Зло во плоти (джен)

Дневник Джона Ватсона

23 мая 1897 г.

Не могу поверить, что этот день наконец-то наступил. Последняя запись в моем дневнике, сделанная на индийской земле. Моя командировка продлилась всего шесть месяцев, но кажется, что минула целая вечность. Признаю: эти полгода вдали от Лондона были самыми тяжелыми в моей жизни, и вовсе не потому, что за годы службы я так и не сумел привыкнуть к продолжительным поездкам. До этого мне не раз приходилось ступать на истоптанные тяжелыми сапогами бывалых моряков корабельные палубы и попадать в отчаянные переделки, рискуя своей жизнью ради спасения других. Приключения, которые мне пришлось пережить в разных уголках земного шара, не только закалили мой дух, но и воспитали во мне хладнокровие и выдержку, благодаря которым я перестал страдать болезнью, столь свойственной моим соотечественникам — тоской по родному причалу. Однако ничто не длится вечно, и даже привычки характера, кажущиеся нам незыблемыми, могут измениться под воздействием обстоятельств, которые мы не в силах предвидеть. До нынешней поездки в Индию я мнил себя свободным человеком, вольным в любой момент отправиться навстречу неизвестности, ведь в Англии меня никто не ждал. И я не представлял, что когда-нибудь мое положение может совершенно измениться, так что я буду с нетерпением ожидать возвращения на дорогую моему сердцу землю.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я невольно обращаю свой взгляд на портрет той, что занимала мои мысли все те полгода, что я провел в Индии. Что ж, моя дорогая мисс Морстен — если когда-нибудь у вас появится повод сомневаться в искренности моих чувств, я смогу предоставить вам этот дневник как доказательство их глубины. Что бы я ни делал, какие бы сложнейшие операции мне ни приходилось осуществлять, сколь много новых впечатлений ни доводилось пережить, мои мысли все равно не оставляли ту, которую я вынужден был покинуть на столь длительный срок. Это ли не есть то свидетельство, которого мы оба искали? Не единожды за эти шесть месяцев я вспоминал тот разговор с мисс Морстен, который в ту пору казался нам обоим столь разумным, а сейчас видится мне проявлением чистого безумия. Оставить единственную женщину, в которой я разглядел родственную душу, чтобы, как об этом сказали мы оба, удостовериться в собственных чувствах — и о чем я только думал? Уже целых полгода я мог бы вести практику в Лондоне и наслаждаться тем, от чего так долго бежал — спокойной безмятежной жизнью у домашнего очага, наполненной маленькими «буржуазными» радостями, вдали от тревог и волнений чужих берегов и стран. Но вместо этого я решил получить подтверждение своим чувствам, будто они были «диагнозом», в правильности которого я сомневался, и в котором хотел удостовериться, обратившись к другому врачу. Что ж, по крайней мере, я нашел достаточно беспристрастного судью.

Но довольно об этом. Завтра быстроходная «Деметра» примет на борт солдат и офицеров батальона, в котором я служил в качестве военного врача, и мы наконец-то отправимся в Лондон — а значит, самое большое через месяц, я увижу мою дорогую мисс Морстен, мою Мэри. Призывая в свидетели небо, я клятвенно обещаю жениться на ней не позднее чем через неделю после приезда. На этом мои приключения закончатся, и для меня начнется совсем новая жизнь. А в этом дневнике мне уже давно пока поставить точку.

* * *

Дневник Молли Холмс

24 мая 1897 г.

Даже в самом чудесном сне я не могла себе представить, что когда-нибудь буду настолько счастлива. Сейчас, пока я пишу, моя рука все еще дрожит, и пусть я до сих пор чувствую усталость, мое сердце готово от радости выпрыгнуть из груди.

Как все-таки хорошо, что мы успели приехать в Масгрейв!.. Это было три дня назад. Дорогая миссис Холмс заранее обо всем позаботилась и отправила повозку на станцию. Майкрофт, конечно, сильно волновался. Он бы предпочел, чтобы малыш появился на свет в Лондоне — доктор Мортимер, благослови его Бог, готов был поселиться у нас дома, чтобы в любую секунду прийти мне на помощь. Однако я чувствовала, что будет лучше, если наш сынок родится в Масгрейве, как его отец, дядя и тетя. Кроме того, мне очень хотелось, чтобы Мэри была рядом, а ее присутствие непременно уязвило бы доктора Мортимера, чего я не могла допустить. Мэри — самая лучшая акушерка из тех, кого я знаю, и она мой самый близкий друг, а ведь так важно в такой момент иметь рядом кого-то, кому полностью доверяешь, и кто хорошо понимает твое положение. Бедный Майкрофт, к сожалению, всегда испытывал перед деторождением священный трепет, и, наверное, мне не следует его винить — в этом отношении он недалеко ушел от большинства представителей своего пола.

Несмотря на его опасения, наш переезд прошел благополучно. Мистер и миссис Холмс окружили меня самой трепетной заботой и устроили все так, чтобы я ни в чем не нуждалась. Наша с Майкрофтом уютная спальня, в которой я сейчас пишу, отапливалась лучше всех в доме и регулярно проветривалась, а горничная следила за тем, чтобы у меня всегда были свежие фрукты (в последние недели перед родами я особенно пристрастилась к яблокам и грушам). Мэри прибыла в тот же вечер, и ее приезд стал для меня большим облегчением. К сожалению, несмотря на это, не все сложилось так, как мне бы того хотелось. Пусть семейная размолвка длится уже несколько месяцев, в Лондоне, где нас с Майкрофтом регулярно навещали Шерлок и Эвр, я практически ее не ощущала, но в Масгрейве на нее невозможно было не обращать внимания. Мне так не хватало общества деверя и золовки — его трогательной предупредительности и ее ироничных комментариев. В первый день за ужином я не единожды подумывала о том, чтобы завести о них разговор, но так и не решилась. Майкрофт счел бы момент неподходящим, и я думаю, что он был бы прав. Миссис Холмс ни разу не упомянула имени дочери и не стала поддерживать беседу, когда мистер Холмс заговорил о недавнем расследовании их младшего сына. Я вижу, что ей слишком больно об этом думать, и не могу ей не сочувствовать, однако меня не покидает убеждение, что она терзает себя напрасно. В наше время слишком многие семьи страдают из-за разлада, который можно бы было преодолеть, если бы предрассудки и неправильно понятое чувство заботы о близких не затуманивали бы нам взор. Мне думается, что в глубине души миссис Холмс и сама это понимает, однако я не вижу причины полагать, что это она сделает первый шаг к примирению.

Следующий после приезда день начался для меня как обычно. Майкрофт планировал вернуться в Лондон вечерним поездом, и после завтрака мы отправились на прогулку. Меня всегда завораживали окрестности Масгрейва — первозданная красота леса, переливчатое журчание ручья, певучее пение птиц. Гуляя в тот день с Майкрофтом, я особенно остро ощутила течение окружавшей меня жизни, словно сквозь меня пропустили электрический разряд. То был предвестник будущих событий, теперь я в этом не сомневаюсь, но тогда я увидела в этом лишь знак того, что мы правильно сделали, приехав в Масгрейв. Родной дом будто вместе со мной готовился к грядущему, и я была благодарна ему за поддержку.

Нашу прогулку пришлось слегка сократить из-за начавшегося дождя. Возможно, ему бы не удалось заставить меня столь стремительно возвратиться домой (у нас ведь был зонтик, да и дождь не отличался особым размахом), но Майкрофт настоял на том, чтобы мы сразу же повернули назад. Мне кажется, здесь тоже сыграло роль предчувствие — он не хуже меня ощущал, что счет времени пошел на часы.

По возвращении я отправилась в спальню, переодеться к обеду, и там все и случилось. Я почувствовала, что у меня отошли воды, и сразу же вызвала горничную, которая привела Мэри. Одного лишь взгляда на подругу было достаточно, чтобы убедиться в том, как я была права, попросив ее быть моей акушеркой. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Со всем профессионализмом Мэри принялась отдавать слугам четкие бесстрастные распоряжения, и как только, совсем на короткий промежуток времени, мы остались одни, ободряюще мне улыбнулась. Ее поддержка вселила в меня уверенность, и, хотя я знала, что боли не избежать, мной овладела спокойная решимость, благодаря которой я сумела с честью встретить это испытание.

Роды были изнуряющими, хоть и не столь продолжительными, как я предполагала. Никогда в своей жизни я не чувствовала себя настолько измотанной. Однако стоило мне услышать плач маленького Уильяма, нашего с Майкрофтом сыночка, как у меня словно открылось второе дыхание. Но мой бедный супруг!.. Ему наверняка было невыносимо томиться в ожидании за дверью. Как только Уильям плачем оповестил нас о своем появлении, Майкрофт ворвался в спальню. Никогда я не видела его охваченным таким многообразным спектром эмоций. Он был одновременно взволнован, потрясен, ошеломлен, раздавлен — и в то же время бесконечно счастлив. У него родился сын, наследник Холмсов и Масгрейвов!.. Мэри, сияя от радости, подала нам новорожденного Уильяма, и я почувствовала, как слезы застилают мне глаза. Никогда прежде я не была столь счастлива.

Одно только омрачило нам этот день — рядом не было Шерлока и Эвр. Майкрофт послал им телеграммы, но они не успели прибыть до рождения Уильяма. Как и предполагал мой муж, они остановились в гостинице в деревне, и это ранило меня, хоть мне и стыдно в этом признаваться. Возможно, с моей стороны было слишком самонадеянно предполагать, что рождение нашего сына примирит разделенную семью, но я всегда старалась верить в лучшее. Эвр и Шерлок прибыли сегодня утром. Кажется, им хватило всего одного взгляда, чтобы всей душой полюбить нашего малыша — и разве можно в этом сомневаться?.. Однако каким бы радостным ни было приведшее их в Масгрейв событие, для примирения с родителями его оказалось недостаточно. Миссис Холмс сделала вид, что не заметила их появления в доме, и Эвр нисколько не возражала, в то время как наши мужчины предпочли ничего не предпринимать. Как сказала впоследствии Мэри, чтобы управлять миром, нужно быть мужчиной, но чтобы управлять мужчиной, нужно быть женщиной.

И все же, вновь рискуя предстать в собственных глазах эгоисткой, я напишу, что этот семейный разлад не может заставить меня пасть духом. Сейчас, пока я пишу, наш с Майкрофтом сынок спит в своей колыбели, и это самое удивительное чудо, которое мне доводилось переживать. Теперь, что бы ни происходило вокруг, я никогда не потеряю тот свет, что принесло с собой его появление, и я клянусь сделать все возможное, чтобы он вырос здоровым и счастливым.

* * *

Дневник Джона Ватсона

25 мая 1897 г.

Еще никогда в своей жизни я не испытывал такого смятения, берясь за перо. Моя рука дрожит, и неверное течение моря грозится в любой момент стать причиной клякс и помарок в моем дневнике, но я не могу отложить это до утра. Если я сейчас же не изложу на бумаге все случившееся, то неизбежно сойду с ума. Впервые за многие годы странствий я оказался лицом к лицу с необъяснимым, и лишь надежда на то, что время и тщательный анализ произошедшего сумеют дать мне рациональный ответ, помогает мне сохранить рассудок.

Ничто не предвещало беды. Вчерашнее утро я провел так, как и планировал — собирал свои вещи, предвкушая долгожданное возвращение в Англию, и приводил в порядок свои бумаги. В обычное время я отправился на обед в офицерскую столовую, где также ничто не нарушало знакомой рутины. Единственным, что свидетельствовало о скорых переменах, было оживление, с которым велись беседы. Соскучившиеся по родным берегам офицеры не меньше моего ждали возвращения домой и с заметным энтузиазмом обсуждали предстоящее путешествие.

После обеда я вернулся в свою комнату и еще раз проверил состояние моего багажа, после чего его отправили на «Деметру». До отплытия оставалось около двух часов, и я решил потратить их на небольшую прогулку по побережью. За годы странствий я привык к перемене климата и почти перестал обращать внимание на повышенную влажность и резкий запах, кажущийся столь необычным тем европейцам, что впервые приезжают в чужеземные края. Вокруг меня кипела жизнь: моряки сновали по палубам, общаясь с помощью отрывистых окриков, туземцы, словно трудолюбивые муравьи, вели свою нехитрую торговлю, босые ребятишки бегали туда-сюда, кто с поручением, а кто просто играя. На несколько секунд я почти пожалел о том, что покину этот диковинный мир с его неразгаданными тайнами, неподвластными европейцу. Кто знает, сколько секретов я мог бы узнать, если бы выбрал жизнь в каком-нибудь отдаленном уголке Британской империи…

Когда до отправления «Деметры» оставалось чуть больше часа, я вернулся на пристань. Солдаты моего батальона уже поднимались на борт, однако мое внимание привлекла группа офицеров, что тихо о чем-то переговаривались. Встревоженные лица некоторых из них заронили в моем сердце сомнение — неужели наше отправление будет омрачено трудностями?.. Я направился к ним и обратился к майору Шолто, весьма достойному человеку, с которым за эти шесть месяцев успел сблизиться.

— Плохие новости, Ватсон, — вполголоса сообщил мне майор. По его мрачному виду я понял, что случилось что-то серьезное. — Двое моих людей пропали.

— Что значит, пропали? — нахмурился я. Разумеется, служба в колониях была сопряжена с определенными трудностями, и мне было прекрасно известно, что некоторые туземцы были враждебно настроены по отношению к британской короне, однако солдаты Ее Величества не могли просто так «пропасть».

— Вчера вечером они не вернулись в казармы, — сказал майор. — Поначалу мы предполагали, что речь идет о нарушении дисциплины, и намеревались строго их покарать по возвращении, однако их и след простыл.

— Возможно, они дезертировали?.. — с сомнением предположил я.

Майор Шолто покачал головой.

— Я так не думаю. Около получаса назад в казарму вернулась одна из их лошадей — в таком состоянии, будто за ней гнался сам дьявол. Я было решил, что нам придется пристрелить бедное животное и избавить ее от ужаса и паники.

— Ну, существует масса причин, по которым лошадь могла испугаться, — я пожал плечами. — Возможно, ваши солдаты повздорили с местными и ввязались в драку. Если все плохо кончилось, это вполне объясняет испуг животного.

Майор Шолто поджал губы. Он не стал мне возражать, но по его лицу я видел, что моя гипотеза совсем его не убедила.

— Так или иначе, я не могу разрешить «Деметре» отчалить, не узнав, что случилось с моими людьми, — сказал он. — Боюсь, наше путешествие придется отложить.

Мое сердце болезненно сжалось. Перспектива отсрочки почему-то вызвала во мне не столько разочарование, сколько тревогу. Перед глазами встало лицо Мэри, и на секунду меня охватил испуг, совсем как ту несчастную лошадь. А что, если я больше никогда ее не увижу?.. Нет, какие глупости — я не мог позволить себе забивать голову подобными нелепицами. Чтобы окончательно прояснить ум, я уже собирался спросить майора Шолто, как я могу помочь ему в поисках, как к нему обратился сержант.

— Сэр, разрешите доложить. Один местный мальчик утверждает, что ему известно местонахождение Смолла и Джонсона.

Брови майора Шолто взлетели вверх.

— Вы его допросили?

— Не совсем, — замялся сержант. — Сэр, дело в том, что он пришел с какой-то женщиной. Судя по всему, это его бабушка. Видимо, она была против того, чтобы он к нам обратился, и она не дает ему рассказать о случившемся. Вы же знаете этих местных старух — у них на уме одни предрассудки и суеверия.

— Сержант, сейчас не время обсуждать достоинства и недостатки местных жителей, — поморщился майор Шолто. — Если эти люди знают, что случилось с Джонсоном и Смоллом, мы обязаны их допросить, — он посмотрел на меня. — Насколько мне известно, доктор, вы хорошо понимаете местное наречие?

— Более-менее, — кивнул я.

— Отлично. Вы идете с нами.

Мальчик и старуха ожидали нас в одной из казарм. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что они принадлежали к низшей касте. Мальчик, босоногий и чумазый, смотрел на нас исподлобья. Доверия он к нам явно не испытывал, и по его глазам я понял, что он пришел сюда не ради наших пропавших товарищей, а потому, что в этом деле у него была какая-то личная заинтересованность. Сгорбленная старуха, одетая в лохмотья, показалась мне ведьмой из старых легенд. От ее вида у меня мороз пробежал по коже. Я знал, что она принадлежала к этому миру, однако не удивился бы, если бы кто-нибудь из моих соотечественников изобразил ее в облике ирландской баньши или скандинавской колдуньи.

— Добрый день, — поприветствовал я мальчика и старуху на их языке. — Меня зовут доктор Ватсон, я врач батальона, двое солдат которого вчера пропали. Мне сказали, вы знаете, где они?

Мальчик хмуро посмотрел на старуху. Она ответила ему недобрым взглядом.

— Я знаю, — все так же глядя на старуху, сказал он. — Они в колодце. Упали в колодец.

Я перевел его слова майору Шолто и сержанту.

— Упали в колодец? — повторил майор. — Но они живы?

Я задал вопрос мальчику. Тот как-то странно на меня посмотрел, и ко мне вернулось то чувство тревоги, которое я ощутил, когда узнал, что наше путешествие придется отложить.

— Они упали в колодец, — повторил мальчик и снова воззрился на старуху. — В нехороший колодец.

Старуха заскрежетала зубами, и я увидел, как ее костлявые пальцы сжались в кулаки.

— Белым там делать нечего, — прошипела она. Из-за того, что она шепелявила, я с трудом разобрал слова, но для того, чтобы почувствовать ее ярость, знание языка не требовалось. — Пусть англичане убираются! — выплюнула она в лицо мальчика и прожгла нас свирепым взглядом.

— Мы никуда не уедем без наших товарищей, — твердо сказал я и обратился к мальчику: — Ты можешь отвести нас к этому колодцу?

Он ответил не сразу. Несколько секунд он угрюмо буравил взглядом пол, в то время как старуха аж затряслась от злости.

— Зачем ты пошел к белым, дурак! — она тряхнула мальчика за плечо. — Им нельзя туда идти! Они не встретят там ничего, кроме смерти!

— Отцепись, старая карга! — вскипел мальчик. Он грубо сбросил с плеча ее ладонь. — Моя сестренка упала в тот колодец! Ее забрало оно, и я должен ее спасти!

— Ты не найдешь там ничего, кроме праха и пепла! — завизжала старуха. Она бросилась на мальчика, намереваясь расцарапать ему лицо. Все то время, пока мы с сержантом пытались оттащить ее от ребенка, она продолжала выкрикивать проклятья, но я не мог их разобрать. В конце концов, мы не без труда выволокли ее наружу и отпустили.

— Смерть! — вскричала старуха, потрясая своими худыми руками. Поскольку мальчик оказался вне зоны ее досягаемости, она вцепилась в собственные жидкие волосы, намереваясь, по-видимому, вырвать их с корнем. — Смерть, смерть, смерть! Вот что вы найдете на дне колодца — одну смерть!..

Мы с майором Шолто переглянулись. Я достаточно знал этого человека, чтобы сказать наверняка: разыгравшаяся перед нами сцена глубоко его потрясла. За время службы в Индии мы оба привыкли к диковинным обычаям местных жителей, но, кажется, впервые столкнулись с первобытным отчаянием, подпитываемым настолько же древними суевериями.

— Скажите мальчику, пусть отведет нас к колодцу, — майор Шолто отдал лаконичный приказ, и я кивнул, стараясь не замечать, что от этих слов у меня внутри все похолодело.

Наш отряд состоял из пяти человек. Кроме майора Шолто, сержанта и меня, с нами отправились еще двое солдат. Мы ехали верхом, и мальчик, наш провожатый, сидел впереди меня. Он указывал направление жестами или короткими фразами, и я явственно ощущал его напряжение. Снова и снова у меня в голове звучали его слова: «Моя сестренка упала в тот колодец! Ее забрало оно, и я должен ее спасти!» Что это было за оно, о котором он говорил? Монстр, порожденный примитивными верованиями непросвещенного народа? Невиданный науке зверь, скрывающийся в ночи? Или?..

Наконец, мы прибыли на место. Колодец находился на отшибе, за пределами деревни. Когда-то рядом с ним стояли дома, но жители давно их покинули, и они обветшали, развалились и со временем превратились в труху. Тошнотворное запустение овладело этим местом. Я мог бы сравнить его с пустыней, но это было бы не совсем правильно. Пустыня была задумана таковой, и в этом заключалось ее своеобразное совершенство, а вот это место, предназначенное для жизни и цветения, было мертвым, словно кто-то убил его и оставил труп гнить на проезжей дороге. И какая нелегкая понесла Смолла и Джонсона в эти гиблые края?..

Мы спешились на расстоянии нескольких ярдов от колодца. Никто не хотел к нему подходить. Я чувствовал это по тому, сколь напряженно держались мои спутники. Наш провожатый сделал первый шаг.

— Вот, — он протянул руку и ткнул указательным пальцем вперед, словно мы и без того не знали, что достигли цели. — Вот этот колодец. Там ваши солдаты. И моя сестренка тоже там.

Мне внезапно стало нехорошо. Смутное подозрение закралось в мое сердце, и я тихо спросил:

— Они привели ее сюда? Эти солдаты?

Не глядя на меня, мальчик покачал головой.

— Нет. Моя сестренка уже давно там. Целый год.

У меня внутри все похолодело. Я бросил растерянный взгляд на майора Шолто. Тот сохранял твердость, чего бы это ему ни стоило.

— Готовьте веревку, — приказал он солдатам. — Я спущусь.

— И я тоже, — услышал я собственный голос. — На тот случай, если им понадобится неотложная медицинская помощь.

Майор смерил меня взглядом и кивнул. Это было целесообразно, и он не стал возражать.

Как оказалось, мы были не единственными, кто собирался спуститься в колодец. Как только один из солдат закрепил веревку, наш провожатый решительно взял ее свободный конец и принялся обматывать его вокруг талии. Майор Шолто открыл рот, чтобы возразить, но я жестом его остановил.

— Спорить бесполезно, — сказал я. — Он пришел за своей сестрой, и он не уйдет без нее.

Майор Шолто пристально посмотрел на мальчика.

— Если она пропала год назад, почему он идет только сейчас?

Я перевел вопрос. Мальчик закончил завязывать веревку и посмотрел на колодец с сумрачной решимостью. После этого он заговорил.

— Он уже несколько раз пытался это сделать, но терпел неудачу, — сглотнув, перевел я. — Сначала его не пускали родители. А потом ему не давало подступить к колодцу это… это существо, о котором он говорит.

— Почему же оно должно пустить нас сейчас? — спросил майор Шолто.

Мальчик не ответил, но этого и не потребовалось.

— Потому что сейчас у него появилась добыча покрупнее, — сказал я. В животе у меня все скрутило от тревоги. Несколько секунд я был уверен в том, что не смогу сделать больше ни шагу, что не спущусь в этот колодец, даже если в награду мне пообещают все богатства мира. Но потом я взял себя в руки и прогнал наваждение. Не я ли говорил о том, сколь пагубными могут быть предрассудки и суеверия? И не я ли гордился своей принадлежностью к самой просвещенной и прогрессивной нации на свете? Так почему же я должен верить в то, что детские страхи невежественного ребенка имеют под собой какие-либо основания? Скорее всего, его сестра просто упала в колодец и сломала шею, а их родители, движимые своими представлениями о карме и очищении, решили оставить ее тело непогребенным, чтобы не оскверниться. И наверняка Смолл и Джонсон, охочие до подобных россказней, поддались искушению все увидеть своими глазами и, как следует угостившись вином, отправились на поиски приключений к старому колодцу. Уверен: по возвращении на «Деметру» их ждет та еще взбучка от майора Шолто!

— Все это лишь суеверия и глупости! — тряхнув головой, сказал я. — Давайте поскорее с этим покончим. Мы и так уже достаточно задержались.

Ответом майора Шолто был короткий кивок. Мальчик, видимо, воспринял его на свой счет. Запрыгнув на край колодца, он уперся ногами в его склизкую каменную стену и начал спуск.

Судя по его продолжительности, колодец был не слишком глубокий, не больше шести ярдов. Мы услышали мягкий всплеск воды, после чего мальчик развязал веревку и… скрылся.

— Колодец ведет в пещеру, — констатировал майор Шолто. Сержант быстро вытащил веревку, и он повязал ее вокруг талии.

После того как спустился майор, настала моя очередь. В то время мной все еще владел тот рассудочный запал, вспыхнувший, когда я ощутил приступ паники, и я без колебаний повязал веревку. Сам спуск я почти не помню. Я даже не успел понять, как свет вокруг меня постепенно сменился тьмой, к которой не сразу привыкли мои глаза. Первым, на что я обратил внимание, был потяжелевший воздух. Если на поверхности он был перенасыщен влагой, то здесь, под землей, его будто можно было резать ножом. Я подумал, что в таких условиях ни наши солдаты, ни, тем более, маленькая девочка не смогли бы долго продержаться.

Мы с майором захватили с собой лампы, и вскоре темный низкий туннель, в котором мы очутились, осветило их тусклое сияние. Вода доходила нам до щиколоток, а высота туннеля не превышала двух с половиной ярдов. Мальчик, наш провожатый, не спешил идти вперед и настороженно прислушивался.

— Спит, — прошептал он, вглядываясь в простиравшуюся впереди нас тьму. — Оно спит.

— Вот и прекрасно, — сказал майор Шолто. Держа перед собой лампу, он осторожно пошел по туннелю, и мы с мальчиком направились за ним.

Мы прошли не больше двадцати ярдов и очутились в полукруглом помещении, разъедаемом запахом сырости и гнили. Было так тихо, что я различил звук воды, стекающей по заплесневевшим стенам. Майор Шолто приподнял лампу, и в ее свете перед нами предстала поистине ужасающая картина.

Джонсон (будучи батальонным врачом, я знал в лицо каждого солдата) был мертв. Он полулежал у противоположной стены, будто нищий, что просит подаяния: его левая рука, неестественно искривленная, была протянута вперед, а на лице застыло выражение мольбы и глубокого страдания. Смолл, этот балагур и весельчак, чьи шутки были способны развеселить даже серьезного майора Шолто, забился в противоположный угол пещеры и всхлипывал от ужаса. По его пепельно-серому лицу стекал пот, и он весь трясся от страха, не в силах унять дрожь. Он не отрывал испуганного взгляда от какой-то субстанции, что лежала в нескольких ярдах от него и напоминала скомканную цементную массу, смешанную с кровью и облепленную ошметками грязной ткани. Только когда наш провожатый исторг вопль ужаса и бросился к этому месиву, я понял, что это были останки его сестры.

Меня замутило. Годы врачебной практики и странствий по миру оказались бессильны перед лицом этого кошмара. Я знал, что моим долгом было оказать помощь Смоллу, но я был не в силах этого сделать. Майор Шолто, потрясенный увиденным, что-то говорил, пытался расспросить несчастного солдата, но я не слышал его слов. Будто погрузившись в транс, я не мог оторвать взгляда от мальчика и того, что когда-то было его сестрой. Скорбные стенания на чужом языке глухо перекатывались по пещере и били меня по черепной коробке. Все, чему я учился, все, чем я был, оказалось забыто. Мною овладело наваждение, нет, одержимость — я должен был понять, какая адская сила могла сотворить такое, я обязан был взглянуть ей в лицо, даже если бы это стоило мне жизни, как жене Лота, что все-таки не удержалась и оглянулась назад. Я протянул вперед трясущиеся руки, но мальчик с ревом дернулся, отползая в сторону, и мои взмокшие ладони коснулись земли, на которой только что лежало тело его сестры.

Я будто дотронулся до раскаленного песка. Моя кожа вспыхнула, словно мои руки поместили в огонь. От боли я заорал, и, судя по движению рядом, мой крик вызвал паническую атаку у несчастного Смолла. Мальчик завопил что-то на своем языке, но я его не понял. Всепоглощающая боль была такой сильной, что я потерял сознание.

Очнулся я уже на «Деметре». Сначала я не мог взять в толк, что со мной произошло, и где я нахожусь. Осознание пришло постепенно, наполнив мое сердце ужасом. Шатаясь, я попытался выбраться из полутемной каюты, и этим разбудил сержанта, приставленного дежурить у моей постели. Не без труда ему удалось уложить меня обратно на койку, после чего он побежал за майором Шолто. Вид товарища помог мне вспомнить все, и я со страхом уставился на свои ладони. К моему глубочайшему изумлению, они были чисты. Ни следа ожога, ни единого пятнышка, ни одной царапины. Я беспомощно посмотрел на майора Шолто. Его взгляд был полон глубокой озабоченности.

— Вам нужно отдохнуть, Ватсон, — сказал он. — Вы пережили шок.

— Но я… А как же Смолл? — вдруг вспомнил я. — Он жив?

— Жив, — нахмурившись, подтвердил майор. — Но он все еще невменяем. Мы держим его взаперти под постоянным наблюдением.

— Он рассказал хоть что-то?

— Нет, к сожалению, — майор Шолто покачал головой.

— Я должен его осмотреть, — я попытался встать, — поговорить с ним…

— Нет, — решительным жестом майор побудил меня сесть. — Пока вы слишком слабы, доктор. Отдыхайте и набирайтесь сил. Вы обязательно поговорите со Смоллом, но только после того, как хорошенько отдохнете.

Возражать было бесполезно — я понимал справедливость его слов. Майор и сержант оставили меня, и я незамедлительно взялся за перо. Но теперь, изложив на бумаге эти неописуемые события, я еще больше уверился в том, что случившееся в том злополучном колодце повредило мой рассудок. Что бы ни говорили об этом люди науки, мои коллеги, я был совершенно уверен: в том месте обитало чистое зло, и в своем безумии я дерзнул к нему прикоснуться.

«Вестминстерская газета», 27 мая 1897 г.

Бродячие собаки бесчинствуют в окрестностях Олдершота

Ужасное известие потрясло графство Хэмпшир: семья школьного учителя из четырех человек была растерзана сворой бродячих собак. Трагедия разыгралась в окрестностях Олдершота. Поздно вечером, когда домочадцы уважаемого мистера Джайлза отошли ко сну, несколько разъяренных бестий вторглось на территорию его дома. Сорвав со двери замок, они ворвались внутрь и загрызли самого мистера Джайлза, его супругу и дочь. Его сын попытался спастись бегством, но кровожадные монстры настигли его в саду и разорвали на части. Как показало медицинское освидетельствование, множественные раны были нанесены острыми клыками, не слишком крупными, чтобы принадлежать волкам, но не менее смертоносными. Городские власти призывают граждан соблюдать осторожность и проявлять повышенную бдительность при охране своих жилищ.

* * *

«Пэлл Мэлл Газетт», 31 мая 1897 г.

Загадочная смерть фарнемского викария

Необъяснимое происшествие вот уже несколько дней не дает покоя жителям Юго-Восточной Англии. Преподобный Джозеф Льюис, всеми уважаемый викарий церкви Святого Андрея в Фарнеме, был найден мертвым в собственном доме. По словам инспектора Диммока, ведущего это дело, смерть наступила в результате удушения. Как свидетельствуют найденные на месте преступления улики, ночью в дом викария вломился неизвестный, который и совершил это злодеяние, однако остается неясным, каким был его мотив. Экономка преподобного Льюиса, миссис Дженкинс, подтвердила, что все вещи покойного находятся в полном порядке, а значит, речь не может идти об ограблении. Согласно анонимному источнику, близкому к окружению инспектора Диммока, полиция также не в силах идентифицировать оставшиеся на месте преступления серые сгустки непонятной субстанции, обнаруженные на полу и дверных косяках. Остается надеяться, что они будут подвергнуты должному научному исследованию, которое в наш прогрессивный век является весьма ценным подспорьем для установления истины, и убийца достопочтимого преподобного Льюиса не уйдет от ответственности.

* * *

Дневник Стеллы Хопкинс

3 июня 1897 г.

Уже не в первый раз ловлю себя на мысли: как все-таки досадно, что я ничего не смыслю в сердечных делах! Не потому, что мне незнакомы эти волнующие чувства, а потому, что я совершенно очевидно неспособна дать совет в этой области даже своей лучшей подруге. Сегодня, когда Эвр пришла ко мне в гости, я, конечно, ожидала, что она поднимет эту тему, однако даже я не сумела в полной мере оценить, насколько сильно ее тяготит нынешнее положение дел. Наверное, все из-за того, что Эвр всегда умело скрывала свои чувства и даже стремилась придать им незначительность, а я в своей наивности поддалась на эту нехитрую уловку. Теперь же настал час расплаты, и я корю себя за медлительность, в чем, впрочем, нет никакого смысла, ведь даже в наш прогрессивный век мы еще не научились возвращаться в прошлое и исправлять собственные ошибки и промахи.

Как только мы устроились в гостиной, я поспешила поинтересоваться у Эвр, как поживает ее новорожденный племянник. Это был мудрый ход — ее лицо, омраченное тревогами последних недель, заметно повеселело, и она без всяких побуждений с моей стороны подробно рассказала о том, как чувствуют себя малыш Уильям и ее невестка, а также не забыла высказать не лишенные иронии суждения о том, как сказывается отцовство на ее старшем брате. Разумеется, она до сих пор сожалела, что ей не удалось лично присутствовать при рождении малыша, однако по ее словам я поняла, что у нее не было никаких причин сомневаться в компетенции акушерки миссис Холмс. Мне еще не доводилось беседовать с мисс Морстен, хотя я не единожды видела ее на публичных лекциях, посвященных самым передовым естественнонаучным вопросам, и она произвела на меня впечатление волевой решительной женщины, живо интересующейся медициной и биологией. Я была бы очень рада с ней познакомиться, и я надеюсь, что это станет возможным, как только раскол в семье Холмсов будет преодолен.

Теперь об этом. После того как обсуждение новорожденного Уильяма оказалось исчерпано, Эвр неизбежно перешла к теме, занимавшей все ее мысли. Как я и предполагала, ее мать не уступает и по-прежнему не дает своего согласия на брак, и возмущение моей подруги этим фактом ничуть не уменьшилось с тех пор, когда этот вопрос впервые был поднят, а, напротив, даже возросло. Принципиальность миссис Холмс подпитывает решимость Эвр стоять на своем, и остается лишь посочувствовать бедным членам семейства, живущим под перекрестным огнем столь упрямых дам.

Слушая очередную гневную тираду подруги, я невольно поймала себя на мысли, что вся эта история отлично соответствует ее характеру. Я знаю Эвр уже несколько лет, и меня всегда поражал ее неукротимый нрав. Если бы она не нашла применения своему темпераменту в научной сфере, где женщинам до сих пор приходится вести неистовые сражения за само право допуска к передовым исследованиям, ее бы, скорее всего, сочли неуравновешенной, и судьба ее была бы весьма печальной. Однако Эвр получила возможность выплескивать свою кипучую энергию на научном поприще, и ее усилия в этой области не могут не вызывать восхищения. Честно говоря, прежде я была уверена, что поиск истины и совершение новых открытий являются ее единственной страстью, поэтому, когда она призналась мне, что у нее появилось романтическое увлечение, я поначалу ей не поверила. Только после того, как она подробно рассказала о своем избраннике, все встало на свои места. Такой человек, как профессор Мориарти, не мог ее не заинтересовать. Подобно Эвр, он был одержим наукой, и, судя по ее рассказам, его отличал не менее свободолюбивый нрав. И разве могло быть иначе, ведь он принадлежал к нации, что уже не одно поколение мечтает о воле и независимости.

К сожалению, несмотря на весь научный и технический прогресс нашего времени, его нельзя назвать идеальным. Пусть выбор Эвр и находился в полной гармонии с ее натурой, он противоречил тем требованиям, которые предъявлялись обществом к молодой женщине ее положения. Ее мать по рождению принадлежала к старинному аристократическому роду и, разумеется, ожидала, что ее дочь составит блестящую партию, выйдя замуж за представителя своего круга. Намерение Эвр отдать предпочтение пусть весьма талантливому, но бедному ирландскому математику глубоко ее шокировало, и, пожалуй, ее не стоит винить за резкость первоначальной реакции. Однако последовавший затем разрыв был вызван действиями обеих сторон и не может не огорчать внешних наблюдателей, к коим принадлежу и я. Если бы они дали друг другу возможность спокойно обо всем поговорить, это многих избавило бы от печали. В первую очередь, конечно, я имею в виду Шерлока, другого старшего брата Эвр, с которым она особенно близка. За годы дружбы с ней я успела хорошо его узнать, и поначалу меня удивило, что в ссоре матери и сестры он принял сторону последней — все потому, что мне было прекрасно известно, что Шерлок не сумел проникнуться симпатией к потенциальному зятю. Сам будучи достаточно экспрессивной и противоречивой натурой, он счел профессора Мориарти себялюбивым и высокомерным, и я полагала, что он не согласится на брак сестры с подобным человеком. Однако, узнав его получше во время состоявшегося в Лондоне научного семинара, на котором профессор выступил с несколькими лекциями, Шерлок пришел к выводу, что его личная антипатия носит субъективный характер, и согласился с доводами сестры в пользу этого союза. Что закономерно привело его к разрыву с матерью и отцом и усугубило царящий в семье Холмсов разлад. И если даже рождение малыша их старшего брата не помогло исправить это положение, то мне не остается ничего иного, как признать его безнадежным.

Тем не менее, чтобы не огорчать Эвр, я не стала озвучивать этот вывод — как показывает практика, порой мы можем поддаться искушению прийти к поспешному заключению, которое из-за своей незрелости окажется ложным. Поэтому я не стала давать Эвр никакого совета и, позволив ей выплеснуть возмущение, попыталась отвлечь ее загадочными делами, которые недавно попали в поле зрения Грега. Эвр, конечно, тоже о них слышала — Шерлок, в силу его профессии, не упускал из виду подобные случаи, однако, по ее словам, пока он не мог сказать о них ничего определенного. Поездка в Олдершот окончилась ничем. К его приезду местные полицейские успели все привести в порядок, и Шерлок не нашел никаких улик, способных пролить свет на это дело. Версия с бешеными собаками, как сказала Эвр, показалась ему неправдоподобной — осмотрев дверь черного хода, через которую они якобы проникли в дом, он не нашел следов когтей. Напротив, судя по тому, что он увидел, замок будто бы вырвала чья-то мощная лапа, и невозможно представить, чтобы какому-либо из обитающих в окрестностях города животному оказалось это под силу. Шерлок также внимательно осмотрел то место в саду, где, по словам местных полицейских, обнаружили тело несчастного учительского сына. Ему повезло: в Олдершоте стояла солнечная погода, и отсутствие дождя позволило сохранить следы кровавой расправы снаружи дома (в то время как внутри уборку осуществили сразу после того, как увезли трупы). Шерлок заметил следы крови, к которым примешалась непонятно откуда взявшаяся серая пыль. Он отвез ее в Лондон и провел тщательный химический анализ, но не сумел определить ее происхождение. Это поставило его в тупик — раньше Шерлок всегда мог полагаться на эмпирические инструменты, когда дело касалось его расследований, но сейчас они оказались бессильны.

— А потом произошло то непонятное убийство в Фарнеме, — нахмурилась Эвр, припоминая содержание газетной заметки, которая попалась на глаза и мне.

— По словам Грега, полиция в бешенстве из-за той утечки, — сказала я. — «Серые сгустки непонятной субстанции» обнаружены на месте преступления, но никто не знает, что они собой представляют и откуда взялись, — я посмотрела на подругу. — Кажется, свора бродячих собак оказалась изобретательнее, чем мы думали.

Эвр встала и заходила по комнате. По ее напряженному взгляду я поняла, что эта загадка стала для нее отличным исследовательским вызовом, и, несмотря на то, что мне было ужасно жаль семью олдершотского учителя и фарнемского священника, я была рада, что это дело отвлекло ее от семейных неурядиц.

— Если бы эти преступления произошли на открытой местности, их можно бы было объяснить нападением дикого зверя, — не останавливаясь, она начала рассуждать вслух. — Но чтобы собаки вломились посреди ночи в жилой дом и устроили кровавую бойню?.. Это больше похоже на какую-нибудь средневековую страшилку для простодушных крестьян.

— Да простит меня Грег, но обычно такие страшилки служат отличным прикрытием для полицейского бессилия, — заметила я. — Особенно когда у преступления отсутствует мотив, а единственные существенные улики не поддаются объективному анализу.

— Жаль, все-таки, что Шерлок так поздно попал на место преступления в Олдершоте, и что его не привлекли к фарнемскому делу, — Эвр с досады покусала губы. — Я помню, профессор Бэлл как-то рассказывал… — она вдруг замерла, а затем посмотрела на меня с таким видом, будто ей открылась важнейшая истина. — Ну конечно — как я раньше об этом не подумала!.. — воскликнула она. — Стелла, ты ведь помнишь рассказы профессора Бэлла о профессоре Хильдерне?

Я не сразу смогла понять, о ком идет речь, но потом вспомнила.

— Это тот ученый, что вернулся из путешествия по Новой Гвинее и лишился рассудка? — недоверчиво уточнила я. Было странно, что Эвр пришло в голову заговорить о нем — насколько я знала, она не жаловала рассказы о душевнобольных.

— Да, именно, — закивала она. — Профессор Бэлл утверждал, что он привез с собой какой-то неизвестный науке артефакт и пытался с ним экспериментировать, но все окончилось неудачно, и его завистливый сводный братец, тоже ученый, добился его помещения в психиатрическую лечебницу.

— Кажется, припоминаю, — я наморщила лоб. — Вроде бы, той психиатрической лечебницей как раз сводный братец и заведовал?

— Верно, но сейчас речь не об этом, — Эвр вернулась на свое место; новая идея зажгла ее взгляд лихорадочным огнем. — Профессор Хильдерн был биологом, работал с органической материей — кто знает, быть может, во время исследований ему попалось нечто похожее на ту субстанцию, что была обнаружена на месте преступления? Может быть, это она свела его с ума?

— Может быть, и так, — я развела руками. — Но даже если он и обладал какими-то познаниями в этой области, сейчас он вряд ли ими поделится. К тому же, его брат мог запретить ему принимать посетителей — некоторые душевнобольные представляют серьезную угрозу для окружающих.

— Нет, что-то мне подсказывает, что профессор Хильдерн не терял рассудка, — Эвр помотала головой и снова принялась ходить по комнате. — Стелла, ты ведь не хуже меня знаешь историю науки — скольких ученых предавали анафеме из-за того, что их открытия казались современникам еретическим бредом? Вспомни хотя бы Джордано Бруно и Галилео Галилея!

— Да, но… — я запнулась, не зная, что возразить. Я начала эту запись с сожалений о том, что ничего не смыслю в сердечных делах, а теперь начинаю испытывать сомнения и по тем вопросам, в которых раньше мнила себя специалистом. Видимо, Грег все-таки мне польстил, когда сказал, что мои исследования в области биологии поспособствуют новому прорыву в естественных науках. Сейчас, вновь и вновь возвращаясь к тем странным убийствам, я задаюсь вопросом: быть может, существуют на свете вещи, которые мы не в силах познать? Быть может, профессор Хильдерн, на которого Эвр возлагает столь большие надежды, поплатился за свою дерзость, потому что попытался проникнуть в тайну, которой суждено было вечно оставаться во мраке? Но кто решил, что ее невозможно постичь? Кто набросил на нее эту невидимую вуаль — Творец, запретивший первым людям вкушать от древа познания, или дьявол, пытающийся ввести нас в заблуждение первобытными суевериями и омрачающий наш ум ужасающими картинами? Мне стыдно в этом признаваться, но эти вопросы оставляют мою душу в полном смятении. Я не могу дать совета своей подруге, находящейся в эпицентре семейного раскола, и я не в силах дать определенный ответ на вопрос, принадлежащий к той сфере, которую я избрала делом своей жизни. Наверное, если какой-нибудь современный художник захотел бы метафорически изобразить жизненное распутье, он бы просто написал мой портрет, и эта картина все бы сказала за себя.

* * *

Дневник Джона Ватсона

5 июня 1897 г.

Клянусь: если я сейчас же не изложу на бумаге происходящие со мной ужасающие события, мое погружение в безумие можно будет считать окончательным и бесповоротным. Этот дневник — единственное доказательство того, что я все еще способен сохранять связь с реальностью, и я цепляюсь за него, как утопающий, что держится за спасительный круг, но кошмарные волны грозятся поглотить меня в любую минуту.

Начало нашего путешествия на «Деметре» прошло для меня, как в тумане. Случившееся в том гибельном индийском колодце продолжало преследовать меня день и ночь. Я не мог избавиться от ужасающих образов гниения и безумия, которые возникали перед моими глазами во время бодрствования и терзали мой сон. Не единожды меня посещал соблазн прибегнуть к морфию и забыться спасительным небытием, но, хвала небесам, моя сила воли каждый раз оказывалась сильнее. Я не мог подвести моих товарищей и обязан был сохранять здравый рассудок, на тот случай, если кому-нибудь из них понадобится помощь.

К сожалению, единственному, кому она действительно была необходима, я ничем не мог помочь. Несчастный Смолл до сих пор не пришел в себя и продолжал бредить. Временами его несвязный лепет складывался в некое подобие осмысленных предложений, но они не проливали свет на постигшую его беду. «Пожалуйста, не делайте этого!», «Умоляю вас, помогите!» и «Оно уже близко! Оно идет за мной!» — вот единственные членораздельные фразы, что мы от него услышали. Майору Шолто тяжело далось это решение, но у него не оставалось выбора, и он приказал привязать Смолла к койке. Беднягу держат отдельно от других солдат, которые по очереди делят тягостное обязательство по его охране и насильной кормежке. Мрачное настроение царит на «Деметре» — еще ни разу мне не приходилось путешествовать в столь угнетающей атмосфере.

Разумеется, вскоре после того, как я пришел в себя после тех страшных событий, я стал навещать Смолла (хотя бы для того, чтобы дать ему успокоительную настойку), однако, к моему глубокому стыду, очень скоро эти визиты начали меня тяготить. Не потому, что мне было неприятно созерцать его пошатнувшееся душевное здоровье — видит Бог, за время работы врачом мне всякое доводилось повидать, и я уже давно приучил свое сердце к твердости, когда дело касалось моей работы. Все дело в том, что после визитов к Смоллу я чувствовал помутнение. У меня кружилась голова, перед глазами вспыхивали темные пятна, и мои сны стали еще более пугающими, чем прежде, хотя казалось, что это было невозможно. Но если раньше мое сознание воспроизводило перед моим мысленным взором пережитое в колодце, то теперь в нем стали появляться новые смутные картины, не имеющие четких форм и угнетающие своей неопределенностью.

Все это не имело никакого смысла. Если Смолл чем-то заразился, то как эта болезнь передалась мне? Она ведь проявлялась исключительно в психической форме — терзавшие его недуги были душевными, не телесными. Кроме того, никто из солдат и офицеров, а также членов команды, не жаловался на ухудшившееся здоровье. Конечно, присутствие на борту душевнобольного угнетало их, но я не слышал, чтобы кто-то говорил о проблемах со сном, и никто не просил у меня успокоительного, помогавшего заснуть. Почему же общество Смолла именно на меня имело такое воздействие? Майор Шолто и сержант, которые вместе со мной спустились в колодец, тоже не испытывали никаких проблем со здоровьем. Придав своему вопросу характер обычной врачебной участливости, я деликатно расспросил их обоих, и ни тот, ни другой не упомянули о беспокоящих их странных снах. У меня нет причины сомневаться в их искренности — за время службы они научились мне доверять, а я привык хорошо распознавать ложь и лукавство, поэтому могу засвидетельствовать их честность.

Но в чем же было дело? Я вновь и вновь пытался максимально отвлеченно реконструировать произошедшее в колодце, но терпел поражение. Если бы Смолл сказал хоть что-то определенное!.. И если бы я сам провел вскрытие несчастного Джонсона, которого пришлось спешно похоронить в Индии. Как сказал мне майор Шолто, причиной смерти стал сердечный приступ. Этот диагноз представлялся мне верным — судя по выражению его лица, бедняга умер от испуга, и в этом не было ничего удивительного. Но если бы я мог тщательно осмотреть тело на предмет других повреждений, если бы в моем распоряжении оказались хоть какие-то вещественные доказательства!.. Майор Шолто приказал сжечь одежду, что была на нас в тот проклятый день, и хотя я одобрял это решение, мне пришлось пожалеть о его поспешности. Мы столкнулись с неизвестным науке вирусом, и у нас не было никаких средств, с помощью которых мы могли бы дать ему бой.

Понадеявшись на то, что постепенное движение в сторону цивилизации вкупе с отказом от посещений Смолла неизбежно прогонит мои кошмары, я попытался сосредоточиться на том, что ждет меня по возвращении в Англию. Моя дорогая Мэри!.. Если она прочтет эти записи, то, наверное, ее решимость выйти за меня замуж окажется под угрозой, и я не смогу ее в этом обвинить. Особенно после того, как минувшей ночью все мои надежды окончательно рассыпались в прах.

Я не заходил в каюту Смолла уже три дня. Как сказал мне майор Шолто, его безумие слегка поутихло. Он начал почти без сопротивления принимать пищу и перестал выкрикивать бессмысленные фразы, погрузившись в апатичное молчание. Приняв это за обнадеживающий знак, я решил посетить его следующим утром и отправился спать. «Деметра» уже вошла в Суэцкий канал, и я мысленно поблагодарил создателей этого чуда инженерной мысли. Если бы не эта возможность сократить путь, наше плавание продлилось бы много месяцев, а в нынешнем состоянии это стало бы для меня настоящей пыткой.

Я отправился спать со спокойной душой. Тихое море плавно несло наш корабль вперед, и его мерное движение убаюкало меня, так что впервые за много дней мне удалось заснуть в течение приблизительно десяти минут.

Теперь я понимаю: мне следовало бы увидеть в этом недоброе предзнаменование.

Проснулся я от воя ветра и стремительного переката волн, от которого мою каюту раскачивало из стороны в сторону. Первой моей мыслью было: неужели мы угодили в шторм? За годы странствий я привык к переменчивости моря, но после душевных потрясений недавнего времени оказался не готов к разгулу природной стихии. Шатаясь, я поднялся, наспех оделся и вышел на палубу. Я ожидал увидеть, как моряки торопятся убрать паруса и подготовить судно ко встрече с бурей, но то, что предстало моему взору, заставило мое сердце пропустить удар.

Палуба была пуста. Корабль метало по волнам, словно щепку, но никто из членов команды не пытался этому противостоять. Однако судно не было брошено на произвол судьбы. Впереди, у штурвала, стояла закутанная в плащ фигура. Ее рост в полтора раза превышал человеческий, и ее огромные, разведенные в стороны руки были подобны оглоблям. Дождь хлестал по ее плащу, и, хотя я не видел ее лица, я чувствовал, что она наслаждается штормом. Корабль будто превратился в инструмент, подвластный ее воле, и она управляла им, как частью самой себя. В этом ужасном зрелище было нечто столь завораживающе, что я не смог устоять и, превозмогая ветер, стал подниматься на мостик. Но еще до того, как моя нога коснулась последней ступени, фигура медленно повернулась, и крик застрял у меня в горле, парализуя и волю, и движение.

Под складками плаща я различил гигантский человеческий череп. Пустые глазницы зияли всепоглощающей тьмой, а рот осклабился в хищной улыбке. Никогда за всю мою жалкую жизнь я не видел столь кошмарного лица. Я был уверен, что в тот момент на меня смотрел сам сатана, но худшее было впереди. Не сводя с меня своего кровожадного взгляда, чудовище медленно откинуло капюшон… и я все-таки закричал.

Крупные дождевые капли падали на голый череп, и там, где они его касались, он обрастал плотью. На моих глазах кости скрылись под мышцами, мясом и кожей, но глазницы оставались пустыми. Ухмыльнувшись, чудовище протянуло ко мне левую руку, на которой не хватало среднего пальца, и я увидел, как сухие фаланги обретают свою вторую жизнь…

Здесь самообладание покинуло меня, и я бросился наутек. Поскальзываясь по залитой дождем палубе, я с трудом добежал до своей каюты … но она оказалась заперта. Объятый ужасом, я замолотил кулаками в дверь, в панике выкрикивая: «Умоляю вас, помогите! Оно уже близко! Оно идет за мной!», но никто не пришел мне на помощь. Я услышал у себя за спиной хлюпающие, тяжелые шаги, почувствовал хриплое гнилое дыхание, почти увидел, как рука с отросшей плотью тянется к моему плечу… и проснулся.

Моя ночная рубашка насквозь промокла от пота, и мое лицо, отражение которого я поймал в зеркало, было белым от ужаса. В панике я бросил взгляд на часы и понял, что с того момента, как я отправился ко сну, прошло не больше получаса. Море за бортом было тихо и безмятежно, и я различил голоса других пассажиров, проходящих мимо моей каюты. Это был сон, всего лишь сон, но я никак не мог отделаться от того, насколько реальным он казался. Мне понадобилось около получаса, чтобы унять охватившую мое тело дрожь, и мне стоило колоссального усилия не воспользоваться спрятанным в моем чемоданчике морфием. Собрав остатки мужества, я отказался от этой идеи и вместо этого взялся за перо. Господь всемогущий, чего мне это стоило! Но иначе было нельзя. Я был обязан задокументировать свой сон, чтобы, в том случае, если безумие поглотит меня, как несчастного Смолла, моя бедная Мэри сумела узнать обо всем, что происходило со мной в эти страшные дни. И я хочу, чтобы ни она, ни кто-либо другой, кому попадут мои записи, не сомневался: то, что я видел, я принес с собой из той страшной пещеры. Смолл и я, мы оба оказались прокляты тем древним злом, о котором говорил наш юный провожатый, и я не знаю, найдется ли в том просвещенном мире, куда стремится «Деметра», хоть какое-то средство, способное исцелить нас от этого недуга.

Дневник Молли Холмс

12 июня 1897 г.

Счастлив тот человек, у которого есть возможность прибегать к ведению дневника в те дни, события которых требуют тщательного осмысления и взвешенного анализа. В наше непростое время, когда самые удивительные открытия и доселе никому не известные явления могут за несколько мгновений поколебать жизненные убеждения, формировавшиеся в течение многих лет, очень важно порой остановиться и упорядочить занимающие ум и сердце мысли.

Сейчас со мной в спальне только маленький Уильям. Это покажется сентиментальностью, но я настояла, чтобы здесь поставили еще одну колыбель. Миссис Холмс сочла это излишеством, но не стала препятствовать. По ее словам, когда родился Майкрофт, она также подверглась искушению постоянно находиться с ним рядом, однако, выполняя свои обязанности светской дамы, она не могла позволить себе «роскошь ночного бодрствования». Поэтому, когда впоследствии на свет появились Шерлок и Эвр, она даже не помышляла о том, чтобы устроить их где-то помимо детской. Что ж, в этом наши положения разнятся. В данный момент моим уделом является тихая сельская жизнь, и в отсутствие мужа — Майкрофт вернулся на службу вчера утром — я не намерена принимать приглашения и разъезжать с визитами, поэтому могу позволить себе «чудачества» подобного характера. Особенно, если принять во внимание, что те, с кем я действительно хотела бы проводить время, пока находятся вдалеке от меня.

К сожалению, отпуск Майкрофта закончился раньше, чем мы надеялись. Вчера из Лондона пришла телеграмма — его срочно требуют в министерстве. Он не стал вдаваться в детали и сказал лишь, что речь идет об очередном дипломатическом кризисе, не предназначенным для сведения широкой общественности. Я предполагаю, что он связан с Францией. Майкрофт уже не раз говорил, как он досадует на то, что наши взаимоотношения с этой страной не поддаются разумному урегулированию. Наша общественность кажется слишком увлеченной колониальными спорами, в то время как реальная угроза, по его мнению, исходит с континента, от мощной и непредсказуемой Германии. Время покажет, насколько справедливы эти суждения, однако, учитывая выдающийся аналитический ум моего супруга, у меня нет причин ставить их под сомнения.

Мэри покинула нас еще раньше. С моей стороны, безусловно, было эгоистично желать продления ее пребывания в Масгрейве, ведь у нее так много дел в больнице. И все же ее отъезд вызвал у меня смутную тоску, хоть я и старалась тщательно ее скрыть. Мое понурое настроение было бы совсем некстати, ведь Мэри с таким нетерпением ждет возвращения своего жениха из Индии. Не могу себе представить, что она чувствует. Если бы Майкрофт покинул меня на столь продолжительный период и уехал на край света, я бы, наверное, не находила себе места от тревоги. Но Мэри сильна духом и не поддается волнениям. Я думаю, что ей очень повезло с избранником, ведь они кажутся столь схожими по характеру, что является солидным фундаментом для создания крепкого союза. К тому же, их объединяет медицина. Мы с Мэри не единожды сокрушались оттого, что ученые степени остаются недоступны для нашего пола, и что многие представители врачебной профессии с большим предубеждением и насмешками относятся к самой идее того, что женщины тоже могут лечить людей. К счастью, доктор Ватсон придерживается противоположной точки зрения. Я думаю, после его возвращения они с Мэри откроют собственную практику и будут на равных принимать пациентов. Наверняка это станет форменным скандалом! Я уже вижу смеющееся лицо Мэри, когда она будет комкать газеты с ханжескими статьями и весело бросать их в пылающий камин. Ее решимости эти жалкие уколы не поколеблют. Возможно, подобная благочестивая истерия и оттолкнет от них несколько высокомерных клиентов и клиенток, однако я уверена: без работы они не останутся. Сколько несчастных вынуждены отказываться от медицинской помощи, потому что они страшатся попасть на прием к блюстителю морали, который, вместо того чтобы вылечить их недуги, будет проповедовать о нравственности и усугублять их и без того подавленное состояние. Если же в Лондоне появится врачебный кабинет, где вместо осуждения будут предлагать реальную помощь, это станет настоящим прорывом, и Мэри с доктором Ватсоном спасут не одну жизнь.

Впрочем, я отвлеклась. Порой засматриваться в будущее так же опасно, как поддаваться очарованию прошлого. Наша жизнь разворачивается в настоящем, и это на него мы должны обращать самое пристальное внимание. Подтверждение этому я получила сегодня пополудни, когда миссис Холмс навестила меня в моей гостиной. Уильям был в детской, с няней, а я решила вернуться к вышивке, которую оставила незадолго до родов. В то время мне было сложно сосредоточиться на столь монотонной работе, но сейчас рукоделие приносит мне неожиданное успокоение, в котором, видит Бог, я продолжаю испытывать нужду.

Миссис Холмс начала разговор издалека, с отвлеченной темы, однако ей не удалось ввести меня в заблуждение. Увидев у нее в руках сложенный пополам лист бумаги, я поняла, что она получила письмо, адресантом которого могли быть только ее сын или дочь. Я поняла это по ее взгляду, в котором скрытое негодование смешалось с потаенным отчаянием. Пока она говорила о пустяках, я поняла, что ее раздирают противоречивые чувства. Природный темперамент Масгрейвов, энергичный до необузданности, побуждал ее испытывать крайнее возмущение, но искренняя привязанность к детям, которую не сумел подавить даже семейный раскол, сдерживала его и заставляла ее испытывать тяжкую муку. Покончив, наконец, со своей ненужной показной увертюрой, моя свекровь устало опустилась в кресло и протянула мне письмо, адресантом которого оказался Шерлок.

Я не смогу точно воспроизвести здесь текст письма — я прочла его всего один раз и не ставила перед собой цель запомнить его слово в слово, однако изложить его суть мне не составит никакого труда. В подчеркнуто официальном, сухом тоне Шерлок извещал мать о том, что он и его сестра пребывают в добром здравии и в ближайшее время не планируют посетить Масгрейв, так как их внимание полностью поглощено расследованием таинственных убийств, потрясших Юго-Западную Англию. Однако Шерлок сообщал, что вскоре Лондон посетит профессор Мориарти, которого пригласили прочесть несколько публичных лекций. После их окончания они с Эвр намерены сочетаться браком и отбыть в Дублин, где, как известно, находится постоянное место работы профессора.

— Молли, скажи мне, — срывающимся голосом прошептала миссис Холмс, вперив в меня свой измученный взор. — Чем я это заслужила?

Я отложила письмо и крепко сжала ее руку.

— Вашей вины здесь нет, мадам, — тихо сказала я. — Если вы позволите, я… Я полагаю, что вам не остается ничего другого, как смириться.

— Ах, смирение, не говори мне о смирении! — негодование заглушило в ней отчаяние, и она порывисто встала, выдернув ладонь из моей руки. — Эту добродетель воспевали во времена моих родителей, но сейчас она выходит из моды! Я не могу просто сидеть и смотреть, как моя единственная дочь связывает свою судьбу с тонущим кораблем!

— Но профессор Мориарти… — начала было я.

— Профессор Мориарти, профессор Мориарти! — миссис Холмс почти передразнила меня, но, кажется, даже этого не заметила. — Молли, ты ведь умная девочка! Ты не можешь не видеть, что он живет на пороховой бочке! Ирландия, это ярмо на шее британской нации, и стоит нам сделать хоть один неверный шаг, как оно превратится в удавку и нас задушит! Когда разразится война — а она разразится, будь уверена, этот усатый берлинский таракан⁽¹⁾ воспользуется малейшим поводом для того, чтобы ее развязать, — Ирландия вонзит нам в спину нож, и моя дочь станет жертвой ужасной резни! — она сорвалась на крик, и я поспешила встать, чтобы взять ее за руки и хоть как-то успокоить. Но миссис Холмс избегала моего прикосновения, словно оно могло поколебать ее в намерении сокрушаться из-за возможной военной катастрофы, и вместо этого заломила руки в жесте отчаяния и одновременно бескомпромиссной злости.

— Нет, я не могу поверить, что двое моих детей поразили меня в самое сердце и не испытывают ни малейшего раскаяния! — возопила она. — Эвр ждало столь блестящее будущее, но теперь она готова своими руками загубить свою жизнь!

— Но ведь Эвр всегда была порывистой натурой и действовала сообразно с желаниями сердца, — попыталась возразить я. — И разве профессор является такой уж плохой партией? Пусть он ирландец, и он небогат, у него достаточно таланта, чтобы пробиться на академическую вершину и получить уважаемое место где-нибудь в Англии. Вы ведь не будете отрицать — поначалу вам не пришелся по душе и выбор Майкрофта, но впоследствии…

— Ах, моя дорогая, эти вещи невозможно сравнивать! — с раздражением отмахнулась миссис Холмс. — Пусть ты и принадлежала к более низкому сословию, твое происхождение было безупречно, и никто не мог поставить под вопрос твою респектабельность. Но этот Мориарти!.. — ее ноздри раздулись от негодования. — Он ведь никто, он вышел из самых низов! Мои дети полагают, что это ничего не значит, что мир так сильно продвинулся вперед, что подобные обстоятельства можно низвести до категории ничего не значащих условностей, но в этом они жестоко ошибаются! Это сейчас, когда Эвр молода, импульсивна и наивна, ей кажется, что положение в обществе ничего не значит, но уже через десять лет она осознает, насколько сильно заблуждалась. В Ирландии она никогда не станет своей, а в Англии превратится в парию, к которой будут относиться с пренебрежением и насмешкой. Она думает, что, оставив родной дом, обретет его на чужбине, но этого никогда не будет, потому что для них мы всегда останемся чужаками, завоевателями, и никаким чувствам, вызванным брожением крови и временным помешательством, этого не изменить!

С этими словами миссис Холмс стремительно вышла из комнаты, прижимая к груди истерзанное письмо. Я смотрела ей вслед, и в моем сердце нарастала тоска, подобная той, что захватила меня при отъезде Мэри. Внезапно меня поразила неприятная, тревожная мысль. Что сказала бы я, если бы через много лет на месте Эвр оказался Уильям? Если бы он увлекся девушкой, союз с которой вызвал бы порицание в обществе и мог бы принести страдания им обоим? Мне стыдно в этом признаваться, но какая-то часть меня ответила, что я вела бы себя точно так же. Видимо, прогресс, который так завораживает, когда касается области науки и техники, не продвигается и на несколько дюймов, когда речь идет о сфере человеческих взаимоотношений.

Разговор с миссис Холмс оставил после себя тягостное впечатление. К ужину она не спустилась, сославшись на мигрень, из-за чего наша трапеза казалась бесконечной. Мистер Холмс был крайне опечален случившимся, но, как и я, он был бессилен что-либо сделать.

Еще до ужина я попросила няню принести Уильяма в мою спальню, и его присутствие скрасило этот вечер, побудив меня взяться за перо. Перед тем как открыть дневник, я около минуты смотрела в окно. В темное время суток все вокруг Масгрейва погружалось во мрак, и я давно привыкла к этому сумрачному смешению красок до всепоглощающего черного, но сегодня в нем было что-то особенно зловещее. По крыше барабанил дождь, и мне в голову пришла странная ассоциация, будто дом, как и трава, и деревья, тоже был живым и насыщался влагой, подкрепляя свои силы. По моим плечам пробежала дрожь, и я крепче закуталась в шаль. Возможно, мне все-таки следовало поехать в Лондон вместе с Майкрофтом. Мы решили, что пока лучше воздержаться от путешествий с Уильямом, да и муж надеялся вернуться при первой же возможности. Но в тот миг, стоя у окна, я остро ощутила, как сильно по нему скучаю. Когда он вернется, я обязательно поговорю с ним, и мы обсудим, что можно сделать, чтобы положить конец этой ссоре. Нельзя допустить, чтобы детство Уильяма было омрачено семейным раздором, и я попытаюсь приложить все усилия, чтобы этому помешать.

* * *

«Пэлл Мэлл Газетт», 17 июня 1897 г.

Трагедия в семье лондонского клерка

Большое горе постигло мистера Холла Пикрофта, клерка маклерской конторы «Мейсон и Уильямсон». Вчера вечером его супруга, миссис Хэлен Пикрофт, была найдена зверски убитой в окрестностях Питерсфилда. Предположительно, это злодеяние является делом рук банды Беддингтонов, терроризирующих округу в течение последних нескольких лет. Ведется следствие.

* * *

Дневник Стеллы Хопкинс

20 июня 1897 г.

Никогда не думала, что мне придется описывать в этом дневнике нечто столь необъяснимое и пугающее, но, раз этот день настал, я попытаюсь изложить все события с максимальной точностью, чтобы при необходимости воспользоваться этими записями как достоверной и последовательной хроникой, не упускающей ни одной важной детали.

После нашего с Эвр разговора, когда, желая отвлечь ее от мыслей о семейном расколе, я невольно побудила ее вспомнить несчастного профессора Хильдерна, прошло около недели, когда я узнала, что в Лондон скоро приедет профессор Мориарти. Ему предстояло прочесть несколько лекций, после чего они с Эвр намеревались заключить брак и уехать в Ирландию. Признаюсь, что поначалу, когда я прочла записку подруги, в которой она изложила эту информацию, мне показалось, что она решила меня разыграть. Однако природное чутье вкупе с тем фактом, что Эвр не стала сообщать мне эту новость лично, развеяли мое подозрение. Но я все-таки до сих пор не могу поверить, что она на это решилась! Нет, я никогда не сомневалась в том, что Эвр безразличны правила приличия, но я не думала, что она пойдет на брак без родительского благословения, окончательно сжигая за собой все мосты. Я полагала, что она предпочтет взять свою мать измором, и время подточит упрямство миссис Холмс, заставив ее смириться с выбором дочери, однако столь демонстративный и, на мой взгляд, поспешный шаг сделает примирение невозможным, что, в свою очередь, нанесет душевному здоровью всех заинтересованных сторон непоправимый урон. Поскольку я нахожусь не в том положении, чтобы вступить в переписку с мистером и миссис Холмс и предложить свои услуги в качестве посредника, по некотором размышлении я решила нанести визит Шерлоку. Я хотела узнать, во-первых, что он думает о сложившейся ситуации, а, во-вторых, не попытается ли он каким-то образом повлиять на свою сестру, безрассудство которой, несомненно, достигло критической точки.

На Бейкер-стрит я прибыла ближе к вечеру, и приветливая миссис Хадсон, пропустив меня в дом, сообщила, что мистера Холмса как раз покинул инспектор Лестрейд. Досадуя, что разминулась с Грегом, я поднялась в квартиру. Стучать в дверь гостиной не пришлось — она была широко распахнута, и младший из старших братьев Эвр мерил ее своими широкими шагами, соединив вместе кончики пальцев и погрузившись в размышления. Мое появление он встретил с таким видом, будто вообще забыл, кто я такая, и не понимал, что мне могло от него понадобиться. Я не обиделась на столь своеобразный прием — за все то время, что я знаю Шерлока, я привыкла к его манере общения и мгновенно идентифицировала его отрешенность как признак погруженности в новое дело. Подтверждение своей догадки я получила практически сразу же: вспомнив, как меня зовут, Шерлок жестом предложил мне сесть и рассказал о том, какое дело привело на Бейкер-стрит Грега.

Начать нужно с того, что к Шерлоку Грег приехал вместе с неким мистером Джонсом. Тот, как и брат Эвр, был частным детективом, только специализировался он на таких делах, за которые Шерлок никогда не брался — на разводах. А точнее, он шпионил за супругами, которых их благоверные подозревали в обмане. Недавно мистер Джонс обзавелся новым клиентом. Некий мистер Пикрофт, клерк маклерской конторы «Мейсон и Уильямсон», нанял его следить за своей женой. Внешне создавалось впечатление, что у него нет для этого ни малейшего повода, если бы не одно обстоятельство. У миссис Пикрофт была тетя, младшая сестра ее отца по имени мисс Смит, проживавшая в Питерсфилде. По заведенной традиции миссис Пикрофт навещала ее раз в три месяца, оставаясь ровно на неделю, однако некоторое время назад, сославшись на то, что ее тетя серьезно больна, миссис Пикрофт стала проводить в Питерсфилде гораздо больше времени. Этот факт, разумеется, пробудил в душе мистера Пикрофта подозрение, что на самом деле его супруга завела в Питерсфилде любовника, к которому она и ездит, а мнимая болезнь тети является лишь предлогом. И вместо того чтобы в следующий раз отправиться в Питерсфилд вместе с супругой и самому все разузнать, мистер Пикрофт, заранее глубоко оскорбившись, предпочел воспользоваться услугами мистера Джонса.

Мистеру Джонсу, по его собственному признанию, понадобилось всего три дня, чтобы убедиться в правдивости истории миссис Пикрофт. Инкогнито он расспросил слуг, понаблюдал за домом и пришел к заключению, что супруга мнительного Пикрофта — последняя во всем королевстве, кого он заподозрил бы в измене. С этим отчетом он вернулся в Лондон, однако его ревнивый наниматель не успокоился и настоял на том, чтобы Джонс продолжил наблюдение. В недолгой борьбе между гарантированной скукой и солидной наживой предсказуемо победила последняя, и Джонс согласился провести в Питерсфилде еще некоторое время. Никаких доказательств измены миссис Пикрофт он не нашел, но зато в совершенстве выучил ее распорядок дня и стал отлично разбираться в ее привычках. Каждый четверг миссис Пикрофт имела обыкновение пить чай у миссис Крэддок, подруги мисс Смит — таким образом она восполняла отсутствие на этих вечерах своей тети. Миссис Крэддок жила в поместье в нескольких милях от города и всегда предоставляла ей свой экипаж в качестве транспорта. Несколько раз Джонс тайком следил за миссис Пикрофт во время этих выездов, предполагая (если не надеясь), что именно на этом направлении он и вскроет желанную измену, однако и здесь он потерпел крах. Поэтому Джонс перестал следовать за миссис Пикрофт до самого поместья и вместо этого поджидал ее экипаж на проселочной дороге у окраины леса, где густые деревья отлично скрывали его от посторонних глаз. Именно там все и произошло.

День клонился к закату, и Джонс, смертельно скучавший на своем посту (в такие минуты даже тяжелый кошелек мистера Пикрофта не казался ему достаточным вознаграждением за его монотонный труд), услышал приближающийся экипаж и лениво высунул голову из-за деревьев, как вдруг пронзительное лошадиное ржание и поток брани от кучера заставили его навострить уши. Он находился достаточно далеко от экипажа, примерно в сорока ярдах, и в сгущавшихся сумерках от него ускользали многие детали, однако он сразу же понял, что лошадь захромала, и путешествие не могло продолжаться. Обругав на чем свет стоит бедное животное, кучер сообщил миссис Пикрофт, что им придется вернуться в поместье, причем пешком. На что миссис Пикрофт возразила, что она не посмеет причинять миссис Крэддок дополнительные неудобства и вернется в город. Кучер посопротивлялся было, сказав, что в это время суток бродить по округе в одиночку может быть небезопасно, но миссис Пикрофт заверила его, что с ней все будет в порядке, и кучер уступил без дальнейших возражений, ведь ее самостоятельное возвращение домой избавляло его от дополнительной работы.

Миссис Пикрофт попрощалась с кучером, и Джонс, наблюдавший за этой сценой из своего укрытия, поежился от дурного предчувствия. Поначалу он объяснил это тем, что наконец-то у него получится добыть доказательства супружеской измены, однако уже после того, как случилось непоправимое, он понял, что так говорил с ним первобытный инстинкт самосохранения.

Дождавшись, пока миссис Пикрофт минует его наблюдательный пункт, Джонс позволил ей удалиться на достаточное расстояние и последовал за ней. Он успел хорошо выучить эту дорогу и знал, что им предстоит идти вдоль леса еще около мили. Темнота вокруг них сгущалась, и тонкая фигурка миссис Пикрофт почти сливалась с окружающим мраком, так что Джонс на миг испугался, не потеряет ли он ее на этой черной дороге. Но затем прежние страхи покинули его, уступив место холодному ужасу.

Вдалеке, в нескольких ярдах впереди от миссис Пикрофт, от леса отделилась темная фигура. Поначалу Джонс принял ее за высокое дерево, выделявшееся среди остальных своим размером, но потом он понял, что она двигалась. Несколько долгих мгновений Джонс пытался определить, что это было — зверь, стоящий на задних лапах, или все-таки человек. Для последнего она была слишком громадной, но Джонсу не могло прийти в голову ни одно животное, встречающееся в Англии, которое могло бы достигать подобных размеров. Волосы у него на затылке встали дыбом, и он инстинктивно остановился. То же самое сделала и миссис Пикрофт, в то время как неизвестное чудовище, окутанное тьмой, продолжало к ней приближаться. Только тогда Джонс сумел разглядеть, что оно все-таки имело антропоморфный вид и было одето в длинный черный плащ.

— Кто вы такой? — слабо вскрикнула миссис Пикрофт. — Что вам нужно?

Ответа не последовало. Расстояние между несчастной женщиной и громадным монстром продолжало сокращаться, и она предприняла отчаянную попытку бегства, но в несколько широких шагов чудовище настигло ее и схватило за воротник.

Того, что произошло дальше, Джонс не увидел. Самообладание изменило ему, и он в страхе зажмурился, но тошнотворный мягкий хруст, который он услышал, был красноречивее любого свидетельства. Обезумев от ужаса, Джонс бросился наутек и остановился, лишь достигнув Питерсфильда.

Возможно, Шерлок Холмс никогда не услышал бы эту историю, если бы Грегу не пришлось в ходе его работы несколько раз сотрудничать с Джонсом. Видимо, что-то в нем вызвало доверие у «бракоразводного» детектива, и, вернувшись в Лондон, где он прочел ту версию смерти миссис Пикрофт, что была наиболее предпочтительна для местной полиции, он решил открыться Грегу, а через него и Шерлоку. Последний полагал, что свою роль сыграло душевное потрясение: если бы Джонс ни с кем не поделился тем, что он увидел на той злосчастной дороге, он бы, пожалуй, сошел с ума, и я с ним согласна. Рассказать мистеру Пикрофту, что огромный монстр расколол череп его жены с такой легкостью, будто он был грецким орехом, было бы проявлением чрезмерной жестокости, а вот поведать свою историю коллеге-детективу, специализирующемуся на «странных» делах, было одним из самых разумных решений в жизни мистера Джонса.

— Как жаль, что тебя не было на месте преступления, — покусала я губы, когда Шерлок закончил свой рассказ.

— Что-то подсказывает мне, что я не узнал бы ничего нового, — мрачно сказал он. — Да и разглядывать кровавую кашу, в которую превратились мозги миссис Пикрофт, это весьма сомнительное удовольствие.

Я передернула плечами — это было уже слишком.

— Ты ничего не сказал о серебряной пыли, — я сменила направление разговора. — Ее нашли на месте преступления?

Шерлок помолчал.

— Да, — наконец, нехотя признал он. Я знала, чем было обусловлено его настроение — после фарнемского убийства Шерлоку не удалось идентифицировать это вещество, а он не выносил, когда лабораторные неудачи тормозили его расследования. — Я обращался за советом ко всем знакомым химикам и биологам, но они не в силах мне помочь. Один особо одаренный даже заявил, что эта пыль имеет внеземное происхождение! — саркастично воскликнул он.

— А ты в это не веришь? — я приподняла бровь.

Шерлок посмотрел на меня с нескрываемым скепсисом.

— Дорогая мисс Хопкинс, вы знаете мой метод. Нужно отбросить все невероятное, и то, что останется, будет правдой. Невероятным в данном случае является предположение, что семья олдершотского учителя, преподобный Льюис и миссис Пикрофт пали от рук современной реинкарнации чудовища Франкенштейна.

— Так что же нам остается? Некий изгой общества, сбежавший из цирка уродов, мстит человечеству за собственное несовершенство?

— Эту версию я проверял, — Шерлок побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — Ни цирки уродов, ни психиатрические лечебницы не заявляли о пропаже пациентов.

Его слова сами навели меня на следующий вопрос.

— А профессор Хильдерн? Эвр сообщила тебе, что хочет к нему обратиться?

— Только не говори, что и ты туда же, — поморщился Шерлок. — Сестра, конечно, поведала мне о своем желании навестить этого, с позволения сказать, ученого, но я не думаю, что оно является разумным.

— А ее желание сочетаться браком с профессором Мориарти вопреки воле ваших родителей? — неожиданно для самой себя спросила я. — Оно кажется тебе разумным?

Шерлок поджал губы. Я знала, что с моей стороны было несправедливо бить по больному месту, но, в конце концов, я ведь пришла именно затем, чтобы узнать его мнение по этому вопросу, и, судя по всему, Шерлок переживал это тяжелее, чем давал понять.

— Моей матери следует знать, что Эвр не переубедить, если она что-то решила, — сказал он, избегая смотреть мне в глаза. — Поначалу я тоже считал, что ее выбор является неудачным, но я сменил свое мнение и советую нашим родителям сделать то же самое.

— Им может понадобиться больше времени, — промолвила я.

Шерлок повел плечами.

— У кого сейчас точно нет времени, так это у нас, — задумчиво произнес он. — Если мы не сумеем выйти на след этого маньяка, и убийства продолжаться… — он не договорил, но мне и так было понятно, о чем он думал. Масгрейв, родовое гнездо его семьи, находился в тех же краях, где орудовало чудовище. Страшно помыслить, что будет, если оно доберется до его родителей и семьи его брата.

— Что ж, если вы того желаете, я думаю, мы нанесем визит профессору Хильдерну, — сузив глаза, заключил Шерлок. — Я наведу справки и составлю ходатайство. Не думаю, что нам воспрепятствуют — в крайнем случае, всегда можно воспользоваться связями Майкрофта.

Итак, решено: мы навестим профессора Хильдерна. Не знаю, сможет ли он помочь нам дельным советом, и в состоянии ли он вообще вести связные разговоры о науке, но, так или иначе, он является нашей последней надеждой. От мысли, что безжалостный монстр, уничтожающий все на своем пути, безнаказанно бродит где-то рядом, меня бросает в дрожь. Если наука окажется бессильной его остановить, нам придется уповать лишь на чудо!

1) Имеется в виду германский император Вильгельм II, правивший в 1888-1918 гг.

Вернуться к тексту

Письмо майора Дж. Шолто мисс М. Морстен

22 июня 1897 г.

Марсель

Уважаемая мисс Морстен!

Мне неловко писать Вам, не будучи официально представленным, однако тяжелые обстоятельства, связанные с состоянием здоровья доктора Дж.Х. Ватсона, Вашего жениха, вынуждают меня к этому. Возможно, после поправки доктор Ватсон рассердится на меня за то, что я обратился к Вам с этим письмом, но я полагаю, что его гнев не пойдет ни в какое сравнение с тем огорчением, которое Вы испытаете, узнав, что все это время Вас держали в неведении.

Я попытаюсь изложить все события максимально конкретно и в то же время не упустить ни одной детали, чтобы представить перед Вами полную картину случившегося. Почти месяц назад, в последний день нашего пребывания в Индии, доктор Ватсон и я вынуждены были расследовать исчезновение двух солдат нашего батальона. Местный житель, маленький мальчик, выказал желание оказать нам содействие в наших поисках и привел нас к колодцу, в котором, по его словам, находились пропавшие солдаты, и в котором ранее сгинула его младшая сестра. Мальчик спустился в колодец первым, мы с доктором Ватсоном последовали за ним. Оказалось, что из колодца вел небольшой туннель, окончившийся затхлой пещерой, в которой мы обнаружили останки несчастной девочки и пропавших солдат. Один из них был мертв, второй находился в состоянии умственного помешательства. К моему ужасу, оказавшись в этом прóклятом месте, доктор Ватсон испытал глубокое потрясение и лишился чувств, придя в себя лишь на «Деметре», нашем корабле.

Поначалу я полагал, что он быстро пойдет на поправку. Мы достаточно хорошо знаем друг друга, и доктор Ватсон всегда производил на меня впечатление человека стойкого, которого не так-то просто вывести из душевного равновесия. Первые несколько дней путешествия у меня не было причин сомневаться в том, что он сумеет совладать с воспоминаниями о том ужасе, свидетелями которого мы стали в том злополучном колодце, однако дальнейшее развитие событий продемонстрировало, что я был излишне оптимистичен. Доктор Ватсон не делился со мной своими переживаниями, но по его угнетенному состоянию было ясно, что он все еще страдает от последствий той кошмарной вылазки. Его настроение еще больше ухудшилось, после того как он посетил несчастного Смолла, того солдата, который потерял в колодце рассудок. Кроме того, хоть он и старался скрыть это от меня, его определенно мучили дурные сны. Он расспросил меня и сержанта, также спускавшегося в колодец, о состоянии нашего самочувствия, и было понятно, что его интерес вызван не одним лишь врачебным попечением о нашем здоровье. И вскоре я получил скорбное подтверждение этой догадки.

Все случилось в один из тех дней, когда мы плыли по Суэцкому каналу. Утром доктор Ватсон не вышел к завтраку, и, обуреваемый нехорошим предчувствием, я отправился его проведать. Несколько раз я постучал в дверь его каюты и, не получив ответа, решил попробовать войти без приглашения. Дверь оказалась не заперта. Зайдя внутрь, я поначалу подумал, что каюта была пуста. Только через несколько секунд я обнаружил доктора Ватсона. Он сидел в углу, скорчившись, словно его терзал мучительный спазм, и на его лице читалась глубокая тревога. По его внешнему виду я понял, что в этот день он еще не приводил себя в порядок, будто его ум был целиком поглощен неразрешимой проблемой, заставлявшей его метаться из стороны в сторону в поисках ответа. Я попытался заговорить с ним, узнать, что случилось, но доктор Ватсон будто меня не видел. Сквозь его невнятное бормотание я различил несколько членораздельных фраз. Он говорил что-то о монстре, которого он повстречал ночью, и о том, что Англии и всему цивилизованному миру грозит большая беда.

Я думаю, мисс Морстен, Вы понимаете, сколь велико было мое смятение, когда я понял, в каком состоянии находится мой друг. Я позвал на помощь других офицеров, и вместе мы уложили доктора Ватсона в постель. Как и в случае с несчастным Смоллом, мы вынуждены были привязать его ремнями к койке, чтобы он не причинил себе и другим вреда, хотя, в отличие от солдата, доктор очень быстро успокоился. Лишь его глаза выдавали его помутившееся душевное состояние — в них я по-прежнему видел бездну затаенной тревоги, вот-вот грозившей перерасти в настоящий страх.

Следующие несколько дней я старался в каждую свободную минуту навещать доктора Ватсона. Меня терзали самые черные предчувствия. Двое из вверенных моему попечению людей оказались на гране потери рассудка, а я не имел ни малейшего представления, как я могу им помочь. Кроме того, весть о случившемся с доктором Ватсоном очень скоро облетела весь корабль, и людей объял суеверный страх. Они возомнили, что безумие Смолла, словно чумная бацилла, каким-то образом передалось доктору Ватсону, и отказывались дежурить у кают их обоих, опасаясь заразиться. С большим трудом я убедил их, что душевный недуг не способен переходить по воздуху или через прикосновение, хотя могу сказать с уверенностью, что мои слова все-таки не развеяли окончательно их сомнений.

И вот, когда мы вышли в Средиземное море, в состоянии доктора Ватсона произошел перелом. Он перестал бредить и лихорадочно метаться по постели, и его взгляд совсем переменился. Тревога ушла, уступив место обреченности, но для меня последнее было хуже первого. Я попытался расспросить его, понять, что его так сильно напугало. Доктор Ватсон ответил не сразу, но когда он все-таки заговорил, от его замогильного голоса у меня кровь застыла в жилах. Я не могу точно воспроизвести его слова, настолько сильным был сковавший меня страх, но я помню, о чем приблизительно он говорил. Почему-то он вспомнил старую легенду, хотя я не уверен, что когда-либо слышал нечто подобное. Тихо и торжественно, не отдавая себе отчета в том, где он находится, и кто его окружает, доктор Ватсон заговорил о «гигантах», сражавшихся друг с другом в доисторические времена на берегах Новой Гвинеи. По его словам, когда «ученые невежи» раскопают «злую кость», Отец Неба прольет слезы о потерянном рае, и начнется что-то вроде светопреставления. Пробудятся злые духи, которые будут терзать невинных людей, и только адский огонь будет способен их истребить.

Мисс Морстен, я не имею ни малейшего представления, откуда доктор Ватсон мог почерпнуть этот рассказ. Насколько я знаю, он никогда не был в Новой Гвинее, и я не помню, чтобы он интересовался мифами и легендами ее аборигенов. Мои попытки узнать у него, что все это означает, оказались бесплодными. Вечером того же дня он впал в забытье, а на следующее утро мы обнаружили, что у него резко поднялась температура. С тех пор горячка его не отпускала. Не единожды меня посещали мысли, что он не дотянет до конца путешествия, и в конце концов я принял решение, передав командование, сойти с ним на берег в Марселе. Я отдаю себе отчет в том, что мои действия не останутся безнаказанными, однако команда «Деметры», убежденная в том, что дальнейшее пребывание на борту доктора Ватсона и рядового Смолла накличет на судно беду, отказалась следовать с ними в Англию. Я намерен отправиться в Лондон завтра же, и я надеюсь, мисс Морстен, встретиться с Вами по прибытии, чтобы мы вместе оказали доктору Ватсону и Смоллу надлежащий уход. Я уверен, что, как женщина, вхожая в медицинские круги Лондона, Вы найдете знающего специалиста, способного дать бой этой таинственной болезни. Какая бы дьявольская напасть ни таилась в том богопротивном колодце, я не позволю ей забрать моего друга.

Искренне Ваш,

майор Джеймс Шолто

* * *

Письмо мисс М. Морстен миссис М. Холмс

25 июня 1897 г.

Лондон

Моя дорогая Молли!

Боже, если бы кто-нибудь сказал мне, какие тяжкие испытания постигнут нас с Джоном, и сколько раз мне придется потерять веру в то, что исцеление возможно, я бы подняла его на смех! Ты ведь знаешь — я всегда считала гордыню своим самым главным грехом, и вот теперь мне приходится за это расплачиваться! Все эти годы, что я кичилась своими медицинскими познаниями и своей выдержкой, были не чем иным, как обманом себя и других, и лишь то, при каких обстоятельствах мне пришлось в этом убедиться, искупает мои прегрешения!

Позавчера мне пришло письмо от майора Шолто, сослуживца и друга Джона, которое я прилагаю к моему посланию тебе. Пожалуйста, отставь свою обычную деликатность и прочти его без всяких зазрений совести. Я уже получила соответствующее разрешение от самого майора, который как никто другой понимает, что повторное изложение предшествующих событий не только загромоздит мое письмо, но и рискует ввести тебя в заблуждение, ведь я не была свидетелем начала этой истории и могу что-нибудь напутать. Поэтому я начну с того момента, на котором остановился майор Шолто. Ты легко представишь себе, как сильно меня встревожило его письмо. Было невыносимо думать, что мне придется ждать их прибытия в Лондон, поэтому, не теряя времени, я отправилась в Дувр. Сверившись с расписанием пароходов и проведя необходимые расчеты, я точно предсказала время их прибытия, чем изрядно удивила майора Шолто, который, желая пощадить мои чувства, хотел сначала устроиться со своими подопечными в столице и уже потом связаться со мной. Видит Бог, Молли, его можно понять. Во Франции майор Шолто нанял экипаж и двух медсестер, ухаживавших за Джоном и Смоллом в дороге. Как он потом объяснил мне, после сошествия на берег им обоим стало легче. Температура спала, но они все еще находились в бессознательном состоянии и поэтому нуждались в постоянном присмотре. В Дувре я заранее позаботилась о транспорте, так что майор Шолто рассчитал медсестер, и в Лондон мы отправились вчетвером. Смолла отвезли к его матери, которую майор также предупредил письмом, а Джона мы поселили в моей квартире. Я знаю, тебе это покажется вопиющим нарушением приличий, но я не могу оставить своего любимого человека на произвол судьбы, когда он находится в таком ужасном состоянии.

Выполняя просьбу майора, я связалась с несколькими знакомыми врачами, чьи имена, разумеется, хорошо известны и тебе, однако ни один из них не оправдал моих надежд. Все они склоняются к тому, о чем подумала и я сама — в заброшенном гнилом колодце Джон и Смолл подхватили неизвестную западной науке инфекцию, повлиявшую на их рассудок. Безусловно, у этой гипотезы имеется существенный изъян: она не дает ответа на резонный вопрос, почему болезнь пощадила майора Шолто и сержанта, также побывавших в колодце. Я взяла у майора анализ крови и провела лабораторное исследование, сравнив образец с анализами Джона и Смолла. Как я и ожидала, кровь Шолто была чиста, в то время как у Джона и Смолла я обнаружила антитела, выработавшиеся в качестве реакции на вирус. Возможно ли, что Шолто обладал иммунитетом к этой болезни? Или же он просто избежал контакта с ее носителем? Но почему не заразился никто из тех, кто контактировал с Джоном и Смоллом на корабле? И, наконец, если в крови уже появились антитела, и физическое проявление болезни в виде температуры сошло на нет, как быть с ее последствиями для их психического здоровья? Где найти лекарство для его восстановления?

С этими вопросами я обращалась ко всем знакомым врачам, но все было напрасно. Между тем состояние Джона снова стало ухудшаться. Вопреки тому, что показали анализы, у него снова поднялась температура, и он опять начал бредить. Из его обрывочных фраз я поняла, что он пересказывает тот миф из истории Новой Гвинеи, о котором пишет в своем письме майор Шолто. Это натолкнуло меня на мысль, что, возможно, я искала ответ не там, где следует. Обратившись в библиотеку, я заказала всю литературу о примитивной мифологии, которую мне смогли подобрать, и в одном из исследований нашла легенду, о которой бредил Джон. Как считают современные аборигены Новой Гвинеи, за много миллионов лет до появления homosapiens, по земле ходили гиганты, в результате какого-то катаклизма погребенные в недрах земли. Когда их останки увидят солнечный свет, некий «Отец Неба» заплачет о потерянном рае, и его слезы «оживят» гигантов, после чего на земле начнется борьба добра со злом.

Молли, я не имею ни малейшего представления о том, какое отношение эта легенда имеет к болезни, постигшей моего бедного Джона. В отчаянии я обратилась к последнему источнику информации, бывшему в моем распоряжении — к его дневнику. Муки совести, которые я испытала, вскрыв тайник его души, оказались забыты, когда я прочла последнюю запись, сделанную им на «Деметре». Джон описал приснившийся ему кошмар, в котором его преследовало гигантское чудовище, чьи кости на его глазах обрастали плотью. Может ли быть, что это и есть тот «гигант», о котором он твердит? Молли, я не знаю, что и думать. Еще никогда прежде я не чувствовала себя настолько беспомощной. Ни одно из тех средств, которые я пыталась употребить для его исцеления, не сработало. Каждый день я провожу у постели любимого человека, бессильно созерцая его страдания и не находя ни одной зацепки, способной указать средство исцеления. Мне кажется, недалек тот час, когда я сойду с ума от этой беспомощности. У нас ведь было так много планов, Молли, так много надежд, но теперь они превратились в ветер, ускользающий сквозь мои пальцы. Я не могу поверить, что нахожусь в шаге от того, чтобы потерять единственного человека, которого я когда-либо любила.

Искренне твоя,

Мэри

* * *

Дневник Стеллы Хопкинс

28 июня 1897 г.

Итак, наш визит к профессору Хильдерну, которого мы с таким трудом добивались, наконец-то состоялся. Пожалуй, это был один из самых волнительных моментов во всей моей научной деятельности, и я верю, что с течением времени его значение для нашей науки, для развития наших представлений об окружающем мире будет лишь возрастать. Однако обо всем по порядку.

Как выяснилось, при нашей с Шерлоком последней беседе он не зря упомянул Майкрофта — помощь старшего из Холмсов в нашем деле оказалась весьма кстати. Доктор Джеймс Хильдерн, сводный брат профессора и заведующий психиатрической клиникой, в которую тот был помещен, славился своей неуступчивостью, когда дело касалось его пациентов и допуска к ним посторонних. Майкрофт навел справки и в итоге посоветовал нам разыграть небольшой спектакль. Эвр и я должны были прикинуться светскими барышнями, которым наскучили обычные развлечения и которые ищут острых ощущений, начитавшись популярных романов о душевных недугах и страдающих ими несчастных. Шерлок играл при нас роль раздосадованного компаньона, который понимает, сколь много неудобств принесет наш визит доктору Хильдерну, но который, однако, не в состоянии усмирить капризы своей младшей сестры и ее закадычной подруги. С нами должен был пойти и Грег, которому предстояло разыгрывать роль моего добродушного и терпеливого жениха, с известным снисхождением воспринимавшего мои причуды, однако у него все-таки не получилось вырваться со службы. Тем не менее, когда мы отправились в клинику, нас было четверо — вместо Грега поехал профессор Джеймс Мориарти.

В Лондон он прибыл утром того же дня, и Эвр настояла, чтобы мы его дождались. Я понимала ее позицию — ей хотелось узнать мнение близкого человека о беспокоящем ее вопросе, однако я не могла не отметить, что ее решение причинило некоторый дискомфорт ее брату. Я и сама ощущала нечто похожее. Разыгравшаяся в семье Холмсов драма достигла своей кульминации, и, будь я на месте Шерлока, мне было бы неловко от ее смешения с моими профессиональными делами. Кесарю следовало отдавать кесарево, а божие — Богу, но Эвр, по всей видимости, сочла вопрос своего замужества решенным и воспринимала своего жениха как полноправного члена семьи, не замечая или не желая замечать, какие чувства это вызывает у Шерлока. Впрочем, ее брат проявил необходимую в подобной ситуации выдержку и не стал затрагивать эту тему. Его решимость поддержать сестру оставалась твердой, несмотря на ее поступки в отдельных аспектах данного вопроса.

Поскольку мне доводилось бывать на лекциях профессора Мориарти в Лондоне, и поскольку тогда же мы были официально представлены друг другу, сегодня, встретив его на вокзале, мы не стали терять время на светскую беседу и сразу же отправились в клинику доктора Хильдерна. Эвр держала своего нареченного в курсе событий, и, хотя естественная история не являлась сферой его научных интересов, профессор Мориарти проявил к этим загадочным событиям известное внимание. Пока нанятый нами экипаж с грохотом катил по неровным лондонским улицам, у нас было время обменяться мнениями по этому вопросу, и, как я и ожидала, профессор встал на сторону Шерлока. Он тоже полагал, что визит в клинику доктора Хильдерна не даст нам ничего, кроме, как он выразился, «материала для психиатрической статьи». По его мнению, произошедшие убийства были делом рук маньяка или группы неуравновешенных лиц, стремящихся шокировать чувствительную публику и заявить о себе, как много веков назад это сделал Герострат, оставшийся в истории лишь благодаря своему злодеянию. Что же до странной субстанции, найденной на месте преступления, то профессор, повинуясь своим инстинктам представителя точной науки, заявил, что она вообще может не иметь никакого значения для раскрытия этого дела. В конце концов, подчеркнул он, следственная экспертиза показала, что все жертвы умерли пусть и насильственной, но вполне «земной» смертью, к которой какие-либо химические вещества, каким бы ни было их происхождение, отношения не имели.

Шерлок не стал комментировать последний вывод профессора, но в остальном явно был с ним солидарен. Версия с ужасающим театром смерти, главным постановщиком в котором мог быть психически неуравновешенный человек, хорошо подходила нашему противоречивому времени, когда передовое развитие науки и техники сочетается с повальной модой на мистику и спиритизм. И все-таки были в этом деле улики, которые не вписывались в объяснение, предложенное профессором Мориарти. Кто совершил зверское убийство семьи олдершотского учителя — разъяренное животное или все-таки человек? И насколько сильным было существо, задушившее преподобного Льюиса и расколовшее череп бедной миссис Пикрофт? Неужели среди людей живут гиганты, которым могло быть это под силу?

За беседой время пролетело незаметно, и вот наш экипаж въехал на территорию клиники доктора Хильдерна. Я заметила, что Эвр несколько раздосадовали те выводы, к которым пришел ее жених, но она не успела вступить с ним в дискуссию. К нам уже спешил местный сторож, а значит, пора было надевать маски, назначенные каждому из нас Майкрофтом.

Сторож проводил нас в холл, где уже ждал доктор Хильдерн. Взглянув на этого человека, я поняла, что старший брат Шерлока и Эвр был прав, когда настоял на нашем небольшом представлении. Высокий, с безупречной осанкой и непроницаемым лицом, доктор Хильдерн был необычайно сосредоточен и холоден. Было очевидно, что этот человек глубоко предан своему делу и ради достижения своей цели не погнушается нарушением норм приличия и даже морали. Пока Шерлок, уже вошедший в роль, с известной долей досады представлял нас, я поблагодарила судьбу за эту возможность собраться с силами. Если бы не мои друзья, пожалуй, я бы не смогла так непринужденно разыграть свою роль, как это от меня требовалось.

Зато Эвр со своей партией справилась блестяще. Все-таки ее импульсивность, причинявшая порой столько огорчений ее близким, имела и обратную сторону, ибо она лишала ее смущения, пагубного для той ситуации, в которой мы очутились, и помогла ей полностью погрузиться в нужный образ. Будучи неплохим знатоком человеческой психологии, Эвр мастерски сыграла на той слабости доктора Хильдерна, что была наиболее очевидна для стороннего наблюдателя — на тщеславии. Восхваляя его ум, выдержку и изобретательность в самой восторженной манере, Эвр расточила ему достаточное количество умело приправленных лестью комплиментов и вместе с этим не забыла его пожалеть: «Ах, должно быть, это так ужасно — постоянно находиться рядом с этими сумасшедшими!..» На это замечание доктор Хильдерн ответил самодовольной улыбкой, и от меня не ускользнуло, что черты его лица несколько смягчились, и он начал нашу экскурсию почти благодушно.

Здесь мне придется изменить своему принципу описывать все в мельчайших подробностях и опустить те детали и образы, которые нам довелось лицезреть во время обхода клиники доктора Хильдерна. Зрелище погубленного душевным недугом разума и искаженного этой необратимой болезнью тела слишком сильно для тех, кто не привык смотреть в лицо самым тяжелым испытаниям, выпадающим на долю человека. Признаю, что многое из того, что я увидела, еще не скоро изгладится из моей памяти, и я не настолько сильна духом, чтобы останавливаться на этом подробно. Поэтому перейду сразу к цели нашего, возможно, неуместно театрализованного, но столь необходимого визита.

Комната… впрочем, нет, это слово здесь не подходит — камера профессора Хильдерна находилась в глубине коридора, и мы навестили ее последней. Сквозь решетку мы увидели помещение, очень похожее на лабораторию. Белые стены, столики, заставленные пробирками, колбами и инструментами — все это было странно видеть в камере умалишенного, особенно нам, которые так привыкли к настоящей научной работе в похожих условиях. Но еще сильнее наше внимание привлекло другое. В левом углу почти всю стену занимала большая картина, писанная маслом. Присмотревшись поближе, я поняла, что на ней был изображен страшный монстр, пожирающий человеческую плоть. Его огромный череп с пустыми глазницами в два раза превышал человеческий, а на левой руке, больше похожей на лапу, отсутствовал средний палец. Этот образ настолько поразил меня, что он до сих пор стоит у меня перед глазами, и я не уверена, что скоро его забуду.

— Ой! — воскликнула Эвр, глядя на картину. — Какое жуткое чудовище! Неужели его нарисовал ваш пациент?

Доктор Хильдерн снисходительно улыбнулся.

— Бездна безумия, в которую погружено большинство моих пациентов, способна порождать и не таких монстров. Да, это, с позволения сказать, полотно нарисовано нашим дорогим Эммануэлем. Эммануэль! — позвал он, слегка постучав по решетке. — К тебе посетители!

Невысокий пожилой мужчина встал из-за стола, отложив толстую тетрадь с какими-то записями, и, неуклюже нацепив пенсне, не слишком уверенно подошел к решетке. При взгляде на него я опешила. Нарисованная им картина настолько сильно мной завладела, что я не сразу обратила внимание на ее автора. Он был одет в потертый светло-бежевый костюм-тройку и как будто сливался с окружавшими его белыми стенами. Его усталые глаза бледно-голубого цвета растерянно смотрели на нас, и я почувствовала к нему глубокую жалость.

— Доктор Хильдерн, — хриплым от долгого молчания голосом произнес он. — Доктор Хильдерн, кто все эти люди?

Его сводный брат, который, как мы уже поняли, давно позабыл о своем родстве с несчастным узником, с деланно равнодушным видом махнул рукой.

— Всего лишь наблюдатели, интересующиеся внутренним миром запутавшихся людей, Эммануэль, тебе нечего бояться. Я провожу для них экскурсию по нашей больнице, и они изъявили желание с тобой поболтать.

— Вы нарисовали такую жуткую картину! — поежившись, Эвр указала пальчиком на полотно у него за спиной. Профессор Хильдерн медленно обернулся, будто позабыв, что картина находится в его камере, и я заметила, как он вздрогнул, посмотрев на полотно.

— Вы интересуетесь живописью, мисс? — дрожащим голосом спросил он, снова повернувшись к нам. Он имел столь беспомощный вид, что на мгновение мне показалось, будто Шерлок и профессор Мориарти все-таки оказались правы, и мы зря потратили время, приехав к этому душевнобольному человеку.

— Очень! — с энтузиазмом закивала Эвр.

Профессор Мориарти нарочито закатил глаза.

— Ну вот, сейчас начнется! — он повернулся к доктору Хильдерну. — Доктор, если вы не возражаете, я бы хотел пропустить эту увлекательную беседу. Боюсь, моя невеста обладает необыкновенным даром мучить людей своими пространными беседами на тему искусства, а я в данный момент не расположен к подобному испытанию. Быть может, вы позволите мне взглянуть на результаты ваших клинических исследований?.. Как человек науки — настоящей науки, разумеется, а не этих псевдоинтеллектуальных бредней, которые у нас принято стыдливо именовать «изысканиями в гуманитарной сфере» — я был бы весьма рад ознакомиться с вашими трудами.

— Конечно, профессор Мориарти, — улыбнулся доктор Хильдерн. Было ясно, что жених моей подруги попал в самую точку, и наживка оказалась проглочена. — Я думаю, пока ваши уважаемые друзья будут расспрашивать бедного Эммануэля, мы успеем побеседовать у меня в кабинете, — он обратился к Шерлоку: — Я оставляю с вами сторожа, но будьте покойны: решетки в этих камерах достаточно крепкие.

— Мы в этом не сомневаемся, — Шерлок склонил голову, и доктор Хильдерн с профессором Мориарти нас оставили. Сторож дожидался в стороне, вне зоны слышимости, и как только мы остались вчетвером, Эвр моментально сбросила с себя маску и торопливым шепотом обратилась к Эммануэлю Хильдерну:

— Профессор, нам очень нужна ваша помощь! Мы знаем, что вы не сошли с ума, и нам кажется, что вы обладаете информацией, способной пролить свет на несколько жестоких убийств, не так давно случившихся на юго-западе Англии. Но для этого нам нужно точно знать, что произошло после той экспедиции в Новую Гвинею. Что вы оттуда привезли, профессор Хильдерн? — настойчиво спросила она.

Несчастный узник задрожал. Теперь к растерянности в его взгляде примешался страх, и он инстинктивно приложил ладони к губам. Только в тот момент я заметила, что на его левой руке отсутствовал средний палец, и от неожиданности я дернулась. Впрочем, никто не обратил на это внимания.

— Профессор Хильдерн, — с легким нажимом произнес Шерлок, — у нас мало времени. Пожалуйста, постарайтесь…

— Это был скелет! — громким шепотом заговорил профессор. Невольно я отпрянула — меня поразила произошедшая в нем перемена, будто чьи-то сильные руки встряхнули его, избавив от страха и придав решимости. — Я привез из Новой Гвинеи гигантский скелет, его рост в полтора раза превышал человеческий! И я… — глаза профессора лихорадочно забегали, словно перед ним молниеносно проносились роковые события. — Когда я протер мокрой губкой фалангу его пальца, она обросла плотью, а потом… — он впился в Эвр взглядом, — потом Джеймс украл у меня скелет, чтобы присвоить себе результаты моего труда, и он попал под дождь, и… и…

— И скелет ожил, — выдохнула Эвр.

— Да! Именно так! — тонкая рука профессора проскользнула сквозь прутья решетки, и он схватил Эвр за запястье. Я сглотнула, а Шерлок бросил быстрый взгляд на сторожа, но тот, похоже, давно научился пользоваться каждой свободной минутой для восполнения недостатка сна и теперь дремал стоя, сжимая в руках позвякивавшую связку ключей.

— Вы его видели? — прошептал профессор, крепче сжимая Эвр. — Оно… оно убивает людей?

— Мы его не видели, нет, — Эвр помотала головой. — Но мы действительно предполагаем, что оно… или некая подобная сила повинна в гибели нескольких человек.

Рука профессора Хильдерна безвольно упала, повиснув на прутьях решетки, а его взглядом завладело безграничное отчаяние.

— Я так и знал… — он сокрушенно опустил голову, вцепившись в решетку. — Сначала я погубил свою бедную дочь, а теперь разбуженный мною монстр губит другие невинные жизни. Отец Неба заплачет о потерянном рае, и его слезы оживят злую кость. Борьба между добром и злом возобновится…

— Что вы сказали? — переспросил Шерлок.

Я с недоумением на него посмотрела. Если что-то и говорило в пользу того, что профессор Хильдерн сошел с ума, то это могли быть лишь его последние слова. Потерянный рай, «злая кость», борьба между добром и злом — все это слишком напоминало бред сумасшедшего.

— Что? — профессор Хильдерн поднял на него свой измученный взгляд.

— «Отец Неба заплачет о потерянном рае, и его слезы оживят гигантов, после чего на земле начнется борьба добра со злом», — Шерлок быстро достал из внутреннего кармана сложенный пополам листок бумаги и развернул его. — Это письмо от Молли, моей невестки. Она утверждает, что жених Мэри Морстен, ее подруги, недавно вернулся из Индии, где подхватил неизвестную болезнь. Он бредит и говорит что-то о гигантах, живших в Новой Гвинее, и о том, как слезы оживят их плоть, и… — он с неверием посмотрел на профессора Хильдерна. Зрачки последнего расширились, и он схватил Шерлока за руку.

— Вы говорите, он побывал в Индии? — судя по его взгляду, профессор лихорадочно пытался соображать, но его мысли путались, и он за ними не поспевал. — И теперь он повторяет ту старую легенду? Но это ведь значит… это может значить…

— Что? — воскликнула Эвр. — Что это значит?

Неподалеку от нас всхрапнул сторож. Шерлок быстро посмотрел на свои карманные часы — сколько еще профессор Мориарти сможет удерживать доктора Хильдерна в его кабинете?..

— Мы вытащим вас! — Эвр сквозь решетку сжала ладонь профессора, ту, на которой отсутствовал палец, но, судя по выражению ее лица, в своем судорожном возбуждении она не обратила на это внимания. — И вы поможете нам поймать чудовище и спасти того несчастного! Мы обязательно вытащим вас отсюда, профессор, обещаю!

Потрясенный, он сумел лишь кивнуть, а мы, не попрощавшись, уже направлялись к сторожу. Вдалеке послышался лязг отпираемой двери — это возвращались профессор Мориарти и доктор Хильдерн.

Обратный путь прошел для меня как в тумане. В экипаже Эвр, которой уже не терпелось ввести в курс дела своего жениха, быстро рассказала ему все, что поведал нам профессор, и о чем узнал Шерлок из письма миссис Холмс. Как я и думала, это не умерило скептицизма профессора Мориарти. Он полагает, что пока нам рано делать какие-либо выводы, а затея с вызволением профессора Хильдерна из клиники показалась ему слишком рискованной авантюрой. Что же касается Шерлока, то он всю дорогу не проронил ни слова. Его чувства мне понятны: если то, о чем сказал профессор Хильдерн, является правдой, это поколеблет наши представления об эволюции человека и станет серьезным вызовом всей современной науке. И бедный доктор Ватсон! Нам нужно обязательно навестить мисс Морстен и подробно обо всем ее расспросить. Однако даже сейчас, когда я пишу эти строки, при мысли об этой истории меня пробирает мороз. Страшно даже представить, какие жуткие тайны мы рискуем открыть, пытаясь докопаться до истины.

* * *

«Вестминстерская газета», 28 июня 1897 г.

Стадо овец растерзано в деревне Вест-Хартинг

Несчастье постигло фермера из деревни Вест-Хартинг в Западном Суссексе. Стая бродячих собак ночью прорвалась в загон с овцами и растерзала несчастных животных. Фермер утверждает, что загон был надежно заперт, и ни он, ни его жена не слышали собачьего лая. Однако есть все основания предполагать, что в этой расправе повинна та же стая, которая недавно растерзала семью учителя из Олдершота. Местные власти просят жителей быть бдительными и внимательнее следить за безопасностью своего скота.

* * *

Телеграмма от мистера М. Холмса миссис М. Холмс

28 июня 1897 г.

Выезжаю ближайшим поездом тчк Брат сестра расследуют происшествия Олдершоте Фарнеме Питерсфилде тчк Ни при каких обстоятельствах не покидайте Масгрейва тчк На ночь запирайте все двери окна тчк МХ

Дневник Стеллы Хопкинс

29 июня 1897 г.

Не могу поверить, что у нас все-таки получилось! От волнения я все еще вся дрожу и рискую расплескать чернила, наставив массу клякс. Нужно постараться хоть немного успокоиться и, отринув лишние эмоции, изложить все события по порядку.

После визита к профессору Хильдерну мы не стали терять времени даром и отправились к мисс Морстен. Она пребывала в большом смятении — ее бедный жених не приходил в себя, а его температура достигла критической отметки, и никакое лекарство не могло ее сбить. У мисс Морстен мы застали майора Джеймса Шолто — товарища доктора Ватсона, который привез его в Англию. Разумеется, Шерлок, Эвр и профессор Мориарти моментально набросились на него с расспросами, и майор рассказал, как они вместе с доктором Ватсоном и сержантом их батальона спустились в заброшенный колодец в поисках двух заблудившихся солдат, и что произошло дальше. От его слов у меня мороз пошел по коже. Я была уверена, что существовало рациональное, научное объяснение случившемуся, но мне все равно было страшно даже подумать о том, какой ужас им всем пришлось вынести. И та бедная девочка!.. Майор сказал, что в инстинктивном порыве человека, привыкшего приходить на помощь страждущим, доктор Ватсон попытался прикоснуться к ее останкам, но убитый горем брат девочки этому воспрепятствовал. В тот момент Шерлок сразу же предположил, что именно так доктор Ватсон и заразился этой непонятной болезнью, которая, видимо, передается исключительно при контакте с ее непосредственным источником. Мисс Морстен, однако, заметила, что это не дает ответа на другую загадку: анализ крови доктора и рядового Смолла, также заболевшего, говорил о том, что они уже должны были пойти на поправку, в то время как их горячка все еще не проходила, и они продолжали бредить.

В конце концов, после непродолжительной дискуссии был разработан план побега профессора Хильдерна из клиники его вероломного брата. Признаю, что мысль об участии в подобном, очевидно противозаконном мероприятии несколько меня испугала — я боялась, что мои никудышные актерские способности погубят всю операцию, и опасалась последствий, которые она может иметь. К счастью, Шерлок принял решение подключить к ней Грега. Конечно, будь обстоятельства иными, он ни за что бы не согласился участвовать в подобной операции, однако я знала, сколько мучений причиняют ему те нераскрытые дела, и поняла, что он пусть неохотно, но окажет нам содействие.

Учитывая состояние доктора Ватсона, мы не могли позволить себе ни малейшего промедления и решили действовать на следующий же день. Здесь я не могу не отметить, сколь своевременными оказались приезд профессора Мориарти и его готовность посодействовать в нашем деле. Он первым отправился в клинику доктора Хильдерна. Не знаю, какие высокопарные и бесстыдно хвалебные комплименты он расточал его уму и научным талантам, но своей цели он добился. Оставив клинику на попечении своего заместителя, доктора Перри, доктор Хильдерн вместе с профессором Мориарти отправился в научную лабораторию университета, в котором профессору предстояло читать лекции, якобы с целью ознакомления с новейшими трудами по психиатрии, привезенными профессором из Ирландии. И не успел их экипаж затеряться на лондонских улицах, как настал наш черед вступать в игру.

Как же все-таки удачно, что Шерлоку в ходе его детективной работы так часто приходилось практиковать искусство перевоплощения! Если бы не его умение наносить грим и менять образы, я думаю, доктор Перри и сторож наверняка узнали бы в хмуром рябом констебле и двух молчаливых медсестрах своих вчерашних посетителей. Ощущения были самые невероятные: мы стояли прямо перед ними, на расстоянии в пару ярдов, и все-таки они нас не узнали. Мы заранее условились, что с целью уменьшения риска быть узнанными по интонациям голоса говорить будет только Грег. Бедный, как тяжело ему далась эта ложь! И я все еще боюсь, что когда доктор Хильдерн поймет, что его одурачили, ему достанется больше всех. Шерлок, конечно, заверил нас в том, что в случае необходимости Майкрофт воспользуется своим влиянием, но все равно эта ситуация была очень неприятной, и лишь желание Грега защитить невинных людей от безжалостного убийцы помогло ему пересилить себя.

Согласно нашей легенде, полиция вызвала профессора Хильдерна как эксперта в области естественной истории, чтобы он помог провести анализ найденных на месте преступления улик (что, в общем-то, было не слишком далеко от истины). И, как и положено всякой полиции, она не терпела промедления, поэтому инспектор приехал в сопровождении медицинского персонала, который конвоирует профессора в участок. Доктор Перри, верный своему начальнику, колебался, несмотря на предоставленное предписание. Тогда Грегу пришлось принять свой самый суровый вид и пригрозить взысканием за учинение препятствий полицейскому расследованию. Это сработало, и доктор Перри, рассудивший, что проблемы с законом — последнее, что нужно их учреждению, согласился отпустить профессора Хильдерна.

Бедный ученый не сразу понял, что происходит. Мы с Эвр ласково взяли его под руки, и он пошел с нами скорее машинально, не осознавая, что его ведут на волю. Только после того, как мы благополучно разместились в экипаже и тронулись, он вздрогнул, словно пробудившись от летаргического сна, и с удивлением на нас посмотрел.

— Что же… — профессор оглядел нас непонимающим взглядом. — Вы что же, вы…

— Мы освободили вас, профессор, как и обещали! — воскликнула Эвр, быстро сняв платок медсестры. — Это мы были у вас вчера, помните? Меня зовут Эвр Холмс, это мой брат Шерлок и лучшая подруга, мисс Стелла Хопкинс. А инспектора зовут Грегори Лестрейд, он из Скотланд-Ярда.

Эта информация взволновала профессора.

— Скотланд-Ярд?.. — пробормотал он. — Так значит, меня арестовали, да?.. Что ж, пожалуй, это к лучшему. Я должен ответить за содеянное, и я скорее умру, чем вернусь в ту проклятую камеру — она сводит меня с ума…

— Профессор, вас никто не будет судить, — Эвр взяла его руки в свои и заглянула ему в глаза. — Как я уже сказала вчера, нам нужна ваша помощь. Мы хотим понять, что нужно сделать, чтобы остановить этого монстра. А еще заболел наш друг, и мы полагаем, что вы знаете, как его вылечить. Помните? Тот, который бредит про гигантов из Новой Гвинеи.

Профессор Хильдерн неуверенно кивнул. Я видела, что ему непросто воспринимать происходящее вокруг, что он слишком потрясен этой неожиданной свободой и тем, что ему все-таки поверили. Поэтому, пока длилась наша поездка до дома Мэри, я постаралась ввести его в курс дела, и это, как ни странно, помогло ему успокоиться. Профессор Хильдерн был прирожденным ученым, и пусть когда-то его чаяния потерпели крах, новое задание, новый исследовательский вызов вдохнули в него силы.

— Вы говорите, доктор Ватсон вернулся из путешествия по Индии? — спросил он, когда экипаж остановился перед домом, и мы вышли.

— Он проходил там службу, — уточнила я. — Он военный врач.

Профессор Хильдерн задумался.

— Хм… А когда произошло первое убийство? — спросил он Грега. Тот назвал число.

— Подождите-ка, — Шерлок сразу же понял ход его мыслей. — Не хотите ли вы сказать, что существует какая-то связь между болезнью доктора Ватсона и началом убийств?

— Я думаю, мистер Холмс, связь самая прямая, — сказал профессор. — Если предположить, что в те далекие доисторические времена, к которым принадлежал найденный мной скелет, Новая Гвинея, Австралия и современная Юго-Восточная и Юго-Западная Азия были частью одного огромного материка⁽¹⁾, вполне возможно, что доктор Ватсон столкнулся с той силой, что была призвана остановить злых монстров. Скелет почувствовал пробудившуюся угрозу и решил атаковать. Все эти годы он бродил незамеченным, а теперь… — удрученный, он замолк.

— Возможно, он был не так уж и не замечен, — предположила Эвр. — Местная полиция могла списывать его деяния на разбушевавшихся животных или не пойманных преступников. Этого, скорее всего, мы никогда не узнаем.

— Так давайте же не будем тратить время на бесплодные гипотезы, — оглядевшись по сторонам, сказал Грег. — Нам лучше зайти в дом, если мы не хотим привлекать к себе лишнее внимание.

Нас не нужно было просить дважды, и мы быстро зашли в квартиру, где нас уже ждала встревоженная Мэри. Пока мы с Шерлоком и Эвр снимали с себя грим и переодевались в свою привычную одежду, профессор, не теряя времени, осмотрел доктора Ватсона. Как я и сказала, погрузившись в свою стихию, он потерял всякое сходство с тем робким узником, с которым мы познакомились вчера в клинике доктора Хильдерна, и энергично принялся за дело. В тот момент доктор Ватсон как раз пришел в себя, если это можно было так назвать — он будто не видел окружавших его людей и продолжал что-то говорить о грядущей битве со злыми гигантами. Профессор Хильдерн взял у него кровь и сразу же отправился в одну из гостевых спален, где Мэри разместила свою лабораторию. После того как он изучил анализ под микроскопом, Шерлок не замедлил продемонстрировать ему образец серебристой пыли, найденный на местах преступлений, которые мы связывали с чудовищем из Новой Гвинеи. Профессор склонился над микроскопом и через несколько секунд торжествующе воскликнул:

— Да, это оно! Этот органический материал безусловно принадлежит ему! И что-то подсказывает мне, что я знаю, как мы его остановим!

Профессор взял у Шерлока колбу с образцом пыли и с помощью пипетки впрыснул туда несколько капель крови доктора Ватсона. Затем он посмотрел в микроскоп на получившуюся субстанцию. Я ожидала, что он разразится возгласом радости, но вместо этого, отстранившись от микроскопа, он горько рассмеялся:

— Вот оно! Вот то лекарство, которое я искал, вот та сыворотка, которую я надеялся получить! Безумец! Тогда, четыре года назад, я думал, что кровь этого монстра поможет мне создать лекарство против человеческого зла, исцелить род людской от всех пороков и страстей, и как жестоко я ошибался! Теперь средство найдено, но какой ценой!.. — он обвел нас тяжелым, усталым взглядом. — И моя бедная Пенелопа. Мое несчастное дитя — почему ты не дожила до того момента, когда я наконец-то нашел исцеление?.. — он закрыл лицо руками, и его плечи поникли под гнетом его горя. Никто из нас не знал, что сказать. Еще вчера доктор Хильдерн сообщил нам, что Пенелопа Хильдерн, от родства с которой он также отказался, умерла полгода назад. В отличие от ее отца, ее безумие оказалось подлинным.

— Профессор Хильдерн, — повинуясь инстинкту, я подошла к нему и мягко тронула его за плечо. Он опустил руки; на его лице читалось глубокое страдание. — Профессор Хильдерн, вы не в силах вернуть свою дочь, но вы все еще можете остановить того монстра и спасти доктора Ватсона. Только скажите, что нам нужно для этого сделать.

Профессор на миг прикрыл глаза, а затем с тяжелым сердцем произнес:

— Я приготовлю сыворотку. Если нам удастся вколоть ее чудовищу, оно погибнет. С его смертью горячка оставит доктора Ватсона и рядового Смолла.

Я посмотрела на Мэри. По ее лицу было понятно, что слова профессора дали ей лишь призрачную надежду, но она была готова положиться хотя бы на это.

— И как, ради всего святого, мы выследим этот ходячий скелет, чтобы вколоть ему сыворотку? — с легким отчаянием вопросил Грег.

— Мы пойдем по его следу, — мрачно сказал Шерлок. — По сообщениям «Вестминстерской газеты», в деревушке Вест-Хартинг недавно было растерзано стадо овец. Я думаю, это его рук дело.

— Но Вест-Хартинг совсем недалеко от Масгрейва!.. — воскликнула я. Эвр прикусила губу, а Шерлок побарабанил пальцами по лабораторному столу.

— Майкрофт уже там, и они приняли все необходимые предосторожности, — сказал он. — И все-таки, я думаю, нам стоит поторопиться. Кем бы ни был тот, кто совершил все эти преступления, мы должны его поймать.

Мне остается лишь добавить, что мы приняли решение отправиться в Масгрейв первым же утренним поездом. Профессор приготовил сыворотку, и каждый из нас получил по несколько шприцев в качестве оружия. На ночь он остался на квартире у Мэри. Доктор Хильдерн, разумеется, уже понял, что его одурачили, и в данный момент Грег является тем щитом, что охраняет нас от его ярости. Пока ему удалось убедить доктора Хильдерна в том, что его сводный брат содержится в полицейском участке, но тот пообещал уже утром «привлечь все свои связи». Что ж, мы сделаем то же самое. У Майкрофта, Шерлока и Эвр достаточно знакомых в медицинских кругах, так что мы добьемся для профессора Хильдерна повторного освидетельствования, и я уверена, что по его результатам его признают психически здоровым и освободят из того ужасного места, которое его сводный брат называет клиникой для душевнобольных. И все это, разумеется, произойдет уже после того, как мы покончим с чудовищем, возвращенным к жизни исследовательским пылом профессора Хильдерна. Не могу передать, как страшно мне даже думать об этом! И все-таки это справедливо. Мы так полагались на современную науку, так верили в прогресс и превосходство нашей цивилизации, что позабыли о том, что развитие не обязательно сводится к простому продвижению вперед. Порой, чтобы понять окружающий мир, необходимо задержать этот сумасшедший бег, смирить свою гордыню и посмотреть на вещи так, будто ты ничего о них не знаешь. Тогда, быть может, у нас получится хоть немного приблизиться к постижению истины.

* * *

Дневник Молли Холмс

2 июля 1897 г.

Уже третий раз я берусь за перо, в надежде, что последовательное изложение минувших событий поможет мне успокоить мои чувства, и кажется, что мои чаяния остаются напрасными. Произошедшее в Масгрейве слишком невероятно, чтобы быть правдой, и я все еще сомневаюсь в реальности случившегося, хотя сама была этому свидетелем. Возможно, мой разум инстинктивно противится моему желанию описать эти ужасающие события и подает соответствующие сигналы моему телу, надеясь, что дрожь в руках воспрепятствует моему намерению и заставит меня полностью от него отказаться. Но нет, этого я допустить не могу! Я должна взять себя в руки и описать все так, как это было, и даже если мои потомки, которым попадется на глаза этот дневник, сочтут мой рассказ экзальтированной фантазией впечатлительной викторианской леди, я не смогу упрекнуть себя в том, что не выполнила свой долг свидетеля.

Майкрофт приехал три дня назад. Признаюсь, я была очень рада его видеть — и не только потому, что наша разлука начала меня тяготить, но и потому, что надеялась, что его присутствие ускорит разрешение конфликта между миссис Холмс и Эвр. Что ж, мой оптимизм в этом вопросе правильнее бы было назвать наивностью! Конечно, не успел Майкрофт поздороваться со всеми нами и взять на руки малыша Уильяма, как его мать подняла вопрос замужества его сестры. Судя по обеспокоенному и в то же время настойчивому выражению ее лица, моя свекровь полагала, что старший из ее детей придерживается того же мнения, что и она, или, по крайней мере, готов всячески посодействовать окончанию этого кризиса. Я сразу же поняла, что она ошибалась и в том, и в другом. Майкрофт расходился с ней во мнениях и не испытывал никакого желания вмешиваться в дела сестры. Несмотря на то, что он являлся государственным служащим, Майкрофт не считал необходимым диктовать подданным Ее Величества, с кем им следует или не следует вступать в брак. Когда же миссис Холмс воскликнула, что подобным замужеством Эвр загубит свою жизнь, Майкрофт хладнокровно заметил, что, учитывая неизбежное отделение Ирландии, в котором он не сомневался, будет полезно иметь знакомство «на другой стороне», и счел вопрос закрытым.

Ужин в тот день прошел в напряженной обстановке. Майкрофт и мистер Холмс почти все время проговорили о политике, в то время как миссис Холмс не проронила ни слова и поднялась к себе сразу же после того, как мы вышли из столовой, отказавшись от кофе. Мистер Холмс последовал за ней, и мы остались вдвоем с мужем. Только тогда Майкрофт снял свою маску показного спокойствия и вежливой сдержанности и сказал мне, как он благодарен за то, что я неукоснительно выполнила его просьбу и отдала приказ запирать на ночь все двери и окна в Масгрейве. Его встревоженный тон заставил меня позабыть об Эвр и ее матримониальных планах, причинявших столько муки миссис Холмс. Конечно, до нас доходили новости о тех ужасных убийствах, что случились в Олдершоте, Фарнеме и Питерсфильде, однако наш мир всегда отличался жестокостью, и, к тому же, будучи невесткой детектива, я научилась обращать на подобные известия меньше внимания, чем, возможно, им уделяли другие обыватели. Майкрофт, однако, был иного мнения. Он сказал, что Шерлок, Эвр и мисс Хопкинс проводят свое расследование и намереваются посетить одного профессора, который, как они надеялись, сможет пролить свет на эту загадку, так как есть все основания полагать, что эти убийства были совершены не человеком, а неким зловещим существом, чье происхождение остается неизвестным.

Эти слова мужа вызвали во мне противоречивые чувства. Я не совсем поняла, что он имеет в виду. Неужели Шерлок и Эвр, которые всегда такое большое значение придавали рациональному объяснению физических явлений, поверили в сверхъестественную природу жестокого убийцы? Майкрофт сказал, что мое недоумение ему понятно. Он сам испытал его, когда брат впервые рассказал ему об этом деле, но теперь он понимает, что Шерлока заставила испытать сомнение найденная на месте каждого преступления улика — неизвестное вещество, которое он не сумел идентифицировать. Эта загадка не давала ему покоя, и ради ее решения Шерлок согласился пойти на крайние меры. Что же касалось Эвр, то для нее вызов традиционным научным представлениям совпал с вызовом собственной матери, поэтому было вполне закономерно, что она приняла в этом деле столь рьяное участие.

И все-таки я не могла не испытывать скептицизма. Я видела целесообразность тех предосторожностей, что мы предприняли в Масгрейве, но полагала, что противник, с которым пришлось столкнуться Шерлоку и Эвр, был человеком. Очень жестоким и физически сильным, но все-таки человеком. Впрочем, я не стала высказывать вслух свои сомнения и сосредоточилась на том, что теперь, когда Майкрофт вернулся в Масгрейв, мы сможем больше внимания уделять нашей маленькой семье.

Весь следующий день был посвящен именно этому. Из соображений безопасности мы ограничили нашу дневную прогулку садом Масгрейва, а затем до самого ужина просидели с маленьким Уильямом в нашей гостиной. Мистер и миссис Холмс, наверное, считают нас ужасными родителями, но мне так не хочется надолго расставаться с сыном, и я вижу, что Майкрофт испытывает то же самое. За то время, что он провел в Лондоне, он успел соскучиться по Уильяму и расспросил меня обо всем, что произошло в его отсутствие. Я была так счастлива быть с ними и видеть, как Уильям лучисто улыбается нам обоим. Мне кажется, что он уже нас любит, и за себя я могу сказать, что нет на свете такой силы, которая заставила бы меня перестать его любить.

После обеда нам доставили телеграмму от Шерлока. Он сообщал, что их план, в чем бы он ни состоял, увенчался успехом, и они с Эвр намеревались приехать первым же утренним поездом. Майкрофт, которого это известие словно вернуло в Лондон с его повседневными заботами, с незаметным для стороннего наблюдателя, но очевидным для меня неодобрением добавил, что вместе с ними приедет и профессор Мориарти. Столь явный афронт по отношению к миссис Холмс лишь в малой степени смягчался тем, что с ними также ехала мисс Стелла Хопкинс, подруга Эвр и во всех смыслах респектабельная девушка. Как написал Шерлок, они собирались остановиться в гостинице и «ждать развития событий». К сожалению, инспектор Грегори Лестрейд, который мог бы своим присутствием придать их предприятию необходимый ореол законности, вынужден был остаться в Лондоне, где он сдерживал праведный гнев доктора Джеймса Хильдерна. Как пояснил мне Майкрофт, именно в его клинике содержался тот профессор, у которого Шерлок и Эвр попросили помощи, и который должен был приехать вместе с ними.

Признаю, что эта телеграмма вызвала у меня самое нехорошее предчувствие. Майкрофт, разумеется, сохранил ее в тайне от своих родителей, однако у нас не было сомнений, что новое столкновение миссис Холмс и Эвр было неизбежно, ведь скрывать заселение пятерых постояльцев в нашей маленькой гостинице было решительно невозможно. Мы провели около получаса, рассуждая о том, как мы могли бы подготовить миссис Холмс к этому повороту, и в конце концов Майкрофт решил, что, пусть он этого и не желает, но ему придется взять на себя роль посредника между родственниками и раз и навсегда решить этот вопрос, даже если для этого ему придется пригласить в Масгрейв профессора Мориарти.

Однако реализация этого намерения оказалась отложенной, по причинам, о которых нам стало известно лишь впоследствии. Шерлок, Эвр и их спутники не приехали самым ранним поездом. Они смогли покинуть Лондон лишь поздним вечером, и все потому, что доктор Хильдерн, которого столь дерзкое похищение пациента из собственной клиники привело в ярость, обрушил свое возмездие на того, кто стал главным орудием в его обмане. Он привлек свои собственные контакты в полиции и подал жалобу на профессора Мориарти, обвинив того в распространении ирландской республиканской агитации, которую тот якобы ему демонстрировал. Бездоказательность этого обвинения соперничала лишь с его вопиющим нахальством, и вместе они сработали. Профессора Мориарти задержали, и Шерлок с Эвр употребили весь день на то, чтобы добиться его освобождения. Они уже хотели телеграфировать Майкрофту, но, к счастью, этого не понадобилось — влиятельный чиновник из министерства иностранных дел, которому Шерлок когда-то оказал неоценимую услугу, употребил свое влияние, и профессора наконец-то отпустили. Тем не менее, драгоценное время было упущено, и мои золовка и деверь с их спутниками еле успели на последний поезд до Масгрейва.

В то время, однако, мы ничего не знали о причинах, нарушивших их планы, и к вечеру следующего дня нам с Майкрофтом лишь с большим трудом удавалось скрывать охватившую нас тревогу. Разговор за ужином, который я принудила себя поддерживать, помог мне скрыть отсутствие особого аппетита, и, хоть мне и было совестно, я мысленно поблагодарила судьбу за то, что миссис Холмс снова рано ушла к себе, сославшись на мигрень. Беспокойство за родных пробудило во мне смутный страх за маленького Уильяма, и я еле дождалась окончания ужина, после чего пошла его проведать. В детской, утишившей мои тревоги своим уютом, было очень тихо. Няня дремала в кресле с вязанием на коленях, а Уильям мирно спал в своей колыбели. Отчего-то у меня на глазах выступили слезы, и я поспешила покинуть детскую, чтобы не разбудить сына и няню. Когда я вернулась в спальню, Майкрофт уже был там, и по его взгляду я поняла, что он испытывает то же гнетущее предвкушение чего-то страшного, что и я.

В ту ночь мы оба не могли заснуть. Я лежала, прижавшись к груди мужа, и слушала его рассказы о проведенном в Масгрейве детстве. Не думаю, что Майкрофт отдавал себе отчет в том, что он тогда говорил. Наверное, таким образом он давал выход сковывавшему его сердце напряжению, потому что его слова были полны меланхолии, необычной даже для Холмсов. Он говорил, и у меня перед глазами возникали картины, словно сошедшие со страниц романов сестер Бронте. Трое детей с необыкновенными способностями, что бродят по туманному лесу и ищут в окружающей природе отголоски той мелодии, что звучит у них в душе. Возможно, именно это и притянуло к ним столь чудовищную, но одновременно загадочную историю, развязки которой мы ожидали, прислушиваясь к малейшему шороху за окном? Может ли быть так, что по воле необъяснимой судьбы, которой мы продолжали верить наперекор всяким рациональным доводам, нам было суждено встретиться с тем существом, которое вселяло сакраментальный ужас в сердце освобожденного Шерлоком и Эвр профессора?..

Часы пробили половину двенадцатого, и тогда это началось. В первобытном безмолвии Масгрейва мы услышали шаркающие, мучительно медленные шаги так отчетливо, будто они раздавались прямо у нас в спальне. Мы одновременно сели, и хотя в ночной полутьме я не могла разглядеть выражение лица Майкрофта, я и без того знала, что он испытывает. Леденящий душу ужас заструился по моему позвоночнику, будто холодная родниковая вода. Босиком, даже не накинув халата, я подошла к окну, и кровь застыла у меня в жилах.

По дорожке, ведущей к дому, медленно двигалась громадная фигура, закутанная в темный плащ. Грузная, она шла неторопливо, шаркая ногами и слегка покачиваясь. Я сразу поняла, что кто бы ни скрывался под плащом, он точно не был человеком. Мне были хорошо известны строение человеческого тела и его пропорции, и даже на таком расстоянии я поняла, что это существо было в полтора раза выше среднего человеческого роста. Оно медленно подняло левую руку, и плащ соскользнул, обнажив плоть. В холодном лунном свете она напомнила мне разлагающиеся внутренние органы мертвеца — такая же мутно-серая и склизкая, но живая и оттого вызывающая глубочайшее отвращение. Когда существо приблизилось, я увидела, что на его левой руке не хватает среднего пальца, и почему-то это увечье, встречающееся среди обычных людей, заставило меня содрогнуться от омерзения. Как будто бы этим дефектом чудовище претендовало на человечность, на принадлежность к людскому роду, и это противоестественное притязание вызвало у меня тошноту.

— О Господи… — прошептал у меня за спиной Майкрофт. Будто парализованные, мы продолжали следить за явившимся на порог нашего дома монстром, не в силах тронуться с места. И лишь в тот момент, когда он поднял свою четырехпалую лапу и с глухим стуком обрушил ее на дверь, мы пришли в себя, словно на нас вылили ушат холодной воды.

— Уильям!.. — выдохнула я, глядя в охваченные ужасом глаза мужа. Одновременно мы сорвались с места и, не сговариваясь, побежали: я — в детскую, Майкрофт — в спальню его родителей.

К тому моменту, когда, объятые страхом, мы сгрудились в коридоре второго этажа, ритмичные удары по двери превратились для меня в роковой набат, оповещающий о конце времен. Если бы Масгрейв не был построен как крепость, служившая своим хозяевам надежным укрытием в неспокойные времена Гражданской войны, парадная дверь, наверное, не продержалась бы под натиском чудовища так долго. Майкрофт уже собирался отдать распоряжения охваченным паникой слугам, как вдруг мы услышали лошадиное ржание и стук колес приближающегося экипажа.

Как один, мы метнулись к окнам и с замиранием сердца увидели, как из повозки, запряженной двойкой лошадей, выпрыгивают Шерлок, Эвр, мисс Хопкинс и двое незнакомых мужчин. Тот из них, кто был помоложе, мог быть только профессором Мориарти, а второй, постарше — профессором Хильдерном. Увидев чудовище, последний вскричал:

— Порождение ада! Вот и настал тот день, когда ты наконец-то возвратишься в преисподнюю, из которой тебя исторгла моя гордыня!

Невзирая на опасность, он ринулся на монстра, сжимая в руке крупный шприц, из тех, что используют в ветеринарии. Его рука была занесена для удара, но чудовище оказалось сильнее. С неожиданным для его комплекции проворством оно схватило профессора за загривок и отшвырнуло в сторону. Шприц оцарапал его склизкую кожу, но не причинил ему вреда. Тем временем мисс Хопкинс подбежала к профессору Хильдерну, чтобы оказать ему помощь, и монстр, взревев, кинулся на нее.

— Даже не смей!.. — это был Шерлок. В мгновение ока он оказался между чудовищем и мисс Хопкинс и ловко вонзил шприц ему в живот. Однако ввести жидкость до конца он не успел — чудовище, издав клокочущий рык, схватило его за голову и, наверное, раздавило бы его череп, если бы Эвр и профессор Мориарти не набросились на него сзади, повиснув на него руках.

Миссис Холмс вскричала от ужаса, глядя, как чудовище выпустило ее сына, и Шерлок мягко соскользнул на траву. Тем временем монстр развернулся и сбил с ног Эвр и профессора Мориарти. Последний уже успел вонзить в него шприц, и, возможно, поэтому чудовище увидело в нем первоочередную угрозу, потому что оно схватило его за одежду и швырнуло вперед, в стену дома.

Эвр исторгла душераздирающий вопль и кинулась к своему жениху. Мисс Хопкинс оттащила в сторону бесчувственного Шерлока и тем спасла ему жизнь — иначе раненый монстр раздавил бы ему голову. Шатаясь, он побрел в сторону леса. В пылу схватки с его головы слетел капюшон, и нашему взору предстал его омерзительный голый череп, похожий на гниющий плод, зараженный смертоносной бациллой. Несколько долгих мгновений мы смотрели ему вслед, а затем его поглотил черный лес.

Будто загипнотизированная случившимся, я лишь с опозданием отреагировала на победу наших отважных спасителей. Мистер и миссис Холмс уже бежали на первый этаж, за ними торопились слуги. Майкрофт, белый как полотно, тронул меня за руку, и, кажется, только в этот момент я поняла, что по-прежнему держу на руках Уильяма, которого я забрала из колыбели. Малыш не плакал, но хныкал, не понимая, что происходит, и зачем его побеспокоили в столь поздний час. Осознав, от какой страшной участи он был спасен, я прижала его к груди. У меня на глазах выступили слезы, и Майкрофт, обняв меня, коснулся губами моей макушки. В тот момент я почувствовала, как он дрожит, и меня будто снова окатило холодной водой. Шерлок и профессоры — мы должны спешить!..

Когда мы вышли во двор, миссис Холмс, впавшая в истерику, с рыданиями причитала над своим младшим сыном, который все еще лежал на земле. Как мы вскоре узнали, он и профессор Хильдерн отделались легким сотрясением, однако этот факт не сразу успокоил бедное сердце страдающей матери. А вот профессору Мориарти повезло гораздо меньше. Передав Уильяма Майкрофту, я быстро его осмотрела. Ударившись о стену, он сломал несколько ребер, и вся правая сторона его тела превратилась в сплошной ушиб. Пока я отдавала приказы слугам, которым предстояло перенести его в дом и срочно вызвать доктора, Эвр держала его за руку и плакала. Впервые с нашего знакомства я видела ее плачущей, но она не стеснялась этих слез. С носилками подбежали слуги, и пока они осторожно укладывали на них профессора Мориарти, к Эвр подошла миссис Холмс. Шерлок уже пришел в себя, и несчастная мать не знала, имеет ли она право обратиться к единственной дочери. Эвр повернула к ней свое залитое слезами лицо, и миссис Холмс, притянув ее к себе, позволила ей уткнуться в свое плечо.

Пока вокруг царила суматоха, мы потеряли из виду профессора Хильдерна. Только когда Шерлока вслед за профессором Мориарти препроводили в дом, мисс Хопкинс, которая, к счастью, отделалась лишь легкими ушибами, с тревогой обратила внимание Майкрофта на его отсутствие. Мой муж уже собрался отрядить несколько человек на его поиски, как в этом отпала необходимость.

То и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, профессор бежал к нам из леса. Его волосы были всклокочены, одежда запачкана, а глаза горели тем, что человек, которому не довелось пережить того, через что прошли мы в ту ночь, назвал бы безумием. Но я мгновенно опознала это как лихорадочный блеск, свойственным всем ученым, чей эксперимент еще не окончен.

— Оно ушло! — остановившись, выдохнул он. — Мы ранили его, но не убили! Сыворотки оказалось недостаточно, и оно ушло!

Мое сердце рухнуло куда-то в пятки. Мисс Хопкинс побледнела, а Майкрофт с решительным видом поджал губы.

— Пройдемте в дом. Мы должны организовать поиски. Оно от нас не уйдет, мы не можем этого допустить.

Я не буду описывать здесь дальнейшие события той бесконечно долгой ночи, когда никто из нас не сомкнул глаз. Скажу лишь, что Майкрофт собрал поисковый отряд, однако, как мы потом узнали, необходимость в нем отпала. Чудовище встретило свой конец, и сразил его тот, кому было предназначено сокрушить его еще в те древние времена, когда жители Новой Гвинеи слагали свои удивительные прозорливые легенды. Но свидетелем этого не довелось стать никому из нас.

* * *

Дневник Джона Ватсона

7 июля 1897 г.

Первая запись в этом дневнике после того, как моя жизнь изменилась навсегда!.. Я вижу, как моя рука выводит слова на бумаге, но мне все еще трудно в это поверить. Кто бы мог подумать, что на мою долю выпадет столько потрясений, которые я буду не в состоянии до конца осмыслить, пожалуй, еще долгие годы (если у меня это вообще когда-нибудь получится). Единственным, но столь дорогим утешением служит мне уверенность в том, что моя дорогая Мэри никогда меня не покинет. Если она осталась со мной в те ужасные недели, когда мой разум мне не принадлежал, а тело отказывалось повиноваться, ничто на свете не сможет ее устрашить.

Окончания нашего путешествия в Англию я не помню. Хотя мое беспамятство прерывалось довольно продолжительными периодами бодрствования, я не осознавал того, что происходит вокруг. Все смешалось в один нескончаемый сон, из которого мой несчастный разум был не в состоянии вырваться. Снова и снова я погружался в тот проклятый колодец, снова и снова дотрагивался до того места, на котором лежали истлевшие останки бедной девочки, снова и снова слышал душераздирающие вопли обреченного Смолла. «Пожалуйста, не делайте этого! Умоляю вас, помогите! Оно уже близко! Оно идет за мной!..» Я не понимал, кто это кричал, несчастный солдат или я сам. Кажется, теперь это было неважно. Единственное, что отныне имело значение, так это то, что чем ближе мы были к Англии, тем реальнее становились мучившие меня кошмары. Чудовище, привидевшееся мне на мостике нашего корабля, вновь и вновь посещало мои сновидения, с той лишь разницей, что теперь я как бы со стороны смотрел на разворачивавшийся перед моими глазами ужас. Этот монстр, этот сгусток зла во плоти, был лишен милосердия и сострадания, убивая все, что вставало у него на пути. Я видел, как он расправился с целой семьей, как он размозжил череп молодой женщины, и, охваченный горячкой, желал лишь одного — поскорее умереть, чтобы больше не видеть этих леденящих душу картин. Тогда я отдал бы все, чтобы это прекратить, даже собственную жизнь, и эта цена не казалась мне слишком высокой.

Проблеск сознания вернулся ко мне, когда я впервые за много месяцев услышал голос Мэри и почувствовал ее присутствие. Осознание того, что она рядом со мной, наполнило мое сердце такой глубокой радостью, что на несколько мгновений я поверил в то, что мой кошмар наконец-то окончен. Однако эта эйфория оказалась недолговечной. Монстр из моих сновидений не хотел меня отпускать. Тогда я понял, что лишь встретившись с ним лицом к лицу, я смогу это прекратить. Только посмотрев в глаза абсолютному злу, я мог надеяться вернуться к свету.

Я снова погрузился в фантасмагорию сна и яви, и с каждым днем мое состояние все ухудшалось. Уже давно я перестал различать смену дня и ночи, но теперь эта потерянность в привычном для человека временном ритме вызвала в моем сердце нешуточный страх. Я словно на один шаг приблизился к могиле и ощутил на своей коже холодное дыхание смерти, безразличной и к времени, и к тому, что наполняет его течение.

Осознание близкого конца, испугав меня, также придало мне сил, и я понял, что Мэри и ее друзья привели ко мне доктора, который взял у меня кровь. Странно, но что-то в его облике показалось мне знакомым. После его ухода мне стало так страшно, что я был готов умолять его не покидать меня. Но все было напрасно. Я снова впал в забытье, а когда пришел в себя, со мной была лишь Мэри. Моя бедная дорогая Мэри.

Не знаю, сколько прошло времени после ухода профессора и остальных, но следующего гостя я запомнил очень отчетливо. Это был майор Шолто. Я не видел его лица и все еще балансировал на тонкой грани между бредом и реальностью, но я почувствовал его присутствие и заранее понял, что он собирался сказать. Осознание случившегося заставило меня похолодеть. Я слышал, как Мэри подавила горестный вздох, и мне хотелось вскричать от отчаяния, но я будто онемел. Несчастный Смолл скончался. Завладев его разумом, чудовище забрало и его тело, и я знал, что буду следующим, что меня постигнет та же судьба, если я не сумею дать ему отпор, если я не найду в себе силы исполнить предназначение, возложенное на меня теми, кто жил задолго до рождения современного человека. Отец Неба заплачет о потерянном рае, и его слезы, упав на злую кость, дадут ей жизнь. И борьба между добром и злом продолжится на земле.

Если только я не положу этому конец.

Майор ушел, а Мэри вернулась в мою комнату. Впервые с моего возвращения в Англию решимость покинула ее, и, опустившись на стул, она дала волю слезам. Не в моих силах было ее утешить. Но я мог навсегда покончить с этим кошмаром, даже если это будет стоить мне жизни.

В тот вечер Мэри не покинула меня ни на минуту, но ожидание и шаткие надежды слишком измучили ее, и она заснула. Вскоре после этого все мое тело пронзила острая боль, которая прекратилась так же быстро, как появилась. Я чувствовал себя так, будто мне вправили вывихнутое плечо. Мой разум слегка прояснился, так что впервые за долгие недели я смог надолго ухватиться за реальность, держа кошмарное наваждение на расстоянии вытянутой руки.

На улице давно стемнело, но комнату освещало несколько тусклых свечей, и, хоть руки мои дрожали, я кое-как сумел одеться и встать. Отвыкшее от самой простой физической активности тело громко запротестовало, и колоссальным усилием воли я приказал себе не обращать внимания на боль. Держась за стены, чтобы не упасть, я спустился в коридор и вышел на улицу. Я знал, что не могу идти пешком, но выбора у меня не было — в столь поздний час в этом районе можно было встретить лишь редких прохожих, торопящихся поскорее вернуться домой. С трудом ориентируясь в пространстве, я побрел по дороге, лишь смутно представляя, где нахожусь. Так прошло около получаса, если не больше, и мне вдруг повезло. У одного из домов на противоположной стороне улицы кэбмен только что высадил гуляку-пассажира, и, спотыкаясь и едва не падая, я побежал к нему, что-то бормоча — на крик у меня просто не было сил. Судя по выражению лица кэбмена, я производил впечатление самое жалкое, но несколько банкнот, продемонстрированных моей дрожащей рукой, переменили его отношение, и он все-таки согласился меня подвезти.

Я приказал ему ехать на юго-запад, прочь из города. Я понятия не имел, где мне следует искать моего врага, но страшный доисторический вирус, который я подхватил в том богопротивном колодце, вел меня в нужном направлении. Лондон остался позади, и все вокруг погрузилось в беспросветную голодную тьму. До рассвета было еще около часа, но я не знал, суждено ли мне его пережить.

Кэб на всех парах несся по проселочной дороге, как вдруг лошадь с протяжным ржанием остановилась, и от отдачи меня откинуло назад, а извозчик едва не свалился с козлов. Нещадно ругая бедное животное, он принялся стегать его плетью, но все было напрасно. Мой голос отказывался мне подчиняться, но мне все-таки удалось заставить его прекратить истязание. Дальше ехать не было нужды. Моя поездка окончилась здесь.

Я едва не вывалился из кэба, и лишь чудом мне удалось устоять на ногах. Извозчик, которому моя судьба была безразлична, уже поворачивал назад, а я сошел с дороги и углубился в лесную чащу. Не знаю, сколько времени я шел, спотыкаясь и безуспешно уворачиваясь от терзавших меня ветвей. Верхушки деревьев посеребрились белесым светом — начинался рассвет. Осознание того, что скоро наступит день, заставило меня остановиться, и если бы у меня были силы, пожалуй, я бы рассмеялся. При свете теплого летнего дня все показалось мне таким пустым и суетным. Даже страх за мою жизнь отступил под воздействием этой вечной красоты, что разворачивалась у меня перед глазами. Разве может зло восторжествовать в этом первозданном мире, столь спокойном и столь совершенном? И разве значат мои собственные тщания хоть что-нибудь по сравнению с этой бесконечной нетронутой гармонией?..

Тогда я не нашел ответа на эти вопросы. Нет его у меня и сейчас. Все, что я знаю, так это то, что тяжелая склизкая поступь вернула меня в реальный мир, положив конец моим идиллическим размышлениям. Собрав остаток сил, я заставил себя обернуться, и зловещая фигура из моих кошмаров медленно показалась из-за деревьев. Ее ужасающий вид был таким же, как я его запомнил. Лысый череп, обросший серой плотью, был подобен комку грязной глины, наспех вылепленному неопытным мастером. Огромные руки больше напоминали лапы, и на левой отсутствовал средний палец. Чудовище источало омерзительный смрад, и от него волнами исходила смертельная угроза. Когда оно заметило меня, из его гортани вырвался гневный рык. Я знал, что оно было ранено — иначе я никогда не нашел бы в себе силы забраться так далеко — и понимал, что лишь древний вирус, выбравший меня своим вместилищем, был способен его уничтожить.

И борьба между добром и злом продолжится на земле.

Чудовище издало громоподобный рев и, превозмогая боль, двинулось прямо на меня. Каждая клеточка моего тела вопила от страха, призывая меня спасаться бегством, но я смог его обуздать. Собрав все свое мужество, я ринулся вперед, и мои пальцы сомкнулись на влажном, омерзительно скользком запястье чудища.

Как только я коснулся его, мы оба взревели от боли. Чудище подалось назад, но я не выпускал его, и оно увлекло меня за собой. Мы рухнули на землю, и свободной лапой оно попыталось отбросить меня, но вместо этого его пронзил еще один болевой спазм. У меня все потемнело в глазах; размытые картины далекого прошлого и несбыточного будущего пронеслись перед моим мысленным взором, и сквозь мое тело словно прошел электрический заряд.

И борьба… между добром и злом… продолжится… на земле.

Последним, что я увидел в тот день, были две огромные глазницы, сквозь которые ко мне взывала бездна. Ее ярости, ее жадности хватило бы для того, чтобы поглотить все человечество, и все-таки я сумел удержаться. Не знаю, что меня спасло — сидящая во мне бацилла, моя собственная сила воли или любовь к Мэри, о которой я подумал в тот миг. Но в ту последнюю секунду, когда меня окружила тьма, я уже знал, что это еще не конец. Я уже верил, что когда-нибудь я вернусь к этому дневнику, который станет для меня и для всех тех, кому он попадется на глаза, памятником поверженной самонадеянности и возрожденного желания жить.

1) Теория о так называемом "суперконтиненте" была впервые выдвинута в 1912 году Альфредом Вегенером, однако, поскольку действие фанфика происходит пусть и несколько раньше, но в ту же эпоху, автор надеется, что читатели простят ему это допущение.

Вернуться к тексту

«Пэлл Мэлл Газетт», 13 сентября 1897 г.

Тайное бракосочетание мисс Э.Э. Холмс

Как стало известно из достоверных источников, достопочтимая мисс Элизабет Эвр Холмс, младшая дочь достопочтимого мистера Уильяма Ричарда Холмса и достопочтимой миссис Элизабет Рут Холмс, урожденной Масгрейв, 11 числа сего месяца сочеталась браком с профессором Джеймсом Мориарти из Дублинского университета. На закрытой церемонии в церкви Святого Фомы присутствовали лишь самые близкие друзья и родственники новобрачных, которые на следующий же день покинули Лондон. Вне всякого сомнения, мисс Элизабет Эвр Холмс, в замужестве Мориарти, известная своей тягой к попранию приличий и нарушению моральных устоев, украсит своим присутствием любой мятежный салон ирландской части нашего королевства.

* * *

Дневник Молли Холмс

18 сентября 1897 г.

Час назад мы вернулись домой с церемонии, и должна признать, что она прошла в такой вдохновляющей и одновременно умиротворенной атмосфере, что я почувствовала необходимость сразу же изложить свои впечатления в дневнике, до того, как придет пора переодеваться и ехать на ужин.

Обычно это время года связывают с меланхолией, но два бракосочетания подряд наполняют меня такой глубокой радостью, что я почти забываю о грядущей долгой зиме. Все-таки жаль, что свадьба Эвр и профессора Мориарти — которого я все еще не привыкла называть Джеймсом — была такой скромной, но таково было их желание, и не мне его оспаривать. Наверное, в какой-то степени это было к лучшему. Их брак и без того вызвал в обществе множество пересудов, и пышное торжество наверняка бы их умножило. С другой стороны, подобная дискретность позволила миссис Холмс легче принять выбор дочери. Конечно, после того, что случилось в Масгрейве, их ссора показалась обеим столь мелочной, что они не стали откладывать желанный для всех членов семьи разговор. И пусть миссис Холмс все еще считала профессора Мориарти не той партией для Эвр, которую она могла бы полностью одобрить, она решила, что его преданность ее дочери свидетельствует об искренности его чувств, и ее дальнейшее противодействие их браку навсегда превратить ее в заклятого врага Эвр. А этого миссис Холмс не могла допустить, поэтому она все-таки дала дочери свое благословение и, хоть и с тяжелым сердцем, в котором уже зародилась неискоренимая тоска по вылетевшему из гнезда птенцу, позволила ей покинуть Англию. Со своей стороны могу лишь добавить, что мое собственное сердце подсказывает мне, что это было верное решение, и что Эвр будет очень счастлива в браке.

И вот, спустя всего неделю после свадьбы Эвр и профессора… то есть, Джеймса, мы снова собрались в церкви, чтобы стать свидетелями еще одного бракосочетания. На сей раз церемония была открытой, но в газеты, ввиду «незначительности» статуса молодоженов, она не попала. А жаль — я думаю, в будущем эта пара стяжает себе славу на медицинском поприще и сделает много хорошего для страждущих из всех социальных слоев. Я так рада за Мэри и Джона! После всего, что они пережили, так чудесно осознавать, что они все-таки обрели свое счастье. И так здорово, что у них столько друзей, ставших свидетелями этого радостного события. Шерлок, конечно, пришел, и мисс Хопкинс в сопровождении инспектора Лестрейда (возможно ли, что нас ждет еще одна подобная церемония?..) А еще я была рада увидеть в церкви профессора Хильдерна. После вмешательства Майкрофта он прошел повторное освидетельствование, и независимый консилиум объявил его психически здоровым. Конечно, это известие повергло в ярость доктора Хильдерна, его сводного брата, но он ничего не смог с этим поделать. В качестве компенсации профессору Хильдерну было выделено содержание, на мой взгляд, довольно скромное, однако он счел его достаточным. После случившегося в Масгрейве его регулярно навещали Эвр, мисс Хопкинс и Мэри, и они рассказали, что гибель чудовища принесла ему глубокое облегчение, но не утишила его душевного страдания. Поэтому я была рада узнать, что мисс Хопкинс попросила профессора Хильдерна взять ее в ученицы. Сначала он ответил категоричным отказом, аргументировав это тем, что он не желает более возвращаться к предмету, навлекшему на других столько несчастий, но она не отставала, и в конце концов он сдался. Сегодня, еще до начала церемонии, я воспользовалась возможностью переговорить с ней — мне было любопытно узнать, какой из ее доводов оказался решающим (если, конечно, она была готова этим поделиться). Мисс Хопкинс ответила, что, как ни странно, ей помог фатализм. Это показалось мне необычным аргументом для ученого, и она пояснила:

— Видите ли, миссис Холмс, мы все — и профессор Хильдерн, и ваши деверь и золовка, и я — поддались убеждению нашего века в том, что развитие, в том числе научное, может быть лишь прямолинейным и прогрессивным. Однако тот скелет, который профессор Хильдерн привез из Новой Гвинеи, и та неизвестная западной науке болезнь, которой заразился доктор Ватсон в Индии, свидетельствуют о том, что постижение мира не только неверно, но и преступно сводить к одним лишь позитивистским категориям. То, что на первый взгляд видится нам отрицательным результатом, в действительности может стать началом важнейшего для человечества исследования. Так что я всего лишь сказала профессору Хильдерну, что ему суждено было привезти в Англию тот скелет, ведь без него мы никогда бы не осознали, насколько ограничены наши представления об окружающем мире. И ни за что бы не нашли тот путь, на котором нам стоит искать истину.

Что ж, таким является итог тех необъяснимых событий, свидетелями которых нам довелось побывать. Быть может, когда-нибудь, когда мой дневник попадется на глаза Уильяму или его братьям и сестрам, они посмеются над изобретательностью моей фантазии, и я заранее прошу их не делать поспешных выводов. А сейчас мне пора заканчивать — нас ожидает праздничный свадебный ужин, и горничная уже пришла, чтобы помочь мне переодеться.