|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
В растоптанных движениями и касаниями мышцах, в выжженных светом ламп, студий и фонарей глазах эхом отзывается вчерашний день. Сквозь вязкую темноту сна и сквозь щель в шторах просачивается свет. Не тёплый, к которому хочется ползти даже сквозь накрывающую слабость и расползающуюся темноту в голове,
а безжизненный, холодный, серый, как в мрачном офисе. Или как на детском рисунке простым карандашом.
Хочется спокойно утонуть в этой растекающейся по телу слабости, в пусть и бессонной темноте.
Но Хёнджин переворачивается на спину, навстречу бесцветному потолку, и смотрит в сторону. На стол, закиданный обрывками мыслей, немых криков и слипшихся в неровных предложениях и обрывках языка на бумаге переживаний.
Тем, что вроде как должно стать новой песней — рисунком из нот его души.
Он прикрывает глаза. Хочется утонуть.
Но не в зародышах мелодий и не в пульсирующих между рёбрами чувствах, не в словах, что расскажут о бурях между ключицами,
а в бесконечном глухом и тёмном забытьи, где нет растоптанных в дрожь рук и ног, где между мозгом и черепом не грызут мысли и тревоги, и где всегда такая мягкая и тёплая тишина.
Но цифры на часах, ноющая тревога между глазницами и мир за окном и дверью говорят об обратном.
И приходится барахтаться в постепенно промерзающем мире, как в проруби, из которой нельзя вылезать, пока не умрёшь.
«Но ведь так не будет всегда...»
Словно по отмёрзшим пальцам мазнули язычком спички.
«Верно».
Под сводом черепа и мраморной арки рёбер некогда воображение разрисовывало стенки внутреннего мира и сквозь бури сомнений продирались ростки надежд.
Теперь это всё почти затоплено ледяной водой, смазавшей картины счастливого будущего и утопившей в агонии холода нежные ростки.
Возможно...
Если только это были не ростки лотоса, что готовы качаться даже на таких холодных волнах,
в которых уже не так хочется тонуть.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|