Волчонок (джен)

Петуния Дурсль не была ужасным человеком, отнюдь.

Однако груз её тайны, словно тяжёлый крест, давил на плечи вот уже одиннадцать долгих лет. Только Вернон, а может, ещё и Дадли, знали о том, что она скрывала. И покаяться она могла лишь мужу, потому что даже в мыслях не допускала, чтобы правда всплыла наружу.

1 ноября 1981 года Петуния, как обычно, поднялась спозаранку. Кухонные хлопоты, сбор обеда для Вернона, приготовление смеси для Дадли — всё это было делом привычным. Её собственное молоко пропало, и капризный Дадлик скоро должен был проснуться, требуя еды. Что её потянуло во двор в то утро — то ли странное предчувствие, то ли мусорное ведро, которое она собиралась вынести, — Петуния так и не поняла.

Но мусор она так и не донесла.

— Иисусе милостивый! — вырвалось у неё.

На пороге дома, почти замёрзший, лежал малыш. Он не кряхтел, не плакал, а просто смотрел в никуда, будто уже смирился с судьбой. Петуния вскрикнула от ужаса. На миг решила, что ей, стало быть, померещилось? Но ребёнок был настоящим, не каким-нибудь насланным наваждением. Рядом с ним лежал конверт. Схватив малыша и побежав на верхний этаж, Петуния одной рукой вскрывала конверт и разворачивала письмо, которое было откинуто куда подальше почти сразу.

«Уважаемая миссис Дурсль, я с прискорбием сообщаю...»

Когда на руках у тебя едва живой младенец, это важнее, чем всякие писульки. Да и, честно говоря, если бы она его прочитала, то принялась бы рыдать, уже даже не догадываясь, а точно зная, что произошло.

Вернон был выдран из постели молниеносно и уже заводил машину, даже не выпив, по своему обыкновению, чашку утреннего кофе. Маленький Дадли мгновенно завёрнут и унесён в машину под гневный визг. На фоне такого громкого, розовощёкого сына, маленький и апатичный ребёнок выглядел, ни много ни мало, мертвецом.

И пока Петуния бегала, пыталась отогреть и растормошить одного, одеть второго и дать указания третьему, этот самый третий, такой спокойный во всей этой суматохе, вдруг неожиданно спросил:

— Туни, а что мы скажем врачам?

И тут уж женщину как током прошибло. А документы?! Она было спохватилась к конверту (уже явно подозревая, чьи это происки и чей это малыш), но там ничего не было, как она и думала, лишь какие-то писульки, на которые и время тратить не стоило.

— Так и скажем, что нашли ребёнка!

На том и порешили.

Уже в машине Петуния обратила внимание, что лоб мальчика исцарапан, но кровь из раны не текла, и сама она даже начала вроде затягиваться. И если не знать некоторых подробностей, можно было бы предположить, что мальчика мучили сатанисты!

Хотя, так оно и было. Ненормальные, богомерзкие нелюди!

И её младшая сестра, да, были у них разборки, а у кого их в детстве не было? И пути их давно разошлись, насколько это возможно, но всё же, Лили была доброй девочкой и эти, прости Господи душу грешную, твари, развратили наивную! И способности её до добра не довели.

А ещё, раз малыш сейчас у неё на руках, то сестра, стало быть, мертва. Иначе как бы он тут оказался, кто бы ей отдал ребёнка? И не хватало ещё, чтобы её ребёнок ушёл вслед за ней. Ну уж нет!

Всю дорогу до больницы Петуния шептала молитвы, качала на руках слабенько куксившегося мальчика, прижимала его к себе, чтобы согреть. Дадли орал во всё горло, и она второй рукой качала его люльку. Вернон, сосредоточенный за рулём, вспотел от напряжения и даже проехал на красный свет — благо, в такую рань дорога была пустой.

Пока они мчались, Петуния размышляла. Могла ли она поступить иначе? Даже если и могла, не стала бы. Она знала, что бывает с брошенными детьми. Работные дома, может, и канули в Лету — или так только говорили, чтобы успокоить совесть общества. Но мальчика могли увезти в другую страну, и кто знает, что бы с ним там сталось. А может, никто бы и не стал возиться, и тогда его ждала только смерть.

Его и сейчас буквально вырывали из цепких лап костлявой.

Однако действия её возымели эффект, теперь мальчишка не был таким холодным и даже, как любой нормальный ребёнок, начал плакать. В больнице врачи забрали его, засуетились. Петуния сидела в коридоре, прижимая к себе Дадли, который наконец-то угомонился, и пыталась собраться с мыслями. Вернон, бледный, но собранный, молча держал её за руку.

Когда врач вышел и сказал, что мальчик будет жить, оба выдохнули. Но облегчение было недолгим. У того воспаление лёгких, в больнице придётся хотя бы на пару дней остаться.

— Вернон, — тихо сказала она, когда они вернулись домой, а Дадли уже спал в своей кроватке. — Мы не можем просто так его оставить.

— Туни, ты уверена?

— Он ребёнок, Вернон, — отрезала женщина. — И он остался один. Какой бы ни была Лили, она была моей сестрой. А это её сын.

Вернон долго молчал, потом кивнул.

— Хорошо. Но мы сделаем это по-своему. Никаких… — он замялся, подбирая слово, — фокусов. Будет расти, как нормальный мальчик.

Петуния кивнула, хотя в глубине души знала, что это обещание будет трудно сдержать. И как в воду глядела! Гарри — так звали мальчика, как было написано в том самом письме, которое Петуния всё-таки прочла, — оказался вовсе не подарком.

Первые годы были ещё терпимыми. Гарри рос тихим, почти незаметным. Петуния старалась относиться к нему ровно, как к своему, но каждый раз, когда он смотрел на неё своими зелёными глазами — точь-в-точь как у Лили, — её сердце сжималось.

Все эти странности начались ещё раньше, чем с сестрой.

Когда Гарри было года три, Петуния застала его во дворе. Он сидел на траве, а вокруг него порхали бабочки — слишком много бабочек для обычного летнего дня. Они кружились, словно подчиняясь его молчаливой команде. Петуния замерла, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Она хотела закричать, схватить его и увести в дом, но вместо этого просто стояла и смотрела. Гарри засмеялся, хлопая в ладоши, и бабочки взмыли в небо, будто стайка разноцветных искр.

— Гарри, — строго сказала она, наконец собравшись с духом, — немедленно прекрати!

Он обернулся, удивлённый, и бабочки исчезли, словно их и не было. Петуния схватила его за руку и потащила в дом, бормоча что-то о грязи на одежде, хотя на самом деле её сердце колотилось от страха. Это была она — магия, которую она так ненавидела, та, что забрала её сестру. И вот она снова, в этом мальчике, в её доме.

Как объяснить маленькому ребёнку, что нельзя заставлять тарелки летать по кухне, когда он расстроен? Или что цветы в саду не должны распускаться в одно мгновение только потому, что он захотел их понюхать? Это было почти безобидно.

Когда Гарри было около четырёх, и он с сияющим лицом притащил мёртвую ворону, радостно выкрикивая:

— Тётя, она хотела, чтоб я её вылечил! Я же попробую?

Петуния на секунду подумала, что у неё пойдёт кровь из ушей. Мир будто замер: её племянник, этот маленький мальчик, стоял перед ней, держа в руках безжизненную птицу, и выглядел так, словно совершил чудо. Её желудок сжался, а в голове зашумело от ужаса и отвращения.

Потом, конечно, она собралась. Схватила резиновые перчатки, которыми мыла посуду, натянула их до локтей, будто собиралась обезвреживать бомбу, и трижды пробормотала «Отче наш», словно это могло изгнать из дома все следы того, что только что произошло. Гарри смотрел на неё, ничего не понимая, а его улыбка медленно угасала под её тяжёлым взглядом.

— Гарри Поттер, — процедила она, стараясь, чтобы голос не дрожал, — пообещай мне, что больше никогда не прикоснёшься к мёртвым животным без моего разрешения. Никогда!

Он кивнул, всё ещё сжимая ворону, пока Петуния не выхватила её из его рук и не завернула в старое полотенце. Она выбросила птицу в мусорный бак, словно это было что-то заразное, и тут же вымыла руки с мылом, чуть ли не сдирая кожу. Гарри стоял в сторонке, виновато опустив голову, и что-то бормотал про то, что «просто хотел помочь».

— Помочь? — переспросила она, едва сдерживая желание повысить голос. — Ты не доктор, Гарри, и не… — она запнулась. — Ты ребёнок. И должен вести себя как ребёнок. Понял?

Он снова кивнул, но Петуния видела, что он не понимает. Как он мог? Ему было четыре года, и он, похоже, даже не осознавал, что делает что-то ненормальное.

Это было почти терпимо.

Но вот когда «жертвой» оказался её собственный сын, в пять отправившийся «полетать», тут уж Петуния и вовсе озверела. Это случилось в один из тех душных июльских дней, когда Дадли, пыхтя от жары, носился по двору, размахивая игрушечным мечом. Петуния готовила лимонад на кухне, когда услышала его истошный вопль. Она выбежала во двор и застыла: её Дадлик, её драгоценный мальчик, болтался в воздухе на высоте метра, размахивая руками, словно пухлый птенец, пытающийся взлететь. А рядом стоял Гарри, глядя на него с любопытством, будто проверяя, как долго тот продержится.

— Гарри Поттер! — заорала Петуния так, что, наверное, слышали все соседи на Тисовой улице. — Немедленно опусти его!

Гарри вздрогнул, и Дадли с визгом шлёпнулся на траву, к счастью, не сильно ушибившись.

Он тут же разревелся, а Петуния бросилась к нему, подхватила на руки и прижала к себе, бормоча утешения. Но её взгляд, полный ярости, был прикован к Гарри. Тот стоял, опустив голову, и теребил край своей рубашки — старенькой, доставшейся от Дадли. Откуда ей было знать, что мальчики так играли?

— Я не хотел, тётя, — пробормотал он. — Оно… само.

— Само?! — рявкнула Петуния, но тут же осеклась, заметив, как Дадли, всё ещё хныкая, тянется к ней. Она глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в руках. — Иди в дом. Сейчас же.

Гарри молча поплёлся в дом, а Петуния, усадив Дадли на скамейку и убедившись, что он цел, почувствовала, как её захлёстывает волна паники. Она всегда знала, что Гарри — не такой, как они. Но чтобы он, пусть и случайно, навредил Дадли? Это было слишком.

Вечером, когда Вернон вернулся с работы, Петуния рассказала ему всё, едва сдерживая слёзы. Она ожидала, что он взорвётся, начнёт кричать или что похуже, но Вернон, к её удивлению, был непривычно тих. Он сидел за кухонным столом, глядя в свою чашку с чаем, и молчал так долго, что Петуния начала нервничать.

— Сегодня Дадли упал, а завтра что? Дом взорвёт?

— Он не виноват, — неожиданно для себя возразила Петуния. — Он ребёнок, Вернон. Он не понимает, что делает.

— Ребёнок?! — Вернон хлопнул ладонью по столу. — Это не ребёнок, это… это их порода! Как твоя сестра и её муженёк! Мы взяли его из жалости, но я не позволю, чтобы он угрожал нашей семье!

Петуния молчала. Она знала, что Вернон прав. Но каждый раз, когда она смотрела в глаза мальчишки, ей казалось, что сестра смотрит на неё, умоляя не бросать её сына.

— Мы будем строже, — наконец сказала она. — Накажем, если ещё раз такое повторится. Но выгонять его… Вернон, мы не можем. Куда он пойдёт? К тем, кто бросил его на нашем пороге? К тем, кто… — она запнулась, не в силах договорить, — к тем ненормальным?

Вернон нахмурился, но ничего не ответил. Он допил чай и ушёл в гостиную, оставив Петунию наедине с её мыслями. Она знала, что это только начало. Странности Гарри никуда не денутся, и с каждым годом их будет всё труднее скрывать. Но она не могла просто взять и выбросить его из своей жизни. Не потому, что была такой уж доброй. А потому, что в этом мальчике, несмотря на весь её страх и ненависть к магии, жила частичка её сестры. И, как бы Петуния ни старалась, она не могла это отрицать.

На следующий день она поставила Гарри в угол за «хулиганство» и запретила выходить во двор до конца недели. Дадли, конечно, тут же начал дразнить его, но Петуния пресекла это одним взглядом.

Петуния Дурсль не была злой в том смысле, в каком люди обычно представляют злодеев. Её злость была не яркой вспышкой, а тлеющим углём, разгорающимся от страха. Она была женщиной, чья жизнь строилась на порядке, контроле и нормальности — всё то, что магия безжалостно разрушала.

Всё началось с мелочей. Теперь каждый случай, когда Гарри, сам того не желая, проявлял свои способности, был для Петунии как пощёчина. Мальчишка мог ненароком и убить Дадли, сам того не желая. А страх, как известно, легко превращается в гнев.

Первый раз она ударила Гарри почти случайно. Ему было около шести, и он, расстроенный тем, что Дадли отобрал у него игрушку, заставил тарелку с супом взлететь и разбиться о стену. Петуния, будучи уже на взводе из-за ночной температуры Дадли, не выдержала. Рука сама взметнулась, и звонкая пощёчина обожгла щеку Гарри. Петуния тут же замерла, потрясённая собой, но вместо извинений пробормотала:

— Чтобы больше этого не было! Никогда!

Гарри смотрел на тётку широко раскрытыми глазами, и в них было не только удивление, но и что-то, что заставляло сердце сжаться — боль. Но Петуния тут же подавила это чувство. Она не могла позволить себе жалеть его.

Пощёчины, шлепки, а иногда и ремень Вернона — всё это стало частью воспитания ненормального ребёнка.

Петуния оправдывала себя: она не била его из ненависти, а чтобы «выбить из него эту чушь». Она верила, что, если будет достаточно строгой, магия исчезнет, и Гарри станет обычным мальчиком, и это будет только к лучшему. Но каждый новый случай — разбитое стекло, внезапно загоревшаяся лампочка, цветы, выросшие на клумбе за ночь, а уж как сложно было объяснить синие волосы учительницы — только усиливал её отчаяние.

Она била не столько Гарри, сколько собственный страх. А он всё рос и рос.

Вернон подливал масла в огонь. Его ненависть к ненормальности (слово «магия» была в их доме под запретом) была ещё более прямолинейной, и он не видел ничего зазорного в том, чтобы «вправить мозги» мальчишке. Петуния, хоть и пыталась иногда смягчить его гнев, всё чаще молчала, позволяя мужу брать верх. Её собственная злость росла, подпитываемая чувством вины…

Да, Петунья Дурсль, в общем, не была ужасным человеком, ужасные люди детей с улицы не спасают. Но имела тяжёлый, тяжёлый крест…

Тусклый свет пасмурного дня едва пробивался сквозь недавно выстиранные занавески гостиной, отбрасывая длинные тени на отполированный до блеска Петунией линолеум.

В углу комнаты, у подножия кофейного столика, валялся потрёпанный плюшевый медведь — игрушка, которую Гарри нашёл на детской площадке и тайком выстирал в ванной. Теперь косолапый лежал с разорванным брюхом, из которого торчала серая вата, а рядом валялись обрывки ткани и ножницы, которыми Дадли с наслаждением кромсал его. Сейчас же кузен вытаскивал остатки ваты.

Гарри стоял напротив, зелёные глаза выглядывали из-под спутанной чёлки. Когда-то в них была только робкая растерянность, но теперь взгляд стал другим — настороженным, изучающим, а сейчас выражал ещё и едва сдерживаемую ненависть.

Он научился не смотреть взрослым в глаза — это было опасно, это могли принять за вызов. Но Дадли не был взрослым, и Гарри больше не собирался терпеть.

— Это моё! — гневно крикнул он, бросаясь на Дадли. Худенький, в потёртой футболке, болтавшейся на нём, как на вешалке, он выглядел почти комично рядом с массивным кузеном. Но его маленькие, твёрдые кулаки замолотили по жирным плечам Дадли с неожиданной силой. — Отдай!

— Отвали, ненормальный! — Дадли нахмурился, круглое лицо покраснело от раздражения. Он с силой оттолкнул Гарри, и тот, споткнувшись, рухнул на пол, ударившись локтем о край кофейного столика.

Острая боль пронзила руку, но Гарри, стиснув зубы, вскочил обратно. Гнев вырвался наружу. Он бросился на Дадли снова, вложив в толчок всю свою силу. Дадли, не ожидавший такого напора, пошатнулся и с грохотом рухнул на пол. Гарри оседлал его, молотя кулаками куда попало — по плечам, по груди, по лицу. Дадли попытался ударить в ответ, целясь в голову, но Гарри увернулся, и его кулак снова нашёл цель. Раздался хруст, и кузен взвыл, схватившись за лицо. Из-под его пальцев потекла кровь.

— Мой нос! — заорал Дадли, его глаза округлились от шока и боли, пока он обеими руками зажимал лицо.

Дверь гостиной с треском распахнулась, и в комнату ворвалась тётя Петуния. Без того тонкие губы сжались ну просто в какую-то ниточку.

Она замерла, оглядывая сцену: разорванного медведя, валяющиеся ножницы, Дадли, хнычущего и окровавленного, и Гарри, стоящего с сжатыми кулаками.

— Что здесь происходит?! — завизжала она, бросаясь к Дадли и помогая ему встать. — Мой мальчик! Мой малыш! О, господи, что он с тобой сделал?!

— Это он начал! — проревел Дадли, тыча пальцем в Гарри. Его голос звучал гнусаво, кровь всё ещё сочилась из носа. — Этот урод ударил меня прямо в нос!

Гарри, тяжело дыша, стоял посреди комнаты, кулаки сжаты так, что костяшки побелели. Его сердце колотилось, в ушах звенело от ярости. Как он смеет? Это Дадли отобрал медведя, который Гарри так тщательно прятал. Это Дадли ломал каждую его вещь, каждую дешёвую игрушку, которую Гарри находил или получал.

— ГАРРИ ПОТТЕР! — взвизгнула Петуния, её голос дрожал от ярости и перешёл на какой-то ультразвук. — ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ, МЕРЗКИЙ МАЛЬЧИШКА?! ГАДКИЙ, ЖЕСТОКИЙ УРОДЕЦ! ЖИВО НЕСИ ЛЁД И ПЕРЕКИСЬ!!!

— Он отобрал мою игрушку! — выкрикнул Гарри, его голос сорвался. — Он её разорвал! Это он начал!

— Молчать! — рявкнула Петуния, её глаза сверкали ненавистью. Она прижимала к носу Дадли свой фартук, пытаясь остановить кровь. — Я сказала тебе нести лёд и перекись, а не пререкаться!

Гарри достал аптечку, льда не оказалось, вытащил брекет мороженого и принёс в гостиную. Петуния, не теряя времени, сунула в ноздри Дадли вату, смоченную перекисью, приложила брекет ко лбу и схватив сына за руку, потащила к двери. На улице Петуния попросила соседку, которая поливала цветы, чтобы та отвезла их в больницу — нос Дадли нужно теперь вправлять. Дверь хлопнула, и дом погрузился в тишину.

Гарри остался один. Он опустился на колени рядом с разорванным медведем, пальцы дрожали, когда он подобрал игрушку. В ящике в гостиной нашлась старая иголка и нитки, которыми Петуния иногда зашивала Дадлины брюки, и сам Гарри кое-как завязал узелок и принялся неуклюже зашивать медведя. Его стежки были неровными, но он старался, стиснув зубы, чтобы не дать волю жгучей обиде. Это была его вещь. Одна из немногих.

Затем Гарри поклевал то, что осталось с обеда. Есть совершенно не хотелось, а временами и вовсе накатывала тошнота, но его наверняка лишат ужина.

Всё это время, пока дверь снова не открылась, Гарри был как на иголках. Но вот тишина дома разорвалась тяжёлыми шагами. В гостиную ввалился дядя Вернон. Лицо, багровое от гнева, постепенно стало цвета запёкшейся крови, жилы на шее надулись, словно канаты.

— Так, — прорычал он низко, срывающимся голосом. Он сделал шаг вперёд, и его туша, казалось, заполнила всю комнату. Ремень уже был в его руке, свёрнутый пополам, готовый к удару. — Ты, неблагодарный мальчишка, посмел тронуть моего сына?

Наверняка тётка позвонила и нажаловалась ему прямо из больницы. Гарри замер, сжимая медведя. Его сердце заколотилось быстрее. Надо было бы спрятаться, или убежать из дома. Сделать хоть что-нибудь. Но всё это время, пока он сидел и ждал.

Он медленно поднял глаза, не пряча их за чёлкой. Взгляд, полный ненависти, встретился с глазами Вернона. И в этот момент что-то в воздухе задрожало.

— Я не виноват, — тихо, но твёрдо сказал Гарри. Это несправедливо, что его собираются наказать.

— Ты смеешь пререкаться?!

— Это Дадли начал.

Вернон шагнул ближе, ремень поднялся, но Гарри не отступил, сжал медведя посильнее.

Эти слова повисли в воздухе, вызывающе тихие и абсолютно бесстрашные. Они не были оправданием. Они были констатацией факта и одновременно — обвинением. Вернон замер на секунду. Затем его лицо исказилось гримасой чистого, неконтролируемого бешенства. Ремень, толстый, изношенный, свистнул в воздухе.

Удар.

Он пришёлся по плечу, обжигая огнём через тонкую ткань футболки. Гарри аж качнуло, но он не вскрикнул. Он только глубже вжался в пол, сжимая в руке плюшевого медвежонка так, что пальцы побелели. Обычно, чтобы не нарваться на компанию кузена, он убегал. Это было второй реакцией, что он выучил.

— ВРЁШЬ! — рявкнул Вернон, слюна брызнула из его рта. — Не смей мне врать, мальчишка!

Удар.

На этот раз — по спине. Гарри согнулся, воздух с силой вырвался из его лёгких. В глазах потемнело от боли. И он закричал. Его зелёные глаза, казалось, светились в полумраке комнаты собственным светом — холодным, неземным. В них полыхала только ненависть. Глубокая, бездонная, как сама вселенная.

Вернон, запыхавшийся, увидел этот взгляд. И что-то дрогнуло в его звериной ярости. На секунду его охватил необъяснимый, первобытный страх.

И этот страх, стыдясь самого себя, вылился в новую, ещё более яростную волну насилия.

Удар. Удар. Удар.

Вернон выкладывался на полную. Он не просто наказывал непослушного ребёнка. Он пытался стереть с лица земли этот немой вызов, это «другое», что вторглось в его упорядоченный мир. Каждый удар ремня был попыткой заставить реальность соответствовать его представлениям.

И бежать было некуда. Поэтому то, что оставалось. Это замереть. Попытаться не чувствовать. Отстраниться от мыслей или ощущений. И тогда это пройдет. Замирание и пережидание беды было самой первой реакцией, которой выучился Гарри. Если на него орали, бежать то было некуда. Но он мог представить, что это происходит не с ним.

Снова хлопнула дверь, что не было услышано никем в гостиной. Вернулась Петуния с Дадли.

Удар. Удар. Удар.

— …крати, ты же так убьёшь его! Вернон! Вернон!

Гарри бы очень хотел отстраниться, не думать, не ощущать, но он как будто бы превратился в один сплошной комок боли, нервы словно оголились и горели огнём. Вдруг стеклянная ваза на каминной полке треснула с громким хлопком.

Удар.

Мальчишка поднял голову и закричал. И вместе с этим криком из него вырвалась волна силы, грубой и неконтролируемой.

Именно в этот момент зарождалась третья реакция. Когда можно ударить в ответ.

Вернон отшатнулся, зажав уши. Из них тонкой струйкой потекла кровь. Его глаза округлились от ужаса и непонимания.

Но Гарри не мог остановиться. Дорогая фарфоровая сахарница — та самая, подарок тёти Мардж — сорвалась с кофейного столика и разбилась вдребезги, рассыпав сахар мерзкой белой лужей по полу. За ней, словно подхваченная невидимым ураганом, с полок посыпался сервиз, превращаясь в груду цветных черепков, с грохотом падали книги.

Секунду спустя в доме воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Гарри и тихим стоном Вернона, вытиравшего кровь с шеи.

— Вернон! — прошептала Петуния, потянувшись к лицу мужа.

— Молчи, Туни! — отрезал мистер Дурсль, не оборачиваясь. — С меня хватит. С нас всех хватит.

Он протащил Гарри по коридору, к той самой дверце под лестницей. Дёрнул её на себя, и с грохотом отшвырнул мальчика внутрь, в пыльную темноту, полную садовых принадлежностей.

— Будешь сидеть здесь, пока не сгниёшь! — прогремел он. — Ни еды. Ни воды. Ни света. Будешь вспоминать, как ты поднял руку на нормальных людей!

Дверь захлопнулась. Ключ с противным лязгом повернулся в замке дважды. Во вновь наступившей тишине, сквозь деревянную дверь, Гарри услышал лишь тяжёлое дыхание дяди и приглушённые всхлипывания тёти Петунии.

Он сидел на холодном полу, прижимая к груди медвежонка, давясь своими слезами. Он не мог нормально дышать, воздуха не хватало и он как рыба захватывал его с каждым новым приступом.

Они заперли его в каморке. За то, что он посмел дать сдачи. За то, что посмел защитить единственное, что у него было. Гарри сжал кулаки. Треснувшее стекло и книги в гостиной было лишь началом. Они ещё пожалеют. Они все ещё пожалеют, что не заперли его навсегда.

Конечно, много позже, Гарри не мог слышать шёпот со второго этажа, за закрытой дверью спальни взрослых.

— Может, не стоит оставлять его там на ночь?

— Мальчишка легко отделался! Ты видела, Петуния? Ты видела?! — шипел Вернон. — Он… он может убить! Он мог мне барабанные перепонки разорвать! Осколком — горло перерезать!

— Но что делать? — голос Петунии дрожал. — Мы не можем… мы не можем больше… так. Смотри, что вышло!

Теперь они боялись не только за Дадли, но и за себя. Их грубая сила натолкнулась на ответную, необъяснимую и потому пугающую в тысячу раз больше. А мальчишке было всего восемь!

На следующий день Вернон притащил матрас с кровати Гарри вниз, на первый этаж. Он молча, с лицом, выражавшим решительное отвращение, выкинул мальчишку из чулана, с грохотом вытащил все садовые принадлежности, старые чемоданы и банки с краской. Пыль висела в воздухе густым облаком.

Прямо на грязный, не застеленный пол он швырнул матрас. Жёлтый, продавленный, с пятнами, о происхождении которых Гарри предпочитал не думать.

Петуния стояла рядом, держа в руках ворох его немногочисленных вещей — потрёпанные, слишком большие рубашки, брюки с заплатками на коленях, футболки. Она не смотрела на Гарри. Её взгляд был устремлён куда-то в пространство, а губы привычно плотно сжаты. Когда Вернон закончил, она сделала шаг вперёд и бросила одежду на матрас. Спасибо, что на пол кидать не стали. Бельё, зубная щётка, его старый рюкзак — всё полетело на тот же матрас, образуя жалкую кучу.

— С этого момента, — прорычал Вернон, его голос был низким и не терпящим возражений, — это твоя комната. Будешь выходить только чтобы сделать свою работу и в туалет. Понял?

Гарри молчал. Он смотрел на своё новое жилище. Это была не комната. Это был чулан.

Дверь захлопнулась. Ключ повернулся с тем самым, уже привычным, но от этого не менее жутким лязгом. Свет оставили включённым.

Впервые Гарри не просто наказали. Его официально изгнали. Само его существование было признано настолько чудовищным, что мальчишку следовало держать под замком, в самом тёмном и тесном уголке их дома.

Гарри опустился на скрипучий матрас, поднимая в воздух ещё больше пыли. Он кашлянул, прикрыв рот ладошкой, а затем обхватил колени руками и уставился в пол, пытаясь унять дрожь, которая пробирала его не от холода, а от чего-то более глубокого — чувства, что он действительно не принадлежит этому миру.

Он слышал шаги снаружи, и даже мог их различать и сказать, кому они принадлежат. Вот эти тяжёлые и размеренные — дядя Вернон. Лёгкие, торопливые — тетя Петуния. И ещё одни, вальяжные, с лёгким шарканьем — кузен. Хотя, какой там кузен. Скотина последняя.

Гарри представил, как Дадли сейчас сидит за кухонным столом, уплетая второй кусок пирога, который Петуния наверняка испекла, чтобы «утешить» своего драгоценного сына после вчерашней драки. По крайней мере, запах до него дошёл именно что пирога.

Никто из них не говорил о том, что произошло. Никто не упоминал синяки на лице Гарри или багровые полосы на его руках или спине, где ремень Вернона оставил свой след. Дурсли делали вид, что ничего не было. Мог ли он пойти куда-то, рассказать кому-то о том, что с ним происходит? Мысль эта, отчаянная до безобразия, пронеслась в его голове. Кому?

Учителям? Он уже пробовал однажды. В шесть лет он показал синяк на руке своей учительнице. Та озабоченно нахмурилась, отвела его в сторонку и спросила:

— Ты упал, дорогой?

Он пробормотал что-то о том, что дядя… но она уже кивала ему с улыбкой.

— Нужно быть аккуратнее! И не злить дядю, хорошо?

Она видела его, разве она не могла понять, что ему плохо? Она наверняка знала. Но знать и действовать — это две разные вещи. В мире взрослых царили свои, негласные правила, и чужие дети в драных рубашках не входили в число приоритетов.

Социальным работникам? Он слышал это слово по телевизору. Но чтобы к ним попасть, нужно было сначала дозвониться, выйти из дома, найти адрес. А потом? Потом он предстал бы перед чужой женщиной с папкой, а напротив сидели бы Вернон и Петуния — респектабельные, чистые, пахнущие мылом и порядком.

— Мы делаем всё, что можем, — сказала бы Петуния, срываясь на слезу. — Он же трудный ребёнок, вы сами понимаете… после его наркоманов родителей. А эти его фантазии…

Они бы поверили им. Мир всегда верит тем, кто выглядит нормально.

Может, если рассказать соседям? Миссис Фигг, которая пахла кошками и говорила только о своих питомцах? Или тем, кто жил напротив и вежливо улыбался Дурслям, завидуя их безупречному газону? Они бы пожали плечами. Мол, не их дело.

Гарри думал о побеге. Не раз представлял, как сбегает ночью, прячется где-нибудь в парке или на вокзале. Но куда дальше? У него не было денег, не было хороших друзей, не было даже карты. Он знал, что Вернон найдёт его. Или полиция. И тогда всё станет ещё хуже…

Он один. У него нет союзников во внешнем мире. Его тюрьма не ограничивалась чуланом под лестницей. Его тюрьмой был весь этот дом, эта улица, этот город, который смотрел сквозь него, как сквозь пустое место. Запах пирога становился всё навязчивее. Он слышал, как в кухне звякает посуда, смеётся Дадли. Они праздновали. Праздновали свою победу. Праздновали то, что он заперт, и мир ничего не имеет против этого.

Чтобы отвлечься, Гарри потянулся к куче вещей и вытащил свою зубную щётку. Её щетина была растрёпана, а ручка пожелтела от времени. Он сжал её в руке, словно это был какой-то талисман, способный защитить его от одиночества, которое накатывало всё сильнее. Он не плакал, вместо этого начал перебирать свои вещи, раскладывая их с какой-то механической аккуратностью. Рубашки в одну стопку, брюки в другую. Старый рюкзак он поставил у стены, словно это был какой-то барьер между ним и реальностью.

Внезапно дверь чулана скрипнула. Гарри замер, ожидая нового потока угроз от Вернона или холодного взгляда Петунии. Но вместо этого в проёме появился Дадли. Его массивная фигура почти полностью закрыла свет из коридора. Гарри напрягся, готовясь к новому удару или насмешке. Но Дадли не двигался. Он просто стоял, глядя на Гарри сверху вниз с любопытством.

— Что, Поттер, теперь ты официально помоечная крыса и живешь в норе? — голос Дадли был насмешливым, но в нём не хватало обычной уверенности. Он словно пробовал почву, проверял, как далеко может зайти.

Гарри не ответил. Он смотрел на кузена, стараясь понять, что тот задумал. Дадли сделал шаг вперёд, и его уличный ботинок наступил на край матраса, оставив грязный след. Гарри стиснул зубы, но промолчал. Дадли наклонился чуть ближе, и его голос понизился до шёпота:

— Знаешь, отец говорит, что ты… ненормальный. Что с тобой что-то не так. — Он помолчал, словно ожидая, что Гарри начнёт оправдываться. Но тот лишь молча смотрел на него, и это, кажется, раздражало Дадли ещё больше. — Ты ведь не думаешь, что сможешь выбраться отсюда, правда? Это теперь твой дом. Навсегда.

Гарри почувствовал, как в груди закипает что-то горячее, но он подавил это чувство. Он знал, что любое слово, любой намёк на сопротивление только усугубит его положение. Вместо этого он медленно поднял голову и посмотрел Дадли прямо в глаза.

— Может быть, — сказал он тихо, почти равнодушно. — Но это всё равно лучше, чем быть тобой.

Лицо Дадли покраснело, и на секунду показалось, что он сейчас бросится на Гарри. Но вместо этого он выпрямился, фыркнул и, пробормотав что-то вроде «чокнутый», развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что пыль снова закружилась в воздухе.

В глубине души, где-то под слоем страха и безнадёжности, тлела искра. Не надежда — она была слишком хрупкой. Скорее упрямство. Он не знал, как, не знал, когда, но что-то подсказывало ему, что этот чулан — не конец его истории. Гарри закрыл глаза и начал шептать себе под нос, как заклинание: «Я выберусь. Я выберусь». Это были пустые слова, но они помогали ему дышать.

Позже, через несколько дней, когда Вернон остыл, Гарри конечно мог выходить и оставаться подольше, но в конечном итоге предпочитал чулан обществу своей семейки.

Сюда он стащил полку из своей бывшей комнаты, которая еле-еле поместилась в углу, упершись в потолок. Матрас пришлось класть поперёк, чтобы вместился стол со стулом. Принёс остатки своих немногочисленных пожитков: сломанных солдатиков, которых он тайком подобрал после того, как Дадли ими наигрался; учебники и канцелярию, которую ему выдали в школе (старые, потрёпанные, но его); и, наверное, два самых главных своих сокровища: старенький плеер с отваливающейся крышкой батарейного отсека и наушниками, один из которых почти не работал, и стопку комиксов, частично порванных всё тем же Дадли. Эти комиксы, с их яркими историями о героях и приключениях, были окном в другой мир — мир, где несправедливость всегда была наказана, а у изгоя находились друзья.

Свет в чулане включался с обратной стороны, так что первое время Дадли, похаживая по лестнице, частенько с хихиканьем щёлкал выключателем, погружая Гарри во тьму, или бегал вприпрыжку по лестнице над чуланом, громко топая, чтобы досадить кузену. Но, не дождавшись ни крика, ни плача, ни даже стука в дверь — лишь оглушительной, презрительной тишины — быстро прекращал всё своё безобразие. Вскоре ему это и вовсе надоело.

Однако, жизнь, и до этого казавшаяся не сахарной, стала ещё хуже. Ему вовсе перестали отдавать какую-либо новую одежду, даже Дадлину старую. Обувь слишком маленькая, одежда — быстро изнашивалась и приходилось зашивать, залатывать и носить её до тех пор, пока та в буквальном смысле не превращалась в труху. А случалось это крайне быстро, учитывая, что он и рос, и работал по дому, и носил одно и то же каждый день. Буквально за полгода рубашки истончались до состояния паутины, а на коленях брюк зияли дыры.

Наказания тоже стали более изощрёнными и продуманными. Если он в чём-то опять провинится, его могли лишить ужина, оставив лишь стакан воды, или дать что-то совсем нелюбимое, вроде холодной овсянки с комками.

А ещё дядя Вернон неожиданно для всех (а может, вполне ожидаемо) решил, что труд — уж точно выбьет всю эту дурь. Он не просто давал Гарри работу по дому. Он превращал её в настоящую каторгу. Список обязанностей висел на холодильнике, написанный рукой Петунии каллиграфическим почерком. Теперь Гарри должен был не только мыть полы, но и натирать их воском до зеркального блеска. Не только ухаживать за лужайкой, но и вскапывать цветочные клумбы, чистить садовую мебель и мыть забор, даже после дождя. Особенно после дождя. Как и все окна в доме. Вернон следил за качеством работы с пристрастием бухгалтера на аудите, и любая мельчайшая недоработка каралась дополнительным заданием.

Когда выполнять всё это становилось совсем в тягость, Гарри стал подольше оставаться на улице после школы. Эти прогулки были его способом вдохнуть хоть немного свободы, пусть даже ценой голода или холодного ветра, пробиравшего через тонкую куртку.

Иногда Гарри бродил до самого вечера. Везде, где вздумается: по переулкам Литтл Уингинга, по заброшенным детским площадкам, где качели скрипели под ветром, или как сейчас, Гарри шёл по узкой тропинке вдоль канала, где вода пахла тиной, а ржавые банки и обрывки пластиковых пакетов валялись среди пожухлой травы.

Было раннее утро, воздух ещё хранил ночную прохладу, и он специально выбрал этот маршрут, чтобы избежать встречи с Дадли и его шайкой, которые обычно ошивались у парка. Лето было особенно тяжёлым временем: нужно было придумывать, чем занять себя, чтобы не попасться ни дома, ни на улице.

После вчерашнего дня каторги у Дурслей — на этот раз Вернон заставил его перемыть все окна в доме дважды, потому что «пятна всё ещё видны» — Гарри хотелось просто бродить, не думая ни о чём.

Его кроссовки с протёртой подошвой хлюпали по влажной после дождя земле. В руке он держал длинную, узловатую палку, методично вымещая на придорожных лужах и пожухлых стеблях лопуха всю накопившуюся ярость и скуку. Именно в такую минуту, когда он занёс свою импровизированную дубину над особенно презентабельной лужей, его уши уловили приглушённый, почти звериный вскрик впереди. Даже не крик, а скорее стон, полный такого чистого, немого ужаса, что у Гарри по спине пробежали мурашки и он замер, прислушиваясь.

Звук доносился из-за зарослей ивняка, где тропинка делала поворот. Он осторожно шагнул ближе, раздвигая ветки, и увидел девушку, которая стояла, прижавшись к стволу дерева. Её лицо было бледным, почти белым, как мел, глаза широко распахнуты, а пальцы судорожно вцепились в края джинсовой куртки. Перед ней, в паре метров, свернувшись в клубок на тропинке, лежала змея. Её чешуя отливала свинцом в тусклом свете, а плоская голова с вертикальными зрачками была поднята, и тонкое, сухое шипение, словно струйка пара, вырывалось из пасти. Гарри не знал, ядовитая она или нет.

— Эй… не двигайся, — тихо обратился Гарри к незнакомке, шагнув чуть ближе. Его голос дрожал, но он старался казаться спокойнее, чем чувствовал себя.

Девушка даже не взглянула на него. Её глаза были прикованы к змее, а по щекам текли тонкие дорожки слёз, смывая ярко-красную помаду, которая теперь казалась пятном на её бледном лице. Она едва дышала, её грудь вздымалась короткими, рваными движениями.

Он медленно, стараясь не делать резких движений, чувствуя, как сердце колотится уже в горле, приблизился ближе. Он никогда не имел дела со змеями, но помнил, как однажды в школе рассказывали, что змеи не любят резких движений и шума.

— Просто стой спокойно, — сказал он, шагнув ближе к змее. Он вытянул палку и осторожно ткнул ею в сторону змеи, держась на безопасном расстоянии. Змея зашипела громче, её чёрные глаза-бусинки сверкнули, но она не двинулась. Гарри сделал ещё одно движение, постучав палкой по земле чуть ближе, так, чтобы грязь брызнула в сторону рептилии.

— Уходи, — тихо попросил он, сам не зная, зачем говорит с ней.

Змея на мгновение замерла, затем её плоская голова качнулась из стороны в сторону, словно в нерешительности. Потом, не сводя с него глаз, она плавно развернулась и быстро скользнула в траву, исчезнув в зарослях с тихим шорохом.

Гарри выдохнул, чувствуя, как напряжение отпускает его тело. Он бросил палку, которая вдруг показалась тяжёлой, и обернулся к девушке. Она всё ещё стояла, прижавшись к дереву, но её взгляд сменился с панического на изумлённый. Слёзы высыхали на её щеках, оставляя разводы туши, а губы, всё ещё яркие от помады, дрогнули в попытке улыбнуться.

— Чёрт, пацан, ты что, змей не боишься? — спросила она, её хрипловатый голос дрожал, но она уже пыталась вернуть свою обычную браваду. Она поправила косу, и Гарри заметил, как её пальцы, унизанные дешёвыми кольцами, слегка трясутся.

— Боюсь, — честно признался он. — Но ты выглядела так, будто сейчас в обморок упадёшь.

Она фыркнула, и её губы наконец сложились в слабую, но искреннюю улыбку. Лицо, всё ещё бледное, начало возвращать свой цвет, а глаза, карие с золотистыми искрами, смотрели на Гарри с любопытством.

— Ну, спасибо, герой, — сказала она, сунув руки в карманы куртки. Она окинула его взглядом, задержавшись на его потрёпанной толстовке, слишком большой для его худощавого тела, и на кривых очках, скреплённых скотчем на переносице. — Как звать-то?

— Гарри, — ответил он, чувствуя себя неловко под её взглядом.

— Лиз, — её голос стал твёрже, словно она вспомнила, что не привыкла показывать слабость. — Ладно, Гарри, ты норм.

Гарри кивнул, не зная, что ответить. Лиз развернулась и пошла прочь, бросив через плечо: «Ещё встретимся, змеиный укротитель!»

В следующий раз судьба столкнула его с Лиз около супермаркета. Она стояла в окружении других подростков.

Их было трое: долговязый парень с татуировкой на шее в виде змеи, вившейся от воротника до уха. Его чёрные волосы были неровно подстрижены, словно он сам орудовал ножницами, а в ухе болталась потрепанная серёжка.

Две девчонки стояли рядом, кутаясь в короткие джинсовые куртки, несмотря на вечернюю прохладу. Лиз, с ярко-красной помадой и длинными тёмными волосами, заплетёнными в неряшливую косу, постоянно жевала жвачку, надувая пузыри с громким хлопком. Вторая с выкрашенными в кислотно-розовый цвет волосами и пирсингом в брови, держала в руках зажигалку, которой лениво пощёлкивала.

И другой парень, низкорослый и худощавый, с бледной кожей и вечно бегающими глазами, нервно теребил рукав своей толстовки. Его русые волосы торчали в разные стороны, а под глазами залегли тёмные круги, выдававшие бессонные ночи или что-то похуже.

Парни сидели на бетонных ступенях, покуривая сигареты и посмеиваясь над прохожими. Лиз и другая девушка стояли рядом, перешёптываясь и хихикая. Гарри заметил их ещё издалека, но вместо того чтобы обойти, как сделал бы раньше, он замедлил шаг, заметив знакомое лицо.

— Эй, змеиный укротитель! — крикнула спасённая, её хрипловатый голос разрезал вечернюю тишину. — Ты где пропадал? Иди к нам!

Гарри замер, чувствуя, как сердце застучало быстрее. Он знал, что такие, как эта компания, могут быть опасны, но в тот момент опасность казалась меньшим злом, чем возвращение домой.

— Это тот пацан, что змей гоняет? — хмыкнул Спайк, затягиваясь сигаретой. Его голос был низким, с лёгкой насмешкой, но в нём чувствовалось любопытство. — Ну, садись, герой. Расскажи, что за дела.

— Он норм, — вмешалась Лиз, бросив взгляд на татуированного. Её тон был уверенным, почти защитным, как будто она уже решила, что Гарри достоин быть здесь. — Этот малец мне жизнь спас, так что не трынди, Спайк. А ты садись, не тушуйся.

Гарри неуверенно присел на холодный бетонный парапет, в метре от компании, чувствуя себя чужим, но её слова грели. Он был всё ещё настороже, но Лиз подмигнула ему, и в её взгляде было что-то, что заставило его почувствовать себя чуть менее невидимым.

— Ну и? — Лиз, чуть не забрызгав слюной от жвачки, наклонилась ближе и предложила ему пластинку. Гарри покачал головой, отказываясь. Она пожала плечами и сунула жвачку обратно в карман джинсов. — Как звать-то, напомни?

— Гарри, — ответил он, стараясь не отводить взгляд.

— А я Спайк, — вклинился долговязый, затягиваясь сигаретой. — Это Мона Лиз, Молли, — он кивнул на девушек, — а это Кролик. Так сколько тебе годков?

Возникло желание встать и уйти, прямо сейчас. Но Лиз смотрела на него с лёгкой улыбкой, и это удержало его на месте.

— Десять, — ответил Гарри.

— Десять? — Молли захихикала, щёлкнув зажигалкой. Её розовые волосы блестели под светом фонаря, а в глазах мелькала искренняя забава, будто она ждала, что Гарри сейчас смутится и сбежит. — Малявка совсем, а уже по улицам таскаешься.

— Да ладно, Молли, не грузи пацана, — пробормотал Кролик. — Он, похоже, не из пугливых.

Спайк хмыкнул, переглянувшись с остальными:

— И не из тех, кого мамочка за ручку домой ведёт?

— Нет у меня мамочки, — сказал Гарри тихо, но твёрдо. На что Спайк лишь прищурился.

— Ого, — протянул он, будто впечатлённый. — А папка? Или ты из приюта, что ли?

Вопрос был грубым, намеренно бесцеремонным, но Лиз бросила на Спайка непонятный Гарри взгляд, сжала на секунду губы, выпучила глаза и парень слегка смягчился.

— Живу у родственников, — коротко ответил Гарри, отводя взгляд к грязному асфальту.

— А, — Спайк многозначительно хмыкнул. — Понятно. Вот почему по помойкам шляешься один, как бомж. Дома, стало быть, не сахар?

Гарри лишь пожал плечами, но по его сжатым плечам, по потёртой до дыр куртке и старой, не по размеру одежде всё было ясно как день. Он был своим в мире отбросов, просто ещё не знал этого.

— Слушай, Гарри, — Спайк внезапно перешёл на доверительный, заговорщический тон. — Мы тут, можно сказать, клуб по интересам. По интересу к халяве. Есть у нас одно дельце. Небольшое. Помощник нужен. Смышлёный пацан, который не наводнит полицию при первой же царапине.

Лиз перестала жевать жвачку, оценивающе оглядывая Гарри. Молли ухмыльнулась, щёлкнув зажигалкой. Кролик и вовсе не смотрел на Гарри, опустив голову.

— Какое дельце? — настороженно спросил Гарри. Внутри всё сжалось от тревоги, но вместе с тем зашевелилось любопытство.

— Пустяки, — Спайк махнул рукой. — Нужно кое-что… забрать из одного сарая. Старик один, на дачу уехал, а в сарае у него барахло всякое пылится. А мы ему, так сказать, поможем с уборкой. Ты будешь на подхвате, посмотришь, чтоб никто не появился. Дело пяти минут.

— Пять минут, если Кролик опять не обделается от страха, — бросила Молли, закатив глаза. Она тут же рассмеялась, словно её собственная шутка была верхом остроумия.

Кролик покраснел, но ничего не ответил, только сильнее затянулся сигаретой и отвел взгляд.

— Да не трынди, Молли! Ты сама то в прошлый раз, помнишь, а? — огрызнулась Лиз, ткнув локтем подругу. — А ты, малец, — она снова повернулась к Гарри, — не боишься в темноте шариться? Или у тебя дома страшнее?

Гарри промолчал, но его молчание сказало больше, чем слова.

А ещё Гарри понял. Это было воровство. Маленькое, грязное преступление. То, за что его наверняка выпороли бы ремнём и посадили на хлеб и воду на месяц, узнай Дурсли.

Но Дурсли не узнают.

— А что я с этого получу? — тихо, но чётко спросил Гарри.

Спайк удивлённо поднял бровь, а потом медленно, одобрительно ухмыльнулся.

— А ты не промах, бродяга. М… дай подумать. — Спайк постучал пальцем по губе и поднял глаза вверх, изображая раздумья. — Десять фунтов стерлингов. И… уважение нашей компании. Договорились?

— Десять фунтов? — Молли присвистнула, закрутив зажигалку в пальцах. — Спайк, ты расщедрился. Он же мелкий, мог бы и за пятак согласиться.

— Заткнись, Молли, — бросил Кролик, впервые заговорив громче. Его голос дрожал, но в нём чувствовалась неожиданная злость. — Пацан нормальный. Не то что ты, вечно ноешь.

Молли закатила глаза, но промолчала. Лиз хихикнула, хлопнув пузырь жвачки.

Гарри сидел на холодном парапете, чувствуя, как бетон леденит ноги даже через старые кроссовки. В воздухе висел запах сигаретного дыма. Десять фунтов и «уважение». Это было не так уж много, но для мальчишки, у которого в кармане никогда не водилось ни пенни, это звучало почти как богатство. Он кивнул.

— Когда?

— Завтра вечером тут же, — сказал Спайк, затянувшись сигаретой и выпустив дым кольцами. — После восьми. Старик точно будет в пабе, напьётся, как обычно. Встретимся тут же. Не опаздывай, очкарик, и не бери с собой ничего лишнего.

Лиз фыркнула, снова начав жевать жвачку, а Молли бросила на Гарри взгляд, в котором смешались любопытство и насмешка. Кролик молчал, ковыряя носком ботинка трещину в асфальте.

— И не вздумай струсить, малец, — добавила Лиз, ткнув пальцем в сторону Гарри. — Хотя, после той змеи, тебе уже ничего не страшно, а?

Гарри снова кивнул, чувствуя, как внутри растёт ком из тревоги и возбуждения. Он не был глуп — он знал, что ввязывается в неприятности.

— Ладно, — сказал он, вставая с парапета. — Я приду.

Спайк ухмыльнулся шире, словно только что поймал рыбу на крючок.

— Вот и славно, Гарри. Не подведи.

На следующий день Гарри шёл домой с тяжестью в груди. Школа прошла как в тумане: он едва слушал учителей, а на переменах избегал взглядов Дадли и его дружков. В голове крутилось только одно — сарай, Спайк, десять фунтов. Он не знал, что именно они собираются украсть, но это и не имело значения.

Вернувшись домой, он молча принялся за свои обязанности. Вернон, сидя в гостиной с газетой, бросал на него тяжёлые взгляды, но сегодня Гарри был особенно старателен. Он не хотел давать дяде повода заподозрить что-то или, хуже, запретить ему выходить из дома. Петуния, как всегда, держалась отстранённо. Дадли не обращал на него внимания, занятый новой видеоигрой.

Когда часы пробили семь вечера, Гарри, закончив мыть посуду после ужина, тихо выскользнул из дома. Он сказал Петунии, что идёт вынести мусор, и она, занятая своими сериалами, только махнула рукой. На улице уже темнело, фонари отбрасывали длинные тени на тротуар.

Гарри натянул капюшон старой толстовки и направился к супермаркету, чувствуя, как сердце колотится в груди. Спайк и его компания уже ждали его, но Молли не было. Они стояли в тени, подальше от света фонарей. Спайк выкуривал сигарету, Лиз, угрюмая, держала в руках рюкзак, а Кролик выглядел нервным, то и дело оглядываясь по сторонам.

— Ну, змеиный укротитель, не передумал? — сказала Лиз, её хрипловатый голос был резким, но в нём сквозила искренняя теплота, как будто она действительно была рада видеть Гарри. — Твоя задача — стоять на углу и предупредить, если кто появится. Всё просто.

— Просто, если не напортачишь, — добавил Спайк, бросив окурок на землю и раздавив его ботинком с таким видом, будто это было частью ритуала.

— Как мне дать понять, что кто-то идёт?

Спайк на мгновение задумался, почесав щетину на подбородке.

— Свистни. Два коротких. Как будто птицу зовёшь, — сказал он, прищурившись, словно проверяя, насколько серьёзно Гарри воспримет его слова. — Только не как этот идиот в прошлый раз, — он бросил насмешливый взгляд на Кролика, который сидел, сгорбившись, на краю ступеньки. Кролик насупился ещё сильнее, его бледное лицо стало почти серым. Как звучал Кролик в прошлый раз Гарри не знал. — тот раззявил рот, а оттуда — писк мышиный, которого никто не услышал.

— А если я не умею свистеть? — спросил Гарри, чувствуя, как щёки горят от лёгкого стыда. Он тут же пожалел о вопросе, понимая, как по-детски это прозвучало.

Лиз, стоявшая чуть ближе, фыркнула так громко, что пузырь жвачки лопнул с влажным хлопком.

— Господи, детский сад, — бросила она, закатив глаза. — Кинь камешек в стену. Или кашляни громко.

— Кашель — тупо, — тут же парировал Спайк. — Кашлять можно просто так. А вот два коротких свистка — это сигнал. Учись, бродяга. Жизни учишься. Попробуй сейчас.

Гарри смущённо поднёс ко рту сложенные двоеперстием пальцы, как видел когда-то у Дадли, и дунул. Раздался слабый, срывающийся звук.

— Ничего не выйдет, — буркнул Кролик, не глядя на него. — У него и дыханья-то нет.

— Заткнись, Кроль, — лениво оборвал его Спайк, бросив на него взгляд, полный снисходительного раздражения. Он повернулся к Гарри, и его лицо смягчилось, хотя в глазах всё ещё плясали искры насмешки. — Ещё раз, Гарри. Язык прижми к нёбу, губы округли, как будто лимон жуёшь. Сильнее дуй.

Гарри, чувствуя, как пот выступает на лбу, несмотря на вечернюю прохладу, попробовал снова. Он сосредоточился, вспоминая, как однажды пытался подражать птицам, которые пели в саду ранним утром. На этот раз из его губ вырвался резкий, пронзительный свист, такой громкий, что Лиз даже вздрогнула, чуть не уронив жвачку изо рта.

— Вот! Идеально! — Спайк одобрительно хлопнул Гарри по плечу, отчего тот чуть не потерял равновесие. Ладонь Спайка была тяжёлой, а в его голосе сквозила странная, почти отеческая гордость, словно он обучал щенка первой команде. — Два таких, если что. Мы услышим. Главное — не паникуй. Стоишь себе, насвистываешь, будто просто так. Всё гениальное — просто.

— Для гениальности у него очки кривые, — хмыкнул Кролик. — Но свистишь ты норм, малец. Может, ещё чему научишься.

— Да ладно тебе, — вмешалась Лиз. — Он хоть старается. Не то что ты, вечно ноешь, что тебя всё достало.

Кролик повернул к ней голову, бледное лицо покраснело от злости, а глаза нервно забегали.

— Я не ною, — огрызнулся он, но голос дрогнул, выдавая неуверенность. — Просто… на кой нам этот мелкий? Он же всё завалит.

— Не завалит, — отрезал Спайк, и в его тоне появилась стальная нотка. Он посмотрел на Гарри. — Пацан шустрый. И не трепло. Верно, Гарри?

Как будто у него был большой выбор? Он знал, что это неправильно. Воровство — это не то, чем он должен заниматься. И он почти всю ночь не спал, ворочался. Но пришёл. И отступать уже было некуда.

— Верно.

Уже через минуту они двинулись через пустырь, мимо домов, к небольшому садовому участку на окраине. Сарай, о котором говорил Спайк, выглядел так, будто его не открывали годами: облупившаяся краска, ржавый замок, покосившаяся дверь. Гарри занял позицию у забора, вглядываясь в темноту. Улица была пустынна, только где-то вдалеке лаяла собака.

Спайк и Кролик возились с замком, тихо переругиваясь, пока Лиз стояла рядом, подсвечивая фонариком. Внезапно раздался собачий лай, ближе, чем раньше. Лиз вскрикнула, чуть не выронив фонарик, а Кролик выругался, используя слово, которое Гарри однажды слышал от Вернона. Спайк остался спокоен, но его голос стал резче:

— Тише, идиоты, не орите!

Гарри зажмурился, чувствуя, как паника подкатывает к горлу. Его пальцы в карманах сжались так сильно, что ногти впились в ладони. Он представил, как их поймают — полиция, крики, наручники. Дурсли будут в ярости. Дядя, наверное, запрёт его в чулане на месяц, а тётя будет смотреть на него с ещё большим отвращением

— Эй, — снова заговорил Спайк. — Может используешь те свои штучки? — Гарри не понял, к кому парень обращается. Но через пару секунд раздался щелчок. Дверь сарая скрипнула.

— Всё, за дело, — скомандовал Спайк, ныряя внутрь.

Гарри напрягся, прислушиваясь к каждому шороху. Внутри сарая что-то загремело — старые инструменты или банки. Лиз шикнула на Кролика, который, похоже, задел что-то ногой.

— Ты как слон, Кролик, — прошептала она раздражённо, её голос дрожал от напряжения. — Хочешь, чтоб нас засекли?

— Отвали, Лиз, — огрызнулся тот, но его голос был тонким, почти жалобным. — Я вообще не хотел сюда идти.

— Ага, но бабки тебе нужны.

Гарри почти не отвлекался на их перебранку. Его взгляд был прикован к улице, к тёмным силуэтам домов, где в любой момент мог появиться свет или шаги. Что, если кто-то идёт? Что, если он не успеет свистнуть? А если его поймают или нет, что если кто-то сейчас выйдет и спросит, что он тут делает?

Он представил, как всё рушится — Спайк, Лиз и Кролик убегают, а он остаётся один, чтобы объясняться с полицией. Или, хуже, с Дурслями. Они то не станут его защищать, скорее, сдадут его с радостью, лишь бы избавиться.

Ладони вспотели, несмотря на холод, и он вытер их о толстовку. Гарри не мог позволить себе паниковать. Лиз верила в него. Она сказала, что он справится. И он не хотел доказать ей обратное.

Внезапно появилось движение в конце улицы. Тёмная фигура, сгорбленная, медленно приближалась к дому. Его сердце замерло, будто кто-то сжал его в кулаке. Это мог быть кто угодно — сосед, случайный прохожий, или, хуже, хозяин сарая.

Гарри поднёс пальцы к губам, чувствуя, как дрожат руки, и издал два резких, пронзительных звука, которые разрезали тишину, как нож. Его горло сжалось от страха, но он заставил себя стоять прямо, притворяясь, что просто насвистывает мелодию.

Через минуту Спайк, Лиз и Кролик выскочили из сарая, рюкзак в руках Спайка был набит чем-то тяжёлым, судя по тому, как он оттягивал его плечо.

— Всё, валим, — прошипел Спайк, и компания быстро двинулась назад к пустырю, их шаги хрустели по гравию.

Спайк шёл последним, прикрывая Гарри. Кролик бежал быстрее всех впереди. Лиз бежала рядом.

Его сердце билось так громко, что он боялся, что его услышат. На пустыре Спайк остановился, и они все побросали рюкзаки на землю. Уловом оказались старые инструменты, несколько мотков медной проволоки, ржавая статуэтка, покрытая зеленым налетом и бутылка чего-то спиртного.

— О, вот это находка, — сказал Спайк, отбирая бутылку из рук Кролика, который уже успел её рассмотреть. Он отвинтил крышку с характерным скрипом и сделал большой глоток, его лицо сморщилось от резкого вкуса, но он тут же расслабился, вытерев рот тыльной стороной ладони. — Неплохо для стариковского пойла.

Он взглянул на Гарри, прищурившись, и протянул бутылку.

— Хочешь, малец? Один глоток, для храбрости. Ты сегодня заслужил.

Гарри замер, его глаза расширились. Он никогда не пробовал алкоголь. Дурсли иногда пили вино за ужином, но ему, конечно, никто никогда не предлагал. Он знал, что это неправильно, что ему всего десять. Но в этот момент, под взглядом Спайка, с Лиз, наблюдающей за ним с лёгкой улыбкой, он почувствовал, что отказываться нельзя. Это был ещё один тест, ещё одно доказательство, что он не просто «малявка». Он хотел быть частью этой компании, хотя бы на этот вечер.

— Ладно, — пробормотал он, беря бутылку. Его пальцы дрожали, когда он поднёс её к губам. Жидкость пахла резко, как смесь бензина и фруктов, и обожгла горло, как огонь. Он закашлялся, его глаза заслезились, а Спайк и Лиз рассмеялись.

— Ну, ты даёшь, Гарри! — хихикнула Лиз, хлопнув его по спине. — Первый раз, да? Ничего, привыкнешь.

Лиз взяла бутылку из его рук, сделала быстрый глоток, сморщившись, высунув кончик языка, прикусив его и зажмурившись.

— Фу, гадость, — констатировала девушка, передавая бутылку Спайку. Тот предложил её Кролику.

— Не, я пас, — буркнул парень, отводя взгляд. — От этого дерьма башка трещит.

Гарри вытер рот рукавом, чувствуя, как тепло от алкоголя растекается по груди. Это было неприятно, но в то же время странно волнующе.

— Хлам, — пробормотал снова Кролик, пнув камешек так, что тот улетел в темноту. — Я же говорил, ничего стоящего.

— Хлам, который можно загнать, — отрезал Спайк, пряча бутылку обратно уже в свой рюкзак — А ты, очкарик, молодец. Держи. — Он сунул Гарри скомканную десятифунтовую купюру.

— Неплохо для малявки, — добавила Лиз, подмигнув. Её коса качнулась, когда она скрестила руки, и в её взгляде было что-то вроде гордости. — Я же говорила, он в деле.

Гарри смотрел на деньги в своей руке, чувствуя, как они жгут пальцы. Это были его первые заработанные деньги, пусть и таким способом. Он не знал, гордиться ему или стыдиться.

— Завтра ещё одно дельце, — сказал Спайк, закидывая рюкзак на плечо. — Придёшь?

Гарри помедлил. Он знал, что это скользкая дорожка. Знал, что если его поймают, Дурсли сделают его жизнь ещё хуже. Но в этот момент, стоя под тусклым светом фонаря, с десятью фунтами в кармане, он почувствовал себя живым.

— Приду, — ответил он тихо, но твёрдо.

Внезапно из темноты послышались торопливые шаги, и на пустырь выбежала Молли, её кислотно-розовые волосы подпрыгивали в такт движению. Она запыхалась, её лицо было красным, а пирсинг в брови блестел от пота. Она остановилась, уперев руки в бёдра, и тяжело дышала.

— Где ты шлялась?! — зло рявкнул Спайк — Ты должна была держать старика в пабе! Он чуть не вернулся, пока мы там возились!

Молли выпрямилась, её взгляд метнулся от Спайка к Лиз, а потом к Гарри.

— Да расслабься, Спайк, — бросила она, отмахнувшись. — Он был уже в стельку пьян, я думала, он вообще не встанет. Но какая-то тётка начала его теребить, и он пошёл домой. Я не могла его остановить, не устраивая сцену!

— Не устраивая сцену? — Спайк шагнул к ней, его голос стал угрожающе низким. — Это твоя работа была, Молли! Следить, чтобы он не свалил!

Молли закатила глаза, но её щёки покраснели ещё сильнее.

— Ладно, ладно, сорри. В следующий раз буду внимательнее. Но Олли отказался подливать ему что покрепче. Сегодня босс на смене.

— Олли? — Спайк фыркнул, его голос был полон сарказма. — Ты должна была сама справиться, Молли! Это не Олли лез в сарай, а мы!

— Если бы старик засёк нас, мы бы влипли по уши! — истерично поддержал Кролик.

И внезапно, Спайк снова посмотрел на Гарри.

— А ты молодец, бродяга. Глазастый.

Лиз хмыкнула, ткнув Молли локтем.

— Слышала? Даже змеиный укротитель справился лучше тебя, — сказала она, её тон был насмешливым, но в нём чувствовалась поддержка Гарри. — Может, в следующий раз тебя на стрёме поставим, а Гарри в паб отправим?

Молли закатила глаза ещё сильнее

Гарри почувствовал, как тепло от слов новой подруги растекается по груди. Он всё ещё держал купюру в кармане, и её вес казался чем-то большим, чем просто бумага. Это был знак того, что он сделал что-то правильно, что он был частью чего-то, пусть даже этого «чего-то» боялся. Он посмотрел на Лиз, на её улыбку, и подумал, что, возможно, стоит прийти завтра. Не ради денег, а ради того, чтобы снова почувствовать себя нужным.

Комментарии к главе:

Если вы заметили, в зависимости от того, чью историю мы читаем, меняется и точка зрения. Текст почти что написан от лица Гарри. Дети, которых били, утрачивают веру в любовь, теряют способность доверять. Потому что любящий беззащитен перед тем, кого любит. И если тот, кого ты любишь, часто причиняет тебе боль — значит, чтобы избежать боли, надо не доверять, нельзя любить. И у Гарри ещё нормальная такая первичная реакция, это проявляется агрессия. До года он был излюбленным ребенком, что дает ему шанс всё-таки, не стать психопатом, как Воландеморт. Но постепенно, если Гарри будет скатываться в отрешенность, это нанесет еще больше вреда. Закатывающие истерику дети хотя бы привлекают хоть чье-то внимание и ему еще могла быть теоретически быть оказана чья-то помощь. Замыкающиеся в себе дети, которые никого не беспокоят, обречены терять свое будущее по кусочкам.

Также, буду рада посещению бусти. Там выложена совсем другая, альтернативная вторая глава с ранним визитом Снейпа и без банды. Глава бесплатна и возможно, часть войдёт в третью главу: https://boosty.to/vpolonskaya/posts/c55170e8-9a6c-4148-a6ed-df6b84f8e054?share=success_publish_link

Приятного чтения! Буду рада комментариям :)