Когда небо устало плакать (джен)

Собор Фавония в этот вечер был поглощен густой, тревожной тьмой, которую лишь изредка разрывали ослепительные всполохи молний за высокими витражами. Грохот грома, казалось, сотрясал сами камни здания, а в промежутках между раскатами слышалось лишь завывание ветра, словно пытавшегося ворваться в собор.

В одной из пустующих боковых галерей, укрывшись в глубокой нише, Барбара старалась заглушить страх, прижимаясь спиной к прохладному камню. Еще один оглушительный удар — и она невольно вздрогнула, зажмурившись. Она боялась грозы с самого детства, сколько себя помнила. Когда ей было всего около шести лет, малышка постоянно пряталась от неё: в старый деревянный шкаф, под кровать или под мягкое лоскутное одеяло. Теперь же, когда ей минуло восемнадцать лет, прятаться было бы глупо и по-детски. Особенно ей — самой яркой звёздочке Мондштадта и по совместительству пастору и лекарю собора Фавония.

«О, Барбатос, дай же мне храбрости».

В следующее же мгновение из темноты коридора донесся легкий, почти танцующий звук лютни, едва слышный под вой стихии, а затем мягкий голос, полный беззаботного любопытства.

— Боишься? Это мило. Знаешь, я где-то читал одну старую сказку… или, может, сам ее сочинил, уже не помню. Так вот, в ней говорилось, что гром — это просто очень громкий храп небесного дракона, а молнии — искры от его снов. Совсем не страшно, правда? Представь, где-то там, высоко, сладко спит огромный, ленивый зверь.

Венти шагнул в полосу слабого света от единственной горящей свечи. Его зеленый берет был слегка сбит набок, а в глазах, цвета весеннего неба, плескалась привычная лукавая веселость. Он присел на деревянную скамью рядом с ней.

— А еще… в такие буйные ночи ветры становятся особенно разговорчивыми. Они шепчут истории о далеких землях, о кораблях в море, что находят убежище в бухтах, и о путниках, которые уже достигли теплого очага. Они говорят, что любая буря — это лишь короткий куплет в длинной песне, и за ним обязательно наступит тихий, солнечный припев. Хочешь, я сыграю тебе именно эту часть? Ту, где уже светит солнце и поют птицы?..

— Ты ведь совсем промок! — изумленно произнесла Барбара, словно бы совсем не слушая Венти и глядя, как потемнел зеленый плащ барда. — Простудишься ведь. Подожди немного, я принесу теплое одеяло и горячий чай.

И совсем скоро плащ висел на спинке скамьи, а Венти уже сидел на ней с чашкой горячего травяного чая. Остановившись чуть позади, Барбара заботливо накинула на плечи барда небольшое теплое одеяло. Только вздрогнула, когда в это мгновение раздался раскат грома.

— Я... Совсем не боюсь. — тихо отозвалась она, не желая показывать своего испуга, и села рядом с Венти. — И, мне кажется, это вовсе не дракон. Может быть, Барбатоса что-то разозлило? Или, может, расстроило?

— Поверь мне, он не из тех, кто гневается громами. Он, скорее... скучает по чему-то. Или, может, вспоминает. Гроза — это тоже память, знаешь ли. Память земли и неба. Каждая капля помнит, как она была океаном. А каждый раскат грома... эхо чьего-то давно спетого гимна свободы.

Он замолчал, дав последним словам раствориться в звуках дождя, и просто сидел рядом, окутанный теплым одеялом. Его взгляд был обращен не на Барбару, а куда-то вдаль, сквозь стены, в самое сердце грозы, словно он вел безмолвную беседу с самой стихией.

— Скучает? Но ведь Барбатос — архонт свободы ветра! Стоит ему только пожелать, и он, должно быть, взмоет ввысь и умчится туда, куда только пожелает! — негромко, но твердо возразила Барбара, отчего-то уверенная в собственной правоте.

Венти тихо рассмеялся, и этот смех напоминал перезвон крошечных колокольчиков, подхваченных внезапным порывом ветерка, который закружился прямо под сводами галереи, словно невидимая фея.

— Ох, если бы всё было так просто — взмыть и умчаться! — воскликнул он, и в его голосе прозвучала странная, почти ностальгическая грусть. — Даже ветру иногда нужно где-то задержаться. Запутаться в чьих-то волосах, покачать ветку любимого дерева, донести чей-то вздох или... чью-то песню. Свобода — она ведь не только в том, чтобы лететь. Она и в том, чтобы выбрать, где остаться.

Барбара внимала его словам и не смела перебить. Этот легкомысленный, на первый взгляд, бард, этот юноша, несмотря на свои юные годы, оказался безмерно мудр. Мудр настолько, чтобы, быть может, направлять людей. Настолько, чтобы вселять в них храбрость. И Барбара, странное дело, рядом с ним в самом деле ощущала себя чуточку смелее. С каждым произнесенным им словом словно бы даже гроза за окном медленно затихала, а капли барабанили по витражным окнам все реже. Удивительный, однако, человек.

— Да хранит же тебя Барбатос. — тихо прошептала Барбара, сложив ладони в молитвенном жесте и сплетая меж собой тонкие пальцы. То была, должно быть, её искренняя ему благодарность. — Я буду молиться, чтобы твой свет никогда не угас.

— Ой, смотри-ка, кажется, дождь потихонечку начинает уставать. — Венти улыбнулся. — Слышишь? Ритм меняется. Буря заканчивает свою песню.

Дождь и впрямь замолкал, а вот чувство безмерного покоя и благодарности, казалось, лишь сильнее разгоралось. Барбара, словно желая подольше удержать его, прижала ладони к груди. Она поднялась со скамьи и неторопливо зашагала по каменным ступеням, выходя под своды собора и поднимая взгляд к витражам. А через них уже струился лунный свет, пока бледный, словно бы его так и не хотело пропустить к земле последнее грозовое облако.

— Тогда… Идём со мной. Я хочу видеть, как устаёт плакать небо. — Барбара мягко улыбнулась Венти, протягивая ему раскрытую ладонь.

Бард замер, глядя на протянутую руку. В его глазах, отражающих лунный свет, промелькнуло что-то древнее и невыразимо нежное, словно он впервые за тысячелетия видел этот простой, доверчивый жест. Он осторожно, почти с благоговением, положил свою ладонь на её протянутую руку.

— Ах да… За свет мой не беспокойся. Он, знаешь ли, питается не маслом в лампаде, а такими мгновениями. И, кажется, после сегодняшней ночи его хватит ещё на добрую сотню лет. — он подмигнул, и прежняя беззаботность вернулась в его улыбку, но теперь в ней чувствовалась глубокая, искренняя благодарность.

— Пойдём. Я знаю одно местечко на колокольне, откуда видно, как лунная дорожка побеждает последние тени на мостовой.

Он не отпустил её руку, ведя её не к главным дверям, а к узкой винтовой лестнице, ведущей наверх. Его шаги были бесшумными, словно он и вправду был соткан из ветра. Барбара шла за ним. О, Барбатос, знал бы ты, что чувствовала она в это мгновение!

А ведь Барбатос знал. Ведь в это мгновение она держала его теплую руку, поднималась с ним по ступеням и вместе с ним смотрела на ночное небо, усыпанное мириадами звёзд.

Облака, наконец, рассеялись.

— Смотри, — сказал Венти мягко, указывая куда-то вдаль. — Тот самый дракон, должно быть, перевернулся на другой бок. Или... может, он просто услышал чью-то колыбельную и, наконец, уснул.

— Тогда я хочу, чтобы этот дракон всегда спал спокойно и видел самые чудесные сны. — кивнула Барбара, подходя к краю площадки и с нескрываемым восторгом глядя в ночное небо. Звезды и луна переливались и сверкали в её голубых глазах, но взгляд их был устремлен к Венти. Ласковый ветер трепал его черные волосы и причудливый плащ. Словно бы сам он был соткан из ветра и ночи.

— Знаешь… в каких бы краях ни гуляли сейчас ветра, они непременно вернутся сюда. Ведь здесь их дом. — Барбара протянула руку, словно пыталась коснуться звёзд, но ухватила лишь прохладное дуновение ветра, скользнувшего сквозь пальцы.

Венти повернулся к ней, прислонившись спиной к каменной балюстраде. Лунный свет мягко освещал его лицо, оттеняя маску беззаботности и открывая что-то невыразимо старое и доброе. Он не ответил ей.

— Если я буду приходить сюда, я смогу... Встретить здесь тебя? — она взглянула в глаза барда, что отчего-то напомнили ей весеннее небо. И в этой глубине этого цвета Барбара могла бы разглядеть отголоски бесчисленных рассветов, которые он видел, и песен, которые давным-давно забыл.

Он улыбнулся.

— Если в мире есть место, где тебя ждут, туда всегда тянет вернуться. Даже беспокойному ветру. Даже если это будет всего лишь едва слышимое эхо, шепот в листве или новая песня, принесённая с другого края света.

Бард сделал шаг к девушке, осторожно протянув руку. Не чтобы взять её ладонь, а чтобы легонько, почти невесомо, коснуться кончиками пальцев той самой завитушки её волос, которую трепал ветер.

— Не ищи меня намеренно. Просто приходи сюда, когда захочешь побыть наедине с небом. Пой свои песни ветру. А я... — он отступил на шаг, и ветер снова ожил вокруг него, готовый подхватить. — Я буду знать, что где-то там, на колокольне собора Фавония, горит самая яркая звёздочка Мондштадта. И это... это будет путеводной нотой для любого барда и звездой — для любого ветра.

Он приложил руку к сердцу в легком, но искреннем жесте. И прежде чем Барбара успела что-то сказать, порыв свежего, пахнущего дождём и свободой ветра взвился на колокольне. Он кружил опавшие листья на улочках Мондштадта, звенел в старых флюгерах... а когда он стих, площадка была пуста. Лишь на парапете, где только что стоял Венти, лежало одно-единственное перышко, словно оброненное диковинной птицей, слегка мерцавшее в лунном свете. И в воздухе ещё долго витала мелодия, которую никто не играл.