Полеты во сне и наяву (гет)

Я не думал о Кате, но что-то нежное и сдержанное прошло в душе, и я почувствовал: «Катя».

Каверин. «Два капитана».

Видели когда-нибудь аэрофотосъемку? Неказисты и зачастую непонятны эти снимки, по ним и не скажешь, что родились они высоко-высоко в небе, там, откуда человек никогда на землю не смотрел. Разведчики всех стран очень это дело уважают. Перед нами — снимок маленького аэродрома неподалеку от села Диево-Городище в Ярославской области. Приблизим, приблизим, приблизим еще немного, пока не станут различимы очертания домов и деревьев, приблизим так, чтобы видеть маленький, словно игрушечный, самолетик на летном поле, приблизим так, чтобы видеть головы людей и их короткие полуденные тени. А теперь звук: шумит летний ветер, бренчит гитара, девичий голос печально вытягивает «только в сказке, только в сказке, все бывает, как захочешь». Разве с этим поспоришь?

В густой траве у ограды спит беспокойным сном человек по имени Афанасий Николаевич Борщов. Снится ему, будто над его усталой фигурой склоняется некто в форме и облеченный властью, козыряет и говорит:

— Документик ваш можно, гражданин?

Афанасий послушно вытягивает из-за пазухи какие-то бумаги; письма, перевязанные ленточкой, прячет обратно, а паспорт протягивает тому, кто спросил. Тот смотрит то в паспорт, то на Афанасия, прищуривается и насмешливо говорит:

— Значит, все равно, куда лететь, гражданин?

— Выходит, все равно, — соглашается Афанасий. Он с тоской глядит на самолетик, мечтая и самому сделаться таким же железным и легким. Закрутил пропеллером и лети себе, куда вздумается.

— От кого бежим? — доверительно спрашивает милиционер.

— Ну, от себя, — говорит Афанасий и протягивает руку за паспортом, но тут сон сходит с рельс.

— От себя-то вы, может быть, еще и убежите, а от судьбы — вряд ли, — говорят ему. — Паспорт-то не ваш.

— Как это не мой! — удивляется Афанасий, и тогда ему показывают зеркальце. Он жмурится от запрыгавшего по лицу солнечного зайчика.

— Сами посмотрите, — ехидно говорит милиционер. — Вот Афанасий Борщов на фото, — палец укоризненно стучит по карточке, — а вот — вы! Где это видано, чтобы медведь ходил с человеческим паспортом?

Логика сна требует спорить по самым бессмысленным вопросам. Афанасий ловит в зеркальце свой пустой взгляд — конечно, никакого медведя там нет.

— От медведя слышу, — говорит он, забыв, кто перед ним (во сне такое случается). — Глаза-то протрите. Какой я вам медведь?

— А вы в зеркало повнимательнее посмотритесь.

На всякий случай Афанасий смотрит еще раз.

— Ничего необычного не вижу. Каждое утро это наблюдаю.

— Так если вы медведь, что еще вы там можете увидеть! Медведь он и утром медведь, — смеется милиционер и прячет изъятый паспорт за пазуху. — Это дело мы расследуем. Может быть, вы на Афанасия Борщова напали, косточки его обглодали, паспорт похитили и личность присвоили. То-то весь коллектив диву дается, что это с Борщовым происходит! А ну-ка пройдемте…

Вместо того, чтобы куда-то там проходить, Афанасий бросается бежать. Бежится легко, будто на четырех ногах, или, может быть, лапах. И вот поле вмиг сменяется густой чащобой, ветки хлещут по лицу, солнце закатывается и над лесом встает непроглядная звездная ночь. За ним нет погони, но он все равно летит по лесу быстрее, чем может бежать человек.

Вдалеке ревут трубы и грохочут копыта — громче, громче, ближе, еще ближе. Огромная тень, несущаяся на Афанасия, рассыпается на кавалькаду всадников, и те останавливаются кругом него, как вкопанные (во сне такое тоже случается).

— Тпру-у! — раздается чей-то добродушный голос, когда лошади уже замерли. С одной из них скатывается небольшой человечек в странной одежде; он поворачивается к Афанасию своим печальным и добрым лицом, и Афанасий его немедленно узнает.

Это Коля-штукатур, которого неделю прожил у него в ванной. На его круглой голове какой-то странный зубастый обруч, сползающий на лоб. Приснится же такое?

— Именем короля! — говорит Коля. — Моим то есть. Что за непорядок? Почему медведь мешает проезду моей свиты?

— Коля, ты чего? — спрашивает Афанасий.

— Какой я тебе Коля, зверюга?! — тут же горячится человечек и торопливо поправляет обруч на голове. — Я Король этих земель и Папа Римский нашего королевства!

— И почетный святой… — подсказывают ему из-за спины.

— И почетный святой! — поддакивает Коля. — Будь мы на охоте или на праздной прогулке, уж я бы поговорил с тобой по-иному, да времени нет! Уйди с дороги, пока во мне двоюродная тетка не проснулась.

— Да куда ж я уйду, когда у меня паспорт забрали? — невпопад отвечает Афанасий. — Прицепился, понимаешь, рожа ему не та, а самолет не магазин, до семи ждать не будет. Коля, выручи, забери ты у него мой паспорт, а?

— Бедное животное обезумело, — шепчет какая-то фрейлина с беленькой собачкой на руках. Длинная огненная коса фрейлины, перекинутая через плечо, означает что-то нехорошее и обидное, но что именно — Афанасий не помнит. — Может быть, милосерднее его пристрелить?

— Но-но! — говорит Коля, карабкаясь обратно в стремя. Получается не очень-то. — Как деспот и тиран, я отказываюсь творить милосердные дела. Мы оставим этого странного медведя, как есть. Да будет тебе известно, медведь, — провозглашает он, — что сегодня утром наша любимая королевская дочь пропала, и мы ищем ее безустанно и неутешно! Кстати сказать, — спохватывается Коля, — уж не видал ли ты ее часом, нашу Принцессу?

— Не, — отвечает Афанасий, — не знаю я никаких принцесс. А какая она хоть из себя?

— О! — Коля прикрывает глаза рукой. — Это самое нежное и беззащитное создание на свете! Наша дочь — чистая и невинная девушка и все в таком духе. Что только ждет ее в мире, где дорогой папаша не сможет охранять ее покой!

— Вне всякого сомнения, — говорит один из министров, утешительно похлопывая Колю по плечу, — и, кроме того, не забудьте, Ваше величество, что у Принцессы самая ласковая улыбка и карие глаза.

И тут по озарению, какое только во сне или перед смертью может быть, Афанасий знает, о ком они говорят, и даже видит ее перед внутренним взором — такой, какой она была в последний раз, в проеме окна в стареньком доме на Которосльной набережной. И все при ней в этом видении: и карие глаза, и самая ласковая улыбка.

— Видел, — говорит он скорее себе, чем им. — Видел. Только никакая она не принцесса, а медработник.

— Где?! — кричит Коля-Король, — где ты ее видел, медведь? Отвечай!

— Дом у нее… в старом городе, — неуверенно говорит Афанасий, — возле монастыря…

— Принцесса — в монастыре?!

— Да не в монастыре она, а возле, — раздраженно говорит он, — только теперь ее и там нет. Я уж звонил. Уехала она. В Африку уехала.

— Как — уехала?.. — жалобно говорит Коля.

Афанасий только разводит руками и вдруг понимает, что вместо рук у него — страшные когтистые лапы. Сон смешивается, густеет, становится невнятным.

— Это ты, наверное, и погубил Принцессу, — говорит Коля и вцепляется в жиденькие остатки волос, — точно, ты. Сожрал ее и теперь следы заметаешь… В глаза, в глаза мне смотри!

— Проклятый зверь лжет! — кричит кто-то. — Ату его, ату!

— Убийца, убийца! Она тебе доверилась, а ты!..

— Где ты спрятал ее кости?!

И снова продолжается погоня, но уже в обратном направлении. Афанасий мчится, не разбирая дороги и не оглядываясь, летит, не чуя под собою лап, и мстится ему, что впереди маячит квадрат света. Свист и улюлюканье за спиной нарастают, и тогда квадрат становится четче; это окно, как картина в черной раме, подсвеченная внутри, и сколько ни беги к нему, ближе оно не становится. Где тот монастырь, где та набережная, где тот дом, он и номера-то не помнит, церковь вроде видать из окна, а может и нет, и даже добеги до него Афанасий — нет там уже никого, пусто, ветер да темнота.

Ветер и темнота накрывают Афанасия, когда он вваливается в опустевший дом в глубине леса.

— От кого бежим? — доверительно спрашивает Волшебник.

— Ну, от себя, — честно говорит Афанасий.

Волшебник отделяется от стены и начинает по-хозяйски мерить комнату шагами, взад-вперед, взад-вперед. В нем нет ничего сверхъестественного, но выглядит он так, как выглядела бы древняя разумная сила, если бы вдруг решила сделаться человеком. Его лицо скрыто в тени. Метель бушует за окнами.

— Так где ты спрятал кости Принцессы, а? — весело спрашивает он.

— Вот привязались-то, — с тоской говорит Афанасий и тяжело опускается на пол. — Дядя, не трогал я ее, честное пионерское. Пальцем не тронул. Верните мне уже паспорт и дайте уйти.

— Тут ты не солгал, — медленно говорит Волшебник. — Когда она мокла под дождем, дожидаясь тебя, когда не спала ночами, надеясь услышать звонок телефона, когда тряслась в тесном автобусе после тяжелой смены, чтобы увидеть тебя хоть на минутку, когда ты дышал на нее перегаром — все это была не твоя вина, а ее воля, конечно. Что это у тебя за пазухой? — резко спрашивает он.

Тяжелой медвежьей лапой Афанасий лезет за пазуху и достает пачку писем, перевязанных ленточкой. Почерк тети Фроси — все равно что удар по лицу.

— И это не твоя вина, — говорит Волшебник. — Некрасиво, конечно, неловко, горько, но в целом, в створе последних лет твоей жизни. Видишь, я сужу тебя по твоему закону, потому что это справедливо. Для людей — один закон, для зверей — другой.

— Так если я ни в чем не виноват, — начинает Афанасий и не знает, как закончить. «Отпустите меня»? «За что мне так тошно»?

— Многие, — отвечает Волшебник, — звали тебя медведем, но я хочу, чтобы ты знал — они тебе льстили. Ты не медведь. Ты свинья. Хуже того, ты не честная свинья, а свинья, которая пришла на место человека. Оттого-то тебе и тошно, потому что человек не может жрать помои, а свинья не может жить в квартире.

Волшебник трет переносицу. Его лицо теперь можно разглядеть, но у Афанасия нет сил это сделать.

— Принцессы вечно целуют то медведей, то свиней, то лягушек, то драконов, так уж устроено. Никакой волшебной силы эти поцелуи не имеют. Превращения происходят иначе. Что до меня, — говорит Волшебник, — я бы с большей радостью отдал Принцессу смерти, чем медведю, и я бы скорее отдал ее медведю, чем свинье. Беда в том, что это давно уже не моя сказка. Это сон, беспокойный сон человека по имени Афанасий Николаевич Борщов, который задремал на летном поле, дожидаясь самолета, который отнесет его в никуда. Беда еще и в том, что Афанасий тоже своим сном не владеет, да и жизнь его будто ведет кто-то другой, он чувствует смутно, что случилось что-то неладное, а взглянуть в лицо действительности ему нечем. И все, что ему остается — это грезить о свете в окошке в тех домах, которые давно опустели… Помнишь, в детстве тебе часто снилось, будто ты летишь?

— Помню, — говорит Афанасий.

— Ты мечтал стать летчиком, — сказал Волшебник. — Помнишь, как легко было летать во сне? Только одна мысль в голове — как это, оказывается, просто, и всегда было просто, надо только сделать усилие, память о котором пропадает, как только проснешься. И все, что тебе сейчас откроется, тоже пропадет и будет только неприятным ощущением вроде похмелья. Впрочем, к этим переживаниям по утрам тебе не привыкать.

И, пока говорит Волшебник, декорации сна расплываются и тают, как акварель, попавшая под дождь, и остается один только внутренний взор Афанасия, перед которым маячит бревенчатая стена с заколоченным окном.

— Теперь сон заканчивается, — говорит Волшебник, и его слова тоже тают, становятся как бы не звуком, а образами, — и ты, Афанасий, ничего не вспомнишь из того, что так отчаянно пытался сам себе сказать. Ты проснешься медведем со свиным рылом, как был, и никакая принцесса со скорой помощи тебе не поможет, если только…

Шелестит ветер в траве.

— …только в сказке, только в сказке все бывает, как захочешь…

Тяжесть беспокойного сна, вспомнить который он не в силах, давит Афанасия к земле так, что дышать не хочется — или это давят камнем письма за пазухой? Снилась какая-то ерунда не то про Колю, не то про милицию. В последние годы у него было много таких обрывочных снов без конца и без начала. В последние годы (звучит-то как!) он вообще больше живет в грезах, чем наяву, только грезам, кажется, конец приходит. Афанасий еще держит глаза закрытыми, пока не понимает, что рядом с ним кто-то стоит. Он открывает глаза против слепящего белого солнца и видит Принцессу.

Она стоит, подбоченившись, точно такая же, какой была, когда он ее в первый раз увидел, даже голубое платье то же самое. Руку оттягивает чемодан.

— Афанасий, — говорит Принцесса, — зачем же вы лежите на сырой земле?

Афанасий смотрит на нее и не понимает, проснулся он или нет. «Уйди», — уныло думает он. «Уйди, кареглазая. Я не Афанасий, я медведь, которому приснилось, будто он человек». Тогда Принцесса ставит чемодан на землю и робко тормошит его за плечо:

— Афанасий, — говорит она, — что же вы? Послушайте, мне кто-то звонил, и я сразу подумала, что это были вы…

И где касается ее рука — там нет больше медвежьей шкуры.