Ла фамилия Мадригал (джен)

Я Мирабэлла Мадригал, но в моей семье меня все зовут просто Мирабель. Моя любимая одежда — белая рубашка, синяя юбка, расшитая вышивкой собственного дизайна, очки. Я родилась и живу в Рио-де-Жанейро — чудном городе, расположеном на берегу морского залива. Нарядные и уютные виллы добавляют красоту улицам, разукрашенным высокими пальмами, яркими табебуйями и бело-жëлтыми орхидеями. Наш город ютится между бездонным синем морем и загадочными, непроходимыми джунглями с поросшими густым лесом горами и каменистыми утёсами. Никто не знает тайн этих джунглей, да и вообще не ходит туда из-за боязни диких зверей и неких разбойников…

Но наше семейство уж точно не сунется попусту ни в какие джунгли. Мы всей большой семьёй живём безвыездно на волшебной вилле. Волшебной потому, что комнаты в ней создавались сами, под стать домочадцам. Галерея виллы выходит во дворик-патио, а из него, прямо через стены дома, проложены коридоры, ведущие в роскошный сад.

Каждый из нас тоже имеет свой волшебный дар. Моя мамочка Джульетта, например, может любого исцелить своей стряпнëй — стоит только попробовать кушанье, приготовленное ей. Луиза, моя старшая сестра — силачка хоть куда; перетащить тяжёлый предмет или пододвинуть дом? Зовите Луизу Мадригал! Наконец, моя средняя сестра — Изабэлла; если нужно всё украсить к празднику, предоставьте это ей: она создаст самые разнообразные цветы, какие только существуют в мире. Члены семьи даже считают её идеальной… Ну, подумаешь, воображала!

Переходим к двоюродным. Кузина Долорес обладает удивительным слухом — слышит даже дуновение лёгкого ветерка; когда она рядом — лучше не секретничать! Её младший брат Камило (странное имя, правда?) умеет менять облик. Он превращается в других людей, чтобы помочь членам семьи или соседям, но частенько он делает это исключительно для того, чтобы над ними подшутить! Младше него только малыш Антонио, которому уже четыре с половиной. Придёт его пятилетие — и он получит волшебный дар! Мамой Долорес, Камило и Антонио является тётя Пепа. Её муж, дядя Феликс, часто называет её на ласковый манер — Пепита. Дар у неё очень необычный: она влияет на погоду своим настроением. Если радуется — в небе солнце или радуга, а если чем-нибудь огорчена… лучше захватить зонтик! Дядя Феликс и мой папа Августин, хотя переняли от жëн фамилию Мадригал, волшебного дара не имеют, так как происходят из иных семей. Но мой папочка — настоящий стиляга, всегда аккуратно причёсан, так же, как и я, носит очки и умеет хорошо играть на фортепиано. А дядя Феликс, хотя опрятностью не отличается, весел и жизнерадостен, и лучше всех знает, как устроить праздник!

Надо сказать, что мама Джульетта и тётя Пепа являются дочерьми нашей бабушки Альмы — главы и кормилицы всего семейства. Её дар — хранить покой и благополучие семьи Мадригал. На окне её комнаты стоит свеча, которая никогда не гаснет и не тает. И, пока она светит, волшебство есть у каждого из нас… Кроме меня. Да, к превеликому сожалению, дар мне не достался… Наверное, что-то пошло не так, наверное, я просто его не заслужила. А ведь я всегда была доброй, послушной девочкой! Чем же я не угодила волшебству, что же плохого я тогда совершила? Не помню… Я мало чего запомнила в свои четыре года. Помню только тёплую ласку со стороны сестёр и взрослых, помню, когда мама вела меня за ручку по улице, люди, знавшие нашу семью, с улыбкой говорили: «Будущая волшебница идёт!» Но воспоминания дня моего пятилетия до сих пор ясны, когда хлещут на меня светло-печальной волной…

* * *

Моя бабушка высокая и старенькая, волосы серебристые, как лунный свет, лицо всё в морщинах, но глаза — что звëзды на небе! Такие же блестящие, как на фотографии, в молодости. Бабушка знает много-много, она ведь живёт на свете куда дольше папы и мамы. На плечи её накинута чёрная шаль, а в карманах пурпурного платья всегда найдётся что-нибудь для внучек: цветочки с поля для Изабэллы, тяжёлые деревянные мячики для Луизы, тростниковая дудочка для Долорес, а для меня — разные лакомства. Раздав подарки старшим внучкам, бабуля сажала меня к себе на колени и угощала. Чего я только не находила в её карманах: и кусочки свежего манго, и нарезанный ломтиками ананас, и кукурузные лепёшки, умело приготовленные моей красавицей-мамой.

— Кушай, Мирабель, кушай, моя горная ласточка, — приговаривала бабушка, гладя своей худой рукой мои чёрные вьющиеся кудри. Она всегда любила меня больше, чем остальных девочек, со мной была близка, как ни с кем другим. В день моего пятилетия она была особенно занята мною: подобрала мне белое праздничное платье, мои непослушные кудри причесала и повязала на них такой же белый бантик, и помогла маме испечь торт, на котором я в обед задула свечи, а затем съела, поделившись с сëстрами. Весь оставшийся день я только и делала, что бегала ко всем и рассказывала планы на будущее, как буду жить в своей новой комнате, и буду туда всех приглашать. А вечером бабушка попросила меня подумать о предстоящей мне встрече с волшебством, обсудить будущую ответственность — «подготовиться». Я волноваться перестала, забралась к бабуле на колени и стала смотреть на её большую свечу. Казалось, не только от язычка пламени, но и от неё всей исходит золотое сияние.

— Так вот откуда к нам пришло волшебство! — выдохнула я в восхищении. — Бабушка, а ты рассказывала, что не только в нашей семье, но и в других городах и даже странах есть волшебники, самые разные. Как же магия попала к ним?

И звучал бабушкин голос — тихий, неторопливый, ласковый. Сейчас мне уже непонятен тот интерес и восторг, с каким я её слушала, и при одном воспоминании об этих первых знаниях, полученных от любимой бабушки, на глазах набегают странные нежные слëзы. Рассказ бабули о магии в тот вечер запомнился мне особенно.

— Магия издревле происходит от качеств самого человека. — начинает она. — Или наоборот, человека питает магией природа.

Я задумываюсь и спрашиваю:

— А в начале что было?

— В начале было слово. Доброе слово, повелевающее всему жить. Наверное, это слово и было самой жизнью, потому что из него появился Великий Дух Леса. Дохнул он во тьму, и от его дыхания появилось всё: и растения, и звери, и птицы… и мы.

— Значит, люди? — восторженно распахиваю я свои детские глазëнки.

— Да, люди! — отвечает бабушка.

— И я появилась? — я подаюсь вперёд от восхищения.

— Да, и ты. И твоя магия… которая уже через минуту придёт к тебе.

Бабушка оглядывается в окно, заслышав где-то хлопки фейерверков.

— Как ты думаешь, какой у меня будет дар? — задыхаясь от возбуждения, вскакиваю я с колен бабули. Она смеётся и заглядывает мне в глаза:

— Ты сама уже чудо, Мирабель. Какой бы дар тебя не ждал, он будет таким же особенным, как и ты.

И вдруг я вспоминаю ещё кое-кого, и спрашиваю:

— А дядя Бруно тоже придёт?

Бабушка делает задумчивое лицо и отвечает не сразу:

— Ну… Может, и придёт. Уверена, он не пропустит это чудесное событие.

Всякий раз, когда речь заходит о моём втором дяде — брате тёти Пепы и мамы — мне становится и жутко, и интересно одновременно. Милый дядя, загадочный Бруно! Я прекрасно тебя знаю, хоть и видела так мало. Ты постоянно уединялся ото всех, ведь никто не ценит твой редкий и полезнейший дар — предвидеть будущее. Если ты предупреждал кого-то о какой-нибудь проблеме, то он, несмотря на все предосторожности, уже ни за что не избегал своей судьбы. Поэтому члены нашей семьи и вообще жители города, сочли твои предсказания за неумолимые приговоры и перестали общаться с тобой. И это совсем не правильно! Ты же не виноват, что у тебя такой дар! Это они ничего в тебе не понимают… Я вот наоборот, стараюсь стать к тебе ближе, как близка со всеми остальными членами нашего семейства. Это ничего, что ты, гуляя с Изабэллой на лугу, собираешь цветочки и называешь их по-именам своих сестёр и племянниц. Изабэлла и другие хохочут, замечая это, а мне совсем не смешно: одиночество человека доведено до того, что он вынужден уже с цветами разговаривать! Помню, как ты во время обеда стаскивал прямо из тарелки кукурузные лепёшки, чтобы накормить крыс, живущих под полом. Помню, как ты, зная наперёд, что в доме будут мыть пол, наловил лягушек и стал экспериментировать, смогут ли они жить в мокрой кухне. Когда бабушка, испугавшись зелёных прыгающих существ, уронила ведро с водой, ты с рассеянной улыбкой сказал ей «Отличная погода для лягушек!» и, приподняв капюшон своего пончо, представил ей самую большую жабу, сидящую у тебя на голове. Бабушка тогда, конечно, рассердилась, подняла крик, что ей «надоели твои дурацкие выходки», и прочее… Но почему, дядя Бруно, тебя после этого случая стали считать отверженным? Ты не хотел им быть, я чувствую это и знаю. Неумение членов семьи понять и ценить твой дар заставило тебя невольно дичиться их и искать общения с немыми объектами. Если ты меня любишь, милый дядя, пожалуйста, приди на мой праздник. Ты должен видеть моё счастье. Я буду ждать тебя.

* * *

С мучительной ясностью помню этот вечер… Я в последний раз окинула взглядом мою детскую — комнату, где все дети жили до того, как получить дар — и решительно направилась по галерее, на которую выходили двери комнат моих родителей, сестёр и других родственников. На них светились золотым светом изображения волшебного дара и имена каждого, а за дверями были комнаты под стать определённым дарам. Совсем скоро и у меня появится своя собственная! С галереи я спустилась во двор нашей виллы, где меня уже ждали все Мадригалы и даже приглашённые соседи. Не спеша иду к сияющей двери, глазки так и блестят от восторга. У двери стоит бабушка со свечой, подбадривающая меня одной улыбкой. На меня с гордостью и радостью смотрят кузены, сëстры, мама, папа и… дядя Бруно! Я знала, что он будет присутствовать! Я не могла удержаться, чтобы не помахать ему рукой… Взойдя по лестнице на галерею, я встала у двери, взялась за бабушкину свечу и торжественно произнесла клятву использовать дар на благо жителей города и на славу нашего семейства. Затем, не задумываясь, дотронулась до дверной ручки. Но…

До сих пор не знаю, отчего это случилось. Дверь с тихим шипением начала исчезать, вместо того, чтобы вспыхнуть ярким светом… А вот и пропала совсем. Ничего не понимая, я посмотрела на бабушку, как всегда ища у неё поддержки и спасения. Глаза мои задавали ей единственный вопрос: «Что происходит?!» Однако она глядела на свечу, огонёк которой почему-то вздрогнул и, казалось, чуть не погас.

— Непорядок с волшебством… — взволнованно забормотала она. — Торжество отменяется! С Мирабэллой творится что-то недоброе!

Я не видела никого и ничего, я словно на миг потеряла зрение. Как сквозь туман припоминаю, что всё вокруг меня закричало, завозилось, засуетилось… Уж не помню, как примчалась в свою старую детскую, чтобы снова заночевать в ней. А я-то думала, что уж никогда не буду в ней ночевать! Плакать я не могла, хотя ясно осознавала случившееся. Бабушка говорила, что я по каким-то причинам стала недостойна волшебного дара. Она предполагала, что магия начинает колебаться из-за меня… Она обвиняла меня, свою любимейшую, ни в чëм не повинную внучку! И при этом не обращала на меня внимания, не ласкала больше! Я, маленькая и наивная, ничего не понимала и тянулась к бабушке, думая что обниму её, и мы вместе погорюем о моём несчастье. Но она лишь с досадой отворачивалась от меня и глухо говорила:

— Иди, Мирабель. Магия не сработала… Иди.

В тот злополучный вечер мне казалось, что моя тёплая, счастливая жизнь превращается в кошмар… Бабушке я словно безразлична стала — она переживала лишь за магию семьи Мадригал. А вот мама больше за меня сокрушалась. В тот же ужасный вечер она дождалась, когда бабушка уйдёт ужинать, привела меня в её полутëмную комнату, пала на колени перед высоким комодом со свечой и стала слёзно молить магию вновь посетить нашу семью, не отворачиваться от меня. Это была не просто отчаянная молитва — это был крик души, безумные стенания, вопрос, остававшийся без ответа. Мама подняла меня на руки и стала протягивать к свече, будто под покров её спасительного пламени… И вдруг… О, я хорошо помню этот эпизод! В комнату ворвался Бруно Отверженный и ка-ак вырвет меня из рук матери! Перепуганная и измученная, я не могла даже закричать, а он стремительно мчался по каким-то коридорам, крепко, но осторожно прижимая меня к сильно бьющемуся сердцу. Наконец дядя притащил меня в общую гостиную, усадил в плетёное кресло и сунул мне под нос какую-то картину, начертанную на зелёном стекле. Я тогда ещё не знала, что это плод видения Бруно — такие картины создавались во время его колдовства.

— Видишь?! Видишь?! — спрашивал он, дрожа в сумасшедшей лихорадке и тыкая пальцем в изображение на стекле девушки на фоне нашей расколотой виллы. Но я не могла уже ничего соображать:

— Почему… наш… д-дом… ра-расколот?

— Это будущее! Наше будущее! — объяснял дядя Бруно. — И оно зависит от тебя. Изображённая здесь девушка — это ты, и тебе удастся спасти нашу магию.

— Я правда её спасу? — оживилась я, почти поверив ему.

— Это ещё не известно… Моё видение остаётся неопределённым, в нём нету ясного ответа.

Я заволновалась, заторопилась встать:

— Надо рассказать об этом бабушке, она умная, она поймёт…

— Бабушке не надо! — зашипел Бруно. — Она ведь думает, что я всё порчу… Поэтому я только тебе и доверил то, что сам увидел. Я осмелился заглянуть в будущее ради тебя, чтобы ты знала о своей возможной судьбе…

Мне вдруг стало до боли жаль этого несчастного человека, которого в родной семье не хотят понять, на которого установился взгляд как на юродивого… Я уже хотела броситься ему на шею, заплакать, наконец, облегчающими душу слезами, зашептать слова благодарности, как вдруг… в гостиную вошла бабушка! Увидев меня рядом с Бруно, она так и ахнула. Я забилась в угол, а она грозно приблизилась к Бруно, говоря, что нечего забивать ребёнку голову всякими ложными и ненужными предсказаниями, что он должен сейчас же идти в свою комнату и не выходить оттуда, так как что он ни скажет, всё не к добру. Дядя признался, что он глядел в будущее, чтобы узнать, в чëм опасность для магии, но бабушка, ставшая просто неузнаваемой, начала ещё больше злиться на него за напрасное колдовство, чуть ли не замахиваясь на него кулаком. Я вдруг кинулась к дяде и обняла его, стремясь загородить собой. Неизвестно, почему я вдруг решилась на такое, но какое-то странное мне родственное чувство заставило меня показать бабушке, что Бруно невинен. Бабушка сначала очень удивилась, но потом сурово оттащила меня в сторону, чего прежде никогда не делала. А потом стала говорить дяде, с какой-то горькой улыбкой указывая на меня:

— Вот! Вот, даже твоя маленькая племянница, ещё не сошедшая с ума, как ты, заступается за тебя, безумца и накликателя бед! А разве ты это заслужил? Ох… — со вздохом она отвернулась, закрыв лицо рукой. — Лучше бы ты вообще не показывался нам на глаза.

Бруно в немом ужасе взглянул на мать, но та даже глядеть не желала на немилого сына, вряд ли она чувствовала его привязанность к ней.

— Хорошо. — Лицо его выразило суровую решимость. — Так тому и быть.

И вышел из комнаты. Я невольно сжалась, когда бабушка взяла меня за руку, чтобы увести спать — такой страх стала внушать она мне. Заснуть я не могла долго, дрожала, будто меня била лихорадка. А поздно утром, когда я вышла на галерею, чтобы подышать свежим воздухом, меня встретила Долорес и сообщила, что ночью слышала, как Бруно в своей комнате складывает вещи, чтобы уйти из дому. Она полностью убедилась в этом, когда выглянула за дверь и увидела, как он выходит со двора с большим рюкзаком. Долорес хотела крикнуть, чтобы он возвращался, что он нужен мне, но не осмелилась будить своим криком и без того переволновавшихся родных… Вот когда мне стало по-настоящему горько. Вот когда я почувствовала, что лишилась хорошего друга, любимого мною ни меньше, чем сестëр. Дядя Бруно ушёл не только из-за бабушкиного гнева, но и вообще из-за всеобщего неприятия его полезного дара и его самого. Долорес обняла меня, и так стояли мы, делясь одиночеством и тоской и преклонив головки, как лилии в знойный день.

Но даже когда Бруно исчез из нашей семьи, никто по нему не скучал, будто он и должен был уйти. А жизнь продолжается… Надо любить тех, кто не ушёл, и помогать им. И я старалась принести пользу без волшебного дара, настолько, насколько могла. Первое время мне все сочувствовали и жалели меня, но когда мне исполнилось десять лет, у нас появился новый член семьи: мой кузен Антонио, младший братик Долорес и Камило. Над ним сразу же захлопотала вся семья… а про меня забыли. Что очень даже обидно! Я, конечно, понимаю, что малыш требует большего внимания, но мне тоже хочется ласки и похвалы за помощь на кухне, в уборке дома и дизайна одежды, которую я украшаю искусной вышивкой. Даже Луизу и Изабэллу больше хвалят… Опять же из-за их волшебства. Но я продолжала работать. Работать и жить для них всех, стараясь заслужить любовь и не отвечая холодом на их редкое общение. И мне иногда казалось, что мои старания не были пустыми.

* * *

Сейчас моему двоюродному братишке уже четыре с половиной, и он с нетерпением ждёт своего пятилетия. Однако, даже будучи обычным, он радуется за своих волшебных сестру, брата и кузин, которые сегодня впервые пойдут работать. Но есть ещё одно важное событие, которое посетит нас в этот день: в Рио-де-Жанейро приезжает иностранная делегация, которая остановится на нашей вилле, чтобы посмотреть наши волшебные способности. Да нам и не в первый раз демонстрировать их перед туристами. Мы — чуть ли не главная достопримечательность города. Но остановиться прямо в нашем доме! Этим важным гостям из дальних стран! Я бегу со свежей газетой в детскую, где Антонио играет с шарфом, воображая, что это котёнок.

— Представляешь! Иностранцы в нашем городе!

— Опять? — удивляется братик.

— Да, но на этот раз окажут нам небывалую честь: посетят наш дом!

Антонио, всегда застенчивый и нерешительный, начинает сомневаться:

— А может, нам с тобой лучше тихонько отсидеться в детской?

— Зачем же? Такое удивительное событие нельзя пропустить, — подбадриваю я его. — Бабушка должна позволить нам присутствовать среди гостей.

Снизу, из столовой, раздаётся голос мамы:

— Мирабель! Помоги накрыть на стол!

Быстрее птички слетела я в столовую, расставила на столе тарелки, рюмки и разложила салфетки. Пока мама колдовала у плиты, я нарвала во дворе цветов и разбросала их по столу. Изабэлла, которая принесла вазочки для сервировки стола, возмущённо ахнула:

— Это ты тут намусорила, Мирабель? Немедленно убери!

— Это не мусор, — оправдывалась я, — это для красоты.

— Нет, это самый настоящий мусор! — выходила из себя Иза. — Сметай это, а я всё украшу, как нужно.

Делать нечего — я убрала со стола все цветы, а Изабэлла аккуратно поставила во все его уголки вазочки, щёлкнула пальцами — щëлк-щëлк-щëлк! — и в вазочках уже красуются цветы самых разнообразных и чудесных оттенков. Мне же ничего не оставалось делать, как раздражённо вздохнуть: конечно, Изабэлла всегда такая утончённая, красивенькая, её дар всё вокруг украшает, а я глупая, неуклюжая, и поэтому никому не нужна… Но я не столько неуклюжа, сколько упряма: я не оставлю попытки помочь семье!

Мама рецепты своей вкуснейшей еды знает в совершенстве, а вот папе явно нужна помощь в нарезке моркови. Я подбежала к нему и стала нарезать его рукой.

— Мира, пусти мою руку, — велел папа, — найди себе другое дело…

— Да тебе всё равно делать нечего! — не отступала я. — А твоя дочка взяла и поработала…

— Поработай, но не здесь, — вежливо, но настойчиво вырывает папа у меня нож. — Всё-таки нарезка овощей — это, знаешь ли… Ай!

Папа в который раз порезался о лезвие острого ножа.

— Прости, пап… — отскочила я. Мама, быстро оценив ситуацию, сунула ему в рот кукурузную лепёшку, и раны как не бывало.

— Дорогой, видимо, резать ты не умеешь… — пожала она плечами. — Лучше приготовьте с Мирабель гуся для наших гостей. Это уж совсем просто — замариновать, приправить перцем с помидорами и поставить в духовку. И запомните: он должен находиться там сорок минут и ещё два часа.

Ура, есть работа! Мы с папой, ориентируясь по кулинарной книге, проделали всё необходимое с гусëм и забросили его в духовку. Затем вышли во дворик-патио, сели на скамейку и стали любоваться нашей южной природой, так как времени у нас ещё было много.

— Сорок минут и ещё целых два часа! — сказала я. — За это время можно не только вдоволь полюбоваться природой, но и исходить всю площадь по кругу три раза.

— А также узнать много секретного о членах нашей семьи, — подтвердил папа. — Смотри, вон гуляют братья Камило и Антонио. Гуляют и не знают, что мы за ними наблюдаем.

Действительно, Антонио и Камило ходили по саду и не видели нас из-за зарослей густой акации.

— Ха-ха-ха! — смеялся Камило. — Тапку таскает на верёвочке! Ой, не могу!

— Мне приходится воображать тапочку щенком, так как вы не разрешаете мне завести настоящего, — робко возразил младший. — Только я ещё не придумал ему имя…

— А ты знаешь, что это тапка бабушки? Хватится она её и придёт к тебе ночью, — Камило совсем расшалился, превратился в бабушку и начал пугать брата: — Мальчик-мальчик! Отдай мои тапочки!

Я хотела выйти из нашего укрытия и как следует обругать вредину-Камило, чтобы тот не смел издеваться, но Антонио, всегда такой тихий и смирный, вдруг запустил этой тапочкой прямо в лицо брату! Камило от неожиданного удара стал вторым Антонио и быстрей удрал, а младший прокричал ему вслед:

— Рассердил моего щенка, вот он на тебя и бросился!

Мы с папой так хохотали, что Антон нас услышал и смущённо убежал в глубь сада. А мы-то вовсе не над ним, а над незадачливым Камило смеялись! Эх, Антонио, когда же ты научишься быть общительным?

— Вон Луиза расчищает улицу от посторонних предметов, чтобы гости могли свободно пройти к нам, — сообщил папа, показывая, как моя старшая сестрица отодвигает в сторону различные телеги и переносит на себе ослов, сбежавших от фермеров.

— А вон её высочество Изабэлла Великолепная украшает нашу виллу, — с завистью пробормотала я, глядя, как красотка Иза летает меж стен на лиане и всюду, где коснётся её рука, прорастают цветочки. Ещё много интересного узнали мы: как тётя Пепа причëсывает свои длинные блестящие волосы, как дядя Феликс раздаёт программки про иностранных гостей, и как бабушка выполняет главную свою работу — следит за всеми членами семьи, чтобы всё получалось хорошо. Особенно восторгалась она успехами Изабэллы — немудрено, ведь Иза может очаровать всех одним своим появлением, одним шелестом своего сиреневого платья, одним взмахом чёрных прямых волос. С её цветочной магией никаких духов не надо: от неё всегда исходит приятный аромат, который даже издали можно почувствовать, а уж когда подойдëшь к Изе близко — голова закружится!

— Чуешь, благоухает? — заметил папа, вдыхая воздух. — Изабель рядом. Видать, улицы украшает…

— Она всегда найдёт, что украшать,— проворчала я, однако сказала: — И всё-таки я тоже понюхаю…

Но, втянув носом воздух, я почувствовала вовсе не цветочное благоухание, а резкий смрад, как будто от чего-то палëного.

— А ты разве не чуешь? — испугалась я. — Горит что-то!

Мы присмотрелись и заметили чёрный дым, который валил… с нашего двора!

— Похоже, это у нас горит! — вскрикнул папа, и мы оба ринулись домой. На кухне мама неистово махала полотенцем над горящей духовкой, а Долорес открывала окна и двери, но дым и жар продолжали выедать воздух.

— Выкиньте её! — велела мама. Папа продолжил растерянно стоять в дверях, а я сунула руки в кухонные рукавицы и смело бросилась к источнику дыма и огня. Духовка была маленькая и квадратная, вроде микроволновой печи, поэтому схватить её было нетрудно. Под испуганное причитание Долорес и крик папы «Обожжëшься!!» Я выбежала с духовкой в сад и закинула её в кусты к удивлению Камило и Антонио. Тут подоспела бабушка и залила её целым ведром воды. Последнее пламя угасло.

— Скорее, вынуть еду! — заволновалась Долорес, хотела вытащить гуся, но, увидев, во что превратилось праздничное блюдо, отшатнулась: — Фу, этот гигантский уголь теперь только на помойку вывозить!

— Гусь сгорел… — хихикнул Камило. Мы с папой переглянулись и виновато посмотрели на маму.

— Что же вы не уследили? — спросила она.

— Проворонили… — почесал в затылке папа. Мама лишь улыбнулась, пожав плечами и обняла его — она не умеет сердиться. А вот бабушка — наоборот…

— Хотите, чтобы гости без ужина остались? Давайте уже приготовим что-нибудь наконец, — сердито посоветовала она. — Скоро вечер, а у нас, как говорится, и кот не валялся… Или что там у нас должно валяться?..

— А я знаю, как курицу запекать, — сообщила Долорес, и они с мамой ушли хлопотать на кухню.

— А Антошка твоими тапочками балуется, — хитреньким голосом доложил бабуле Камило.

— Зато он не лезет, куда его не просят, — бабушка погладила Антонио по головке, а старшему внуку приказала: — Ты, Камило, вместо того, чтобы языком молоть, лучше бы привёл себя в порядок, как твоя мать.

И правда, в сад входит тётя Пепа, а волосы у неё распущены и стелятся по плечам рыжими волнами. Только тут все вспомнили, что пора подумать и о внешнем виде, и занялись нарядами. Мама оделась в модное пурпурное платье с чёрными оборками; Долорес переоделась в платье красных и чёрных оттенков с длинным рукавом, Луиза надела фиолетовое с малиновым. Тётя Пепа вместо своего жёлтого платья надела оранжевое, Камило облачился в такого же цвета пончо, на шею повязал лоскуток. Все нарядные да красивые, а Изабель — как всегда, лучше всех! Она вертится перед зеркалом в новом светло-розовом платьице с большими подсолнухами и короткими рукавами-фонариками. Даже в свои и без того роскошные волосы она вплела по бокам два жёлтых цветка.

— Ма-ам! — обижено протянула я. — Почему она такая красивая?!

— А ты разве не красивая? — ласково улыбается в ответ мама, точно я мелочь какая-нибудь. Я ведь давно хочу чтобы со мной на серьёзные темы говорили серьёзно. — Сейчас мы и из тебя красавицу сделаем.

Она надела на меня розовую юбку, белую рубашку с длинным рукавом, а на голову мне нацепила огромный фиолетовый бант*. Взглянула в зеркало — и правда красавица… Наряжена так, как будто тоже являюсь волшебницей… А главное — полноправным членом семейства.

* * *

Тëплый, бархатный вечер окутал Рио-де-Жанейро. Зажглись затейливые фонари, зазвучали весёлые мелодии гитар, труб и кастаньет, жители высыпали на улицу, встречать иностранную делегацию, прибывшую в наш район. К нам во двор торжественно вступили итальянцы, англичане и даже россияне.

— Приветствуем в Рио! — громко и дружно крикнули мы, и незамедлительно последовало приветствие на традиционном языке: — Биенвенидо а Рио!

Бабушка незаметно хлопнула в ладоши. Мы, едва услышав её, выбежали вперёд и стали демонстрировать свои способности на удивление гостям: Луиза сразу начала жонглировать тяжёлыми чемоданами, Изабэлла наколдовала всем букетики и цветочные венки, а тëтушка Пепита — радугу над своей головой. «Чудесно! Удивительно! Превосходно!» — восклицали иностранцы, и мы прекрасно их понимали — в Сказочном Мире все понимают друг друга. А я раздала двум английским девушкам платочки собственной вышивки с надписью: «La familia Madrigal»

— Это твой дар — вышивать такие милые вещи? — спросила одна из девушек.

— Ну-у, вроде того… — засмущалась я, но бабушка, не желая, чтобы гости узнали о моей бездарности, воззвала:

— А теперь пройдёмте в столовую и отметим ваш приезд торжественным ужином!

Пока гости проходили в дом, бабуля повернулась ко мне и шёпотом приказала:

— Не показывайся гостям на глаза, и Антонио в столовую не пускай. На этом вечере будут присутствовать только волшебники.

— Но ведь папа и дядя Феликс тоже не волшебники, и то они принимают участие… — возразила я.

— Мирабэлла, — голос бабушки звучал тихо и требовательно. — Я не хочу, чтобы важные чужеземные особы узнали о неудаче нашего волшебства.

А глаза её так и говорили: «Ты — позор нашей семьи!» Обиженно спрятав голову в плечи, я ушла на кухню, сожалея: «Был бы у меня дар, я бы тоже присутствовала!» Но мои сожаления мигом испарились, когда я увидела, что под стулом сидит мой братишка Антонио. С ним всегда пропадает чувство одиночества, ведь он верен мне, потому что такой же обычный, как и я.

— Знаешь, это даже хорошо, что у меня пока нет дара, — шепчет он. — Ведь тогда тебе было бы тоскливо одной.

Да, нам запретили участвовать в приёме гостей, но не запретили тихонько подглядывать за ними. Мы с Антошей подползли к двери и стали смотреть в щёлку, что же творилось в столовой. А творились очень даже интересные вещи! Папа играл на фортепиано, а Камило под его музыку копировал облик каждого гостя, причём не только облик, но и походку, и даже голосу пытался подражать. Все только рты разевали — ну до чего смышлёный мальчуган!

— Мне дано не только превращаться в людей, но ещё и хорошо петь!

Мой старший кузен вообще любил похвастаться, даже тем, что умел как раз не очень хорошо. Но какой-то черноусый россиянин начал просить его:

— Так спой нам на сон грядущий что-нибудь душевное!

— Просим! Просим! — зааплодировали все.

— Ну, сейчас начнётся… — нахмурилась тётя Пепа, и над ней тотчас же собралась небольшая тучка… Но Камило уже припомнил всё, что только могло называться песней, и, под аккомпанемент фортепиано, завыл сипловатым голоском:

Как на улице, да на зелёной, маракасы гремят и трубы трубят…

А-а-ай-ай-ай…

А в заливе лодка одинокая плавает,

А на заборе какаду сидит…

Э-э-эй…

Манера петь у Камило была такая смешная! Как говорится, что видел, про то и пел! Песни, вроде бы, наши, народные, а смысла между словами — никакого:

А в джунглях один разбойник сокровища спрятал,

А другой разбойник его зарезал…

Мы с Антоном и так тряслись от смеха, но когда Камило запел про разбойников, мы уже не могли сдержаться и, покатившись на пол, захохотали в голос. Бабушка услышала наш хохот, стала шикать и украдкой грозить кулаком в сторону кухни, но это только вызывало у нас новый смех. Мы рады бы успокоиться, да Камило, желая удлинить и разнообразить песню, придумывал всё новые куплеты без рифм про чудаков, про тореадоров, про эльфов каких-то…

— Да когда же он уймëтся? Я же сейчас помру! — сказала я сквозь смех. Хоть щëлка в двери была маленькая, нам было прекрасно видно, что происходит с сидящими за столом: тётю Пепу и Долорес раздражало пение Камило, но Долорес ограничивалась тем, что зажимала свои нежные уши, а вот туча над Пепой стала искрить. Дядя Феликс заметил это и принялся отгонять её от жены, приговаривая «Не надо, моя любовь, ещё молнией ударишь кого-нибудь!», а Камило уже почти никто не слушал… Видя, что взволнованная тётя Пепа привлекает всеобщее внимание, я и Антон засмеялись вновь, и какая-то русская женщина спросила у бабули:

— Скажите пожалуйста, кто там у вас всё смеётся?

Тогда бабушка не выдержала и изо всех сил начала водить влажным полотенцем по тарелке, в результате чего получался громкий, неприятный скрип, заглушающий наш смех, а Камило, открывая рот во время песни, уже не мог удержаться, чтобы не зевнуть… В конце концов один серьёзный англичанин пожаловался бабушке:

— Хозяйка, перестаньте, это на слуховые нервы вредно действует!

Бабушка тарелку с полотенцем в сторону отложила и сказала сердито:

— Довольно тебе, Камило, горло надрывать! А ты, Долорес, сплясала бы лучше.

— Точно! — тут же опомнилась старшая кузина. — Представляю вам наш национальный танец!

Надо сказать, что у нас, помимо волшебных даров, есть и свои, интелектуальные способности. Дяде Феликсу, например, дано играть на гитаре, а Долорес, кроме острого слуха, хорошо танцевать. Лишь зазвенели гитарные струны, кузина начала отстукивать каблуками страстный, пламенный фламенко. Не только гости, но и вся семья замерла от восторга, а Долли, будто бы не замечала никого: она то шагала к кому-то невидимому, то кружилась волчком, то взмахивала руками, словно ласточка, преследуемая коршуном. Дядюшка Феликс играл всё и быстрее, и всё энергичней кружилась Долорес, помахивая краем широкой красной юбки. От этих жгучих танцевальных страстей по гостям словно электрический ток пошёл, они дёргались, взвизгивали и сами чуть не плясали на своих местах. А Долли, будто понимая их чувства, вдруг стала кувыркаться через голову прямо из дома во двор. Тут уж гости не утерпели — сейчас же, вскрикивая и пританцовывая, последовали за ней. Я тихонько вывела Антонио в патио, где Изабель стала осыпать Долли цветами, отчего получалось ещё красивей. Когда наша танцовщица бросила итальянскому парню букетик маргариток, он не сдержался-таки и пошёл в пляс за ней. Долорес, будто изображая любовную страсть, принялась обходить его, обмахивать руками! Мы застыли в сладком ожидании: что-то будет? Вдруг он, статный и молодой, подхватил нашу кузину на руки и понëсся с нею по кругу зрителей, а она смеялась и посылала всем воздушные поцелуи; наконец танцоры окончили танец, причём блестящим эффектом: итальянец прыгнул на колено и вскинул вверх руки, а Долорес лихо села на шпагат. Все просто в исступление впали от восторга! Даже всегда спокойные англичане неистово хлопали и кричали «Браво!» Хлопали и кричали и мы с Антонио — не могли же мы промолчать во время всеобщих оваций!

* * *

А потом мы записывали на работу к иностранной делегации Луизу и Изабэллу. Бабушка сказала, пока в городе гостят чужеземцы из других стран, то работать для них будет выгодней всего.

— Я могу переносить самые тяжёлые предметы и строить дома! — похвасталась перед россиянами Луиза.

— Значит, будешь помогать нашим гостям возводить различные сооружения и грузить вещи, — нашла ей дело бабуля.

— А я всегда мечтала стать флористкой! — взмахнула локонами Изабель. — Бабуль, определи меня именно на эту профессию.

— С радостью! — кивнула бабушка. — Станешь составлять фигуры из цветов и продавать их гостям как сувениры.

Мама и папа обняли дочерей, крепко и нежно, как в последний раз.

— А я? Меня обнимешь? — протянула я руки своей средней сестре. Но гордячка Изабэлла, как всегда, не желала иметь со мной, неуклюжей неудачницей, ничего общего. Она надменно щёлкнула пальцами и меня обвил цветочный плющ.

— Будем считать, что я так обняла тебя, — проворковала она и удалилась.

— Луиза, вытащи меня! — раздражённая выходкой Изы, крикнула я.

— Я здесь! — словно из-под земли выросла высокая, могучая Луиза, одним рывком сорвала с меня плющ и заключила меня в крепкие, но добродушные объятия.

— Ну, прощай, сестра, — трогательно сказала она. — Начинаю самостоятельную жизнь. Но это только на работе! Так-то мы будем каждый день видеться!

Все мы машем вслед Изе и Луизе, устремившимся со двора за иностранцами; пока гости будут находиться в городе, обе они будут ночевать в их гостиницах и служить прежде всего для них, как повелела бабушка. А когда иностранная делегация уедет, продолжат работу для простых горожан. Сëстры ещё раз помахали своему семейству и скрылись за поворотом. Они уже взрослые, уже отделились от нас и серьёзно служат обществу… Мы возвращаемся в наш двор-патио. Без двух членов нашей семьи стало как-то непривычно тихо… Чернеют в темноте позднего вечера цветы в стенах виллы, сотворённые недавно Изабэллой. В углу сада величаво стоит башня из валунов, сложенная Луизой. Будто мои сëстры всё ещё где-то здесь, рядом… Даже без эгоистки Изабель как-то скучно.

Опускаюсь на скамейку и размышляю, сама не знаю, о чëм. Рядом папа — тоже, видать, о Луизе и Изабэлле думает.

— Что ж ты пригорюнился? — спрашиваю.

— А как же мне не горевать? Обе старшие дочки у меня — работницы, обе упорхнули… Обе трудятся, обеих уважают, а мне-то, покинутому отцу и неволшебному человеку, что теперь делать? Кто мне в утешение остался?

Папа казался в эту минуту таким грустным, что во мне вдруг проснулась почти забытая детская нежность к нему.

— Папочка! — воскликнула я, обвив руками его шею. — Я тебе осталась!

Он улыбнулся и погладил меня по головке:

— Благодарю тебя, моя малютка, что ты не забыла меня.

Самые старшие из внуков-Мадригалов — Луиза и Изабель. Луизе двадцать один год, Изабель — девятнадцать лет, поэтому они уже могут работать не только для семьи, но и для других людей и даже иметь собственные рабочие места. Долорес тоже рада бы взяться за какое-нибудь дело, ей тоже двадцать один, она на пару месяцев младше Луизы, но тётушка Пепа и дядюшка Феликс не знают, куда её пристроить. Я и Камило пока ещё нигде не работаем, нам обоим только пятнадцать лет, разве что Камило на месяц старше меня. Но и помогая семье, мы проводим время прекрасно, а когда гуляем по улице, видемся со старшими сёстрами.

* * *

В разгаре месяц май… Дивный, роскошный… На деревьях и газонах столько цветов, что и не поймёшь, постаралась ли тут Изабель. На солнце уже просто невозможно взглянуть — так оно теперь ярко сияет. Я вхожу в наш дивный сад и вспрыгиваю на скамью. Я только что прогулялась по морскому побережью, и мне хочется неясного праздника, хочется каких-то сюрпризов, приключений. Из коридора дома выходит в сад мама, похоже, уже приготовившая нам обед. Она садится рядом, и я прошу её поговорить о дяде Бруно. Несмотря на то, что о нём запрещено говорить в нашей семье, это мой любимый разговор. Но разлуку с братом мама переживала тяжело, поэтому она лишь вздохнëт и скажет:

— Ах, несмотря на свою странность, это был замечательный человек, его предсказания приносили не только беды, но и большую пользу нам и окружающим… Кто знает, где он теперь… Ну почему он ушёл? Ну почему?

И на этом она умолкала, печально глядя в небо. Запрет имени дяди не останавливал меня: иногда мне так хотелось заговорить о Бруно, что я приставала, то к тёте Пепите, то к бабушке, но слышала лишь суровое: «Не упоминай Бруно!» Чего же он такого натворил, что о нём теперь не говорят? Ну вообще-то, когда был день свадьбы Пепы и Феликса, была ясная, солнечная погода — ни облачка. А Бруно ухитрился найти одно маленькое, взял сестрицу за руку, на небо указал: «Смотри-ка, туча! Кажется, ливень нахлынет.» Все, конечно, не поверили ему, давай смеяться, а облачко солнце закрыло и в большую тучу превратилось. И из тучи этой возьми да и капни — кап-кап. Потом и моросить начало, потом — проливной дождь. И то ладно, если бы церемония была запланирована во дворце бракосочетания, а то ведь на улице, под открытым небом! Тётя Пепа, рассердившись из-за рухнувших планов, заявила, что ничего страшного, что дождь на свадьбе к счастью, и поэтому праздник нельзя приостанавливать. В итоге Феликс и Пепа венчались под холодным ливнем, торт размок, пьянящий гранатовый сок гости пили разбавленным дождевой водой, танцевали в грязи… А так как Пепа ещё и злилась при этом, то в небе сверкали молнии и пальмы гнулись от урагана — у мамы даже шляпку унесло, а нашли её только через неделю в джунглях на голове у капибары. Многие гости даже были простужены после этой мокрой свадьбы… Вообщем, совсем сорвать своим предсказанием праздник дяде не удалось, но он испортил его знатно. С той поры все невзлюбили Бруно всерьёз. И не только в семье но и во всём городе, так как сеньоре Озме, например, он предсказал, что её золотая рыбка «не проживёт долго» — и рыбка померла на следующий же день! А академику дон Адриану он предрёк, что тот станет лысым. И… я никогда не помню, чтобы этот академик был с волосами! Всё, что бы ни предсказывал дядя Бруно, сбывалось бесповоротно, однако, если разобраться, в этом был виноват никак не он, а сами люди. Но часто никто не хочет признавать суровую правду… А моё любопытство росло.

Однажды, когда я спросила Камило, можно ли пройти в заброшенную комнату Бруно, то он… превратился в него самого и жутким голосом проговорил:

— Вот он я, готов утащить тебя туда!

Возмущённая до глубины души этим розыгрышем, я повернулась на одной ножке и удалилась, но после того случая мой кузен совсем избаловался и стал пугать посторонних людей под видом моего дяди. Люди, помнившие о дурных предсказаниях Бруно, стали приходить жаловаться дяде Феликсу и тёте Пепе.

— Проказы вашего сына просто невыносимы! — жаловалась сеньора Озма. — Когда он превратился в Бруно, ворвался ко мне в дом и сказал «Тебя в твоей комнате ждут бытовые проблемы!», я от ужаса уронила кувшин с молоком, бросилась в комнату, и пока прибиралась после того беспорядка, что устроил там этот хулиган, у меня коза со двора сбежала и хлебцы на кухне в уголь погорели!

— Это ещё что! — вздыхал сеньор Диего. — Вот недавно пошёл я в баню, а он вдруг, откуда ни возьмись, в облике Бруно, показывает рисунок, где меня в этой бане съедает крокодил! Перепугавшись ни на шутку, я побежал к выходу, да подскользнулся на шампуне и ногу вывихнул. А он — шмыг в окошко, и был таков.

И сеньор Диего шёл к маме лечиться. Тётушка Пепа при этих заявлениях вызвала волнением ураганный ветер, дядя Феликс горячо пообещал, что задаст шалуну-Камило нагоняй. А бабушка и вовсе подумала на меня:

— Если бы ты, Мирабель, не заговорила с Камило о Бруно, твой кузен не начал бы разыгрывать честны́х людей.

— А почему говорить о Бруно запрещено? — недоумевала я в ответ. — Никто же из нас не знает, что с ним сейчас. Поискать бы его…

— Хватит, Мира. Как сбежал от нас, так и обратно прибежит.

И на этом она обрывала разговор.

* * *

После обеда все свободны от дел. У папы и дяди Феликса послеобеденный сон — сиеста, как он в нашем народе называется; Камило наказан — он пошёл в магазин за покупками, чего как раз не любил. Наверное, ему пришлось превратиться в другого человека, чтобы никто не узнал его и не оскорбил за прежние проказы. Долли поливает кусты роз в саду. Тётя Пепита читает какую-то книгу, и что-то поёт по своему обыкновению. А вообще мне нравится моя тётушка — она красивая, с лицом утончённым и нежным, как лепесток нарцисса, и волосы у неё не чёрные, как у всех нас, а какие-то рыжеватые, всегда заплетëнные в толстую косу. Только характер у неё слишком эмоциональный: то хохочет от счастья, отчего в небе солнце, то плачет от чего-нибудь незначительного, вызывая дождь, то озабочена какой-нибудь мелочью, что создаёт ураган… Вот её сестра Джульетта совсем не такая: она — настоящий образец сдержанности, всегда готова утешить, позаботиться о ком-нибудь. Но… если мама и тётушка такие, то какой же он… их брат?

С чувством неизбывного, волнующего душу любопытства, я поднялась в комнату бабушки. Та сидела в кресле и смотрела в раскрытое окно на садовую природу во всей своей полдневной красе. Я подсела к ней и осторожно, словно боясь сказать лишнего, спросила:

— О чём ты думаешь, бабуля?

Она вздохнула и вынула из складок платья медный медальон.

— О твоём дедушке я думаю, — печально прозвучал её голос и щëлкнула крышка медальона. Я увидела в нём улыбающегося дедушку, которого знаю по многим фотографиям: это статный красавец с ясными добрыми глазами, с проступавшим в них смелым характером. Его нет с нами, он погиб во время переселения в Рио. Каким образом? Этого ещё не узнала.

— Вспоминаю, в каком счастье я пребывала, когда он был со мной, — продолжала бабушка, — и как он любил моих детей.

— Бабуль… — застенчиво опустила я глаза. — А ты любила… дядю Бруно?

— Мирабэлла, — в минуты строгости бабушка всегда называла меня полным именем. — Мы не говорим о Бруно!

— Ну всё-таки! — не отступила я. Бабушка ещё раз взглянула на фотографию дедушки в медальоне, и нехотя кивнула:

— Ну, если один раз, то можно.

И начала рассказывать, припоминая прежнюю жизнь всё с большей охотой чувством:

— Родились у меня тройняшки: самая старшая — Джулита, средний, на две секунды младше неё, — Брунито, а младшенькая, на три секунды младше него — Пепита. Джулита всегда обо всех заботилась, во время чьей-нибудь болезни подыскивала нужные снадобья, поэтому наша волшебная вилла одарила её даром исцеления едой. Брунито обладал чуткой интуицией и предупреждал всех о возможности хорошего или плохого, поэтому ему достался удивительно редкий дар предвидения будущего. А малышка Пепита вообще отличалась взрывным характером — просто огонёк энергии. Неудивительно, что волшебство даровало ей влияние настроением на погоду. Но средний мой сынок — полная противоположность сёстрам. Те были обыкновенные, а он какой-то постоянно тихий, задумчивый… Увидит на улице роскошно убранную цветами клумбу, и станет подолгу любоваться ей, не замечая, что сестрёнки давно уже убежали. Встретит котёнка, щенка, или же просто крысу из подвала и может заниматься с ними целыми днями: шëрстку причешет, накормит, спать уложит — видно, как и Джульетта, в меня пошёл, хотя она думает, что пользу людям приносить важнее.

И вот однажды выходила замуж некая сеньорита Лаура. Когда она с гурьбой гостей направлялась к храму, где её ожидал жених, то неожиданно набежала туча и хлынул ливень. Свадебное шествие пришлось остановить, все негодовали, были возмущены. А на самом деле знаешь, что произошло? Дело в том, что заказала мне подруга на день рождения дорогой кошелёк, а так как мне самой его купить некогда было, послала я в магазин младшую свою доченьку. «Смотри, не потеряй его!» — погрозил Пепе пальцем брат, но та лишь презрительно нахмурилась. И всë же тревоги Бруно не были напрасны — ценная покупка была потеряна. Бедняжка с плачем кинулась домой — туча, соответственно, пришла в город и принесла непрекращающийся дождь. Все в Рио-де-Жанейро, как и сейчас, знали нашу семью, поэтому невеста направилась прямиком ко мне и сообщила, что видела, как Пепа бежит по улице и рыдает, вызывая проливной дождь. Как раз в эту минуту во двор вбежала Пепа и рассказала мне про потерю заказанного кошелька, я рассердилась, отправила её в дом, а сеньорите Лауре пообещала, что буду впредь следить за дочерью, чтобы та не портила свадьбу. С детками моими, как они мне сами рассказали позже, в это время было вот что: Пепа забилась в угол и не могла утешиться, понимая, что это всё из-за неё, а Джульетта и Бруно обнимали её и шептали, что покупка найдётся и всё будет хорошо. А Пепа вдруг как на брата закричит: «Ты сам предсказывал мне, что я кошелёк потеряю! Из-за тебя и вся неприятность! Что теперь делать? Где его теперь искать?!» Бруно, когда застенчивый, а когда и решительный, ответил ей так: «Я просто предупреждал тебя, Пепа, но сам должен и ответ найти на эту серьёзную ситуацию.» И начал мой сынок колдовать, чтобы узнать, найдётся ли кошелёк. Для уверенности даже взял сестёр за руки, чтобы видение создавалось качественнее. «Ну, ты что-нибудь видишь?» — волновались Джульетта и Пепа. Бруно изо всех сил вглядывался в создающееся видение и вдруг крикнул: «Вижу! Мы найдём кошелёк!» И передал Пепе сложившуюся из зелёного дыма картинку с изображением моих деток, вручающих мне найденный кошелёк. Они найдут его! Но как? За расследование этой пропажи снова взялся Бруно. Он расспрашивал Пепу о том, где она видела кошелёк в последний раз, откуда выходила, каким путём возвращалась. Она и сказала, что вздумалось ей на обратном пути по джунглям прогуляться, там, видно, кошелёк и затерялся. В полдень дети сказали, что гулять пошли, а сами к тому магазину — и оттуда всю дорогу через джунгли обыскивали. Полдня искали, да только заблудились. Съели взятые запасливой Джульеттой лепёшки и пошли в город по тропинкам, какие только знали. Уж и темнеть стало, уж и не надеялись на находку. Вышли наконец на поляну с голубыми цветами. Чисто озеро разлилось — так и колышутся цветочки, будто волны, на фоне солнечного заката. Только им не до красоты было — Пепа вспомнила, что именно через эту поляну проходила, и Бруно велел искать кошелёк именно здесь, в цветочном море. Шарили, шарили, и наткнулся-таки Бруно на кошелёк, завалявшийся в цветах — такой же голубой, бархатный, обшитый бисером. «Ты спас нас, братик!» — обняла его Джульетта. Пепа тоже обняла его и прошептала: «Прости, что не верила в тебя!» По правде сказать, доченьки прощали не сразу, а сыночек прощал во всех случаях, потому что знал, что он любим родными, и вообще никогда не отвечал на зло злом. Уже в сумерки наконец-то они до дома добрались. Я, взволнованная долгим отсутствием своих деток, кинулась обнимать их, тоже прося прощения, говоря, что они мне ценнее всяких кошельков, что мне ради них ничего не стоит купить новый. А тройняшки переглянулись и торжественно вручили мне найденное. «Да ладно вам! — смутилась я. — Как это?» А Джульетта гордо заявила: «Это Бруно нашёл!» Всё и рассказали. Так-то вот. Выросли доченьки мои, сами семьями обзавелись, а вот Бруно в любви не повезло — один остался. Может, оттого и стал юродивым?.. Одинокий-то человек, он ведь всегда с ума потихоньку сходит…

Бабушка впала в глубокую задумчивость, не говорившую ни о чëм весёлом. А мне впервые со дня неудачи с даром стало так жалостно, что нос задëргался от слëз. Я спустилась в сад, где воздух уже просто раскалился от жары. Даже в тени деревьев душно. Тишина, сиеста — жизнь будто замерла. Только где-то в кустах цветущей жакаранды Антонио играет с соседскими котятами. Мне сейчас так хотелось поговорить с дядей, а гнев бабушки в тот роковой день заставил его уйти невесть куда. И тут меня посетила идея: я ведь могу послать ему письмо! Пусть я и не знаю, где сейчас находится мой дядя, но ветер уж непременно должен донести до него моё послание! Я зашла к себе в комнату, села за стол и написала на листке бумаги:

Дядя Бруно, не волнуйся. Мы помним о тебе, и не только злыми словами. Я по-прежнему жду тебя, и, похоже, не я одна. Если ты нашёл это письмо и читаешь его, я очень рада. И я думаю… что ты однажды всё-таки вернёшься в нашу семью.

Затем запечатала письмо в розовый конвертик, а вечером, когда сделалось ветрено, вышла за город и швырнула послание на порыв воздуха — такие важные слова должны долететь до своего адресата!

Сегодня волшебство вновь снисходит на наш город! К члену нашей семьи, кузену Антонио! Сегодня ему наконец-то исполнилось пять и, когда он утром вышел из детской, то увидел, что на галерее дома, рядом с другими дверями, красуется новая, на которой ещё нету узора её владельца. Дар, который вечером получит Антон, будет самым лучшим его подарком в этот день рождения! Всё вихрем поднялось и завозилось на волшебной вилле. У нас и в обычные дни всякие хлопоты во дворе и доме происходят, а уж в праздничные!

— Выше поднимай, Хосе, — говорит бабушка рабочему, но он привязывает к перилам лишь один конец гирлянды. Тогда бабуля приказывает:

— Камило, нам нужен ещё один Хосе!

— О чём разговор! — улыбается тот, превращается во второго Хосе и поднимает на высоту другой конец гирлянды. А бабушка, как капитан полка, даёт бодро команды:

— Долорес, прислушайся, не хотят ли нам помочь соседи! Луиза, пианино тащи на второй этаж!

Она сама была интересна, так же, как и подготовка. Было забавно наблюдать, как Мадригалы и рабочие бегают по двору и галерее дома, приводя всё в порядок. Я стою на мосту и смотрю оттуда на нашу виллу, оживлённую, как пчелиный улей. Ко мне вдруг пристают какие-то дети.

— Кто сегодня получает дар? — спрашивает мальчишка в сомбреро.

— Мой двоюродный брат, — отвечаю я.

— А что подарят? — не отступает черноволосая девчушка.

— Сегодня вечером узнаем.

— А какой у тебя дар? — вдруг интересуется девочка со светлыми косичками.

— А кто спрашивает?

— Мы! — кричат дети хором. Я в ответ делаю вид, что о чём-то размышляю, но тут прибывает курьер:

— Мирабэлла, тебе утешительный подарок, как единственной в семье без волшебного дара. — И суëт мне коробку с какими-то маракасами, пряниками, леденцами, бумажными колпаками. — Ты же, так сказать, не особо особенная… Вообщем, обычная.

— Ясно, — улыбаюсь я дурацкой улыбкой, хотя мне от всей души хочется провалиться со стыда сквозь землю, или что-нибудь сердито крикнуть курьеру.

— И кстати, — как ни в чëм ни бывало, продолжает он, — пожелай Антонио удачи, а то прежняя церемония разочаровала. Я о той, на которой ты осталась ни с чем.

Я стою, как дура, со злосчастной посылкой, явственно понимая, что опозорилась даже перед маленькими детьми.

— Я бы на твоём месте сильно расстраивалась, — тянет девочка с косичками.

— А вот я не расстраиваюсь — ни капельки! — подмигиваю я ей. — Всё ведь и так чудесно. Пусть я не одарённая, но всё равно особенная, как и все в нашей семье.

Дети расходятся, похоже, уверенные, что всё не так легко, как я думаю. Ещё бы! В своë пятилетие я ещё как расстраивалась, так, что даже плакать не могла! А тут ещё и гонят отовсюду, когда помочь пытаешься!

— Мирабель, что делаешь? — спрашивает папа, собирая из пакета на поднос кукурузу.

— Товар разгружаю, — ставлю я на стол коробку и, желая облегчить папину работу, хватаю кукурузу грязными руками.

— Знаешь, что, иди лучше сёстрам помоги, — бормочет он, отодвигая коробку ко мне. Приходится тащиться с этим барахлом к бабушке. Та в своей комнате наряжает Антона в белый костюмчик — символ обновления личности.

— Бабуль, куда это добро девать? — трясу я коробкой.

— Где взяла?

— Курьер подарил.

— Тащи на кухню. И примись, пожалуйста, уже за какое-нибудь дело. Много у нас ещё работы не работано: украсить дом, вымыть пол в патио…

— Позволь вымыть пол! — радостно кричу я и, не дожидаясь ответа, бегу на кухню, где оставляю коробку, а затем окунаю в ведро швабру и начинаю водить ей по плиточному полу дворика. Но когда я начинаю мыть ступени лестницы, ведущей с галереи в патио, Камило — ведь не глупый же был! — возьми да и побеги зачем-то по ним. Как поскользнëтся, как ведро опрокинет! Падая кубарем с лестницы, кузен задевает папу, несущего на подносе кукурузу, и золотистые початки весело гремят по ступенькам и мокрой плитке. Камило орёт, то ли от боли, то ли от обиды, папа за початками по лужам ползает, да ещё и рядом люди с гирляндами бегают и скользят — чад коромыслом! У Камило серьёзная травма — вывих руки; он вопит «Это всё она!», показывая в сторону, где я прячусь, а бабушка уже на всю виллу кричит моё полное имя. Мама сейчас же исцеляет Камило печеньем собственного приготовления, а папа бежит переодеваться в новую одежду. И тётя Пепа так тревожится, что ураган по двору гуляет:

— Всё должно быть идеально, а у нас такой кавардак!

— Успокойся, — пугается дядя Феликс, — сдуешь же цветочки!..

— Кто-то сказал «цветочки»? — раздаётся с галереи звенящий голосок, и сразу же оттуда спускается на лиане её высочество Изабель.

— Изабэлла! — шепчут восторженные соседи, забыв про прежнюю суету. — Фея наша! Феечка!

— Не нужно аплодисментов, — вежливо мурлыкает она, опускается рядом с тётей и вручает ей букет, который мгновенно успокаивает её. А потом Иза замечает меня, как я не прячусь, и выдаёт бабушке:

— Бабуня, вот виновница происшествия, прячется, вместо того, чтобы исправно работать.

Прекрасно сестра ладит со всеми, не то, что я! Я мрачно выхожу к бабушке и предлагаю:

— Разреши, я зажгу свечи перед дверями.

— Ещё не хватало, чтоб ты дом подожгла, — презрительно фыркает она.

— Ну сколько можно-о! — голова уже разваливается от обиды и постоянного унижения.

— Мирабель, — говорит бабуля уже мягким голосом. — Если хочешь помочь семье, то просто не мешай, ладно?.. Пусть украшают дом те, кто умеет делать это лучше.

Наконец, хлопоты по дому окончены. Весь оставшийся день Антоше дарили подарки: дядя Феликс подарил ему книжку о животных, тётя Пепа — стильный костюмчик, Камило — заводной пароход, Долорес — роликовые коньки. Мама связала ему новое пончо, папа подарил набор инструментов, Луиза — железную дорогу на батарейках, Изабель — набор юного натуралиста.

— А что же, настоящих животных у меня так и не будет?.. — разочаровано спросил Антонио и через минуту куда-то исчез. Понятно, почему! Он всегда любил разных зверей, и его заветная мечта — почаще общаться с ними. Поэтому, чтобы сделать ему подарок, похожий на его мечту, я пошла к себе в детскую и долго работала иголкой и ниткой. Когда я упаковывала готовый подарок в коробочку, из-под кровати раздалось шуршание. Я обо всём догадалась и заглянула туда. Мой двоюродный братишка спрятался там от всеобщего внимания, чтобы обдумать предстоящий вечер. Я забралась к Антону под кровать, пододвинула к нему коробочку и спросила:

— Волнуешься?

Малыш пожал плечами, рассеянно уставившись на подарок.

— Тебе не о чем волноваться. Уж от тебя-то дар не уйдёт, это точно! Откроешь дверку — и такая жизнь начнётся! Не жизнь, а чудо!

— А вдруг нет? — тихо прошептал братик.

— Да как же нет-то?! — настаивала я. — То, что десять лет назад произошло со мной, это был просто небольшой несчастный случай… Просто помехи с волшебством. А с тобой такого не должно произойти. А если даже произойдёт… то продолжишь жить со мной, вместе. Мы не будем одиноки.

Антонио с лёгкой грустью отвернул взгляд:

— Всё-таки жаль, что тебе не повезло.

— Подумаешь… У меня есть замечательная семья, замечательный дом, замечательный ты. — Не желаю, чтобы моё несчастье повторилось с моим братишкой. Поэтому я с воодушевлением добавила: — Ты скоро непременно получишь дар, и для меня это будет большой радостью.

Антоша медленно улыбнулся, чего я и ждала, развязал ленту на коробке и достал оттуда мягкого набивного ягуара, которого я и сшила для него. Признаться, я не самая лучшая рукодельница, поэтому игрушка получилась немного кривая, но когда Антонио радостно сжал его в объятиях, я поняла — для него она будет идеальной в любом случае.

— Ты ведь у нас зверюшек любишь? Вот и сшила тебе, чтобы при переезде в новую комнату было с кем пообниматься.

Но тут зазвонил будильник, извещая о начале самого интересного.

— Ну что, кабальеро, ты готов? — усмехнулась я. Он с улыбкой кивнул. Я ещё раз обняла его, мы выкатились из-под кровати и, полные весёлости и надежды, побежали во двор. Туда уже начали прибывать гости, и Мадригалы работали для них во всю: Луиза парковала повозки в удобные места, Камило здоровался с людьми, превращаясь в каждого из них, Изабель танцевала, даря всем цветы. Папа и мама умело поджаривали кукурузу на мангале, чтобы поспела к празднику, а я вдруг заметила, что Антонио снова прячется от всей суеты, на этот раз в коридоре за комнатным растением. Я поскорей вытащила его оттуда и представила членам его семьи.

— Кто появился! — радостно всплеснул руками дядя Феликс.

— Совсем взрослый стал, — пролепетала тётя Пепа, заливаясь слезами умиления, отчего её стала преследовать моросящая туча.

— Ой, Пепита, ми амор, он у тебя намокнет! — смущённо замахал над ней руками дядя. А Камило, не скрывая радости, стал уменьшенной копией отца и обнял брата:

— Папа очень тобой гордится.

— Я говорю не так! — не согласился с ним дядя Феликс. Вредный Камило в ответ повторил его слова, стараясь подражать голосу, что рассмешило меня. Долорес ничего не говорила, она лишь гордо смотрела на братика и прислушивалась.

— Бабушка говорит «пора», — сообщила она наконец.

— Будем ждать тебя у твоей двери, — сказала Антоше тётя Пепа и поспешила за мужем и дочерью.

— Ну всё, за мной, за мной! — стал поторапливать дядя Феликс старшего сына, что так и продолжал вертеться возле младшего, не меняя облика. Вредный попытался снова его передразнить, но отец сурово схватил сына и утащил из коридора в патио, где уже столпились все приглашённые знакомые соседи. Я встала за колонной и, с улыбкой гордости, стала слушать бабушку.

— Сорок лет тому назад волшебство снизошло на нашу семью через эту свечу, и с той поры мы считаем своим долгом использовать наши дары на благо жителей Рио-де-Жанейро. Сегодня мы собрались здесь, чтобы на наших глазах ещё один член семьи Мадригал получил волшебный дар.

Под барабанный бой и шум приветствий, занавес раздвинулся, и взору всех предстал Антонио, освещённый прожекторами. Но, смущённый и волнующийся, он не собирался идти вперёд. Я уже сама начала волноваться, но тут Антонио протянул руку ко мне. Я совсем растерялась и могла только покачать головой и проговорить вполголоса:

— Нельзя же!..

— Ты мне нужна, — прошептал он, умоляюще глядя прямо мне в глаза. И тогда я поняла — только я, милая и верная двоюродная сестра, могу стать его поддержкой, ведь, когда волнуешься, то просто необходима помощь кого-то родного. Выйдя из-за колонны, я взяла Антошу за ручку, кивнула, успокаивающе улыбнулась и повела его на новую жизнь. Провожать кого-то к дару — такого случая ещё не было в истории семьи Мадригал! Все удивлённо и недоумевающе глядят на нас двоих, больше всех недоумевает бабуля. Мы взошли по ступенькам на галерею, где уже ждёт бабушка рядом со светящейся дверью. Настала минута клятвы.

— Этот дар большая ответственность, — произнесла бабушка, торжественно глядя на внука. — Готов ли ты с его помощью служить людям и укреплять нашу семью?

Антонио молча кивнул, и бабушка махнула рукой в сторону двери. Наступил самый ответственный момент! Антонио протянул руку к ручке двери, помедлил… На лице бабушки тревога и напряжение. Вспомнила, наверное, мою неудачу. А Антон постоял… и, почти непроизвольно, взялся за дверную ручку. Никто и ахнуть не успел, как дверь полыхнула ослепительным светом. Вслед за этим откуда-то прилетел тукан, сел на плечо моего кузена и заклокотал.

— Ага, ага, — закивал в ответ Антоша. — Да, я понимаю!

Так значит, его дар — понимать язык животных! Очень необычная способность, никто ещё ничего подобного не получал.

— Да, можно, всех! — сказал Антон тукану. — Примем!

Тукан громко затрещал, и тотчас же, откуда ни возьмись, поспешили на нашу галерею животные — самые-самые разные! Первыми, конечно, туканий зов услышали другие туканы и уселись на перила; затем, ловко кувыркаясь по гирляндам, прибыли мартышки. Переваливаясь, бегут капибары, мелькая полосатыми хвостами, несутся по ступенькам носухи, ползёт питон, не обращая внимания на удивлённых людей. Когда все звери оказываются у двери Антонио, будто тоже желая войти туда, на ней зажигается изображение его в кругу зверей. Такого облегчения на лице бабули я не видела уже давно.

— В нашем волшебстве пополнение! — торжественно объявляет она. — У нашей семьи новый дар!

— Браво, Антонио! — радостно кричу я под грохот всеобщих аплодисментов. В комнате каждого волшебника-Мадригала есть что-то необычное, поэтому у Антонио, лишь только он открыл дверь, начали сами собой появляться трава, растения, деревья и даже водопады. Вдруг толпа гостей стремительно расступается, в комнату врывается настоящий ягуар, подхватывает Антонио, везёт его на себе верхом, и при этом рычит что-то.

— Куда-куда хочешь? — спрашивает его Антон. Ягуар отвечает на своём языке, взбирается на вершину раскидистого дерева и подбрасывает мальчика в воздух. С радостным криком он приземляется на гамак, оттуда попадает на питона и раскачивается на нём, как на качелях. С раньше тихим и стеснительным Антонио такого не было, а тут, с приходом дара, он прямо-таки обрёл себя! «Точно стал самим собой!» — думаю я, когда он подставляет головку под водопад. Этот ребёнок, который терпеть не мог купания, теперь с хохотом трясёт мокрыми волосами — только брызги летят. А потом с лихим «У-у-у!» скатывается с горки, проделанной прямо в стволе, и падает в объятия матери. Та, преисполненная радости, сразу начинает его целовать, Камило с криком «Ай да Антонио!» тормошит его, Долорес хлопает в ладоши, а дядя Феликс, указывает на него гостям и с гордостью говорит: «Мой сын!»

— Я знала, что всё так и будет! — бабушка давно не была так горда ни за одного члена семьи. — Знала, что ты получишь дар, такой же особенный, как и ты.

И она заключает моего двоюродного брата в такие нежные и любящие объятия, в какие меня, должно быть, не заключит уже никогда…

— Что ж забыли? — вспоминает бабуля. — Семейное фото! А ну-ка, все сюда, встаём, встаём!

Все спешат встать на фоне дерева, чтобы запечатлеть на снимке единство и волшебство семьи Мадригал. Тётя Пепа, бесспорно, сияет полной радугой, мама налево-направо раздаёт гостям лакомые вафли с кремом, Долорес встала в свою основную стойку, приставив ладонь к уху. И бабушка, не переставая улыбаться, произносит:

— Ах, что за вечер! Идеальный вечер!

Но мне нельзя совсем выбиваться из семьи, поэтому я разглаживаю юбку и волосы, делаю шаг к родным…

— Все вместе, кто мы? — кричит бабушка.

— Ла фамилия Мадригал! — подхватывают хором члены семьи. Хлопает вспышка, и все запечатлены на фотографии… на которую я так и не успела попасть. Все счастливые, все с дарами, даже папу и дядю уважают, как мужей волшебниц, а я не попала в кадр. Просто не успела. Да и разве я пригожусь им, я, бесполезная в волшебной семье?! Надо поскорей убраться куда подальше… Сейчас лучший способ помочь остальным — не вмешиваться. Им я там не нужна… Вздыхаю и выхожу из комнаты. Её хозяин проносится мимо на ягуаре, хочет покатать Изабэллу. Антонио и Изабэлла — наверное, теперь они будут всегда бабулиными любимцами. И даже Антон теперь не пропадёт без меня. Похоже, ему даже мой игрушечный ягуар не понадобится, раз у него уже есть настоящий! Шмыгаю носом от обиды и давящего одиночества. Держись, Мирабэлла, ты ведь тоже Мадригал всё-таки! Лишь только закрываю за собой дверь, как звуки фиесты смолкают, наступает холодная и непривычная тишина, точно кто-то задул свечу. Кстати, о свече: всё так же ярко горит она? Спускаюсь в патио, смотрю в окно высокой бабушкиной комнаты — горит наша свеча, горит, и никогда не капает воском, не гаснет. Да и к чему бы? Чего это я попусту за магию беспокоюсь, ха-ха? Ведь у нас всё прекрасно, как никогда: Антонио наконец-то получил дар, все рады, веселятся в новой комнате, а свеча, уже отнесённая бабушкой на место, пока гости входили в джунгли Антоши, ярко светится и словно утешает меня своим сиянием. Тоскливо поправляю очки на носу, оборачиваюсь на галерею — оттуда смотрит на меня мама, похоже слегка обеспокоенная моим отсутствием. Я раздражённо нахмурилась. Надо же! Оказывается обо мне кто-то может волноваться!

— Я просто гуляю, мам, можешь веселиться дальше!

— Я понимаю, — догадывается она обо всём, — тебе сегодня было нелегко…

— Да нет же! Я тоже стараюсь быть полезной. Пусть у меня нету таких мускулов, как у Луизы, и пусть я внешне не само совершенство, как её высочество Изабэлла, у которой каждый локон на месте…

Мы заходим под галерею, мама обнимает меня и принимается утешать:

— Ты не видишь себя так, как вижу тебя я — ты безупречна, старательна, умна, ты такая же особенная, как и всякий член семьи Мадригал.

Но я прекрасно понимаю, отчего вся эта ласка:

— Ты любишь меня только потому, что я — твоя дочь.

— Что как раз и правильно! — серьёзно говорит мамуля. — Разве человека должны любить только за приносимую пользу?

Снова вздыхаю: конечно, всё это не так, но бабушка видит в нас только наше волшебство, нас самих не замечает, а меня для неё порой вообще как будто нету. Как же вразумить её, как же ей объяснить самое главное?

А вот и она сама, сходит с галереи, выводя вдоволь нагулявшихся гостей из комнаты, провожает важных особ, жмёт руки друзям и подругам. Уходят красавицы-женщины, вертя в руках букеты от Изабэллы, поделки из проволоки от Луизы, и кондитерские изделия от моей мамочки; уходят мужчины, один с другим обсуждая удавшийся праздник и неся на плечах уснувших маленьких детей. Затихает вдали детский смех и весёлая болтовня — фиеста подошла к концу.

— Иди выспись, — советует мама. — Я вижу, ты очень устала за этот день.

Да уж, устанешь тут с таким невниманием от семьи! Поднявшись в свою детскую, я плюхаюсь на кровать, но не засыпаю долго, прислушиваюсь к звукам снаружи: взрослые ещё ведут жизнь, ходя и переговариваясь. В самом деле, странная у меня, однако, бабушка! Вроде, заботливая, расчётливая, мудрая, но на деле тщеславная, своенравная, гордая, как гусыня. Мало ли, что с нами произойдёт из-за её выгоды… Наконец, стихают последние шаги, хлопает дверь в бабулину комнату, и наступает полная тишина…

* * *

Когда угнетëн и оскроблëн, и сны обретают такую же окраску. Но при этом, они по-прежнему остаются нереальными, сумасшедшими, смешными, больше напоминающие колдовство расшалившегося волшебника.

Сон мне в эту летнюю ночь снился очень странный: как будто я сижу в тихой и уютной гостиной нашего дома, вокруг на столике дымятся чашечки с кофе, за окном — чёрная ночь. Вдруг входят животные, но не дикие, что прибежали в комнату Антона, а все какие-то домашние. И вдруг догадываюсь, что это — всё моё семейство Мадригал! Одежда на них, вроде, всё та же, но выглядят они зверями и ходят на четырёх лапах. Мой папа теперь бело-серый пёс в пиджаке и очках, рядом с ним — серенькая крольчиха в фартуке, карманы которого набиты травами. В фартуке? Да это же моя мамуля, вылитая она! А это что за бульдог? Да, дядя Феликс и есть. А с ним моя тётушка, но как изменилась! Рыжая у неё теперь не только коса, но и шерсть, и лапки, и ушки на макушке — изящная кошка. Следом их дети — Камило превратился в золотистого попугая, Долорес — в птицу-малиновку, а Антонио… львёнком стал! Тут вбегают мои старшие сëстры: Луиза — выносливая лошадка-тяжеловоз, Изабель — тоже кошка, только не с курчавой, как у тёти, а гладкой фиолетовой шерстью!

— Скучаешь без нас сестрёнка? — ржёт лошадь-Луиза.

— Выпьем вместе? — трещит Камило, подлетая к столику и хватая лапкой чашку кофе.

— Ой, не зовите эту вредину к нам, не надо! — мяучит Иза, важно усевшись на диван и обернув лапы хвостом. — Насладимся сиянием вечера без неё.

Эта зазнайка раздражает сильней, чем обычно. А ещё больше раздражает, что именно к ней тянутся все звери-Мадригалы и слушают её лепет о цветочках. Тьфу! Непонятно почему, в комнате становится душно… Я бьюсь на диване между папой-псом и мамой-крольчихой, хочу встать и уйти. Но мама хватает меня отвратительно мягкими лапками и лопочет:

— Ой, Мира! Куда же ты?

— Я погуляю, где-нибудь далеко, — отвечаю хриплым от жары голосом. — Я вам всё равно не нужна.

— Что ты такое говоришь? — взмахивает крольчиха длинными ушами. — Конечно же, нужна!

Я люблю мою милую мамочку, но удушье прямо-таки стискивает мне грудь, и я тороплюсь к выходу.

— Ах, Мирабель, не уходи! — кричат дядя Феликс и Антонио. — Останься с нами!

Луиза сильными копытами толкает меня обратно на диван, Камило зачем-то пытается закидать подушками… Наверное, опять шутки ради. Мама с криком «Что ты делаешь, негодник?!» бьёт племянника задними лапами, пытается освободить меня… Ох, что за мучительный вечер!

— Мама, отчего так жарко? — уже осипшим голоском кричу я.

— Жарко! Ах, жарко! — и мордочка крольчихи вновь принимает озабоченное выражение. — Августин, открой окно! Ну, Августин, что ты расселся?!

Пёс, бурча себе под нос что-то про неудавшийся отдых, нехотя сваливается с дивана и открывает окно. Я просовываю голову в окно, откуда открывается вид на чудесные джунгли, и жадно дышу свежим воздухом. Мама на время успокаивается, обнимает пса и поёт «Ах, мой милый Августин», Камило бухнул очередную чашку кофе и просит ещё, а Изабель ворчит:

— Хватит, Мирабель! Напущала сквозняку! Как ты мне надоела!

— Ну так я уйду, — сердито пожимаю я плечами. Я прекрасно понимаю, что давно тут всем надоела. Но дядя Феликс с Антонио хватают меня, как сумасшедшие, и пытаются вернуть обратно в гостиную, Камило бухает уже четвёртую по счёту чашку кофе, Долорес нервно чирикает и ëрзает, а тётя Пепа начинает злиться:

— Дайте посидеть в тишине, спокойно!! Отдохнуть нормально не дают!

Над ней, как всегда, сгущается грозовая туча; дядя Феликс, позабыв про меня, успокаивает кошку, но она шипит на него, выгибая спину. Антонио бегает вокруг меня и жалобно воет по-львиному, а я бы рада остаться с ним, но я чувствую — не могу! Я смертельно устала от всех этих семейных дебошей! БАХ! Луиза захлопывает окно. Я смотрю на мечущуюся в ярости тётю-кошку, на бульдога скачущего вокруг неё с успокоительными словами, а между тем грудь мне всё теснит, теснит… Я падаю на пол и задыхаюсь. Крольчиха вновь визжит, бросается мне на помощь с ужасно надоевшей мне заботой и лаской, Изабель орёт по-кошачьи и дерёт когтями диван… «Точно сойду с ума!» — думаю в ужасе, но тут Долорес чирикает «Идёт! Идёт!», дверь в гостиную распахивается, и входит… гусыня! Все, как один, утихают в одно мгновение. По пурпурному платью и причёске серых волос я догадываюсь, что это бабушка.

— Мирабэлла, ты опять портишь нам отдых, — грозно гогочет она. — Когда же перестанешь ты быть досадой и неудобством для нашего семейства?

«Действительно, гордая, как гусыня!» — думаю я, а вслух говорю:

— Так я всегда буду для вас плохой? Как я ни бейся?! А раз так, то я уйду от вас навсегда, стану изгоем, как…

Но не успеваю я произнести роковое имя, как окно в гостиную распахивается само собой. Я заглядываю туда и вижу странного пса с грязными отвислыми ушами. Он одет в зелёное пончо, поэтому нет сомнений, что этот пёс — дядя Бруно! Все звери-Мадригалы пронзительно завопили и сбились в угол, а Бруно поднимает на меня глаза, полные невероятной преданности семье, и говорит (я не знаю, как, но знаю, что именно проговорил):

— Милая племянница, избеги гнёта! Спаси волшебство семьи!

— Милый дядя, обещаю!

Так кричу я, и вдруг ощущаю, что сама стала собакой, с волнистыми ушами и бело-бурой шëрсткой. Собака — символ преданности! Бабушка хочет щипнуть меня клювом, удержав в душном доме, но я со всей натурой хищницы вырываюсь прямо в окно к Бруно…

* * *

И в самом деле, кругом страшная духота. Небо чёрное, как сама тьма. Гляжу на настенные часы — час ночи. Ф-фу, надо было ещё вечером окно открыть… Я ворочаюсь, сбрасываю одеяло, а тут неожиданно дверь открывается и входит… Долорес.

— Спишь, Мира?

Я не спала.

— А ты, Мира, никого не слыхала в доме-то? Бруно приходил! Я его глазами не видела, а ушами из комнаты слышала. Только двор обошёл. А потом заглянул к тебе в комнату, сказал, (я его по голосу и узнала) чтобы ты гнёта избегала и волшебство спасала, прошёл через коридор в сад и дверью хлопнул. Я слушала, слушала, а на улицу никто не вышел.

— Знаешь, Долли… а ведь я его тоже слышала! — поражённая этой новостью, говорю я вполголоса.

— Это что-то значит, не правда ли? — улыбается кузина.

— Значит, что я — спасение семьи! — вспоминаю я его давнее предсказание.

Мы обе безмолвно смотрим друг другу в глаза.

— Я в тебя верю! — кивает Долли и так же неслышно уходит. А я сижу, не в силах поверить этой неожиданной и невидимой встрече. Может быть, я и вправду спасу волшебство, что так дорого нам, ведь я неслучайно услышала сквозь сон голос Бруно. Кто знает, может, он нашёл моё письмо, и поэтому посетил меня? Но посетил тайно, под покровом ночи, ведь, насколько я помню своего дядю, он всегда был загадочным.

Мне вспомнилось видение Бруно, которое он наколдовал в день моего неудачного дара. По словам Долорес, бабушка в тот вечер спрятала это видение в комнате сына, там оно до сих пор и лежит. Оно может значить, что я спасу волшебство семьи Мадригал, да и Бруно об этом ночью сердечно просил, поэтому — сегодня же в его комнату за видением, а затем напишу записку, и в джунгли. Вряд ли члены семьи будут волноваться за меня, у них ведь новое увлечение появилось: бабушка сразу же после получения дара Антоном решила затеять помолвку Изабэллы с неким Мариано Гузманом. Как бабуля говорила, «Мариано давно влюблён в Изу, да и Гузманы давно хотели выдать сына за волшебницу Мадригал». Об этом новом событии я узнала за завтраком, когда бабушка вела себя по своему обыкновению развязно.

— Я представляю, какая прекрасная пара получится из нашей идеальной Изабель и серьёзного юноши Мариано! — воодушевилась бабушка. Изабель нервно тянула чаëк, чтобы скрыть волнение — даже жалко её стало. Конечно, взволнуешься тут, когда вдруг решили выдать замуж!

— Бабуня, — серьёзно заявила она, — я ведь совсем не знаю этого Мариано! Я только видела, как он издалека заглядывался на меня.

— Зато я знаю Гузманов хорошо. Их Мариано — такой же хозяйственный и щедрый, как они сами.

— А вдруг он хочет выйти за Изу только из-за её волшебства? — предупредила я. — Вдруг он её не будет любить?

— Мирабэлла, — сдвинула брови бабушка, — мои друзья никогда не станут обманывать.

Она попробовала напустить на себя важность, но ей на голову сел тукан с твёрдым намерением свить гнездо.

— Антонио! Животным не место в столовой! — она согнала с головы тукана, но не смогла согнать носух, совавшим носы в тарелки, капибар, путающихся под столом, и змей расположившихся на спинках стульев.

— Они очень хотели позавтракать с людьми, — объяснил Антонио. — Ведь они теперь живут с нами.

— Хорошо, — с заметным трудом смягчилась бабушка, — только определи их на какую-нибудь работу, чтобы польза была. А от тебя, Мирабэлла…

Желая избежать строгого внимания бабушки, я сползла с хлебом под стол.

— От тебя, Мирабэлла, я требую сегодня должного поведения! — отодвинула она скатерть. — Чтобы вечером на помолвке тебя не слышно было!

— Угу… Слушаюсь, — натянув улыбку, проговорила я с набитым хлебом ртом.

* * *

Весь день я без толку бродила по городу. Порой глядела в сторону джунглей, манящих меня своей таинственностью… И, наверное, где-то в них — дядя Бруно… Странно, почему я так думаю? Неужели мой дядя настолько юродивый, что поселился среди зарослей, долин и гор? Я отгоняла глупые мысли и шла на шумные улицы. Там я видела за работой Луизу, Изабэллу и даже Антонио. Он беседовал с больными питомцами, передавал, что их беспокоит и чем их лечить, а если болезнь была серьёзной, он пускал в ход мамину еду. Большая польза от этой работы, сама бабушка, видать, посоветовала. Я также слышала беседу сестёр.

— Тебе не кажется, Луиза, что Мирабель в последнее время какая-то странная? — с подозрением спросила Иза старшую, составляя букет для одной дамы. — Вести Антонио к его двери! Кто знает, может быть, он собрался бы духом и дошёл бы сам… Как бы на предстоящей помолвке чего-нибудь не выкинула…

— Да и бабушка тоже не без странностей, — подтвердила Луиза, устанавливая на крыше железную трубу. — Это ж надо ей такое придумать! Выдавать за парня, пусть и хорошего, но совсем не любимого тобой!

— Для меня он обыкновенный надутый индюк! Бабушка заладила: «Главное, чтобы он тебя любил!» А обо мне совсем не думает! Знаешь, иногда мне кажется, что она использует каждого члена семьи для умножения доброй славы… Конечно, я её понимаю, она желает нам счастья… Но настоящее счастье, похоже, в чём-то другом… Если бы ты знала, как надоело мне быть идеальной!.. Однако так хочет бабушка.

— А мало ли, чего она хочет?! — Луиза, закончив с трубой, спустилась на землю и принялась злиться: — Если она какое-нибудь безумство нам прикажет сделать, вроде прыжка со скалы, мы разве ей подчинимся?! Тебе надоело быть идеальной куклой, а мне — тягловой лошадью! Я так уработалась, что почти не помню, чтобы когда-нибудь отдыхала! А мне бы тоже хотелось расслабиться на пляже, тянуть лимонад и наряжать осликов в милые костюмчики единорогов… А, впрочем, кто мне сейчас мешает? С установкой трубы покончено, пойду на пляж без промедления!

Повеселев, Луиза отправилась, было, на пляж но тут… её остановил мельник сеньор Родриго:

— Сеньорита Мадригал, ослы опять разбежались!

— А сами поймать не можете?

— Они слишком упрямы… Отказываются идти.

— О-о-ох!.. — в раздражении закатила глаза бедная Луиза. — Ну так и быть!

И пошла в прямом смысле ловить ослов, что разбрелись по улицам. Да и Изабель недолго оставалась одна со своими мыслями — к ней подошла семья Тенорио и попросила сделать им новую цветочную гирлянду, а то прежняя у них завяла…

* * *

Я часто задаюсь вопросом: отчего некоторые не имеющие семью так хотят её завести, а у меня она такая большая — и я молю судьбу об одиночестве? Ну, разумеется, оттого, что меня в ней не понимают. Да, я верю, что семейство у меня замечательное, но так хочется пойти в джунгли, несмотря на страшилки про разбойников, найти наконец дядю Бруно и помирить бабушку с ним… И отдохнуть от семейных дебошей! Но сначала нужно забрать видение из комнаты Бруно, чтобы ещё раз взглянуть на него и разобраться в его смысле. Поэтому поднимаюсь по небольшой каменной лесенке к двери Бруно, которая давно не светится, так как хозяин, наверное, перестал использовать свой дар. Толкаю дверь, та скрипом открывается… но проход преграждает песочная завеса.

— Волшебник давно покинул комнату, а волшебство до сих пор работает? — недоверчиво удивляюсь я, сама не зная, зачем, пробегаю через пескопад и…

— А-а-а!.. — скатываюсь по наклонной песочной горке. Как дядя, интересно, сюда входил? Отплëвываюсь и отряхиваюсь, так как песок в тех местах, где его быть не должно! Очистив от него очки, я снова нацепляю их на нос и гляжу вверх, вверх, вверх, где расположен вход в пещеру.

— Да, Бруно, твоя комната представляет из себя огромные песочные часы… с длинющей лестницей.

Пять минут, наверное, по этой лестнице поднималась… Чувствую, что вспотела, может быть от усталости, а может быть от жары, так как солнце попадает в комнату через большое окно на самом верху. Захожу в пещерный коридор — там хоть прохладней. Он кончается круглым люком, над которым прикреплена бумажная записка, где от руки написано зелёным фломастером: «Гадальная комната» Похоже, в этой комнате мой дядя и пользовался своим даром. Лишь только я захожу в гадальную, люк в неё захлопывается, и я оказываюсь в полной темноте. «Порыв сквозняка, небось, закрыл!.. — пугаюсь я, однако тут же успокаиваюсь: — Ну, ничего, буду выходить — как-нибудь открою.» В комнате весь пол усыпан плотным слоем песка; как тут Бруно вообще гадал? Может, мягкий и успокаивающий песочек помогал ему собраться духом? А вот из глубины светится что-то… Светится зелёным светом — значит, видение! Я поскорее выкопала его — всё такая же стеклянная картинка, как и десять лет назад. На фоне расколотого дома изображена всё та же девушка, моего возраста, кстати. Может, это будущее уже совсем близко? Кто знает, может, я спасу волшебство прямо сегодня! Только вдруг… Что такое? Из круглого отверстия в комнату начал стремительно засыпаться песок. Это ещё почему?! Замечаю уже, что у Бруно вся комната странностями полна!

— У него тут что, ловушка?! — кричу я сердито и начинаю биться в люк. Бейся, не бейся — не открывается. А я уже по пояс в песке! Изо всех сил навалившись на люк, я ощущаю, как песочная волна накрывает меня с головой… И тут от напора то ли меня, то ли песка, люк, наконец, распахивается, и я вылетаю на песочной волне наружу.

— Да уж, побывала в гостях у дядюшки!

* * *

Когда я вышла из комнаты Бруно, был уже вечер. Солнце садилось, жара спадала, а Мадригалы накрывали стол в ожидании Гузманов. Что ж, раз бабушка велела всем быть свидетелями помолвки, я тоже буду присутствовать на неумолимом решении судьбы бедной Изы. Видение я, пожалуй, оставлю в детской. Но по дороге туда я наткнулась на папу.

— Ах, Мира, где ты была? — удивился он. — Все уже спускаются в столовую, иди и ты.

— А… Сейчас, только занесу к себе кое-что…

Я попыталась спрятать видение за спиной, но папа всё равно его заметил.

— Ты что… ходила в комнату Бруно? — в страхе проговорил он.

— Да… — выдохнула я и спешно завела его в детскую. — Ты только, не пугайся, папочка, я просто проверяла по его сохранившемуся видению, спасу ли я волшебство, или разрушу его.

Папа внимательно рассматривал картинку, а я в волнении ожидала его слов. А он сказал вот что:

— С волшебством у нас всё в порядке, лучше не смотри на это видение и меньше думай плохих мыслей. Кроме того, сегодня на праздничном ужине всё должно пройти так же идеально, как и фиеста в честь Антонио вчера. Я не хочу, чтобы все узнали, про это ужасное видение.

Я всегда готова выслушать дорогого папу и выполнить его желания. Поэтому мысленно поклялась никому не рассказывать о том, что начертано на зелёном стекле. А вслух сказала:

— Можно не волноваться: никто ничего не узнает.

Но вдруг мы нечаянно повернули головы за дверь, на галерею… Там Долорес!

— А я уже знаю, — чуть слышно прошептала она и бесшумными шагами сошла вниз.

— Она не умеет хранить секреты! — прошептала я в ужасе.

— Следи за ней, чтобы не разболтала! — предупредил папа. Оба терзаемые дурным предчувствием, мы спустились в столовую, где мама уже разливала куриный бульон с кукурузой нам и гостям — сеньоре Гузман и красавцу Мариано… Ну, как красавцу? Для кого он красавец, а для кого и обыкновенный парень, как для меня: какой-то курносый тип с модно стриженной бородкой и почти чёрными глазами. Стол накрыт так, будто у кого-то день рождения: уставлен лучшим фарфором, а ложки и вилки у всех серебряные. Мама наконец уселась на место, и бабушка торжественно заговорила:

— Союз семей Мадригал и Гузман будет огромным благом для нас, для вас, и для всего города в целом.

— Жаль, что Томазо этого не слышит, — пролепетала счастливая сеньора Гузман о своём муже. — Его задержали на работе.

— Что ж, тогда передаём ему от нас большой привет. — И бабушка подняла бокал: — Выпьем же за любовь!

— За любовь! — сказали все, кроме Долорес и меня. Я пристально наблюдала за ней, она сжалась под моим взглядом и покорно выпила из бокала, не смея произнести ни слова. Может быть, я так и продержала бы её весь ужин, да тут Изабель передала мне кувшин с водой. Я сейчас же отодвинула эту большую вещь, загородившую мне обзор, но Долли уже шептала на ухо Камило! Тот от услышанного стал вторым Мариано.

— Камило! — вполголоса прикрикнул дядя Феликс. Тот превратился обратно и шёпотом передал уже не секретную информацию отцу. От неожиданности Феликс выплюнул невыпитый сок прямо на платье Изабель. Сестра вскрикнула тихо, но виду не подала, а почему-то с подозрением покосилась на меня, будто уже догадывалась, что я всему виною. Я из последних сил натянула на лицо спокойный вид, хлебала свой бульон, а на сердце буря гуляла! Новость про найденное видение распространялась как по телефону, а я ничего не могу поделать! Буря, однако, загуляла уже и в столовой, так как Феликс уже разболтал всё жене.

— Пепа! — не выдержала бабушка. — Что за грозовая туча?

Тётя стала теребить рыжую косу, расплетая её, и бормотать «Солнечно, солнечно…», но солнечно от этого не становилось.

— Неужели это она так волнуется? — боязливо взглянула сеньора Гузман на нависшую над столом тучу, которая вот-вот брызнет ливнем.

— О, да, — из последних сил пыталась отвлечь бабушка, — во время волнения над ней всегда нависает туча.

Вот новость от Пепы узнала и мама. Я поняла, что положение нужно спасать немедля, и вскочила с места:

— Да, все мы волнуемся, ведь Мариано вот-вот должен сделать нашей Изабэлле предложение.

— Так давай, не тяни с этим делом, сынок! — опомнилась сеньора Гузман. Мариано встал на колено и заговорил слова, которые, наверное, долго учил:

— О, прекраснейший и великолепнейший цветок юга! Я влюблён в тебя, как в жизнь свою, и потому…

Вдруг я заметила в углу двух носух, как всегда приглашённых Антоном. Они держали в лапках мою картинку! «О, ужас! — простонала я мысленно. — Я забыла закрыть детскую!» И спрыгнула со стула, чтобы вырвать у проказниц видение, но те успели юркнуть под стол.

— Мирабель? — ещё больше удивилась Изабель.

— Это я, чтобы лучше вас видеть. — Я состроила глупейшую улыбку и, пока Мариано продолжал речь, полезла под стол. Но хитрые плутовки понеслись прямо к бабушке!

— Не-е-ет!! — завопила я и кинулась за ними. В ту же секунду раздался гром, от которого сеньора Гузман вскрикнула:

— Да что здесь творится?!

Пока я под столом отчаянно пыталась выхватить картинку у носух, Долорес закричала, наверное, впервые в жизни:

— Мирабель нашла видение Бруно, оно о ней! Вот что здесь творится!

Носухи выскочили на стол и, когда я вырвалась за ними, от страха толкнули видение к бабушке. Тяжкий вздох ужаса вырвался у той при виде картинки из зелёного стекла, словно видение её сына было для неё чем-то гибельным. Из грозовой тучи хлынул ливень и намочил всех. А носухи уже не прятались, а поскорей удрали, при этом одна из них натолкнулась на Мариано и... разорвала ему штаны сзади! Камило не сдержался и захохотал, грохнувшись при этом со стула, а Луиза, которой тоже был противен этот напыщенный, тихо зааплодировала. Но даже тихие аплодисменты были замечены и без того негодующей сеньорой Гузман.

— Мы уходим, Мариано, — негромко и серьёзно сказала она и вывела сына из столовой.

— Сеньора, стойте! — испуганно вскричала бабушка, бросаясь к удаляющимся гостям.

— Ваша семья — сущий кошмар! — прорычала сеньора и вышла на крыльцо. Мы все бросились за ними, но путь нам преградила толпа, выкрикивающая поздравления.

— Прочь!! — рявкнула вконец рассвирепевшая сеньора Гузман. — Вы глубоко ошиблись! Никакого союза не произойдёт!

Бабушка попыталась успокоить испуганную толпу, придурок Мариано нервно прикрывал дыру на штанах, а все Мадригалы заметались, охваченные страхом. Пепа с распущенной косой таскала за ухо Камило, который, несмотря на явную угрозу семье, продолжал хохотать, Долорес не отнимала ладоней от ушей, а меня вдруг охватило чувство ужасающего отвращения к своей семье. «Сейчас с этой новостью по всему городу, как тараканы, забегают, и мне от бабушки неминуемо нагорит! — эти мысли пронзали меня, как ядовитый кинжал. — Не могу! Ни минуты дольше не могу оставаться в Рио! Здесь меня не понимают, не хотят принимать мои взгляды и убеждения всерьëз! Найду, наконец, дядю Бруно и приведу в исполнение его видение!» Пользуясь всеобщей суетой, я забежала в столовую, схватила со стола видение и выпрыгнула с ним через окно на улицу. Добежав до ближайших кустов, я рухнула туда и пролежала долго, напуганная и обессиленная. Когда я осмелилась выйти из своего укрытия, чтобы в последний раз взглянуть на дом родной, то было уже совсем темно. Я видела из-за забора, как на галерею вышли папа и мама с лицами, искажёнными отчаянием.

— Беда не приходит одна, — сказал папа. — Сначала помолвка сорвалась, а теперь и Мирабель пропала.

Мама прижалась к нему и ничего не сказала. И мне стало невыразимо жаль их. Да, я покину семью, где обо мне хотя бы кто-то переживает, где меня хотя бы кто-то любит, несмотря ни на что, и дам знать о своём уходе. Я дождалась, пока всё утихнет, и тихо-тихо, чтобы не слышала даже Долорес, прошла в детскую. Надела плотную зелёную юбку, шляпу и жёлтую куртку — такая одежда будет пригодной для долгого путешествия. Затем написала такую записку: «Вы не прислушивались ко мне, не ценили мою помощь, и поэтому я ушла. Не пытайтесь искать меня — это бесполезно. Я сама вернусь, когда найду дядю Бруно.»

Вот я вступила в густые, непроходимые джунгли. Кругом зелень, густо сплетшиеся лианы, а деревья почти не пропускают солнечных лучей. Я с трудом пробиралась, спотыкаясь о корни и цепляясь шляпой и юбкой за ветки. К тому же досадовала, что уйти-то я ушла, а еды с собой не захватила. Чем теперь питаться? Лесными плодами? Поди-ка поищи среди них съедобные!

— И где я тут найду Бруно? — ворчала я сама себе. — Здесь и тигр заблудится… Да и с чего это мой дядя должен скрываться в джунглях?! За ними вообще должен другой город начинаться. Если уж туда, то почему дёрнуло меня пешком-то тащиться? Одна, по тропическому лесу, без дороги!

Но до вечера было ещё далеко, поэтому я порешила идти всё вперёд, не останавливаясь. Вдруг зашумели кусты, и передо мной выскочил ягуар. Не ручной, какой живёт у Антонио, а дикий, взлохмаченный, голодный ягуар, приближающийся ко мне и скалящий клыки. «Только этого ещё не хватало!» — испуганная и раздосадованная, я кинулась по другой дороге. Ягуар за мной мчится, не отстаёт. Я смогла вырваться довольно далеко, но нога запуталась в лиане, и я споткнулась.

«Ну почему именно сейчас?!» — думала я, нервно пытаясь освободиться. А громкое дыхание хищника уже жгло мне спину! Но тут мне удалось освободить ногу, и я ловко накинула лианы на противника. Пока ягуар яростно вырывался, я успела уже выбежать на длинный мост, подвешенный над широкой пропастью. Он прыгал и извивался, отчего по нему не то, что бежать — идти было страшно! Но выбирать не приходилось, ведь топот лап сзади не утихал. Оглянулась назад — ягуар тоже несётся по мосту! Но, не заметив, куда бегу, я провалилась в дыру между досками и чудом успела ухватиться за одну из них. Ну, это уже чересчур! Отправилась в путь так отважно, а погибаю так нелепо! А что подумают родные, если я не вернусь? Я пыталась из последних сил забраться обратно, но ноги только беспомощно болтались в воздухе, а ягуар был уже близко…

— Всё! Не могу больше! — отчаянно прохрипела я. Пальцы соскользнули, и я начала падать… Но не успела я испугаться, как почувствовала, что меня подхватили за руку. Я в недоумении подняла голову, чтобы посмотреть, кто же пришёл ко мне на выручку, и, к моему удивлению… это оказался Бруно!

— Падать не вздумай! — прошептал он и втащил меня на мост, но в этот момент ягуар бросился на нас. Я вскрикнула, а Бруно, наверное, привыкший к подобным неожиданностям, ловко вставил хищнику между зубов дощечку. Пока ягуар отплëвывался и шатался на мосту, мой дядя увлёк меня в безопасное место. Хищника больше не было слышно — судя по треску гнилых досок, он сорвался в пропасть.

— Я сначала даже не понял, что это ты, — застенчиво будто бы не решаясь заговорить, начал Бруно. — Но что-то вдруг резко напомнило мне в тебе ту маленькую девочку, какой я знал тебя с того рокового дня.

Вне всякого сомнения, это был он — мой дядя, наконец-то найденный, как я и догадывалась, в джунглях. В отличии от меня, он нисколько не изменился за десять лет — на нём всё то же пончо, свободно развевающееся на ветру, как плащ, глаза не карие, как у всех Мадригалов, а зелёные и всегда немного грустные. Только волосы у него теперь стали гуще и лежали на плечах.

— А я тебя сразу узнала, милый Бруно! — не отдавая себе отчёта, я крепко обняла его. — Я ведь специально вырвалась из дому, чтобы найти тебя.

— А дома что? — с интересом спросил он.

— Просто ужас! — закатила я глаза. — Меня недооценивают — ведь я, по их мнению, всё делаю не так. Вот потому я тоже стала изгоем и забрала видение из твоей комнаты.

Я достала из сумки стеклянную картинку и передала её дяде.

— Это оно! — тихо вскричал он, всматриваясь в изображение. — То самое неясное, на которое так и не найден ответ!

Затем Бруно взял меня за руку и повёл куда-то, рассказывая при этом:

— Не так уж давно я нашёл письмо занесённое ветром в кусты, понял, что оно от тебя, прочитал его и сохранил. Потом решил прийти к тебе ночью. Сам не знаю, почему, но я хотел тебе таким образом передать, чтобы ты спасла волшебство, избегая гнёта со стороны семьи. Но, верно, ты в это время спала крепким сном и вряд ли услышала меня…

— Ты ошибаешься дядя Бруно! — произнесла я тихо. — Тебя я слышу даже во сне!

Он улыбнулся и раздвинул занавес лиан:

— А я всё это время жил здесь.

Я увидела что-то вроде бамбуковой хижины, устроенное под широкими корнями большого дерева. Над жилищем нависала ветка, где туканы вили гнездо, а внутри этого подобия хижины пол был усыпан сухими листьями, и всюду развалены какие-то матрасы и финтифлюшки.

— И ты живёшь в этой дикой природе? — удивилась я, заходя в хижину.

— Условия жизни в моей башне мало чем отличались. Да к тому же там лестница длинная, а здесь и растения рядом, и зверюшки разные ко мне приходят.

Дядя зашёл в свой самодельный дом и поставил видение на крупную ветку, служившую полкой:

— Это будет наша картина.

Но я, взглянув на эту «картину», вспомнила о кое-чëм важном.

— Нету у нас времени любоваться на домашний интерьер. Лучше расскажи, что ты знаешь о магии семьи Мадригалов, и что мне понадобится, чтобы сохранить её.

— Таких подробностей я не могу предвидеть. Но источником магии всегда являлась свеча твоей бабушки, моей матери, значит… Всё так же ярко светит ли она, и дом наш стоит, не шатается?

— Светится наша свеча неугасимая, и родовое наше гнездо не шелохнëтся… Но знаешь, мною овладевает беспокойство… Мне кажется, что огонёк свечи порой вздрагивает, как от ветра, а бабушка только и думает об умножении славы рода Мадригал, не думая о семье совершенно. Луиза для неё всегда слабее, чем ей надо, Изабэлла — недостаточно идеальная. Что если от такой непрочной родственной связи магия уйдёт?.. Что если… мы останемся безо всяких средств к существованию?

Не совладав со своими чувствами, я замолкла. Бруно с состраданием глядел в мои взволнованные глаза, затем и сам серьёзно задумался. Наконец он сказал:

— Сознание подсказывает мне, что если таковое и случится, то послужит бабушке хорошим уроком… И бояться не стоит: магия уйдёт — сеньора Кастильо даст нашей семье новую.

— Сеньора Кастильо? Так, стоп, стоп… — я потрясла головой и поправила на носу очки, собираясь с мыслями. — Кто такая эта Кастильо и что ты о ней знаешь?

— А ты не знаешь разве? — игриво улыбнулся мой странный дядя, перебирая листья на полу.

— Бабушка мне не говорила ни о чëм подобном. Даже когда я прошу её рассказать о погибшем дедушке Педро, она становится грустной и отмалчивается, бедная бабуля!..

— Видно, придётся оглянуться в прошлое… — взглянул Бруно куда-то в пустоту. — Я ведь прекрасно помню, как мать один раз нам рассказала об отце, пусть и в кратких словах.

Я устроилась поудобнее, положив руки на колени, и приготовилась слушать. Диковинные птицы уселись на ветвь, заглядывая в хижину, словно тоже были заинтересованы тайной Мадригалов. И Бруно поведал мне эту историю:

— В тот год, когда я и мои сëстры только появились на свет, на город Севилью, где мы жили тогда, напали разбойники. Вместе с многими жителями мы бежали через джунгли в Рио-де-Жанейро, лучезарный и богатый, ибо там надеялся обрести приют наш отец. Но он не пережил путешествия — его беспощадно убили разбойники. И когда наша бедная мать думала, что для нас всё кончено, её свеча вдруг вспыхнула особым пламенем — волшебством. Этот свет образовал дорожку, которая и привела нас в город, где из-под земли выросла перед нами наша вилла, что так же была наполнена волшебством. Впоследствии мать узнала, что нам даровала магию одна волшебница из Севильи, Сесилия Кастильо, которой когда-то удалось обуздать волшебство. С той поры наша мать дружила с Сесилией и её младшей сестрой Терезой Гузман, живущей в Рио.

Я удивлённо заморгала:

— Так вот оно что! Оказывается, сеньора Гузман и Сесилия Кастильо — сëстры, и наша магия — от одной из них. А я-то вчера сорвала помолвку Изабель с сыном Терезы! Если бы не моя неосторожность, я, может быть, попросила бы сеньору Кастильо помирить нашу семью.

— В таком случае не советую! — испугался Бруно. — Очень не советую! Сесилия Кастильо ведь так могущественна, и наверняка уже знает о несостоявшейся помолвке от сестры!

Бруно по суеверной привычке постучал по стене. Но мне вдруг стало ясно, что именно в Кастильо моё спасение от ссор с родными и даже от моей бездарности…

— Нет, дядя, я должна узнать, какую тайну скрывают Кастильо. Что меня ждёт у них? Разузнай, Брунито!

— Но я же так давно своим даром не пользовался… — смутился дядя, зарываясь в листья, как в норку.

— Мне же спасать волшебство — а значит, я должна знать хотя бы один эпизод из своего будущего!

Бруно, покумекав с минуту, всё-таки стряхнул с себя листья.

— Хорошо, согласен. Но для предсказания мне понадобятся определённые вещи.

Дядя взял стоящее в углу ведро песка и зачем-то набрал листьев с полу… В самом деле, разве ему всегда нужно что-то держать в руках во время гадания? Мы вышли на небольшую, но просторную полянку. Солнечные лучи красиво светили сквозь ветви деревьев, а на горячей земле грелась большая капибара. Бруно аккуратно начертил песком круг, обойдя при этом настырную капибару, не желавшую двигаться с места, и стал раскладывать листья по четыре горки.

— Мне следует поторопиться в любом случае! — напомнила я. Мне не терпелось увидеть новый ответ, что направит меня

— Будущее нельзя торопить, — сказал Бруно будто не мне, а листьям. Я недовольно заëрзала —когда же я привыкну к его странностям? Когда все листочки были, наконец, разложены, он уселся под деревом, скрестив ноги, и приготовился впасть в состояние предвидения, но вдруг будто бы вспомнил:

— А если не понравится моё видение, не будешь потом, как все — «Опять беду накликал, из-за тебя всё несчастье!»?

Я вздохнула, собираясь с силами:

— Что бы там ни было — я постараюсь выдержать.

Бруно снова ушёл в себя, чиркнул спичкой и зажёг горки листьев, шепча: «Всё получится… Получится, получится…» После закрыл глаза и начал будто безмолвно колдовать. Я никогда не видела, как гадает мой дядя, и поэтому меня очень удивил волшебный процесс: песочный круг начал светиться ярким изумрудным сиянием, а затем песок взлетел и закружился ураганом вокруг нас. Я посмотрела на Бруно, раскрывшего глаза — они теперь светились у него таким же изумрудным светом!

— Давай возьмёмся за руки, — велел он. Я взяла его за руки и перестала ощущать страх. Песочный ураган вертелся с бешеной силой и трепал мою юбку, но я вдруг заметила, что вижу то же, что и Бруно: в воздухе создавались из песка движущиеся изображения, в которых я разглядела нашу семью, спасающуюся из… нашего горящего дома! Я не ошибаюсь? Да, это действительно наш дом… который раскалывается и рушится! Ужас, что же это такое?!

— Я не справлюсь! — вскрикнул Бруно, выпустив мои руки. — Всё то же самое!

— Нет, дядя Бруно, милый, увидь то, что мы не видели! Должен же быть какой-то ответ! — испугалась я, что Бруно бросит гадание на полпути к разгадке.

— Если бы что-то было… — тут он заметил какой-то огонёк: — О, что это?

Я немедленно поймала взглядом маленькую золотую бабочку.

— Это наша последняя надежда! — воскликнула я. — Скорее за ней!

Мы вскочили на ноги и двинулись за летящей бабочкой. Изображения показывали, что она превратилась в нашу свечу, которая вдруг сморщилась до неузнаваемых размеров, а затем я схватила её.

— Опять что-то ужасное! — заволновалась я.

— Ищи в этом догадку, — в свою очередь посоветовал Бруно, чьи глаза, казалось, глядели в саму судьбу, выискивая в ней добрые вести. Песок сообщал, что я и Бруно пройдём мимо указателя.

— Что это за указатель? — не поняла я. — Что на нём написано?

— На нём написано… Написано… «Севилья»! — прочитал дядя. Свет исчез, песок осыпался, а в руки Бруно упало готовое видение.

— Ты заберëшь свечу, и мы последуем в Севилью! — радостно констатировал он, показывая мне новую стеклянную картинку.

— А наш дом? — напомнила я. — Мы же видели, что он будет гореть!

— Но в Севилье ты восстановишь волшебство! — постарался отвлечь меня Бруно на другое. — Пусть Сесилия Кастильо будет сердита на тебя за расстроенную помолвку, но, может быть, всë-таки смилуется?

Меня его предположения не интересовали и даже раздражали, но, чтобы не огорчить дядю Бруно, я прошептала кротко:

— Благодарю тебя, милый дядя, предупредить о беде — непросто. Но даже если это нечто неизменимое, я всеми силами попытаюсь отклонить удар беспощадной судьбы от нашей семьи.

— Будь что будет! — вздохнул Бруно и обнял меня. — Удачи тебе, Мира.

Я отправилась назад, готовая спасти наш дом любой ценой. По пути к мосту я оглянулась — Бруно смотрел мне вслед, но, не имея более духа провожать меня, надвинул на голову капюшон и скрылся. Похоже, мы оба чувствовали безнадёжную неотвратимость судьбы… С тяжёлым сердцем я устремилась в Рио.

Темнота, пришедшая из-за моря, нависла над Рио-де-Жанейро. Трепетала на ветру растительность около нашей виллы. Ни человека снаружи — пусто. Казалось, ничего не изменилось с момента моего ухода. Но тишина снаружи показалась мне такой тоскливой и горькой, будто я почувствовала, как горевали обо мне. «Нужно войти в дом, но не засыпать, а быть начеку,» — решила я, широким шагом направилась к воротам, отделявших наш двор от улицы, но вдруг вздрогнула и остановилась на месте: из ворот вышел человек! Я бесшумно спряталась за дерево и попыталась рассмотреть вышедшего. Это же сеньора Гузман, она самая! Уходя, она погрозила нашему дому кулаком… Нет, это явно не к добру, если она там побывала! Я дождалась, когда Гузман скроется из глаз, и понеслась во двор; откуда-то из-под крыльца шёл дым, будто что-то тлело. «Предсказание никогда не лжёт!» — в страхе осознала я и заглянула под лестницу. Каково же было моё оцепенение, когда я увидела горящий хворост! Я стала его топтать, но это не помогло; тогда я кинулась в коридор первого этажа за ведром, чтобы наполнить его водой из раковины, что находилась во дворе в стене. Когда я прибежала с ведром, огонь охватил уже всю лестницу. Долорес бегала по всем комнатам, вопя не своим голосом: «Пожар! Все на улицу!» Вдруг она обратила внимание на меня, тщетно пытающуюся потушить лестницу.

— О, это ты! Не трудись, одним ведром это не зальёшь! — замахала она руками. — Тут бы Луизе целый бассейн притащить… Скорее зови соседей, я всех бужу. Ну, бегом!

Но я не могла бежать, не убедившись, что моя семья в безопасности. Вот Изабэлла выглянула из комнаты в одной сорочке, с беспорядочно спутанными волосами. Вот бабушка выскочила, успев накинуть лишь чёрную свою шаль. При виде огня лицо её выразило страшный испуг, а затем отчаянную решимость. Она крикнула в двери дочерям:

— Пепа, снимай картины! Джульетта, одевай детей!

Но на дальнейшее я не стала глядеть, и не чуя ног ринулась к соседям. Я звонила в большой колокол на улице, кричала, что у нас пожар, умоляла принести как можно больше воды… Ведь мы могли остаться не только без крыши над головой, но и без магии! Смысл нашей жизни будет потерян! Когда помощь, наконец, подоспела, пламя было повсюду. Луиза стояла внизу и снимала всех с пылающей галереи.

— И свалится же такая напасть! — пыхтела она, опуская на площадку двора тётю Пепу. Камило, убегая от пламени, ябедничал бабушке:

— Это Мариано поджёг, я подозреваю!

— Цыц, щенок! — крикнула та и так толкнула его вниз, что Луиза едва успела поймать его. Затем подбежала к ограде галереи и со всей силы, не хуже Луизиной, отодрала её и поставила как лестницу:

— Спускайтесь по ней!

На земле были ещё только Луиза, Камило, Феликс и Пепа, поэтому по ограде стали спускаться следующие домочадцы. Но спуститься успели лишь папа и Долорес, так как ограда не выдержала тяжести и упала. Луиза хотела её поднять, но не смогла:

— Я… Я теряю дар!

И правда — охваченная огнём, дверь Луизы замигала, как перегорающая лампочка, и погасла… Да и животные из комнаты Антонио начали выбегать. Антон бросился их останавливать, просить их помочь семье Мадригал, но ни звери, ни птицы уже не понимали его…

— Заберите его оттуда, заберите! — кричала Пепита.

— Останови ураган, а то огонь всё заест! — приказала ей бабушка.

— Я не могу! — Её ураган стал только несдержанней. А люди тем временем пытались потушить пожар: сеньора Озма израсходовала все свои тазы с водой; академик дон Адриан даже автоматический полив притащил. Но куда! Пламя уничтожало всё, в том числе и наши дары. Ветром Пепы его задуло в приоткрытую комнату Изабель; все её цветы разом вспыхнули, как бумага. Лиана, на которой Иза летела к Антоше, увяла сама собой.

— Нет! — вскричала в отчаянии вторая моя сестра, оставшаяся без дара. — Цветы, цветочки мои!

Тогда Камило превратился в высокого, сильного мужчину и снял с галереи маму с Антошей. А я, будто в кошмарном сне никак не могла помочь, ведь не имела дара, да и бабушка может подумать на меня… Но вдруг… я взглянула на окно бабушкиной комнаты, после чего у меня похолодели ноги, а волосы встали дыбом: свеча! Она же осталась там, за ней никто не побежал!

— Камило, помоги подняться! — подбегаю я к кузену. Он удивился моему появлению, но всё-таки в облике сильного человека попытался подбросить меня вверх. Однако и его дверь в эту минуту сгорела.

— Нет! — так же, как Изабель, вскрикнул он, ощущая себя обычным. Тогда я подбежала к дому с задней стены, которая ещё не горела, попросила, чтобы приставили лестницу, и забралась по ней на крышу. А оттуда прыгнула на крышу перед окном бабулиной комнаты, и, задыхаясь от жара и дыма, попыталась достать источник нашей магии. В комнате всё полыхало, а всегда оберегающая нас свеча таяла у меня на глазах.

— Беги, Мира! — голосила мама.

— Спасайся! — вопил папа. Я не желала слушать их. Свеча стала похожа на обрубок воска и откатилась к краю подоконника. Секунда — и она упала бы в горящую комнату, однако я сумела, наконец, схватить её и запрыгнуть обратно на крышу. Но в этот момент раздался оглушительный треск и грохот: о ужас, стены стали по кирпичам рассыпаться! Я изо всех сил сжала свечу и схватилась за крышу, что стала стремительно оседать вниз, покрывая собой весь огонь.

Когда грохот утих, и я осознала, что цела, то укрыла руками свечу. Всё тщетно! Огонёк её мерцал всё слабее и — угас с чуть слышным шипением. Умерла великая свеча. Умерла магия, которой столько лет пользовалось семейство Мадригал! На месте её волшебного родового гнезда теперь — лишь пепелище. Только угли ярко догорают в темноте зловещей ночи и упавшие ставни скрипят на ветру, словно прощаясь с нами. Сквозь дым вижу силуэты своих родных, горько жалующихся на судьбу.

— Не плачь, Антонио, с животными ты ещё увидишься! — успокаивает тётушка Пепита сына, у которого только и остался плюшевый ягуар.

— Как мы будем жить? Где поселимся? — причитает Камило.

— Как мы зарабатывать будем?! — всхлипывает Изабель. — Мы ведь только на свои дары и существовали!

Больше всех сокрушается бабушка:

— О, Педро! — в отчаянии протягивает она руки к небу. — Зачем ты умер так рано? Семья твоя без дома, без магии — без всего! Некому её укрыть и защитить!

Мне больно слушать их и видеть это печальное зрелище. Столько сил было потрачено, чтобы спасти дом и волшебство! Но он всё-таки сгорел!! Сгорел, и магия вместе с ним! Всё, что из неë спасено— кружок воска, бывший некогда свечëй. Я хотела пойти к ним, объяснить всё, утешить их, но бабушка вдруг сказала, как бы сама себе:

— Вот значит, зачем Мирабель пропадала на целые сутки: она хотела ценой нашего жилья лишить нас даров, как бы в отместку! Немудрено, что она не получила дар!

Я помертвела… Это было уже слишком! Меня винят во всеобщем горе! Меня, которая рисковала жизнью ради волшебства! Я не желала больше совершенно ничего, я уходила прочь. Куда? Не знала сама. Внутри меня была страшная пустота, как будто вся я выгорела изнутри, одна только оболочка осталась. Откуда ни возьмись, ко мне выскочил Бруно.

— Мира, Мирочка, я видел всё! — схватил он меня за плечи. — Неужели страх из моих гаданий сбылся?! Неужели ты не спасла дом?!

— Вот, — показала я ему то, что осталось от свечи. — Без дома нету и наших даров. А без даров и свеча погасла. Конец великим Мадригалам!

Бруно в припадке острого горя пал на колени и заломил худые руки:

— О, за что, Судьба, за что?! Мой дар — моё проклятие!

— А моя бездарность — разве не проклятие?! — воскликнула в горькой обиде. — Когда все считают, что несчастье случаются из-за меня! Когда ты рискуешь жизнью, когда чувствуешь каждую назревающую в семье беду! Волшебство держалось и на мне, как на бабушке, а она несправедливо сваливает всё на меня!

— Мирабель… Бедняжечка!! — вдруг, точно в истерике, вскрикнул Бруно и со слезами прижал меня к себе. Мы оба рыдали, не в силах выдержать безнадёжность, обрушившуюся на семейство Мадригал, как тяжёлая лавина. Где пир звенел, там мрак висит. Погиб смысл нашей жизни.

Глубокая, глухая ночь бесшумно ступает по городу… Семья Гонзалес давно отошла ко сну в комнатах на верхних этажах, а мы всё ещё сидим внизу, не в силах заснуть, потрясённые тем, что случилось с нами два часа назад. Позорная участь выпала семейству Мадригал. Когда сострадательные Гонзалесы объявили, что дадут нам временный приют, бабушке ничего не оставалось, как согласиться, хоть она и считала жизнь у чужих омерзительной и постыдной — ей было уже всё равно!

Папа и дядя Феликс квартируют в кладовке на сундуках. Луиза сидит в гостиной, мрачная и сердитая. Изабель хочет по привычке наколдовать ей цветок — да не может, и вновь боль утраты видна на её некогда красивом лице. Рядом на диване тётя Пепа, над которой нету даже надоедливой тучки; она грустно поёт испанскую колыбельную Антоше, спящему у неё на коленях в обнимку с плюшевым ягуаром. Камило одиноко отсиживается в столовой, тоскуя по своему дару, так любимому им.

— Я знаю, ты не виновата, — успокаивала меня Долорес. — Никто не думал, что сеньора Гузман окажется такой коварной. Хочешь, будем коротать печаль вместе?

— Зачем? — сдвинула я брови. — Я пойду за нашим пропавшим волшебством.

Долли расчувствовалась, назвала меня героиней, а я твёрдо и окончательно заявила, что сделаю всё возможное, чтобы вернуть былую славу Мадригалам. И на следующее утро я исчезла вновь, так же незаметно, как и появилась — не хотелось никого волновать, а то ещё удерживать начнут или вообще, чего доброго, следом отправятся. Со мной отправился Бруно… С семьёй ему делать было нечего, он продолжал избегать всех родных, а главное — бабушки. По юродивому своему убеждению он считал, что «покуда мать не вразумится, не имею духа выходить к ней». Мы двигались в сторону Севильи, как и было в его предсказании. «От судьбы уклониться невозможно!» — осознавала я с великой горечью, но колючий вечерний ветер и вой животных в густых зарослях возвращали меня в реальность.

— И как мы в джунглях ночевать будем? — в недоумении спросила я дядю. — Ещё какой-нибудь хищник выследит и загрызëт…

— Он не проскочит через высокую растительность, — успокоил меня Бруно, устилая землю сухими листьями. — Одну ночь под открытым небом проведëшь, а там, в Севилье, наверняка, гостиничный номер снимешь.

— А ты?

— А мне и на улице приятно. Человек тоже дитя природы, он и без крыши над головой выживет.

Странный у Бруно взгляд на жизнь…

Да и как в большом городе найдëм приют я, безденежная оборванка, и мой юродивый дядька? Видно, и в городе нам придётся дрожать от холода и мокнуть под дождём… Человек, десять лет проведший в лесу, несомненно, имеет опыт, а мои будущие испытания остаются загадкой…

Я с трудом устроилась на лиственной подстилке, но засыпать не собиралась — заснëшь на холодной и жëсткой земле, как же! Бруно тоже не спал, а мечтательно глядел на луну, таинственный и трогательно-прекрасный. Листья в его длинных чёрных волосах даже придавали ему какую-то своеобразную, особенную красоту. Вот коротко свистнула птичка и опустилась возле него; Бруно вынул из-за пазухи собранные по дороге семена и стал кормить птицу с руки. Удивительно, но помимо дара, данного волшебством, мой дядя имел и естественный, неотъемлемый дар быть частью природы. Похоже, это у него даже лучше, чем у Антонио, получалось…

* * *

Ранним утром, как только взошло солнце, мы наконец прибыли в Севилью — город обширный и многолюдный, не хуже нашего Рио. Только дороги нечищенны от грязи и прелых листьев, и улицы уж больно узкие, но зато уютные: узорные балкончики почти соприкасаются друг с другом, а в стенах домов можно заметить то киоски с едой, то кафе, а то и модные салоны. Заметив завтракающих за столиком под раскидистой пальмой, я вспомнила, что не принимала пищу уже очень давно.

— Бруно, ты захватил что-нибудь съестное в джунглях?

— Корни лотоса очень питательны, — он показал мне сморщенные корешки. Я с презрением отвернулась:

— Нет, дядя, я привыкла к настоящей еде.

Он смущённо пожал плечами, устроился на уличных ступенях и стал есть, а я стала осматривать столики возле ближайших кафе, в надежде найти оставленный на время или недоеденный завтрак. Напрасно! Посетители неумолимо съедали всё, не забывая и убирать за собой тарелки. «Сколько я уже не ем? С первого побега, наверное…» — мрачно подумала я и села в тени магнолии у квартиры под навесом. Сквозь приоткрытую дверь можно было рассмотреть чью-то кухню и бельё, развешанное там же. Всё это совершенно не представляло для меня никакого интереса; ведь если я так и не подкреплю свои силы, на поиски сеньоры Кастильо их у меня просто не останется. Вдруг откуда-то издали послышалась пение красивого юношеского голоса. Я прислушалась, пошла на звуки песни, выглянула из-за кирпичной стены. В кругу девушек сидел парень в зелëном клетчатом пиджаке, перебирал струны гитары и пел:

Шëл на фиесту кабальеро-матадор,

Девушку встретил: «Сеньорита, ми амор!

Будем зарю над рекой мы встречать,

Страстный фламенко пред народом плясать.»

Девушка ему отвечала:

«Ты завоюй меня сначала!

Я, как звезда, вольна,

Надежды лихой полна.»

Он кончил и улыбнулся красавицам, а те умилëнно вздохнули: он выглядел так же прекрасно, как и пел. Высокий, с чёрными кудрями и тонкими усами, он совсем не был похож на наших грязных мальчишек таскающихся по пляжам и дворам. Девушки принялись упрашивать его провести с ними время: одна в магазин позвала, вторая на прогулку у моря, третья в клуб на вечеринку. Он же справедливо отказался, зашёл за дерево… и скрылся из виду. Затем его голос, раздавшийся где-то рядом, засвидетельствовал о предстоящей ему тренировке в школе корриды. Теперь я ясно понимала красоту этого юноши — только тореадоры могут быть такими великолепными. «К уважаемым людям относятся тореадоры и волшебники. Сеньора Кастильо — тоже не исключение. Если этот парень такой же уважаемый, как она, он должен знать, где она живёт,» — придя к такому решению, я принялась искать этого юношу, но его пропал и след. «Ну, что ж? Ушёл — ничего не поделаешь,» — пожала я плечами и вспомнила, что мне давно голод утолить нужно, и жажду заодно. Тут на ближайшей пальме я приметила кокосовый орех и стала ударять ствол ногами, карабкаться наверх… Никак. А орех до сих пор на высоте! Я раздражëнно уставилась на кокос, не в силах его достать. Вдруг чья-то метко брошенная шпага перерезала кокосовый черенок, и я подхватила упавший орех. А хозяином шпаги, к моему удивлению, оказался тот самый юноша-тореадор!

— Не стоит благодарности, — сказал он и вынул шпагу из земли. — Просто я применяю своё гордое оружие всегда, если требуется помощь.

Я смущённо улыбнулась и протянула ему кокос:

— А не могли бы вы… ещё раз применить его?

— Конечно.

Он без труда вскрыл шпагой плотную скорлупу, и мы начали угощать друг друга кокосовым молоком и мякотью.

— Ты, я догадываюсь, не местная? — поинтересовался он.

— О, да, я впервые в вашем городе, и ищу одну такую важную сеньору по фамилии Кастильо… Не знаете ли?

— Знаю ли я? Тебе очень повезло, красавица… Кстати, как твоë имя?

— Мирабэлла, — вновь улыбнулась я, не глядя ему в глаза. — А вас как звать?

— Фердинанд — потомственный тореадор, — подкрутил он усы.

— Я так и думала! — пришла я в восторг. — И вы знаете сеньору Кастильо?

— Как же мне её не знать? Ведь она приходится мне бабушкой.

Отрадное волнение охватило меня: этот замечательный юноша может направить меня прямо к обладательнице великого волшебства!

— Ты меня к ней проводишь?

— Позже: ровно в полдень у меня в школе начинаются занятия.

Я отправилась с ним в школу корриды. Она располагалась в корпусах, выходящих прямо на арену. Устроившись в первом ряду, я с восторгом наблюдала, как Фердинанд и другие будущие матадоры тренируются на усыпанной песком площадке: они развивали ловкость, реакцию, а также выносливость, ведь неизвестно, сколько проживёт на арене бык. Когда один из юношей-учеников начал гнать на Фердинанда бандерилью — тачку с макетом головы быка — тот присел, как для прыжка… и вдруг исчез! Я в недоумении протëрла глаза, а юноша обиженно крикнул:

— Опять ты жульничаешь, волшебник! Может, ты и на корриде свой дар применять будешь?

Волшебный дар! Дар невидимости! Значит, то, что Фердинанд — внук сеньоры Кастильо, сомнению не подлежит. Пока Фердинанд объяснял приятелю, что хочет узнать реакцию быка на его дар, я почему-то вспомнила дядю Бруно, что остался где-то в городских закоулках. Я хотела уже пойти искать его, чтобы сообщить, что напала на след Кастильо, но тут же поняла — в этом нет никакого смысла: Бруно всё равно «дитя природы», сможет дождаться меня и на улице. Сообщу, когда случай представится.

В течение часа я смотрела на тренировку в школе корриды. Тореадоров я считала особенными людьми: их храбрость и ловкость вызывали у меня восхищение. Но Изабэлла была их совершенной поклонницей: она не пропускала ни одной корриды, пребывала в неистовом восторге от одного вида матадора, и мечтала выйти за кого-нибудь из них. Да и многие девицы мечтали… Не скажу, чтоб я являлась одной из этих поклонниц, но сегодня, во время знакомства с Фердинандом, меня начало наполнять странное чувство, которое я не могла истолковать, но которое постепенно росло во мне, заставляя ожидать прекрасных событий и чудес… Одним словом, не заметила я, как солнце этого удивительного дня стало клониться к закату. Занятия были окончены, и Фердинанд повёл меня в родовое гнездо Кастильо. Постепенно исчезали узкие улочки с высокими домиками, похожими на скворечники, уступая место элитным виллам, с не менее элегантными заборами.

— Вот здесь мы и живём, — указал Фердинанд на шикарную белокаменную виллу, куда больше нашей. «Вот что значит волшебники!» — подумала я, проходя через узорную калитку. Дорога к вилле была проложена сквозь стриженные деревья дворового сада, и вымощена затейливой плиткой. На украшенное колонами крыльцо вышла женщина и улыбнулась:

— Здравствуй, Ферд. Входи скорее, у нас паэлья на ужин.

— Я не стану её есть, тётушка Беатриса, — произнёс он ласково. — Сегодня мне будет достаточно одного яблока. А ты будь любезна уступить свою спальню приезжей девушке. Ей понадобилась помощь нашей почтенной бабушки, которая завтра как раз сможет принять её.

Тётушка Беатриса внимательно изучила меня взглядом, как собака изучает гостя, что было очень забавно; затем привела в столовую, где за длинным, накрытым белой скатертью столом, что-то рисовала девочка. Эта девочка, на вид чуть младше Камило и намного старше Антонио, была одета в бело-зелёное платье, а по плечам разлетелись две недлинные косички.

— Анита*, к нам гостья, — молвила Беатриса. — Приготовь ей отдельное блюдо.

— Чудно, чудно! — захлопала в ладоши Анита, схватила новый листок бумаги и спросила, как в ресторане: — Что вы заказываете?

Я вспомнила, что нам обычно готовит мама на ужин, и приказала:

— Моё блюдо — яичница «фламенко».

Анита быстро заработала карандашами и через минуту… её рисунок яичницы «фламенко» превратился в настоящий! «Здесь точно обитель волшебства!» — убеждённо заверила я себя, уплетая вкусную стряпню.

— Какой удивительный дар у тебя, — восхитилась я. — А ты сохраняешь нарисованное?

— Пока есть рисунок, нарисованное существует, — пояснила Анита. — А если это необходимо убрать, я стираю рисунок или просто сжигаю его.

— А ваши остальные домочадцы где?

— Спят наверху, поужинали давно. И ты ступай почивать.

Поблагодарив Аниту за ужин, я поднялась в гостиную, что Беатриса указала мне. «Комната выглядит обыкновенно — значит, эта женщина не волшебница… Обыкновенно? Да не совсем! Такую огромную постель с грудой перин и подушек может позволить себе не каждая. И трюмо есть, и на выход на воздух… Видно, эти Кастильо не только волшебством стараются блистать.» Выйдя на балкон, я с удовольствием вдохнула аромат магнолий и медовых акаций. Окна в ближайших виллах постепенно гасли; лишь изредка попадался на дороге силуэт задержавшегося прохожего да звучала где-то романтическая серенада под гитару. Вдруг откуда-то из глубин кастильского дома послышалась мелодия, напоминающая музыку великих композиторов. Я в недоумении оглянулась, вошла в комнату — мелодия за дверью продолжала литься, подобно горному ручью, тихая и нежная. «С чего бы это? — сонно подумала я, забираясь под одеяло. — Они там что, радио включили?..» Но выяснять не пришлось, и я заснула под эту дивную, неразгаданную музыку.

Утром я вышла в сияющий солнцем двор и увидела мальчика в оранжевом пончо, который гонял футбольный мяч. «Сколько же обитателей на этой вилле? — удивилась я. — И этот, наверное, тоже волшебник.» В эту минуту опять раздалась классическая музыка и на крыльцо вышла девушка в красивом чёрном платье с длинными волнистыми волосами.

— Мой милый шалун Карлос*, — поприветствовала она мальчика, который, как я поняла, являлся её младшим братом, — сбегай за коробкой мороженого пока я пойду на день рождения к донье Кармелии.

«У неё музыкальный дар!» — догадалась я, так как мелодия исходила от неё самой.

— А разве Анита его изобразить не может? — заупрямился Карлос.

— Рисовать столько мороженого ей слишком долго, а ей ещё папе машину дорисовывать.

Карлос сказал «Так и быть.» и вдруг рванул с невероятной скоростью — только калитка хлопнула. Уже через несколько секунд он примчался снова, держа в руках голубой ящик с надписью: «Набор мороженого».

— Дар скорости! — прошептала я. Навстречу выбежала Анита:

— Всё одна гуляешь? Хочешь, я тебя со своей семьёй познакомлю?

— Конечно! — обрадовалась я. — Я давно желаю узнать кто есть кто в вашем чудесном семействе, и у кого какой дар.

Анита завела меня в волшебный дом и рассказала, что молодость сеньоры Кастильо пришлась на лихое время разбойничьих набегов. А так как дом её являлся одним из самых богатых, разбойники немедленно проникли туда, ранили сеньора Кастильо и утащили некоторые ценности. Сесилия Кастильо поняла — без сверхъестественных способностей им ни за что не выжить. Она забредала в самые глухие уголки джунглей, молила великого Духа Природы даровать ей волшебную силу, подолгу находилась в трансе, ожидая ответа. И в конце концов она добилась своего: во время транса ей явилась золотая бабочка, которую она мгновенно схватила и запустила в банку. В этот же вечер её комната преобразилась под стать её новообретëнному дару — создавать пламя. При такой сильной способности у хозяйки дома, разбойники уж не посмели сунуться. Затем в своё пятилетие получил дар неуязвимости её сын Сальвадор, а через год дар превращения в животных дочь Беатриса. Вскоре сеньор Кастильо заболел болезнью, вызванной давним ранением, и после его смерти Сальвадор возглавил семью. В настоящее время он женат на первой красавице Севильи Доротее, имеет от неё старшего сына Фердинанда, обладающего даром невидимости и младшую дочь Аниту с даром оживления рисунков. Беатриса замужем за умным и работящим Хоакином, и её детьми являются Жизель* с даром излучения музыки и Карлос, имеющий дар нечеловеческой скорости. Но даже мудрый и прекрасный Сальвадор находится в подчинении у могущественной матери, которая умеет через свою бабочку посылать волшебство нуждающимся семьям. Сейчас она, как всегда, сидела в своей комнате — отличный случай обратиться за помощью! Я прошла в дверь с изображением имени и дара Сесилии Кастильо, и увидела широкое пространство горячих скал. Наверху, меж двух водопадов лавы, в большом кресле восседала сама хозяйка — седая, сморщенная, даже старше моей бабушки. Уведомлëнная Анитой, она гордо смерила меня взглядом и спросила:

— С чем пожаловала?

— О, великая Сесилия Кастильо, — старалась выражаться я как можно учтивее, — я Мирабэлла из некогда волшебной семьи Мадригал. Волшебство в ней погибло в результате пожара, и я прошу даровать нам новое через эту свечу.

— Мадригал… — прошептала Кастильо не то испуганно, не то негодующе. Затем молча подошла ко мне, взяла у меня кусок воска от свечи, и направилась в пещеру, где у неё находилась спальня. Я видела, как она вскрыла стоящую на столе ту самую банку с золотой бабочкой и что-то неслышно шепнула ей. Затем она поднесла к её крыльям фитиль бывшей свечи… Кружок воска вспыхнул огоньком — маленьким, неярким, но всё же огоньком. Радость охватила меня: волшебство вновь возвращается! Но сеньора Кастильо обернулась и сказала сурово:

— Я зажгла этот огарок неугасимым пламенем только затем, чтобы он стоял на моём столе как трофей о вашем волшебстве, справедливо ушедшим от вас. Думаете, мы забыли, как вы, гордецы, сорвали помолвку моему племяннику? Как бы не так! Моя сестра правильно сделала, что лишила вас дома и магии вместе с ним. В свою очередь испытаете нужду и горе.

Я содрогнулась… Сëстры Сесилия и Тереза слишком хорошо помнили обиду, наша семья стала ненавистна им. А значит, мои родные так и останутся без сверхъестественной защиты, будут жить впроголодь и в скитаниях… Нет, нет! Ни в коем случае не допустить этого! Я пала на колени с мольбой простëрла руки:

— Но мы ведь только на вас и надеялись! Умоляю вас, и больше никого: даруйте нам волшебство, а с ним мир и покой, ибо только вы можете это сделать! Да, мы виноваты пред вами, и теперь глубоко каемся о совершëнной ошибке. А вы можете, вам это ничего не стоит!

— Ровно так же, как и не стоило отнять у вас волшебство! Заслуженно! — прорычала непоколебимая Кастильо. — Мне не нужно ваше раскаяние, мне нужно, чтобы недостойные, вроде вас, убирались подальше! Волшебство принадлежит мне, и я даю его каждой семье только один раз. Вы оказались недостойными. Вы потеряли своё сверхъестественное счастье.

Сесилия Кастильо топнула ногой, и из каменного пола вырвались фонтаны лавы, прогоняя меня прочь. В ужасе и горе я умчалась из комнаты. Выходит, могущественная волшебница Севильи оказалась скупой и горделивой ведьмой! Вместе со свечой она отняла у меня последнюю надежду на былое благоденствие моего семейства! А счастье, казалось, было так близко!..

Глубоко разочарованная, я вышла в сад и целую минуту просидела там на скамье, ничего вокруг не замечая. Вдруг светлая мысль пришла мне на ум: «Нужно попросить Фердинанда! Разве он не может использовать свой дар, чтобы незаметно прокрасться и стащить мою свечу?»

Я пробежалась по улице, думая, что Фердинанд там, но увидела лишь Аниту, представляющую в кругу любопытных новый автомобиль отцу. Не найдя Ферда и во дворе, я устремилась было в дом, но на пороге встала Жизель:

— Куда?!

— Можно ли видеть Фердинанда?

— Фердинанд готовится к корриде, что состоится в полдень, — сурово заявила девушка. — Да и вообще тебе следует покинуть наш дом. Бабушка уже всё поведала мне и маме о тебе.

А кошка, стоящая у ног Жизель, превратилась в её мать.

— В своём облике я скажу тебе лишь одно: мать велела нам гнать тебя, а её слово для нас — закон!

Она превратилась в охотничью собаку и залаяла так яростно, будто желала броситься. Не желая стать жертвой, я понеслась к калитке, а вслед мне ударил чудовищный рёв электро-гитар — похоже, вредина Жизель решила ещё и шугануть меня. Оказавшись за пределами кастильских владений, я не находила себе места от обиды и гнева. Непременно найду Бруно и придумаю с ним план, как вновь завладеть нашей свечой и волшебством заодно!

Как ни странно, поиски мои были совсем недолгими: я отыскала дядю по весёлым крикам мальчишек, бежавших за ним. Мальчишки смеялись над его простотой и невозмутимостью, кидались в него камнями, но Бруно, спокойно идя по улице, даже не оборачивался, будто камни ударялись не об его тело, а об чужое. Я была поражена жестокостью мальчишек, но ещё больше терпением и незлобием дяди.

— Вот чудак этот оборванец! — присвистнул один из хулиганов. Но я возразила ему:

— Это святой, — и увела Бруно за каменные стены в общественный двор.

— Как ты мог допустить… такого унижения над собой?! — недоумевала я.

— А что же я должен был, отбиваться? — простодушно удивился он. — Я и драться-то не умею — духу боевого во мне нету.

— Но тебе больно! Ты можешь заболеть от причинённых ран!

— Заболеть? — хитро улыбнулся Бруно. — Не думай! Я всё выдержу. Вот, скушай.

Он вынул из-за пазухи кукурузные лепёшки. Удивляться их появлению у меня не было времени, так как я утром у Кастильо решила не тратить время на завтрак, но всё же я спросила с набитым ртом:

— Где добыл?

— Бродячие собаки стащили и со мною поделились.

— Как это?!

— А вот так. Сеньору Кастильо небось отыскала?

— Отыскала, — вздохнула я, — только пользы это никакой не принесло, одни неприятности.

И я рассказала дяде о могуществе и славе семейства Кастильо, глава которой беспощадно прогнала меня, не смирившись с сорванной помолвкой племянника.

— Но самое ужасное, что свечу она нагло забрала себе! — сообщила я сокрушëнно. — А наша семья не может жить без волшебства, ты знаешь. Стало быть, нужно как-то проникнуть в дом Кастильо, а затем в комнату Сесилии, и попытаться зажечь свечу о крылья живущей в банке бабочки… Эту тайную миссию мог бы совершить некто более надёжный, чем мы оба — мой друг Фердинанд Гузман, становящийся невидимым по собственному желанию… Но он наверняка уже вот-вот выйдет на арену.

Издалека раздались торжественные звуки труб, объявляющие о начале корриды. При этих звуках моё сердце неожиданно затрепетало в ожидании чего-то удалого и блистательного, и мне неудержимо захотелось взглянуть на бой человека с быком.

— А вот и коррида уже начинается. А я в последнее время на них редко бываю! Ах, какой желанный и одновременно неудобный для меня час! Ведь все Кастильо непременно присутствуют там, а в доме как раз ни единой души! Бруно, миленький, ты не мог бы сбегать за свечой вместо меня?

Но дядя согласился беспрекословно:

— Конечно, я могу, мне это по силам. Я гораздо выносливее и проворнее, чем ты думаешь.

Он схватился за плющ, вросший в стену, и, по карнизам и крышам балконов, влез на террасу дома.

— Видала? — подмигнул он оттуда.

— Здорово! Надеюсь на тебя. И вот адрес Кастильо: улица конкистадоров, вилла номер сто тридцать.

Прокричав это, я не чуя ног от восхищения и предстоящего острого зрелища, помчалась на корридный стадион.

Перед самым входом произошла задержка.

— Билетов нет, — коротко доложила женщина.

— А матадор уже вышел?!

— Наверное, как раз сейчас выходит…

«Скорей, скорей!!» — пробежать кругом стадион и найти приоткрытые деревянные ворота было делом нескольких секунд. Похоже, я зашла в хлев для быков, но, к счастью, ни одного из них там не оказалось. Тёмный хлев кончался пятном света — ага, не заперто! Осторожно прижимаясь к стене, чтобы не быть замеченной, я встала в дверном проёме, откуда было хорошо видно арену. На неё уже вышли бандерильеро и пикадоры, и все зрители замерли в радостном ожидании главного героя. И вот он вышел — в шитом золотом костюме, в чёрной шапке-монтере я не сразу узнала того юношу, встреченного на улице. Как же шёл ему облик тореадора! Фердинанд подмигивал и посылал воздушные поцелуи восторженным поклонницам, которые кидали ему алые гвоздики и розы… Но тут открыли ворота одного из бычьих отделений, и на арену вырвался страшный враг: чёрный, огромный, с красными глазами и выходящим из ноздрей паром. А Фердинанд, совершенно не боясь, выставил вперёд красную ткань мулету и взмахнул ею перед мордой быка. Красный цвет привёл животное в ярость, оно бросилось на матадора, но тот убрал мулету, отпрыгнув при этом в сторону от смертоносных рогов. Всё это было проделано и быстро, и изящно; все зааплодировали отважному тореро, а бык мычащей и тяжёлой громадой заметался по арене. Везде встречали его копья бандерильеро и пикадоров, а мулета Фердинанда и вовсе выводила из себя. Но тореадор грациозно скользил перед грозным чудищем, ни на секунду не давая ему подцепить на рога себя или ткань. Я, как безумная, хлопала в ладоши, смеялась и исходила слезами восторга. Как бы то ни было, я тоже стала поклонницей этого исскуства боя… И теперь не пропущу ни одну корриду, это точно. Но чувствовала я, что стала поклонницей лишь одного тореадора, и только его корриды будут существовать для меня — его, Фердинанда Кастильо. Вдруг я услышала откуда-то издали отчаянный крик Бруно: «Мирабель, я тут!» А потом прямо через арену побежал и он сам! Это заставило Ферда оглянуться, и бык, мчась в бешенстве, зацепил рогом мулету! Вот ужас-то! И мулета, сам матадор оказались лежащими на песке. А Бруно с добытой свечой подскочил ко мне и быстро затараторил:

— Мне удалось пробраться в комнату хозяйки, но не удалось восстановить свечу от бабочки. Я бы ни за что не прервал корриду, если бы не собака, которая учуяла меня, когда я почти ушёл!

Я увидела гончую, смотрящую с другой стороны арены с такой ненавистью, что я сразу догадалась, кто она. А на верхних рядах было видно, как возмущаются на почётных местах Кастильо.

— Какой позор, Дора! Наш сын, прославленный тореро, как я — и впервые не устоял на ногах! — с негодованием говорил жене высокий человек, как я поняла, Сальвадор. Его жена Доротея изо всех сил зажимала губы ладонями, чтобы не расплакаться.

— Хотелось бы узнать, кто был этот нарушитель правил! — сердилась Анита.

— Я видел у него какой-то огонёк в руке, — доложил Хоакин. Старая Сесилия, и так бывшая в ярости, теперь догадалась обо всём и совсем взбесилась:

— Это мой огонёк!!! Догнать вора и предать нашему суду!!

Увидев, как Кастильо устремились к выходу, Бруно начал умолять меня:

— За нами уже погоня! Уйдём, Мира, как можно быстрее!

Но я не спешила покидать арену, где бык рассвирепел окончательно, и в победу тореро уже никто не верил. Пикадоры уже поскакали вперёд, навострив копья, но Фердинанд сделал знак рукой, запрещая им убивать зверя за него. Всё ещё держа в левой руке мулету, он выхватил правой рукой шпагу, подпустил быка поближе и резким выпадом кольнул его между лопаток. Бык взревел и повалился, а Фердинанд торжественно сказал:

— Всё! Муэртэ*!

Зрители в восторге ревели ни хуже быка, забрасывали героя цветами и перчатками с приглашением на обед… И я аплодировала и восхищалась, как никогда, но Бруно сердито тащил меня с арены вглубь хлева:

— Хватит, не привлекай внимание! О собаке у Кастильо ты меня почему-то не предупреждала!

— Так это была Беатриса Кастильо в облике собаки! — наконец опомнилась я, и кинулась с Бруно на улицу. — У неё дар превращаться в животных!

Но не успели мы добежать до дверей, как в них под шальные аккорды гитары встала Жизель.

— Попались, которые покушались! — торжествующе сказала она. От такой неожиданности я растерялась и застыла, но Бруно схватил меня за руку и увлёк сторону:

— Здесь конь!

Прекрасно понимая его, я открыла загон и вскочила на осëдланного жеребца; дядя запрыгнул позади. И Жизели ничего не оставалось делать, как убраться с дороги, чтобы не попасть под ретивые копыта. Дядюшка Феликс учил меня скакать верхом, так что в седле я держалась уверенно, и мы такими гордыми всадниками благополучно выехали за город. Я было расслабилась, но Бруно предупредил:

— Нам лучше ускориться!

Для верности я оглянулась и увидала то, чего так боялась: за нами скакали Сальвадор и Хоакин, а рядом с ними бежала Бестриса-гончая. Я стала горячить коня поводьями, но Хоакин крикнул куда-то назад:

— Карлос, накидывай лассо!

И, точно неуловимая зрению молния, его сын оказался возле нашего жеребца и накинул верёвку ему на шею. Я в отчаянии разворачивала пойманного коня за поводья, молила его вырваться, да Бруно опять выручил — верёвку ножом перерезал. Карлос в кусты отлетел, а Бруно гордо показал находку:

— Под седлом обнаружил!

Однако на нашем пути тут же возникли откуда ни возьмись острые шипы, которые, как я догадалась, нарисовала Анита.

— А-а, Бруно, держись крепче! — закричала я, и ударила жеребца что было сил. От ужаса и боли он прыгнул так далеко, что перелетел всю острую дорогу; Бруно удержался, но по звону сзади, я поняла, что драгоценный нож выпал. Хоакин рисковать не стал, своего коня сразу развернул, а Сальвадор всё-таки помчал вперёд, но конь, испугавшись шипов, сбросил своего прямо всадника прямо на острый ковёр! Мы с Бруно невольно зажмурились, но Сальвадор, как ни в чëм не бывало вскочил и выхватил пистолет.

— Вперёд! — завопила я, вновь горяча коня. — Я вспомнила, что он неуязвим!

Но позади уже раздался выстрел, после чего наш жеребец споткнулся, затем осел на задние ноги и со всего маху грохнулся на землю.

— Настигают! — безнадёжно хрипела я от боли и лошадиного тела, всей тяжестью придавившего нас. Враги стремительно приближались… И тут Бруно дал мне свечу и из последних сил вытолкнул меня из-под раненого коня.

— Мира, беги!

— Без тебя — ни за что!

Но Беатриса в облике медведицы была уже рядом… Так и не вызволив дядю, я вынужденно покинула тропу. Сквозь слëзы я глядела из своего укрытия, как медведица вытаскивает когтями Бруно, и его сажают на коня Сальвадору, крепко привязав при этом за руки поводьями. Это было совершено лишнее, так как мой бедный, измученный погоней и падением дядя совершенно не думал о бегстве. О, ужас, ужас, что же они теперь сделают с ним?! А если всё окончится плохо, если я не успею спасти его?! Тогда он уже никогда больше не увидит ни родного города, ни матери, ни милых сестёр, ожидающих его!..

Нет, никогда я так не переживала за дядю Бруно, как сейчас. Вызволить его у меня не было ни возможности, ни духа: когда я приближалась к сто тридцатой вилле, страх того, что сейчас происходит с Бруно, отгонял меня прочь. Единственное, что я могла сделать — влезть на дерево и, скрывшись в его густых ветвях, глядеть с него во двор. Временами на крыльцо выходил Фердинанд с матерью Доротеей.

— Зачем, зачем такая жестокость? — сжимала виски мать.

— Он просто защищал свою семью… — вздыхал Фердинанд. Выходил и Хоакин, взволнованно покручивая усы. Раз он даже всплеснул руками и воскликнул:

— До чего же он стойкий!

Сердце моё мучительно сжималось от страшной догадки, что так ясно сквозила в их словах… Я жалела, что не забрала свечу сама, жалела, что поддалась на соблазн корридой… Из-за моего легкомыслия страдает Бруно! Я готова была броситься к Кастильо, швырнуть им злополучную свечу и молить об освобождении моего дяди. Но через ворота мне не было доступа, а дерево, на котором я скрывалась, находилось далеко от забора… Уж не знаю, как я дождалась вечера. Последние лучи ускользнули за горизонт и потух дневной свет. На улицах стали зажигаться фонари… и свечи. Не слишком ли много их сегодня?.. Точно! Я так была занята спасением волшебства, что совсем забыла о близости свечной ночи. И Кастильо, конечно же, не могли на ней не присутствовать, даже если у них в плену их враг. Я оказалась права, потому что распахнулись ворота, и, под тихую музыку Жизели, вышло семейство Кастильо, освещаемое пламенем своих свечей. Сесилии с ними не было — значит, Бруно всё ещё в опасности… Я дождалась, пока стихнут вдали их шаги, спустилась с дерева, стала ходить вдоль забора, думая, как бы во двор попасть. Много ли, мало ли времени прошло, а я всё бродила туда-сюда, как бездомная собака в ожидании куска мяса. Отчаяние брало надо мной верх, и я уже не надеялась увидеть дядю живым и невредимым.

— Прости, Бруно… — прошептала я чуть слышно, прислонившись к забору. Я хотела было сползти на землю и ждать неизвестно чего, как вдруг мой взгляд остановился… на лестнице, приставленной к забору. Кто и когда успел поставить её? Выяснять было некогда, и я перелезла наконец преграду. Тишина кругом… Вилла Кастильо тёмной громадой возвышается надо мною. И только маленькое окно тускло светится. В дом я вошла уже совершенно беспрепятственно: хозяйка оставалась внутри, поэтому дверь не была заперта. Но подойдя вплотную к двери маленькой комнатки, я явственно услышала такой знакомый голос… И он принадлежал никому другому, как моей бабушке!

— Ещё раз повторяю: отпустите моего сына! — требовательно говорила она за дверью. — Он ни в чём не виновен!

Заглянув в щёлку, я и в самом деле увидала бабушку во всей своей властной натуре — только ещё более седую и сморщенную страданиями. На неё, сверкая глазами, наступала внушительная сеньора Кастильо, а на полу, с трудом подняв глаза на мать, лежал Бруно. Бедный Бруно!.. Было видно, что его мучали…

— Ещё как виновен! — скалила зубы Сесилия. — Он сорвал корриду моему внуку! Кроме того, он знает, что ваша свеча, которая стала теперь моим трофеем, находится у его сообщницы! Говори, — ткнула она каблуком моего дядюшку, — куда удрала твоя девчонка?

Бруно приподнялся на руках, хрупкий и измождëнный, но не утративший смелости и силы духа, и презрительно улыбнулся старухе в глаза:

— Она далеко. И, какие бы козни ты нам не строила, волшебство всё равно вернётся к нам!

— Ах ты, мерзавец! — зарычала Кастильо и уже схватила со стола кнут, но бабушка вовремя перехватила её руку.

— Прекрати это, — страшным голосом прошипела она мучительнице, — если не хочешь узнать, что такое материнский гнев!

Я едва не плакала от волнения и радости — от радости особенно. Бабушка не безучастна к судьбе сына — значит, она всё же любит его!

— Проклятые Мадригалы! — вырвалось у Сесилии. — Все беды от вас!

— Вот как, значит, — с сокрушением сердца говорила бабушка. — Сорок лет назад вы так милосердно даровали нам волшебство, а теперь из-за простой случайности так беспощадно отняли его и вините нас во всём! Но из этого несчастья в нашей семье я извлекла хороший урок — родных нужно любить такими, какие они есть, а не за их дары. Я страдала, я каялась, — и теперь свободна и чиста, чего нельзя сказать о тебе, Сесилия Кастильо. Ты тоже, как некогда и я, загордилась своими сверхъестественными возможностями, и боюсь, волшебство продержится у тебя недолго — ведь оно снисходит лишь на достойных. Но, даже если нам уже не суждено стать волшебниками, мы будем счастливы! У меня осталось самое дорогое сокровище — семья. И я буду любить её.

Теперь моя бабушка казалась мне не суровой и своенравной старухой, а мудрой и сильной духом женщиной, а Сесилия, хоть и была могущественней, — жадной старой каргой. Окончив свою страстную исповедь, бабуля улыбнулась сыну с такой любовью и нежностью, с какой улыбалась, наверное, много лет назад. И Брунито улыбнулся ей с благодарностью и лаской. Вот он — тот самый момент, когда, спустя столько времени, воссоединились бабушка и Бруно! Радость была так велика, что даже наша свеча у меня в руках зашевелилась, словно живая. Да она же… растёт! Становится выше и ярче! Я боялась поверить своему счастью! Свеча семейства Мадригал стала такой же, как в былые времена, даже ещё лучше — свет от неё разлился просто неземной.

— Что это светится?.. — насторожилась сеньора Кастильо. Она отворила дверь, — и все трое обомлели.

— Свершилась справедливость! —торжественно крикнула я. — Да здравствует любовь!

Сесилия тоже хотела закричать, но лишь приглушённо захрипела и потянулась костлявой рукой к пылающей свече. Я поняла, что мы не в безопасности, пока рядом эта злая ведьма, и пустилась бежать что есть мочи. Мельком я увидела, как моя бабушка тоже покидает виллу, и как мигают двери членов семьи Кастильо — значит, из-за гордыни Сесилии им грозит та же лихая участь. Во дворе я вскарабкалась по дереву, перелезла с его ветвей на забор и спустилась вниз по той же лестнице — я так спешила уйти от сеньоры Кастильо, что совсем забыла про возможность отпереть ворота. Главное, удрать как можно дальше от улицы конкистадоров, где Сесилия может обнаружить меня, бабушку и Бруно. И такое счастье во мне бушует, что готова я с разбегу всю Севилью перепрыгнуть! Несусь, несусь, уже за город вынеслась, уже задыхаюсь, а остановиться не могу — продолжает гнать непонятное чувство, похожее на страх и возбуждение, но приятное. На пути река показалась, а я и через неё. Но проточные и гладкие воды охладили мой пыл; доковыляла я до берега, поставила свечу на камень, а сама в траву свалилась. Долго я лежала так, не то без сознания, не то во сне, смутно слыша успокаивающий шёпот реки и шум магнолий. Когда я наконец решила подняться, небо зажигалось зарëю, река начинала блестеть, а на противоположном берегу появилась фигура, в которой я узнала мою бабулю. Ей удалось не только сбежать, но и отыскать меня! Мы взглянули друг на друга одновременно.

— Мирабель! Моя милая!

— Бабушка! Родная моя!

Я помчалась к ней прямо по воде, снова вымачивая ботинки и юбку. На середине реки мы слились в крепкие, сердечные объятия, в какие не сливались, наверное, ни разу в жизни!

— Мирочка, моя любимая и бесценная! — шептала бабуля. — Как я ошибалась, считая тебя бесполезной! Ты ведь спасла наше волшебство, но самое главное — объединила нас!

— Ой, бабушка, твои волосы… они теперь совсем белые… как снег! — вспомнила я.

— Как они ещё на голове моей удержались после всего пережитого! — вздохнула она. — Ведь я взаправду встревожилась за тебя, обнаружив твоë исчезновение. Спасибо, сеньора Гонзалес сообщила, что видела вас с Бруно уходящими в сторону Севильи. Мы всей семьёй порешили искать вас, рюкзаки с едой на спины взвалили, через самую чащу двинулись. Я знала, что Бруно, так же, как твоей маме и Пепе, было известно о волшебстве сеньоры Кастильо, поэтому стремилась найти её дом как можно скорее. Моё давление на вас идеалом чуть было не погубило мою семью, и вас с Бруно — в первую очередь. Как я раскаивалась в содеянном! Но ведь неспроста это было — я делала всë, чтобы наше семейство было достойно своей магии, и мой покойный Педро нами гордился… Никогда не думала, что снова приду сюда. Ведь здесь это и случилось…

Волнение вновь охватило меня: неужели именно на этом месте и погиб мой дедушка, бабушка получила волшебство?

— Я думаю… пришло время рассказать об этом? — спросила я. Бабушка улыбнулась светло и печально и начала свой рассказ, а я, затаив дыхание, слушала, совсем, как в былые года, когда была маленькой. Я словно наяву увидела бабушка не седой старушкой, а цветущей девушкой Альмой с чёрными косами. В свечную ночь она встретила молодого человека, красивого и мужественного — моего дедушку Педро. Это была любовь с первого взгляда, с первого слова и мысли… И в день своей свадьбы они были, пожалуй, самыми счастливыми на земле! Альма сохранила свою венчальную свечу, чтобы лучший день в её жизни не был забыт. Когда же родились тройняшки, счастью Альмы и Педро, казалось, не было предела… Но всё оборвалось в один день: Севилья подверглась разбойничьим набегам. Педро принял решение оставить город, ставший опасным, и повёл семью на поиски нового приюта, как в это лихое время поступали многие люди. Но беда шла следом: разбойники обнаружили их. Педро будто понимал, что падёт геройской смертью. Он поцеловал каждого из детей и жену, заверив, что всё будет хорошо. Затем попытался утихомирить разбойников, убедить, что никаких богатств при себе не имеет. Но они оказались настоящими злодеями: взмах сабли — и Педро не стало. Альма с воплем ужаса и отчаяния пала на колени — мир для неё рухнул. Вот тут-то и было даровано ей волшебство. Та самая свеча, сохранённая Альмой с венчания, вдруг вспыхнула волшебным светом, и мощная волна этого ослепительного света отбросила разбойников прочь. А свет образовал тропу, которая и привела удивлённую Альму в Рио-де-Жанейро. Там волшебство в несколько секунд вырастило из-под земли новый, большой и красивый дом. И в семье Мадригал воцарились мир, любовь и ласка.

— Но с годами я становилась всё спесивее и своенравнее, — говорила бабушка, — в результате чего лишилась и дома, и волшебства вместе с ним. Во время поисков тебя с Бруно, в этот же праздник, когда много лет назад встретила Педро, я заметила на стене освещëнный свечами плакат с мудрейшими словами: «Любить вообще — значит, любить всецело.» Только тогда я наконец поняла, ради чего существует семья.

— Да… Теперь я понимаю… почему ты была такою… — сказала я с чувством. — То что мы живы — это исключительно твоя заслуга. Ты всегда была надёжной опорой семейства. Но теперь волшебство снова снизошло на нас — и лишь благодаря твоей любви.

Бабушка улыбается сквозь слëзы — слëзы у моей бабушки, такой мудрой и волевой женщины! Она словно впервые в жизни видит во мне нечто великое, как волшебный дар.

— Не только моей. Ты тоже настоящее чудо, Мирабэлла Мадригал! — произносит она и вновь обнимает меня. Мы обе исходим слезами безмерной радости и любви — никогда прежде я и бабушка не были так счастливы. И из лесу откуда ни возьмись вылетела такая знакомая золотая бабочка… А за ней ещё, и ещё, и ещё… Вот уже целый золотой рой кружится вокруг нас, освещая реку не хуже утреннего солнца. Мы в восхищении смотрели на сияющие порождения волшебства, пока они не унеслись в небо и растворились в воздухе. А затем из лесу послышался радостный возглас:

— Мирабель! Нашлась-таки, нашлась!

— Мама! — узнала я бегущую ко мне со всех ног. И не только мама, но и папа, и сëстры, и Антонио, и все родные нашли нас!

Вот это была встреча! Мама и папа душили меня поцелуями, Антон висел на моей шее, и даже Изабэлла обняла меня чуть ли не впервые в жизни. А рядом с Антоном… как домашний кот, смирно сидел ягуар.

— Звери так долго не понимали меня, что я уж и не заговаривал с ними, — пояснял Антоша. — И когда я ночью заметил этого ягуара, то хотел было посторониться, а он вдруг спросил, что мы делаем одни в джунглях. В ту минуту я понял, что мой дар вновь вернулся ко мне!

— А я в ту минуту почувствовала прилив новых сил! — сжала мускулы Луиза.

— А у меня снова прорезался острый слух, — сообщила Долорес. — Я слышала какие-то шорохи, но не могла определить, откуда они доносятся.

— И откуда ни возьмись вылетел рой золотых бабочек, который указал к вам дорогу, — заключил папа. Мама и тётя Пепа не отходили от бабушки, счастливые её примирением с семьёй. Она хотела поведать дочерям о своих нелёгких поисках, но тут из зарослей появился Бруно.

— Вы все снова вместе? — робко спросил он, словно не веря в это счастье. Мама и Пепита ахнули и застыли, а бабушка обняла сына.

— Я знала, что однажды найду тебя, мой Брунито, — сквозь слëзы безграничной любви и радости сказала она и поцеловала его в лоб. Это было так мило и долгожданно, что я не сдержалась и тоже поцеловала — ягура в самую морду. Тот в недоумении фыркнул и мотнул головой, насмешив Антошу. Смущённо улыбаясь, Бруно поглядел на своих сестёр — только тогда оцепенение покинуло их. С криком они бросились к брату, стали обнимать его, целовать… Мама рыдала и лепетала что-то неразборчивое, а тётушка Пепита плакала и смеялась одновременно, в результате чего над ними возникла радуга. Должно быть, радость — вещь заразительная, потому что Камило стал скакать вокруг матери, тёти и дяди, превращаясь в них, Луиза стала кружить в танце маленького кузена, а Изабэлла крикнула «Эх!» и топнула ногой. Но вместо розового цветочка вырос… колючий кактус. Чего у Изы никогда не было.

— Я даже не думала, что могу создавать что-то кроме цветов! — выдохнула сестра. — Значит, мой дар не только цветы, а растения вообще!

— И продолжай эксперементировать, — кивнула бабушка. — Быть идеальной не только тебе, но и нам всем вовсе не обязательно — важно узнать, на что мы ещё способны.

— Ну, раз семейство Мадригал снова воссоединилось, то пора идти домой, — велела я.

— А разве у нас есть дом? — недоверчиво спросил Камило.

— Даже не сомневайся! — хитро подмигнула я и взяла сияющую свечу. Бабушка её у меня не забирает — и я иду впереди всех и несу источник нашей магии, словно сама являюсь главой и хранительницей семьи Мадригал…

По дороге в Рио-де-Жанейро Бруно рассказал нам, что видел в час, когда мы с бабушкой покинули виллу Кастильо. В то время Сесилия, позабыв обо всём, бросилась звонить Сальвадору, чтоб тот срочно вёл семью домой. Когда же все прибежали, Бруно, на которого уже никто не обращал внимания, тихонько заглянул из любопытства в комнату Сесилии — и по крикам хозяйки понял, что бабочка в банке тает, как кусок сахара в чае! Догадливый Фердинанд заявил Сесилии, что эта напасть исключительно из-за ненависти к Мадригалам, и стал уговаривать свою бабушку отпустить прошлое и признать, заслуженное возвращение магии к Мадригалам. И сеньора Кастильо вынуждена была раскаяться, причём, самым искренним образом, чтобы бабочка вновь восстановилась, а двери перестали мигать. Со временем, полагал Бруно, старая Сесилия окончательно забудет свою неприязнь к нам.

В родной город мы вступили около полудня, добравшись за короткое время на попутках. Я не ошиблась — наша вилла возвышалась пред нами во всей красе, будто бы никакого пожара и не было. Всё те же цветы в стенах, те же ставни, с тихим скрипом качающиеся на ветру, словно приветствуя нас.

— Ола, касита! — смеясь, поприветствовала я в свою очередь. Ведь «касита» на нашем языке и означает «домик». Все Мадригалы с радостным воем рванули внутрь — всё, как надо! Животные снова гуляют по патио и саду, мамины травы на кухне благоухают и все двери светятся, даже у Бруно. Изабэлла сразу начала эксперементировать с созданием новых растений в своей комнате, Луиза соорудила в саду гамак и тут же бултыхнулась в него со стаканом лимонада — теперь уж никто не заставит её работать на износ! А бабушка поставила свечу на подоконник и торжественно объявила:

— Мы устроим праздник в честь своего возвращения! Пепа, придержи в этот вечер тучу.

— Мама, ты опять? — хитро улыбнулась тётя Пепита. — Ты вроде бы говорила, что быть идеальными не стоит, поэтому дозволь сегодня всё!

— Ну-у… — смущённо пожала плечами бабуля. — Вообще-то я теперь всегда буду позволять быть каждому из вас самим собой. Ладно, даже сегодня можешь плакать, если хочешь — я не против.

Вдруг пошёл дождик, хотя настроение у Пепы было отменное.

— Я просто захотела — и он пошёл! — удивлялась тётушка. Дядя Феликс подхватил её и закружил на руках, восхищаясь:

— Не думал, ми амор, что не только у Изы, но и у тебя может быть такая особенность: ты теперь и дождь, и солнце, и радугу сможешь вызвать по собственному желанию!

Я наблюдала за радостной пляской тёти и дяди под прохладными каплями и радовалась и за них, и за всех в целом. Да, мы вновь приобрели и дом, и магию — казалось, можно ли желать большего? Но судьба, видимо, решила воздать нам и дополнительное вознаграждение. Я прошла в свою комнату, в которой живу уже столько лет. Волшебство восстановило её такою же, какой она была до пожара: с зелёными обоями, простой кроватью, узким окошком. Но мне сойдёт и такое. Ведь главное не твоя способность, а ты сам, а уж если имеешь дар, то, чего доброго, станешь его пленником, какими были мои родные. Всегда лучезарно улыбающиеся, всегда готовые помочь, мы работали, отягчëнные долгом, просьбами народа и требованиями бабушки. Но теперь мы не станем представлять себя лишь источниками магических удовлетворений. Мы сами — больше, чем наши дары.

Вечером я надела розовую юбку, рубашку с длинным рукавом и тот самый фиолетовый бант. Выйдя на галерею, я залюбовалась яркими красками всеобщего веселья — давно не было на нашей вилле такого светлого, искреннего торжества. Все наши друзья и знакомые, чокаясь бокалами, произносили пожелания добрым и великолепным Мадригалам. Под визг труб и треск кастаньет мама кружится с папой в танце, бабушка раздаёт гостям кукурузные лепёшки, а Долорес загадочно глядит издалека на Мариано… Кузены тоже не остались в стороне: Антонио знакомит соседских ребят со зверями, а Камило болтает с девушками и никого не копирует, как обычно — наверное, не желает передразнивать… Я поспешила вниз, чтобы стать участницей этого долгожданного примирительного пира, но вдруг заметила… что стена будто удлинилась… А в стене сияет дверь! Совершенно новая дверь, на которой нет ничьего изображения. Для кого она ни с того ни с сего появилась в нашей вилле? Неужели для… Не смея верить, я понеслась в патио и схватила за руку Долорес.

— Долли, там дверь появилась! — шёпотом крикнула я.

— Чья дверь?! — поразилась кузина.

— Пока ещё ничья. Но я догадываюсь, что… моя…

Теперь болтливость Долли была как нельзя кстати: весть о возникновении моей двери облетела всех Мадригалов, а после и гостей.

— Каждый из вас получал волшебный дар в пять лет, — обратилась к нам бабушка. — Но стать волшебником никогда не поздно. Мирабэлла совершила подвиг — она достойна быть волшебницей. Иди же, открой дверь в заслуженное чудо!

Ах, не снится ли мне это?.. Я, давно получившая звание обычной в волшебной семье, давно бросившая мечтать о собственном даре, вдруг имею возможность получить его! Я засмущалась, опустила голову, не решаясь сдвинуться с места. Но Бруно подошёл и ласково взял меня за руку:

— Пойдём, откроем твою новую жизнь. Я знаю — на этот раз неудачи не будет!

У меня тут же появилась уверенность, и я последовала за дядей. Он провёл меня мимо затаивших дыхание гостей, мимо нашей семьи, что поддерживает меня одним лишь взглядом. Подъëм по лестнице, шаги мимо бабушки — и я у двери. Бабуля глядела на меня не только с гордостью, как в час того же события десять лет назад — в её взгляде больше любви, преданной и бескорыстной любви к внучке, вразумившей её. Теперь осталось только взяться за ручку — и чудо для меня настанет! Но что, если опять… опять?! Моя рука дрожала в воздухе, я колебалась… Однако Бруно смотрел на меня так уверенно, словно свидетельствовал: «Бояться нечего! Ведь с волшебством теперь всё в порядке, как и с семьёй!» И тогда мой страх окончательно рассыпался, я вздохнула и сомкнула ладонь на дверной ручке. И дверь вспыхнула! Осветила ярким светом и нас, и гостей, и весь патио, а затем выявила моё имя и чёткое изображение меня, источающую сердца. Всё кругом взорвалось визгом, воем и аплодисментами. Моя семья захлёбывалась от восторга… А я — от счастливых слëз.

— Встречайте новое волшебство! — вскричала бабушка. — Заслуженное нашим примирением!

Но я не спешу входить в наконец-то приобретённую комнату — я обнимаю Бруно, обнимаю бабушку и кричу, как безумная:

— Спасибо! Огромное спасибо!

— За что? — недоумевают они.

— За вашу любовь ко мне! Без неё бы не произошло никакого чуда!

Затем я распахиваю дверь и вижу, как комната создаëтся на моих глазах: розовые обои, диван в форме облака, высокий стол в форме сердца… Что бы это значило?

— Похоже, мой дар как-то связан с любовью… — взглянула я на большой блокнот в один лист, расположенный на столе.

— Как романтично! — подбежала восхищённая Долорес.

— И я уже знаю, как этим пользоваться, — я взяла белое перо и осторожно написала им на бумаге имя моей кузины. Лист тотчас улетел в высокое овальное зеркало и растворился в нём. А затем… в зеркале появилось изображение Мариано!

— Я угадала! — вскричала я. — Именно так оно и работает!

— Я знала, что моя симпатия к Мариано была неспроста! — произнесла Долли вполголоса и пошла к своему избраннику. Да, избраннику, потому что мой дар — находить родственные души! Способность полезная не менее, чем исцеление едой или понимание животных. И когда это наконец-то свершилось, я поняла, насколько было радостно Антону, когда он получил свой дар. Я чувствовала себя маленькой девочкой, получившей новую игрушку, и готовая играть ею, пока хватит времени. И когда я вновь взялась писать, лист снова возник в блокноте. Луизе нашёлся худощавый, но умный паренёк по имени Пабло, Изабэлле — не тореадор, но вполне известный бард-гитарист Эскамильо. И большинство записанных на лист нашло свои половинки в этой же комнате…

— Снисхождение волшебства на Мирабель — это просто какой-то подарок Судьбы, — в неизбывном счастье прошептала бабушка. — Не иначе, как Педро в этом помог…

Постарался ли в возникновении моего дара дух покойного дедушки, но я была счастлива как никогда в жизни. Я танцевала с сёстрами и кузенами, кувыркаясь через голову и взмахивая юбкой, охотно подавала гостям еду и заводила беседы… А поздно вечером, когда народу в патио стало меньше, я взяла за руку Бруно, мы побежали в мою комнату, где со смехом повалились за занавески на диванные подушки.

— Что ж, добро пожаловать в семью, дядюшка Бруно! — улыбнулась я.

— А как ты думаешь, без тебя мне бы удалось в неё возвратиться? — в недоумении спросил он и убеждённо продолжил: — Нет, только твоя забота помогла мне обрести стойкость и веру в себя. Спасибо, что своей преданной любовью спасла семью и меня, Мирочка! Ты сама — истинное чудо!

Смотрю на Бруно — и не могу насмотреться. Такой кроткий и простой человек — может, от этого и милый? И не подумаешь, что волшебник.

— Знаешь, Брунито… — взяла я его за руки. — Это совсем неважно, волшебные мы, или нет. Волшебство живёт в самих нас. Ведь каждого члена семьи любят просто за то, что он родился и живёт. Я люблю тебя так же — за то, что ты у меня есть, дядя Бруно.

Сказав эти нежные слова, я обвила его руками и поцеловала в щëку. Дядя не скрыл удивлëнной улыбки:

— Ты, как и в детстве, не обходишься без поцелуев?

— Конечно, ведь я твоя племянница. И мы всегда были родными друзьями.

Звуки фиесты во дворе постепенно затихли, растворились, как отдаляющийся звон, уступив место мирной и ласковой тиши… Всё между нами было сказано-пересказано… Мы готовы были так сидеть в новой комнате хоть всю ночь, наслаждаясь великим счастьем. Счастьем заслуженно выстраданным нами обоими…

* * *

Наша дальнейшая судьба намного интересней однообразного прошлого. Бабушка теперь следит не только за магией, но и интеллектуальными способностями. А они есть у каждого! Папу и дядю Феликса нередко приглашают сыграть в оркестре на фортепиано и гитаре. Камило увлёкся футболом и теперь играет в команде нашего города — я знала, личность моего кузена раскрывается куда лучше, когда он не копирует кого-то другого. Луиза построила парк атракционов, чтобы проводить там свободное время, вместе с другими посетителями. Долорес даёт танцевальные выступления вместе с Мариано.

Так же и наши дары теперь имеют новые возможности. Изабэлла создаëт в садах и огородах плодовые деревья, а то и овощи, и даже ягодные кусты, а тётя Пепа поливает их дождём и сушит солнцем, ведь погоду она теперь может создать по собственному желанию. Антонио не только доставляет больных животных на исцеление маме, но и даёт советы их хозяевам. А я теперь могу находить человеку родственную душу необязательно в комнате с блокнотом и зеркалом — просто уже в своём сознании вижу и знаю. Как дядя Бруно… Он, кстати, теперь старается возвещать людям только о хорошем будущем. Но и плохом тоже иногда пытается предупредить. И хотя не всегда удавалось отклонить это плохое, дяде были всё же благодарны, потому что знали — он любит свою семью, и уважающий её народ, а любовь не часто говорит о себе прямо. Также, помимо предсказаний, он занимается работой на огородах и собирательством в садах. А у меня разве нету своей, интеллектуальной способности? Конечно, есть, и всегда была! Я шью на продажу одежду или украшаю её вышивкой. Для такой работы нужна была целая швейная мастерская, и под неё была оборудована бывшая детская. И даже дверь её выглядит по-новому: каждый украсил её свойственным себе орнаментом. На двери швейной мастерской изображены и цветы Изабэллы, и гантели Луизы, и ягуар Антонио, и хамелеон как символ Камило, и звуковые волны Долорес, и травы мамы, и солнце Пепы, и свеча бабушки, и песочные часы Бруно… И, наверное, что-то даже от папы и дядюшки Феликса. Ни один рисунок не был пропущен, всё от каждого в семье поместилось на одной двери. Значит, семейство Мадригал едино, и единство это нерушимо… Когда туристы знакомятся с нашей семьёй, то первым делом спрашивают в чём источник нашей магии. И я отвечаю, что он в том же, в чём и у всех людей. Может, его не так просто разглядеть, но он есть точно.

А недавно Бруно предсказал мне моё недалёкое будущее: я выйду замуж за Фердинанда, и у меня родится дочь Лорэна, которая получит в дар острое зрение… Но это начнётся уже новое поколение великих Мадригалов, и жутко даже подумать, что наша вилла разрастëтся в огромный город, чтобы дать комнаты нашим потомкам. Я рада, что всё это ещё впереди, и не только это… Верю, что когда-нибудь Мадригалы получат возможность самим выбирать, быть ли им волшебниками, вопреки воле волшебства. Ведь самому создавать судьбу и развивать свои способности очень интересно! Так почему же я получила волшебный дар, помимо своих швейных умений? Да просто потому, что всегда о нëм мечтала и заслужила. Заслужила отвагой, верностью и любовью. А светлые мечты должны сбываться, если мы становимся достойными их.