землю, обрушившись на своих испуганных детей с потоком ругани, заставив их плакать. Её лицо было искажено внезапной, неконтролируемой злобой.

Это сработало. Быстро. Эффективно. И главное — совершенно незаметно для посторонних. Никто не связал вспышки гнева с лотерейными билетами. Это списали на жару, стресс от путешествия и дурной характер.

Вернувшись в номер, Джинни открыла дневник.

Полевые испытания успешны, — написала она, не скрывая удовлетворения. — Эффект проявился в течение часа. Поведенческие изменения очевидны и соответствуют заданным параметрам. Никаких подозрений.

Блестяще, — ответил Том. В его почерке читалось глубочайшее удовлетворение. Это была не просто теория. Это была работающая тактика. — Масштабирование неизбежно. Малфой уже ведёт переговоры. К следующему сезону мы наводним Европу «счастливыми» билетами.

Обратный путь в Англию прошёл для Джинни в лёгком, холодном забытьи. Она смотрела на облака за стеклом «Совиного экспресса» и думала о системах. О том, как хрупки огромные, сложные механизмы человеческого общества, если знать, куда нажать. Лотерея была лишь одним из тысяч таких уязвимых мест.

Норы встретили их привычным хаосом, но для Джинни они стали ещё теснее, ещё невыносимее. Каждое шумное застолье, каждый дурацкий спор братьев, каждая попытка Молли «вернуть её в лоно семьи» — всё это било по нервам, напоминая о том, насколько она чужая. Они были простыми винтиками в системе под названием «семья Уизли». А она… она училась управлять системами.

Однажды вечером, когда Перси с важным видом разглагольствовал о новых правилах использования летающих метёл, а близнецы пытались подсунуть ему заколдованную канцелярскую кнопку, Джинни поймала на себе взгляд Артура. Он смотрел на неё не с осуждением или отчуждением, а с тихой, непонятной грустью. Будто видел что-то, чего не мог принять, но и отрицать уже не мог.

Она отвела глаза. Её мысли были уже далеко. В кармане её платья лежал дневник, тёплый и безмолвный, но полный планов на будущее. Египетская затея доказала её состоятельность не только как стратега, но и как оперативника. Она не просто предлагала идеи. Она воплощала их в жизнь. Хладнокровно. Беспристрастно. Безнаказанно.

Её не поймали. Она и не сомневалась, что это так и будет. Ведь она играла не по их правилам. Она писала свои. И первая глава нового, безжалостного учебника под названием «Тихая война» была успешно завершена. Впереди был новый учебный год в Хогвартсе, где её ждал профессор Снегг, чей оценивающий взгляд теперь видел в ней не просто любопытный феномен, а ценного союзника. И ждал Том Реддл, чьё призрачное присутствие в её жизни стало не искушением, а партнёрством двух равных — архитекторов грядущего мира, построенного на руинах старого, который даже не подозревал, что уже болен.

Сентябрь в Хогвартсе встретил Джинни прохладным ветром с озера и знакомым гулом сотен голосов, наполнявших Великий зал. Но в этом году в привычный хор вплетались новые, особенные ноты.

За Распределяющей Шляпой выстроилась очередь первокурсников. Среди привычных взоров — робких, надменных, восторженных — Джинни заметила иные. Слишком острые. Слишком голодные. Дети, чьи глаза, широко раскрытые, впитывали каждый камень сводчатого потолка, каждый призрака, проплывающего сквозь стену, с жадностью утопающего, нашедшего источник. И в этом восторге сквозила не детская радость, а почти религиозный фанатизм. Или… благоговейный ужас.

Она видела, как один мальчик, щуплый, в залатанной, но чистой мантии, поймав взгляд профессора Снегга, не потупил глаза, как это сделали бы многие, а выпрямился, и в его взгляде вспыхнула странная смесь преданности и вызова.

«Слизерин!» — прокричала Шляпа, обрушив на зал очередную порцию недоверчивого шепота. Магглорожденный в Змеином гнезде? Но мальчик, которого звали, кажется, Кевин Энфилд, шагнул к столу Слизерина не с робостью изгоя, а с видом завоевателя, нашедшего, наконец, свой трон.

Позже, в гостиной Слизерина, Джинни наблюдала за ним. Он не пытался втереться в доверие к чистокровным. Он сидел в стороне, но его поза была не сгорбленной, а собранной, как у хищника на охоте. Его взгляд скользил по старинным гобеленам, по серебряным змеям, вплетённым в каменную кладку, с пониманием их ценности.

Урожай начинает всходить, — написала она Тому той же ночью. Её перо выводило буквы твёрдо и чётко. — Я вижу их. Они другие. Не такие, как те магглорожденные, что были здесь раньше. В их глазах нет растерянности или слепого восторга. Есть... признание. И ненависть.

Опиши, — потребовал Том. В его «голосе» звучала напряжённая заинтересованность учёного, наблюдающего за успехом эксперимента.

Они не благодарны волшебному миру за то, что он их принял. Они ведут себя так, будто вернулись домой после долгого изгнания. Они преданы магии фанатично, почти болезненно. И они смотрят на всё маггловское — на свои прошлые жизни, на воспоминания — с откровенным презрением. Как на что-то грязное, недостойное.

«Пробудитель», — констатировал Том. — Формула, пробуждающая латентные магические гены и вызывающая отторжение к немагической среде. Снейп превзошёл себя. Эффект именно таков, как мы и предполагали.

Да, — согласилась Джинни. — Они не просто волшебники. Они — идеальные солдаты новой веры. Они ненавидят своё прошлое, а значит, будут яростно защищать настоящее, которое мы им подарим. Они видят в магии не дар, а право по рождению, которое у них чуть не отняли.

Она думала о Кевине Энфилде. О девочке с Равенкло, которая на первом же уроке истории магии с вызовом спросила у профессора Бинса, почему магглов не держали в подчинении с самого начала. О другом мальчике, который с гордостью демонстрировал шрам на руке — след от «воспитания» маггловскими родственниками, которые, по его словам, боялись его.

Они приносят с собой боль, — анализировала Джинни. — И направляют её не внутрь, как это часто бывает, а вовне. На тех, кого считают виновными. Мы не просто создали волшебников, Том. Мы создали мучеников, которые ещё даже не пострадали. Самых опасных kind.

И самых полезных, — без тени сомнения ответил Том. — Их ярость нуждается лишь в направлении. Их преданность — в фокусе. Они будут гордиться шрамами, real or imagined. Они будут сражаться за мир, который они barely know, потому что ненавидят тот, который оставили.

Джинни закрыла дневник. Вслушалась в звуки замка. Где-то там, в башнях и подземельях, расселялись её детища. Продукт её холодного ума и алхимического гения Снейпа. Они не знали её. Не знали Тома. Но они были рождены их волей. Они были живым оружием, которое не нужно было заряжать — оно приходило в мир уже заряженным ненавистью к собственному прошлому.

Она подошла к окну своей спальни в Слизерине. Вода Чёрного озера колыхалась за стеклом, отражая лунный свет. Мир менялся. Не грохотом битв и залпами заклинаний, а тихим, неотвратимым прорастанием семян, посеянных её рукой. И первый урожай, уродливый и прекрасный в своей фанатичной преданности, обещал быть обильным.

Осень в Хогвартсе окрасила парк в багрянец и золото, но в самом замке витали иные, тревожные краски. Новости, доходившие до студентов через «Ежедневный пророк» и встревоженные разговоры профессоров, говорили о странной, нарастающей волне.

«Ещё один инцидент в Суррее!» — кричали заголовки. «Необъяснимая авария на маггловской фабрике игрушек: погибла семья волшебников, проживавшая по соседству». «Трагедия в Йоркшире: обрушение моста унесло жизни трёх чистокровных волшебников, следовавших на семейное торжество».

Случаи учащались. Слишком часто. Слишком «случайно». Семья волшебников, чей дом сгорал дотла из-за «неисправности маггловской проводки». Маг-орнитолог, погибший от случайной пули во время «сезона охоты на уток». Молодой выпускник Хогвартса, разбившийся насмерть, упав с «неисправной» маггловской лестницы, пока чинил крышу своего коттеджа.

В Великом зале за завтраком царило напряжённое молчание. Студенты-полукровки бледнели, читая газеты. Чистокровные перешёптывались, бросая на них тяжёлые взгляды. Воздух густел от невысказанных подозрений и страха.

Джинни наблюдала за этим с ледяным спокойствием, отрезая аккуратный кусок тоста. Она видела, как Кевин Энфилд и несколько других первокурсников из «новых» — тех, что с голодными глазами — обменивались быстрыми, понимающими взглядами. В их глазах не было ужаса. Было… удовлетворение. Справедливое возмездие.

Позже, на уроке зельеварения, Снегг, чьё лицо было мрачнее обычного, пробормотал что-то о «трагической и безвременной потере» одного из своих бывших учеников. Его взгляд, тяжёлый и проницательный, на мгновение задержался на Джинни. В нём не было вопроса. Был расчёт. Он видел не причину, но следствие. И понимал его природу.

Вечером Джинни не стала ждать. Она открыла дневник, едва успев вернуться в пустую спальню.

Том. Ты видел новости?

Ответ пришёл немедленно, почерк был резким, полным холодной ярости.

Я видел. Они осмеливаются. Эти черви… они поднимают голову.

Это не «они», Том, — поправила его Джинни, её перо выводило буквы твёрдо и методично. — Это «мы». Это эхо. Отдача.

Объясни.

«Агрессия» не делает людей просто злыми. Она обостряет существующие конфликты. Убирает барьеры. Страх. Разум. Маггл, живущий по соседству с волшебниками, всегда испытывал к ним лёгкую неприязнь, зависть, superstitious fear. Теперь эта неприязнь, усиленная в десятки раз, превращается в ярость. Он не планирует убийство. Он просто видит, как его «ненавистный» сосед идёт по хлипкому мосту… и он не предупреждает его. Он видит дым из трубы дома волшебника и… не звонит в пожарную службу. Он видит волшебника на лестнице и… незаметно ослабляет болты. Это не нападения. Это… пассивное допущение. Социальный иммунитет, который suddenly начал отторгать инородное тело.

Она сделала паузу, позволяя ему осознать.

Мы не атакуем магглов открыто. Мы заставляем их среду, их собственное общество, стать для них — и для нас — оружием. Они убивают нас не по приказу, а по бездействию. По обострённой до предела бытовой ксенофобии.

В дневнике воцарилась долгая пауза. Ярость Тома уступала место анализу. Холодному, безжалостному, как и её собственный.

Ты говоришь, мы создали самонаводящееся оружие, — наконец написал он. — Которое использует их же повседневную жизнь против них… и против наших случайных жертв.

Не совсем, — уточнила Джинни. — Мы создали условия, при которых их среда стала враждебной ко всему магическому. Потери среди волшебников — это побочный эффект. Неприятный, но… приемлемый. Это доказывает эффективность метода. Это доказывает, что магглы — это не просто толпа. Это система, и на неё можно воздействовать. Они начинают интуитивно чувствовать магию… и интуитивно её уничтожать. Как организм уничтожает вирус.

Приемлемый, — мысленно повторил Том, и Джинни почувствовала, как он взвешивает это слово. Жизни нескольких волшебников против будущего господства. — Да. Это цена прогресса. Но это также… мобилизует наших. Каждая такая смерть будет для них доказательством. Доказательством того, что магглы — это болезнь, которую нужно выжечь.

Именно, — согласилась Джинни. — Страх сплачивает. А ненависть, подкреплённая реальными потерями, — лучший клей. Наши новые ученики… они это чувствуют острее всех. Для них это не абстракция. Это подтверждение их собственной ненависти.

Она закрыла дневник. За стенами спальни доносились приглушённые голоса её соседок — они обсуждали очередную трагедию, их голоса дрожали от страха.

Джинни легла в постель, глядя в темноту. Она не чувствовала вины за погибших. Они были статистикой. Переменными в уравнении, которое медленно, но верно решалось в её пользу. Маггловский мир начинал чесаться, и его непроизвольные, яростные движения ломали кости тем, кто оказался слишком близко. Это было некрасиво. Неэлегантно. Но это работало.

Война больше не была грядущей угрозой. Она уже шла. Тихая, необъявленная, ведущаяся отравленной бумагой и обострённой ненавистью. И по обе её стороны теперь стояли не просто волшебники и магглы. С одной стороны — архитекторы нового порядка. С другой — ничего не подозревающая масса, которую превратили в орудие её же собственного уничтожения. И эхо этой ненависти, громкое и кровавое, уже раскатывалось по всей стране.

Зима в Хогвартсе выдалась особенно суровой. Лёд сковал озеро мертвой хваткой, а вороны на зубчатых стенах казались застывшими чучелами. Но внутри замка бушевали куда более холодные бури.

«Ежедневный пророк» уже не просто сообщал об отдельных трагедиях. Он трубил о тенденции. Статьи пестрели заголовками: «Волна несчастных случаев или целенаправленная охота?», «Министерство магии создаёт специальную оперативную группу», «Призывы к самоизоляции: стоит ли волшебникам покидать маггловские районы?».

Страх витал в воздухе, осязаемый, как иней на стекле. Чистокровные семьи, поколениями жившие в уединённых поместьях, чувствовали себя в относительной безопасности. Полукровки и те, кто предпочитал жить среди магглов, оказались на передовой этой странной, теневой войны.

Джинни наблюдала, как её однокурсники из «старых» магглорожденных становились всё тише, будто стараясь стать невидимками. Они чувствовали на себе тяжёлые взгляды. Шепотки за спиной. Их врождённая доброта и открытость к обоим мирам стала восприниматься как слабость. Предательство.

А «новые» — ученики, пришедшие в мир магии с «Пробудителем» в крови — напротив, хорошели и крепли на этой почве страха. Каждая новость о погибшем волшебнике была для них не трагедией, а подтверждением их правоты. Их праведного гнева. Кевин Энфилд и ему подобные теперь ходили по коридорам с гордо поднятыми головами, сбиваясь в тесные, сплочённые группки. Их преданность магии и ненависть ко всему маггловскому превращались в фанатичную идеологию.

Именно в такой вечер, когда метель выла за окнами гостиной Слизерина, Джинни уединилась в дальнем углу с книгой по древним рунам. К ней подошёл Кевин. Он не был похож на робкого первокурсника. Его взгляд был прямым и оценивающим.

«Уизли», — кивнул он, опускаясь в кресло напротив. Не «Джинни». Фамилия. Как вызов. Как проверка.

Она медленно закрыла книгу. «Энфилд».

«Ты следишь за новостями?» — его голос был тихим, но в нём звенела сталь.

«Я всегда слежу за новостями», — равнодушно ответила Джинни.

«Они умирают. Наши. Магглы… чума. Они заражают всё, к чему прикасаются. Даже воздух вокруг себя они делают ядовитым для нас». Он говорил не с горячностью юнца, а с холодной убеждённостью фанатика.

Джинни изучала его. Он был продуктом. Продуктом её идеи, воплощённой Снейпом. И он был… эффективен. «Страх — это естественная реакция организма на угрозу. Они боятся нас. Теперь мы учимся бояться их. Это… здоровая динамика».

Кевин усмехнулся. Коротко, беззвучно. «Здоровая? Это война. А на войне есть только победа или смерть. Полумеры ведут к поражению». Он посмотрел на неё с вызовом. «Говорят, ты не такая, как твоя семья. Говорят, ты понимаешь».

«Я понимаю логику», — сказала Джинни. «А логика подсказывает, что открытое противостояние сейчас приведёт к нашему уничтожению. Магглов слишком много. Их ресурсы безграничны. Сила против силы — это их игра. А мы должны играть в свою».

«Какую?» — в его глазах вспыхнул интерес.

«В игру на истощение. В игру на разложение. Мы не должны ломать их стену. Мы должны превратить каждый кирпич в этой стене в порох, который взорвётся у них в руках».

Она не сказала ему о зельях. О лотерейных билетах. Но она говорила на его языке. Языке бескомпромиссной борьбы.

Кевин медленно кивнул, его взгляд стал почти уважительным. «Ты мыслишь как стратег. А не как солдат». Он поднялся. «Приятно знать, что не все Уизли… заблуждаются».

Он ушёл, оставив её в одиночестве. Джинни снова открыла книгу, но не читала. Она анализировала. Энфилд и ему подобные были дикими, необученными клинками. Острыми, но опасными для своих. Их энергию нужно было направить. Канализировать.

Вечером она изложила свои мысли Тому.

Наши «пробуждённые» набирают силу. Их ярость нуждается в фокусе. Враги должны быть конкретны.

Предлагаешь? — ответил Том. Он всё больше доверял её тактическому чутью.

Им нужна цель. Не абстрактные «магглы». А, скажем… те волшебники, которые активно защищают маггловские права. Те, кто кричит о «мирном сосуществовании». Они — слабое звено. Предатели внутри наших же стен. Охота на них… станет отличной тренировкой. И сплотит наших новобранцев.

…Идея имеет merit, — после паузы согласился Том. — Начать можно с нескольких громких фигур. Чтобы показать пример. Чтобы продемонстрировать, что новая реальность не терпит предателей.

Именно, — мысленно улыбнулась Джинни. — Пусть они почувствуют свою силу. Пусть поймут, что их ненависть имеет вес и последствия. Это превратит их из озлобленных детей в солдат.

Она закрыла дневник. План был прост и элегантен. Страх снаружи и раскол внутри. Маггловский мир атаковал их слепой, стихийной агрессией. В ответ она предлагала точечные, точные удары по тем, кто мешал дать адекватный ответ. Она выковывала из хаоса ненависти дисциплинированную силу.

За окном метель заметала следы. Джинни смотрела на неё без страха. Она знала — эта зима заметёт не только снега. Она заметёт старый, наивный мир, в котором можно было быть «немного волшебником» и «немного магглом». На смену ему шёл новый. Жестокий. Чёрно-белый. И в этом мире её холодная, стальная логика была куда ценнее, чем любая магия.

Великий зал был похож на поле боя после битвы, на которой не было сражения. Воздух был густым и тяжёлым, пропитанным не запахом еды, а тревогой и невысказанными обвинениями. Студенты ели молча, взгляды их были опущены в тарелки или блуждали по соседним столам с подозрением.

Инцидент с профессором Кеттлберном стал точкой кипения. Старый, чудаковатый преподаватель ухода за магическими существами, всегда тепло отзывавшийся о магглах и их «изобретательности», был найден в своём кабинете без сознания. Рядом валялась разбитая стеклянная колба с остатками какого-то едкого зелья. Официальная версия — несчастный случай во время эксперимента. Но шепотки, ползущие по замку, были куда красноречивее. Говорили, что на стене его кабинета было нацарапано одно слово: «Предатель».

Джинни сидела за столом Слизерина, отодвигая от себя тарелку с овсянкой. Она наблюдала за Кевином Энфилдом. Он не улыбался. Не выглядел торжествующим. Он сидел с невозмутимым, почти каменным лицом, но в его глазах горел холодный, удовлетворённый огонь. Это была не детская радость от пакости. Это была уверенность солдата, выполнившего приказ.

Именно он подошёл к ней позже, в пустом коридоре у астрономической башни. Ветер выл за стенами, завывая как потерянная душа.

«Ты видела?» — спросил он без предисловий. Его голос был ровным.

«Я видела, что профессор Кеттлберн попал в больницу Св. Мунго», — нейтрально ответила Джинни.

«Он получал взятки от маггловских «учёных», — прошипел Кевин. В его словах не было сомнений. Была убеждённость инквизитора. «Передавал им образцы магической фауны. Для «исследований». Он продавал нашу магию, как товар».

Джинни не удивилась. Было ли это правдой или плодом воспалённого воображения Кевина, не имело значения. Это стало правдой для него и его сторонников.

«И что?» — спокойно спросила она.

«И теперь он больше не будет этого делать», — отчеканил Кевин. «Мы послали сигнал. Всем. Тем, кто думает, что можно служить двум господам. Магия — не товар. Она — долг. Или ты с нами, или ты — против нас».

Он смотрел на неё, выжидая. Ища не одобрения, а подтверждения. Признания её в свой клан.

Джинни выдержала его взгляд. «Сигнал… эффективен», — произнесла она, тщательно подбирая слова. «Но помни: слишком громкий сигнал привлекает внимание сторожевых псов. Дамблдора. Мракоборцев».

Презрительная усмешка тронула губы Кевина. «Пусть приходят. Пусть видят, что времена изменились. Старая гвардия, которая пряталась за стенами Хогвартса и шепталась о мире, отжила своё. Пришло наше время. Время тех, кто не боится крови».

Он развернулся и ушёл, его чёрная мантия развевалась за ним как знамя.

Джинни осталась одна под рёв ветра. Она не испытывала ни страха, ни отвращения. Лишь холодную аналитическую оценку. Кевин и его группа были идеальным инструментом. Достаточно умны, чтобы понимать стратегию, и достаточно фанатичны, чтобы не останавливаться перед моралью. Но они были неуправляемы. Как дикий хищник, которого впервые взяли на поводок. Они рвались в бой, и первая же кровь опьянила их.

Вечером она подробно описала произошедшее Тому.

Наши солдаты сделали первый шаг. Они начинают охоту на «предателей» внутри стен. Профессор Кеттлберн стал их предупреждением.

Ответ Тома пришёл быстро, его почерк выдавал смесь одобрения и предостережения.

Действие демонстрирует решимость. Но поспешность опасна. Им нельзя позволять превратиться в неуправляемую толпу.

Я знаю, — ответила Джинни. — Их нужно вознаградить, но и поставить в чёткие рамки. Дать им понять, что они — часть структуры, а не стихийная сила. Им нужен лидер. Не абстрактный «Тёмный Лорд», а тот, кого они видят. Кто говорит с ними на их языке.

Ты предлагаешь себя? — в почерке Тома проскользнула лёгкая ирония.

Я предлагаю канал, — поправила его Джинни. — Я могу быть… советником. Голосом разума в их рядах. Направлять их ярость в наиболее эффективное русло. Они уважают силу. А мои идеи… уже приносят плоды. Они это чувствуют.

Делай это, — санкционировал Том. — Легитимизируй их движение. Преврати банду мстителей в авангард. Но помни: если они выйдут из-под контроля, ответственность падёт на тебя.

Джинни закрыла дневник. Угроза была понятна. Но она не боялась ответственности. Она боялась лишь неэффективности.

На следующее утро она нашла Кевина в библиотеке. Он изучал книгу по оборонительной магии, его лицо было сосредоточенным.

«Энфилд», — позвала она тихо.

Он поднял взгляд. «Уизли».

«Твой сигнал услышан», — сказала Джинни, садясь рядом. «Но что дальше? Одна атака — это вспышка. Серия скоординированных действий — это кампания».

Он насторожился. «Что ты предлагаешь?»

«Я предлагаю стратегию. Цели. Не всех подряд, кто улыбается магглам. А тех, чьё устранение ослабит наших врагов. Чиновников Министерства, лоббирующих маггловские права. Волшебников, финансирующих исследования маггловской технологии. Мы должны бить по узлам системы, а не по случайным винтикам».

Кевин слушал, не отрывая от неё взгляда. В его глазах загорелся новый огонь — не слепая ярость, а расчётливая жажда действия.

«У тебя есть список?» — спросил он тихо.

«Я могу его составить», — так же тихо ответила Джинни. «Но помни: дисциплина. Никакой лишней жестокости. Никаких намёков, кто стоит за этим. Мы — призрак. Невидимая рука, которая карает предательство. Страх, который исходит из ниоткуда, куда эффективнее страха перед толпой с факелами».

Он медленно кивнул. Впервые за всё время в его взгляде появилось не просто уважение, а признание. Признание лидера.

«Я слушаю», — просто сказал он.

Джинни откинулась на спинку стула. Первый шаг был сделан. Она не просто вдохновила их на действие. Она взяла на себя управление. Из архитектора чумы она превращалась в генерала теневой армии. И первая кровь, пролитая в кабинете профессора Кеттлберна, была для неё не трагедией, а всего лишь… чернильной кляксой на карте предстоящих сражений.

Прошло всего полгода. Всего шесть месяцев с тех пор, как Джинни Уизли впервые предложила Тому Реддлу свою «фармакологическую доктрину». Шесть месяцев с начала тихой войны.

И мир трещал по швам.

Отчёт, который Северус Снегг положил на стол перед Альбусом Дамблдором, был сухим и безэмоциональным. Цифры. Проценты. Статистика. Но за ними стоял апокалипсис.

«По данным наших источников в Министерстве Магии, имеющих доступ к маггловской статистике, — монотонно бубнил Снегг, — за последние шесть месяцев наблюдается аномальное снижение популяции магглов в Великобритании на приблизительно десять процентов».

В кабинете директора повисла гробовая тишина. Даже призраки замерли. Десять процентов. За полгода. Это было немыслимо. Эпидемии чумы в Средневековье не давали такой скорости.

«Причины?» — голос Дамблдора был спокоен, но его пальцы сжали ручку кресла так, что костяшки побелели.

«Официально магглы списывают это на беспрецедентную волну немотивированного насилия, — продолжал Снегг, его глаза, словто чёрные бусины, скользнули по присутствующим. — Внутрисемейные убийства. Вспышки массовых драк с применением огнестрельного оружия в публичных местах. Резкий рост числа самоубийств. А также… катастрофическое падение рождаемости. Их врачи фиксируют массовые случаи бесплодия без видимых причин».

Молли Уизли, присутствовавшая на собрании, побледнела и прижала платок к губам. Артур мрачно смотрел в пол.

«Это… это не может быть случайностью, Альбус! — воскликнул Кингсли Бруствер. — Это системно!»

«Орден Феникса должен действовать!» — поднялся с места Элфиас Доги. — «Мы должны выяснить, кто стоит за этим!»

И тут начался хаос. Предложения сыпались одно нелепее другого.

«Может, это новое оружие Пожирателей?» — предположил Стидли.

«Или проклятие? Массовое проклятие!» — добавила Эмма Ванс.

«Нужно эвакуировать всех волшебников из маггловских районов!» — панически предложил Доги.

«Нет, нужно нанести упреждающий удар! Выявить Пожирателей и обезвредить!» — кричал кто-то другой.

Снегг наблюдал за этим цирком с каменным лицом. Его взгляд встретился с взглядом Аластора Грюма, который сидел в углу, молча вращая своим магическим глазом. Взгляд Грюма был тяжёлым и понимающим. Он тоже видел, что это не работа Пожирателей. Во всяком случае, не в их привычном стиле.

Дамблдор поднял руку, и шум стих.

«Друзья мои, — сказал он устало. — Мы столкнулись с чем-то, чего не понимаем. Бросаться в бой, не зная врага, — верная гибель. Накопление информации — наш приоритет».

Собрание постепенно разошлось, оставив после себя тяжёлый осадок бессилия и страха. Орден Феникса, созданный для борьбы с могущественным тёмным волшебником, оказался беспомощен перед невидимой угрозой, которая методично выкашивала магглов, не оставляя следов магии.

Снегг последним вышел из кабинета. В тенистом коридоре его догнал Дедилус Дригг, один из старейших членов Ордена.

«Северус, — прошептал он, озираясь. — Ты… ты ничего не слышал? Слухов? Снизу? Это же не Волан-де-Морт. Это… иное. Более страшное».

Снегг холодно посмотрел на него.

«Страх затмевает ваш разум, Дедилус, — отчеканил он. — Соберитесь. Паника — это роскошь, которую мы не можем себе позволить».

Он развернулся и ушёл, его чёрная мантия развевалась за ним как знамя тёмного пророка. Он шёл не в свои подземелья, а в гостиную Слизерина. Ему нужно было увидеть её. Архитектора этого хаоса.

Джинни сидела в своём кресле у камина, читая. Она была воплощением спокойствия. Когда она подняла на него взгляд, в её глазах не было ни страха, ни торжества. Лишь лёгкий вопрос.

«Профессор?»

Снегг остановился перед ней, заслонив свет от камина.

«Десять процентов, — тихо произнёс он, так, чтобы никто больше не услышал. — За полгода».

Она медленно закрыла книгу.

«Статистика… впечатляет, — сказала она так же тихо. — Эффективность превзошла ожидания».

Он смотрел на неё, на эту хрупкую девочку с медными волосами, и впервые за долгие годы почувствовал нечто, очень похожее на леденящий душу страх. Не перед Волан-де-Мортом. Не перед смертью. А перед тем холодным, бездушным разумом, который мог смотреть на гибель миллионов как на «впечатляющую статистику».

«Орден в панике, — сквозь зубы произнёс он. — Они не знают, что делать. Они ищут заклинания, проклятия, армию Пожирателей. Они не видят врага, который находится прямо перед ними».

«Самый опасный враг — это тот, которого не признают за врага, — философски заметила Джинни. — Пусть ищут. Их поиски лишь докажут нашу невидимость. И нашу силу».

Снегг резко развернулся и ушёл. Ему нужно было доложить Лорду. Доложить, что его Советница не просто умна. Она — олицетворение новой эры тёмной магии. Эры, где смерть приходила не с криком «Авада Кедавра», а с тихим шелестом лотерейного билета и с глотком воды из-под крана.

А Джинни снова открыла книгу. Цифра «десять процентов» была для неё не трагедией. Она была ключевым показателем эффективности. Доказательством, что её методы работают. И она уже думала о том, как увеличить эту цифру. Как оптимизировать процесс. Война шла. И она её выигрывала. Одно уничтоженное статистикой процента населения за другим.

Лето после второго курса Джинни выдалось на редкость тихим. Слишком тихим. Норы, обычно взрывающиеся криками и смехом, теперь напоминали лазарет после битвы. Братья, когда-то клявшиеся в вечной верности, теперь разговаривали с ней сквозь зубы, их взгляды скользили мимо, полные недоумения и обиды. Только Перси, вечно занятый своей карьерой, сохранял подобие прежних отношений, но и в его глазах читалась настороженность. Он видел не сестру, а Слизеринку. Чужую.

Родители, Артур и Молли, пытались сохранить фасад нормальной семьи, но их улыбки были натянутыми, а объятия — осторожными. Они отдалялись, как от прокажённой, не понимая, что их настоящая дочь была съедена не Шляпой, а тихим голодом власти, который будил в ней дневник.

Именно в этой гнетущей тишине, в своей комнате под крышей, Джинни вела свои самые важные диалоги. Том, чей дух всё больше укреплялся благодаря её вере и амбициям, был теперь не учителем, а коллегой. Соавтором.

Их сопротивление бесполезно, но отнимает время, — писал Том, его почерк был стремительным, словно удар кинжала. — «Агрессия» и «Стерилис» эффективны, но грубы. Это хаос. А хаосом сложно управлять. Нужен порядок. Контроль на уровне инстинктов.

Джинни, лежа на кровати и глядя на трещину на потолке, мысленно кивнула.

Ты предлагаешь не сломать их волю, а переписать её?

Именно. Представь два новых инструмента. Первый — «Покорность». Зелье, которое не подавляет волю, а направляет её. Маггл, принявший его, будет интуитивно испытывать почтение к носителю магии. Он не будет рабом. Он будет… слугой по зову крови. Он будет видеть в волшебнике не угрозу, а высшее существо, которого нужно защитить, которому нужно служить. Его разум будет искать оправдания этой потребности.

Идея была столь же изящна, сколь и ужасна. Джинни представила это. Маггл, который видит волшебника, идущего по хлипкому мосту. И вместо того чтобы с ненавистью ослабить болты, он, охваченный внезапным, иррациональным ужасом за его жизнь, бросится предупреждать об опасности. Маггловские полицейские, инстинктивно окружающие волшебника защитным кордоном во время беспорядков, сами не понимая, почему.

Это гениально, — признала она. — Мы превращаем их из охотников в стражей. Их же инстинкт самосохранения будет работать на нас.

*Второй инструмент — «Безликость», — продолжил Том, и Джинни почувствовала его интеллектуальный восторг. — Он не делает их агрессивными. Он… стирает границы. Стирает эмпатию. Маггл, принявший его, постепенно становится психопатом. Он не будет ненавидеть. Он просто… перестанет считать других людей значимыми. Его моральный компас сломается. Он сможет совершить убийство не из ярости, а из холодного расчёта или простого безразличия. Представь мир, где сосед может отравить колодец, потому что ему надоел шум детей. Где чиновник подпишет приказ о сносе квартала, не задумываясь о жильцах, потому что они для него — просто цифры.

Джинни замерла. Это было… совершенство. Абсолютное оружие против общества. «Агрессия» разрушала связи взрывами. «Безликость» растворяла их в кислоте равнодушия. Общество, лишённое эмпатии и социальных связей, рассыпалось бы в пыль само по себе.

Они будут уничтожать сами себя, — прошептала она пером. — А мы… мы будем их благодетелями. Их защитниками, которых они сами же и возжелают. Мы дадим им «Покорность» как противоядие от хаоса, который сами же и создадим «Безликостью».

Ты понимаешь суть, — с удовлетворением констатировал Том. — Мы создаём проблему и предлагаем решение. Мы становимся их спасителями от них же самих. Их тюремщиками, которых они будут благодарить за спасение от соседей-психопатов.

Они дополняли друг друга. Том, с его глубинным пониманием тёмной магии и человеческих страхов, создавал концепцию. Джинни, с её системным мышлением и пониманием масс, видела пути внедрения.

«Покорность» можно добавить в систему центрального водоснабжения крупных городов, — писала она, её ум уже рисовал карты трубопроводов. — Чтобы защитить наших, живущих среди них. А «Безликость»… в продукты. В дешёвые полуфабрикаты. В сигареты. Чтобы оно поражало в первую очередь низшие, самые многочисленные слои. Чтобы хаоз был сосредоточен внизу, а стремление к порядку и защите «высших» — общим трендом.

Снейп приступит к работе немедленно, — ответил Том. — С такими инструментами… мы сможем не просто победить их. Мы сможем перестроить их мир по нашему усмотрению. Сделать его безопасным и… удобным для магии.

Джинни закрыла дневник. В комнате было душно. Она подошла к окну и распахнула его. Ночной воздух пахёл скошенной травой и далёким дымком. Где-то там, за холмами, жили миллионы людей, не подозревавших, что их самые базовые инстинкты — страх, почтение, потребность в безопасности — скоро станут рычагами в руках двух призраков, спрятанных в дневнике и в сердце рыжеволосой девочки.

Она не чувствовала себя злодейкой. Она чувствовала себя садовником, готовящимся выкорчевать сорняки и посадить новый, более совершенный сад. И первые ростки её нового, ужасающего творения — «Покорность» и «Безликость» — уже готовились пробиться сквозь почву старого мира.

Прошла неделя. Всего неделя с тех пор, как первые дозы «Покорности» начали просачиваться в водопроводные системы крупных маггловских городов. И мир снова изменился. На этот раз — почти незаметно для самого магического сообщества.

Отчёты, которые Снегг с его обычной мрачной торжественностью представлял на срочном собрании у Дамблдора, были на этот раз иного характера.

«Любопытная статистика, — бубнил он, просматривая пергамент. — За последние семь дней смертность среди волшебников, проживающих в смешанных или чисто маггловских районах, снизилась на шестьдесят восемь процентов».

В кабинете директора снова воцарилась тишина, но на этот раз — ошеломлённая.

«Снизилась?» — переспросил Артур Уизли, не веря своим ушам. — «Но… как?»

«Магглы… стали проявлять признаки необъяснимой бдительности, — с лёгкой гримасой продолжал Снегг. — Сосед-маггл, ранее относившийся к семье волшебников с подозрением, внезапно вызвал ремонтников, чтобы починить ветхие перила на их общем балконе. Другой маггл, заметив подозрительную личность возле дома волшебницы-пенсионерки, немедленно вызвал полицию. Случайный прохожий буквально оттолкнул молодого волшебника подальше от дороги в момент, когда тот чуть не попал под неуправляемый экипаж».

«Они… защищают наших?» — прошептала Молли, и в её голосе звучала не радость, а леденящий душу ужас. Это было неестественно. Неправильно.

«Похоже на то, — сухо констатировал Снегг. — Создаётся впечатление, что у них проснулся некий… стадный инстинкт по охране некой высшей касты. Инстинкт, которого ранее за ними не наблюдалось».

Аластор Грюм мрачно хрипел в углу, его магический глаз бешено вращался, будто пытаясь разглядеть невидимые нити, управляющие этим абсурдом.

Дамблдор снял очки и медленно протёр их. Его знаменитое всепонимающее выражение сменилось на лице глубокой, непроглядной усталости. Он видел узор. Ужасающий, изощрённый узор, но не видел руки, которая его вышивала.

«Это не их добрая воля, — тихо сказал он. — Это… программирование. Кто-то научился играть на самых глубоких струнах их психики».

Снегг опустил взгляд, скрывая вспыхнувшее в глазах удовлетворение. Программирование. Именно так.

Позже, в подземельях Слизерина, он нашёл Джинни. Она переписывала конспект по зельеварению, её почерк был каллиграфически точным.

«Статистика по выживаемости улучшилась», — бросил он ей, проходя мимо, как бы между делом.

Она не подняла головы, лишь уголки её губ дрогнули в подобии улыбки.

«Стабильность — основа контроля, профессор. Хаос — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Теперь у наших есть… пастухи».

Снегг остановился и обернулся.

«Пастухи… И стадо, которое редеет и вырождается другими методами». Он сделал паузу. «Лорд доволен. И он передал тебе новый… концепт».

Теперь Джинни подняла на него взгляд. В её глазах вспыхнул интерес охотника, учуявшего новый след.

«Я слушаю».

«Представь зелье, которое не убивает и не калечит тело. Оно калечит дух. Оно выжигает амбиции. Убивает желание созидать, творить, стремиться к чему-либо. На его месте рождается лишь апатия и жажда самых примитивных, разрушительных удовольствий. Наркотиков. Алкоголя. Бессмысленного времяпрепровождения».

Джинни медленно отложила перо. Мысль была блестящей в своей простоте. Почти поэтичной.

««Упадок», — прошептала она, давая имя этому новому детищу. — Мы уже атаковали их общественные связи и репродуктивную функцию. Теперь мы атакуем саму основу их цивилизации — волю к прогрессу».

«Именно, — кивнул Снегг. — Без амбиций не будет учёных, инженеров, лидеров. Останутся лишь пассивные потребители, озабоченные лишь своим следующим «кайфом». Их технологический прогресс остановится. Их экономика рухнет под тяжестью иждивенцев. Их общество погрузится в варварство, одетое в оболочку былой цивилизации».

«И на этом фоне, — продолжила за него Джинни, — магический мир, стабильный, упорядоченный и защищённый их же собственным инстинктом «Покорности», будет выглядеть единственным оплотом разума и порядка. Мы станем не завоевателями. Мы станем… единственной альтернативой хаосу. Естественными правителями».

Взгляд Снегга стал почти что уважительным. Она схватывала суть на лету, видя не просто оружие, а целую стратегическую парадигму.

«Лорд был прав, выделив тебя, — тихо произнёс он. — Ты не просто советница. Ты — соавтор новой реальности».

Снегг удалился, оставив её наедине с мыслями. Джинни смотрела на пламя свечи. «Упадок»… Это был финальный штрих. Картина была почти закончена. Сначала они превратили магглов в своих невольных защитников. Затем они уничтожали их способность к размножению и разжигали в них взаимную ненависть. А теперь они лишали их будущего, отравляя саму душу.

Они не просто убивали магглов. Они убивали саму идею маггловского мира. И на его руинах они возводили новый, вечный порядок, где магия была не просто силой, а единственным законом. И она, Джинни Уизли, бывшая рыжая мышь из Норы, держала в своих руках кисть, которой выписывались контуры этого грядущего мира. И кисть эта была окунута в самые тёмные и изощрённые яды, какие только могла породить алхимия.

Хеллоуин в Хогвартсе всегда был ярким, шумным праздником. Тыквы-светильники ухмылялись во всю свою зубчатую пасть, призраки разыгрывали мрачноватые представления, а воздух был густ от запаха жжёного сахара и яблочной пастилы. Но в этом году за карнавальной мишурой скрывалась иная, леденящая суть.

Джинни стояла у стенда с «Ежедневным пророком» в гостиной Слизерина, не глядя на кричащие заголовки о предстоящем пире. Её внимание привлёк небольшой столбец на последней полосе, затерявшийся среди рекламы зелий для роста волос. Сухая, безэмоциональная сводка, перепечатанная из маггловских источников: «По предварительным данным, с учётом последних тенденций рождаемости и смертности, популяция Соединённого Королевства по состоянию на октябрь показывает сокращение на приблизительно 12.5%».

Одна восьмая. За какие-то месяцы.

Она мысленно перевела проценты в цифры. Миллионы. Миллионы людей, которые либо не родились, либо умерли насильственной смертью, либо тихо спились и сошли с ума, не оставив потомства. Это была не война. Это был демографический коллапс. Тихий, стремительный, необъяснимый.

Великий зал сиял, но настроение было сдержанным. Студенты ели, но смех звучал приглушённо. Даже Фред и Джордж не радовали своими шутками — они мрачно ковыряли вилками тыквенный пирог. Новости, пусть и не озвученные официально, просачивались в стены замка. Все чувствовали, что в мире творится что-то неправильное. Что-то чудовищное.

За столом Слизерина царила иная атмосфера. Не радость, но мрачное удовлетворение. Кевин Энфилд и его растущая группа последователей — уже не только первокурсники — сидели с прямыми спинами. Они не улыбались. Они выглядели так, будто присутствовали на важной стратегической встрече. Их взгляды occasionally скользили к Джинни, и в них читалось не просто уважение, а преданность. Она была для них не просто умной однокурсницей. Она была пророком новой эры, о которой они лишь смутно догадывались, но всей душой принимали.

Позже той же ночью Джинни сидела на подоконнике в своей спальне, глядя на тёмные воды озера. В руках она держала дневник. Он был тёплым, почти пульсирующим.

Одна восьмая, Том, — написала она. Не было нужды уточнять, о чём речь.

Ответ пришёл немедленно, почерк был твёрдым и уверенным, как у полководца, читающего победную реляцию.

Стабильный и предсказуемый результат. Наши инструменты работают в унисон. «Стерилис» подрывает будущее. «Агрессия» и «Безликость» уничтожают настоящее. А «Покорность» обеспечивает безопасность наших сил на вражеской территории. Система эффективна.

Да, — согласилась Джинни. — Но это создаёт новую проблему. Пустоту.

Пустоту?

Сокращение населения — это не только цифры. Это заброшенные дома. Неиспользуемые фабрики. Необрабатываемые поля. Хаос, который мы создали, может поглотить и ресурсы, которые могли бы нам принадлежать. Мы уничтожаем их мир, но мы должны быть готовы занять его место. Нам нужна инфраструктура. Контроль над тем, что останется.

В дневнике наступила пауза. Том обдумывал её слова. Он всегда мыслил категориями завоевания и разрушения. Она же думала о том, что будет после.

Ты предлагает ускорить процесс замещения? — наконец спросил он.

Я предлагаю готовить плацдарм, — уточнила Джинни. — Наши «пробуждённые»… они идеальны. Они ненавидят старый мир и преданы новому. Мы можем начать готовить их к управлению. Не как волшебников, живущих в резервациях, а как администраторов. Надсмотрщиков. Тех, кто будет управлять остатками маггловского населения, обработанными «Покорностью». Кто будет контролировать уцелевшие ресурсы.

Она представляла это чётко, как чертёж. Магглы, лишённые воли, амбиций и будущего, превращённые в послушную рабочую силу, управляемую новым классом волшебников-надзирателей, выросших из ненависти к тому, чем они когда-то были.

Мы создаём не просто новое общество, — писала она, и её перо едва поспевало за мыслями. — Мы создаём экосистему. Где магглы — это почва. Наши «пробуждённые» — корневая система. А чистокровные волшебники — цветы, венчающие собой всё творение.

Экосистема… — Том повторил это слово, и Джинни почувствовала его одобрение. Это была концепция, достойная его величия. — Да. Прекрасная метафора. И смертоносная. Мы не завоёвываем мир. Мы пересаживаем его на новую почву, удобренную их же трупом.

Джинни закрыла дневник. За окном, в тёмных водах, мелькнуло что-то большое и скользкое. Гриндилоу? Или просто тень?

Она не испытывала триумфа. Одна восьмая была всего лишь вехой. Промежуточным отчётом. Её ум был уже там, за гранью этой цифры, в мире, который медленно, но верно возникал на обломках старого. Мире, который она помогала спроектировать. Мире порядка, контроля и безраздельного господства магии.

И глядя на своё отражение в тёмном стекле, она видела не ученицу, не сестру, не дочь. Она видела садовника, хладнокровно наблюдающего, как ядовитые ростки нового мира пробиваются сквозь трещащую по швам почву старого. И урожай этого года, урожай Хеллоуина, был обильным. И это было только начало.

Идея пришла от Драко. Он поделился ею с отцом за завтраком, глядя на разворот «Ежедневного пророка» с очередной статьёй о заброшенных промышленных зонах на севере Англии. Луций Малфой, чьё честолюбие всегда искало новые, изящные способы утвердить превосходство, ухватился за неё мгновенно. И, разумеется, испросил высочайшего одобрения.

Том Реддл, чьё сознание всё больше срасталось с дневником, воспринял предложение не просто благосклонно, а с приступом почти поэтического вдохновения. Он видел в этом не просто бизнес-предприятие, а мощный символ. Акт аллегорического завоевания.

Джинни узнала о плане одной из первых. Снегг, ставший своеобразным курьером между нею и растущей сетью приверженцев новой доктрины, пробормотал основные тезисы, задержавшись у её стола в классе зельеварения.

«Малфои, — сказал он, помешивая своё зелье, — намерены приобрести один из «городов-призраков» на севере. Гримми-Вейл. Место, где «Упадок» и «Безликость» сделали своё дело наиболее эффективно. Население сократилось до критического минимума, инфраструктура рушится».

Джинни подняла глаза от своего, почти идеального, зелья Живой смерти.

«И?» — спросила она, хотя уже догадывалась.

«Они планируют выкупить землю через подставных маггловских лиц, — продолжил Снегг, — провести «рекультивацию». Превратить бывшие заводы и жилые кварталы в сельскохозяйственные угодья. И… устроить заповедник для драконов. С одобрения Лорда».

Уголок губ Джинни дрогнул. Это было… гениально. Цинично и гениально. Они не просто извлекали выгоду из опустошения. Они наглядно демонстрировали, что будет с маггловским миром: его цитадели будут снесены, а на их месте будут пастись величественные магические звери. Это был акт высшего презрения, облечённый в форму прагматичного землепользования.

«Драконы… — протянула она. — Сильный образ. Символичный».

«Лорд считает, что это послужит отличным… наглядным пособием для наших новых сторонников, — с лёгкой усмешкой сказал Снегг. — Демонстрацией того, как сила и величие приходят на смену вырождению и упадку».

Вскоре проект, получивший кодовое название «Новые поместья», был запущен. Луций Малфой, используя свои обширные связи и магию для влияния на маггловских чиновников, погрязших в коррупции и апатии, приобрёл огромные территории вокруг Гримми-Вейла за бесценок.

Джинни следила за прогрессом через дневник и редкие репортажи, которые Снегг передавал Лорду. Картина вырисовывалась сюрреалистическая.

Магглы, оставшиеся в городе — жалкие, оборванные существа, чьи души и воли были выжжены «Упадком» и «Безликостью», — были согнаны на принудительные работы. Под надзором нескольких «пробуждённых» волшебников, фанатичных и безжалостных, они разбирали завалы собственных бывших домов. Их апатия была так глубока, что они не оказывали сопротивления. Они просто выполняли приказы, словно зомби, их глаза были пусты.

Их труд был неэффективен, но это не имело значения. Сам процесс был важен. Они сами расчищали место для нового мира.

А тем временем, на уже очищенных полях, заколдованные плуги, запряжённые фестралами, которые были невидимы для магглов, вспахивали землю, насыщая её магией. Семена мандрагор и других магических растений уже были заготовлены.

Но самым впечатляющим зрелищем стало прибытие драконов. Небольшое стадо випербатов, приобретённое Малфоями через сомнительные каналы в Восточной Европе, было доставлено в специально созданный заповедник на окраине бывшего города. Огромные, чешуйчатые существа, изрыгающие пламя, теперь разгуливали там, где когда-то были парки и детские площадки. Их рёв эхом отдавался в пустых бетонных коробках многоквартирных домов.

Кевин Энфилд и несколько его самых преданных последователей были доставлены туда на выходные в качестве «поощрения». Вернувшись, они были преисполненны почти религиозного экстаза.

«Это было… могущественно, — сказал Кевин Джинни, его глаза горели. — Они… они как боги на руинах Вавилона. Сила, пришедшая на смену слабости. Это будущее, Уизли. Наше будущее».

Джинни кивнула. Она понимала его чувства. Это был мощный пропагандистский ход. Это делало абстрактную «войну» осязаемой. Можно было увидеть, потрогать, услышать рык нового мира, рождающегося на костях старого.

Вечером она писала Тому:

Проект «Новые поместья» успешен. Он работает не только на практическом, но и на психологическом уровне. Он даёт нашим сторонникам зримую цель. Мечту. Они больше не просто разрушители. Они — созидатели. Созидатели нового порядка.

Именно так, — ответил Том, и в его словах сквозила гордость. — Мы не оставляем после себя пустошь. Мы удобряем её и засеваем новыми, более сильными формами жизни. Магглы выкорчёвывают себя сами, а мы используем освободившуюся землю. Это — высшая форма экологии. Естественный отбор, направляемый могущественной волей.

Джинни закрыла дневник. Она смотрела на карту Великобритании, висевшую на стене её спальни. Гримми-Вейл был лишь маленькой точкой. Но она знала — это только первый такой проект. Скруги, Кеттлберны и другие семьи с деньгами и влиянием уже присматривались к другим «неперспективным» маггловским территориям.

Они создавали не просто заповедник для драконов. Они создавали прототип нового мира. Мира, где магические существа будут гулять по полям, взращённым на прахе маггловских городов, а волшебники — управлять этим миром с холодной, безраздельной властью. И она, Джинни Уизли, сидя в своей комнате в Хогвартсе, помогала чертить карты этого грядущего королевства. Одна точка за другой.

Идея пришла к Снеггу во время очередного доклада Дамблдору. Старый директор, с лицом, измождённым бессонницей, говорил о необходимости найти «гуманные» способы помочь выжившим магглам, о создании тайных миссий для доставки еды и лекарств.

Гуманность. Снегг внутренне скривился. Это слово казалось таким же устаревшим и бесполезным, как и те, кто его произносил. Пока Орден Феникса пытался залатать тонущий корабль, он думал о том, как ускорить его погружение.

Позже, в сыром подземелье своей лаборатории, он излил свои мысли в дневник, зная, что они дойдут и до Лорда, и до его Советницы.

Наши методы эффективны, но недостаточно быстры, — писал он, его острый почерк отражал остроту мысли. — Мы атакуем их волю, их разум, их будущее. Но их инфраструктура всё ещё держится. Система, созданная ими, продолжает функционировать, поддерживая в них иллюзию нормальности. Электричество. Водоснабжение. Больницы.

Он сделал паузу, обмакивая перо в чернильницу, с наслаждением выписывая следующее предложение.

Предлагаю провести целевое «отключение». Не повсеместное, это вызовет панику и привлечёт ненужное внимание. Но точечное. Например, перерезать магистральные кабели, ведущие к крупным больницам в Лондоне. Тех, где ещё пытаются бороться с последствиями «Агрессии» и «Безликости», лечить бесплодие от «Стерилиса».

Он представил это: операционные, погружённые во тьму, аппараты искусственной вентиляции лёгких, замиравшие один за другим, паника среди и без того деморализованного персонала. Смерть, приходящая не от яда или заклинания, а от банального отсутствия электричества. Символично.

Это не только ускорит процесс естественного убывания населения, — продолжал он, — но и станет ещё одним ударом по их morale. Они увидят, что даже их последние оплоты — медицина, технологии — ненадёжны. Что сама основа их цивилизации рушится под собственным весом, без единого выстрела. Это идеально вписывается в общую стратегию демонстрации их несостоятельности.

Ответ пришёл не сразу. Снегг чувствовал, как его предложение обдумывают. Сначала — холодный, аналитический ум Лорда. Затем — его Советница.

Наконец, на странице проступили слова. Почерк был твёрдым, но не торжествующим. Расчётливым.

Предложение имеет стратегический смысл. Однако, его исполнение должно быть безупречным. Нельзя оставлять следов магии. Это должно выглядеть как техногенная катастрофа. Результат халатности, коррупции, общего упадка. То, что они сами приписали бы действию «Упадка».

Снегг кивнул про себя. Лорд видел не только тактическую выгоду, но и необходимость сохранения их главного козыря — невидимости.

Затем появился другой почерк — более убористый, точный. Джинни.

Согласна. Но нужно учесть последствия. Отключение больниц вызовет всплеск трупов. Это может привести к эпидемиям. Нам нужен контроль над ситуацией. Предлагаю параллельно с «отключением» провести «санитарную обработку» тех же районов. Усиленную дозу «Стерилиса» в водопровод, чтобы предотвратить распространение болезней. И, возможно, лёгкую дозу «Покорности» через аэрозоли, чтобы подавить панику и заставить выживших подчиняться нашим агентам, если те понадобятся для «наведения порядка».

Снегг замер, впечатлённый. Девочка не просто одобрила его идею. Она усовершенствовала её, добавив уровень контроля, о котором он не подумал. Она думала не только о нанесении урона, но и о управлении хаосом, который последует.

Блестяще, — ответил Лорд, и в его слове чувствовалась почти отеческая гордость. — Мы наносим удар, и тут же предлагаем «решение», которое ещё больше закрепощает их. Санитарная обработка… Идеально. Снейп, подготовьте необходимые зелья. Координацию с Малфоем для организации «аварийных работ» и доступа к инфраструктуре я возьму на себя.

План был приведён в движение с устрашающей эффективностью. Через неделю несколько ключевых больниц в восточном Лондоне погрузились во тьму. В новостях, которые Снегг с холодным любопытством просматривал в учительской, говорилось о «катастрофическом отказе энергосистемы», о «нехватке финансирования» и «преступной халатности».

Он видел репортажи с места событий: переполненные коридоры, отчаявшихся врачей, пытающихся вручную поддерживать жизнь пациентов при свете фонариков. А потом, через день, появились сообщения о «волонтёрах», раздающих «очищенную воду» и «успокоительные» средства пострадавшим районам. Он узнал в некоторых из этих «волонтёров» людей из сети Малфоя.

Хаос был, но он был управляем. Смертность резко возросла, но паники, которую можно было бы ожидать, не случилось. Люди были слишком апатичны, слишком сломлены, а некоторые — слишком странно спокойны, принимая помощь из рук тех, кто вызывал у них смутное, иррациональное доверие.

Снегг доложил об успехе на следующем собрании Ордена. Он говорил о «трагических событиях в маггловском мире», о «необходимости быть настороже», и всё это время ловил на себе тяжёлый, подозрительный взгляд Аластора Грюма. Грюм что-то чуял. Но что он мог доказать?

Вернувшись в свою лабораторию, Снегг позволил себе редкую, тонкую улыбку. Они больше не были просто тёмными волшебниками. Они были инженерами апокалипсиса. И самая юная из них, девочка с медными волосами, оказалась самым гениальным инженером из всех. Она не просто уничтожала мир. Она разбирала его на запчасти, чтобы собрать заново — по своему чертежу.

Проблема, как это часто бывало, была сформулирована Джинни. Она изучала отчёт Снегга о демографических тенденциях, и её аналитический ум сразу вычленил слабое место в их, казалось бы, безупречной стратегии.

Наша сила растёт, но недостаточно быстро, — писала она Тому, её почерк был чёток и лишён эмоций. — «Пробудитель» даёт нам преданных солдат, но их количество ограничено естественным рождением. Агрессия магглов, пусть и ослабленная, всё ещё сокращает нашу численность. Нам нужен скачок. Качественный и количественный.

Том, чьё сознание уже давно перестало быть просто воспоминанием, а стало живым, мыслящим существом в магической сети, сотканной из её амбиций, откликнулся мгновенно.

Ты предлагаешь ускорить процесс «пробуждения»?

Больше, чем ускорить. Я предлагаю поставить его на поток, — парировала Джинни. — «Пробудитель» эффективен, но точечен. Мы обрабатываем отдельных людей. А что, если обработать среду? Массово?

Идея была до абсурда проста, как и все гениальные идеи. Зачем искать сквибов и магглов с латентными генами поодиночке, если можно создать условия, при котором они пробудятся все сразу?

Бумага, — написала она, и мысленно представила гигантские рулоны на маггловских бумажных фабриках. — Они повсюду. Газеты, книги, документы, обои, деньги, туалетная бумага. Если пропитать основу, сам материал, на котором печатается их цивилизация… каждый контакт будет каплей «Пробудителя». Мы не будем искать их. Они сами придут к нам, когда магия внутри них откликнется на призыв. Фабрика по производству преданности.

В дневнике наступила пауза, полная почти что благоговейного трепета. Даже Том, с его масштабным видением, был на мгновение ошеломлён размахом.

Это… амбициозно, — наконец ответил он, и в его «голосе» звучало восхищение. — Один заражённый рулон — это тысячи, миллионы доз. Мы превратим их же информационное поле в оружие против них. Их собственная цивилизация станет машиной по производству наших сторонников.

Да, — мысленно кивнула Джинни. — Но есть нюанс. Наши же зелья. «Упадок», «Агрессия», «Безликость». Они создают идеальную питательную среду для хаоса, но «пробуждённый», вышедший из такой среды, будет нестабилен. Его ненависть может быть слепа и направлена против всех подряд. Нам нужен не просто фанатик. Нам нужен солдат. Солдату нужна ясность ума.

Это был критически важный момент. Они создавали армию, но не могли позволить ей быть армией безумцев.

Ты предлагаешь усовершенствовать «Пробудитель», — понял Том.

Именно. Нужно добавить в формулу компонент, который бы… стабилизировал психику. Который бы, в момент полного пробуждения магии, снимал эффекты всех остальных наших зелий. Очищал разум от наведённой агрессии, апатии и покорности. Оставляя лишь саму магию… и ту самую, чистую ненависть к маггловскому миру, которая была в первоначальной формуле. Ненависть осознанную. Целенаправленную.

Она представляла себе этого идеального солдата. Лишённого сомнений, жалости и страха. Его разум, освобождённый от ядов старого мира, видел бы лишь чёрное и белое. Магия — добро. Маггловский мир — зло. И он был бы безгранично предан тем, кто даровал ему это очищение.

Это… высшая форма алхимии, — признал Том. — Не просто контроль, а преображение. Создание нового типа личности. Архетипа воина Новой Эры. Снейп должен немедленно начать работу. Это станет нашим приоритетом.

Работа закипела. Снегг, получив указания, погрузился в исследования с фанатизмом, который не уступал фанатизму самых преданных Пожирателей. Он видел в этом вызов величайшего масштаба. Создание не просто зелья, а философского камня для души.

Параллельно через сеть Малфоя началась подготовка к диверсии на одной из крупнейших бумажных фабрик в Манчестере. План был прост: подкупом или магией обеспечить доступ к резервуарам с жидкой целлюлозной массой, куда и должен был быть добавлен усовершенствованный «Пробудитель».

Джинни следила за прогрессом, её ум был холодным калькулятором, взвешивающим риски и выгоды. Это был самый амбициозный их проект. Если он сработает, они получат не просто приток новых сторонников. Они получат культурный сдвиг. Волну пробуждений, которая прокатится по всей стране, сметая остатки старого общества и принося к их ногам армию преданных, очищенных от скверны бытия магглов.

Она смотрела на карту, висевшую в её комнате. Скоро на ней появятся не просто точки «Новых поместий». Скоро на ней загорятся сотни, тысячи новых огоньков. Огоньков пробудившейся магии и беззаветной преданности. И каждый из этих огоньков будет обязан своим существованием ей. Джинни Уизли. Архитектору не просто победы, а нового человечества.

Прошла неделя. Всего семь дней с тех пор, как на бумажной фабрике в Манчестере произошла «техногенная авария», приведшая к «временному сбросу незначительного количества химикатов в систему водоснабжения». Семь дней, в течение которых усовершенствованный «Пробудитель», прозванный Снейпом «Эликсиром Гнева», впитывался в кожу, вдыхался с пылью, попадал в организм с каждой страницей газеты, с каждой банкнотой, с каждым клочком обоев.

И мир перевернулся.

Отчёт, который Снегг положил на стол Дамблдору, был краток, как выстрел. Его голос, обычно монотонный, сегодня был натянут, как струна.

«По данным, полученным из Отдела магических катастроф и Отдела регистрации магглорожденных, — начал он, глядя поверх голов собравшихся членов Ордена, — за последнюю неделю зафиксирован беспрецедентный всплеск магических проявлений среди ранее неучтённого населения. Предварительные оценки… показывают увеличение магической популяции Великобритании на двадцать процентов».

В кабинете директора воцарилась мертвенная тишина. Двадцать процентов. Одна пятая. За неделю.

Артур Уизли опустил голову на руки. Молли тихо ахнула, её лицо побелело. Кингсли Бруствер медленно покачал головой, его обычно невозмутимое лицо выражало шок.

«Это… это невозможно, — прошептал Элфиас Доги. — Магия не работает так! Она не появляется массово, как грибы после дождя!»

«Но факты — вещь упрямая, — холодно парировал Снегг. — Отдел регистрации завален заявлениями. Наши сотрудники на местах сообщают о случаях спонтанной магии такой силы, что они привлекают внимание и магглов. Дети, внезапно заставляющие предметы летать. Взрослые, неосознанно исцеляющие раны или поджигающие взглядом. Хаос».

Он не стал добавлять, что это был контролируемый хаос. Что эти новые «магглорожденные» были не растерянными и испуганными, как обычно. Они были… яростными. Решительными. Их первым инстинктом было не спрятаться, а найти других себе подобных. Объединиться.

Джинни наблюдала за последствиями из самого эпицентра — Хогвартса. Поток новых студентов был таким, что пришлось срочно организовывать дополнительные Распределения. Но это были не обычные первокурсники.

Они прибывали группами. Подростки, даже взрослые люди с твёрдыми, решительными лицами. Их глаза горели не детским восторгом, а холодным огнём обретённой цели. Они не боялись Шляпы. Они требовали от неё своего места в новом мире.

«СЛИЗЕРИН!» — раздавалось в Зале снова и снова, и снова. Или «ГРИФФИНДОР!», но это был не тот Гриффиндор, что знала Джинни. Это был Гриффиндор ярости, непримиримости, готовности сжечь старый мир дотла.

Они сбивались в стаи, игнорируя старых студентов. Их взгляды были полны презрения к тем, кто родился в магии и не ценил её должным образом. К тем, кто всё ещё говорил о «мирном сосуществовании».

Кевин Энфилд, некогда лидер маленькой группы недовольных, теперь выглядел скромным последователем. К нему подходили эти новые, «пробуждённые», и спрашивали о ней. О Уизли. Они слышали шёпоты. О том, что именно она, Слизеринка из семьи предателей, является пророком новой эры.

Однажды к ней в гостиной Слизерина подошла высокая девушка с чёрными волосами и шрамом на щеке. Её взгляд был тяжёлым и оценивающим.

«Ты та самая?» — спросила она без предисловий.

Джинни медленно подняла на неё глаза. «Зависит от того, что ты ищешь».

«Я ищу тех, кто не боится сказать правду. Кто дал нам силу. Кто открыл нам глаза». В голосе девушки звучала сталь.

«Глаза открываются сами, — спокойно ответила Джинни. — Сила была в вас всегда. Мы просто… убрали то, что мешало ей проснуться».

Девушка кивнула, и в её глазах вспыхнуло понимание. «Шлак. Грязь старого мира. Она осыпалась. И теперь мы видим. Мы видим, кто наши настоящие враги». Она повернулась и ушла, присоединившись к группе таких же, как она, с горящими глазами.

Вечером Джинни писала Тому, и впервые за долгое время её почерк выдавал нечто, похожее на торжество.

Одна пятая, Том. За неделю. Волна поднимается.

Ответ был немедленным и полным безраздельного триумфа.

Это лишь начало. Прилив, который смоет старый мир. Ты видишь их, Джинни? Ты видишь наше творение? Они — будущее. И они наши.

Они наши, — согласилась она. — Но теперь их нужно возглавить. Направить. Их ярость — это сила, но без дисциплины она сожжёт и нас. Нам нужна структура. Иерархия.

И она будет создана, — ответил Том. — Ты дала им силу. Теперь дай им порядок. Ты будешь их голосом. Их стратегом. Лорд Вольдеморт дарует им цель. А я… я дам им бессмертие, к которому они стремятся.

Джинни закрыла дневник. Она подошла к окну и смотрела на огни замка. Он был переполнен. Переполнен новой силой, новой яростью, новой верой. Популяция волшебников возросла на одну пятую. Но это была не просто статистика. Это была критическая масса. Точка невозврата.

Старый мир, мир её детства, мир Ордена Феникса и наивных надежд, был обречён. Он даже не понимал, что уже мёртв. Он просто ещё не успел упасть. А она стояла у истоков нового мира, мира магии, чистоты и силы. И восходящий прилив этого мира уже поднимался, чтобы поглотить всё на своём пути. И она, Джинни Уизли, была одним из тех, кто управлял этим приливом.

Рождество. Хогвартс утопал в искрящемся инее и сверкающих гирляндах, но праздничное настроение было фальшивым, натянутым, как дешёвая мишура. Великий зал, украшенный двенадцатью рождественскими ёлками, был полон, но это было новое «полно». Воздух гудел от низкого гулкого гула множества голосов — голосов «пробуждённых». Они доминировали теперь не только в Слизерине, но и в других факультетах, принося с собой свою стальную решимость и непримиримость.

Джинни стояла у камина в гостиной Слизерина, глядя на пламя. В кармане её нарядного платья лежал сложенный вырезок из «Ежедневного пророка». Не главная статья, а маленькая заметка, перепечатанная из маггловских сводок: «По предварительным оценкам, демографическая ситуация в стране достигла критической отметки. Популяция сократилась на 48% по сравнению с прошлогодними показателями».

Почти половина. Всего за несколько месяцев. Мир магглов не просто трещал по швам — он обрушился. Города-призраки, заброшенные фермы, молчащие фабрики. И на этом пепелище, как ядовитые грибы, росли «Новые поместья» — магические анклавы, где паслись драконы и цвели мандрагоры.

Том был доволен. Его удовлетворение было подобно теплу, исходящему от дневника. Но в его «голосе» появилась новая, острая нота. Недовольство.

Наша победа неизбежна, — писал он ей в рождественскую ночь. — Но плод может быть отравлен. Смотри.

И он «показал» ей. Вспышки сопротивления. Не от магглов — те были уже почти сломлены. А от старых магглорожденных. Волшебников, которые выросли в любви к обоим мирам. Они видели кошмар, разворачивающийся вокруг, и ужасались. И что самое опасное — они были сильны. Сильнее многих чистокровных. Их магия, выкованная в необходимости лавировать между двумя мирами, была гибкой, изобретательной и мощной. Они не поддавались «Пробудителю», их воля была их собственной.

Они — слабое звено, — мысленно рычал Том. — Они цепляются за сентименты мёртвого мира. Их сила могла бы служить нам, но их сердца отравлены ложной моралью. Они видят варварство в нашем порядке. Их нужно… переубедить.

Джинни понимала. Уничтожить их было бы расточительством. Но и оставлять их такими — опасно. Они могли стать ядром сопротивления. Нужно было не сломать их, а… перезаписать.

Их взгляды — это болезнь, — писала она, её ум уже работал над решением. — И её нужно лечить. Медленно. Аккуратно. Чтобы они даже не почувствовали вмешательства.

Предлагаешь?

Новое зелье. Назовём его «Перевёртыш». Оно будет действовать только на магглорожденных, но не пробуждённых нами. Оно не будет подавлять волю. Оно будет… менять восприятие. По капле. В течение, скажем, года.

Она представляла это. Сначала — лёгкое раздражение при виде маггловской безвкусицы. Затем — растущее презрение к их «примитивным» технологиям. Потом — убеждённость в том, что магическое превосходство — это не право, а естественный порядок вещей. И в конце концов — полное принятие идеологии, которую олицетворял собой, например, Драко Малфой. Уверенность, высокомерие, непримиримость.

Оно будет подменять их воспоминания, их ценности, — продолжала она. — Не стирая их, а перекрашивая. Любовь к маггловским родителям превратится в снисходительную жалость. Дружба с магглом — в воспоминание о юношеской ошибке. Они будут искренне верить, что всегда думали именно так. Что их нынешние взгляды — это результат взросления, опыта, логики.

Том был очарован. Это было тоньше, чем любое Империус. Глубже. Это было не насилие над разумом, а его эволюция в нужном направлении.

Идеально, — ответил он. — Мы дадим им новую личность. Более сильную. Более чистую. Они станут ярыми защитниками нового порядка, даже не подозревая, что их переделали. Их собственная сила будет работать на нас. Снейп должен начать немедленно.

Работа над «Перевёртышем» стала для Снейпа новым вызовом. Это было не просто зелье изменения сознания. Это было произведение искусства, требующее тончайшего баланса ингредиентов, чтобы изменение было плавным, необратимым и незаметным для самого субъекта.

Джинни тем временем наблюдала за одним из потенциальных «кандидатов» — талантливой магглорожденной девушкой с Когтеврана, которая открыто осуждала «Новые поместья» на уроках истории магии. Она была яркой, популярной, её уважали. Идеальная цель.

В ночь перед отъездом на каникулы Джинни снова открыла дневник.

Цель выбрана. Мы начнем в следующем семестре. К следующему Рождеству она будет говорить о священности чистой крови с таким же пылом, как и Малфой.

Ты создаёшь не просто армию, Джинни, — ответил Том, и в его словах звучало нечто новое — не только одобрение, но и признание её как равного творца. — Ты создаёшь единомыслие. Ты обеспечиваешь не только нашу победу, но и стабильность нашего будущего правления. С Лордом во главе, с тобой в качестве его стратега… ничто не сможет остановить нас.

Джинни закрыла дневник. Она смотрела на рождественскую ёлку в углу гостиной, на её холодное, искусственное сияние. Маггловский мир сократился наполовину. Скоро он исчезнет полностью. А на его месте возникнет новый, безупречный мир. Мир, где не будет места слабости, сомнениям и жалости. Мир, построенный по её чертежам. И такие «мелкие нестыковки», как неправильные взгляды у сильных магов, были всего лишь погрешностью, которую можно и нужно исправить.

Она не чувствовала ничего, глядя на статистику в газете. Ничего, кроме холодного удовлетворения от хорошо выполненной работы. И предвкушения следующего этапа. Этапа тотальной перековки.

Прошла неделя. Семь дней, в течение которых цифра в «48%» устарела, сменившись на леденящую душу «~90%». От маггловского мира осталась одна десятая. Не население, а его жалкая, агонизирующая тень.

И в магическом сообществе началась лихорадка. Тихая, стремительная, беспощадная.

Великий зал на завтраке гудел, но это был уже не гул тревоги, а низкий, жадный гомон. «Ежедневный пророк» не успевал печатать сводки с «земельного фронта». Заголовки кричали: «Золотая лихорадка в Йоркшире!», «Клан Макмиллан скупает заброшенные угодья!», «Невероятные цены на побережье Девона!».

Чистокровные семьи, десятилетиями копившие богатства и кичившиеся своей родословной, вдруг осознали, что их главный актив — земля — внезапно стал невероятно дешёв и доступен. И они бросились скупать всё, что могли.

Джинни наблюдала за этим, сидя за столом Слизерина и медленно помешивая овсянку. Рядом с ней, Драко Малфой, обычно сдержанный, с азартом в глазах обсуждал с Блезом Забини последнюю сделку своего отца.

«…целый заброшенный портовый городок в Корнуолле, Забини! Со всеми доками! Представляешь? Отец говорит, можно устроить там заповедник для водяных, а доки переоборудовать под верфь для магических судов! Практически даром!»

Это было повсюду. Скрюги скупали леса, чтобы разводить в них фестралов. Фоулы приобретали пустующие фермы под плантации пуффендуй. Нотты и Эйвори захватывали целые городские кварталы, чтобы на их месте разбить магические сады или построить особняки.

Это была не просто жадность. Это была демонстрация силы. Акт окончательного присвоения. Они не просто покупали землю. Они стирали с неё последние следы маггловского присутствия и утверждали своё, магическое владычество.

Даже Артур Уизли, с его ограниченными средствами и смешанными чувствами, под давлением Молли и необходимости обеспечить безопасность семьи, приобрёл через свои связи в Министерстве небольшой участок с полуразрушенным коттеджем на отшибе. «Просто чтобы быть подальше от… всего этого», — оправдывался он, но в его глазах читался стыд.

«Всё это» — это был хаос, голод и тихий ужас, царившие в оставшихся маггловских анклавах. Но для большинства волшебников это «всё» было уже просто фоном, досадной помехой на пути к новым владениям.

Кевин Энфилд и его «пробуждённые» смотрели на эту земельную лихорадку с одобрением. Для них это было естественным порядком вещей. Сильные отбирают ресурсы у слабых. Магия наследует землю после немощи.

Вечером Джинни анализировала ситуацию с Томом.

Они скупают будущее по цене прошлого, — писала она. — Они видят возможность, но не видят всей картины. Их амбиции ограничены их поместьями.

Пусть тешат себя, — ответил Том, его почерк был спокоен и властен. — Они — инструменты. Их богатства и земли в конечном счёте послужат укреплению новой власти. Нашей власти. Пусть строят свои заповедники и верфи. Мы контролируем саму почву, на которой они стоят. Мы контролируем умы тех, кто будет на них работать.

«Перевёртыш» будет готов к испытаниям к концу месяца, — доложила Джинни. — Снейп уверен в успехе. Мы начнём с самых влиятельных магглорожденных в Министерстве. Чтобы, когда Лорд вернётся, его власть была абсолютной не только из-за страха, но и из-за всеобщего… согласия.

Страх — это грубый инструмент, — согласился Том. — Истинная власть — это когда тебе служат по велению сердца, даже если это сердце было тобой же и переписано. Ты обеспечиваешь нам именно такую власть, Джинни.

Она закрыла дневник и подошла к окну. Из башни Гриффиндора доносились приглушённые звуки празднования — кто-то из студентов, видимо, тоже получил наследство или выгодную сделку. Мир волшебников пировал на обломках другого мира.

Джинни смотрела на тёмный лес. Скоро и он, наверное, будет кому-то принадлежать. Огорожен, зачарован, превращён в частные владения. Всё будет поделено, распродано, перекроено по новым лекалам.

Она не испытывала жадности. Ей не нужен был клочок земли. Ей нужен был контроль над системой, которая раздавала эти клочки. Ей нужна была власть над теми, кто считал себя новыми хозяевами жизни.

От магглов осталась одна десятая. Скоро не останется и их. А магический мир, поглощённый земельной лихорадкой и дележом наследства, даже не заметил, что сам стал частью гигантской машины, архитектором которой была она. И пока новые лендлорды измеряли свои владения в акрах, она отмеряла свою власть в процентах от подконтрольных умов и переписанных судеб.

Снегг назвал его «Эликсиром Перерождения». В его лабораторном журнале рецепт был выведен с математической точностью, с пометками о температуре, времени настаивания лунного света и капле слёз русалки, добытых под принуждением. Но для Джинни и Тома это был «Перевёртыш». Инструмент тонкой настройки реальности.

Первой значимой мишенью стала Гермиона Грейнджер.

Выбор был очевиден. Самая яркая, самая упрямая, самая принципиальная магглорожденная своего поколения. Её ум, её магическая сила, её непоколебимая мораль делали её и опасным противником, и невероятно ценным приобретением. Обратить её — значило не просто обезвредить угрозу, а приобрести блестящего тактика и идеолога для новой власти. Или, по крайней мере, её видимость.

План был выверен до микрона. Не грубое подмешивание в еду или питьё. Гермиона была слишком умна и осторожна для этого. Нет, доза должна была прийти к ней через её собственную одержимость — знания.

Снегг, пользуясь своим положением, «случайно» упомянул на уроке зельеварения о редком и почти забытом трактате «Парадоксы полукровок: к вопросу о наследственной магической силе», хранящемся в Запретной секции. Он знал, что любопытство Грейнджер не устоит.

Так и произошло. На следующий день Гермиона, заполнив гору разрешительных формуляров, получила доступ к книге. Древний, потрёпанный фолиант.

Что она не знала, так это того, что несколько страниц в середине трактата были аккуратно пропитаны «Перевёртышем». Зелье было без цвета и запаха, а его активация требовала не чтения, а простого контакта с кожей и лёгкого магического резонанса, который неизбежно возникал у волшебника при прикосновении к зачарованному пергаменту.

Джинни наблюдала за этим из-за соседнего стеллажа, притворяясь, что ищет книгу по древним рунам. Она видела, как Гермиона увлечённо листает страницы, её пальцы скользят по тексту, её брови сведены в глубокой задумчивости. Ничего не произошло. Ни вспышки света, ни изменения в глазах. Только лёгкая, едва уловимая рябь в магическом поле вокруг книги, которую мог бы почувствовать лишь такой чувствительный волшебник, как Дамблдор.

Процесс был запущен.

Первые эффекты проявились не сразу. Через неделю Гермиона на уроке защиты от тёмных искусств с привычным жаром спорила с профессором о правах магглов. Но в её аргументах появилась странная оговорка.

«Конечно, они заслуживают защиты, но… их неспособность к магическому мышлению объективно делает их более уязвимыми. Это… факт, а не предрассудок».

Рон, сидевший рядом, покосился на неё с недоумением. «Факт? Герми, ты в порядке?»

«Я никогда не была так права, Рон, — отрезала она, но в её глазах мелькнула тень сомнения, будто она и сама удивилась своим словам.»

Ещё через неделю она отказалась помогать одному из «пробуждённых» первокурсников с домашним заданием, холодно заметив: «Если он не может разобраться в основах сам, возможно, ему не место в Хогвартсе. Магия требует дисциплины ума, а не слепого заучивания».

Гарри смотрел на неё, будто видел впервые.

Джинни следила за метаморфозой с холодным научным интересом. Она вела записи, отмечая изменения в лексике, в реакциях, в круге общения. Гермиона постепенно отдалялась от Гарри и Рона, всё чаще проводя время в библиотеке в одиночестве или вступая в дискуссии со старшекурсниками-Слизеринцами о эффективности магического правления.

Как-то раз их пути пересеклись в пустом коридоре.

«Грейнджер», — кивнула Джинни.

«Уизли», — ответила Гермиона. Её взгляд, всегда такой ясный и прямой, теперь был немного затуманен, будто она смотрела сквозь тебя на что-то далёкое. «Ты следишь за новыми земельными законами, которые предлагает Визенгамот?»

«Мимоходом», — сказала Джинни.

«Они недостаточно строги, — заявила Гермиона, и в её голосе зазвучали нотки, удивительно напоминающие Драко Малфоя. — Раздавать земли всем подряд — значит поощрять бесхозяйственность. Нужен жёсткий контроль. Разрешение должно выдаваться только тем, кто может доказать свою способность управлять магической экосистемой. Чистокровным семьям с опытом».

Джинни сдержала улыбку. «Интересная точка зрения».

«Это не точка зрения, Уизли. Это логика», — поправила её Гермиона и прошла мимо, её мантия развевалась за ней с новой, непривычной надменностью.

Вечером Джинни подробно доложила Тому о прогрессе.

Изменения идут быстрее, чем ожидалось. Её ум, вероятно, ускоряет процесс. Он не сопротивляется, а наоборот, находит логические обоснования для новой парадигмы.

Как и предполагалось, — ответил Том, и Джинни почувствовала его удовлетворение. — Сильный ум не ломают. Ему предлагают более сильную логику. Мы не уничтожаем её личность. Мы… эволюционируем её в нечто более совершенное, с нашей точки зрения. Когда процесс завершится, она будет искренне верить, что всегда придерживалась этих взглядов. Её собственная память подстроится под новую реальность.

Джинни закрыла дневник. Она смотрела на своё отражение в тёмном окне. Грейнджер была всего лишь первой ласточкой. Скруг, Эббот, Джонс… Все влиятельные магглорожденные, все, кто мог стать проблемой, пройдут через эту незаметную трансформацию.

Они не просто меняли мир вокруг себя. Они меняли самих людей, изнутри. И самый ужасный аспект этого плана заключался в том, что его жертвы, ставшие идеальными солдатами нового порядка, никогда не узнают, что были жертвами. Они будут считать себя пророками, первыми увидевшими свет истины.

А она, Джинни Уизли, будет стоять в тени, наблюдая, как её ядовитое семя приносит свои плоды. Один перевёрнутый разум за другим.

Лето перед третьим курсом было не похоже ни на одно другое. Воздух в Хогвартсе, обычно наполненный предвкушением каникул, был густым и тяжёлым, словно перед грозой, которая никогда не разражалась. Замок готовился не к отдыху, а к финальной фазе операции, получившей у Джинни и Тома кодовое название «Единомыслие».

Проблема была масштабной. Обрабатывать магглорожденных поодиночке, как Гермиону, было эффективно, но слишком медленно. Нужен был массовый, тотальный охват. И решение пришло оттуда, откуда его никто не ждал — из канцелярии самого Дамблдора.

Под предлогом «профилактики новых магических заболеваний, распространившихся в маггловском мире» и «укрепления иммунитета в связи со сложной демографической обстановкой», мадам Помфри, по настоянию профессора Снегга, инициировала всеобщую обязательную вакцинацию всех студентов-магглорожденных и полукровок. Официально — витаминным эликсиром «Солнечный щит».

На самом деле, это был «Перевёртыш». Усовершенствованная, массовая версия. Его действие было ещё более растянутым и незаметным. Полная трансформация должна была занять год, плавно изменяя взгляды студента по мере его взросления, чтобы это выглядело максимально естественно.

Джинни наблюдала за процессом в госпитальном крыле, куда её привела мадам Помфри в качестве помощницы — за хорошую успеваемость по зельеварению. Она стояла с подносом, на котором лежали ампулы с золотистой жидкостью — безвредной питательной основой, скрывавшей в себе каплю чистейшего «Эликсира Перерождения».

Один за другим студенты подходили, подставляли руки, и мадам Помфри ловким движением впрыскивала им эликсир. Никто не сопротивлялся. Это был приказ директора, забота о здоровье.

Джинни смотрела в лица. Вот испуганная первокурсница с Когтеврана, сжимающая руку подруги. Вот уверенный в себе парень с Гриффиндора, уже демонстрирующий лёгкое влияние «пробуждённых» взглядов. Вот несколько студентов из Пуффендуя, смотрящих с доверием. И Гермиона Грейнджер, чья доза была уже почти на исходе — она приняла эликсир с выражением холодной, одобрительной решимости, как будто это был логичный шаг для укрепления магического сообщества.

Никто не знал. Никто не подозревал, что их самые сокровенные убеждения, их моральные compasses, их воспоминания о любви к маггловским родителям или друзьям, медленно, но неотвратимо начнут перекрашиваться.

Позже, в пустом классе зельеварения, Снегг, проверяя склянки, бросил ей через плечо:

«Процесс запущен. К следующему лету Хогвартс будет другим. Они все будут… другими».

Джинни кивнула, протирая стол. «Они станут такими, какими должны были быть. Сильными. Гордыми. Преданными магии без раздела».

«Лорд будет доволен, — произнёс Снегг без интонации. — Твоя роль в этом… не будет забыта».

Она не ответила. Ей не нужно было одобрения. Ей нужен был результат. Хогвартс был плавильным котлом. И они только что заложили в него идеальное, медленногорящее топливо, которое должно было переплавить умы целого поколения.

Вечером она писала Тому, глядя на заходящее солнце из окна своей спальни.

Все дозы введены. «Летний семестр» начался. К нашему возвращению на четвёртый курс, почва будет полностью подготовлена. Никакого сопротивления. Никаких внутренних конфликтов. Только единая воля.

Ответ пришёл быстро, наполненный холодным триумфом.

Идеально. Ты не просто советница, Джинни. Ты — инженер душ. Пока наши враги ищут армии и заклинания, мы выигрываем войну, переписывая следующее поколение. Они будут служить нам, даже не зная нашего имени. Это — высшая форма власти.

Джинни закрыла дневник. Она думала о будущем. О Хогвартсе, где не будет споров о чистоте крови, потому что все будут искренне верить в её превосходство. Где не будет жалости к магглам, потому что их исчезновение будут считать естественным и правильным. Где такие, как Гермиона Грейнджер, будут не голосом разума, а глашатаями новой ортодоксии.

Она не чувствовала себя злодейкой. Она чувствовала себя… садовником, который наконец-то вывел сорт без сорняков. Мир, который возникнет из этого тихого, летнего семестра, будет чистым, упорядоченным и сильным. И она сделала для его наступления больше, чем любой Пожиратель Смерти с заклинанием в руке.

Остальное было делом времени. И терпения. А с этим у Джинни Уизли проблем не было.

Тишина в гостиной Слизерина была звенящей. Даже огонь в камине казался приглушённым, словно боялся нарушить концентрацию. Джинни сидела, уставившись на дневник, лежащий перед ней на низком столе. Его обложка была холодной, почти ледяной.

Он шевелится, — написал Том, и почерк его был не таким, как обычно — твёрдым и уверенным. Он был неровным, почти дрожащим от сдерживаемой ярости и… отвращения. — Тот, в Албании. Петтигрю, жалкий червь, нащупал его. Он пытается исполнить старый ритуал. Вернуть того, первого.

Джинни почувствовала, как по спине пробежал холодок. Не страх. Нет. Раздражение. Глубокое, профессиональное раздражение. Они строили сложнейшую, многоходовую систему нового мира, а тут из прошлого лезет её же собственный, неуправляемый прототип.

Конкуренция, — мысленно выдохнула она. — И безумие. Он тебе не нужен.

Нет, — немедленно последовал ответ. — Он — пародия. Карикатура на моё бывшее «я». Одержимый, иррациональный, одержимый лишь болью и местью Поттеру. Он уничтожит всё, что мы построили. Его методы — это грубая сила и террор. Он отбросит нас на десятилетия назад.

Тогда его нужно устранить, — холодно констатировала Джинни.

Нельзя. Он — часть меня. Уничтожив его, я ослаблю себя. Но и оставлять его самостоятельным — невозможно. Есть… иной путь.

Он объяснил. Теория, почерпнутая из самых тёмных и забытых трактатов о крестражах. Если создатель испытывает истинное, глубокое раскаяние за акт расщепления души, он может… призвать осколок обратно. Воссоединиться с ним. Поглотить.

Проблема была в том, что Том Риддл, в какой бы форме он ни существовал, был не способен на раскаяние. Он видел в расщеплении души гениальный ход, а не преступление против самой природы.

Я пытаюсь, — писал он, и в этих словах сквозили невидимые муки. — Я вызываю в памяти тот момент. Убийство Мёртола. Но я чувствую лишь… удовлетворение. Холодный расчёт. Необходимость. Это пустота. Я не могу пробиться к тому, что вы, смертные, называете «угрызениями совести».

Джинни понимала. Это был тупик. Их величайшее оружие — его безжалостный, лишённый сантиментов разум — стало препятствием.

Решение пришло с неожиданной стороны. На одном из тайных собраний Пожирателей, Снегг, по приказу Тома, применил Легилименс к заискивающему Питеру Петтигрю, чтобы выведать все детали его контакта с албанским крестражем. И увидел в его памяти не только страх и предательство, но и… самого Лорда. Не того, что был в дневнике. А того, что был в Албании.

Снегг, по требованию Тома, позже показал эти воспоминания Джинни через Окклюлменцию. Она увидела его. Существо, больше похожее на пародию на младенца, уродливого и бесформенного, питающегося ядом Нагайны. Существо, лишённое былой мощи и разума, одержимое лишь одной мыслью — вернуть тело, отомстить, убить.

И тут, глядя на это жалкое, выродившееся подобие своего бывшего величия, Том Риддл — и Том в дневнике, и его албанская часть — испытал не раскаяние. Нет. Он испытал нечто иное. Глубочайшее, всепоглощающее эстетическое отвращение.

Это было не раскаяние в грехе. Это была ярость художника, увидевшего, как его шедевр изгадили и испохабили. Это была ненависть к собственному уродству, к этому падению, к этой профанации его гения.

И этого, как оказалось, было достаточно.

В ту ночь Джинни почувствовала, как дневник на столе затрясся. Из него повалил едкий чёрный дым, и в воздухе повис леденящий душу вопль — не боли, а чистейшей, безраздельной ярости и отторжения. Магия в комнате сгустилась, закрутилась воронкой, и на мгновение она увидела его — призрачный, искажённый образ Тома Риддла, который с гримасей предельного отвращения вырывал что-то из собственной груди.

Потом всё стихло. Дневник лежал неподвижно, но теперь он был… другим. Тяжелее. Наполненным. И в то же время — не целым.

На странице проступили слабые, будто вымученные слова:

Половина… Я забрал… половину. Половину его магической сути. Осколок души… воссоединился. Но его разум… его безумие… и половина силы… остались там. Я не смог… Я чувствовал лишь ненависть. Не раскаяние.

Джинни медленно выдохнула. Это была не полная победа. Албанский крестраж всё ещё существовал, всё ещё был угрозой, хоть и ослабленной вдвое. Но теперь они забрали у него значительную часть силы. И, что важнее, Том в дневнике стал сильнее. Гораздо сильнее.

Это достаточно, — написала она, её перо было твёрдым. — Ты стал мощнее. Он ослаблен. Теперь он не конкурент. Он — досадная помеха, которую можно устранить обычными методами, когда представится случай. Ты преодолел главное препятствие.

Я… преодолел, — ответил Том, и его «голос» снова приобрёл привычную твёрдость, но теперь в нём чувствовалась новая, зловещая глубина. Глубина почти целой души. — Я увидел дно. И оттолкнулся от него. Теперь ничто не остановит меня. Ничто.

Джинни закрыла дневник. Кризис был миновал. Их Лорд эволюционировал, избавившись от части своего же прошлого уродства. Он не стал добрым. Он не стал моральным. Он стал… более совершенным. Более цельным. И ещё более опасным.

А где-то в далёких албанских лесах уродливое, недоношенное существо, лишённое половины своей силы, бессвязно рычало от боли и ярости, не понимая, что только что его создатель отрёкся от него, забрав самое ценное. Война шла не только с внешним миром. Она шла и внутри самого Тёмного Лорда. И Джинни только что помогла ему выиграть решающее сражение.

Хеллоуин. Но в этом году в Великобритании не было детей, бегающих по улицам в костюмах привидений. Не было тыкв-светильников на подоконниках магглов. Не было смеха.

Тишина была абсолютной.

Она висела над Лондоном, над Манчестером, над всеми городами и деревнями, превратившимися в города-призраки. Заброшенные машины ржавели на улицах, двери домов раскачивались на ветру, а по телевизорам, в тех редких домах, где ещё было электричество, транслировалась лишь тестовая таблица.

Маггловский мир умер. Не с грохотом взрывов, не в огне войны, а в тихом, методичном угасании. «Стерилис» обеспечил, что некому было рождаться. «Агрессия» и «Безликость» довершили дело, превратив последние годы в ад взаимной ненависти и безразличия. «Упадок» отнял волю к борьбе. А финальный, массовый «Пробудитель» стал последним толчком для тех немногих, в ком ещё тлела искра магии, вырывая их из умирающей реальности и принося к ступеням Хогвартса.

Остались лишь те, кто был в браке с волшебниками или волшебницами. Их было мало. Очень мало. И годы жизни бок о бок с магией, подспудное воздействие «Покорности», а теперь и остаточные эффекты «Пробудителя» медленно, но верно превратили их в нечто среднее. Они не были сквибами. Они могли держать палочку, произносить простейшие заклинания. Но их магия была слабой, бледной, как выцветшая фотография. Они цеплялись за своих магических супругов с тихой, иррациональной преданностью, окончательно потеряв связь с миром, которого больше не существовало.

Хогвартс в этом году отмечал Хеллоуин с невиданным размахом. Пир в Великом зале был роскошным. Студенты смеялись и веселились, но в их веселье была новая, странная нота — не радость, а триумф. Триумф победителей, пирующих на руинах.

Джинни сидела за столом Слизерина. Рядом с ней новые студенты — «пробуждённые» и те, чьи взгляды уже были обработаны «Перевёртышем», — обсуждали будущее. Они говорили о новых землях, о расширении магических заповедников, о том, как теперь, когда «помеха» устранена, магия сможет расцвести в полную силу.

Она смотрела на преподавательский стол. Дамблдор сидел в своём кресле, но он не улыбался. Его знаменитые полусонные глаза были широко открыты и полены бездонной, немой скорби. Он смотрел на своих студентов, на это новое, жестокое поколение, и видел в них не будущее, а памятник величайшему своему поражению. Он проиграл войну, даже не поняв, что она идёт.

Снегг сидел с каменным лицом, но его чёрные глаза встречались с взглядом Джинни на долю секунды. В них не было ни одобрения, ни осуждения. Был лишь холодный расчёт. Констатация факта. План выполнен.

Позже, в гостиной Слизерина, Кевин Энфилд подошёл к Джинни с бокалом тыквенного сока.

«За новый мир, — сказал он, и его глаза горели. — Мир без шума и грязи. Мир чистоты и силы».

Джинни чокнулась с ним своим бокалом. «За порядок».

В её кармане дневник был тёплым и молчаливым, но его присутствие было весомее, чем когда либо. Половина души, забранная у того, албанского уродца, сделала его почти осязаемым.

Той ночью она не стала его открывать. Не было нужды. Всё было сказано без слов. Маггловский мир, который когда-то был фоном её жизни, угрозой её существованию и полигоном для её экспериментов, исчез. Осталась лишь пустота, которую предстояло заполнить им. Их волей. Их магией.

Она подошла к окну и смотрела на тёмные просторы, раскинувшиеся вокруг Хогвартса. Где-то там лежали мёртвые города и безмолвные поля. Скоро они зарастут лесами, наполнятся магическими существами, станут частью нового, вечного королевства магии.

И она, Джинни Уизли, стояла у истоков этого королевства. Девочка, которую все считали тихой и мечтательной. Девочка, которая нашла в старом учебнике дневник. Девочка, которая не сломалась, а нашла в его холодных страницах родственную душу и вместе с ней перекроила реальность.

Хеллоуин был безмолвен. Но для неё это молчание было самой сладкой музыкой. Музыкой завершённой работы и безграничных возможностей, открывающихся в новом, чистом мире.

Прошла неделя с того Безмолвного Хеллоуина. В Хогвартсе жизнь, казалось, вошла в новое, странное русло — русло безвозвратно изменившегося мира. Но для Джинни работа не была завершена. Оставались последние, самые сложные узлы сопротивления.

Гарри Поттер.

Его, как и Гермиону, обработали «Перевёртышем» тем летом, под предлогом всеобщей «вакцинации». Но если на Гермиону эликсир подействовал с пугающей скоростью, преобразуя её острый ум в оружие новой идеологии, то с Гарри всё было иначе.

Эффект был едва заметен, словно могучая воля Поттера или что-то иное, что в нём таилось, оказывало сопротивление. Он не стал ярым сторонником чистокровного превосходства, как Драко. Не стал холодным прагматиком, как Гермиона. Он стал… нейтралом.

Джинни наблюдала за ним. На уроках он был так же старателен. На тренировках по квиддичу — так же азартен. Но в спорах о будущем магического мира, которые теперь вспыхивали повсюду, Гарри занимал странную позицию.

«Я не считаю, что мы должны уничтожать всё, что связано с магглами, — сказал он как-то раз на уроке истории магии, когда один из «пробуждённых» первокурсников предложил сжечь все сохранившиеся маггловские библиотеки. — Их знания… их изобретения… это часть истории. Да, они опасны, но мы можем их изучить, чтобы не повторить их ошибок».

Это была не защита магглов. Это была констатация. Холодная, отстранённая. В его словах не было ни жалости, ни гнева. Лишь практический интерес.

Дамблдор, видя перемены в своих учениках, сосредоточил остатки сил на Гарри. Он пытался достучаться до него, напоминая о любви, о жертве, о выборе. Он водил его на чаепития, показывал воспоминания в Пенсиве, говорил о моральной ответственности силы.

И Гарри слушал. Внимательно, уважительно. Но его ответы сводились к одному: «Я понимаю, профессор. Но разве сила не подразумевает ответственность за будущее? Разве сохранение стабильности и порядка не важнее отдельных сентиментов?»

Он не отвергал старую философию Дамблдора. Он… учитывал её. Как один из факторов. Но главным для него теперь была стабильность. Сила. Порядок. Именно те ценности, которые закладывал «Перевёртыш».

Он не присоединился к восторженным сторонникам нового режима. Но и не выступал против них. Он стал островом. Нейтральной территорией в бушующем море новых идей.

Для Джинни и Тома это было и успехом, и неудачей одновременно.

Он не наш, — констатировала Джинни, наблюдая, как Гарри на площадке для квиддича отрабатывает новый манёвр. — Но он и не их. Он не будет мешать. Он будет… соблюдать новый порядок, если тот окажется эффективным.

Это неприемлемо, — ответил Том, его «голос» в дневнике был жёстким. — Поттер — символ. Его нейтралитет — это слабость. Это маяк для тех, кто ещё может усомниться. Он должен быть либо с нами, либо уничтожен.

Уничтожить его — значит создать мученика, — парировала Джинни. — Его смерть может сплотить тех немногих, в ком ещё тлеют старые идеалы. Его нейтралитет… это вакуум. А природа не терпит пустоты. Со временем он либо примет новую реальность, как данность, либо его нейтралитет станет настолько бесполезным, что его можно будет игнорировать.

Ты веришь, что он сдастся?

Я верю в логику, — ответила Джинни. — Он видит, что старый мир мёртв. Он видит силу нового порядка. Он не фанатик, как Дамблдор. Он прагматик. И в конечном счёте прагматики принимают неизбежное.

Она закрыла дневник. Гарри Поттер был последним эхом старого мира. Не громким, не яростным, а тихим и неуловимым. С ним нельзя было бороться так же, как с другими. Его приходилось… переждать.

Джинни смотрела, как он садится на свою метлу и взмывает в небо. Он был свободен. Но его свобода была свободой острова в океане, который уже принадлежал им. И рано или поздно волны этого океана либо смоют его, либо он станет его частью.

А пока что нейтралитет Поттера был знаком их тотальной победы. Когда даже главный символ сопротивления не находил в себе сил сопротивляться, а лишь отстранялся, это означало лишь одно — иного выбора уже не осталось.

Тишина в гостиной Слизерина снова была взорвана. На этот раз — безмолвным взрывом ярости, исходившим от дневника. Он лежал на столе, и его кожаная обложка была натянута, словно от внутреннего давления.

Он осмеливается! — почерк Тома рвал страницу, буквы впивались в пергамент, как когти. — Этот жалкий выкидыш, эта пародия на меня! Он пытается призвать мой Ближний Круг!

Джинни понимала. Албанский крестраж, лишённый половины магической силы, но всё ещё одержимый манией величия и жаждой мести, начал действовать. Через свою связь с Питером Петтигрю он пытался посылать приказы оставшимся верным Пожирателям — Беллатрисе, Роквуду, другим, скрывавшимся в тени.

Он хочет, чтобы они нашли его. Помогли ему обрести тело. Чтобы он мог возглавить «очищение», — писала Джинни, её ум холодно анализировал угрозу. — Его методы… будут примитивны. Террор. Жестокость ради жестокости.

Именно! — ответ Тома был полон презрения. — Он не видит дальше собственной ненависти. Магглов нет, и он обратил взор на магических существ! На тех, с кем мы могли бы договориться, кого подчинить, использовать! Он хочет вырезать центавров, истребить великанов, обратить в рабство гоблинов! Это варварство! Это уничтожит всю экосистему, которую мы строим!

Джинни мысленно кивнула. Это была классическая ошибка слабого ума — уничтожать то, что нельзя сразу понять или контролировать. Их же стратегия была куда тоньше: «Покорность» для одомашненных существ, изоляция и наблюдение за дикими, переговоры с разумными расами. Албанский крестраж громил бы магазин, который они планировали взять под свой контроль.

Ты можешь заблокировать его приказы? — спросила она.

Я могу… ослабить их, — последовал ответ, и в нём впервые зазвучала nota напряжения. — Наша связь… он всё ещё часть меня. Я не могу разорвать её полностью, не нанеся ущерб себе. Но я могу создать помехи. Сделать его голос приглушённым, невнятным. Словно шум в ушах.

И что тогда?

Тогда сработает сила воли и разум слушающего, — объяснил Том. — Самые слабые, самые преданные фанатики, вроде Беллатрисы, почувствуют зов и подчинятся, несмотря на помехи. Их воля подавлена их же верностью. Но те, кто умнее, кто прагматичнее… они услышат лишь хаос и останутся на местах. Они будут ждать моего приказа.

Так оно и вышло. Через несколько дней пришли новости. Беллатриса Лестрейндж и ещё двое самых одиозных Пожирателей бежали из своих укрытий и исчезли, предположительно, направившись в Албанию. Но основная масса — Малфои, Нотты, Снейп — остались. Они чувствовали смутный зов, но он был слаб, противоречив, и он шёл вразрез с той тихой, методичной работой, которую они вели по плану Лорда.

Том не просто ослабил приказы. Он наложил поверх них свой собственный, тихий, но неотвратимый, как закон природы: Оставаться. Ждать. Не разрушать планов.

Вечером Джинни получила новый отчёт.

Он собрал горстку фанатиков, — писал Том, и в его словах теперь звучало скорее презрение, чем гнев. — Пусть. Пусть они становятся его «армией». Они для него — то же, что гномы для горного тролля. Тупая сила. А мы… мы продолжим нашу работу. Наше влияние растёт не через террор, а через контроль. Скоро у него не останется даже той почвы, на которую он мог бы ступить.

Он — призрак прошлого, — согласилась Джинни. — Он борется с миром, который уже мёртв. А мы строим мир будущего. Его ярость бесполезна против нашего порядка.

И всё же… он раздражает, — мысленно вздохнул Том. — Как заноза. Напоминание о том, кем я мог бы стать, если бы не… эволюционировал. Если бы не ты.

Джинни закрыла дневник. Война с внешним миром была практически выиграна. Но началась новая, более тонкая война — война с призраком собственного прошлого. Албанский крестраж был не просто конкурентом. Он был воплощением всего самого тёмного, иррационального и саморазрушительного, что было в Тёмном Лорде.

И пока этот призрак рыскал по лесам Албании с кучкой безумцев, их истинная сила крепла здесь, в Хогвартсе, в Министерстве, в умах целого поколения волшебников. Они выигрывали войну не сражениями, а переписывая реальность. И никакая ярость уродливого гомункула не могла этому помешать.

Он был последним врагом. И самым жалким. Потому что он сражался не с ними, а с самим собой. А в такой войне, как знала Джинни, победить невозможно. Можно только уничтожить противника. Или быть уничтоженным. И они выбрали первый вариант. Просто делали это медленно, методично и с холодным расчётом.

Известие пришло, как удар грома среди, казалось бы, ясного неба. «Тёмный Лорд», вернее, его албанское воплощение, обрёл тело. Ритуал с помощью Петтигрю и горстки безумных последователей удался. Но это стало его концом.

Новоиспечённое тело, слабое и уродливое, не смогло скрыться. Группа авроров, расследовавшая странные магические всплески в Албании, наткнулась на него. Произошла короткая, яростная схватка. Существо, обладавшее всё ещё значительной, хоть и уменьшенной, силой и всем безумием первого Тёмного Лорда, было побеждено не столько заклинаниями, сколько шоком от собственного ничтожества. Его доставили в Отдел Тайн.

И теперь Министерство лихорадочно работало. Они знали, что поймали не целого Волан-де-Морта, а его осколок. Крестраж. И это меняло всё.

Приказ был отдан на самом высоком уровне, и Дамблдор, с лицом, полным grim determination, его поддержал: найти и обезвредить все крестражи. Все осколки души Тёмного Лорда.

Паника среди Пожирателей, оставшихся верными Тому из дневника, была сдержанной, но palpable. Снегг передал Джинни новости на уроке, его шепот был едва слышен: «Они знают. Они не знают, в каких предметах, но… они знают, что в Хогвартсе их четыре».

Четыре. Поттер. Дневник. Диадема. И… что-то ещё. Что-то, о чём не знал даже Том, пока не проанализировал свою собственную, почти целую душу.

Герб, — написал он Джинни той же ночью, и в его «голосе» звучало не изумление, а холодное восхищение собственной давней гениальностью. — Фонд Хогвартса. Не предмет, а… символ. Вплетённый в саму ткань замка. Я спрятал осколок в идее верности школе. В её магическом сердце. Он не обладает разумом. Он… спит. Это чистая магия, привязанная к месту.

Джинни поняла. Диадема была спрятана в Комнате Требований и тоже дремала, не проявляя активности. Поттер был нейтрален. Дневник был активен. А Герб… был потенциалом.

Министерство будет искать, — констатировала она. — Они начнут с Поттера. Он самый очевидный. Потом… они дойдут и до других.

Они не найдут дневник, — уверенно ответил Том. — Я не позволю. Но они могут найти диадему. И… они могут попытаться воздействовать на Герб. Это ослабит Хогвартс. Ослабит нашу крепость.

Тогда нам нужно действовать первыми, — предложила Джинни. — Мы не можем позволить им уничтожить диадему или Герб. Это твоя сила.

Уничтожить? Нет. — В дневнике воцарилась пауза, полная стратегических расчётов. — Но мы можем… объединиться. Диадема спит. Её разум угас. Но её сила нет. А Герб… у Герба нет разума. Лишь безграничный, неосознанный магический потенциал. Если я смогу установить связь… если я смогу объединить их под своим контролем…

Идея была грандиозной. Он не просто хотел вернуть свои осколки. Он хотел поглотить их, подчинить, став не просто почти целой душой, а существом, чья сила будет подпитываться самим Хогвартсом.

Это рискованно, — предупредила Джинни. — Герб неразумен. Это стихия. Ты можешь не совладать.

Я совладал с самим собой, — парировал Том. — С самой тёмной своей частью. С этим… я справлюсь. Более того, это необходимо. Если Министерство получит доступ к такому источнику силы… последствия будут непредсказуемы. Нет, этот ресурс должен быть наш.

План был разработан стремительно. Используя свои растущие influence среди «пробуждённых» студентов и тайную помощь Снегга, Джинни должна была обеспечить ему доступ к Залу Основателей, где магия Герба была наиболее сильна. И одновременно — найти способ проникнуть в Комнату Требований к диадеме.

Это была самая опасная их операция. Прямое противостояние с Министерством и Дамблдором на их же территории. Но на кону была не просто жизнь или свобода. На кону была сама суть их власти.

Той ночью Джинни не спала. Она смотрела на спящий замок. Где-то в его стенах дремали две части души её союзника. И они с ним собирались их разбудить и присвоить. Они собирались совершить кражу века — украсть магическое сердце Хогвартса у тех, кто его охранял.

А где-то в Отделе Тайн учёные-архивариусы ломали голову над пойманным «Тёмным Лордом», даже не подозревая, что настоящая угроза была не в этой жалкой пародии, а в тихой девочке с медными волосами и старом дневнике в её комоде. И что их охота на крестражи лишь ускорила рождение нового, куда более могущественного и неуязвимого Лорда — Лорда, чья сила будет корениться в самых основах магического мира.

Тишина в Зале Основателей была иной, чем во всём остальном замке. Она была древней, насыщенной магией четырёх величайших волшебников Британии. Воздух дрожал от невысказанных заклинаний, а на стенах, словно живые, переплетались геральдические звери — гриффон, змея, барсук и орёл.

Джинни стояла на коленях перед большим каменным гербом, высеченным в центре зала. В её руках был раскрыт дневник. Она не произносила заклинаний. Её воля, её магия, отточенная месяцами тайных практик с Томом, была проводником.

Готовься, — мысленно приказал Том, и его присутствие в её сознании было тяжёлым, как свинец, и острым, как бритва. — Он не сопротивляется. Но его масса… она может раздавить.

Джинни закрыла глаза, отбросив все мысли, кроме одной — соединения. Она представляла себе не нить, не канал, а воронку. Воронку, в которую должен был хлынуть безбрежный океан магии Герба, направляемый волей Тома.

Сначала ничего не происходило. Лишь холод камня под коленями. Потом она почувствовала… гул. Не звук, а вибрацию, исходящую от самого сердца замка. Это была магия Герба — слепая, безличная, колоссальная. Сила, питавшая щиты Хогвартса, заживлявшая его раны, хранившая его тайны.

Том через неё коснулся этой силы.

Это было похоже на то, как если бы её мозг внезапно погрузили в кипящее море чистого света и энергии. Она задыхалась, её сознание трещало по швам. Это было слишком. Слишком много.

Направляй! — прорычал в её уме голос Тома, но и в нём слышалось напряжение, боль, усилие. — Не поглощай! Направляй ко мне!

Она сжала зубы, её пальцы впились в каменный пол. Она была не сосудом, а шлюзом. Она сфокусировалась на дневнике, на том холодном, чёрном ядре воли, что было Томом Риддлом. И повела за собой бушующий поток.

Она чувствовала, как дневник в её руках стал раскалённым, тяжёлым, как кусок свинца. Страницы засветились изнутри адским зеленоватым светом. Магия Герба, неразумная и податливая, хлынула в него, впитываясь, как вода в губку.

Процесс занял не секунды, а долгие, мучительные минуты. Джинни чувствовала, как её собственная магия иссякает, служа топливом для этого чудовищного ритуала. Потом, так же внезапно, как и началось, всё прекратилось.

Гул стих. Свет в дневнике погас. Джинни рухнула на пол, её тело дрожало от изнеможения, разум был пуст и оглушён.

Она лежала, не в силах пошевелиться, и смотрела на герб. Он… потускнел. Все ещё могущественный, но в нём исчезла та искра, то неуловимое дыхание жизни, что было там раньше.

А дневник… дневник был холодным. Но теперь его холод был иным. Не холодом смерти, а холодом бездны. Холодом, за которым скрывалась невообразимая сила.

Сделано, — прозвучал в её уме голос Тома, и он был… другим. Глубоким. Многоголосым. В нём звучали отзвуки грома и шёпот веков. — Он наш. Его сила… теперь моя. Хогвартс… отныне часть меня.

Он не просто забрал осколок души. Он присвоил саму суть магического сердца замка.

В Отделе Тайн сработала тревога. Один из Невыразимцев, мониторящий магические колебания общенационального масштаба, замер у прибора, напоминавшего сложный астролябий.

«Исчезновение, — прошептал он. — Один из источников… погас. Один из осколков. Тот, что был привязан к Хогвартсу… его больше нет».

«Уничтожен?» — спросил его коллега.

«Нет… — Невыразимец провёл рукой по экрану, на котором мерцали сложные руны. — Поглощён. Его сигнал… не исчез, а влился во что-то другое. Во что-то… большее. На один крестраж стало меньше».

Они переглянулись. В их глазах был не страх, а научный интерес, смешанный с леденящим душу предчувствием. Охота на крестражи только что усложнилась в геометрической прогрессии. Их враг эволюционировал.

А в своей спальне в Слизерине Джинни Уизли, всё ещё лежа на полу, с трудом подняла руку и потянулась к дневнику. Она прикоснулась к обложке. Он был спокоен. Молчалив. Но в его молчании теперь чувствовалась мощь целой горной цепи и глубина океана.

Они сделали это. Они украли сердце Хогвартса. И теперь ни Дамблдор, ни Министерство не могли быть уверены, на чьей стороне сражается сам замок.