Гравити Фолз: Архивы Невозможного. Том I: Теневая Сторона Лета (гет)

Блок I: Добро пожаловать в никуда

Воздух внутри автобуса «Speedy Beaver» напоминал застоявшийся суп. Это была густая, почти осязаемая субстанция, сваренная из запаха прогорклых кукурузных чипсов, чужого пота и химической вони перегретого винила. Кондиционер сдох еще три штата назад, и теперь лишь хрипло кашлял пылью, словно умирающий курильщик, безуспешно пытаясь разогнать липкую июньскую жару.

Диппер Пайнс прижался лбом к стеклу. Оно вибрировало, передавая дрожь двигателя прямо в череп, но эта мелкая боль была единственным, что удерживало его в реальности.

Мир за окном умирал.

Последние три часа цивилизация отслаивалась от пейзажа кусками. Сначала исчезли высотки, затем — аккуратные пригороды с подстриженными газонами, потом пропали даже заправки и придорожные закусочные. Осталась только трасса 58, серой лентой врезающаяся в бесконечность, и лес.

Лес был неправильным.

Это были не те дружелюбные парковые зоны, к которым Диппер привык в Пьемонте. Это были древние, хищные сосны-монолиты. Они стояли плотной стеной, заслоняя солнце, и их ветви сплетались в единый организм, который, казалось, медленно душил дорогу. Тени под ними были густыми, чернильными, и Дипперу чудилось, что они движутся быстрее, чем позволяет физика света при движении транспорта.

К горлу подкатил комок. Диппер сглотнул вязкую слюну, пытаясь подавить тошноту. Это было не просто укачивание. Это был инстинктивный, животный страх существа, которое вытащили из безопасной норы и везут на убой. Родители назвали это «свежим воздухом» и «укреплением характера». Диппер называл это ссылкой.

— Еще немного, и я свяжу свитер для самого автобуса, — голос Мэйбл прорезал гул мотора, слишком громкий, слишком звонкий.

Диппер скосил глаза. Его сестра сидела рядом, утопая в горе ярко-розовой пряжи. Её спицы мелькали с пугающей скоростью: клик-клик-клик. Ритм был рваным, лихорадочным. Мэйбл улыбалась — широко, демонстрируя брекеты, — но эта улыбка не касалась её глаз. В них застыла та же паника, что грызла изнутри Диппера, только Мэйбл, в отличие от него, пыталась задушить страх действием.

Она вязала не потому, что хотела. Она вязала, чтобы не закричать.

— Ты пропустила петлю, — тихо сказал Диппер. Его собственный голос показался ему чужим, хрустким, как сухой лист.

— Это дизайнерское решение! — выпалила Мэйбл, дернув плечом. Её пальцы дрожали. Едва заметно, мелкой тремором, но Диппер видел это.

— Это будет свитер с вентиляцией. Для подмышек. Очень модно в Орегоне, я читала в брошюре.

Автобус подпрыгнул на ухабе. Желудок Диппера совершил кульбит. Он снова отвернулся к окну.

Пейзаж снаружи окончательно сомкнулся. Неба больше не было видно — только зеленый, колючий свод. Сосны подступали к самой обочине, их корни взламывали асфальт, словно вены, вздувшиеся на теле земли. Здесь не ловила сеть, здесь не было радиоволн. Они въезжали в слепую зону реальности.

Ощущение клаустрофобии на открытом пространстве накрыло Диппера с головой. Ему казалось, что автобус не едет вперед, а падает в глубокий колодец. Стены этого колодца были сделаны из коры и хвои, и они сужались.

В отражении грязного стекла он увидел свое лицо: бледное, с темными кругами под глазами, в надвинутой на лоб кепке. Он выглядел не как двенадцатилетний мальчик, едущий на каникулы, а как беглец.

«Никому не доверяй», — всплыла в голове фраза, которую он еще не прочитал, но которая уже висела в наэлектризованном воздухе этого проклятого места.

Автобус с шипением пневматики начал замедляться. Впереди, сквозь марево жары и пыли, проступил изъеденный ржавчиной знак. Деревянный щит был похож на надгробие.

ГРАВИТИ ФОЛЗНИЧЕГО, КРОМЕ НАС

Диппер мог поклясться, что на долю секунды, пока автобус проползал мимо, нарисованный на знаке лесоруб перестал улыбаться.

— Приехали, — выдохнул он, и это слово прозвучало как приговор

Автобус «Speedy Beaver» не просто ехал по шоссе; он вспарывал пространство, оставляя за собой шлейф из выхлопных газов и потревоженной пыли. Гул двигателя изменился — из монотонного ворчания он перешел в натужный, вибрирующий рык, словно машина чувствовала сопротивление самой реальности.

Диппер ощутил этот переход физически. Давление в ушах скакнуло, как при резком погружении на глубину. Воздух в салоне стал тяжелее, гуще, наполнился статическим электричеством, от которого волоски на руках встали дыбом.

Они пересекали черту.

Впереди, выныривая из марева раскаленного асфальта и густых теней, возник он. Знак.

Это был не просто придорожный щит, сообщающий название населенного пункта. Это был тотем, предупреждение, вбитое в сухую землю. Дерево, из которого он был сделан, казалось почерневшим не от времени, а от болезни. Краска шелушилась, обнажая серую, мертвую древесину, похожую на кость.

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГРАВИТИ ФОЛЗ»

Буквы были выцветшими, но читались пугающе четко. Однако взгляд Диппера приковало не название. Его взгляд, обостренный паранойей и бессонницей, зацепился за детали, которые нормальный человек предпочел бы не заметить.

Поверхность щита была испещрена оспинами. Дробь. Кто-то стрел в приветственную надпись, и делал это не раз. Рваные отверстия в дереве напоминали созвездия насилия, карту чьей-то пьяной ярости или отчаянной самообороны. Поверх официального шрифта змеилось граффити — кислотно-зеленые и черные линии, сплетающиеся в символы, от которых болели глаза. Это был язык улиц, переведенный на диалект безумия.

Автобус поравнялся со знаком. Время, казалось, замедлило бег, растягиваясь, как гудрон.

На краю щита был изображен карикатурный лесоруб — румяный, с неестественно широкой улыбкой, застывшей в вечном приветствии. В мире нормальных людей это был просто плохой рисунок. Но здесь, в тени вековых сосен, он выглядел как маска маньяка.

Диппер не моргал. Он смотрел прямо в нарисованное лицо.

Солнечный луч, пробившийся сквозь кроны, упал на щит под острым углом. Тень от ветки, похожая на когтистую лапу, скользнула по лицу лесоруба.

И тогда это случилось.

На долю секунды — короче, чем удар сердца, — нарисованное веко дрогнуло. Левый глаз лесоруба, плоский круг черной краски, исчез, скрытый тенью, и вновь появился.

Он подмигнул.

Это не было дружеское подмигивание. Это был заговорщический знак. Безмолвное сообщение: «Я вижу тебя. Ты теперь наш».

Диппер дернулся, ударившись плечом о стекло. Сердце пропустило удар, а затем забилось в горле пойманной птицей.

— Ты видел? — выдохнул он, поворачиваясь к сестре.

Но Мэйбл боролась с запутавшейся ниткой, тихо ругаясь под нос, и не смотрела в окно. Автобус проехал мимо, оставляя знак позади, в облаке пыли.

Диппер снова прижался к стеклу, пытаясь разглядеть щит в зеркале заднего вида, но дорога уже сделала поворот. Лес сомкнулся за ними, как челюсти капкана. Пути назад не было. Граница нормального мира осталась за спиной, и впереди их ждала только тьма, пахнущая хвоей и старыми тайнами.

Пневматика дверей автобуса выдохнула с шипением, напоминающим последний вздох умирающего дракона. Диппер и Мэйбл шагнули наружу, и реальность мгновенно сменила агрегатное состояние.

Если в автобусе было просто душно, то здесь, на гравийной площадке перед домом, воздух имел вес. Жара ударила в лицо плотной, влажной подушкой, пахнущей раскаленной смолой и сухой землей. Автобус, их последняя капсула связи с цивилизованным миром, рыкнул двигателем, обдав близнецов облаком сизого выхлопа, и рванул прочь, растворяясь в мареве дороги.

Они остались одни.

Тишина, которая должна была наступить следом, оказалась ложью. Лес не молчал — он орал.

Миллионы цикад, скрытых в густой зелени, генерировали монотонный, сверлящий визг.

Это был не природный звук, а индустриальный шум — скрежет металла о металл, высокочастотная статика, от которой мгновенно начинали ныть зубы. Этот ритм был чуждым, аритмичным, словно сама природа пыталась выгнать чужаков со своей территории звуковой волной.

Диппер медленно поднял голову, щурясь от жесткого, нефильтрованного солнца. Перед ними возвышалась Хижина Чудес.

Здание выглядело как архитектурная ошибка. Или как труп левиафана, выброшенный на берег и оставленный гнить. Бревна, когда-то, возможно, коричневые, теперь приобрели цвет старой кости, выбеленной временем. Крыша просела под тяжестью мха, напоминая сгорбленный позвоночник. Окна смотрели на детей мутными, катарактными бельмами, в которых не отражалось небо.

Это было не жилище. Это был памятник энтропии.

— Ну... — голос Мэйбл прозвучал тонко и неуверенно, пытаясь пробиться сквозь стену стрекота цикад. Она поправила лямку рюкзака, пытаясь натянуть на лицо привычную маску оптимизма.

— Выглядит... аутентично! В духе ретро!

Она сделала шаг вперед, вступая в тень, отбрасываемую козырьком крыльца.

В этот момент физика здания, державшаяся на честном слове и ржавых гвоздях, дала сбой.

Над головой раздался противный скрип — звук выдираемого из гнилой плоти металла. Огромная деревянная буква «S» на вывеске «MYSTERY SHACK», державшаяся на одном болте, сорвалась вниз.

Гравитация сработала мгновенно и безжалостно.

Тяжелый кусок дерева рухнул в сантиметре от плеча Мэйбл. Удар о сухие доски крыльца был глухим и тяжелым, как выстрел из пушки с глушителем. Облако вековой пыли взметнулось вверх, на секунду скрыв девочку из виду.

Мэйбл застыла. Её рука, потянувшаяся было к дверной ручке, зависла в воздухе. Оптимизм в её глазах треснул, уступая место животному испугу.

Диппер смотрел на упавшую букву, лежащую у ног сестры как надгробная плита. Теперь вывеска гласила: «MYSTERY HACK». Таинственный Взлом. Или Таинственный Шарлатан. Вселенная словно шутила, но юмор у неё был черным.

Он перевел взгляд на темный провал дверного проема, откуда тянуло затхлостью и чем-то кислым. Дом не приветствовал их. Дом скалился провалами окон и скрипел половицами, предупреждая.

Холодок пробежал по спине Диппера, несмотря на тридцатиградусную жару. Он почувствовал себя археологом, стоящим у входа в проклятую гробницу, печать на которой только что была сломана.

«Это не летний лагерь», — пронеслось в его голове, пока он слушал безумный, гипнотический ритм цикад.

— «Это место — склеп. И нас только что замуровали внутри».

Дверь Хижины открылась с протяжным, мучительным стоном, словно они вскрывали грудную клетку старого зверя. Колокольчик над входом звякнул не приветливо, а тревожно — одинокий, дребезжащий звук, тут же утонувший в вязкой тишине помещения.

Внутри царил полумрак. После ослепительного орегонского солнца глазам Диппера потребовалось несколько секунд, чтобы переключить спектр восприятия.

Воздух здесь был другим. Если снаружи он давил жарой, то здесь он душил историей. Это был густой, слоистый аромат: нижняя нота — сырая плесень, средняя — дешевый нафталин, и верхняя, самая острая — перегар дешевого виски, смешанный с одеколоном, который, казалось, был сделан из спирта и отчаяния.

— Закройте дверь, — голос прозвучал из глубины комнаты. Это был не голос доброго дядюшки. Это был звук гравия, перемалываемого в бетономешалке.

— Выпускаете кондиционированный воздух. А электричество стоит денег.

Диппер и Мэйбл замерли.

За прилавком, заваленным горами фальшивых артефактов — стеклянных глаз, сушеных лап и пластиковых черепов, — сидел Стэнли Пайнс.

Он не был похож на фотографии, которые показывали родители. Он выглядел как геологическое образование из плохих привычек и тяжелых лет. На нем была майка-алкоголичка, некогда белая, теперь же пожелтевшая от пота и времени, обнажающая дряблые, но все еще мощные руки, покрытые седым волосом и старыми шрамами. На голове, словно корона падшего короля, сидела феска с полустертым символом.

Стэн не смотрел на внучатых племянников. Его внимание было поглощено единственным божеством, которому он поклонялся в этом храме лжи.

Деньги.

Его пальцы, толстые и грубые, с удивительной ловкостью перебирали кучу мятых купюр. Шурх-шурх-шурх. Этот звук был ритмичным, гипнотическим, почти музыкальным. Зеленые бумажки исчезали в его ладонях, словно он впитывал их энергию.

— Дядя Стэн? — Мэйбл сделала шаг вперед, её голос дрогнул, наткнувшись на стену его равнодушия.

— Мы... мы приехали.

Стэн наконец поднял голову. Его глаза, скрытые за толстыми линзами очков в роговой оправе, были мутными, но цепкими. Он просканировал детей так, как таможенник сканирует подозрительный багаж: оценивая полезность и потенциальные проблемы.

— Вижу, — буркнул он, сгребая деньги в ящик кассы, который лязгнул, как затвор винтовки.

— Добро пожаловать в ад... то есть, в Хижину Чудес. Правила простые, запоминайте, повторять не буду, у меня горло пересыхает.

Он выставил вперед три пальца, один из которых был неестественно искривлен.

— Первое: товар не трогать, если не собираетесь покупать. А у вас денег нет, я по глазам вижу. Второе: в подвал не спускаться. Там плесень, крысы и моя личная жизнь, и поверьте, вы не хотите видеть ни то, ни другое. Третье: вы здесь не на курорте. Вы работаете. Бесплатно.

— Бесплатно? — переспросил Диппер. Слово застряло у него в горле.

— Это называется «стажировка», умник, — Стэн усмехнулся, обнажив золотой зуб, блеснувший в полумраке хищной искрой.

— Учит характеру. А теперь марш наверх, бросьте вещи. Комната на чердаке. И не скрипите половицами, у меня мигрень.

Он отвернулся, потеряв к ним интерес, и потянулся к стакану с янтарной жидкостью.

Диппер хотел что-то возразить, но слова умерли, не родившись. Его взгляд, блуждающий по хаосу на столе Стэна — газеты с заголовками о НЛО, счета, пустые бутылки, — зацепился за деталь, которая заставила его кровь похолодеть.

Справа от кассы, небрежно прикрытый свежим выпуском «Сплетника Гравити Фолз», лежал предмет, которому не место в сувенирной лавке.

Это был револьвер. Старый, вороненый, с потертой деревянной рукоятью. Он лежал так, чтобы его можно было схватить за долю секунды. И, судя по тусклому блеску капсюлей в барабане, он был заряжен.

Диппер поднял глаза на Стэна. Старик сделал глоток виски, поморщился и, перехватив взгляд мальчика, едва заметно сузил глаза. В этом взгляде не было угрозы, но было предупреждение: «Я прошел через такое дерьмо, о котором ты даже в книжках не читал. Не лезь ко мне».

— Чего встали? — рявкнул Стэн, ударив стаканом о стол.

— Движение — жизнь!

Диппер схватил Мэйбл за руку, чувствуя, как её пальцы ледяные от шока, и потащил к лестнице. Этот дом был не просто склепом. Это было логово, и зверь, живущий в нем, был вооружен и очень опасен.

Лестница на чердак скрипела, как расстроенный инструмент, каждая ступенька выдавала свою ноту протеста под ногами детей. Когда они поднялись наверх, реальность сузилась до треугольной призмы под самой крышей.

Воздух здесь не двигался годами. Это была не просто жара — это была плотная, вязкая субстанция, настоянная на запахе сухой сосны, пылевых клещей и медленного распада материи. Вдох давался с трудом, словно легкие пытались отфильтровать кислород из горячего сиропа.

Комната напоминала внутренности огромного, деревянного зверя. Наклонные стены давили на плечи, заставляя инстинктивно пригибаться. Но доминантой пространства было окно.

Огромное, треугольное окно на фронтоне.

Оно смотрело на мир, как всевидящее око масонского божества. Стекло было мутным, покрытым слоем жирной грязи, и свет, проходящий сквозь него, терял свою теплоту, превращаясь в болезненное, янтарное свечение. Дипперу на секунду показалось, что это не они смотрят наружу, а само окно, как линза микроскопа, фокусирует на них взгляд кого-то огромного и невидимого.

— Чур, моя кровать у окна! — голос Мэйбл прозвучал слишком громко в этой ватной тишине.

Она бросила свой рюкзак на пол, подняв облако пыли, которое затанцевало в лучах света, как микроскопическая галактика. Мэйбл не собиралась сдаваться мраку. Она начала свою экспансию.

Вжик. Рррр-ц.

Звук отрываемого скотча был резким, как помехи в радиоэфире. Мэйбл доставала плакаты — яркие, кислотные прямоугольники с изображением котят, бой-бэндов и радуг. Она лепила их прямо на потемневшее от времени дерево, пытаясь перекрыть текстуру гниения глянцевым оптимизмом.

Это была война визуальных кодов. Розовый неон против серой готики. Мэйбл создавала визуальный шум, барьер из искусственной радости, чтобы не замечать, как тени в углах комнаты становятся гуще.

Диппер не стал спорить. Он подошел к своей кровати, стоящей в темном углу, под самым скатом крыши. Матрас выглядел как геологическое отложение — тонкий, бугристый, пахнущий сыростью.

Он лег.

Пружины под ним взвыли. Это был звук умирающего металла, скрежет, который отозвался вибрацией в позвоночнике. Диппер закинул руки за голову, чувствуя, как липкая жара обволакивает его, словно вторая кожа.

Его взгляд уперся в потолок. Точнее, в наклонную балку прямо над лицом.

Там, в полумраке, дерево было изуродовано.

Это были не естественные трещины. Это были царапины. Глубокие, рваные борозды, оставленные чем-то острым — ножом или, может быть, ногтями. Кто-то лежал на этой кровати до него. Кто-то, кто не мог уснуть.

Диппер прищурился. Хаос линий начал складываться в систему. Пересечения, углы, точки. Это напоминало карту звездного неба, нарисованную безумцем, или схему лабиринта, из которого нет выхода.

— Мэйбл, — тихо позвал он.

— А? — сестра приклеивала постер с группой «Sev'ral Timez». Один из участников группы теперь улыбался поверх дыры в стене, из которой торчал кусок пакли.

— Тебе не кажется, что здесь... кто-то был?

— Здесь был козел, — отмахнулась Мэйбл, разглаживая бумагу.

— В прямом смысле. Я видела шерсть в углу.

Диппер промолчал. Он продолжал смотреть на царапины над головой. Одна из линий была глубже остальных, и она заканчивалась грубо вырезанным глазом, точной копией того, что смотрел на них с треугольного окна.

Дом не просто скрипел. Он дышал. И теперь, когда они были внутри, в самом его чреве, Диппер понял: переваривание началось.

Блок II: Тени в лесу

Метла в руках Диппера двигалась с монотонным, шаркающим звуком — ш-шух, ш-шух — ритмом, отсчитывающим секунды его личного чистилища.

Торговый зал «Хижины Чудес» в этот предвечерний час напоминал кунсткамеру, застывшую в янтаре. Воздух здесь не циркулировал; он стоял плотной, пыльной взвесью, пропитанной запахом дешевого лака, старой бумаги и сладковатой гнильцой, исходившей от чучела «Сасквотча» в углу. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь грязные витрины, падали на пол косыми, тяжелыми балками, в которых танцевали мириады пылинок.

Дипперу казалось, что он сметает не мусор, а чешуйки чьей-то омертвевшей кожи.

Он чувствовал себя археологом, раскапывающим свалку истории. Стеклянные глаза фальшивых монстров следили за ним с полок. Банки с «глазными яблоками» (очищенный виноград в формалине) ловили блики света, создавая иллюзию влажного блеска.

Диппер остановился, опершись на черенок метлы. Пот стекал по спине холодной струйкой, несмотря на духоту. Его взгляд, привыкший искать подвох, сканировал пространство. Здесь все было подделкой. Все было ложью, созданной для выкачивания денег из идиотов.

Но почему тогда у него было чувство, что за этой мишурой скрывается что-то настоящее и бесконечно злое?

Дверной колокольчик звякнул.

Это был не бодрый звон, возвещающий о прибытии туриста с тугим кошельком. Звук был коротким, оборванным, словно язычок колокольчика поперхнулся.

Дверь открылась, впуская внутрь полосу раскаленного белого света, и в этом сиянии возник силуэт.

Вошедший не был туристом. Он был частью экосистемы этого странного города, но той её части, которую не печатают на открытках.

Парень был высоким и болезненно худым, его конечности казались слишком длинными для человеческого тела, словно у марионетки, которую растянули на дыбе. На нем была объемная серая толстовка с капюшоном, несмотря на тридцатиградусную жару, и джинсы, потертые до белизны на коленях.

Диппер напрягся, крепче сжав метлу.

Незнакомец двигался странно — плавно, но с едва заметными рывками, будто у него выпадали кадры анимации. Он прошел мимо стеллажей с сувенирными кружками, не удостоив их взглядом, и направился в самый дальний, темный угол магазина — к стойке видеопроката, о существовании которой, казалось, забыл даже сам Стэн.

Диппер, повинуясь инстинкту, который был сильнее здравого смысла, шагнул следом.

Парень стоял спиной к нему. На его шее, там, где кожа была бледной, почти прозрачной, чернела татуировка. Это был не рисунок. Это был штрих-код. Четкие, геометрически идеальные линии и ряд цифр под ними. Клеймо товара. Или инвентарный номер.

Незнакомец достал из кармана видеокассету. Черный пластик без этикетки. Он медленно, с хирургической точностью вставил её в слот возврата.

— Мы... мы уже закрываемся, — голос Диппера прозвучал неуверенно, эхом отразившись от пустых полок.

Парень замер. Затем медленно повернулся.

Его лицо было молодым, но глаза принадлежали старику, видевшему падение империй. Они скрывались за очками в толстой оправе, левая линза которых была пересечена паутиной трещин. Из-за этого казалось, что левый глаз видит мир раздробленным, фрагментированным.

— Ты новый, — произнес он. Это был не вопрос. Его голос напоминал шелест сухой листвы по асфальту или статические помехи радиоприемника, настроенного на мертвую волну.

— Свежие данные в системе.

— Я... я внук владельца, — Диппер сделал шаг назад, чувствуя, как от этого парня веет холодом, словно от открытого холодильника.

— Диппер.

Незнакомец наклонил голову набок. Блик света скользнул по треснутой линзе, на мгновение превратив его глаз в калейдоскоп.

— Элиас, — представился он, но это прозвучало не как имя, а как позывной.

— Местные зовут меня Глитч. Потому что я замечаю ошибки.

Он сделал шаг к Дипперу, нарушая личное пространство. От него пахло озоном — запахом грозы и перегоревшей проводки.

— Слушай внимательно, «новый», — прошептал Элиас, и его взгляд впился в лицо Диппера, словно пытаясь прочитать код его ДНК.

— Не ходи к старому железнодорожному мосту после заката.

— Почему? — вырвалось у Диппера. Сердце забилось быстрее. Это было оно. Первая настоящая странность.

Элиас наклонился еще ближе, его голос упал до вибрации:

— Потому что там тени длиннее, чем должны быть. Геометрия ломается, когда солнце уходит. Угол падения не равен углу отражения. Если тень коснется воды раньше тебя... ты останешься там. В текстурах.

Диппер почувствовал, как по спине пробежал мороз. Это звучало как бред сумасшедшего, но в глазах Глитча была такая пугающая, математическая уверенность, что слова обретали вес факта.

— ЭЙ! ТЫ!

Громовой рев разорвал атмосферу таинственности, как выстрел из дробовика.

Дядя Стэн стоял за прилавком, багровый от гнева, размахивая газетой, свернутой в трубку.

— Опять ты, ходячая антенна?! — заорал Стэн, выходя из-за кассы.

— Я же сказал тебе: это магазин, а не клуб любителей конспирологии! Либо покупай этого енота с рогами, либо проваливай! Ты распугиваешь мне ауру богатства!

Элиас выпрямился. Наваждение спало. Он снова стал просто странным, сутулым подростком.

— Данные переданы, — бросил он тихо, уже не глядя на Диппера.

Глитч развернулся и направился к выходу. У двери он на секунду задержался, коснувшись пальцами штрих-кода на шее, словно проверяя, на месте ли он, и выскользнул наружу, растворившись в ярком свете так же внезапно, как и появился.

— Шпана, — проворчал Стэн, поправляя майку и с отвращением глядя на дверь.

— Ходит тут, электричество тратит. А ты чего застыл, швабра? Пол сам себя не подметет!

Диппер медленно перевел взгляд на видеопрокат. Черная кассета исчезла в недрах ящика возврата.

— Тени длиннее, чем должны быть... — прошептал он себе под нос.

Он посмотрел на свою собственную тень, отбрасываемую на пыльный пол. Она казалась нормальной. Пока что. Но Диппер знал: теперь он будет измерять её каждый вечер.

Мир Гравити Фолз только что дал трещину, и сквозь неё на него посмотрела бездна.

— Эй, швабра! — голос Стэна прозвучал как скрежет гравия в бетономешалке, разрушая хрупкую тишину послеобеденного зноя.

Диппер вздрогнул, едва не выронив коробку с просроченными лампочками, которую перетаскивал на склад. Он обернулся. Дядя Стэн восседал в плетеном кресле на крыльце, словно свергнутый диктатор в изгнании. В одной руке он сжимал банку дешевой газировки «Питт Кола», в другой — веер из глянцевых листовок. Пот стекал по его шее, исчезая в дебрях седых волос на груди, выставленной напоказ из-под майки-алкоголички.

— Хватит изображать бурную деятельность там, где её нет, — буркнул старик, швырнув стопку бумаги в сторону внучатого племянника. Листовки разлетелись веером, ударившись о грудь мальчика. Они были тяжелыми, напечатанными на плотном, дешевом картоне, пахнущем химией.

— Бери молоток, гвозди и иди в лес. Мне нужно, чтобы каждое дерево в радиусе трех миль кричало о том, что в «Хижине Чудес» есть, кхм... «настоящий» оборотень.

— Но, дядя Стэн, — начал Диппер, чувствуя, как липкая жара уже начинает душить его.

— Там же... там лес. Глухой. И Элиас сказал...

— Элиас? Тот парень, что выглядит так, будто его ударило током в утробе? — Стэн фыркнул, и капля коричневой газировки упала на его майку.

— Не слушай местных психов, парень. Они тут от скуки плесенью покрываются. Иди. И чтоб без пустых мест! Реклама — двигатель торговли, а ты — топливо. Бесплатное топливо.

Диппер сжал кулаки, чувствуя, как картон врезается в ладони. Спорить было бесполезно. Стэн был непробиваем, как скала, и столь же эмпатичен.

Мальчик подобрал тяжелый, ржавый молоток с крыльца, сунул горсть гвоздей в карман шорт и, бросив на сестру, увлеченно приклеивающую блестки к лицу спящего на перилах кота, прощальный взгляд, шагнул прочь от дома.

Гравий хрустел под кедами, пока он не достиг границы.

Опушка леса возвышалась перед ним стеной. Это не был плавный переход от лужайки к деревьям. Это был разрез, шрам на теле ландшафта. Сосны — гигантские Дугласовы пихты — стояли так плотно, что казались единым организмом, черным частоколом, подпирающим выцветшее от жары небо.

Диппер сделал шаг. Еще один. И пересек невидимую черту.

Изменение было мгновенным и физически ощутимым, словно он нырнул под воду.

Звуки цивилизации — далекий гул шоссе, жужжание газонокосилки где-то в городе, даже назойливый стрекот цикад, который преследовал его с самого приезда — всё это исчезло. Отрезало. Лес поглотил звук, как вата поглощает кровь.

Здесь царила другая акустика. Глухая. Давящая.

Воздух под кронами был на десять градусов холоднее, но это не приносило облегчения. Это был сырой, застоявшийся холод подвала. Пахло прелой хвоей, мокрой землей и чем-то сладковато-металлическим, напоминающим запах старых медных монет, зажатых в потном кулаке.

Диппер оглянулся. Хижина Чудес все еще была видна в просвете деревьев, но она казалась плоской, нарисованной декорацией, бесконечно далекой, словно он смотрел на неё в перевернутый бинокль.

— Просто лес, — прошептал он себе под нос. Его голос прозвучал плоско, тут же утонув в мхе.

— Просто деревья. Фотосинтез и хлорофилл.

Он подошел к ближайшему стволу — исполину шириной в два обхвата. Кора была грубой, глубоко потрескавшейся, похожей на чешую дракона. Диппер приложил листовку: «УВИДЬТЕ НЕВЕРОЯТНОЕ! ТОЛЬКО СЕГОДНЯ!». Яркие красные буквы выглядели здесь вульгарно, как клоун на похоронах.

Он достал гвоздь, приставил его к дереву и замахнулся молотком.

ТУК.

Звук удара был неправильным. Не звонким, не деревянным. Это был влажный, чавкающий звук, будто он ударил по куску сырого мяса. Гвоздь вошел в древесину слишком легко, по самую шляпку, и из отверстия тут же выступила капля смолы.

Только она была не янтарной. Она была темной, почти черной, густой, как венозная кровь.

Диппер отдернул руку, вытирая пальцы о шорты. Сердце начало отбивать тревожный ритм где-то в горле.

— Показалось, — выдохнул он.

— Просто... просто старое дерево. Гнилое внутри.

Он двинулся дальше, вглубь, стараясь не смотреть на черную точку на стволе позади.

Чем дальше он уходил, тем сильнее становилось чувство, знакомое каждому невротику, но возведенное здесь в абсолют. Скопофобия. Страх, что за тобой наблюдают.

Это было не параноидальное предположение. Это было физическое давление на затылок. Диппер чувствовал взгляды кожей. Ему казалось, что узоры на коре деревьев складываются в вытянутые, искаженные лица. Сучки превращались в зрачки, следящие за каждым его движением. Периферийным зрением он ловил движение в густом папоротнике, но стоило повернуть голову — там была лишь неподвижная зелень.

Лес не был пустым. Он был переполнен присутствием. Невидимым, но тяжелым, как гравитация Юпитера.

И тут закричала птица.

Диппер замер, вжав голову в плечи. Он читал энциклопедии. Он знал, как поют дрозды, как кричат сойки, как ухают совы.

Это было не то.

Звук донесся с вершины высокой сосны слева. Это был резкий, скрежещущий вопль, в котором не было ничего от мелодии природы. Это звучало так, словно кто-то проводит ржавым ножом по стеклу, смешивая этот звук с детским плачем.

КР-Р-Р-ИА-А-А!

Звук оборвался так же внезапно, как и начался, оставив после себя звенящую тишину, от которой закладывало уши.

Диппер медленно поднял голову, всматриваясь в переплетение темных ветвей на фоне серого неба. Там, высоко, сидело что-то. Силуэт птицы. Ворон? Или что-то крупнее?

Существо сидело абсолютно неподвижно. Оно не чистило перья, не вертело головой. Оно смотрело вниз. Прямо на него.

Дипперу показалось — или это была игра теней? — что голова птицы повернута под неестественным углом, словно шея была сломана.

— Ладно, — голос Диппера дрогнул, сорвавшись на фальцет.

— Ладно. Я понял. Я просто... повешу еще пару штук и уйду.

Он поспешно, почти панически, прибил еще одну листовку к ближайшему дереву, даже не глядя, ровно ли она висит. На этот раз он не стал проверять, какого цвета смола.

Он развернулся, чтобы идти к следующему дереву, и его нога зацепилась за корень.

Диппер полетел вперед, выставив руки, и с глухим стуком упал в мох. Запах сырости и грибницы ударил в нос. Он перевернулся на спину, тяжело дыша, и замер.

С этого ракурса, лежа на земле, лес выглядел иначе. Кроны деревьев смыкались над головой, образуя купол. Но просветы между ветвями... они складывались в узор.

Это был не хаос веток. Это была геометрия. Треугольники. Десятки треугольных просветов в листве, и в центре каждого горел кусочек бледного неба, как зрачок.

Лес не просто наблюдал. Он оценивал.

Диппер медленно поднялся, отряхивая колени. Его руки дрожали. Он чувствовал себя чужеродным элементом, вирусом, вторгшимся в тело древнего, спящего гиганта. И иммунная система этого места уже начала просыпаться.

Где-то в глубине чащи хрустнула ветка. Громко. Тяжело. Так, словно на неё наступило что-то весом в центнер.

Диппер сжал молоток так, что побелели костяшки пальцев.

— Кто здесь? — крикнул он.

Ответом ему был лишь тот же скрежещущий, неестественный крик птицы, но теперь он раздался с другой стороны. Ближе.

Лес сжимал кольцо.

Лес не заканчивался. Он лишь сгущался, превращаясь из хаотичного нагромождения стволов в тюремную решетку, выкованную самой природой.

Диппер шел уже двадцать минут, но ощущение времени здесь, в зеленом сумраке, работало по другим законам. Оно растягивалось, как гудрон на солнцепеке. Его футболка прилипла к лопаткам, пропитавшись потом, который казался холодным и липким, словно тело отторгало окружающую среду.

В руке он сжимал молоток. Тяжелый, с рассохшейся деревянной рукоятью, инструмент тянул руку вниз, напоминая о бессмысленности его миссии.

— «Увидьте невероятное», — пробормотал Диппер, читая очередную листовку. Буквы расплывались перед глазами.

— Единственное невероятное здесь — это уровень влажности и количество комаров.

Он остановился перед очередной сосной. Это дерево отличалось от остальных. Оно не было больше или выше, но оно обладало странной, пугающей симметрией. Его кора была слишком темной, почти черной, и лишена привычных изъянов — ни мха, ни грибов-паразитов, ни следов жуков-короедов. Оно стояло в абсолютной, стерильной изоляции, словно даже лес боялся к нему прикоснуться.

Идеальное место для рекламы фальшивых чудес.

Диппер вытер пот со лба тыльной стороной ладони, оставив грязный развод. Он приложил картонную табличку к стволу, выбрав место на уровне глаз.

— Прости, природа, — выдохнул он, приставляя ржавый гвоздь к черной коре.

— Это всего лишь бизнес.

Он замахнулся. В этом движении была вся его накопившаяся злость: на родителей, сославших его в эту глушь, на Стэна с его эксплуатацией, на Мэйбл, которая умудрялась находить радость даже в аду.

Молоток описал дугу и обрушился на шляпку гвоздя.

Диппер ожидал глухого, влажного тук, звука металла, входящего в живую древесину.

Вместо этого лес разорвал звук, которому здесь не было места.

ДЗЫНЬ.

Звук был чистым, высоким и пронзительным. Это был голос колокола, отлитого из стали, удар кувалды по танковой броне. Вибрация от удара мгновенно прошила руку Диппера, отдавшись болезненным электрическим разрядом в плече и зубах.

Молоток отскочил, едва не вылетев из онемевших пальцев. Гвоздь согнулся буквой «Г» и упал в траву.

Диппер застыл. Тишина, наступившая после удара, была еще страшнее, чем крики птиц до этого. Лес словно задержал дыхание, пойманный на лжи.

— Что за... — прошептал он, глядя на дерево.

Он ожидал увидеть вмятину на коре. Но кора... она треснула.

Это не было похоже на скол древесины. Это напоминало краску, отслаивающуюся от старого автомобиля. Под черным, органическим слоем, имитирующим кору, проглядывало что-то серое, холодное и безусловно мертвое.

Диппер медленно, словно в трансе, протянул руку. Кончики его пальцев коснулись «раны» на дереве.

Холод.

Это был не прохладный холод тени, а ледяной, безжизненный холод металла, который никогда не видел солнца.

— Это не дерево, — осознание ударило его под дых.

— Это... декорация.

Он подцепил край «коры» ногтем и потянул. Материал поддался с тошнотворным звуком, напоминающим разрыв сухой кожи. Кусок фальшивой древесины отвалился, упав к его ногам.

Под ним не было годовых колец. Там была сталь.

Грубая, изъеденная коррозией стальная пластина, скрепленная массивными заклепками, покрытыми рыжим налетом времени. Это была не магия. Здесь не пахло волшебством или древними проклятиями. Здесь пахло машинным маслом, окислившимся металлом и застарелым, индустриальным гниением.

Диппер отступил на шаг, его дыхание стало поверхностным. Он смотрел на дерево, и теперь видел его истинную суть. Ветви были антеннами, замаскированными под сучья. Хвоя — полимером. Весь этот лес мог быть гигантским полигоном, забытым экспериментом времен Холодной войны.

Но его взгляд приковало нечто, скрытое в нише между металлическими пластинами.

Там, где у нормального дерева должно быть дупло, находился механизм.

Это была панель управления, но она выглядела так, словно её вытащили из желудка чудовища. Тумблеры были покрыты слоем густой, черной слизи — субстанции, похожей на смесь нефти и органической гнили. Она медленно, тягуче капала вниз, прожигая мох.

Кап. Кап.

Слизь пахла озоном и чем-то сладким, тошнотворным.

Диппер знал, что должен бежать. Его инстинкт самосохранения, тот самый внутренний голос, который кричал ему в автобусе, теперь вопил во всю глотку: «Уходи! Не трогай! Это не для твоих глаз!».

Но любопытство Диппера было сильнее страха. Это была патология. Жажда истины, даже если эта истина убьет его.

Он перехватил молоток поудобнее, используя рукоять, чтобы не касаться слизи руками, и нажал на самый крупный рычаг.

Механизм сопротивлялся. Ржавчина сцепила детали в мертвой хватке. Диппер навалился всем весом.

СКР-Р-Р-Ж-Ж-Ж.

Звук был ужасен. Это был стон металла, который будили после полувекового сна. Рычаг поддался с сухим щелчком.

Земля под ногами Диппера дрогнула.

Внутри «дерева» что-то зажужжало — низкий, басовитый гул трансформатора. Скрытые гидравлические поршни, давно лишенные смазки, начали свою мучительную работу.

Часть ствола, прямо на уровне груди Диппера, дернулась и начала медленно уходить внутрь, а затем сдвигаться в сторону, открывая черную, прямоугольную полость.

Из открывшегося тайника пахнуло затхлым воздухом — запахом библиотеки, которая сгорела, а потом была затоплена водой.

Диппер стоял, не в силах пошевелиться, глядя в эту механическую утробу. Это была не сказка. Это была технология. Грубая, уродливая, человеческая технология, спрятанная там, где никто не должен был искать.

И в темноте этой ниши, на металлической полке, покрытой пылью десятилетий, что-то лежало.

Книга.

Но прежде чем он смог разглядеть её, из глубины механизма донесся еще один звук. Тихий, ритмичный щелчок. Как будто где-то глубоко под землей включился таймер обратного отсчета.

Лес перестал притворяться. Маски были сброшены. Диппер Пайнс только что взломал кожу реальности и теперь смотрел на шестеренки под ней.

Диппер стоял перед вскрытым металлическим деревом, словно хирург перед грудной клеткой пациента, у которого вместо сердца оказался часовой механизм.

Темный прямоугольник тайника дышал на него холодом и затхлостью. Это был запах запечатанного времени — аромат воздуха, который никто не вдыхал тридцать лет. Внутри, в густой, бархатной тени, лежал предмет.

Он не выглядел как сокровище. Он не сиял золотом и не пульсировал магическим светом. Он просто лежал там, покрытый серым саваном пыли, толстым, как слой пепла после извержения вулкана.

Диппер вытер потные ладони о шорты. Его сердце билось где-то в горле, мешая глотать. Инстинкт самосохранения, тот самый, что кричал ему бежать, теперь замолк, подавленный гравитацией тайны.

Он протянул руку в металлическую утробу.

Пальцы дрожали. Он боялся наткнуться на капкан, на ядовитого паука или на оголенные провода. Но вместо этого его кончики пальцев коснулись чего-то мягкого.

Текстура была странной. Это была кожа, но не та, из которой делают переплеты дешевых энциклопедий. Материал был мелкозернистым, удивительно гладким и... теплым.

Диппер отдернул руку, словно обжегшись.

В прохладной тени леса, внутри ледяного металлического корпуса, книга была теплой. Она хранила температуру живого тела, словно кровь все еще циркулировала где-то в глубине её переплета.

— Это просто физика, — прошептал Диппер, но его голос сорвался.

— Теплоизоляция. Полимеры.

Он снова потянулся внутрь, на этот раз решительно. Его пальцы сомкнулись на корешке. Книга была тяжелой. Неоправданно тяжелой для своих размеров, будто страницы были сделаны из свинца, или будто слова, написанные в ней, имели физический вес.

Он потянул её на себя.

Книга неохотно покинула свое убежище, с тихим шуршанием скользнув по металлической полке. Как только она оказалась на свету, облако пыли взметнулось в воздух.

Диппер закашлялся. Пыль была едкой, сухой, с привкусом старой бумаги и чего-то горького, похожего на жженую кость. Он зажмурился, отмахиваясь свободной рукой, и когда открыл глаза, наконец увидел свою находку.

Это был дневник.

Бордовая обложка, потертая на углах, местами поцарапанная. В центре, тускло поблескивая золотой фольгой, была изображена рука.

Шестипалая рука.

Диппер уставился на символ. Он пересчитал пальцы. Один, два, три, четыре, пять... шесть. Лишний палец выглядел не как ошибка художника, а как анатомическая аномалия, гордо выставленная напоказ. В центре ладони была написана цифра 3.

— Кто ты такой? — спросил он у предмета в своих руках.

Дневник молчал, но его тепло просачивалось сквозь кожу ладоней Диппера, вызывая странное, почти наркотическое чувство узнавания. Словно он нашел вещь, которую потерял в прошлой жизни.

Он провел пальцем по золотой окантовке. В этом было что-то сакральное и богохульное одновременно.

Диппер глубоко вздохнул, чувствуя, как лес вокруг затих. Даже птицы перестали кричать. Мир сузился до этой книги.

Он открыл её.

Переплет хрустнул. Звук был резким, сухим, похожим на звук ломающегося сустава. Страницы, пожелтевшие от времени и влаги, распахнулись.

Первая страница не содержала приветствий. Там не было имени автора, не было даты или адреса для возврата в случае утери.

Там был крик.

«НИКОМУ НЕ ДОВЕРЯЙ!»

Фраза была написана крупными, рваными буквами. Чернила — черные, выцветшие до темно-серого — впитались в бумагу глубоко, словно автор давил на перо с такой силой, что едва не порвал лист.

Диппер провел пальцем по строчке. Буквы плясали. Наклон менялся, словно пишущего трясло. В слове «ДОВЕРЯЙ» буква «Р» была смазана длинным хвостом, будто руку автора дернули, или он писал это, оглядываясь через плечо, в ожидании удара.

Это был не научный отчет. Это была хроника паники.

Ниже, под заголовком, шел текст, написанный мелким, убористым почерком, полным исправлений и зачеркиваний:

«В Гравити Фолз нет никого, кому можно верить. Никого. Они следят. Они слушают. Если вы нашли это — бегите. Или сожгите это. Глаза в деревьях видят всё...»

Диппер поднял взгляд от страницы.

Лес вокруг него изменился. Тени стали гуще. Треугольные просветы в листве, которые он заметил раньше, теперь казались ему не случайностью, а прицельной сеткой.

Он посмотрел на свою руку, держащую книгу. Она дрожала.

— Никому не доверяй, — прошептал он, пробуя слова на вкус. Они горчили.

Но вместо страха, который должен был заставить его бросить проклятую вещь и бежать к автобусной остановке, Диппер почувствовал другое.

Холодный, стальной стержень внутри. Щелчок замка, который наконец-то нашел свой ключ.

Всю свою жизнь он чувствовал себя чужим. Слишком умным, слишком тревожным, слишком внимательным к деталям, которые другие игнорировали. Ему говорили, что он параноик. Ему говорили, что он придумывает проблемы.

И вот, в его руках было доказательство.

Он не был сумасшедшим. Сумасшедшим был этот мир.

Диппер захлопнул книгу. Глухой хлопок прозвучал как выстрел стартового пистолета. Он прижал теплый, пульсирующий дневник к груди, прямо поверх колотящегося сердца.

Он оглянулся по сторонам. Взгляд его изменился. В нем больше не было растерянности городского мальчика. В нем появился холодный расчет охотника, который внезапно понял, что он — дичь, но дичь, которая теперь вооружена.

Он сунул Дневник №3 за пазуху жилетки. Тот лег там идеально, словно бронепластина.

— Ладно, — выдохнул Диппер в пустоту леса.

— Хотите поиграть? Давайте поиграем.

Он подобрал молоток, но теперь он держал его не как инструмент, а как оружие. Диппер Пайнс шагнул обратно на тропу, унося с собой карту к безумию, и тени деревьев почтительно расступились перед ним, признавая нового игрока.

Металлический щелчок закрывшегося тайника прозвучал за спиной Диппера как взвод курка.

Этот звук стал сигналом. Лес, до этого момента лишь наблюдавший, перешел в наступление.

Диппер не помнил, как развернулся. Его тело, подстегиваемое адреналиновым штормом, действовало быстрее разума. Он рванул с места, прижимая бордовую книгу к груди так сильно, что твердый переплет причинял боль ребрам. Но эта боль была единственным якорем, удерживающим его в сознании.

Он бежал не просто по тропинке. Он бежал сквозь враждебную, ожившую архитектуру кошмара.

Тени, которые еще минуту назад были просто отсутствием света, теперь обрели плотность. Солнце клонилось к закату, и «золотой час», который фотографы называют временем волшебства, в Гравити Фолз превратился во время длинных ножей. Тени стволов вытянулись, пересекая путь черными полосами, похожими на тюремную решетку, уложенную на землю.

«Там тени длиннее, чем должны быть», — вспыхнул в памяти голос Элиаса.

Диппер перепрыгнул через поваленный ствол, покрытый скользким мхом. Его кеды проскользнули, и он едва не рухнул лицом в грязь.

Земля под ногами больше не была пассивной материей. Она стала вязкой, хватающей.

Корни вековых сосен, узловатые и грубые, вздулись над поверхностью тропы. В искаженном восприятии Диппера, отравленном паникой и откровением, они перестали быть частью флоры. Это были пальцы. Скрюченные, артритные пальцы мертвецов, пытающихся выбраться из-под земли. Они цеплялись за его лодыжки, пытаясь сбить с ритма, опрокинуть, затащить обратно в зеленую тьму, чтобы переработать его плоть в удобрение для металлических деревьев.

— Нет... нет... — хрипел он. Дыхание вырывалось из горла со свистом, легкие горели огнем, словно он вдыхал битое стекло.

Ветки хлестали его по лицу. Это были не случайные касания. Это были пощечины. Лес наказывал его за кражу. Он украл секрет, который должен был гнить в темноте вечно, и теперь иммунная система этого места пыталась уничтожить вирус по имени Диппер Пайнс.

Книга за пазухой жилетки казалась раскаленным углем. Она пульсировала в такт его бешеному сердцебиению. Ту-дум. Ту-дум. Казалось, что шестипалая рука на обложке сжимает его собственное сердце.

Диппер бежал, и мир вокруг него распадался на фрагменты.

Периферийное зрение фиксировало движение там, где его быть не должно. Куст папоротника шевельнулся против ветра. В дупле старого дуба вспыхнули два желтых огонька и тут же погасли. Силуэт сосны на мгновение принял очертания гигантской, сутулой фигуры.

Это была не просто паранойя. Это была перекалибровка реальности.

Всю свою жизнь Диппер чувствовал себя так, словно носит очки с неправильными диоптриями. Мир казался ему размытым, полным скрытых угроз, которые никто другой не замечал. Ему говорили расслабиться. Ему говорили, что монстров нет под кроватью.

Теперь он знал правду. Очки наконец-то сфокусировались.

Монстры были не под кроватью. Они были везде. В шелесте листвы, в скрипе половиц, в улыбках соседей. Мир был минным полем, и он только что нашел карту минных заграждений.

ХРУСТ.

Диппер споткнулся. Корень — толстый, похожий на удава — действительно поймал его ногу.

Он полетел вперед, инстинктивно сгруппировавшись вокруг Дневника, защищая его своим телом. Удар о землю выбил воздух из легких. Вкус крови и земли наполнил рот.

Он лежал, уткнувшись лицом в прелую хвою, ожидая, что сейчас холодные, деревянные пальцы сомкнутся на его шее. Ожидая, что лес закончит начатое.

Но ничего не произошло.

Только тишина. И далекий, ритмичный звук.

Вжик-вжик. Вжик-вжик.

Звук газонокосилки.

Диппер резко поднял голову.

В десяти метрах впереди лес обрывался. Стена деревьев заканчивалась так же резко, как и начиналась, уступая место выжженной солнцем лужайке заднего двора Хижины Чудес.

Там, в мире людей, все было нормально. Сус, необъятный и добродушный, чинил крышу гольф-кара. Мэйбл, сидя на крыльце, пускала мыльные пузыри, которые переливались всеми цветами радуги, игнорируя мрачную готику леса.

Контраст был ошеломляющим.

С одной стороны — древний, биомеханический ужас, дышащий в затылок. С другой — пасторальная картинка скучного лета.

Диппер медленно поднялся на колени. Он оглянулся назад, в чащу.

Лес замер. Корни снова стали просто корнями. Тени вернулись на свои места. Деревья стояли неподвижно, словно солдаты, которые по команде «вольно» притворились статуями.

Но Диппер видел. Он видел, как темнота между стволами сгущается, образуя бездонный зев. Лес не отпустил его. Лес просто позволил ему уйти, чтобы посмотреть, что он будет делать дальше. Это была не победа. Это был ход в игре.

Он встал, отряхивая грязь с колен. Его руки все еще дрожали, но теперь это была не дрожь страха. Это была вибрация перенапряженного механизма.

Диппер сунул руку под жилетку, касаясь теплой кожи Дневника.

— Вы думаете, я сумасшедший? — прошептал он, обращаясь к невидимым наблюдателям в чаще. Его губы скривились в нервной, ломаной улыбке.

— Может быть. Но теперь я знаю ваши правила.

Он сделал шаг к свету, к Хижине, к сестре и мыльным пузырям.

Но внутри него что-то навсегда изменилось. Мальчик, который вошел в лес час назад, исчез. Вернулся кто-то другой. Кто-то, кто будет проверять замки дважды. Кто-то, кто будет спать с открытыми глазами. Кто-то, кто понял, что безопасность — это иллюзия, которой укрываются слабые.

Диппер Пайнс вышел из леса, но лес остался внутри него. Темный, холодный и бесконечный.

Блок III: Норман и Зловещая долина

Диппер вышел из леса, словно водолаз, поднявшийся с глубины, где давление способно сплющить легкие.

Мир вокруг Хижины Чудес казался обманчиво нормальным. Солнце, уже начавшее свой спуск к западному хребту, заливало крыльцо густым, медовым светом. Пылинки лениво танцевали в воздухе, пахло нагретой сосновой смолой и дешевым стиральным порошком. Но для Диппера эта пастораль была лишь тонкой пленкой на поверхности черной воды.

Он прижимал Дневник к груди, чувствуя, как твердый переплет впивается в ребра. Книга была горячей, словно у неё была лихорадка. Она нашептывала ему паранойю, перестраивая нейронные связи, заставляя видеть угрозу в каждом скрипе половицы.

Он ступил на деревянный настил крыльца. Доски прогнулись под его весом с жалобным стоном.

— Диппер! — голос Мэйбл разорвал вязкую тишину, как хлопушка в библиотеке.

Дверь Хижины распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, сбив с гвоздя сушеную голову щуки. Мэйбл вылетела наружу, вибрируя от переизбытка энергии. На ней был новый свитер — ярко-фиолетовый, с изображением падающей звезды, связанный, казалось, из чистой энтропии и акрила.

Её глаза лихорадочно блестели. Это была не просто радость. Это была паника, замаскированная под восторг. Страх остаться одной в этом глухом месте заставил её искать связь с кем угодно, любой ценой.

— Ты не поверишь! — затараторила она, хватая брата за свободную руку. Её ладонь была влажной и горячей.

— Пока ты там обнимался с деревьями и изображал лесного отшельника, моя судьба постучалась в дверь! Ну, не совсем постучалась, скорее, поскреблась, но это неважно!

Она резко развернулась к дверному проему, театрально раскинув руки:

— Та-дам! Познакомься с Норманом!

Из тени прихожей, шаркающей походкой, на свет вышло оно.

Диппер почувствовал, как желудок сжался в тугой узел. Дневник под жилеткой, казалось, завибрировал, посылая сигнал тревоги прямо в позвоночник.

Норман был высоким подростком в мешковатой черной толстовке, которая висела на нем, как на вешалке. Но дело было не в одежде.

Дело было в текстуре.

Его кожа была неестественно бледной, цвета скисшего молока или бумаги, пролежавшей под дождем. Она казалась тонкой, пергаментной, и под ней не просвечивали вены. Вместо здорового румянца на его щеках цвели странные, розоватые пятна, похожие на сыпь или... на синяки?

Он двигался рывками. Стоп-кадр. Движение. Стоп-кадр. Словно кто-то дергал его за невидимые нити, но кукловод был пьян или страдал тремором.

— Э-э-э... привет, — произнес Норман.

Голос звучал глухо, будто исходил не из гортани, а из глубины полого бревна.

Но хуже всего были глаза.

Они смотрели на Диппера, но фокус отсутствовал. Правый глаз был устремлен на переносицу мальчика, а левый медленно, с едва слышным влажным звуком, дрейфовал в сторону уха Мэйбл.

— Норман, это мой брат Диппер! — Мэйбл повисла на руке парня. Рука Нормана качнулась безвольно, как плеть.

— У него есть родимое пятно в форме ковша, и он потеет, когда нервничает! Скажи «привет», Диппер!

Диппер не мог сказать «привет». Его мозг, перегруженный информацией из Дневника, кричал: «Зомби! Голем! Мертвец!».

— С ним... все в порядке? — выдавил Диппер, не сводя взгляда с шеи Нормана. Ему показалось, что кожа там собралась складками, как плохо подогнанный костюм.

— Он просто загадочный! — отмахнулась Мэйбл, прижимаясь щекой к плечу Нормана.

— Он мало говорит, потому что он глубокая личность. И у него есть... — она понизила голос до восторженного шепота, — ...темная сторона.

Норман попытался улыбнуться. Это зрелище могло бы стать обложкой для учебника по анатомическим патологиям. Уголки его рта поползли вверх несинхронно.

В этот момент с другой стороны крыльца раздался звук перелистываемой страницы. Сухой, резкий звук, полный безразличия.

Венди Кордрой сидела на перилах, закинув ноги в тяжелых, грязных ботинках на скамейку. Она даже не подняла голову от журнала «Взрыв Мозга», лениво надувая пузырь из розовой жвачки.

— Очередной городской сумасшедший, — бросила она, не вынимая изо рта леденец на палочке. Её голос был пропитан скукой человека, который видел в этом городе вещи и похуже.

— В её вкусе.

— Он не сумасшедший! — огрызнулась Мэйбл.

— У нас связь! Мы понимаем друг друга без слов! Правда, Норман?

Норман издал звук, похожий на сдавленное бульканье, и медленно поднял руку, чтобы почесать нос. Диппер с ужасом увидел, как запястье парня изогнулось под углом, несовместимым с человеческой физиологией.

— Мэйбл, — Диппер шагнул вперед, пытаясь вклиниться между сестрой и этим существом.

— Нам нужно поговорить. Наедине. Сейчас.

— Ой, не будь занудой! — Мэйбл оттолкнула его, и в её глазах мелькнула сталь. Она защищала свою иллюзию нормальности с яростью загнанного зверя.

— Мы идем гулять. Норман обещал показать мне... что-то.

— Лес... — прохрипел Норман. Его голова дернулась, и на секунду оба глаза сфокусировались на шее Диппера. В этом взгляде не было интеллекта, только голод.

— Темно... красиво.

— Видишь? Он романтик! — просияла Мэйбл.

Она схватила Нормана за руку и потащила его прочь с крыльца, в сторону сгущающихся сумерек. Норман поплелся за ней, его ноги волочились по земле, оставляя в пыли странные, широкие борозды.

Диппер остался стоять на крыльце. Холод от Дневника просачивался сквозь одежду, замораживая сердце.

— Венди, — обратился он к рыжеволосой девушке, которая наконец соизволила поднять на него взгляд поверх солнечных очков.

— Ты же видишь это? С ним что-то не так. Он... он не человек.

Венди лопнула пузырь жвачки. Громкий ЧПОК прозвучал как выстрел.

— Чувак, — она пожала плечами, и в её зеленых глазах мелькнула тень чего-то древнего и усталого.

— В этом городе «нормально» — это просто настройка на стиральной машине. Привыкай. Или сдохнешь от нервного срыва до конца недели.

Она спрыгнула с перил и ушла в дом, хлопнув дверью.

Диппер остался один. Он смотрел вслед удаляющимся фигурам сестры и её «парня».

Тень Нормана, падающая на гравий, была неправильной. Она была бугристой, словно состояла из множества маленьких теней, сбившихся в кучу.

Диппер вытащил Дневник. Его пальцы лихорадочно листали страницы, пока не нашли нужный раздел.

«ЗОМБИ».

Иллюстрация на странице скалилась на него черепом с пустыми глазницами.

— Я не дам тебе её забрать, — прошептал Диппер.

Ветер донес со стороны леса запах сырой земли и чего-то сладкого. Запах открытой могилы, в которую насыпали конфет.

Ночь на чердаке Хижины Чудес не наступала; она просачивалась снизу, сквозь щели в полу, поднимаясь густой, чернильной волной, пока не затапливала все пространство под треугольной крышей.

Воздух здесь был спертым, тяжелым, настоянным на дневной жаре, которая застряла в древесине и теперь медленно, неохотно покидала её. Было душно, как в заколоченном гробу.

Диппер лежал на животе, укрывшись с головой одеялом. Это была детская привычка — строить крепость из ткани, иллюзорный барьер против монстров. Но теперь, с Дневником №3 перед глазами, он понимал иронию: он затащил монстров внутрь своей крепости.

Единственным источником света был карманный фонарик, зажатый между плечом и щекой. Его холодный, стерильно-белый луч вырезал из темноты круг света, в котором лежала раскрытая книга.

Страницы шуршали сухо и ломко, напоминая звук, с которым сухие листья крошатся в кулаке.

Диппер перелистнул очередной разворот, и его дыхание перехватило.

«НЕЖИТЬ. КЛАСС C: ЗОМБИ».

Заголовок был написан красными чернилами, которые со временем окислились до цвета венозной крови. Но текст был вторичен. Взгляд Диппера приковала иллюстрация.

Это был не мультяшный мертвец с зеленой кожей, каких показывают в фильмах категории «Б». Это был анатомический этюд безумного патологоанатома.

Рисунок был выполнен с пугающей, тошнотворной детализацией. Художник — кем бы он ни был — изобразил существо в разрезе. Кожа на лице нарисованного монстра свисала лохмотьями, обнажая серые, волокнистые мышцы и желтую кость челюсти. Глазные яблоки были мутными, покрытыми сетью лопнувших капилляров. Вскрытая грудная клетка демонстрировала органы, которые не функционировали, а гнили: легкие, похожие на черные губки, и сердце, сжавшееся в сухой комок.

Рядом с рисунком были набросаны заметки. Почерк здесь был другим — более четким, клиническим, словно автор пытался отгородиться от ужаса научным подходом.

«Субъекты демонстрируют полную потерю высших когнитивных функций. Речь рудиментарна, часто сводится к гортанным звукам из-за разложения голосовых связок. Координация движений нарушена вследствие трупного окоченения (rigor mortis) и повреждения мозжечка».

Диппер сглотнул. Во рту пересохло.

Он закрыл глаза, вызывая в памяти образ Нормана.

«Движения дерганые...»

Он вспомнил, как Норман шел. Это была не просто хромота. Это была механическая рассинхронизация. Его ноги волочились, словно сигналы от мозга доходили до мышц с задержкой.

«...кожа бледная, с признаками цианоза и трупных пятен...»

Лицо Нормана. Эти странные розовато-синюшные пятна на щеках. Мэйбл назвала это румянцем. Дневник называл это ливедо — пятнами, возникающими при застое крови после смерти.

«...запах разложения часто маскируется подручными средствами или сильными ароматизаторами».

Диппер вспомнил тот момент на крыльце. Запах сырой земли. И сладкий, приторный аромат, который он принял за одеколон. Теперь он понял. Это был запах формалина и дешевых духов, которыми в моргах пытаются перебить вонь смерти.

— Господи, — прошептал Диппер. Звук его голоса, отразившись от одеяла, показался ему оглушительным.

Он снова посмотрел на страницу. Внизу, мелким шрифтом, было приписано:

«Ошибочно принимаются за подростков из-за угловатости движений и апатии. Чрезвычайно опасны. Притворяются безобидными, чтобы подобраться к жертве. Питаются мозговой тканью».

Луч фонарика дрогнул. Рука Диппера тряслась.

Он медленно, стараясь не шуметь, приподнял край одеяла.

В другом конце чердака, в пятне лунного света, падавшего из треугольного окна, спала Мэйбл. Она обнимала свою плюшевую свинью, её дыхание было ровным и спокойным. Она улыбалась во сне, вероятно, видя грезы о вампирах-романтиках и идеальном лете.

Она не знала, что спит в одном доме с хищником. Она не знала, что завтра пойдет на свидание с трупом.

Диппер посмотрел на её шею — тонкую, беззащитную, открытую. Идеальная мишень.

Внутри него что-то щелкнуло. Страх, ледяной иглой сидевший в позвоночнике, трансформировался. Он стал горячим. Это была злость. Злость на этот город, на Стэна, на собственную беспомощность.

— Не в мою смену, — прошипел он.

Он снова уткнулся в Дневник. Ему нужно было больше. Ему нужны были слабости. Способы уничтожения.

«Уязвимы к огню. Обезглавливание эффективно, но требует значительной физической силы. Святая вода — миф. Серебро — миф. Только полное разрушение черепной коробки гарантирует нейтрализацию».

Диппер провел пальцем по строчке «разрушение черепной коробки».

Он вспомнил бейсбольную биту, которую видел в куче хлама за магазином. И лопату для уборки снега.

Он захлопнул книгу. Глухой звук потонул в складках одеяла.

Диппер выключил фонарик. Темнота мгновенно сомкнулась вокруг него, плотная и душная. Но теперь в этой темноте он был не жертвой. Он был единственным, кто знал правила игры.

Он лежал в темноте, слушая, как скрипит старый дом, и ему казалось, что он слышит шаги внизу. Шаркающие, неровные шаги существа, которое ищет путь наверх.

Завтра будет война.

Городской парк Гравити Фолз не был местом для отдыха. Это была буферная зона, ничейная земля, зажатая между агрессивной урбанизацией и наступающим лесом. В предзакатном свете, который здесь всегда казался болезненно-желтым, как старый синяк, детские качели выглядели как виселицы для карликов, а горка, облупившаяся до ржавого металла, напоминала высунутый язык столбняка.

Диппер Пайнс лежал в гуще кустов рододендрона. Жесткие, восковые листья царапали лицо, пахло кошачьей мочой и прелой землей. Он игнорировал дискомфорт. В его мире, переписанном Дневником №3, физическая боль стала вторичной по сравнению с экзистенциальным ужасом.

В руках он сжимал видеокамеру — старую, громоздкую модель, которую одолжил (украл) со стола Стэна. Пластик корпуса был скользким от пота.

— Давай же, — прошептал Диппер, глядя в видоискатель.

— Сделай что-нибудь. Покажи свою суть.

Объектив, жужжа сервоприводами автофокуса, выхватил пару, идущую по гравийной дорожке.

Контраст был вопиющим. Мэйбл была пятном чистого хаоса и цвета. Её фиолетовый свитер сиял в сумерках, как радиоактивный изотоп. Она прыгала, а не шла, размахивая руками, рассказывая какую-то историю, вероятно, о блестках или бой-бэндах. Она была воплощением жизни — громкой, нелепой, теплой.

Рядом с ней, отставая на полшага, двигался Норман.

Через линзу камеры он выглядел еще хуже. Это была не походка человека. Это была серия микросбоев. Его колени не сгибались до конца, стопы волочились, поднимая облачка пыли. Он напоминал марионетку, у которой перерезали половину нитей, и теперь кукловод просто тащил её по сцене.

— Он слушает её, — пробормотал Диппер, зумируя изображение на затылок Нормана.

— Или просто ждет, пока она повернется спиной, чтобы вгрызться в череп.

Мэйбл остановилась, чтобы сорвать одуванчик. Норман замер, но инерция сыграла с ним злую шутку. Его тело, лишенное естественных рефлексов балансировки, продолжило движение верхней частью, в то время как ноги остановились.

Это произошло в тишине, которая казалась вакуумной.

Норман не споткнулся. Он просто обрушился.

Он упал плашмя, лицом в гравий, не выставив руки для защиты. Звук падения был глухим и тяжелым — ШМЯК. Как мешок с мокрым песком, сброшенный с грузовика.

— Мэйбл! — Диппер едва не вскрикнул, но прикусил язык.

Мэйбл обернулась, но Норман уже начал подниматься.

И тут Диппер увидел это.

Левая рука Нормана. Она не поднималась вместе с телом. Она осталась лежать на земле, неестественно вывернутая, придавленная его собственным торсом.

Норман дернулся, пытаясь встать, и раздался звук.

ХРУСТ.

Это был звук ломающейся сухой ветки, обернутой в мокрую тряпку. Ткань черной толстовки натянулась и лопнула по шву.

Рука отделилась.

Диппер перестал дышать. Он смотрел через маленький черно-белый экранчик видоискателя, как конечность — кисть, предплечье и часть плечевой кости — просто отвалилась от тела, словно деталь плохо склеенной модели. Из рукава не хлынула кровь. Оттуда вывалилось что-то серое, волокнистое и сухое.

— О боже... — Диппер нажал на кнопку записи. Красный огонек REC замигал, как глаз хищника.

Норман, казалось, даже не заметил потери. Ни крика боли, ни шока. Он просто посмотрел на свою культю, из которой торчал обломок кости, похожий на сломанный карандаш, а затем перевел пустой, расфокусированный взгляд на лежащую руку.

Мэйбл была в двух метрах, рассматривая одуванчик. Она ничего не видела.

Норман медленно, с грацией ленивца, наклонился. Его правая рука схватила левую за пальцы.

Диппер приблизил зум. Его руки тряслись так сильно, что изображение прыгало, превращая сцену в сюрреалистический клип.

Норман поднял свою руку. Он приставил её обратно к плечу.

ЧВАК.

Звук был влажным, присасывающимся. Звук сапога, вытаскиваемого из глубокой грязи.

Норман навалился плечом, вгоняя кость обратно в сустав.

КР-Р-Р-АК.

Он покрутил рукой, проверяя сцепление. Конечность болталась, как на шарнире, но держалась.

— Фокус... чертов фокус! — шипел Диппер, крутя кольцо настройки.

Но камера, старая и капризная, не могла справиться с дрожью оператора и сумерками. Изображение расплывалось. Вместо четкого доказательства кошмара на экране было лишь мутное пятно: черная фигура, совершающая странные, дерганые движения на фоне серого гравия.

— Норман? Ты идешь? — голос Мэйбл прозвучал беззаботно. Она наконец повернулась.

Норман уже стоял прямо. Он спрятал левую руку в карман толстовки, придерживая её правой через ткань.

— Иду... — прохрипел он. — Споткнулся. Гравитация... сильная сегодня.

— О, ты такой неуклюжий! Это так мило! — Мэйбл хихикнула и побежала дальше.

Норман двинулся следом. Его левое плечо теперь висело ниже правого дюйма на три.

Диппер опустил камеру. Его лоб был мокрым от холодного пота. Он посмотрел на экранчик, где застыл последний кадр: размытое пятно, в котором угадывался силуэт человека, держащего собственную руку как посторонний предмет.

Это было не доказательство. Это был брак.

Но Диппер видел. Он слышал этот хруст. Он слышал это влажное чавканье мертвой плоти.

Он откинулся на спину, прямо на колючие ветки рододендрона, глядя в темнеющее небо. Парк вокруг него затих, словно природа стыдилась того, что только что произошло.

— Она целует труп, — прошептал Диппер в пустоту.

— Моя сестра гуляет с трупом.

Он сжал камеру так, что пластик скрипнул. Страх ушел, уступив место холодной, тошнотворной решимости. Сегодня ночью в Гравити Фолз кто-то умрет. Снова.

Дверь чердака захлопнулась за спиной Диппера с грохотом, от которого, казалось, вздрогнул весь каркас дома. Он провернул замок — старый, ржавый шпингалет, который вряд ли остановил бы кого-то серьезнее сквозняка, но этот жест был необходим его психике. Барьер. Граница.

В комнате пахло перегретой пылью и дешевым лаком для волос с ароматом «Клубничный Взрыв». Этот химический, приторно-сладкий запах забивал ноздри, смешиваясь с металлическим привкусом страха, который Диппер принес с собой с улицы.

Мэйбл стояла у зеркала.

Она готовилась к свиданию как к битве. На кровати были разбросаны варианты нарядов — пестрая гора синтетики и блесток. Сейчас она яростно расчесывала волосы, и каждое движение щетки было резким, дерганым. Вжик. Вжик. Статическое электричество заставляло её каштановые пряди подниматься, создавая вокруг головы ореол безумной святой.

— Мэйбл! — Диппер задыхался. Легкие горели. — Ты не можешь пойти. Ты не понимаешь...

— О, я прекрасно понимаю, — перебила она, не оборачиваясь. Она смотрела на отражение брата в зеркале. Её глаза были подведены слишком ярко, тушь легла комками, делая взгляд тяжелым и неестественным.

— Ты хочешь испортить мне вечер. Снова. Как на выпускном в четвертом классе, когда ты сказал, что у Томми Миллера вши, просто потому что он не хотел меня приглашать.

— Это не вши! — Диппер подбежал к ней, выставляя вперед видеокамеру, как распятие перед одержимым.

— Это некроз! Это смерть, Мэйбл! Посмотри! Просто посмотри!

Он нажал на кнопку воспроизведения.

Маленький, зернистый экранчик камеры вспыхнул серым светом. Зажужжал динамик, выплевывая искаженный звук.

На записи все выглядело не так, как в реальности. Сумерки превратили парк в набор мутных пятен. Фигура Нормана была лишь темным силуэтом, глитчем на фоне гравия.

— Вот! — Диппер ткнул пальцем в экран.

— Смотри! Его рука! Она отвалилась!

На видео темное пятно упало. Раздался треск — хр-р-р-к — но через дешевый микрофон это звучало как помехи или хруст ветки под ногой. Затем пятно поднялось.

— И что я должна видеть? — голос Мэйбл был ледяным. Она наконец повернулась к нему. В её руках застыла банка с блестками, и её пальцы сжимали пластик так сильно, что тот побелел.

— Ты не видишь? Он приставил её обратно! Он мертв, Мэйбл! Он — зомби! — Диппер почти кричал, его голос срывался на фальцет.

— Я читал в Дневнике! Неровная походка, запах, отсутствие реакции на боль... Он хочет съесть твои мозги!

Мэйбл медленно поставила банку на стол. Звук удара пластика о дерево прозвучал как выстрел.

— Зомби, — повторила она. Это был не вопрос. Это был приговор его адекватности.

— Диппер, ты слышишь себя? Мы приехали сюда шесть часов назад. Шесть. А ты уже нашел таинственную книгу, увидел монстров и решил, что мой первый парень — ходячий труп.

— Это правда! — Диппер схватил её за плечи, пытаясь встряхнуть, заставить её проснуться.

— Почему ты мне не веришь? Я пытаюсь спасти тебя!

Мэйбл сбросила его руки. Резко. Грубо.

Она шагнула к нему, и впервые Диппер увидел в её глазах не сестру-близнеца, а незнакомку. В её взгляде плескалась темная, густая обида, смешанная с животным страхом. Страхом не перед монстрами, а перед реальностью, в которой она — неудачница.

— Ты не пытаешься меня спасти, — прошипела она. Её лицо исказилось, губы дрожали.

— Ты пытаешься спасти себя.

— Что? — Диппер отшатнулся.

— Ты не можешь вынести того, что у меня все получается, — слова Мэйбл падали, как камни. Тяжелые, грязные камни.

— Мы приехали в новый город. Я нашла парня. Я нравлюсь людям. А ты? Ты нашел пыльную книжку в лесу и теперь прячешься за ней, потому что боишься.

— Я не боюсь... — начал Диппер, но голос предал его.

— Ты боишься, что ты никому не нужен! — выкрикнула Мэйбл. Слезы выступили на её глазах, размывая тушь, превращая её лицо в маску трагического клоуна.

— Ты завидуешь! Ты хочешь, чтобы Норман был монстром, потому что тогда я останусь одна. С тобой. В этой душной комнате.

Она ткнула пальцем ему в грудь, прямо туда, где под жилеткой лежал Дневник.

— Но знаешь что, Диппер? У меня есть шанс на нормальное лето. На поцелуи, на прогулки под луной, на... на счастье! И я не позволю твоим безумным фантазиям и твоей жалкой ревности это разрушить!

Тишина, повисшая в комнате после её крика, была оглушительной. Слышно было только тяжелое дыхание обоих и далекий, равнодушный стрекот цикад за окном.

Диппер стоял, опустив руки. Камера висела на ремешке, бесполезный кусок пластика, запечатлевший лишь тени. Слова сестры ударили больнее, чем мог бы ударить любой зомби. Они попали в самую уязвимую точку — в его страх одиночества, в его ощущение собственной инаковости.

— Мэйбл, — тихо сказал он. — Он не дышал. Когда он упал... он не дышал.

Мэйбл отвернулась. Она схватила сумочку, запихнув туда баллончик с мятным спреем.

— Я ухожу, — бросила она, глядя в пол.

— Не жди меня. И не смей идти за мной. Если ты появишься там со своей камерой и своими бреднями... я тебе этого никогда не прощу.

Она подошла к двери, дернула шпингалет. Металл скрипнул.

— Никогда, — повторила она.

Дверь захлопнулась.

Диппер остался один в полумраке чердака. Треугольное окно смотрело на него желтым глазом уличного фонаря. Он чувствовал тяжесть Дневника у сердца и пустоту в желудке.

Она была неправа. Он знал это. Факты были на его стороне.

Но почему тогда он чувствовал себя так, словно он — злодей в этой истории?

Диппер подошел к окну. Внизу, на освещенной дорожке, Мэйбл подбежала к высокой, сутулой фигуре, ждущей у ворот. Фигура дернулась, протягивая ей руку. Мэйбл взяла её.

Они уходили во тьму леса. Девочка, которая хотела любви, и мертвец, который хотел мозгов.

— Ты можешь меня ненавидеть, — прошептал Диппер, прижимая лоб к холодному стеклу.

— Но я лучше буду ненавидимым братом, чем братом, который будет плакать на твоих похоронах.

Он развернулся и посмотрел на угол комнаты, где стояла старая, пыльная клюшка для гольфа.

Время дипломатии закончилось.

Гостиная Хижины Чудес погрузилась в кататонический сон. Тени от чучел, расставленных по углам, вытянулись, превращаясь в гротескных стражей. «Шакалопа» на каминной полке смотрела стеклянным глазом в пустоту, а чучело барсука в летной каске, казалось, скалилось в предвкушении катастрофы.

Единственным источником света был пузатый кинескопный телевизор, стоявший на шаткой тумбочке. Его экран светился мертвенно-синим, заливая комнату холодным, радиоактивным сиянием. Статика шипела — ш-ш-ш-ш — звук белого шума, похожий на дыхание вселенной между радиостанциями.

Диппер сидел на потертом ковре, скрестив ноги. Вокруг него змеились провода: желтый, белый, красный. Тюльпаны RCA-кабеля, подключенные к видеокамере, входили в разъемы телевизора, как иглы капельницы в вену умирающего.

Его руки дрожали. Это был не просто тремор от адреналина. Это была вибрация человека, который стоит на краю открытия, способного разрушить его рассудок.

— Давай, — прошептал он, вытирая потную ладонь о джинсы.

— Покажи мне правду.

Он нажал кнопку воспроизведения на камере.

Синий экран моргнул, по нему пробежала полоса помех, и изображение появилось.

Качество было ужасным. Зернистая, черно-белая картинка, снятая в сумерках, превращала реальность в сюрреалистический кошмар. Парк выглядел как лунный пейзаж. Мэйбл была размытым пятном света. Норман — черной дырой в форме человека.

Диппер подался вперед, почти касаясь носом наэлектризованного стекла. Он чувствовал запах озона и нагретой пыли, исходивший от телевизора.

На экране Норман шел. Его движения, разбитые низкой частотой кадров, выглядели еще более неестественными. Рывок. Пауза. Рывок.

— Сейчас, — выдохнул Диппер.

На экране фигура Нормана пошатнулась.

Падение.

Динамики телевизора выплюнули искаженный звук удара — глухой, низкочастотный гул, смешанный с треском.

Диппер нажал на паузу. Изображение замерло, подрагивая. Полоса помех перечеркнула экран, как шрам.

Он начал прокручивать запись покадрово.

Клик. Норман лежит на земле.

Клик. Он начинает подниматься.

Клик. Его торс отрывается от земли, но левая рука остается лежать.

Диппер задержал дыхание. Вот оно. Момент истины. Момент, когда биология сказала «нет».

На зернистом экране было видно, как ткань толстовки натянулась и лопнула. Рука отделилась.

Но Диппер смотрел не на руку. Он смотрел на рану. На то место, где плечо должно было соединяться с суставом.

Если Норман был зомби, там должна была быть кость. Серая, мертвая, возможно, обломанная плечевая кость, торчащая из гнилого мяса. Или просто пустота, черная дыра в сгнившей плоти.

Диппер прищурился. Он подполз еще ближе, игнорируя резь в глазах от яркого света.

— Что это такое? — прошептал он.

Из разрыва в плече Нормана торчало нечто.

Это не было костью. Кости не бывают конической формы. Кости не имеют текстуры... ткани?

На стоп-кадре, размытом и нечетком, из шеи Нормана, прямо из того места, где должна быть ключица, высовывалось что-то маленькое.

Оно было розовым.

Даже на черно-белом экране, в оттенках серого, Диппер мог различить этот тон. Это был цвет живой плоти, но не человеческой. Это выглядело мягким. Влажным.

Объект имел форму маленького колпачка или... носа?

Диппер почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Это было хуже, чем зомби. Зомби — это понятно. Зомби — это мертвая материя.

Но это... это выглядело как паразит. Как опухоль, которая обрела форму.

Он прокрутил еще один кадр вперед.

Розовый объект дернулся.

Диппер отшатнулся от телевизора, словно тот мог его укусить.

— Оно двигалось, — прохрипел он в пустой комнате.

— Внутри него что-то двигалось.

На экране, в статичном шуме паузы, Норман застыл в позе сломанной куклы. Но теперь Диппер видел не просто парня. Он видел костюм. Оболочку из кожи и одежды, внутри которой сидело что-то другое. Что-то маленькое, розовое и, судя по всему, управляющее этим телом, как водитель управляет танком.

Это был боди-хоррор в чистом виде. Мысль о том, что внутри грудной клетки Нормана, в его черепе, в его конечностях копошится нечто чужеродное, заставила кожу Диппера покрыться мурашками.

— Это не некроз, — осознание ударило его током.

— Это... инвазия.

Он вспомнил, как Мэйбл держала Нормана за руку. Как она прижималась к нему.

«У нас связь! Мы понимаем друг друга без слов!»

— О боже, Мэйбл, — Диппер вскочил на ноги. Камера, забытая, повисла на проводах.

Он больше не думал о доказательствах. Он не думал о том, чтобы быть правым. Он думал о том, что его сестра сейчас находится в лесу наедине с существом, которое состоит из множества маленьких, розовых, копошащихся тварей.

Диппер схватил со стола ключи от гольф-кара. Брелок в виде сосны звякнул.

Он выбежал из гостиной, оставив телевизор включенным. На экране, в дрожащей паузе, розовый отросток продолжал торчать из шеи Нормана, словно маленький червь, выглядывающий из яблока, чтобы проверить, безопасен ли мир для того, чтобы сожрать его целиком.

Блок IV: Рой

Лес не просто сгустился вокруг них; он сомкнул челюсти.

Здесь, в глубокой чаще, куда не долетал даже шум шоссе, деревья потеряли всякое сходство с растениями. Это были черные, узловатые колонны разрушенного готического собора, подпирающие небо, которого больше не было видно. Кроны сплелись в плотный саван, не пропускающий ни лунного света, ни надежды.

Мэйбл Пайнс шла по тропинке, которая больше напоминала звериную тропу. Её фиолетовый свитер с падающей звездой был единственным пятном цвета в этом монохромном царстве теней. Она светилась в темноте, как глубоководная приманка, не осознавая, что в этой экосистеме все яркое — это либо яд, либо жертва.

— ...и тогда Эдвард сказал Белле, что он опасен, но она ответила, что ей все равно! — голос Мэйбл звенел, отскакивая от стволов деревьев. Она заполняла тишину словами, пытаясь вытеснить ими подступающий страх.

— Это так романтично, правда? Запретная любовь, опасность, холодная кожа... Кстати, у тебя тоже кожа холодная! Это знак!

Она крепче сжала руку Нормана.

Его ладонь в её руке ощущалась неправильно. Это не было прикосновением плоти к плоти. Это было похоже на то, как если бы она держала мешок из грубой ткани, набитый мокрой галькой. Пальцы Нормана не сжимали её ладонь в ответ; они просто лежали в ней, вялые и тяжелые, иногда подрагивая в странном, асинхронном ритме.

— Знак... — эхом отозвался Норман.

Он шел рядом, ссутулившись так сильно, что его подбородок почти касался груди. Его движения были дергаными, механическими. Каждый шаг давался ему с видимым усилием, словно гравитация для него работала с перебоями.

— Мы пришли? — спросила Мэйбл, останавливаясь на небольшой поляне, окруженной кольцом гигантских папоротников.

Здесь было тихо. Слишком тихо. Даже ветер не решался шевелить листву.

Норман остановился. Его тело продолжало вибрировать, как двигатель на холостых оборотах.

— Здесь... — произнес он.

— Темно. Безопасно.

Мэйбл развернулась к нему, сияя улыбкой, которая стоила ей титанических усилий. В глубине души, там, где живет инстинкт самосохранения, маленькая сирена уже выла во всю мощь. Она видела, как странно он ходит. Она видела, как один его глаз смотрит на неё, а второй — в небо. Но признать это означало признать правоту Диппера. Признать, что она — глупая девчонка, которая влюбилась в чудовище.

Поэтому она выбрала иллюзию.

— Это самое романтичное место на земле! — объявила она, игнорируя тот факт, что поляна напоминала место ритуального жертвоприношения.

— Ну, почти. Если не считать того странного запаха.

Она принюхалась.

Запах появился внезапно, словно кто-то открыл банку с просроченными консервами.

Это был густой, удушливый аромат. Нижняя нота — тяжелая, земляная вонь прелой листвы, грибницы и сырой могильной земли. Но поверх неё, диссонансом, накладывалась верхняя нота — приторная, химическая сладость. Запах дешевого сахара, забродившего варенья и старых леденцов, которые нашли в кармане пальто спустя год.

Смесь гниения и кондитерской фабрики.

— Ты... ты пользуешься новым одеколоном? — спросила Мэйбл, делая маленький шаг назад. Её нос сморщился.

— «Musk & Marshmallow»?

Норман шагнул к ней.

В полумраке его лицо казалось маской, вылепленной из воска, который начал таять. Тени под глазами были черными провалами. Рот был приоткрыт, и в темноте его глотки что-то блестело.

— Мэйбл... — начал он.

И тут Мэйбл услышала это.

Голос.

Это был не голос подростка, у которого ломается тембр. Это был акустический кошмар.

Первый слог — «Мэй» — прозвучал низким, рокочущим басом, от которого завибрировала земля под ногами. Второй слог — «бл» — взвизгнул высоким, писклявым фальцетом, похожим на смех гиены, надышавшейся гелием.

Это был не один человек. Это был хор. Диссонансный, нестройный хор десятков маленьких глоток, пытающихся звучать как одна.

— Ты... ты простудился? — голос Мэйбл дрогнул. Она отпустила его руку.

Норман дернулся. Его грудная клетка ходила ходуном, словно под толстовкой шла драка.

— Мы... Я... — снова этот звук. Словно кто-то переключал радиоканалы с бешеной скоростью. Бас. Писк. Скрежет. Шепот.

— Ты... красивая. Королева. Наша... Моя... Королева.

Он протянул к ней руки.

В луче луны, пробившемся сквозь кроны, Мэйбл увидела, как кожа на его руках идет волнами. Это были не вены и не мышцы. Это было движение под кожей. Бугры перекатывались, толкались, словно внутри него кипела жизнь.

— Норман, ты меня пугаешь, — прошептал она. Иллюзия треснула. Стекло розовых очков разбилось, и осколки полетели ей в глаза.

— Не бойся, — прохрипел Норман. Теперь его голос звучал как скрежет камней.

— Мы... Я... просто хочу... показать тебе...

Он сделал еще один шаг. Его нога подвернулась, но он не упал. Его тело изогнулось под невозможным углом, словно у него не было позвоночника, а затем с тошнотворным хрустом выпрямилось.

Запах сахара и гнили стал невыносимым. Он забивал легкие, вызывая тошноту.

— Показать что? — Мэйбл попятилась, упершись спиной в шершавый ствол сосны.

Норман замер в метре от неё. Его лицо дергалось в тике. Оба глаза теперь смотрели на неё, но в них не было зрачков. В них была пустота, в которой копошилось что-то маленькое и злое.

— Нашу... Мою... истинную... форму, — прошипел хор голосов из его горла.

Он поднял руки к вороту своей толстовки. Пальцы, похожие на сосиски, вцепились в ткань.

Лес вокруг затих. Птицы, насекомые, ветер — все умерло. Осталось только тяжелое, хриплое дыхание существа, которое называло себя Норманом, и стук сердца Мэйбл, бьющегося о ребра, как птица в клетке.

Она поняла, что Диппер был прав. Но Диппер был далеко. А сахарная гниль была здесь.

Тишина на поляне стала плотной, как бархат, и такой же удушающей.

Норман стоял перед Мэйбл, его пальцы, похожие на пухлые, бледные личинки, вцепились в ворот черной толстовки. Он дернул.

Раздался звук.

Это был не просто треск рвущейся ткани. Это был влажный хруст рвущейся ткани и чего-то еще... чего-то более плотного. Звук, с которым мясник вспарывает шкуру.

Ткань разошлась, и в образовавшемся разрыве, в темноте под одеждой, Мэйбл увидела движение.

Из шеи Нормана, прорывая бледную, пергаментную кожу, показался красный остроконечный колпак. Он выглядел как окровавленный клык, пробивающийся сквозь десну.

Мэйбл застыла. Её мозг, воспитанный на сказках и романтических комедиях, отчаянно пытался найти этому логическое объяснение. «Это розыгрыш. Это костюм. Это глупая шутка Диппера».

Но затем существо под колпаком подняло голову.

Это не был милый гномик из детской книжки. Это было порождение кошмара, вылепленное из гнили и злобы. Его лицо было морщинистым, как печеное яблоко, кожа имела землистый, нездоровый оттенок. Длинная белая борода была спутана и грязна, в ней застряли кусочки листьев и что-то темное, похожее на запекшуюся кровь.

Но хуже всего были глаза. Две блестящие бусины обсидиана, в которых не было ничего, кроме голода и безумия.

Существо открыло рот, обнажая ряд острых, игольчатых зубов, и издало пронзительный, хихикающий звук.

Это был тот самый писклявый голос из хора, который она слышала раньше.

Иллюзия Мэйбл треснула, как зеркало, в которое ударили молотком.

А затем конструкция, которую она знала как Нормана, начала распадаться.

Это был не взрыв. Это был коллапс. Словно кто-то выдернул несущую балку из карточного домика.

Кожа на лице Нормана лопнула, и из глазниц, изо рта, из ушей хлынул поток таких же уродливых существ. Они вываливались, толкаясь и кусая друг друга, с влажным, чавкающим звуком.

Восковая оболочка, бывшая телом Нормана, опала, как сброшенная змеиная кожа. Черная толстовка и джинсы рухнули на землю пустой грудой тряпья.

А на их месте теперь был он. Рой.

Сотни. Может быть, тысячи. Живой ковер из красных колпаков, грязных бород и безумных глаз. Они копошились, карабкались друг на друга, образуя бурлящую, пульсирующую массу. Воздух наполнился их голосами — хором писклявых, хихикающих звуков, сливающихся в единый, сводящий с ума ультразвук.

Запах сахара и гнили ударил с новой силой. Это был их запах. Запах коллективного разложения.

Мэйбл хотела закричать, но звук застрял в горле, превратившись в беззвучный хрип. Её ноги, парализованные ужасом, приросли к земле. Она могла только смотреть, как волна плоти, хихикая и стрекоча, хлынула к ней.

Они достигли её ног.

Это было похоже на то, как если бы на неё высыпали мешок с крысами. Ощущение сотен крошечных, когтистых лапок, карабкающихся по её джинсам, по свитеру, по рукам. Они были тяжелыми. Их совокупный вес тянул её вниз.

Они не кусали. Их цель была иной.

Маленькие, сильные ручки вцепились в её волосы. Это была не просто боль. Это было осквернение. Они дергали, тянули, с невероятной скоростью сплетая её длинные каштановые волосы в грубые, липкие веревки.

Другие вцепились в рукава её свитера, пытаясь связать ей руки. Они ползали под одеждой, их холодные, влажные тельца касались её кожи, вызывая волны омерзения, от которых сводило желудок.

Это было нападение насекомых. Рой саранчи, который не пожирал, а опутывал, пеленал, превращая её в живой кокон.

— Нет... — выдохнула Мэйбл.

— Отпустите...

И тогда она закричала.

Это был не девичий визг. Это был первобытный вопль ужаса и отвращения, крик существа, которое поняло, что оно — добыча. Звук разорвал тишину леса, взлетел к черным кронам деревьев и умер там, поглощенный тьмой.

Рой на мгновение замер, словно её крик оглушил их.

Затем из центра копошащейся массы, расталкивая своих сородичей, вышел один. Он был таким же, как остальные, но в его безумных глазах горел огонек интеллекта. Он вскарабкался на плечо Мэйбл, усевшись там, как демонический попугай.

— Тихо, тихо, Королева, — пропищал он. Это был Джефф. Лидер. Мозг улья.

— Не нужно кричать. Мы не причиним тебе вреда. Мы просто хотим, чтобы ты правила нами. Вечно.

Он улыбнулся, обнажая свои акульи зубы.

Мэйбл смотрела в его черные глаза-бусины, чувствуя, как сотни маленьких рук стягивают её, лишая воли, превращая в трофей.

Сказка закончилась. Начался кошмар.

Крик Мэйбл, пронзительный и полный первобытного ужаса, был тем звуком, который способен разорвать ткань реальности. Он пронесся сквозь чащу, и лес, казалось, вздрогнул от его силы.

Рой гномов, опьяненный своей победой, на мгновение замер. Их хихикающий, стрекочущий хор сбился с ритма. Джефф, восседавший на плече Мэйбл, оскалился, собираясь произнести еще одну угрозу.

Но он не успел.

Потому что в ответ на крик Мэйбл из тьмы пришел другой звук.

Сначала это был далекий, нарастающий вой. Не вой волка или другого лесного зверя. Это был тонкий, пронзительный визг перегруженного электрического мотора, звук, полный механической боли и отчаяния.

А затем, сквозь стену папоротников, прорвались два луча света.

Два ослепительно-белых, дрожащих круга, которые метались по поляне, выхватывая из темноты уродливые, искаженные лица гномов. Они превратили готическую сцену ужаса в залитую прожекторами театральную постановку.

Из зарослей, с треском ломая кусты и подминая под себя молодые деревца, вылетел гольф-кар.

Он несся с невозможной для своего вида скоростью. Ржавый, обшарпанный, с болтающимся на крыше тентом, он напоминал обезумевшую консервную банку, решившую покончить с собой, забрав с собой как можно больше врагов.

За рулем сидел Диппер.

Он не был похож на героя. Он был похож на призрака. Лицо — белое как мел, глаза — огромные, черные провалы, в которых горел огонь чистого, дистиллированного ужаса, переплавленного в ярость. Его костяшки пальцев, вцепившиеся в руль, побелели. Нога была вдавлена в педаль акселератора так, словно он пытался пробить ею дно машины.

Он не целился. Он просто ехал вперед. Прямо в центр копошащейся массы.

Рой гномов, ослепленный светом и оглушенный ревом, среагировал слишком поздно. Их коллективный разум, настроенный на медленное, ритуальное похищение, не был готов к лобовой атаке.

Гольф-кар врезался в них.

Удар был негромким, но отвратительно влажным.

ТУК-ХРУСТ. ТУК-ХРУСТ.

Это был звук, с которым человек в тяжелых ботинках идет по полю, усеянному перезрелыми арбузами.

Передний бампер, усиленный стальной трубой, вошел в живую волну, как таран. Десятки маленьких тел были подброшены в воздух.

И тут лес озарился новым светом.

Из раздавленных гномов хлынула кровь. Но это была не кровь. Это была густая, светящаяся субстанция цвета радиоактивной клубники. Ярко-розовый, почти фиолетовый джем, который забрызгал капот гольф-кара и лобовое стекло, на мгновение ослепив Диппера.

Но хруст их тел был абсолютно реален.

Это был сухой, ломкий звук ломающихся костей, похожий на хруст горсти орехов, раздавленных в кулаке.

Гольф-кар пронесся сквозь рой, оставляя за собой просеку из раздавленных тел и светящихся брызг. Машина, потеряв управление на скользкой массе, закрутилась и с визгом врезалась боком в ствол дерева.

Мотор захлебнулся и умер.

Наступила тишина. Оглушительная, звенящая.

Фары продолжали гореть, выхватывая из темноты сцену бойни. Поляна была усеяна телами. Некоторые лежали неподвижно, другие дергались в конвульсиях, истекая светящейся жижей.

Коллективный разум был сломлен. Хор хихикающих голосов распался на сотню отдельных, тонких визгов боли и паники. Выжившие гномы, потеряв строй, в ужасе разбегались в разные стороны, спотыкаясь о тела своих товарищей.

Мэйбл, освобожденная от большей части своих захватчиков, рухнула на колени. Она тяжело дышала, её свитер был испачкан в светящейся крови, а в волосах застряли красные колпаки. Она смотрела на разбитый гольф-кар широко раскрытыми, ничего не понимающими глазами.

Диппер сидел за рулем, не двигаясь. Его руки были приклеены к рулю. Он смотрел прямо перед собой, на дело своих рук, и его трясло. Мелкой, неудержимой дрожью.

Кавалерия прибыла. И она была так же напугана, как и те, кого она пришла спасать.

Тишина после удара была короткой, как вдох перед прыжком в ледяную воду.

— Мэйбл! — голос Диппера был хриплым, сорванным криком. Он вывалился из-за руля, спотыкаясь о собственные ноги.

— Залезай! Быстро!

Мэйбл, все еще стоявшая на коленях посреди поляны, покрытой светящейся кровью, подняла на него пустой, остекленевший взгляд. Её мозг, перегруженный ужасом, отказывался обрабатывать команды.

— Мэйбл! — Диппер подбежал к ней, схватил за руку. Её ладонь была ледяной. Он потащил её к гольф-кару, который, несмотря на вмятину на боку, все еще был их единственным шансом.

— Они... они... — лепетала Мэйбл, глядя на свои руки, испачканные в розовой жиже.

— Они были внутри него...

— Я знаю! Залезай!

Он буквально зашвырнул сестру на пассажирское сиденье, сам запрыгнул за руль и повернул ключ.

Мотор закашлялся. Кх-кх-кх.

— Нет, нет, нет, не сейчас! — Диппер ударил кулаком по приборной панели.

Кх-кх-ВР-Р-РУМ!

Двигатель ожил, взревев с новой силой.

Этот звук стал сигналом для выживших гномов. Паника в их рядах сменилась яростью. Коллективный разум, получивший тяжелую контузию, перезагрузился с новой, более простой директивой: «Убить. Вернуть. Королеву».

— Держись! — крикнул Диппер.

Он вывернул руль, и гольф-кар, взвизгнув шинами по мокрой от крови земле, рванул с места, прочь от поляны, вглубь леса, по едва заметной тропе.

И погоня началась.

Это была не погоня из боевиков. Это был первобытный, животный ужас.

Гномы не бежали на двух ногах. Они опустились на четвереньки. Их маленькие, коренастые тела двигались с невероятной, паучьей скоростью. Красные колпаки мелькали между деревьями, как огоньки в аду. Их бороды волочились по земле, а глаза горели в темноте красным, голодным светом.

Они не кричали. Они рычали. Низкий, гортанный, многоголосый рык, который, казалось, исходил от самого леса.

Гольф-кар несся сквозь чащу, как обезумевший зверь. Ветки хлестали по лицам, оставляя на коже тонкие, кровоточащие царапины. Колеса подпрыгивали на корнях, машину бросало из стороны в сторону. Диппер вцепился в руль, пытаясь удержать их на тропе, но тропы больше не было. Было только направление — прочь.

— Они на мне! — закричала Мэйбл.

Она в истерике отряхивалась. Несколько гномов, уцепившихся за её свитер во время нападения, все еще были там. Один вцепился ей в волосы, другой пытался укусить за плечо.

— Сбрось их! — крикнул Диппер, уворачиваясь от низко висящей ветки.

Мэйбл, рыдая от омерзения, схватила одного из них за бороду и с силой швырнула прочь. Гном с визгом улетел в кусты.

Сзади, в свете задних фонарей, Диппер видел их. Они не отставали. Они были быстрыми, как стая голодных волков.

— Они догоняют! — крикнула Мэйбл, оглянувшись.

— Диппер, они догоняют!

— Я знаю!

Он резко вывернул руль, и гольф-кар вылетел на широкую просеку, ведущую к Хижине. Впереди, в сотне метров, маячил спасительный свет — желтое пятно крыльца.

Они почти выбрались.

Но гномы были умнее, чем казалось.

На поляне перед Хижиной Чудес, там, где гравий сменялся вытоптанной травой, погоня достигла своего апогея.

Гольф-кар вырвался из леса, его мотор ревел на пределе. Но гномы, высыпавшие из чащи следом, не собирались сдаваться. Они понимали, что упускают добычу. Что как только Королева окажется в стенах дома, вернуть её будет невозможно.

И тогда Джефф, лидер, который каким-то чудом уцелел в первой атаке, вскочил на высокий валун.

Он засунул два пальца в рот и издал пронзительный, режущий уши свист.

Это был не просто звук. Это был приказ. Сигнал, который активировал протокол последней надежды.

Погоня прекратилась.

Гномы, бежавшие за гольф-каром, резко затормозили. Те, что выбегали из леса, остановились. Они замерли, тяжело дыша, их маленькие грудные клетки вздымались и опадали.

— Что... что они делают? — прошептала Мэйбл, глядя на застывшую армию.

— Не знаю, — ответил Диппер, не сбавляя скорости.

— И не хочу узнавать.

Но он увидел. И то, что он увидел, заставило его забыть, как дышать.

Гномы начали сходиться.

Они двигались к центру поляны, образуя плотное, копошащееся кольцо. А затем начался боди-хоррор.

Один из гномов, тот, что был ближе к центру, вцепился зубами в плечо своего соседа. Тот взвизгнул, но не от боли, а от экстаза, и в свою очередь укусил следующего.

Они начали сцепляться друг с другом.

Это была не просто толпа. Это была сборка. Они карабкались друг на друга, образуя живую пирамиду. Они цеплялись бородами, сплетая их в тугие, грязные канаты, которые служили арматурой. Они вгрызались в плоть друг друга, их светящаяся кровь текла, склеивая их, как цемент.

ХРУСТ. ЩЕЛК. ЧВАК.

Звуки ломающихся костей и рвущейся плоти смешивались в тошнотворную симфонию творения.

На глазах у Диппера и Мэйбл, из сотен маленьких, уродливых тел, из их боли, ярости и коллективной воли, рождалось нечто новое.

Гигант.

Сначала сформировались ноги — две толстые, неуклюжие колонны из сцепленных гномов. Затем — торс, широкая, бугристая масса, в которой можно было разглядеть отдельные лица, искаженные в гримасе усилия.

Затем появились руки. Две длинные, непропорциональные конечности, заканчивающиеся не кистями, а клубком из десятков маленьких, хватающих ручонок.

И наконец, на вершину этой горы плоти вскарабкался Джефф. Он встал на плечи своих товарищей, став головой этого чудовища.

Конструкция выпрямилась.

Перед ними стоял гигантский, десятиметровый гуманоид, полностью состоящий из живых, корчащихся гномов. Он был уродлив, асимметричен и нестабилен. Он покачивался, и отдельные гномы срывались с него, падая на землю. Но он стоял.

Монстр поднял свою многорукую конечность и указал на гольф-кар.

И затем он издал рев.

Это был не человеческий крик. Это был хор. Тысяча писклявых, визжащих голосов, слившихся в один низкий, гудящий, многослойный звук, от которого задрожали стекла в окнах Хижины.

«КО-РО-ЛЕ-ВА-А-А-А!»

Гольф-кар замер в десяти метрах от крыльца. Путь был отрезан.

Диппер смотрел на это чудовище, на эту опухоль из плоти и злобы, и понимал, что лопата и клюшка для гольфа, которые он приготовил, теперь кажутся детскими игрушками.

Они попали в ловушку. И на этот раз монстр был больше, злее и состоял из их худших кошмаров.

Блок V: Битва и Последствия

Диппер вдавил педаль газа в пол. Но гольф-кар, измученный погоней и ударом о дерево, лишь жалобно взвизгнул. Он дернулся вперед, проехал пару метров и заглох.

Тишина, наступившая после смерти мотора, была тяжелой, как надгробная плита.

Перед ними, заслоняя собой звезды и луну, возвышался Гном-Голем.

Он был живой скульптурой, вылепленной из кошмаров. Сотни маленьких тел корчились, образуя единое целое. Глаза-бусины моргали несинхронно, создавая эффект мерцающей, больной плоти. Из щелей между телами сочилась светящаяся розовая кровь, стекая по ногам-колоннам и образуя у основания монстра липкую, фосфоресцирующую лужу.

Голем сделал шаг.

Земля содрогнулась. Звук его шага был глухим, тяжелым, как удар молота по гробу.

Диппер инстинктивно вывернул руль, пытаясь объехать чудовище. Но было слишком поздно.

Гигантская рука — клубок из десятков маленьких, цепких ручонок — опустилась на гольф-кар.

Это было не нападение. Это было действие бога, смахивающего с доски надоедливую фигурку.

СКР-Р-РЕЖЕТ!

Металл крыши смялся, как фольга. Пластиковый корпус треснул. Маленькие пальцы вцепились в раму, поднимая машину в воздух.

На секунду Диппер и Мэйбл испытали чувство невесомости. А затем гравитация вернула свои права.

Голем перевернул гольф-кар и с силой швырнул его на землю.

Удар был оглушительным. Мир для Диппера превратился в калейдоскоп из треснувшего стекла, летящей травы и боли. Его голова ударилась о руль, и перед глазами взорвались белые звезды.

Они лежали в перевернутой, искореженной машине, как насекомые в консервной банке, которую вскрыли и перевернули. Бензин капал из пробитого бака, смешиваясь с запахом сахара и гнили.

Диппер застонал, пытаясь выбраться. Его нога застряла под приборной панелью.

Мэйбл, вывалившаяся на землю, медленно поднималась на четвереньки. Её лицо было в ссадинах, в волосах застряли осколки стекла.

Над ними нависла тень.

Голем-Гном стоял прямо над ними, его голова (Джефф) находилась на уровне третьего этажа. Он наклонился, и сотни пар безумных глаз уставились на детей.

И тогда он заговорил.

Голос был не просто громким. Он был физически ощутимым. Низкочастотный, вибрирующий бас, который исходил, казалось, из самой земли. От этого звука задрожали стекла в окнах Хижины Чудес, а у Диппера заныли зубы.

«ИГРА ОКОНЧЕНА, ДЕТИ».

Каждое слово было произнесено хором из тысячи глоток, но теперь они звучали в унисон, создавая эффект божественного, громового гласа.

«МЫ ПРИШЛИ ЗА НАШЕЙ КОРОЛЕВОЙ».

— Я... я не ваша королева! — выкрикнула Мэйбл. Её голос был тонким, писклявым на фоне рева монстра.

— Я просто... я просто хотела пойти на свидание!

Голем издал звук, похожий на смех. Глухой, рокочущий гул, от которого с деревьев посыпалась хвоя.

«ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ, ДИТЯ», — пророкотал монстр. Джефф, на вершине конструкции, указал на Мэйбл пальцем.

— «ТЫ НЕ ПРОСТО КОРОЛЕВА. ТЫ — СОСУД. ТЫ — УТРОБА. ТЫ — НАША КОРОЛЕВА-МАТКА».

Диппер почувствовал, как кровь стынет в жилах. Он понял.

Это был не романтический бред. Это была биология. Паразитическая, чудовищная биология.

«НАШ РОЙ УМИРАЕТ», — продолжал Голем. Его голос стал ниже, в нем появились нотки отчаяния. — «НАМ НУЖЕН НОВЫЙ НОСИТЕЛЬ. СИЛЬНЫЙ. ЗДОРОВЫЙ. ЧТОБЫ ВЫНОСИТЬ НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ. ТЫ СТАНЕШЬ НАШИМ УЛЬЕМ. ТВОЯ ПЛОТЬ БУДЕТ НАШИМ ДОМОМ. ТВОЯ КРОВЬ — НАШЕЙ ПИЩЕЙ».

Мэйбл уставилась на него, её лицо исказилось от ужаса и омерзения. Она представила, как сотни маленьких, уродливых существ копошатся внутри неё, откладывая яйца, пожирая её изнутри.

— Нет... — прошептала она.

— Нет, пожалуйста...

«НЕ СОПРОТИВЛЯЙСЯ», — Голем протянул к ней свою многорукую конечность. Десятки маленьких пальцев шевелились, как щупальца анемона.

— «ЭТО ЧЕСТЬ. ТЫ ПОДАРИШЬ ЖИЗНЬ ТЫСЯЧАМ. ТЫ СТАНЕШЬ БОГИНЕЙ».

Рука опускалась все ниже.

Диппер, наконец, высвободил ногу. Он выкатился из-под обломков гольф-кара, хватая ртом воздух.

— Оставь её в покое! — крикнул он, поднимаясь на ноги. Он был маленьким, жалким человечком у подножия живой горы.

Голем перевел на него свой коллективный взгляд.

«МАЛЬЧИК-ГЕРОЙ», — пророкотал он с издевкой.

— «ТЫ НЕ МОЖЕШЬ НАС ОСТАНОВИТЬ. МЫ — ЛЕГИОН. А ТЫ — ОДИН».

Рука монстра была уже в метре от Мэйбл.

Диппер огляделся в панике. Его взгляд метался по двору, ища оружие, спасение, чудо.

И тогда он увидел это.

Рядом с крыльцом, прислоненный к стене, стоял садовый инвентарь. Лопата. И...

Садовый пылесос. Листодув. Старая, оранжевая модель с большим раструбом.

В его мозгу, перегруженном адреналином, что-то щелкнуло.

— Мэйбл! — крикнул он.

— Пылесос!

Мэйбл, парализованная ужасом, не двигалась.

— Мэйбл, слушай меня! — заорал Диппер так громко, как никогда в жизни.

— Ты можешь это остановить! Вспомни! Что ты сделала с тем пауком в ванной на прошлой неделе?!

Глаза Мэйбл расширились. Она вспомнила.

Рука Голема коснулась её плеча.

Время замедлило свой бег, превратившись в густой, вязкий сироп.

Рука Голема, состоящая из сотен маленьких, копошащихся пальцев, опустилась на плечо Мэйбл. Это было не грубое прикосновение. Это было прикосновение собственника, клеймящего свою добычу. Холодные, влажные ручонки вцепились в ткань её свитера, и Мэйбл почувствовала, как её тело начинает неметь от ужаса.

Диппер, стоявший в десяти метрах, видел всё это как в замедленной съемке. Он видел, как расширяются зрачки сестры, как её губы беззвучно шепчут «нет».

Его мозг, работающий на чистом адреналине, лихорадочно перебирал варианты.

«Разрушение черепной коробки», — всплыла в памяти строчка из Дневника.

Он бросился к крыльцу. Его цель — лопата. Старая, с острым, зазубренным краем. Он мог бы попытаться отрубить голову Джеффу, этому самопровозглашенному мозгу улья. Это был безумный, суицидальный план, но это был план.

Он схватился за холодный, скользкий от росы черенок лопаты.

— Мэйбл! — крикнул он, пытаясь вырвать сестру из ступора.

— Вспомни! Что ты сделала с тем пауком в ванной на прошлой неделе?!

Крик Диппера прорвался сквозь пелену ужаса, окутавшую Мэйбл.

Паук.

Воспоминание вспыхнуло в её голове, яркое и абсурдное. Огромный, волосатый паук-птицеед, сбежавший из одного из террариумов Стэна. Он сидел на кафельном полу ванной, и Диппер, вооруженный тапком, не решался подойти.

А Мэйбл... Мэйбл не испугалась. Она разозлилась. Разозлилась на то, что это

уродливое, волосатое нечто посмело вторгнуться в её личное пространство.

Она не стала его давить. Она взяла садовый пылесос.

Взгляд Мэйбл метнулся от лица брата к углу крыльца.

Там, прислоненный к стене, стоял он. «Tornado 5000». Старый, оранжевый листодув, который Стэн использовал, чтобы сдувать пыль с чучел. Его раструб, широкий и черный, напоминал пасть хищной рыбы.

В её глазах, до этого полных лишь ужаса, вспыхнул огонек. Не надежды. Ярости.

— ТЫ... — пророкотал Голем, начиная поднимать её с земли.

— ...НАША.

Но Мэйбл уже двигалась.

Она вырвалась из хватки монстра с силой, рожденной отчаянием. Несколько гномов, составлявших пальцы Голема, остались висеть на её свитере, но она их не замечала.

Она бросилась к крыльцу.

Диппер, все еще сжимавший лопату, мог только смотреть, как его сестра, вся в грязи, слезах и светящейся крови, пронеслась мимо него.

Она схватила листодув.

Аппарат был тяжелым, неуклюжим. Но в руках Мэйбл он казался легким, как игрушка.

— Эй, уроды! — крикнула она, разворачиваясь лицом к монстру. Её голос дрожал, но в нем звенел металл.

— Хотите королеву?! Сейчас вы её получите!

Голем, озадаченный её внезапным сопротивлением, медленно поворачивался.

Мэйбл посмотрела на рычаг управления на рукоятке пылесоса. Там было два режима, обозначенных простыми иконками: лист, отлетающий от раструба (ВЫДУВ), и лист, влетающий в раструб (ВСАСЫВАНИЕ).

Она вспомнила, как паук, пойманный в вихрь, беспомощно кувыркался в воздухе, прежде чем исчезнуть в черной пасти трубы.

Её палец нажал на переключатель.

ЩЕЛК.

Звук был тихим, почти незаметным на фоне низкого гула, исходившего от Голема. Но для Диппера он прозвучал как взвод самого мощного оружия во вселенной.

Мэйбл подняла раструб, направляя его на монстра.

— Пора навести порядок, — прошипела она.

Её большой палец нашел красную кнопку стартера.

Мир замер в ожидании.

Мэйбл нажала на кнопку.

Старый, пыльный «Tornado 5000» не просто включился. Он взревел.

Это был яростный, оглушительный вой, звук турбины истребителя, запертой в пластиковом корпусе. Аппарат затрясся в руках Мэйбл, пытаясь вырваться, как дикий зверь. Из вентиляционных отверстий вырвалось облако пыли и сухих листьев, скопившихся там за годы бездействия.

Голем-Гном, застывший в недоумении, инстинктивно сделал шаг назад.

Мэйбл, стиснув зубы, направила черный, зияющий раструб пылесоса прямо на голову монстра — на Джеффа.

— Эй, бородатый! — крикнула она, перекрикивая рев мотора.

— Помнишь меня? Я твоя Королева! И мой первый указ

— СДОХНИ!

Джефф оскалился.

— Глупая девчонка! — пропищал он, и его голос едва пробивался сквозь шум.

— Ты думаешь, этот... этот ветродуй может нас остановить?! Мы — ЛЕГИ...

Он не договорил.

Мэйбл подбежала ближе, сократив дистанцию до нескольких метров. Раструб пылесоса оказался прямо под подбородком Джеффа.

Воздух вокруг них исказился. Сила всасывания была чудовищной. Гравий, листья, мелкие веточки — все устремилось к черной дыре раструба, образуя маленький, яростный торнадо.

Борода Джеффа, его гордость и символ власти, встопорщилась и с непреодолимой силой втянулась в трубу.

ВЖ-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж!

Джефф взвизгнул. Это был тонкий, панический визг крысы, попавшей в капкан. Он вцепился руками в плечи своих товарищей, пытаясь удержаться, но было поздно.

Вакуум был безжалостен.

Сначала в трубу засосало его красный колпак. Затем — лицо. Кожа на его морщинистом лбу натянулась, глаза вылезли из орбит.

ХЛЮП.

С влажным, тошнотворным звуком голова Джеффа исчезла в раструбе.

На долю секунды воцарилась тишина, нарушаемая лишь ревом мотора.

А затем Мэйбл сделала то, что превратило её из жертвы в богиню войны.

Её палец снова нажал на переключатель.

ЩЕЛК.

Режим «ВСАСЫВАНИЕ» мгновенно сменился на «ВЫДУВ».

Турбина внутри «Tornado 5000», работавшая на пределе, реверсировала поток воздуха.

То, что произошло дальше, нарушало все законы физики и здравого смысла.

Из раструба пылесоса, словно из жерла пушки, вырвался сжатый поток воздуха. И вместе с ним — снаряд.

Джефф.

Он вылетел из трубы, как пушечное ядро. Его тело вращалось в воздухе, борода развевалась, как хвост кометы. Он летел с невероятной скоростью, превратившись в живой, визжащий болид.

И этот болид врезался точно в центр груди Голема-Гнома.

Удар.

Конструкция, державшаяся на сплетенных бородах и взаимной ненависти, не выдержала.

Джефф, как бронебойный снаряд, пробил строй своих сородичей. Он прошел сквозь торс монстра, оставляя за собой дыру размером с автомобильное колесо.

Голем замер.

Коллективный разум, лишившись своего центрального процессора, испытал фатальную ошибку. Связи между гномами оборвались.

И монстр начал распадаться.

Это было похоже на обрушение здания, снятое в замедленной съемке.

Сначала отвалились руки, с глухим стуком рухнув на землю и рассыпавшись на сотни отдельных, паникующих тел. Затем торс начал оседать, гномы, составлявшие его, с визгом падали друг на друга, образуя копошащуюся, вопящую гору.

Ноги-колонны подкосились, и вся конструкция рухнула с грохотом, от которого содрогнулась земля.

На поляне воцарился хаос.

Сотни гномов, лишенные лидера и цели, обезумели от страха. Они больше не были армией. Они были толпой, охваченной паникой.

Они визжали. Тонко, пронзительно, как новорожденные котята, которых бросили в мешок и топят в реке.

Они разбегались. Во все стороны. Спотыкаясь, падая, карабкаясь друг на друга, они устремились прочь от этого проклятого места, от этой девочки с оранжевым оружием возмездия. Они исчезали в темноте леса, унося с собой свой страх и свой позор.

Через десять секунд на поляне не осталось ни одного живого гнома.

Только горы мятых красных колпаков, клочья грязных бород и лужи светящейся розовой крови, которые медленно впитывались в землю, отравляя её на долгие годы.

Мэйбл стояла посреди этого поля бойни. «Tornado 5000» в её руках заглох, издав последний, усталый вздох.

Она посмотрела на свои руки, на оранжевый пластик, на раструб, из которого все еще шел дымок.

Затем она посмотрела на Диппера, который стоял у крыльца с лопатой в руках и открытым ртом.

И тогда Мэйбл Пайнс сделала единственное, что могла сделать в этой ситуации.

Её стошнило. Прямо на ближайший куст. Радугой из газировки и страха.

Ночь опустилась на Гравити Фолз окончательно. Луна, бледная и безразличная, взирала с высоты на поле битвы, заливая его своим мертвенным, серебристым светом.

Диппер и Мэйбл сидели на нижней ступеньке крыльца. Они не разговаривали. Они просто сидели рядом, плечом к плечу, и этого было достаточно.

Воздух был густым от запахов: озона от перегретого мотора пылесоса, едкого запаха бензина из пробитого бака гольф-кара и, конечно, приторно-сладкой вони «гномиего джема», который медленно впитывался в землю, превращая двор в гигантскую липкую ловушку для мух.

Они были похожи на двух солдат, выживших после артобстрела. Их одежда была порвана и испачкана грязью и светящейся кровью. На лице Мэйбл застыла дорожка от слез, смешанных с тушью. У Диппера на лбу набухала лиловая шишка от удара о руль.

Они молчали. Тишина была тяжелой, но не неловкой. Это была тишина людей, которые вместе посмотрели в лицо бездне и вернулись обратно.

Первым не выдержал Диппер.

Он посмотрел на сестру. На её фиолетовый свитер, забрызганный розовой жижей. На её растрепанные волосы, в которых застрял красный колпак.

И он хихикнул.

Это был тихий, нервный смешок, который он попытался подавить, но не смог.

Мэйбл повернула к нему голову. В её глазах все еще стоял ужас, но, услышав его смех, она тоже не выдержала.

Её губы дрогнули, а затем растянулись в улыбке. И она засмеялась.

Это был не веселый смех. Это был истерический, очищающий хохот выживших. Смех, рожденный на пепелище адреналинового пожара. Они смеялись над абсурдностью всего произошедшего. Над тем, что их чуть не убил рой садовых гномов. Над тем, что оружием возмездия стал листодув. Над тем, что их первое настоящее приключение закончилось рвотой и запахом бензина.

Они смеялись, согнувшись пополам, держась за животы. Слезы текли по их щекам, но это были уже не слезы страха.

— Ты... ты видела его лицо? — выдавил Диппер сквозь смех, задыхаясь.

— Когда его... засосало...

— Он... он летел... как... как злая бородатая комета! — подхватила Мэйбл, и её смех перешел в икоту.

Они смеялись, и этот смех был их способом сказать друг другу «прости» и «я люблю тебя». Он смывал обиду, страх и одиночество.

В этот момент дверь Хижины Чудес со скрипом отворилась.

На пороге, в прямоугольнике желтого света, стоял Стэнли Пайнс.

На нем была та же майка-алкоголичка и боксерские шорты в горошек. Но в его руках была не банка газировки.

В его руках была бейсбольная бита. Старая, из темного дерева, с обмотанной изолентой рукоятью. Он держал её не как спортивный инвентарь, а как оружие. Привычно. Уверенно.

Он обвел взглядом двор. Его глаза за толстыми линзами очков скользнули по искореженному гольф-кару, по лужам светящейся крови, по разбросанным красным колпакам.

Его взгляд на долю секунды задержался на опушке леса, где в темноте еще можно было различить мелькание последних, самых медленных гномов, уносящих ноги.

Затем он посмотрел на близнецов. Грязных, в ссадинах, сидящих на его крыльце и смеющихся как сумасшедшие.

Его лицо не выразило ни удивления, ни беспокойства. Только усталое, вселенское раздражение.

— Вы что, опять сломали газонокосилку? — проскрипел он. Голос был ровным, лишенным эмоций.

— Я же говорил вам не трогать мои инструменты. Это дорогой аппарат. С вас вычтут.

Он сделал вид, что не видит ничего необычного. Ни крови. Ни обломков. Ни следов битвы, которая могла бы стать сюжетом для фильма ужасов.

Но Диппер заметил.

Заметил, как рука Стэна, сжимавшая биту, побелела в костяшках. Заметил, как старик инстинктивно встал так, чтобы загородить собой дверной проем, защищая детей. Заметил, как его глаза, прежде чем сфокусироваться на них, еще раз быстро просканировали темноту леса, проверяя, не осталось ли там угроз.

Стэн врал. Он все видел. И, судя по бите в его руках, он был готов к этому.

— Мы... мы починим, дядя Стэн, — сказала Мэйбл, вытирая слезы.

— Лучше бы вам, — буркнул Стэн. Он развернулся, чтобы уйти в дом, но на пороге задержался.

— И уберите этот... джем с моего газона. Он привлекает муравьев.

Дверь захлопнулась.

Диппер и Мэйбл переглянулись. Смех утих, оставив после себя чувство странного, почти семейного уюта.

— Он назвал это джемом, — тихо сказала Мэйбл.

— Ага, — ответил Диппер.

Они снова замолчали, прислушиваясь к ночным звукам. Но теперь эти звуки не пугали. Они были просто фоном.

Первый день в Гравити Фолз подходил к концу. Они выжили. И они больше не были одни

Ночь на чердаке была густой и тихой.

Воздух, остывший после дневной битвы, пах озоном, влажной землей и чем-то

отдаленно напоминающим жженый сахар. Лунный свет, просачиваясь сквозь треугольное окно, падал на пол единственным, четко очерченным лучом, похожим на лезвие гильотины.

Мэйбл спала.

Она лежала на своей кровати, свернувшись калачиком, и её дыхание было глубоким и ровным. Адреналиновый шторм прошел, оставив после себя лишь глубокую, целительную усталость. Даже во сне она выглядела как поле боя: на щеке алела царапина, а в волосах все еще запутался маленький красный колпак, похожий на кровавый цветок. Она была в безопасности. Пока что.

Диппер не спал.

Он сидел за маленьким, шатким столом, который нашел в углу. Его тело было одной сплошной гематомой. Мышцы ныли, голова гудела от удара, а в носу все еще стоял фантомный запах гнилой сладости. Но усталости он не чувствовал. Вместо неё внутри него горел холодный, ровный огонь.

Перед ним, в круге света от настольной лампы, лежал Дневник №3.

Он больше не казался чужим или пугающим. Теперь он ощущался как продолжение его собственной руки. Как недостающая часть его мозга.

Диппер открыл книгу. Страницы пахли старой бумагой, пылью и чем-то еще... чем-то похожим на страх, впитавшийся в целлюлозу. Он перелистывал страницы с зарисовками гномов, его палец скользил по строчкам, которые еще вчера казались ему бредом сумасшедшего, а сегодня — инструкцией по выживанию.

Он дошел до первой пустой страницы в конце книги. Она была девственно-чистой, желтоватой, ждущей.

Он взял шариковую ручку, которую всегда носил в кармане жилетки. Щелчок выдвигаемого стержня прозвучал в тишине чердака оглушительно громко.

Его рука не дрожала.

Он наклонился над страницей, и тень от его головы упала на бумагу. На мгновение ему показалось, что он видит не себя, а автора — человека, который писал эти строки в панике, в отчаянии, пытаясь предупредить мир, который не хотел слушать.

Диппер прижал кончик ручки к бумаге.

Синие чернила впитывались в старые волокна, как яд в кровь. Он писал медленно, выводя каждую букву с предельной четкостью. Это была не просто запись. Это была присяга.

«Запись №1», — вывел он.

«Я был прав. Этот город ненормальный. Они существуют. Все они. Гномы, зомби... все, что описано в этой книге. Это не сказки. Это предупреждение. Сегодня мы чуть не погибли. Мэйбл чуть не... Я не могу об этом писать. Но мы выжили. Я не знаю, кто написал эту книгу, но он спас нам жизнь. Теперь моя очередь. Я буду искать. Я буду записывать. Я буду готов. Потому что они здесь. И они не остановятся».

Он отложил ручку. Чернила блестели на свету, влажные, как свежая кровь.

Диппер встал и подошел к окну. Он прижался лбом к холодному стеклу, глядя наружу. Двор внизу был тих. Искореженный гольф-кар отбрасывал уродливую тень. Лужи «гномиего джема» перестали светиться, превратившись в темные, липкие пятна.

Мир казался спокойным. Умиротворенным.

Но Диппер больше не верил в спокойствие.

Взгляд читателя, до этого момента прикованный к мальчику у окна, начал отдаляться. Он прошел сквозь стекло, пролетел над крыльцом, над останками битвы, над верхушками сосен, уносясь все дальше и дальше, в самую черную, непроглядную глубь леса.

Туда, где не было тропинок. Туда, где не пели птицы. Туда, где даже лунный свет боялся проникать, разбиваясь о плотный купол из хвои и тьмы.

Здесь, в абсолютной тишине и темноте, царило небытие.

Но тьма не была пустой.

В ней что-то моргнуло.

Сначала это была лишь тонкая, горизонтальная линия света. Желтого, ядовитого, как сера. Затем линия разошлась, образуя идеальный равносторонний треугольник.

В центре треугольника проявился зрачок. Не круглый, как у человека. А вертикальный, как у кошки или рептилии.

Один желтый, треугольный глаз открылся в пустоте.

Он не смотрел на Хижину. Он смотрел сквозь неё. Сквозь стены, сквозь время, сквозь измерения. Он видел все. Спящую девочку. Уставшего старика с битой. И мальчика у окна, сжимающего в руках книгу, которая была ключом ко всему.

Глаз не выражал ни злобы, ни радости. Только холодное, безграничное, всепоглощающее любопытство.

Они здесь.

Игра началась.