Serpentin|Серпантин (гет)

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

❝ Тьма впивалась в него: в сетчатку глаз, барабанные перепонки, в кожу. Тьма превратилась в иголки, злобно коловшие его. ❞

— Асано Ацуко. Шестая Зона.

24 сентября 1948 г.

Осень вновь напоминает о бренности всего сущего. Холод просачивается даже сквозь стены моего кабинета. Пришлось достать шерстяное пальто — банальная необходимость, но даже в таких мелочах сквозит человеческая слабость, которую я давно преодолел и искренне презираю.

Сегодня в лавку должен пожаловать один влиятельный господин. Он владеет артефактом, который необходим для моих изысканий. Скромная безделушка в его глазах — ключ к великому.

Сквозь окно вижу, как прохожие кутаются в пальто — они боятся простого холода, даже не подозревая, какие бури скоро пробудятся к жизни. Он получит своё золото. А я — бессмертие.

Всё идёт согласно плану.

T.R.

* * *

Утро. Лавка Боргина и Бёркса.

Тесная, заставленная, погружённая в полумглу, которую не разгоняли, а лелеяли, ибо она была верным союзником торговли. Свет здесь был не в почёте — он пробивался из-под тяжёлых бархатных портьер усталыми золотистыми лучами, лениво ложась на горбатые спины кресел с выцветшей парчовой обивкой и на застеклённые витрины, где под замком томились «особенные» товары.

Среди этого сонного царства вещей, где даже пыль, лежащая на раритетных витринах, казалась не вековой, а вечной, за гребнем прилавка, словно капитан на мостике уснувшего корабля-призрака, стоял он — молодой человек с лицом, от которого веяло безмолвной, но неотвратимой угрозой.

Том Реддл.

«Смотрите-ка, — размышлял он, впиваясь холодным взглядом в потрескавшиеся рамы заклинательных зеркал и позеленевшие от времени серебряные кинжалы, — какая любопытная картина: одни торгуют могуществом, расставляя его по полкам, как консервы. А эти почтенные господа в дорогих мантиях…»

Взгляд его скользнул по фигуре тучного волшебника, с благоговением разглядывавшего амулет, обещавший власть над чужими мыслями.

«…Разве они не понимают, что являются соучастниками самого большого в истории зла? Не исполнителями, о нет! — мысленно усмехнулся он. — Соучастниками по неведению. По той самой трусливой слепоте, что позволяет злу прорастать в самых тёмных углах таких вот лавок, под покровом этой благопристойной, насквозь лживой тишины».

Он видел, как зло здесь не просто продаётся — оно каталогизируется, получает ценники и с лёгкостью упаковывается в изящные шкатулки. И самое ужасное, что покупатели даже не подозревают: однажды купленная безделушка может оказаться тем самым кирпичиком, из которого будет выстроен храм их собственной погибели. А он, Том Реддл, уже сейчас видел очертания этого храма.

— Томас, этот амулет действительно поможет мне прочитать мысли одной… эм, знаешь, — губы его расползлись в улыбке, откровенно пошлой и многозначительной. — Женщины, — окончил он фразу, ловко вертя в пухлых пальцах тусклый металлический диск.

Внутренне Тома передёрнуло. Вот он, властитель дум, покоритель женских сердец! Этот пузатый мешок с галеонами, от которого разит вчерашним виски и трюфельным соусом, возмечтал о власти над чужим сознанием? Сначала бы собственные мозги проветрил от дурмана чванства и глупости.

Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Напротив, оно озарилось улыбкой столь же светлой, сколь и лживой. Лёгкий, одобрительный смешок сорвался с его губ — дескать, какую же восхитительную шутку вы только что изволили сострить!

— Разумеется, мистер Бэнкс, для этого магические артефакты и были созданы, — его голос струился, подобный старому коньяку, тёплому и обволакивающему. — Чтобы мы стали единственными властелинами своей судьбы. А иногда… — он сделал паузу, доставая из кармана секунды томного, сладостного ожидания, — …и судеб чужих. В этом, собственно, и заключается наше фундаментальное отличие от маглов.

— Ох, Томас! За это ты мне и нравишься! — просипел довольный клиент. — Сколько?

— Пятьсот галеонов, — отчеканил Реддл с видом искреннего соболезнования о столь неизбежной трате.

Бэнкс, не моргнув глазом, отсчитал сумму. Тяжёлые золотые монеты мягко легли на стойку. Амулет исчез в нагрудном кармане его расшитой мантии, и тучная фигура закачалась к выходу.

— Прекрасного вам дня, мистер Бэнкс! — бросил ему вдогонку Реддл, и в голосе его звенела сладкая, как отравленный ликёр, почтительность.

— И тебе, Том, — откликнулся тот, уже на пороге.

Дверь захлопнулась. И с лица Реддла, словно маска, упала та искусная лепка учтивости и радушия, что он столь тщательно создавал. Черты застыли в холодном, неподвижном спокойствии. Ещё один дурак обрёл иллюзию власти. А он, Том Реддл, — пятьсот галеонов и новое подтверждение старой истины: миром правят не тёмные искусства, а тёмные человеческие глупости. И на этом, как оказалось, можно сделать прекрасные деньги.

— Ох, Томми, — раздался радостный возглас, и из-за тяжелой, бархатной портьеры, хранившей запахи старого дерева и тайных сделок, возник сам мистер Бёркс. — Снова станешь лучшим продавцом месяца!

О, несомненно, идиот — мелькнуло в голове у Тома, — ибо я — единственный продавец в этом балагане древностей. Но вслух он произнес совсем иное:

— Может, потому что я тут один? — тепло усмехнулся Реддл, и в глазах его вспыхнули такие лучистые искорки, что сам Бёркс, старый циник, проникся и похлопал его по плечу в знак одобрения столь скромной шутки.

— Зато какой трудолюбивый! — воскликнул хозяин лавки, и в голосе его зазвенели нотки подлинного восхищения. — Сегодня должен пожаловать один новый клиент, вся надежда на тебя. У него есть одна дорогая штуковина, — Бёркс понизил голос до конспиративного шепота, доставая из пачки позолоченную сигарету, — очень редкая штуковина. Из тех, что не каждый день на глаза попадаются.

Сигаретный дымок кольцом поплыл в запыленный воздух, смешиваясь с атмосферой тайны, что мистер Бёркс всегда так старательно нагнетал вокруг особо ценных лотов. Том лишь кивнул, снова примеряя маску преданного служаки, в то время как ум его уже холодно и безошибочно работал, вычисляя все возможные выгоды от предстоящей встречи.

— Потому тебе и стоит влиться в его круг, — Бёркс выпустил струйку дыма, окутавшую его лисью физиономию сизвым ореолом. — Вряд ли он эту штуковину продаст нам просто так, понимаешь, парень? — он ухмыльнулся, прищурившись. — Меня он знает, да и Боргина тоже. Для него мы просто два коммерсанта, помешанных на деньгах, а этот тип любит идейных.

Он сбил пепел с сигареты в массивную пепельницу с головой льва. Железо на ней давно окислилось, она была старой, как сама лавка.

— Ты умеешь вливаться в доверие, жирдяй Бэнкс вон как тебе доверяет, — усмехнулся он снова. — Харизмы у тебя не отнять. Хороший талант, пользуйся им.

И без тебя знаю, и применяю. Например, на тебе, дурень, — пронеслось в голове у Реддла, в то время как его лицо сохраняло выражение почтительного внимания. А что до этого нового клиента, то явно он жирнючий в плане того, что может дать.

Он мысленно отдавал должное проницательности Бёркса. Старый торгаш и впрямь обладал нюхом на выгоду. Он и Боргин были теми самыми коммерсантами, что способны отыскать золото в самой неприглядной куче сомнительных обстоятельств. И в этом, признавал Том про себя, с ними было выгодно находиться по одну сторону прилавка. Пока что.

* * *

И вот, ровно через два часа, как и было предсказано, в лавке появился тот самый клиент.

О, его появление не нуждалось в возгласах или фанфарах! Он вошёл неслышно, но пространство лавки будто сжалось, наполнившись новым, властным измерением.

Дорогой костюм из тончайшей шерсти, трость с набалдашником из полированного чёрного дерева, тяжёлый, сложный парфюм, в котором угадывались тайные ноты бензоя и кожи, — всё это было лишь внешним обрамлением. Лет ему на вид было около сорока пяти, седина местами серебрила виски, но волосы были уложены с безупречной, почти вызывающей точностью.

А на лице его, обрамлённом этой сединой, застыла та самая, дьявольская ухмылка человека, знающего цену вещам и людям и находящего в этом знании извращённое удовольствие.

Он излучал ауру влияния за версту. Ещё один харизматик. И Том понял: будет нелегко. Ибо этот человек не просто знал правила игры — он, без сомнения, сам их писал.

Но ни тени этого сомнения не мелькнуло на лице Реддла. Он уже улыбался ему — улыбкой открытой, почтительной и готовой к услугам.

— Добрый день, мистер... — начал Том, его голос прозвучал шелковисто, но незнакомец мягко прервал его, вежливая снисходительность короля, допускающего к руке подданного.

— Ланкастер, — произнёс он, и его улыбка была безупречной и безжизненной. В ней проглядывалась привычка устанавливать правила с самого первого слова.

— Приятно познакомиться, я Томас. Чем могу быть полезен? — Реддл слегка склонил голову, в его позе была идеальная смесь почтительности и собственного достоинства.

Да, будет нелегко, — пронеслось в голове у Тома, в то время как его улыбка становилась лишь шире.

Этот Ланкастер не из тех, кого можно купить или обмануть. Он из тех, с кем приходится вступать в сговор. И сейчас оба они, стоя в пыльном полумраке лавки, безмолвно признали друг в друге достойных игроков. Аура влияния, исходившая от гостя, встречалась с холодной, амбициозной силой, что таилась за учтивой маской Тома.

Так даже интереснее.

— Бёркс говорил, вы разбираетесь в артефактах? — произнёс он, и его пальцы, украшенные массивным перстнем, принялись барабанить по деревянной стойке, отбивая таинственную дробь. — Так вот, я путешествую. И очень много. Собираю с мира по нитке, так сказать. Насобирал немало. Мне нужен эксперт. Оценщик, если изволите.

Он сделал паузу. Полумрак лавки казался теперь не просто пыльным, а зловещим.

— Но ко всему этому, — продолжил Ланкастер, и его голос приобрёл новые, бархатисто-тревожные обертона, — в моей коллекции есть артефакты не простые. Проклятые. И я бы хотел снять с них печати.

Его взгляд, тяжёлый и проницательный, устремился прямо на Тома.

— А вы работаете с тёмной магией, мистер Реддл.

Ах, вот оно что! Мистер Ланкастер не просто пришёл с предложением. Он знал о Томе многое. И в этом простом утверждении заключался не вопрос, а проверка.

— Мистер Бёркс изволил польстить моей скромной персоне, — с лёгким поклоном возразил Реддл, и в глазах его вспыхнули весёлые искорки. — Я всего лишь смиренный служитель древнего искусства, чья душа, подобно губке, впитывает пыль веков с этих почтенных реликвий.

Но тут же лицо его стало серьёзным.

— Собирать по ниточке, по крупице... Это не просто коллекция, мистер Ланкастер. Это сонм безмолвных свидетелей ушедших эпох, каждый со своей тайной, каждый со своей тёмной сказкой.

Он приблизился к стойке, и его пальцы, тонкие и бледные, легли на дерево рядом с пальцами гостя.

— Проклятые артефакты... — прошептал он, и в лавке стало тихо. — О, я знаком с ними. Это непростые пациенты, милостивый государь. Они шепчут по ночам, они требуют жертв. Снять печати? — Том медленно покачал головой. — Это не ремесло. Это танец на краю пропасти под музыку, что не всякое ухо способно услышать.

Вдруг он выпрямился, и взгляд его стал твёрдым.

— Но если вы ищете того, кто не боится заглянуть в бездну... — он сделал паузу, давая словам обрести весомость, — ...возможно, судьба привела вас по нужному адресу.

— Превосходно, мистер Реддл, — произнёс Ланкастер, и в уголках его глаз заиграли лучики одобрения. — В таком случае, жду вас завтра на ужин в моём скромном поместье, в районе Мейфэр. — Он сделал небольшую паузу, давая Тому оценить вес приглашения. — Я, знаете ли, привык вести дела на своей территории. И, — тут взгляд его стал особенно проникновенным, — будьте спокойны насчёт вознаграждения. Я умею ценить искусство, и плата будет вполне достойной вашего таланта.

С этими словами он изящным движением водрузил на голову шляпу, которая до этого момента покоилась у него в руках, словно аксессуар, подчёркивающий его статус. И, кивнув на прощание, вышел на улицу, где его фигура мгновенно растворилась в лондонских сумерках, оставив после себя лишь лёгкий шлейф дорогого парфюма и ощущение тайны.

Том хорошо знал Мейфэр. О, это был хоть и маггловский район, но отнюдь не для простых смертных! Там, за строгими фасадами георгианских особняков, скрывались министры, банкиры и прочие властители мира сего. И то, что чистокровный волшебник избрал для жительства именно это место, говорило о многом. Это значило, что мистер Ланкастер не просто богат. Он обладал тайной, которую тщательно оберегал.

* * *

[Страница испещрена пометками на полях. Почерк нервный, угловатый, буквы наслаиваются друг на друга.]

Вечер. Пыль лавки въелась под ногти. От дневных улыбок болят скулы. До сих пор.

Привычка из приюта — вести эти записи. Слабость. Непростительная. Но...

...единственное, что еще напоминает, что у меня была жизнь до всего этого. Просто мальчик с пером и пустой страницей.

Одна из немногих вещей, что еще делают меня человеком. Насколько это вообще возможно.

[Ниже, чернила свежие, почерк чуть более упорядочен, но с резкими, ядовитыми росчерками.]

Ланкастер.

Не просто коллекционер. Чувствуется масштаб. Ходит по миру, как по своему саду.

Хороший учитель. Надо признать. У него стоит поучиться. Не магии — ей я и так научусь. А тому, как держать струны в руках, оставаясь в тени.

Он мудр. И... открыт для контакта. Не как Бёркс — для сделки. А для... диалога. Находит отклик.

Пойдет на контакт. Должен пойти.

[В углу страницы — неаккуратное пятно. Пепел от сигареты упал прямо на строки. Он попытался его смахнуть, но только размазал. Чернила расплылись, бумага покоробилась.]

Черт.

[Пятно действительно похоже на бабочку. Искаженную, с обугленными крыльями. Он смотрит на него несколько мгновений, затем резко захлопывает дневник.]

Комната погружается в мгновенную, почти физическую темень. Светильник издает тихий щелчок, и его угасающий оранжевый отсвет еще секунду держится на сетчатке, прежде чем раствориться в черноте.

Рождается вопрос, обращённый к самому себе, к этому молчаливому мраку: И для чего, скажи на милость, тебе, одинокому дураку, это вездесущее желание бессмертия? Чтобы вечно носить в себе эту пустоту? Чтобы навеки остаться принцем тьмы в королевстве, где нет подданных, достойных даже презрения?

Ответа нет. Есть лишь тихий, беззвучный смех, застревающий в горле. Смех над абсурдом собственной грандиозной затеи. Над мальчиком из приюта, возмечтавшим победить саму смерть, лишь бы не признать, что он до сих пор боится темноты.