Хрустальная тишина (гет)

Четвёртый курс в Хогвартсе оказался для Гарри Поттера невыносимым. Турнир Трёх Волшебников, враждебность почти всей школы, постоянный страх и это жуткое, непонятное задание, о котором он не имел ни малейшего понятия. Но всё это померкло в тот миг, когда он узнал, что на дне озера, в леденящих объятиях русалок, ждёт его самого дорогой человек. Гермиона Грейнджер.

Мысль о том, что он может её не спасти, что она так и останется там, в холодной темноте, парализовала его куда сильнее, чем любое заклинание. Он помнил каждый ужасный момент: ледяную воду, пронизывающую до костей, гриндилоу, вцепившихся в него, мутную зелёную мглу, и наконец — её. Неподвижную, с бледным, как мрамор, лицом, с развевающимися в воде тёмными волосами, похожую на спящую принцессу из старой сказки. Её образ врезался в память огненной буквой.

И он вытащил её. Цепляясь, борясь, преодолевая отчаянное сопротивление русалок, он не отпустил её руку. Он привёз её к поверхности, к свету, к воздуху, и первый её вздох, хриплый и прерывистый, стал для него самым прекрасным звуком на свете.

С тех пор прошло несколько дней, но Гарри не мог отделаться от этого видения. Оно преследовало его за столом в Большом зале, когда он видел, как Гермиона, уже оправившаяся, о чём-то спорит с Роном. Оно возвращалось к нему в библиотеке, когда он смотрел на её склонённую над книгой голову. Она была здесь, живая, дышащая, а его сердце всё ещё сжималось от леденящего ужаса той минуты.

Именно это чувство заставило его искать её уединения сегодня вечером. Рон увлёкся игрой в шахматы с Дином, и Гарри, пробормотав что-то о необходимости позаниматься, отправился бродить по замку. Он знал, где её искать.

Тихий класс на седьмом этаже, который они облюбовали для самостоятельных занятий в этом году, был залит мягким светом заходящего солнца. Лучи окрашивали старые парты в золотистые тона и играли на пыльных стёклах витражей. Гермиона сидела у окна, её профиль был чёток и спокоен. Она что-то писала на длинном пергаменте, её перо скользило плавно и уверенно.

Она подняла на него глаза, когда он вошёл, и улыбнулась. Но в её карих глазах, обычно таких ясных и умных, он уловил тень той же тревоги, того же невысказанного вопроса, что мучил и его.

— Всё в порядке, Гарри? — спросила она, откладывая перо.

Он подошёл ближе, прислонился к соседней парте, чувствуя, как нелепо и громко стучит его сердце.

— Да, — выдавил он. — Просто... не мог усидеть в общежитии.

— Рон снова проигрывает? — улыбнулась она снова, но улыбка не достигла глаз.

— Нет, просто... — Гарри вздохнул, сдаваясь. Он не умел ходить вокруг да около. — Я не могу перестать думать об озере.

Он видел, как её плечи напряглись. Она опустила взгляд на свои руки.

— Я понимаю, — тихо сказала она. — Это было... страшно.

— Страшно? — Гарри с силой толкнул себя от парты и сделал шаг к ней. — Гермиона, это был худший кошмар в моей жизни. Хуже, чем дементоры. Хуже, чем... ну, почти всё. Когда я увидел тебя там... такую бледную, такую безжизненную...

Его голос дрогнул, и он замолча, с трудом сглатывая ком в горле.

Гермиона подняла на него взгляд, и он увидел в её глазах не страх, а что-то тёплое и глубокое, чего раньше не замечал.

— Я знала, что ты придёшь, — прошептала она. — Всё время, пока я была там, в той странной полудрёме... я знала. Я не помню подробностей, но я помнила это чувство. Что ты рядом. Что ты найдёшь меня.

— Я чуть не опоздал, — голос Гарри стал хриплым от нахлынувших эмоций. — Я не мог разгадать эту дурацкую загадку, чуть не утонул из-за этих гриндилоу... Если бы я не успел... Если бы...

Он не мог договорить. Картина снова встала перед глазами: её неподвижное тело, уносимое обратно в глубину.

Гермиона медленно поднялась с места. Они стояли так близко, что он чувствовал исходящее от неё тепло.

— Но ты успел, Гарри. Ты спас меня. Ты всегда спасаешь меня.

— А ты меня, — возразил он. — Ты всегда со мной. Ты... ты всё для меня, Гермиона. Всё.

Он не планировал говорить этого. Эти слова вырвались сами, подгоняемые адреналином, страхом и тем огромным, неподъёмным чувством, что он так долго носил в себе, даже не осознавая его полностью.

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза. Её губы слегка приоткрылись от удивления. В комнате повисла тишина, напряжённая и звенящая, как натянутая струна.

— Я... — начала она, но слова застряли у неё в горле.

Вместо ответа она подняла руку и осторожно, почти невесомо, прикоснулась кончиками пальцев к его щеке. Её прикосновение было тёплым, живым, настоящим. Оно обожгло его, как электрический разряд.

Гарри закрыл глаза, погрузившись в это ощущение. Весь ужас, вся боль, весь страх последних месяцев отступили, уступив место чему-то новому, хрупкому и невероятно мощному. Он накрыл её руку своей, прижимая её ладонь к своей коже.

— Я не могу это больше скрывать, — прошептал он, открывая глаза и глядя прямо в её тёмные, бездонные зрачки. — После того, что случилось... я понял. Я не могу потерять тебя. Никогда.

Слёзы выступили на её глазах, но она улыбалась. Это была та самая, настоящая улыбка, которая преображала всё её лицо, делая её прекрасной.

— Ты и не потеряешь, — тихо ответила она. — Я всегда буду с тобой. Всегда.

Он не помнил, кто из них сделал этот последний, решающий шаг. Возможно, они двинулись навстречу друг другу одновременно. Пространство между ними исчезло, и вот он уже чувствовал её дыхание на своих губах, видел каждую ресничку, каждую веснушку на её носу.

И тогда он поцеловал её.

Это был не стремительный, страстный поцелуй, полный огня и отчаяния. Нет. Это было медленное, осторожное, почти благоговейное прикосновение. Как будто он боялся, что она рассыплется в прах, если будет слишком груб. Его губы коснулись её губ, и мир перевернулся.

Всё, что было до этого, — боль, одиночество, страх — растворилось, уступая место взрывающемуся изнутри свету. Её губы были мягкими и тёплыми, и они отвечали ему с той же нежностью, той же робкой надеждой. Она подняла руки и обвила его за шею, прижимаясь ближе, а он обнял её за талию, чувствуя, как мелко дрожит её тело.

Они стояли так, посреди пустого класса, залитые алым светом заката, и целовались, как будто это был их первый и последний поцелуй. Как будто они пытались за один миг наверстать все потерянные годы, все невысказанные слова, все спрятанные взгляды.

Когда они наконец разомкнули губы, чтобы перевести дух, Гарри не отпустил её. Он прижал её голову к своему плечу, чувствуя, как её дыхание горячим румянцем разливается по его шее. Она прильнула к нему, её пальцы вцепились в его мантию.

— Я так долго ждал этого, — признался он шёпотом, его губы коснулись её волос. — Так долго боялся это понять.

— Я тоже, — её голос был глухим от слёз и счастья. — Я думала, ты никогда не посмотришь на меня так.

Он мягко отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо. Он провёл большим пальцем по её щеке, смахивая влажную дорожку.

— Я смотрю на тебя так всегда, Гермиона. Просто... я был слеп.

Она рассмеялась, счастливо и легко, и этот звук наполнил комнату музыкой.

— Ну, наконец-то прозрел, Поттер.

— С твоей-то помощью, — ухмыльнулся он в ответ. — Ничего удивительного.

Он снова поцеловал её, на этот раз с большей уверенностью, с большей силой. В этом поцелуе было обещание. Обещание защиты, верности и чего-то большего, чего-то, что только начиналось.

За окном окончательно стемнело, в небе зажглись первые звёзды. Они сидели на подоконнике, прижавшись друг к другу, её голова лежала на его плече, а его рука обнимала её. Никто не нарушал их уединения. Казалось, сам замок предоставил им этот тихий уголок, эту хрустальную тишину после бури.

— Что теперь? — тихо спросила Гермиона, рисуя узоры на его рукаве.

— Теперь? — Гарри повернулся к ней и улыбнулся той редкой, беззаботной улыбкой, которую она видела так мало раз в жизни. — Теперь всё будет по-другому. Но мы справимся. Вместе.

Она посмотрела на него с безграничной нежностью и доверием.

— Вместе, — согласилась она.

И в этот момент, несмотря на все предстоящие битвы, несмотря на тень Волан-де-Морта, нависшую над их миром, Гарри Поттер был абсолютно счастлив. Потому что он наконец-то обрёл то, чего ему не хватало всё это время. Он обрёл свой дом. И этот дом был в объятиях Гермионы Грейнджер.