В поисках справедливости (джен)

Это был обычный осенний вечер, когда я заметил её. Наша подозрительная гостья стояла в тени у выхода из аэропорта, нервно перебирая ручку тяжёлого, неподъёмного чемодана. Воздух был густым от вечерней сырости и выхлопных газов. Вокруг, словно неуёмный муравейник, кипела жизнь: пешеходы спешили, перекрикиваясь на разных языках, а с проспекта доносилось оглушительное многоголосие — нетерпеливые гудки такси, рёв двигателей и пронзительные сигналы машин, пробивавших себе путь сквозь вечерние пробки. И она посреди этого хаоса — неподвижная, словно островок зловещего спокойствия.

Я смотрел на неё — и мир замерзал в странной, болезненной гармонии. Не понимал, откуда в ней эта властная, необъяснимая красота, которая сжимала мне сердце.

Тёмные косички, туго заплетённые, лежали чёткими линиями по плечам, оттеняя бледность кожи. На щеках — лёгкий, едва уловимый румянец, будто от внутреннего жара или сдерживаемого волнения. Но главное — глаза. Голубые, холодные, как два осколка зимнего неба. Они светились в полумраке особым, фосфоресцирующим светом, когда в них вспыхивал гнев. Даже её брови, чуть сдвинутые к переносице, придавали лицу не злобу, а выражение сосредоточенной, почти хищной силы. И в этой скрытой угрозе была её особая, опасная и потому неотразимая красота.

Я простоял так минут десять, заворожённый её невероятной, почти мифической красотой. Особенно волосы — те самые тёмные косички, которые теперь растрепал порывистый осенний ветер. Отдельные пряди выбивались и метались вокруг её лица, как чёрное сияние.

Больше ждать было нельзя. Сделав глубокий вдох, я стряхнул оцепенение и шагнул вперёд, сквозь шум и толчею, прямо к этому островку тишины и напряжения.

— Позвольте помочь с чемоданом, — прозвучал мой голос, который показался мне на удивление спокойным, пока всё внутри сжималось в тугой комок. — Он выглядит неподъёмным.

— Позволяю, — её голос прозвучал ровно, сухо, как осенний лист под подошвой. — Только, пожалуйста, побыстрее. У меня и так дел выше крыши: нужно в отеле заселиться, документы разобрать... Я вообще-то приехала сюда отдыхать, а уже чувствую себя как на работе.

Она отпустила ручку массивного чемодана, и кожаная петля с лёгким стуком упала на асфальт. В её движениях не было ни благодарности, ни раздражения — лишь практичная, немного уставшая деловитость. Чемодан, как я и предполагал, оказался адски тяжёлым.

Я наклонился, ухватился за холодную ручку и приготовился к борьбе... которая так и не началась. Чемодан, конечно, был не из лёгких — монолит, набитый, судя по всему, свинцовыми кирпичами или коллекцией гирь. Но адская тяжесть, которую я себе вообразил, растворилась в приливе адреналина. По сравнению с двумя слонами, которых я мысленно уже запряг, вес оказался... сносным. Я даже смог приподнять его с первого раза, к своему удивлению и скрытой гордости.

— Всё в порядке, — процедил я сквозь слегка напряжённую улыбку, стараясь, чтобы дыхание не сбилось. — Куда направляемся? К стоянке такси?

Она кивнула не в сторону шумной стоянки такси, а в противоположную сторону — в тень под навесом у дальнего выхода, где было почти безлюдно.

—Туда, — её указательный палец, коротко остриженный ноготь, метко обозначил цель в воздухе, будто ставя точку. — Вон в тот угол. У терминала.

Это было нелогично, странно и окончательно развеяло последние сомнения в её... особенностях. Но спорить я не стал. Развернувшись, я поволок чемодан по неровному асфальту, чувствуя, как его углы норовят зацепиться за каждую трещину. Краем глаза я видел, как она шла чуть сзади, её шаги быстрые и лёгкие, будто она несла не груз загадочных планов, а одну лишь свою прекрасную, настороженную свободу.

Её слова о деньгах прозвучали как откровенное, даже циничное признание. Она не просила, а констатировала факт, не отрывая глаз от экрана телефона.

Мгновение на раздумье — и решение пришло само, подсказанное её же странным маршрутом и отчаянием, в котором я хотел быть полезным.

Я выпрямился,приняв максимально деловой вид, и кивнул в сторону припаркованного неподалёку своего старенького, но ухоженного седана.

— Не переживайте, мадам! — сказал я, и в голосе моём прозвучала та самая профессиональная бодрость, которую я много раз слышал от настоящих водителей. — Я как раз водитель такси. Могу вас подвезти. Бесплатно.

Она наконец подняла на меня взгляд, и в её голубых глазах мелькнуло недоверие, смешанное с расчётом.

— Бесплатно? — повторила она, растягивая слово.

— Ну, — я позволил себе смущённую, чуть виноватую ухмылку, — совершенно бесплатно — это не по-бизнесменски. Вы должны будете мне... разговорами. В дороге. Чтобы я не заснул за рулём. И, возможно, вы расскажете, куда именно мы едем. Или от кого.

Её пальцы замерли на замке сумочки. Дождь, застучавший по навесу, словно подчеркнул её паузу. Она медленно подняла голову, и её взгляд, острый и проницательный, скользнул по моему лицу, затем по машине, и снова вернулся ко мне.

— Как-то… слишком странно, — произнесла она чётко, разделяя слова. — Водители такси бесплатно не возят. Особенно такие, как вы.

В её тоне не было страха, скорее — холодная аналитика, будто она взвешивала риски. Я понимал, что один неверный шаг — и она растворится в вечернем потоке людей.

— Да, дамочка, могу и бесплатно! — повторил я, стараясь, чтобы в голосе звучала открытость, и широко улыбнулся, делая шаг назад, давая ей пространство. — Сегодня у меня добрый день. А ещё — видите? — я указал на плотные потоки дождя, затянувшие мир серой пеленой. — Условия ужасные. Мне всё равно ехать в город. А вы, я смотрю, зонтик достаёте? Он от такого ливня не спасёт. Промокнете до нитки за минуту.

Я поспешил к машине и открыл заднюю дверь со стороны тротуара, приняв вид услужливого шофёра. В салоне было сухо, тепло и пахло кофе и старой кожей.

— Садитесь. Хоть до ближайшей станции. Или до отеля. Без обязательств и без оплаты. Честное слово.

Я стоял под дождём, уже чувствуя, как капли пробиваются за воротник, и ждал её решения. Она всё так же смотрела на меня, задерживая дыхание, а потом, с почти не заметным для себя самой вздохом, резко шагнула вперёд, к открытой двери.

Дверь захлопнулась с глухим, бархатистым звуком, отрезав шум дождя и суету аэропорта. Внезапно наступившая тишина в салоне была густой, почти осязаемой. Запах мокрой шерсти и её духов — что-то горьковатое, с оттенком можжевельника — смешался с привычным ароматом кожи и старого автомобиля.

Я сел за руль, и привычные движения — ключ в замке зажигания, щелчок ремня безопасности — в этот раз ощущались как ритуал, открывающий что-то неизведанное. В зеркале заднего вида я поймал её отражение. Она не смотрела в окно на ускользающий мир. Она смотрела прямо в зеркало, на меня. Её голубые глаза в полумраке салона светились приглушённо, как светлячки в банке. В них читался всё тот же расчёт, но теперь к нему добавилось любопытство.

Мотор ожил ровным, утробным урчанием. Я включил дворники, и они, метаясь по стеклу, нарисовали первую полосу в этой удивительной поездке.

— Куда едем? — спросил я, и мой голос прозвучал громче, чем я ожидал, в этой маленькой, тёплой вселенной, которую мы теперь делили на двоих.

Её слова повисли в воздухе, окрашенные в тонкий аромат помады, который она только что нанесла — что-то классическое, в духе красной губной помады. "Гранд Будапешт". У меня непроизвольно дрогнули уголки губ. Не могло быть простым совпадением.

— О! — воскликнул я, встречая её взгляд в зеркале заднего вида. — Невероятно. Этот тот самый знаменитый отель? Тот самый, где я, собственно, и взял номер. Тридцать четвёртый.

Я мягко тронул с места, и машина, вздрогнув, поплыла в потоке машин, превращавшихся в расплывчатые световые пятна за струями дождя. В салоне царила пауза, которую нарушал лишь шёпот двигателя и ритмичный стук дворников.

— Какое совпадение, — наконец произнесла она. Её голос был ровным, но в нём проскользнула ниточка интереса. Она смотрела на меня уже не как на случайного таксиста, а как на персонажа, чьё появление в её сценарии не было прописано. — Вы, значит, тоже гость этого... знаменитого места? Или, может, работаете там?

Она откинулась на сиденье, и свет фонарей, мелькавших за окном, на мгновение высветил её профиль — твёрдый подбородок, чёткую линию губ, подведённых теперь безупрешно. Я понимал, что игра началась. И первым ходом в ней было это странное, слишком уж удобное совпадение.

Я выдержал паузу, давая моим словам осесть в густом воздухе салона. Её пальцы, державшие помаду, замерли на полпути к сумочке.

— Меня зовут Гаспар Андреевич, — представился я, глядя на дорогу, но всеми фибрами чувствуя её пристальное внимание в спину. — Живу в Париже. Работаю таксистом. И не только им. По совместительству — старший швейцар в отеле «Гранд Будапешт».

В зеркале я увидел, как её брови чуть приподнялись. Это была не улыбка, а жест чистой, неподдельной заинтересованности.

— Дело в том, — продолжил я, плавно обгоняя грузовик, — что отель изначально назывался «Гранд Париж». Но потом, когда наш прежний мэр... ушёл в отставку при довольно туманных обстоятельствах, новая администрация получила иск. От дальних родственников старого архитектора, венгра по крови. Судились долго, чтобы «восстановить историческую справедливость» и вернуть замыслу первоначальное название. В итоге, «Гранд Париж» канул в Лету. Теперь мы — «Гранд Будапешт». Хотя дух места, уверяю вас, остался совершенно парижским.

Я позволил себе коротко взглянуть в зеркало.

—Так что, мадам, ваше прибытие в наш отель я воспринимаю не как случайность, а как... приятное профессиональное совпадение. Номер тридцать четыре, говорите? Интересный выбор. Вид оттуда открывается не на бульвар, а на тихий внутренний сад. Очень немногие о нём знают.

Моя история вырвалась наружу не потоком, а водопадом, срываясь с языка быстрее, чем я успевал обдумать её уместность. В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь шумом двигателя и дождя по крыше. В зеркале я увидел, как её лицо, до этого выражавшее лишь холодный интерес, смягчилось. Не сочувствием, нет. Скорее, пониманием того, что перед ней — не просто персонаж из гостиничного фойе, а человек со своей, глубоко личной сагой о потерях и предательствах.

— Сорок лет, двадцать... — она тихо повторила, отложив помаду. Её голос потерял прежнюю резкость. — Время в таких историях имеет свойство сжиматься и растягиваться, как старая резинка. Особенно когда счёт ведётся от одной потери к другой.

Она помолчала, глядя на мокрые огни города за окном.

— Автокатастрофа, пьяная бабка, двоюродный брат... прадедовский бизнес. — Она произнесла это не как перечень, а как знакомый маршрут по карте чужого горя. — Значит, номер тридцать четыре вы взяли не просто так. Вид на внутренний сад... это место для тихих наблюдений. И для ожидания.

Она наклонилась вперёд, и её голос, тихий, но отчётливый, прозвучал прямо у меня за плечом:

— Гаспар Андреевич. А ваш двоюродный брат, который как не в кассу забрал бизнес... он, случайно, не имеет отношения к управлению тем самым отелем, в который мы едем? Или, может, он тоже в Париже?

— Гаспар Андреевич, мне кажется, что числа, которые вы начали называть, не случайны. Вы сами недавно упоминали, что в номере 34 есть чудесный сад. А что если именно ваш двоюродный брат и есть тот администратор, который подал в суд с требованием изменить название отеля?

Поворачивая налево, под яркий свет уличного фонаря, я увидел в зеркале её лицо с предельной чёткостью. На нём не было растерянности, только холодная решимость. Она выдержала паузу, позволяя гулу двигателя заполнить пространство между нами.

— Объяснить? — её голос прозвучал тихо, но с металлическим оттенком. — Вы начали с того, что бесплатно подвезли незнакомку в дождь. Потом «случайно» оказались сотрудником того самого отеля, куда я еду. Затем — трогательная история о наследстве и предательстве родного брата. И всё это — пока мы едем к месту, где этот самый брат и вершит свою власть.

Она откинулась на сиденье, и тень скользнула по её лицу.

— Это либо невероятное стечение обстоятельств, господин швейцар, либо... очень тонко спланированная игра. Вы либо самый наивный человек в Париже, либо... его полная противоположность. И знаете что? — она слегка наклонилась вперёд. — Ваш «брат», Луи-Филипп, три дня назад отменил моё бронирование в этом отеле. Без объяснения причин. А сегодня я получила анонимное сообщение, что мне стоит быть там... и что мне «поможет человек у входа». Вы стояли у входа. Вы помогли.

Машина, наконец, подкатила к освещённому подъезду «Гранд Будапешт». Швейцар в ливрее уже делал шаг навстречу.

—Так что объясните лучше вы, Гаспар Андреевич, — прошептала она, не отрывая от меня взгляда. — Это он вас прислал? Или вы пришли мне на помощь... вопреки ему?

— Детектив с длинным носом? — прошипел я, понизив голос до опасного шёпота. — Нет, мадам. Я — человек, у которого украли будущее. И тот документ, о котором вы говорите... он существует. Он у меня. Подписанный прадедом, заверенный нотариусом Консьержери. Но он ничего не стоит, пока Луи-Филипп контролирует всё — отель, суды, людей.

Я сжал кулаки, глядя на её непроницаемое лицо.

— Вы спрашиваете, прислал ли он меня? Он скорее отправил бы меня на дно Сены, чем позволил бы приблизиться к кому-то, кто задаёт вопросы об отеле. А этот «аноним», что написал вам... — я горько усмехнулся, — у него, должно быть, своеобразное чувство юмора. Или он знает то, чего не знаем мы оба.

Я указал взглядом на чемодан в багажнике.

— У вас есть один шанс. И у меня — один. Я помог вам не из благотворительности. Я вижу в вас... возможность. Если вы приехали бросить вызов моему брату, то, возможно, наша ненависть к нему — это общий знаменатель. Или, — я открыл дверь со своей стороны, давая понять, что разговор окончен, — вы просто выйдете, и мы забудем этот странный вечер. Выбор за вами. Но если вы войдёте туда под моим взглядом... знайте, вы перестаёте быть случайной гостьей. Вы становитесь игроком.

Мотор заглох. Тишина, наступившая в салоне, была оглушительнее любого шума. Я сидел, не двигаясь, переваривая её слова. Джессика Фронтенд. Имя, которое я знал не по газетным колонкам о светской хронике, а по криминальным сводкам и расследованиям, вскрывавшим коррупцию в самых высоких кабинетах. Знаменитая не скандалами, а умением находить то, что тщательно скрывали.

Я медленно повернулся к ней. Всё встало на свои места: её настороженность, аналитический взгляд, безэмоциональная оценка ситуации. Это не была испуганная туристка — это был профессионал высочайшего класса.

— Джессика Фронтенд, — произнес я её имя с почтительным уважением, которое взяло верх над изумлением. — Тогда это не совпадение. Это операция.

Я глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Поток событий этого вечера обрёл чёткую, пугающую логику.

—Вы правы. Пререкаться бессмысленно. Если вы здесь, значит, против моего брата уже выдвинуты серьёзные обвинения, а не просто семейная ссора. И тот, кто прислал вам письмо... он знает и о вас, и обо мне. Он свел нас вместе, как две шестерёнки в одном механизме.

Я вышел из машины, обошёл её и открыл дверь со стороны пассажира. Дождь уже стихал, превращаясь в морось. Я протянул руку, чтобы помочь ей выйти, но мой жест был теперь не просто вежливостью — это был жест союзника.

— Простите за мой... импровизированный спектакль, мадмуазель Фронтенд. Я не знал, с кем имею дело. Моё предложение о команде стоит. Я знаю каждый уголок этого отеля, каждый привычный маршрут Луи-Филиппа, его слабые места и его страхи. У меня есть документ.

У вас, как я понимаю, есть мандат, полномочия и причина, по которой он отменил ваше бронирование.

Я наклонился чуть ближе, понизив голос до шёпота, пока швейцар принимал её чемодан.

— Мы не просто будем работать в команде. Мы устроим ему такую проверку, после которой вопрос о наследстве решится сам собой. Только скажите, с чего начать. Номер тридцать четыре ждёт. И вид из него... идеален для наблюдения.

* * *

Тяжёлая стеклянная дверь отеля мягко захлопнулась за нами, отсекая влажный вечерний воздух. Я вновь взвалил её чемодан на плечо, и странная мысль мелькнула в голове: он и правда стал легче. Не физически, конечно. Но тяжесть неизвестности, неопределённости, с которой я тащил его от машины, уступила место совершенно иному чувству — целенаправленной тяжести общей миссии.

В роскошном, тихом вестибюле с запахом старого дерева и полировки я поставил чемодан у ног, кивнув портье, который узнал меня и лишь слегка приподнял бровь при виде моей спутницы.

— Итак, мадмуазель Фронтенд, — сказал я тихо, но чётко, указывая взглядом на лестницу, ведущую в восточное крыло. — Я выделю вам номер по соседству. Тридцать пятый. Он находится прямо рядом с моим, тридцать четвёртым. Таким образом, мы будем находиться в непосредственной близости. И, что более важно, — я позволил себе лёгкую, почти незаметную улыбку, — оба наших окна выходят в тот самый тихий внутренний сад. Идеальная точка для наблюдения и... для оперативного совещания. Позвольте проводить вас.

Я снова поднял чемодан, и на этот раз его вес казался не обузой, а инструментом. Мы двинулись по ковровой дорожке мимо бесшумных лифтов, направляясь к лестнице, — два заговорщика, растворяющиеся в изысканной толпе «Гранд Будапешта», готовые начать свою игру на поле, которое один из них знал как свои пять пальцев.

Вы поднялись по лестнице, поставив чемодан у двери, и снова спустились вниз. За стойкой портьэ, Поль, старый служака, который помнил меня ещё мальчишкой, молча протянул ключ от тридцать пятого. Тяжёлая латунная бляха покачивалась на кольце — номер был свободен. Более того, я знал, что Луи-Филипп держал несколько комнат в этом крыле «про запас», подальше от глаз важных гостей.

Ключ с лёгким щелчком повернулся в замке. Дверь отворилась с тихим скрипом, впустив нас в полумрак. Я щёлкнул выключателем, и мягкий свет бра озарил комнату. Пахло замкнутым воздухом, старой пылью и… историей.

— Эх, — вырвалось у меня непроизвольно, пока я обводил взглядом знакомую обстановку: тяжёлые бархатные портьеры, резное дерево гарнитура, зеркало в позолоченной раме, потускневшее от времени. — Помню, тут жили когда-то очень старые и очень странные туристы. Граф и графиня де Времон. В конце семидесятых. Никуда не выходили, принимали странных гостей по ночам… а потом исчезли в одно утро, оставив все вещи и неоплаченный счёт. Луи-Филипп, тогда ещё не администратор, а просто управляющий, любил рассказывать эту историю новичкам, чтобы те боялись лишний раз сюда заглядывать.

Я отдернул край портьеры. За окном, в сгущающихся сумерках, угадывались контуры того самого внутреннего сада — наш общий наблюдательный пункт.

—Комната давно не обновлялась, — сказал я, поворачиваясь к Джессике. — Проводка старая, розетки в неожиданных местах. Но зато стены… толстые. И слухи по ним не ходят. Здесь можно говорить. И планировать.

Я положил ключ на комод рядом с её чемоданом.

— Добро пожаловать в оперативный штаб, мадмуазель Фронтенд. Завтрак в номер в семь? Или вы предпочитаете начать день с инспекции сада?

Я кивнул, полностью понимая её усталость. Путешествие, нервное напряжение, внезапный союз — всё это требовало передышки.

— Разумный план, — сказал я, отходя к двери. — Тишина и покой — лучшие союзники перед делом. Я распоряжусь, чтобы завтрак подали ровно в семь. Что-то лёгкое, но сытное. Кофе, круассаны, возможно, йогурт. И абсолютная тишина — никаких звонков из администрации, никаких навязчивых вопросов от службы.

Я остановился в дверном проёме, обернувшись.

— Сон — тоже часть работы. Отдохните как следует, мадмуазель. Наш сад никуда не денется, а вечерние тени часто показывают то, что не видно при дневном свете. Моя комната — прямо через стену. Если что-то... или кто-то... побеспокоит, стучите в стену. Я услышу.

Я вышел в коридор, мягко прикрыв за собой дверь. Звук поворачивающегося в замке ключа с её стороны прозвучал как точка в конце первого акта. Не возвращаясь в вестибюль, я поднялся по служебной лестнице на чердак, где среди старых картин и сундуков хранился запасной комплект ключей от всех номеров. Ключ от тридцать пятого я забрал с собой. Луи-Филипп не должен был знать, что комната занята. Особенно — кем.

Спустившись в свою комнату, я не стал зажигать свет. Подошёл к окну, отодвинул тяжёлую портьеру ровно настолько, чтобы видеть тёмный прямоугольник её окна напротив. Через несколько минут там мелькнул и погас свет — она выключила бра. Оперативный штаб затих, набираясь сил.

Тихий стук в дверь разбудил меня ровно в шесть двадцать девять. Привычка, отточенная годами. Я встал с узкой походной кровати, которую поставил здесь вместо гостиничной, и подошёл к старому шкафу из тёмного дуба.

В шесть тридцать я спустился по чёрной, служебной лестнице в подвал, в свою крошечную каморку при гардеробной. Здесь висел не парадный, сверкающий золотом мундир старшего швейцара, который я должен был носить на людях, а совсем другой. Старая, поношенная униформа прошлого, бежевого цвета, с потёртыми нашивками на плечах и едва заметным, выцветшим гербом отеля «Гранд Париж» — наследие эпохи прадеда.

Ткань на локтях истончилась до состояния паутинки, на коленях были аккуратные, но видимые заплаты. Лохмотья? Пожалуй. Но в этих лохмотьях я чувствовал себя собой. Гаспаром Андреевичем, а не марионеткой в золотых позументах администрации Луи-Филиппа.

Переодевшись, я провёл рукой по грубой ткани, словно проверяя доспехи перед боем. Затем, ровно в семь, я уже стоял в служебном лифте с подносом в руках. На нём — серебряный кофейник, тёплые круассаны в льняной салфетке, маленькая вазочка с лесными ягодами. Завтрак для номера тридцать пять.

Лифт бесшумно остановился. Я вышел в пустой, тихий коридор второго этажа, сделал несколько шагов и поставил поднос на столик у двери. Ровно в семь ноль-ноль я постучал — три чётких, но негромких удара.

— Завтрак для мадмуазель Фронтенд, — произнёс я ровным, профессиональным голосом, достаточно громко, чтобы услышали из-за двери, но не настолько, чтобы разбудить других постояльцев. Затем я отошёл и растворился в тени у служебной лестницы, чтобы наблюдать. Мне нужно было увидеть, откроет ли она дверь сама, и в каком она будет состоянии. А также — проследить, не приведёт ли этот невинный поднос незваных гостей.

Дверь открылась не сразу, лишь после лёгкой паузы, будто она сначала оценила обстановку через глазок. Предстала она не в вечернем наряде, а в простом, но дорогом шёлковом халате, волосы были собраны в небрежный, но элегантный пучок. На лице — ни следа вчерашней усталости, только свежая, бодрая собранность. Она взяла поднос ловким движением.

— Доброе утро, мадмуазель Фронтенд. Как вам спалось? — спросил я, соблюдая дистанцию служащего, но наш взгляд встретился на долю секунды дольше, чем это было необходимо для формальности.

— Спалось просто замечательно, — ответила она, и в её голосе звенела лёгкая, почти игривая энергия, контрастирующая с моей натянутой официальностью. — Комната обладает удивительно… спокойной аурой. Несмотря на её историю.

А вид на сад на рассвете просто восхитителен. Спасибо за выбор.

Она сделала шаг назад, будто приглашая войти, но я лишь почтительно склонил голову.

— Рад, что всё понравилось. Не стану вас задерживать. Завтрак, надеюсь, будет соответствовать ожиданиям. Если потребуется что-то ещё… — я сделал едва заметную паузу, — вы знаете, где меня найти.

Я отступил ещё на шаг, давая понять, что удаляюсь, но задержался, будто вспомнив о чём-то незначительном.

— Ах, да. Садовник сегодня будет подрезать розы в восточной части сада с десяти. Если вы планируете утреннюю прогулку, возможно, имеет смысл выбрать западную аллею. Там тише. И… виды порой открываются более показательные.

Поклонившись ещё раз, я развернулся и зашагал прочь по коридору, оставляя её с подносом и с тщательно завуалированной под бытовую рекомендацию информацией: восточная часть сада будет занята, западная — свободна для наблюдения или приватной встречи. Моя старая униформа скрипела на локтях с каждым шагом, но я шёл с прямой спиной. Игра началась по-настоящему, и первая фигура была расставлена.

Мы свернули на западную аллею, утопающую в утренней тени от высоких кипарисов. Воздух был свеж, пахло влажной землёй и скошенной травой. Я шёл чуть впереди, в своих потрёпанных лохмотьях, которые здесь, среди живой зелени, казались не униформой, а частью пейзажа — как старая садовая скульптура.

— Вот, — мой голос прозвучал тихо, но с такой сконцентрированной горечью, что даже птицы в кустах замолкли на мгновение. Я остановился и медленно поднял руку. Не просто указал, а обозначил путь, словно прочертил невидимую линию в воздухе от нашего тихого уголка к миру стекла и стали за пределами ограды. — Тот самый кабинет. Там, на верхнем этаже. Видите панорамное окно, которое отражает сейчас утреннее солнце, как слепое, высокомерное око?

Я не смотрел на неё. Я смотрел на эту точку, на этот символ всего, что было у меня отнято.

— Там сидит мой брат. Луи-Филипп. Каждое утро он пьёт там свой кофе, глядя не на сад, который был разбит нашим прадедом, а на графики доходов и на город, который он считает своей вотчиной. Именно из-за того окна пришло уведомление об отмене вашего бронирования. Именно там был подписан иск о переименовании отеля. И именно там хранится тот фальшивый документ, благодаря которому моё наследство стало его собственностью.

Я опустил руку, сжав её в кулак, чувствуя, как грубая ткань мундира натягивается на суставах.

— Он не просто предал нас. Он возвёл предательство в ранг бизнес-стратегии и уселся на его вершину, как паук в самом центре паутины. И всё, что у нас есть против него пока, — это вид из сада и ключ от номера, которого официально не существует. — Я наконец повернулся к Джессике, и в моих глазах, должно быть, горел тот же холодный огонь, что и в её голубых, когда она анализировала улики в машине. — Вопрос, мадмуазель Фронтенд, в том, как нам добраться до этого паука, не запутавшись в его сети. И сделать это так, чтобы он даже не услышал наших шагов.

Взгляд её последовал за направлением моего жеста, но не к небоскрёбу, а вглубь сада. Я замер, отслеживая её фокус. Она заметила то, что большинство гостей никогда не видели — не ухоженную аллею, а едва заметный разрыв в стене стриженых кустов самшита, маскирующий узкую, поросшую мхом тропинку, уходящую в густую чащу старого леса, примыкающего к территории отеля.

— Посмотрите туда, — сказала она, и в её голосе не было вопроса, только констатация факта. — Вы видите? Небольшой отступ от аллеи. Там есть какая-то тропа. Она ведёт… в лес.

Я почувствовал, как что-то ёкнуло внутри — смесь тревоги и азарта. Эта тропа была частью старых легенд отеля, о которой я почти забыл.

Мы свернули с аллеи, укрывшись в тени огромного старого бука, с которого открывался вид и на тайную тропу, и на ненавистный небоскрёб. Вопрос Джесси висел в воздухе, прямой и неизбежный.

— В целом… — я начал, вытирая ладонью о грубую ткань мундира, как будто стирая пыль с воспоминаний. Голос мой стал ровным, бесстрастным, будто я зачитывал обвинительный акт. — Мой брат был… нет, есть — эгоист и идиот. Но не в бытовом смысле. Он — идиот гениальности, если такое возможно. Его любовь к самому себе — это не нарциссизм мелкого пошиба. Это целая философия, религия, в которой он — и бог, и первосвященник. Он верит, что мир существует лишь постольку, поскольку отражает его величие.

Я сорвал с ветки старый, засохший лист и медленно растер его в пальцах.

— Именно поэтому он не просто пытается лишить меня наследства. Для него это — священный акт. Очищение родового древа от слабой, «недостойной» ветви. Он видит в моём существовании, в моих правах по рождению — оскорбление. Пятно на безупречном, по его мнению, полотне его собственной судьбы. Ему мало украсть. Ему нужно стереть сам факт, что у него был брат, имевший право на что-то общее.

Я посмотрел прямо на Джесси, и в моих глазах, наверное, впервые за этот разговор, вспыхнула не сдерживаемая ярость.

— Он не делает это из жадности. Жадность — слишком простое для него чувство. Он делает это из высокомерия. Из убеждения, что всё должно принадлежать лучшему из нас. А он, разумеется, таковым себя считает. Его подпись на фальшивом документе — это не подлог. Это, в его голове, акт милости. Исправление ошибки природы и недальновидности прадеда.

Я швырнул рассыпавшуюся труху листа на землю.

— Вот с кем мы имеем дело, мадмуазель Фронтенд. Не с жуликом. С фанатиком собственного культа. И это делает его в тысячу раз опаснее. Потому что он верит в свою правоту. А вера… она придаёт наглости вид добродетели и предательству — ореол необходимости.

Тропа вывела нас к неширокой, но быстрой речушке, делавшей крутой изгиб. Моста, обозначенного на старых планах, действительно не было — лишь скользкое, подгнившее бревно, перекинутое с одного берега на другой. Вода журчала темно и холодно.

Джессика остановилась, оценивая ситуацию взглядом опытного полевого агента. Я же ощутил знакомый привкус горечи — ещё одно «наследство», приведённое в негодность.

— И что мы делать будем? — её вопрос повис в воздухе, смешавшись со звуком воды.

Я присел на корточки, осматривая бревно и берега.

— План «А» — рискнуть и перейти по нему. Но оно сырое и, скорее всего, трухлявое посередине. Шанс провалиться — пятьдесят на пятьдесят. План «Б» — искать брод. Река здесь мелководная, но каменистая и течение быстрое.

Я поднял на неё взгляд,и в нём, помимо расчёта, читалась досада.

— Это его рук дело. Или, вернее, бездействия. Все служебные пути на территории, не приносящие прямой прибыли или не используемые для приёма VIP-гостей, он сознательно запустил. Чтобы никто, включая меня, не мог свободно перемещаться. Чтобы контроль оставался только за ним и его людьми по официальным маршрутам.

Я выпрямился, отряхивая ладони.

— Но есть и план «В». — Я указал чуть вверх по течению, где кроны деревьев смыкались плотнее. — Там, если память мне не изменяет, раньше был свайный переход, просто две толстые доски. Его разобрать проще, чем бревно. Возможно, он просто завален хворостом. Если мы его найдём и сможем восстановить… это будет не только наш путь, но и доказательство. Доказательство систематического саботажа инфраструктуры поместья. Что может быть полезным кейсом в деле о нерациональном управлении активами.

Он мягко улыбнулся, как будто ждал именно этого.

— Мы будем доверять. Доверять древности этого дерева, что оно помнит путь. И своему равновесию. Иногда самый прочный мост — это не то, что построили, а то, что выросло и осталось.

Мисс Фронтенд вздохнула,но в её глазах мелькнул вызов.

— Ладно. Но если мой протокол взаимодействия с окружающей средой даст сбой, виноваты будете вы. Весь ваш романтичный… бэкенд.

Я стоял на том берегу, чувствуя под ногами твёрдую, сырую землю. Импровизированный мост из бревна и наклонённого дерева скрипел под ногами Джессики, но держал. Однако она замерла на середине, пальцы вцепились в шероховатую кору опоры, взгляд прикован к тёмной, быстрой воде внизу.

— Мисс Фронтенд, — сказал я спокойно, но так, чтобы она услышала сквозь шум воды. — Река глубокая максимум по колено в этом месте. Вы не утонете. Но...

Я видел, как её взгляд метнулся к своему идеальному, бежевому пиджаку твидового кроя — её визитной карточке, символу статуса и профессионализма.

—...но твид, — продолжил я, — сохнет долго. И теряет форму. И пахнет речной тиной. Я понимаю.

Она кивнула, почти не заметно, не отпуская опору.

—Предлагаю сделку, — сказал я, делая шаг к самому краю воды на своём берегу. — Снимите пиджак. Перебросьте его мне. Я его сохраню в целости и сухости. А вы тогда сможете перейти, не боясь за свой джентльменский гардероб. Даже если поскользнётесь — это будут всего лишь брюки, которые высохнут у камина за вечер.

Я протянул руки, готовый поймать летящую ткань.

— Или... — добавил я с лёгкой усмешкой, — я могу вернуться, взять вас на руки и перенести. Но, думаю, первый вариант больше соответствует нашему партнёрству на равных. И достоинству знаменитой детективши.

Всё произошло в одно мгновение. Пиджак, тяжёлый от твида, описал в воздухе тёмную дугу и упал мне в руки. Но резкое движение нарушило хрупкое равновесие. Бревно качнулось, скользкая кора съехала под её каблуком. Джессика, лишившись опоры, замерла в неестественном, падающем полуобороте.

Я не думал. Тело среагировало само — длинный прыжок вперёд, в ледяную воду, которая хлестнула мне по коленям. Руки выбросились вперёд, и я успел — едва успел — подхватить её, прежде чем она шлёпнулась бы в поток. Одной рукой я обхватил её за талию, другой упёрся в мокрое бревно, гася инерцию падения. Мы замерли в этой нелепой, напряжённой позе: я, стоя по колено в воде, держа её на весу; она, одна нога ещё на бревне, практически вся её весом легла на мою руку.

Тишину нарушал только наш сбивчивый выдох и журчание воды. Я чувствовал, как дрожат её мышцы от напряжения и адреналина, слышал её быстрое, прерывистое дыхание у самого своего уха. Её лицо было в сантиметрах от моего, голубые глаза широко распахнуты — но не от страха, а от шока и предельной концентрации.

— Я… — начала она, но голос сорвался.

— Тсс, — прошептал я, медленно, очень медленно принимая на себя больше её веса и помогая ей найти устойчивое положение. — Всё в порядке. Вы не упали. И ваш пиджак, — я кивнул на берег, где он лежал аккуратно свёрнутым на сухом камне, — цел и невредим.

Осторожно, как хрустальную вазу, я переставил её на твёрдую землю своего берега, лишь потом отпустив свою хватку. Мои старые лохмотья ниже пояска были мокрыми и тяжелыми. Мы стояли, глядя друг на друга, разделённые теперь не рекой, а этим внезапным, физическим моментом близости, который висел в воздухе гуще речной мглы. Это было больше, чем просто помощь. Это был жест, стиравший на секунду все роли — швейцара и детектива, союзников по необходимости. Остались просто мужчина и женщина на краю леса, и непроизвольное доверие, которое теперь нужно было либо признать, либо игнорировать.

Её голос, обычно такой уверенный и ровный, прозвучал чуть сдавленно, с лёгкой дрожью, которую она, несомненно, тут же возненавидела бы в себе. Я видел, как она сделала шаг, пытаясь обрести твёрдую почву, и её колени слегка подались.

Я повернулся к ней, и на моём лице не было ни тени упрёка или раздражения, только искреннее сожаление.

— Ничего глупого, — возразил я мягко, но твёрдо. — Идея использовать ресурсы леса была абсолютно верной. Моя ошибка была в другом — я недооценил шаткость нашей импровизированной опоры и не предусмотрел безопасную страховку. Это на мне, как на том, кто знает эти места и должен был предвидеть риски.

Я снова взглянул на злополучное бревно, затем на свои промокшие брюки.

— Кроме того, — добавил я с лёгкой, самоироничной ухмылкой, — это я оказался недостаточно проворным, чтобы поймать пиджак и стабилизировать мост одновременно. Так что извиняться должны скорее мне.

Мой палец замер, указывая вглубь чащи, где тропа сужалась, а свет едва пробивался сквозь сплетение крон. И правда — стволы старых дубов и вязов, покрытые толстой, бугристой корой, образовывали причудливые наросты, которые в полумраке и вправду походили на скорченные, страшные рожи: вот пустое глазное впадище, вот оскал, вот гримаса ужаса.

Я позволил легенде повисеть в воздухе, чувствуя, как холодок пробегает по спине даже у меня, знающего эти места.

—Да, — тихо подтвердил я. — Легенды ходят. Говорят, что это лес помнит всё. А тот, кого называют его королём… или стражем… не любит чужаков с нечистыми помыслами. Говорят, он может запутать тропы, наслать морок, а тех, кто пришёл с жадностью или предательством в сердце, — лишить человеческого облика, превратив в часть леса: в зверя, в дерево, в дикаря, забывшего свою речь.

Я опустил руку и повернулся к Джессике. В её глазах я не увидел страха, только пристальный, аналитический интерес. Она изучала местность, как следователь изучает место преступления.

—Местные старожилы, оставшиеся со времён моего прадеда, шепчутся об этом. Луи-Филипп, конечно, высмеивал эти «суеверия». Он называл это дешёвой сказкой для туристов и приказал вырубить часть этих деревьев для расширения парковки. Но… — я понизил голос до шёпута, — говорят, что те, кто рубил, потом либо сбежали, либо начали видеть кошмары. И тропа к охотничьему домику с тех пор считается… охраняемой.

Я сделал паузу, давая ей осмыслить.

— Я не знаю, есть ли тут настоящая магия, мисс Фронтенд. Но я знаю, что этот лес хранит секреты. И иногда легенды — это просто искажённая память о реальных опасностях. О капканах, о ямах, о диких животных. Или… — я глянул на страшные рожи деревьев, — о чём-то, что не хочет, чтобы мы дошли до домика. В любом случае, нам нужна предельная осторожность. И чистые помыслы. К счастью, наша цель — восстановить справедливость, а не украсть сокровище. Хотя, кто знает, что король леса считает сокровищем.

Я предложил ей руку, не как галантный жест, а как опору на неровной, возможно, коварной тропе.

— Пойдёмте? Но будьте готовы ко всему. И помните главное правило любого леса, мистического или нет: не отставать и не терять друг друга из виду.

Вместе мы шагнули под сень искажённых крон. Воздух стал гуще, холоднее, наполненным запахом прелой листвы, сырой земли и чего-то ещё — старой древесной смолы, похожей на бальзам для забвения. Я шёл чуть впереди, чувствуя её шаги за спиной — не робкие, а твёрдые, размеренные. Я обернулся, мельком увидел её лицо. На нём не было и тени суеверного страха. Только та же сосредоточенная решимость, что горела в её глазах, когда она анализировала улики в салоне моей машины. Она не боялась Лешего. Она шла на работу.

И это понимание придало мне сил больше, чем любая бравада. Я выпрямил спину в своих промокших, потрёпанных лохмотьях.

— Вы правы, — сказал я, больше себе, чем ей, голос мой прозвучал тихо, но с новой, железной нотой. — Мы идём не для встречи с Лешим. Пусть себе бродит в своих чащобах и пугает суеверных. Наша цель — конкретна. Она из стекла и бетона, а не из мха и страха.

Я раздвинул перед собой колючую ветвь, придерживая её, чтобы она не ударила Джессику.

—Мы идём к моему брату. Через этот лес, через этот домик, через его подвалы. Каждая страшная рожа на дереве — просто дерево. Каждый шорох — просто ветер или зверёк. Наше оружие — не обереги от сглаза, а документ в моём кармане, ваша проницательность и тот факт, что он нас не ждёт с этой стороны.

Тропа вела вниз, в овраг, ещё более тёмный и сырой.

— Он думает, что защищён своими контрактами, своими адвокатами, своей властью наверху. Но у него есть ахиллесова пята — его высокомерие. Он забыл про эти тропы. Про этот лес. Про то, что у его брата ещё осталась память и решимость. И про то, что с ним идёт Джессика Фронтенд.

Я остановился на краю оврага, оглядываясь, чтобы найти безопасный спуск, и бросил ей взгляд через плечо.

— Так что пусть Леший сторожит свои владения. Мы пришли за своим. И мы его заберём.

Шаги были не громкими, а... многоголосыми. Как будто за нами шумела сразу целая роща, скрипели ветви, шелестела листва. Я обернулся, рука непроизвольно сжала древко своего посоха (если бы он у меня был), готовясь к худшему.

Но там не было чудовища. Стоял он. Леший. Не гигант из кошмаров, а старичок, будто вышедший из самой сердцевины векового дуба. Ростом он был не выше меня, сухонький, но от него веяло не дряхлостью, а немыслимой древностью. В морщинистой руке, больше похожей на корень, он держал посох из причудливо скрученного дерева, увенчанный шишкой, в которой, казалось, мерцал тусклый свет светлячка. На голове — не страшные рога, а изящные, ветвистые деревянные отростки, как у старого оленя-вожака. Одет он был в лохмотья, но какие! Это были не тряпки, а живые мхи, лишайники, заплетённые паутинки и сухие листья, переливавшиеся всеми оттенками лесной зелени и серого. Он смотрел на нас не со злобой, а с глубоким, неспешным любопытством, словно разглядывал два необычных гриба, выросших на его тропе.

Всё внутри у меня замерло, но не от страха, а от благоговейного трепета. Это была не иллюзия. Это был Хозяин.

Я медленно, очень медленно, опустил голову в почтительном поклоне, не спуская с него глаз. Потом осторожно тронул рукав Джессики, давая знак не делать резких движений.

— Хозяин... — произнёс я тихо, голосом, приличествующим в таком месте. — Мы не хотели потревожить твой покой. Мы идём не за твоими дарами и не чтобы навредить твоему лесу.

Я выпрямился, стараясь смотреть прямо в его глаза — тёмные, как лесные омуты.

— Мы идём через твои владения, потому что наш путь лежит к Каменному Гнезду, что на краю леса (я не решился назвать "охотничий домик", звучало слишком грубо). Там живёт тот, кто забыл уважать старые дороги и старые договоры. Мы идём, чтобы восстановить справедливость, украденную с помощью лжи.

Я замер, почувствовав, как кровь отливает от лица. Договор. Кровь. В памяти всплыли обрывки того безумного, отчаянного юношества, когда после очередной ссоры с братом я сбежал в этот самый лес, пытаясь найти хоть какую-то справедливость у его мифического хозяина.

— Хозяин... — начал я, и голос мой дрогнул от стыда. Я снова поклонился, уже глубже. — Не забыл. Как можно забыть. Твоя память — это память корней, она вечна. Моя же... оказалась короче моей нужды.

Я выпрямился, встречая его нездешний взгляд.

— Да, я обещал. И нарушил слово. Признаю. Вода замутилась потому, что я плакал от бессилия и кидал в твой ручей камни. Мост сломал, пытаясь доказать самому себе, что могу что-то сломать, раз не могу ничего построить. А лягушки... — я с горечью усмехнулся, — они перессорились из-за моих криков. Ты их потом целую неделю мирил, а я ушёл, так и не извинившись.

Я сделал шаг вперёд, показывая, что готов принять последствия, но жестом попытался прикрыть Джессику, будто отделяя её от своей старой вины.

— Но я пришёл не один. И пришёл не затем, чтобы мутить воду или ломать мосты. Я привёл того, кто может помочь восстановить настоящий порядок — и в Каменном Гнезде, и, может быть, отчасти — в долгах перед тобой. Наша цель — исправить большую несправедливость. А за свой старый долг... — я опустил голову, — я готов ответить. После. Когда главное дело будет сделано. Прими пока это как залог.

Я осторожно вытащил из внутреннего кармана своего потрёпанного мундира единственную ценную вещь, что у меня была, — старый серебряный портсигар прадеда с выгравированным гербом «Гранд Париж». Я положил его на пень у ног Лешего.

— Это — память о том, что было до лжи. Возьми на хранение. Если мы не вернёмся с пути, или если я снова нарушу слово — оно твоё. А если вернёмся с победой... я отстрою тебе новый мост. И найду способ помирить всех лягушек в твоём болоте.

— Я всё понимаю, Гаспар Андреевич. С этого дня, с этой минуты и с этой секунды, независимо от того, выйдешь ты победителем или нет, ты станешь моим рабом. И если ты думаешь, что сможешь избежать наказания, то знай: твоя казнь состоится сегодня, после твоей победы или поражения.

Если ты не выполнишь то, что обещал несколько лет назад, я возьму этот посох и убью тебя. Я не позволю недоверчивым путникам скитаться по этому лесу. Я его хозяин, и если с какого-либо дерева упадёт плод, если мост не будет починен, если лягушки не будут измерены, если ты замутил воду, то тебе придётся и расхлёбывать эту кашу. И если ты ничего этого не сделаешь после своего судебного решения, то я тебя убью.

— Хорошо, хозяин, но, пожалуйста, дайте мне возможность исправить эту несправедливость. Вы же знаете, что мой прадед не потерпит неуважительного отношения ко мне или моему брату. Я обещаю, что всё исправлю. Но где же ваша честь и ваши слова?

Скажите мне, что после того, как я вам помогу, я смогу вернуться в свой отель. Я ведь швейцар, а значит, не могу просто так взять и покинуть свой народ. Я не какой-то там негодяй, я старший швейцар, который всегда выполняет свою работу до конца.

Обещайте мне, хозяин, что если я всё сделаю, вы отпустите меня в целости и сохранности. А если после судебного решения я ничего не выполню, то тогда вы можете меня убить. Можете даже зажарить на костре и съесть. Но я хочу, чтобы вы поклялись мне на слово, что я буду жив и здоров после того, как выполню всё, о чём вы меня просили.

Леший поклонился и удалился.