Лестница Дитриха (джен)

— Ох, действительно, прошу прощения, — казалось, патер предпочёл не заметить своеобразности манер собеседника, вернее — их полное отсутствие — .Петер Мунк, как говорится, at your service.

— Что?! — ДОК тут же забыл про местечковые акценты и свой снобизм , и глаза его сделались чуть ли не размером с окружность очков. — Вы это сейчас серьёзно?!

— Ну, могу паспорт показать, если не верите, — ничуть не смутился капеллан.

— Да нахрена мне сдался ваш паспорт? Просто... Кто-то на полном серьёзе так назвал своего ребёнка? Ну вы,zut, даете... — он осёкся, невольно признавая, что в этих стенах нецензурная лексика была бы несколько не к месту.

(Конечно, не ему было судить других за, мягко говоря, странный подбор имени и фамилии, но всему же есть границы!)

— Я так понимаю, судя по вашему выражению лица, Дитрих, что творчество Вильгельма Гауфа вы не одобряете... во всяком случае, в отношении сказок?

— Ох уж эти сказки....ох уж эти сказочники...- процедил ДОК сквозь зубы

(У него с этой сказкой были собственные счёты, но он и так что-то чересчур разоткровенничался, и не собирался выкладывать незнакомому человеку всю подноготную).

— Только не говорите, что тоже родились в воскресенье! — вырвалось у него прежде, чем он успел сдержаться.

— Раз не хотите — не скажу, — рассмеялся патер. — И мои родители действительно были родом из Фрайбурга, Баден-Вюртемберг , так что Шварцвальд для меня — не просто географическое название. Впрочем, я подозреваю, что вас эта тема как-то задевает, так что не буду её развивать. Сам я родился уже здесь, в конце сорок пятого . У нас с вами не такая уж большая разница, судя по всему.

— Заблуждаетесь, ваше преподобие. Между нами огромная разница, — отрезал ДОК, помрачнев ещё больше.

— Ну, спорить на этот счёт пока не готов : слишком мало исходных данных, но... Мне все же кажется, Дитрих, что вы преувеличиваете. И, кстати, можете называть меня либо мистером Мунком, либо просто по фамилии — как вам удобнее. Естественно, я бы никогда не стал настаивать на обращении «отец»; догадываюсь, что у вас с этим все непросто , судя по тому, что вы не упомянули его тогда, в нашу предыдущую встречу.... он не был католиком , или...?

— Он был конформистом, — перебил патера ДОК, который данную тему обсуждать не собирался (ещё более, нежели все предыдущие). — То есть его взгляды менялись вместе с линией партии. В зависимости, естественно, от того, какая партия в данный момент находилась у власти. А теперь мне действительно пора идти.

И, кстати, герр Мунк, у вас нота «фа» в нижнем регистре западает на педальной клавиатуре, — были его последние слова вместо « до свидания».

* * *

.....- Да кто так делает вообще? Zut, Мунк, ради вашего бога, отдайте сюда отвертку.... Ну просто невозможно смотреть, как вы пытаетесь ею... В общем, давайте меняться местами. Да что вы улыбаетесь, я не в этом смысле! Вы отправляетесь за пульт, а я разберусь, что можно тут сделать. Мне-то что: я на пожизненном в любом случае, а у вас могут быть неприятности, если сейчас испортите инструмент...

— Ну, строго говоря, начальство само должно было понять, что раз профессионального настройщика по причине отсутствия лишних средств вызвать не предоставляется возможным...

— Да что с них взять : «Денег нет, но вы держитесь», а отвечать вам, случись что. . Короче, отправляйтесь за пульт. И этот тимхорн тоже на всякий случай отдайте.

...Если раньше ДОК и слышал поговорку, что инициатива наказуема, то по отношению к себе её не применял.

А зря.

Потому что , когда буквально через несколько дней после их второй встречи с патером Мунком дежурный надзиратель подозвал его со словами «Ченселлор, у тебя изменения в трудовом графике!» , и оказалось, что со следующей недели ему предстоит именно эта работа, в процессе которой сейчас они находились....в общем, реакция ДОКа изначально была в основном нецензурная.

Но делать было нечего. Вернее, дел-то как раз было полно, но, как говорится, были нюансы.

С одной стороны, ДОК был только рад избавиться от повинности уборки складских помещений : с недавних пор нахождение в интерьерах, напоминающих его бывшую базу, вызывало у него какую-то неоднозначную реакцию, далёкую от положительной .

С другой стороны, если бы он знал, во что ввязывается, то, возможно, и не радовался бы смене обстановки.

(некоторое время спустя, в пристройке, примыкающей к часовне)

— Вот смотрю я на вас, Мунк, и думаю: что вы вообще здесь делаете? — задумчиво протянул ДОК, надкусывая сэндвич с рыбой, который перед этим всучил ему все тот же тёзка сказочного непутёвого швабского угольщика, не обращая внимания на протесты .

С другой стороны, если уж что-то дают, да ещё и кофе нормальным угощают, то чего же отказываться?

— Как «что» ? В данный момент перекусываю вместе с вами, — улыбнулся тот.

— Да я не про это, не делайте вид, будто не понимаете! Что вы вообще забыли в этой дыре, если уж начистоту? У вас же и происхождение, и образование.... Вы могли бы таких высот достичь, а сами здесь торчите.

— Боюсь, Дитрих, у нас с вами разные понятия, что значит «чего-то достичь» — патер внимательно посмотрел на него , отчего ДОКу стало несколько не по себе, хотя в самом том взгляде никакого злого умысла не было, даже наоборот.

— Вам ведь как учёному такое понятие как «призвание» должно быть знакомо, верно? Так вот, в данный момент я считаю, что оно у меня именно в том, чем я занимаюсь здесь. Это, конечно, не единственное моё место службы, но сейчас я ощущаю его именно как основное.

— О каком призвании вы говорите, я вас умоляю, — поморщился ДОК . — Вы интеллигентный человек, а вокруг вас... кто ваша так называемая паства? Все эти Томы, Дики и Стэнли, которым все равно, что Бах, что Фейербах; которые даже Шопена от Шопенгауэра вам не отличат, да и вообще не факт, что в курсе, кто все эти люди.

— И все же для меня это не работа, а именно служба. Можете не соглашаться, но я ощущаю себя на своём месте, как бы это странно для вас ни звучало. Именно среди всех этих, как вы изволили выразиться, «Томов» «, Диков» и даже « Стэнли».

ДОК немного опешил. Такой твёрдости в голосе от собеседника до сих пор ему слышать не приходилось .

— У ваших ведь, насколько я в курсе , не приветствуется закапывать талант в землю? — не унимался он. — А ведь именно этим, по сути, вы тут и занимаетесь.

— Дитрих, Дитрих, — вздохнул устало капеллан, потирая переносицу. — Как говорится, that's rich coming from you..... так что лучше сменим тему. Огромное , кстати, спасибо за вашу помощь : один бы я не осилил эту настройку.

— Да что там за помощь, ерунда, — отмахнулся ДОК, который , к своему ужасу, почувствовал некоторое смущение после слов благодарности . — Просто не мог смотреть как вы держите отвёртку; сразу видно, что не ваше это совсем. А что касается всех этих эфемерных словес — «служение», «призвание» — это материи весьма абстрактные, как по мне. Вот , например, взять хотя бы вашего коллегу, который другую конфессию здесь обслуживает (как его там, Клайв? Клайд? нет, Клод) : он, что ли, по-вашему, тоже «призван»? Всегда с таким выражением мор...лица ходит, что от него даже рецидивисты шарахаются. И в особом человеколюбии, судя по разговорам, он тоже не замечен, так что...

— А вы, Дитрих, не судите по разговорам, — неожиданно жёстко ответил Мунк. — Кто из нас со стороны может знать, что у человека на душе? А у пастора Клода , как мне известно, жизненный путь был...довольно непростым. И тот факт, что он сейчас не в буквальном смысле среди заключённых — уже само по себе чудо Божье. А его характер — да, тяжелый, но много ли из нас «легкие» люди? (тут он выразительно глянул на собеседника) Тем не менее, общаемся мы с ним нормально.

« Да вы и со мной общаетесь нормально», — чуть было не ляпнул ДОК, но вовремя прикусил язык.

Отчего-то стало как-то не по себе.

— ... Короче, все это — слишком абстрактные, ненаучные понятия, — упрямо договорил он. — Все равно я остаюсь при мнении, что практически все ваши таланты здесь бесполезны.

— Ну, если так рассуждать, — усмехнулся капеллан, — то все хорошие вещи с такой позиции «бесполезны». Какая, например, особая польза в держании вилки в левой руке, а ножа — в правой? Или в красивом сервизе, поданном к столу? Или — берём выше — в литературе, живописи или философии?

«Угу, или в том самом самом долбанном учебнике по этикету», -мысленно фыркнул ДОК.

— ... и это хорошо.

— ?

— Утилитарный подход, как и прагматическое мышление в целом — весьма ограниченное, должен вам сказать. В чем-то оно может быть отчасти полезно, но лишь отчасти. Такой подход не улавливает чего-то очень важного....вернее даже — самого главного.

* * *

..... — И, если уж сегодня у нас откровенность за откровенность, Дитрих, то и у меня есть один комментарий . Как писал один хороший человек , почти наш современник : «Не завидуйте другим : зависть измельчает душу». Это действительно, увы, так. Проверено многократно на опыте.

— Вам-то легко говорить, — неожиданно зло выпалил ДОК. — Ваша жизнь была совершенно другой. Вам не приходилось ежечасно — даже ежеминутно — кому-то что-то доказывать!

— Да, это так, — вдруг согласился Мунк (как-то слишком быстро : ДОК был уверен, что тот начнёт возражать, но снова не угадал), — Моя жизнь действительно была, полагаю, на порядок проще вашей. Свои сложности тоже, конечно, были : взять хоть травлю в юные годы, но...

— Да ладно?! — не поверил своим ушам ДОК. — Вас-то за что было травить?

Он не мог поверить, что такой человек тоже являлся в какой-то мере «Непризнанным»

— Ну, не мне вам объяснять, что в любом коллективе — особенно детском или подростковом — зачастую, если уж найдётся кто-то «не такой», то станет с большой вероятностью объектом для остракизма. На вашем фоне, конечно, все было в более легкой форме, но .... Долгое время меня почему-то принимали за еврея — безосновательно, конечно. Пожалуй, лично мне было бы проще, будь я им на самом деле : тогда наша эмиграция была бы оправдана в глазах общественности, да и в моих собственных. А у нашей семьи — чистокровных немцев — такого оправдания не было. Кроме, пожалуй, того, что пятнадцать лет, предшествующих эмиграции, мои родители были «неправильными немцами», — горько усмехнулся он. — Ну и вдобавок, с точки зрения тогдашних «правильных» американских парней, тот, кто не держал в руках ничего тяжелее смычка и не любит агрессию, — не «настоящий мужик».

В то же время я осознаю, что мне было легче жить, чем вам. А вам, в свою очередь, — чем какому-нибудь русскому мальчишке вашего возраста. Банально, но всегда есть кто-то, кому-то проще. Заниматься сравнительным анализом человеческих судеб — дело неблагодарное, да и не особо конструктивное. От того, что многим людям, скажем, в других странах, за километры от нас, в данный момент хуже, чем нам, легче от этой мысли отнюдь не становится.

«Ещё бы мне этого не знать!» — безрадостно усмехнулся про себя ДОК.

— И да, я отдаю себе отчёт, что при других условиях, сложись жизнь несколько иначе — мы с вами могли бы вполне сейчас быть каждый на месте друг друга, — Мунк, подойдя ближе, положил руку ему на плечо, от чего ДОК вздрогнул, как тогда, в ночном осеннем лесу у костра. — Поверьте, Дитрих, мне бы очень сильно хотелось, чтобы всего этого, что было с вами, в вашей жизни не случилось бы. Чтобы весь негативный опыт можно было обнулить....включая и то, из-за чего вы теперь здесь оказались. Увы, у меня нет машины времени, и я не волшебник, хотя и ношу имя персонажа волшебной сказки. А ещё я не могу заставить людей силой относиться к другим людям без предубеждений, будь то по национальному признаку ( вы ведь понимаете, почему к людям нашей национальности ещё долго en masse будут относиться как к «фрицам», а уже потом — когда /если докажем свою человечность — как-то иначе?)

— И вы считаете, что это справедливо?

— Нет, конечно. Несправедливо. Но надо иметь в виду, что под справедливостью могут подразумевать разное . По меркам земной, человеческой справедливости, например, многие сочли бы справедливым, если бы Германия перестала после сорок пятого года существовать как государство. Однако этого не произошло. Существует и страна, и люди....и мы с вами тоже существуем. А уж что будет дальше — зависит от...

— Скажете сейчас «от Бога»? — хмыкнул ДОК.

— Не только от Него. Ещё — от нас.

Блэкгейт, осень 1989.

... Знаете, Мунк, я давно — чисто из любопытства, конечно, — хотел задать один вопрос....

В последние несколько месяцев его трудовой повинностью была уборка и поддержание порядка как внутри капеллы, так и на территории вокруг неё, поэтому нахождение его в данное время в данном месте случайным не было

— Раз хотели — спрашивайте, — отозвался патер, раскрывая свой дежурный термос, к которому ДОК так же успел привыкнуть, как и ко всей окружающей обстановке, включая эту микро-пристройку.

Было уже начало сентября, но погода все ещё была непривычно жаркая, будто лето и не думало сдавать позиции. По этой причине содержимым того самого термоса сейчас был не кофе (« хотя кофе в такую погоду стали бы пить только уж совсем упоротые любители, вроде тех самых агентов!»), а какой-то травяной чай, кажется, с чабрецом, хотя он мог и ошибаться.

За прошедшее время их с капелланом Мунком общение приобрело оттенок того, что в прежние времена называли camaraderie. Ну, вернее, назвали бы так, если бы речь шла о нормальных людях. А для ДОКа вот так непринуждённо, мирно общаться было как-то...странно.

Не в негативном смысле. Просто непривычно.

До конца «разъяснить» Мунка у него не выходило. Слишком тот не укладывался ни в какие шаблоны.

Человек, который разбирался во всех оттенках классической музыки; который не только на слух мог отличить Иоганна Себастьяна Баха от его кучи родственников-однофамильцев («сколько их там было? Вроде семнадцать. Нахрена, спрашивается, я вообще запомнил эту цифру?!»), не только разделял его пристрастие к «Готической сюите» Леона Боэльмана, но и — плюс еще одно поломанное клише — неплохо знал рок-музыку, и вовсе даже не считал всех подряд исполнителей этого жанра исчадиями ада, а некоторых, даже вовсе наоборот, уважал намного больше поп-звезд .

ДОК вспомнил, как однажды с пеной у рта кучу времени доказывал патеру, что Deep Purple не настолько хороши, как Pink Floyd, а тот как будто нарочно пытался доказать обратное, и только к самому концу разговора учёный понял, что его развели как лоха («Мне просто хотелось, чтобы вы пробовали отстаивать свою точку зрения на словах , в виде риторики, а не в виде оскорблений, как вы это обычно делаете»), и в результате Мунк сам заявил, что в текстах Pink Floyd глубины больше, чем у многих собратьев по жанру.

(Хотя самое смешное было, что в плане музыкального звучания капеллан все равно предпочитал Scorpions)

....Так что в некоторой степени Петер Мунк оставался для него энигмой. Казалось, что тот совмещает в себе что-то совершенно несовместимое с его точки зрения, но понять, что именно, он не мог. И это не давало ему покоя.

— Так что у вас все-таки за вопрос?

— Почему вы за все эти месяцы ни разу не пытались меня, как бы это выразиться, агитировать... в общем, обращать в свою веру?

— А вы уверены, Дитрих, что готовы в данный момент к этому разговору?

— Нет, конечно, — передернул плечами ДОК . — Я же атеист, забыли?

— Нет, не забыл. Тогда вы понимаете, наверное, что сами только что ответили на свой вопрос.

— Хотите сказать, — хмыкнул учёный, — что слишком уважаете мою свободу?

— А вы в этом сомневаетесь? Мне казалось, мы порядком уже знакомы, чтобы вы могли понять, что я всегда ценю свободу: и свою, и чужую .

— Все-то у вас гуманитариев не как у людей.... и не надо так на меня смотреть! ... я хотел сказать «через одно мест... zut! короче, как-то не так!

“ А у вас, конечно, все «так» — взгляд Петера Мунка был весьма красноречивым, но он, как человек тактичный, ничего не сказал.

— Во-первых, я никогда бы не стал заставлять человека прыгать выше головы. А во-вторых, спор между гуманитариями и технарями уходит вглубь веков, и боюсь, что у нас сейчас нет на него времени, судя по вашему графику. В то же время я все равно считал и буду считать, — задумчиво произнёс Мунк, — , что именно гуманитарные науки и вообще вся гуманитарная сфера в целом развивает душу. Тогда как технологический прогресс, который, безусловно, полезен в утилитарном плане и чисто с бытовой точки зрения, либо не влияет никак, либо наоборот, замедляет этот процесс.

— Ну, конечно, —недоверчиво протянул ДОК. — И это говорите вы, человек, так хорошо разбирающийся в истории : в частности — в истории страны собственного происхождения! Выходит, по-вашему, достаточно прочитать правильную литературу или прослушать правильную музыку, и человек сам станет весь таким правильным? Да нифига подобного! Сами недавнюю нашу историю вспомните: чем там прославилась так называемая культурно развитая нация, нация поэтов и философов? Весь этот хвалёный культурный слой смылся в одночасье, как пыль с асфальта после дождя. Что, будете это отрицать?

— Нет, не буду.

— И ваш этот самый Ремарк, которого вы мне недавно подсунули...

— Скажете тоже, Дитрих.... «Подсунуть» можно какой-нибудь Playboy, и то это было бы весьма дурной шуткой.

— Не придирайтесь к словам! Лучше вспомните оттуда: « Вообще немцы — это нация шизофреников. Толковые промышленники, учёные и организаторы массовых убийств.» Вот какого мнения этот писатель о собственных земляках.

— Ну, во-первых, Эрих Мария Ремарк прошёл такой путь, который нам с вами вряд ли был бы под силу. Он все это испытал на себе, отсюда и его мировосприятие. — взгляд Мунка был предельно серьёзен и сосредоточен . — Вы бы, Дитрих, до конца всё-таки дочитали, а не выхватывали отдельные абзацы . Мне кажется, как учёный, вы должны знать о важности контекста . А во-вторых, кто сказал, что я утверждаю, будто одной культуры — того, что в наше время под ней понимают — достаточно? Это условие необходимое, но недостаточное. Вы, думаю, хорошо понимаете эту разницу, не мне вам объяснять.

А насчёт того, — патер поднялся со стула, прошёлся по небольшой комнатке, будто раздумывая, и вновь приблизился к собеседнику, — насчёт того, почему вдруг целая нация как будто спятила в одночасье и стала творить какую-то дичь..... А скажите, пожалуйста, Дитрих, вот вы , в тот самый момент времени, когда совершили то, из-за чего вас, собственно, судили и поместили сюда.... Вы в моменте задумывались вообще над тем, что происходит, зачем вы это делаете, какие будут последствия? Я уж не говорю про морально-этическую оценку, но как минимум о результате своих действий на несколько шагов вперёд...задумывались?

Повисло тяжёлое молчание.

— Нет, — долгое время спустя выдохнул ДОК, глядя куда-то в пол. — Я... не думал об этом.

— Вот именно, — устало и с какой-то затаённой печалью в голосе ответил Мунк . — Вы не думали. Не сочли нужным как-то размышлять или вообще задуматься на эту тему. Вот и они, те самые наши соотечественники, которых вы вспоминали, тоже просто не думали. За исключением тех, кто творил зло осознанно.

А ваш тёзка Бонхёффер, живший в то же время, в одной из своих книг пишет, что в каких-то случаях отсутствие рефлексии даже более опасный враг добра, чем просто злоба: « ...против зла можно протестовать, его можно разоблачить, в крайнем случае — пресечь силой; но против отсутствия мысли мы, увы, безоружны: здесь ничего не добиться ни протестами, ни силой».

— Это вы сейчас так изящно обозвали меня идиотом, да?!

— Не передергивайте, друг мой. Во-первых, это ваши слова, а не мои. А во-вторых, вы очень, очень ошибаетесь, если думаете, что я сказал это в осуждение . Не только потому, что моё вероучение предписывает не осуждать, как вы можете сейчас парировать. А потому, что это противно самой моей сущности. Нет никакого зла, на которое падшая человеческая натура не была бы способна. пусть даже только в теории. Если кто-то думает, что «он бы никогда», тот все равно рано или поздно попадёт в ситуацию, когда выяснится, что он мог бы — при определённых условиях — вполне себе «когда».

И потом... — его голос звучал так же печально — я процитировал своего духовного наставника вовсе не с целью над вами поиздеваться . А для того, чтобы донести мысль, что отсутствие осознанности — это как раз и есть самое худшее, что только можно представить в человеке. Это недостаток свободы — да, той самой свободы, о которой мы только что говорили — а ответственным может быть только человек внутренне свободный.

Тот, который не ведает, что творит.... он не свободен, Дитрих. Нет, не свободен, даже если «гуляет, где ему вздумается, сам по себе» , а не находится здесь, — он обвёл рукой пространство, подразумевая характер их местонахождения. — В любых условиях можно быть свободным человеком...или не быть. Но решение это каждый принимает сам.

....Той ночью, уже давным-давно вернувшись в камеру, спал он плохо.

Казалось, тот самый уголёк , уже почти год находившийся где-то в межрёберном пространстве, стал жечь с новой силой , по какой-то неизвестной науке причине.

А под утро снова приснился странный сон.

В этот раз на опушке леса стоял великан (который, впрочем, для огра был одет уж как-то слишком с иголочки, почти щегольски) , и , опираясь на свой столь же внушительного размера багор, какие в старые времена использовали плотогоны, ухмылялся, глядя на него в упор из-под широкополой шляпы.

— Ну то, что ты лузер по жизни, это я уже понял, — протянул великан издевательским тоном. — Понял это ещё тогда, когда ты только загремел за решётку. Но то, что ты ещё и жалкий лузер.... Я-то ждал, что ты хотя бы остатки прежней гордости сохранишь. А ты тут уже их растерять умудрился. Этот твой новый приятель, что ли, так на тебя влияет, тот самый попик- эстет? Стоило кому-то поманить пальцем, ты уже и побежал, как собачонка. Печально глядеть на такое унижение гордого человека... а мог бы стать великим...да что ж с тобой поделаешь? Ты сам себе враг, Дитрих Осмонд Канцлер.

«Ты сам себе враг, сам себе враг, сам себе враг», — несколько раз повторило эхо, после чего видение пропало, и сон прервался.

* * *

В последующие две недели сентября в общении между ними, хотя оно и не прерывалось, чувствовалось какое-то незримое напряжение, будто в воздухе пахло грозой. Патер Мунк, впрочем, был таким же участливым, как и всегда, только более, что ли , осторожным, будто боялся ненароком разбить какой-то хрупкий предмет. И это выводило из себя ещё больше.

ДОК после того злополучного разговора «захлопнулся», словно старая дверь с ржавыми петлями.

Во второй половине месяца Мунк на некоторое время уехал ( то ли сам, то ли пришлось), по разговорам — в епархиальное управление. Так что до конца месяца заключённого Д.О. Ченселлора оставили, что называется, в покое: общаться на неуставные темы с ещё более мрачным, чем обычно (куда уж больше-то!) пастором Клодом желания тот не испытывал ни малейшего; точно такую же угрюмую ха...ризму ДОК мог бы наблюдать и в зеркале — если бы, конечно, оно у него в камере было.

А затем, с начала октября, прямо по расхожей цитате, все заверте...(с)

Сначала в Блэкгейт нежданно-негаданно нагрянула медкомиссия из Аркхэма, что уже само по себе не сулило ничего хорошего.

(Аркхэм территориально находился относительно недалеко, и поэтому перевод «клиентов» из одного учреждения в другое давно имел место весьма нередко)

ДОКа, если уж начистоту, не прельщала ни перспектива перевода в печально известную на всю страну лечебницу строгого режима (который, впрочем, самым «легендарным» из пациентов был не писан, судя по новостям) , ни — как минимум, если все же он останется на месте — повторение прошлогоднего принудительного курса лечения : новые и более щадящие для организма препараты были существенно дороже, и вряд ли кто-то стал бы внезапно делать для него столь небюджетное исключение.

Нельзя сказать, что он прямо-таки смирился с этими возможными перспективами на будущее, но мысленно был уже готов.....

Однако, ничего из того, что он опасался, не произошло. И это было странно.

Но ещё более странным было то, что как-то случайно он краем глаза заметил, будучи во внутреннем дворе, как возле входа в капеллу Мунк что-то с жаром, эмоционально жестикулируя (что ему вообще было не свойственно!) ,объясняет суровой, но справедливой главе медкомиссии, доктору Джоан Лиланд. Та сперва нахмурилась, затем, по окончании разговора, медленно кивнула с задумчивым видом, и отправилась дальше по делам.

Все это, конечно, было весьма подозрительно.

А затем, уже в конце октября, как снег на голову свалилось известие: приехала с одобренным запросом на посещение не кто иная как Эмбер Смит.

«Должно быть,уже совершеннолетняя, раз пустили сюда, на территорию», — вспомнил он.

Ранее никакие визиты и передачи ему не полагались.

Но, видимо, что-то изменилось.

Встреча была, за неимением другого эпитета, тяжёлой для обеих сторон, хотя и совсем не многословной.

Что говорить — толком никто не знал, потому что большинство слов были бы либо фальшивыми, либо какими-то... лишними.

Когда он увидел ее по другую сторону перегородки, то буквально потерял дар речи, как это банально-плоско бы ни звучало.

Слишком много произошло за этот год.

Надо было что-то говорить, но он с ужасом понимал, что все, что он собирался сказать, было не то. Все не то. И, конечно, как обычно, лучшей психзащитой было нападение.

«...Не знал, что теперь на Хэллоуин модно посещать такого рода заведения; лучше бы вы, мисс Смит, куда-нибудь в зоопарк сходили бы , или в террариум: по крайней мере некоторые зверушки там не опасные , и даже довольно симпатичные...»

Эмбер «держала лицо» , но под конец глаза её заблестели, и когда она, отвернувшись, побрела в сторону выхода, плечи девушки как будто несколько поникли.

В коридоре, как он успел заметить, ее ожидал какой-то широкоплечий коренастый тип в погонах. «Этот, как его там, полковник Кларк? Точно, он. Логично: одну её вряд ли кто-нибудь допустил бы.... И эта сумасшедшая еще говорила о каком-то плане пересмотра дела...апелляции... Можно подумать, кто-то в органах правопорядка стал бы всерьёз стал выслушивать восемнадцатилетнюю пигалицу. "

Команда ,мать их, мечты....

Она ведь, по сути, формально ему никто, даже не родственница.

Хотя, с горечью подумал он, возвращаясь к себе в корпус, и гипотетические сорок тысяч родственников не стоили одного такого человека, как Аннунциата Эмбер Смит.

* * *

(ноябрь того же года* * *

— Ченселлор, к тебе пришли! — послышался голос дежурного охранника.

Судя по тому, что в ответ даже не последовало обычного сварливого «моя фамилия Канцлер», уже один этот факт мог заставить знающего человека насторожиться.

Но дежурному по этажу было несколько по барабану, то есть фиолетово.

Пропуская капеллана в предбанник камеры, про себя тот подумал: «И что это святой отец с ними носится, как с писаной торбой, словно воспитатель в детском саду...толку-то!»

Войдя в камеру, Петер Мунк увидел, что товарищ его лежит на койке, повернувшись к стене, и будто бы вообще не реагирует на внешние раздражители.

— Дитрих, здравствуйте. Я прошу прощения, если не вовремя, но у меня тут вопрос назрел насчёт вашей тогдашней заявки перевода на другой вид трудовой деятельности...это была инициатива администрации или... ?

— «Или» — последовал «красноречивый» ответ.

— Вот как? Тогда можно один неуставной вопрос: Вам действительно настолько больше нравится работать в прачечной?

— Херачечной! — ДОК внезапно подорвался с места. Взгляд его был гневным, как будто Мунк лично виновен во всех его бедах. — А то вы сами не догадываетесь!

— Нет, представьте себе, не догадываюсь.

— Ну, значит, вы не настолько умны, как я о вас думал. А ответ мой весьма краток: не желаю иметь дел с лицемерами.

...Петер Мунк прежде думал, что за время своей службы видел если не всё, то практически всё, и удивить, а тем более — изумить его практически нереально. Но кое-кому это только что удалось. Нет, конечно, он не считал себя совершенно безгрешным, как человек трезвомыслящий. Но чтобы вот так, на голубом глазу, обвинять его в фарисействе — это что-то новенькое! Тем более, что он всю свою жизнь, с самого юного возраста, положил на ровно противоположное, чтобы этого самого фарисейства избежать.

— Поясните, — потребовал он.

— А тут и пояснять нечего, — отрезал ДОК, сложив руки перед грудью. — Что, думаете, я таких, как вы, никогда не встречал, что ли? Вы там где-нибудь наверняка уже в свой список добрых дел плюсик индульгенции ради поставили, ну и довольно.

— .....

— Вы меня действительно таким тупым считаете? Думаете, я ничего не замечаю? Ни того, что меня перевели в эту камеру, которая больше похожа на комнату в общежитии, ни того, что таблетки у меня сейчас совершенно не такие, как в прошлом году, а как если бы я был цивилом и пришёл бы в нормальную клинику, причём не для малообеспеченных, ни других всяких, как тут народ выражается, «ништяков»?

— Я о вас вовсе так не думаю. Только не очень понимаю, как это связано с моим якобы "лицемерием».

— Так вот, забирайте свои плюсики в карму и катитесь к чертовой матери. Ну, или не к чертовой.... В общем, куда хотите, туда и катитесь.

— Но позвольте...

— Не позволю!- голос ДОКа сорвался на фальцет. — Что вы вообще ко мне пристали: Вам мало вашей паствы? Тут их до фига и больше, этих «заблудших овечек» . Вот ими и занимайтесь, а от меня отстаньте! Не нужна мне ваша благотворительность. И вообще ничего от вас не нужно. И ни от кого ничего не нужно. Я вам не этот, как здесь это называется, pet project. Понимаете? Minime. Nothing, absolutely nothing. Может, вам по-английски более понятно, раз вы у нас гражданин этой страны?

— Но, послушайте, Дитрих....- вклинился было Петер, но его тут же прервали.

— И называйте уже по фамилии, как все. Не надо делать вид, будто мы с вами друзья : «Дитрих то, Дитрих это, мой друг то, мой друг сё».... Нет у меня никаких друзей. И никогда- его голос чуть заметно дрогнул — почти никогда не было. Так что что уж тут на старости лет начинать? Ни к чему все это....

Во взгляде Мунка промелькнула на мгновение какая-то боль; затем, взяв себя в руки, он сказал, перейдя на английский, чего не делал уже практически с момента их знакомства : Are you quite finished, Mr. Chancellor?

— No, I'm not — ДОК тяжело дышал, как будто только что пробежал целый марафон без подготовки. — One more thing. Just get it into your thick skull : I don't do social skills. And I don't do friendship. And I don't... I don't...

Он как-то тяжело опустился на табурет, как будто из его лёгких разом вышел весь воздух, и закрыл лицо руками. — Just.... leave me alone… — выдавил из себя каким-то убитым, безжизненным голосом.

Петер хотел было подойти ближе ; осторожно сделал шаг вперёд, сохраняя все же некоторую дистанцию.

Но чувствовал, что дистанция была только внешняя, а не внутренняя.

Он хорошо, слишком хорошо понимал сидящего перед ним человека.

— No, I won't, — ответил он спокойно и уверенно. — Well, maybe just for now, if you wish, but not for long.... Not for long.

В воздухе повисло молчание.

— Знаете, Дитрих, — после продолжительной паузы Мунк вновь перешёл на немецкий. — Я скажу вам следующее : ещё лет десять -пятнадцать назад, когда я был помоложе, то в данной ситуации, наверное, стал бы вам что-нибудь вещать о свободе воли человека и прочее. Не то чтобы я был против свободы воли, но вы понимаете, о чем я.

Что в переводе с благочестивого языка на нормальный означало бы «ну и хрен с тобой, наше дело предложить, ваше дело — отказаться». И, подобно одному прокуратору, умыл бы руки.

Но не сейчас. Не теперь. И не здесь.

Помните, когда-то вы спросили меня, почему я вас не пытаюсь, как вы тогда выразились, обратить в свою веру?

Не считая того, что я ответил тогда — я и сейчас от своих слов о свободе не отказываюсь — добавлю вот что : потому что невозможно одним махом достичь верха лестницы, минуя все предыдущие лестничные пролёты. Это так не работает. Вернее, такие случаи были в истории, но , что называется, один на миллион.

А обычно, чтобы стать кем-то большим, нужно для начала стать человеком. Понимаете? Просто человеком.

Для вас же вплоть до недавнего времени, все человеческое, вся эта душевная сфера продолжала оставаться, что называется, Terra Incognita — чем-то незнакомым, непонятным. А когда вам что-то непонятно, как я уже успел изучить за это время, вы злитесь, потому что вы ненавидите что-то не понимать, чего-то не знать. «Неизвестное» для вас аналогично « враждебному». Вот тут-то собака и зарыта.

И это тоже вполне объяснимо, зная ваш бэкграунд. Никому, ясное дело, не хочется быть отверженным. Это понять можно. Но чтобы отвергать что-то, нужно быть с этим знакомым для начала.

... Может быть, я действительно неумный человек, как вы выразились, раз собирался предложить для чтения « Этику» вашего тёзки Бонхёфера, в то время как начинать, видимо, нужно с чего-то действительно попроще. «для лёгкого чтения», как тот же учебник по светской этике для средних школ. Кстати, думаю, тут в местной библиотеке он должен быть.

Но вот такой я идеалист.

Мунк уже собрался было уходить, но , что-то вспомнив, развернулся на самом пороге.

— А ту книгу я все-таки оставлю у дежурного, если вы вдруг передумаете.

И знаете, что ещё? Вовсе не стыдно, когда чего-то не знаешь. Это естественно: мы действительно всю жизнь учимся. Но не хотеть узнавать что-то доселе неизвестное и отторгать это, плюясь наобум ядом, — это уже хуже.

— Я, кстати, не прощаюсь. До свидания, Дитрих — были его последние слова .

(декабрь 1989)

Этот сон был не похож ни на один предыдущий .

Если честно, он вообще ни на что хоть сколько-нибудь известное не был похож.

Но почему-то ДОКу казалось, что он в кои- то веки находится в нужном месте и в нужное время. А ещё — что он должен был быть здесь уже давным-давно, но почему-то получилось только сейчас.

Было что-то неведомое, но в то же время как будто знакомое в этом морском побережье, этих прибрежных водах, небольшом уходящем вглубь пляжа выступе — утёсе, в этом янтарном закатном солнце.

— Ничего себе, какие люди! — вдруг раздался рядом до боли знакомый девичий голос. — Я уж думала, ты никогда не придёшь, Igel…Дитер.

Она ничуть не изменилась и выглядела практически так же, как тридцать лет назад, в их последнюю встречу.

— Здравствуй, — он едва нашёл в себе силы произнести просто приветствие.

-Боюсь, я слишком поздно пришел, Юдит.

— Надо же, не только явился, но даже голову не забыл, -изумилась Бернштейн. — А ты действительно изменился, Дитер. Раньше ты никогда бы не стал о чем-либо сожалеть . Я уж молчу, что ты всегда называл меня только по фамилии, никогда — по имени....

— Раньше я был идиотом. Хотя, собственно, почему «был»? Только раньше — идиотом с амбициями, а теперь, похоже, уже без оных.

Знаешь, Бернштейн... Юдит... Я все про...

— «Пропустил»? — уточнила она, сразу посерьезнев.

— Угу, и это тоже.

— Наверное, все же не все, раз ты сейчас тут. Так?

— Не знаю. Похоже, я теперь действительно ничего не знаю, — пробормотал он, глядя куда-то в песок. — Знаю только, что был хреновым другом. Прямо скажем — никаким. Да и человеком тоже.... И , знаешь, Юдит, я понял, что действительно тогда ошибался...

— Ну охренеть не встать!

Образ Юдит Бернштейн внезапно поплыл, будто тень на воде, и перед ним, к его изумлению, оказалась уже не бывшая одноклассница, а Донна Вульф собственной персоной.

— То ли у меня начались проблемы со слухом и мне пора на пенсию, то ли только что ты сказал, что когда-то был неправ... Вон, смотри, свиньи полетели целыми косяками(*) ...вслед за свистящими раками!

И как ты дошёл до такой мысли? Сам или подсказал кто? — она насмешливо уставилась на него в упор.

— Да есть тут один человек....

— Кто, кто же этот святой человек со всеми удобствами? Я обязательно должна увидеть! Он, наверное, либо реально праведник, либо такой же сумасшедший, как ты, потому что никто другой тебя в больших количествах бы не вынес.

— Ну уж точно не такой, как я , — хмыкнул он. — Если и сумасшедший, то совсем другой категории. Он почему-то думает, что все ещё можно изменить. И почему-то мне доверяет...

— Пока не попробуешь, не узнаешь.

— А вдруг... — в его голосе чувствовалась неуверенность. — А вдруг ничего не получится?

— Попробуй. А вдруг получится? А если всё-таки не получится — значит, ещё раз попробуешь ( делов-то!) , а может — и не раз. В любом случае, стоя на месте, ты об этом точно не узнаешь.

Женский силуэт снова стал размываться, и он невольно вздрогнул : на этот раз перед ним оказалась Эмбер Смит.

Она ничего не говорила, но в её взгляде не было ни насмешки, ни презрения, ни даже осуждения. Как будто уже сейчас, в свои восемнадцать, она была гораздо мудрее него самого.

Хотя почему «почему» ? По факту так оно ведь и было.

И в это самое время он к своему ужасу увидел, что солнце находится прямо на одном уровне с линией моря, и вот-вот исчезнет. Образ Эмбер тоже стал как будто бы все более и более прозрачным, эфемерным, как будто вот-вот тоже растворится в воздухе.

— Стой! И ты тоже стой! — крикнул он вслед солнцу. — Подождите! Я так быстро не могу!

— Дитер , ну разве же это закат? — укоризненно покачала головой девушка. — Посмотри!

Действительно : вопреки всем законам природы, перед ним теперь был уже не закат, а рассвет. И то самое необъятное янтарное солнце, наоборот, только ещё поднималось из-за линии горизонта.

Начинался новый день.

.....Рождество в их штате в этом уходящем 1989 году было действительно, в отличие от нескольких предыдущих лет, «белым».

Отец Петер, улучив свободный момент (праздники для людей его профессии всегда были более суматошным временем, чем будни), решил перевести дух и выпить чаю, поскольку ехать на вечернюю службу на приход, в обычный, так называемый «нормальный» храм, все равно было пока слишком рано.

Открыв термос, он налил себе кружку чая. Привычка заваривать его с запасом, несмотря ни на что, осталась.

И только стоило ему присесть, как в дверь пристройки постучали.

На пороге стоял человек, которого Мунк уже практически не чаял увидеть. Во всяком случае, не был на сто процентов уверен, что тот когда-либо ещё появится в его капелле.

— Дитрих? Проходите скорее: на улице не май месяц.

ДОК не сразу прошёл внутрь, как будто сомневался.

— Я тут... книгу зашёл вернуть. Ну, ту, которую вы оставляли. «Этика» . Ну и вот ещё.... — вытащив очешник из бокового кармана спецовки, тот раскрыл его : внутри , завёрнутые в обёрточную бумагу, лежали — Петер не поверил своим глазам — тонко нарезанные ломтики штоллена.

Ещё несколько таких же тонких ломтиков были рассованы по другим карманам, также в аккуратно свёрнутом виде, чтобы ничего не было заметно со стороны. Когда все кусочки оказались на тарелке рядом с термосом и кружками, ДОК снял очки, потом, раздумав, вновь надел их; , казалось, будто он что-то хочет сказать, но не решается.

— Ну вот, собственно, и поздравить вас ещё хотел... сегодня.

— Большое спасибо. С падением Берлинской стены или не только...? — чуть заметно улыбнулся Мунк.

— Не только, — если очень сильно приглядеться, то у учёного тоже можно было рассмотреть нано-тень улыбки. — А вы, pater, шутник, однако.

— Чувство юмора у нас примерно одинаковое, согласен : не настолько уж мы разные, как вы утверждали при первой встрече. Что касается новостей как таковых — тут как раз ничего весёлого : ещё много лет должно пройти, прежде чем эта стена перестанет существовать в головах и сердцах людей. Стены вообще легко воздвигать, а рушить — значительно труднее....но вы ведь не о международном положении пришли поговорить, не так ли? Садитесь; чаю ещё достаточно. А как вам удалось заполучить штоллен в аккурат к празднику...даже не уверен, следует ли мне об этом знать.

— В посылке прислали, — ДОК выглядел каким-то смущённым. — В числе...прочего. Думаю, за то, что она дошла до адресата полностью, следует поблагодарить именно вас....

— Мне никакая благодарность не нужна, — возразил Мунк. — Я просто рад за вас.

Чувствуется, — он прожевал кусочек, — тот, кто готовил — действительно делал это с душой. Даже у моей младшей сестры, которая делает каждый год «по всем правилам», настолько вкусно не выходит. Правда, мне в любом случае, учитывая племянников и их любовь к сладкому, достается не так много.

— Хорошо, что вам понравилось, но моей заслуги тут никакой нет. Это все они, кто прислал, — тут ДОК опустил взгляд — ....сумасшедшие....не как я, конечно, в смысле, на вас больше похожи...(тут он умолк, окончательно удостоверившись, что иногда лучше жевать, чем говорить).

— И чем же отличились эти замечательные люди?

— Долго рассказывать, — помрачнел учёный. — Хотя...может, когда-нибудь....когда будет больше времени...возможно.

Пока они допивали чай, патер тайком наблюдал за собеседником. Казалось, будто того что-то гнетёт , но что именно — трудно было сказать. Что-то невысказанное прямо таки висело в воздухе. Гость нервным движением пальцев перебирал какой-то чёрный кожаный шнурок на запястье (видимо, эта вещь появилась у него недавно) с каким-то необычным лазурного цвета камешком.

— Так все же, Дитрих, вы прочли ту книгу? — отец Петер все же решил сменить тему, потому что пауза затягивалась.

— Прочитал.

— И как...?

— Ну, что я могу сказать? Слова сами по себе все понятны, а общая идея .... В общем, ясно, что все это — не для «лёгкого чтения». Видимо, действительно стоит начинать с чего-то , как вы тогда выразились, «для средних классов школы».

— Вы же понимаете, Дитрих, что я это тогда сказал вовсе не с целью вас обидеть.

— Естественно: я же социопат, а не идиот, -невесело усмехнулся ДОК. — Просто... для меня пока это слишком высокие материи... — казалось, он с трудом подбирает слова, чтобы выразить мысль. — Я... не умею всего этого. Собственно, кроме физики и химии — ну и немного биологии — я вообще, похоже, ничего не умею...

— Это уж вы преувеличили. Инструмент, который находится в нашей капелле, с вами точно не согласен : без вашей помощи его настроить я бы не смог.

— Да ладно, вы же понимаете, что я имею в виду.

— Конечно, — взгляд Мунка был серьёзен как никогда. — Конечно, Дитрих, понимаю. Возьми я сейчас в руки какую-нибудь вашу монографию или, например, учебник квантовой физики — моя реакция была бы практически такой же. Действительно, в любом деле начинать нужно с чего-то проще, от меньшего к большему. Но все же мне кажется, что эта книга попала к вам не зря. Да, мы учимся всю жизнь, это так, и не только в школе или колледже. Но иногда просто нужно понять, к чему следует стремиться. чтобы потом, может быть , когда-нибудь в будущем, хотя бы немного, но приблизиться к этой высоте.

— Мне почти пятьдесят, Петер, — голос ДОКа звучал глухо, словно откуда-то из-под воды. — Как ты себе это ты вообще представляешь, каким образом? Это же даже не с нуля начинать.... а вообще с отрицательных чисел...

— Знаешь, — переход на «ты», каким бы внезапным он ни был, Мунка ничуть не смутил. — Врать не стану : будет, мягко говоря, непросто. Это если совсем мягко говоря. Но главное — помнить о двух вещах. Первое: если представить перед собой лестницу, придётся двигаться целенаправленно, ступенька за ступенькой, причём иногда — после падения на целый пролёт вниз. Но ты же учёный, так что упорства тебе, думаю, не занимать. Во-вторых : само намерение имеет значение ничуть не меньше, чем действие. Если оно есть, то это практически половина дела. Да, будет трудно, но оно того стоит. It’s worth a try.

...И снова, как и уже чуть больше года назад, зелёные глаза встретились с графитно-серыми. Хотя и принадлежали они совсем другому человеку, ДОК ощутил некое дежавю, как будто снова оказался в том самом лесу. Но это ощущение не было тяжёлым или гнетущим: скорее наоборот.

Ему хотелось спросить : «ты действительно так думаешь? Оно того стоит?» Но, выдержав этот взгляд, он не стал ничего говорить: слова тут были излишни.

ДОК внезапно понял, что тот, кто стоит перед ним, не просто думает: он знает.

— Ну и самое, наверное, главное : помни, что ты не одинок. Ты действительно больше не один, Дитрих. Не забывай об этом.

— Я...- с большим трудом проигнорировав предательский комок в горле, ДОК внезапно сменил тему, — я надолго не прощаюсь: у тебя, кстати , теперь «Фа» верхнего регистра западает, так что... зайду завтра. Только, я тебя умоляю, сам в инструмент не лезь и ничего там не раскручивай, а то знаю я вас, гуманитариев...

— Я тоже надолго не прощаюсь, Дитрих. И, кстати, к слову об учебниках, — уже на самом пороге Мунку вдруг пришла в голову мысль, которую он поспешил озвучить. — Раз уж у тебя с ними настолько «высокие отношения» , по крайней мере — с теми, которые писали другие люди, возможно, следует зайти с другой стороны и самому написать?

— По этикету?

— Очень смешно. Но, если без шуток, то я слышал, что годных современных пособий по физике, не говоря уже про химию, для «средних умов» не так уж много. Да и « не для средних»... В общем, подумай.

...Когда он вышел во внутренний двор ( возвращаться в корпус действительно следовало как можно скорее), то по какому-то наитию поднял взгляд вверх. Удивительно, но небо было абсолютно ясным, и , несмотря на ранний вечер, целиком усыпано звёздами.

И, может быть, виной тому было его настроение или только что состоявшийся разговор, но почему-то, по какой-то не известной науке причине, впервые за очень-очень долгое время, насколько он себя помнил, эти звезды больше не казались ему в этот момент ни холодными, ни далёкими, ни чуждыми.

* * *

Вместо послесловия:

свщ. Павел Флоренский.

Письмо из ссылки от 14.08.1922.

"...Давно хочется мне записать: почаще смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звезды или на лазурь днём. Когда грустно, когда вас обидят, когда что не будет удаваться, когда придёт на вас душевная буря — выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа ваша успокоится."

( Тринадцать с половиной лет спустя, лето 2003 г.)

Человек, который, за исключением небольшой горстки людей, всем прочим был известен как «заключенный Ченселлор», раздражённо отодвинул от себя лист бумаги.

По идее, следовало пользоваться возможностью писать, пока верхний свет не отключили : уже близилось время отбоя. Привилегии привилегиями, а режим дня для всех обитателей Блэкгейта был одинаков.

Но работа не шла.

Тяжело вздохнув, он поднялся со стула. Старый метод — забыть о происходящем, окунувшись в работу, — не работал.

На самом деле ничего больше «не работало», потому что ничего больше не было «как раньше»

Девять дней назад капеллан Петер Мунк , успев отслужить праздничную мессу по случаю Вознесения, покинул этот мир, не дожив и до пятидесяти восьми лет.

"Сердечная недостаточность" — говорили они. Что за идиотизм! Петер был, наверное, самым сердечным человеком из всех, кого он знал. Если не считать, конечно... Zut, да как так-то?!

Ещё несколько минут он мерил тяжёлыми шагами камеру; затем, не зная, что делать, присел на койку.

Он не помнил, испытывал ли когда-нибудь вообще такое странное чувство.

Возможно ( хотя было ли оно и тогда настолько пронзительным?) тогда, в сорок пятом .... но ему было слишком мало лет — больше полувека минуло с тех пор — и , если воспоминания и были, то давно канули в лету.

Но теперь... теперь... Почему? Почему было так больно?

У него не было ответа на этот вопрос.

«Можно подумать, одному Тебе возноситься было не судьба», — буркнул сердито он, глядя куда-то в потолок. « Хотя это тоже все не доказано и вообще антинаучно. Обязательно нужно было при этом забирать с собой моего единственного друга? Что, нельзя было для него персонально какое-нибудь чудо устроить?»

— Каждый новый день — это уже чудо, — раздался вдруг откуда-то незнакомый голос.

ДОК вздрогнул : первый раз с того самого злосчастного дня он слышал немецкую речь.

Но это был не знакомый южный диалект Петера: голос был совсем другим, и к «высокому стилю» хохдойче примешивался какой-то смутно узнаваемый восточный акцент.

— Кто здесь? Отвечайте! -выкрикнул он.

Внутри все сжалось. «Ну вот, уже галлюцинации пошли. Неужели нужно подбирать другой курс препаратов? Вроде бы старый столько лет работал нормально....»

— Проживание горя для человека — абсолютно нормальное явление, — более мягким тоном дополнил незнакомец.

ДОК пригляделся : силуэт странного посетителя почему-то казался знакомым, хотя он был уверен, что никогда раньше его не встречал. Рост средний (выше него , что, само собой, неудивительно!). Светлые, как у шаблонного истинного арийца, волосы. Старомодная стрижка — уже давно так никто не носит — с прямым пробором. Очки в круглой оправе.

— Лекарства, герр Канцлер, тут ни при чём, — миролюбивым тоном произнёс фантом. — С этой стороной вопроса всё в порядке. Просто, понимаете, есть некоторые вещи, которые нельзя почерпнуть исключительно из книг. Книги мы с вами, — и вы, и я, — хорошо умеем не только читать, но и писать. И тем не менее, нужно принять во внимание, что определённый опыт для большинства людей приобретается только переживанием на собственной шкуре.

— Если вас начальство прислало, то можете тогда отчитаться, что со мной все нормально и идти восвояси.

— Не думаю, что в данный момент у вас « все в порядке», — мягко возразил незнакомец — . И я сейчас вовсе не про психиатрию, а про совсем другое. Что касается начальства... — чуть улыбнулся он. — Моему «начальнику», как вы изволили выразиться, человек вовсе не безразличен. Он Сам ради человека стал человеком.

Собеседник подошёл ближе в его сторону; одним движением руки чуть ослабил свой стоячий воротник — колоратку, и ДОК к своему ужасу заметил, что на шее гостя виднеется старый рубец от верёвки.

— Почему... почему именно вы? — каким-то севшим, будто не своим голосом, спросил он, на всякий случай чуть-чуть отодвинувшись в сторону.

— Не то чтобы я был настолько мечтал снова оказаться в тюрьме,- горько усмехнулся собеседник. — Но с другой стороны, почему бы и не я? Вы же читали некоторые из моих книг, верно? И ваши чувства...я бы покривил душой, если бы утверждал, что они мне не знакомы. Особенно — когда кажется, что ты один во всей Вселенной.

— Тогда, может, вы мне объясните, как это вообще называется : лишить человека единственного друга? Как это увязывается с так называемым человеколюбием? Да, я знаю, сейчас вы скажете, что помимо него ещё есть — тут его голос дрогнул — несколько человек. Да, они есть, но это... это другое. Петер был единственным, наверное, из всех людей на этой планете, кто понимал меня.

— Не думайте, тёзка, что я вам не сочувствую; напротив, — Дитрих Бонхеффер приблизился, осторожно положив руку ему на плечо.

К изумлению ДОКа, прикосновение не было холодным, как в старых сказаниях описывают касания пришельцев из мира иного.

Рука покойного пастора, мыслителя и борца за свободу была на удивление тёплой.

— Дело в том, что вы ведь всего не знаете...

— ?

— Петер Мунк уже давно имел проблемы с сердцем. ещё до вашего здесь появления . И врачи ему об этом говорили, но не то чтобы он их игнорировал — он все же был человеком разумным — но не мог беречься и экономить душевные силы, понимаете? Просто не мог. Это было не в его характере.

Да, таких людей немного. Тех, которые готовы отдать свой свет души, да и себя целиком, ближним и дальним, и действительно возлюбить их как самих себя. Но, наверное, именно благодаря тому, что такие люди все же существуют в нашем мире, этот мир пока ещё и стоит.

Так вот, он знал о своей проблеме, и давно . И если бы все шло естественным путём, то его бы уже в этом мире лет десять как не было . Но он просто не мог уйти, все бросив. И речь не только про его родственников, но и про паству, и про вас, Дитрих. Он не мог просто так , на полдороги, исчезнуть, потому что чувствовал ответственность. А чувство ответственности — это как раз то, что присуще поистине свободным людям. Каким он всегда и был.

— Значит, — каким-то совсем упавшим голосом произнёс ДОК, — для него это было, скорее, освобождение...а не несчастный случай...

Всё происходящее казалось ему каким-то нереальным. И он не мог даже разобраться, что было сюрреалистичнее всего : то, что утешать его пришёл приснопамятный автор «Этики», или то, что его друг на самом деле должен был умереть гораздо раньше, но не сделал это из какого-то странного чувства ответственности за него и за других.

Или же то, что только что он, кажется, стал понимать фразу Эриха Ремарка, что раскаяние может разъедать душу не хуже соляной кислоты.

И все же... самым невероятным был тот факт, что он, Дитрих Осмонд Канцлер, который лет пятнадцать -шестнадцать назад даже и мысли не допускал, что ему кто-либо может быть дорог, или хотя бы просто нужен, станет переживать из-за отсутствия конкретного человека в своей жизни, и все так называемые человеческие чувства станут для него не «какими-то глупостями», а осознанной необходимостью.

Вот это, наверное, и было самым невероятным ; даже больше, чем повешенный гестаповцами за две недели до капитуляции рейха деятель Сопротивления, находящийся сейчас в его камере.

— ....В общем-то, это я и хотел донести до вас, тёзка. Как сказал один умный человек, «многие люди одиноки, потому что вместо мостов строят стены» К счастью, от вашей стены осталось всего несколько кирпичей, да и тем недолго держаться: думаю, лет не больше пяти.

Только, прежде чем я уйду, ответьте, пожалуйста, на один вопрос : Вы действительно предпочли бы никогда не знать ни Петера, ни тех, других ребят, о которых сейчас подумали.... чтобы они никогда не появлялись в вашей жизни? Или всё-таки нет?

Вопрос застал ДОКа врасплох. Картины прошлого , настоящего и будущего быстро пронеслись у него перед глазами, как при перемотке видео .

....Холодный, будто чуждой всякой жизни, бункер, полный металла и различных гаджетов, но ни одной человеческой души....

— Нет, — поёжившись будто от сквозняка, медленно вымолвил он. — Лучше уж как сейчас, чем ....чем как прежде.

— Рад это слышать. Тогда, наверное, мне пора, — чуть заметно улыбнулся собеседник и развернулся, собираясь уходить.

— Постойте, герр Бонхеффер, — остановил его прерывающимся голосом учёный . — Если все так, как вы говорите, тогда...через эти пять лет... а после? Потом-то что мне делать?

— Понимаю. Неизвестность обычно всегда пугает. Только вы не бойтесь. А что делать.... Учиться жить в мире (world) и мире (peace). Жить по-человечески и не забывать быть человеком по отношению к тем, кто рядом с вами. А рядом с вами обязательно будут свои, поверьте. Вы действительно больше не один, тёзка.

…На следующий день, когда после всех положенных по распорядку дня трудов он вернулся обратно в камеру, ДОК , которому уже начало казаться, что произошедшее минувшей ночью — просто плод его воображения , зацепился взглядом за лежащие на столе черновики будущей статьи ; на том самом месте, где его мысли, казалось , себя исчерпали.

Внезапно что-то в мозгу щёлкнуло, и он понял, что знает не только что писать дальше, но даже чем и как закончить.

Но, взяв в руки тот самый последний по порядку лист бумаги, он остановился как вкопанный .

Потому что сбоку на полях, незнакомым и несколько старомодным почерком, была написана фраза, которой абсолютно точно раньше не было:

« Как писал Эрих Фромм , ‘ Убеждён, что никто не может «спасти» своего ближнего, сделав за него выбор. Все, чем может помочь один человек другому, это раскрыть перед ним правдиво и с любовью, но без сантиментов и иллюзий, существование альтернативы»

FIN