Вслед за огнем, водой и гнилью... (джен)

Хмурый и злой Джон — а теперь он вечно пребывал в таком расположении духа — уже минут двадцать ходил по дому. Он, еще несколько дней назад представлявшийся ему уютным семейным гнездом, сейчас был лишь жестоким напоминанием о том, чего он лишился. Уже за это Джон ненавидел дом. Каждая комната в нем — с размокшими обоями, с отсыревшей мебелью, с почти выветрившимся уже запахом гари и всё больше перекрывавшей его вонью гнили — казалась ему смертельной ловушкой. Его когда-то завлекла в нее жизнь, наобещав с три короба и поманив яркими картинками счастливого будущего вместе с красавицей-женой и парой чудесных детишек. В итоге у него осталась только эта промокшая насквозь развалина да старая машина, в которой его дожидаются двое несмышленышей.

Сэмми, тот ладно — лишь бы был сухим и сытым: тогда он или спит, или тихонько угукает, поблескивая вокруг круглыми глазищами — его почти и не слышно никогда. Так было дома, когда он часами мог лежать в колыбельке, подавая голос лишь по необходимости — так стало и теперь, когда чаще всего он проводит время на заднем сидении "Импалы", со всех сторон обложенный подушками и одеялами. Вот бы и с Дином так… Дин — с ним, как оказалось, хлопот больше: то устал сидеть без движения, то ему сок купи, то останови пописать через каждые десять минут, то горло болит, и сопли текут ни с того, ни с сего. Хоть вопросы дурацкие перестал задавать. Теперь он вообще молчит: смотрит в окно или пытается играть с Сэмми, но даже с ним обходится без слов. Ну и хорошо — Джона сейчас любой звук раздражает, даже низкое ворчанье его авто, казавшееся раньше почти музыкой. Только оглядываясь назад, он неизменно натыкается на настороженный и недоуменный взгляд из-под мокрых ресниц — его старший сын сидит теперь рядом с братом так тихо, что он иногда забывает о его существовании. Но эти, искрящиеся непролитой слезой, глаза выводят его из себя с такой силой, что ему хочется либо заорать во всю мощь своей луженой глотки, либо удавиться, либо выкинуть пацана к чертовой матери на обочину, лишь на несколько секунд притормозив возле какой-нибудь богадельни. Но на самом деле, это всего лишь злость и расшалившиеся нервы — он точно знает, что никогда не отдаст детей ни органам опеки, ни на воспитание какой-нибудь дальней родне — даже на время. Это его сыновья, и он знает, что для них лучше. Он сам вырастит и сам воспитает их — как нужно. Главное, чтобы никто не лез к нему с советами, никто не совался с навязчивой заботой и с всезнающим участием. Он сам разберется и справится. А не справится — это его дети и его дело — никому больше и знать об этом не надо…

Джон раздраженно толкает покосившиеся двери, пинает валяющиеся стулья, тряпки, даже детские игрушки — под ноги он не смотрит. Взгляд случайно падает на окно — гардина сорвана, сквозь стекло в белесых вертикальных разводах видно искореженные ветки изуродованного дерева. Оно бросается в глаза каждому, кто с улицы смотрит на дом Винчестеров, и спилить это страшилище было первым делом, которое запланировали Джон и Мэри, когда переезжали сюда из арендованного коттеджа. Особенно невзлюбила покалеченное растение молодая хозяйка… Но прошло почти два года, а оно по-прежнему маячит на самом видном месте во дворе, отбрасывая на дом зловещую изломанную тень. Сначала Джон с головой ушел в работу — только что организованный бизнес шел плохо, сервис функционировал фактически в убыток, поэтому почти все стадии ремонта Винчестеру и его компаньону приходилось делать самим — они хватались за любой, даже самый плохонький, заказ. Мэри обустраивала дом сама, дел было невпроворот, да и за Дином нужен был глаз да глаз — он рос непоседой. Полгода назад забот у нее прибавилось — малыш Сэмми хоть и был, в отличие от брата, на редкость спокойным ребенком, но появление младенца по-любому оборачивается чередой новых хлопот для матери. У отца же семейства руки всё не доходили до убогого дерева. Хотя в автосервисе всё, наконец, пошло на лад — дома с каждым месяцем становилось напряженней и напряженней. Супруги ссорились всё чаще и всё ожесточенней, конфликты затягивались порой на недели. Поводом для скандала могло стать что угодно: ее холодность, его пьянство, ее маниакальное желание содержать дом в идеальном порядке, его отстраненность от домашних забот, ее недоговорки и секреты, его нетерпимость и вспыльчивость… В общем, в последнее время Винчестерам как-то было не до дворовых насаждений. А теперь несчастному растению и вовсе ничего не угрожало — было непонятно, сохранится ли дом после обрушившегося на него бедствия, но страшное дерево точно никто не тронет, во всяком случае, до тех пор, пока участок не перейдет в руки новых владельцев. Была жестокая ирония в том, что пожар обернулся благом для засыхающего, но всё еще живого, уродца.

Джон резко мотает головой, словно вытряхивая из нее все ненужные мысли. Ни секунды не раздумывая, он шагает в их с Мэри спальню — хотя в последнее время внизу, рядом с телевизором, он ночевал чаще, чем с женой. Комната не пострадала от огня, хотя и находится на втором этаже, там же, где и детская Сэма, где всё случилось, но ее очень сильно залили водой и пеной. Всё кругом разбухло, полиняло, покосилось, словно мрачный колдун навел на это место порчу, и оно разом утратило привычные контуры, объемы, краски. У Джона противно ноет в животе. Он не боится — и страх, и тоска, и любовь к Мэри и детям — всё осталось там, в той комнате, залитой неестественным пламенем, появившимся ниоткуда, разорвавшим его жизнь на две опаленные части и накрывшим его с головой. Он точно знает — он это видел — да и почувствовал каждой клеткой тела. Как ни странно, огонь не нанес ему вреда — никакого. Молодой темнокожий парамедик, который осматривал его, сообщил об этом, с сомнением на него поглядывая — типа, а не пройти ли вам еще и психиатрическую экспертизу. Его смутил рассказ пострадавшего о том, что он побывал в объятой пламенем комнате уже тогда, когда огонь бушевал вовсю. О других обстоятельствах пожара Джон не рассказал никому. Даже небольшого упоминания о них хватит для того, чтобы на несколько лет поместить его в тихий пансионат с решетками на окнах, крепкими санитарами и отдельными апартаментами с мягкими стенами. В его психическом здоровье и так уже сомневаются всего-то после нескольких фраз о том, как он бросился спасать жену в горящую комнату. Он бы и этого не сказал, если бы его не задалбливали расспросами о том, почему он оставил детей одних, и четырехлетнему Дину пришлось самому выбираться из пылающего здания, да еще и с братом на руках. Его короткого ответа хватило, чтобы вопросы прекратились, но зато его адекватность была поставлена под вопрос. Это смешно, наверно, но Джон не смеется больше. Смех тоже, должно быть, остался в той гребанной комнате...

Но он не съехал с катушек. Да, он набрался тогда основательно, впрочем, не больше, чем обычно. Но то, что случилось там, он помнит абсолютно ясно. Как переступил порог детской, как вал этого невероятного огня накрыл его... Но это было не ощущение жжения, не жгучий удар раскаленного потока — его будто захлестнуло прибрежной волной. Боль, если она и чувствовалась, была не сильной, он ее не запомнил даже. Всё перекрыл взрывной шквал энергии, пронзившей его тело. Эта энергия смыла к чертям все его чувства, оставив только злость и ненависть такой силы и чистоты, что он даже не представлял о существовании подобного уровня эмоций. Видимо, он действительно окунулся в протоплазму эталонного зла, и где-то в душе он был рад этому. Так легче — без всех остальных чувств, которые заслонили бы от него главное. А главное теперь — убить тварь, проникшую к нему в дом и лишившую его всего, что у него было.

У него по-прежнему есть дети, но если еще недавно они были одним из признаков его мужской состоятельности, то сейчас стали, скорее, помехой на пути к цели, грузом, замедляющим движение. Но Джон Винчестер отлично знает, что при правильном подходе утяжеление помогает наиболее эффективно прокачать силу и мощь, а скорость молниеносно набирается потом, когда в нужный момент нагрузка сбрасывается. И еще… груз при должной подготовке в любое время может обернуться оружием, тем более опасным, что враг не догадывается об истинном назначении и скрытых возможностях балласта.

Враг… Джон пока не знает, кто или что ему противостоит. Единственная вещь, в которой он уверен — ему предстоит сразиться с чем-то, о чем он даже не догадывался всего несколько дней назад, в существование чего не поверит ни один здравомыслящий человек. Только конченые психи могут повестись на такой бред — он сам так думал на прошлой неделе. Похрен. Джону глубоко плевать на то, какими глазами на него посмотрят соседи, знакомые, что подумает о нем совладелец автосервиса, как можно оценить его поступки со стороны. А еще ему похуй, насколько сильна эта тварь. Он знает, что сверхъестественный огонь, в один миг охвативший комнату и спаливший заживо его жену, но не причинивший ему ни малейших повреждений, лишь одно оружие в арсенале его противника — сколько подобных штук у него, даже предположить нельзя. Но он не сомневается в том, что справится с любыми смертоносными средствами, даже с теми из них, которые трудно вообразить. А еще он уверен, что отыщет эту нечисть, куда бы она ни скрылась. В какую глубокую дыру ни залез бы тот, кто разрушил его жизнь — он его настигнет. И тогда этой падали останется пожалеть, что она связалась с отставным капралом морской пехоты Джоном Винчестером…

Он цепко ступает по скользким половицам, брезгливо сторонится испорченных вещей. Он старается не думать о том, что тело Мэри так и не нашли. Как сказал знакомый помощник шерифа "только разрозненные микроскопические фрагменты" — но по ним хотя бы удалось установить ДНК. Эксперта удивила мощность пламени, но потом всё списали на чересчур горючие отделочные материалы, лавинно вспыхнувшие от искры, вызванной коротким замыканием в старой проводке. Джона не подозревали, хотя он и не удивился бы этому. Но у их семьи была слишком безупречная репутация — все вокруг считали, что супруги Винчестеры без ума друг от друга. В городе лишь они вдвоем знали, что это уже не совсем правда, вернее, не вся правда. Да, они до сих пор любили друг друга, даже очень — Джон действительно так думает. Но чем дальше, тем труднее им становилось друг с другом, и рождение второго ребенка только усугубило проблемы. Но Мэри умела прекрасно создавать видимость чего бы то ни было — это был ее особый талант. Джон и сам не раз попадался на эту удочку. Он после женитьбы еще несколько месяцев думал, что она прекрасно готовит, хотя всё ее кулинарное мастерство состояло в умении покупать качественные полуфабрикаты, подбирать к ним правильные специи и соусы, разогревать в необычном прочтении и красиво сервировать стол. Свой скромный гардероб она умела компоновать так искусно, что знакомые женщины считали, что каждую неделю она встречает в обновке. В доме у нее всегда всё блестело и сверкало, хотя порой Джону становилось не по себе посреди этого безупречного порядка. И конечно, Мэри смогла внушить всем в округе, что у них образцовая семья, что их с мужем отношения достойны всеобщей зависти, а их дети купаются в родительской заботе и внимании. Поэтому никому и в голову не могло прийти, что Джон мог быть как-то причастен к ее смерти, а то, что он в ту ночь был в изрядном подпитии — на это ни полицейские, ни соседи не обратили внимания — с кем не бывает?!

Сам Джон тоже не винил себя, хотя в душе понимал, что если бы тогда спал рядом с женой — она сейчас наверняка была бы жива. У них была договоренность, что ночью к Сэмми встает он, тем более что просыпался сын редко, порой отец за неделю лишь пару раз недолго возился с ним в ночное время. Если бы тогда встал он, он бы не закричал, как Мэри, увидев кого-то или что-то в комнате сына, он бы точно нашел, что сделать, чтобы защитить семью…

Ну, что теперь об этом — что было, то было, назад не воротишь. Их ухоженный дом превратился в ветхий отстойник, в который не решались пока залазить даже вездесущие подростки. Его идеальная жена обратилась в прах, осевший на стены и пол, впитавшийся в мебель, занавески, вещи — можно сказать, она теперь здесь во всём — и ее нет нигде. Ему насобирали баночку непонятно чего — тара была из жесткой коричневой пластмассы, в похожих продавалось машинное масло, а еще дешевый фруктовый джем. Отдал ее Джону помощник коронера, и он не знал, что теперь с ней делать. Сначала он хотел положить ее в бардачок, но подумал, что она будет там ему мешать. Он выбрал в гараже подходящую канистрочку, разрезал вдоль и воткнул в нее банку — получилось более-менее устойчиво. Импровизированную урну он поставил в багажник между чемоданом с инструментами и домкратом. Теперь Мэри снова ездила вместе с семьей, а "Импала" к внезапно обретенным функциям типа детской комнаты, кухни, а иногда и спальни прибавила обязанности мобильного колумбария — ну, или на худой конец, катафалка.

Вчера на рабочий телефон позвонил какой-то родственник Мэри, кажется, двоюродный дядя из какой-то несусветной северовосточной дыры, кажется, предместья Портленда. Он долго и нудно расспрашивал Джона обо всём: что он думает делать, как чувствуют себя дети и он, когда он будет восстанавливать дом…

Винчестер, стараясь быть терпеливым, наговорил какую-то общепринятую хрень: у него всё нормально, дети в порядке, планов на будущее пока нет — не тем голова забита…

Лишь в ответ на вопрос о доме он, почему-то не сдержавшись, раздраженно бросил:

— На хера мне его ремонтировать?! Мы что там, жить будем? С нотариусом все бумаги проверим, с банком и страховщиками дела улажу — и на торги сразу выставлю. Кредит закроется, чуть на жизнь останется — и ладно…

Дядя начал поддакивать, бормотать что-то насчет того, как трудно сейчас поднимать детей, насколько дорого приличное образование и медстраховка — намекал, что-ли, на то, что он не прочь забрать Сэма и Дина? Ага, щаз. Джон пресек даже намек на подобные предложения, коротко отрезав:

— Разберусь.

Мужик в трубке заткнулся, потом че-то помычал, пробормотал нечто невразумительное, и только Джон хотел вежливо распрощаться, наконец, решился спросить:

— А ты прах забрал уже? Когда хоронить собираешься? О церемонии думал, как устроить?

Джон ответил как есть — чё сочинять: "да, забрал".., "нет, не хоронил".., "еще не думал — не до того было"…

В трубке чуть помолчали — видимо, для приличия — а потом родственник Мэри как-то резко оживился. "Обрадовался, что может предложить хоть какую-то помощь", — догадался Джон.

— Вот и ладно, вот и хорошо, — взволновано закудахтала трубка, хотя, казалось, что тут хорошего, и с воодушевлением продолжила:

— Я тогда через пару дней отправляюсь в Лоуренс… К концу недели приеду — и всё улажу. Организуем, проведем — будет на высшем уровне. Я на кладбище, в агентстве всё на себя беру. Тебе ничего делать не придется… И расходы, естественно — всё за мой счет. Памятник оплачу тоже я… Ты не переживай только — у тебя будет, куда деньги тратить…

Возразить Джону на это было нечего — только, если насчет "не переживай": он и не собирался вообще-то — что ему до организации какой-то бессмысленной церемонии?! И точно, деньги будет, куда тратить — но только его собеседнику совсем необязательно знать, куда. А похороны? Да пускай хоронит, сколько влезет, если так надо. Джон-то наверняка знает, что нет в той банке никакой Мэри. Как там сказали ему? — микроскопические частицы, не подлежащие идентификации — то есть, даже определить нельзя, какую часть тела нашли. Так бы ему и отдали эти частицы — они же их оставили, без сомнения, как вещественные доказательства — вдруг проверка какая или повторное расследование. К тому же, сколько там было этих обнаруженных фрагментов, из которых удалось выделить ДНК, считанное количество? А ему посудину нешуточную вручили, с пинту примерно. Он потряс возле уха — почти полная. Мусор обычный с пола пособирали, или вообще у них такие штуки заранее заготовлены для убитых горем родственников. Кому, нахер, надо каждый раз заморачиваться с этим дерьмом? Один раз до крематория доехать, насыпать из печи пару десятков пластмассовых хреновен — и, пожалуйста, на много лет вопрос с останками жертв неосторожного или слишком искусного обращения с огнем, а также аварий и прочих несчастных случаев с воспламенением решен.

Джон не задумывается, почему такие мысли лезут ему в голову. На самом деле, он так не считает — наверное. Он не анализирует степень доверия к разным бредням, пусть даже и сгенерированным собственным мозгом. Его сейчас другие проблемы занимают — надо куда-то устроиться на несколько дней, к знакомым каким-нибудь. Вряд ли этот родственник Мэри будет в восторге от того, что он с детьми обосновался в мотеле. А если бы он пронюхал, что пару ночей они и вовсе в машине провели, точно бы не обошлось без серьезных разговоров на тему о родительской ответственности и хрупкости детского организма. Слыхали уже! — так что, никаких больше лекций от ювенально озабоченных граждан. Винчестер, конечно, мог бы одной фразой прекратить попытки лечить его на предмет взаимодействия с собственными детьми, но раз дядя вызвался помочь, то грубить ему как-то не с руки — поэтому надо кому-нибудь позвонить, у кого можно временно перекантоваться. От предложений, кстати, отбоя нет — с этим трудности не будет. Затык в другом — кого выбрать, чтоб не лезли особо ни к нему, ни к пацанам с назойливыми заботой и участием. У него это уже поперек горла стоит, а сыновьям не стоит привыкать к тому, что с ними возятся и сюсюкают. И так ему трудно приучать их к новой жизни — речь, конечно, больше о Дине — Сэму-то пока всё пофиг. Поэтому к совладельцу сервиса, Барри, он точно не обратится за помощью — у того жена слишком сердобольная, не отвяжешься потом. Уже и так несколько раз названивала, выспрашивала, не нужно ли чего детям, хотя Джон и не знает ее толком — виделись мельком несколько раз.

Кстати, надо капли для носа купить и сироп от кашля, что ли. И сегодня же ему придется попробовать разговорить Дина — а то еще он при хлопотливом родственнике и радушных хозяевах, приютивших их, будет также упрямо молчать. Нежный он слишком — надо из него дурь эту побыстрее выбить — не в прямом смысле, конечно.

Всё, что Джон ему сказал, было правдой — сам лез с осточертевшими вопросами — вот и получил, что хотел. Не вернется мама — не завтра и не послезавтра — и вообще, никогда. И ждать ее не надо. Умерла она — вернее, убили ее, поэтому о ней лучше не разговаривать, не дергать отца лишний раз своими расспросами. У папы и так дел невпроворот — надо выследить тварь, которая сделала это. А Дину пора взрослеть. Теперь он должен стать отцу помощником, иначе он не справится. Ведь Сэмми еще совсем малыш, он требует много внимания, поэтому часть забот о нем придется взять на себя старшему брату.

Вот, примерно, и всё, что Джон ему высказал — точнее, выкрикнул. Говорить спокойно об этом не получилось — да он и не старался. Не до душевных бесед сейчас и не до трогательных моментов. Почему пацан забился после этого за шкаф в угол мотельного номера и просидел там до глубокой ночи, и отцу пришлось чуть ли не силой вытаскивать его оттуда — тоже вопрос. И заткнулся после этого — совсем — ни слова потом не произнес, чтобы Джон ему ни говорил. Ладно, разберутся как-нибудь — лишь бы чужие в это не лезли.

Вообще-то, из мотеля, по-любому, надо было валить быстрее, даже если бы новоявленный дядя не нарисовался. Хозяин уже и так на него косо поглядывает, сволочь. Знает ведь обо всём — соболезновал, когда он заселялся. А сейчас провожает настороженным взглядом, с женой о чем-то перешептывается, когда он с сыновьями мимо служебного домика проходит. Не дело глаза мозолить всяким любопытным недоумкам.

Но у Винчестера есть уже место, куда можно будет перебраться немного попозже — когда шум уляжется, и он чуть там обустроит. Один постоянный клиент недавно развелся и уехал на Аляску на год, подрядился в долгоиграющую геолого-разведывательную экспедицию. Перед этим он предлагал Джону снять у него хижину в лесу почти за символическую плату — лишь бы она на длительное время не оставалась без присмотра. Он отказался тогда — им с Мэри развалюха в непроходимой глуши была ни к чему. А на днях он вспомнил о том разговоре, лихорадочно поискал по карманам и в машине написанный на блокнотном листе номер телефона. Нашел — валялся в подлокотнике вместе с чеками и с бланками уплаченных штрафов. Тут же подъехал к одному из таксофонов, нервничая, набрал цифры. К его облегчению, предложение было в силе — чувствовалось, как мужик обрадовался звонку Джона. О постигшем того несчастии он не знал, а рассказывать ему Винчестер ничего не собирался, поэтому о том, что Джон поселится в неприспособленном для долгого проживания охотничьем домике вместе с двумя малолетними детьми, предположить не мог. Они сразу обо всём договорились, Джон заехал на почту и перевел часть денег — чтобы не дергаться. Он уже ездил к их новому жилищу — условия там, конечно, были так себе: грязно, не ухожено, мебель либо совсем старая, разваливающаяся, либо самодельная, грубо сколоченная из необработанной древесины. Но самое главное было: печка растапливалась нормально, почти не дымила, старенький генератор с натугой, но фурычил, древний холодильник включался, стекла в окнах, считай, все были целые, дверь закрывалась. Даже что-то типа водопровода имелось: из заржавевшего крана тоненькой струйкой бежала вода — отец владельца протянул несколько десятков метров труб от ближайшего ручья. Да и дорога среди высоченных деревьев была вполне приемлемой — по ней можно было проехать до трассы даже зимой. Благо, зимы в Канзасе вовсе не снежные, а то расчищать почти полумильный отрезок было бы затруднительно — а так почти идеально. Джон даже уже дерево высохшее поваленное приметил — совсем легкое, но на вид неподъемное. Его без труда можно будет класть поперек подъездного пути — чтобы никто чужой не совался. А знакомым, не вдаваясь в подробности, Джон скажет практически правду — что снял подходящее для них жилье за городом, но пока слишком занят — не до гостей...

Винчестер подошел к шкафу, распахнул, вытащил свою одежду, которая выглядела не слишком промокшей, затолкал в большую сумку, пристроенную на стуле. Из комода забрал новые комплекты постельного белья — они были в целлофановых пакетах и не пострадали, выбрал нормальные полотенца. Надо зайти в комнату Дина, собрать всю одежду, обувь, что там еще — игрушки, может? Но это уже в следующий раз, сейчас надо всю годную посуду на кухне найти, из гаража кое-что взять. Потом приедет, все оставшиеся инструменты заберет и остальное — вещи старшего сына тоже. Пока ему хватает — люди надавали. У Сэма вообще всё сгорело, но ему уже мешками натащили — на годы вперед, наверно. Всё остальное можно будет на гаражных распродажах прикупить — да и не надо им барахлом слишком запасаться. Джон даже не предчувствует — знает наверняка, что в хижине они надолго не задержатся, самое большее, через полгода, снимутся с места и отправятся в путь. Да и после ждут их бесконечные переезды и странствия — в этом он уверен. Багажник у "Импалы" надо вторым дном оборудовать — пригодится вскоре…

Джон, направившись к выходу из бывшей спальни, замешкался у тумбочки — увидел перевернутую фотографию. Не сразу, словно перебарывая себя, вытащил снимок из рамки, затолкал во внутренний карман куртки. На изображение даже не взглянул — и так помнил его слишком четко. На фото Мэри доверчиво и ласково прижималась к его плечу. Они тогда только купили дом, Дину еще не было и трех лет, а Сэма не было и в проекте. Впереди, как им казалось, у них целая жизнь, долгая и счастливая. От тех ожиданий остался только помятый кусок тонкого картона…

Джон не хотел брать с собой это напоминание о несбывшихся надеждах и рухнувших планах. Но у детей должно быть фото матери. Надо бы еще в доме поискать — у них было много снимков: какие-то висели на стенах, какие-то были собраны в альбомы. Но особо он их разыскивать не будет — есть одна фотография, и достаточно.

Груженый сумками, он медленно подошел к двери, не оглядываясь, вышел. Его тяжелые шаги какое-то времени слышались из коридора, потом с лестницы. Дверь, которую он, уходя, толкнул ногой, неприятно скрипнула, закрываясь. По оборванным занавескам, висящим на паре колец, пробежала дрожь. Тихий звук, похожий то ли на всхлип, то ли на смешок, на несколько мгновений повис в тягучей тишине, немного разбавив ее. Потом всё стихло. Лишь отчетливо слышалось, как где-то невдалеке капает вода — редко, мерно и неизбывно:

— Кап... кап... кап… кап...