Зима в её глазах (гет)

Морта была возвращена назад, и теперь им стоило подумать о дополнительных средствах защиты. Но это было не срочно и не так критично. А вот то, что Одри была одна на докладе об их встрече с Донован и мессией — очень даже да.

Малеку было неспокойно. Обычно, будучи рядом, он мог ей помочь, хотя бы минимально: перевести внимание и гнев божка на себя (Авваддон был творением иного толка и у Шепфамалума просто не было должных ресурсов для нанесения реального урона), поднять её, поддержать, проводить, успокоить — что угодно, лишь бы самому почувствовать, что он может что-то изменить, что она находит покой и безопасность в его руках. Как всё прошло в этот раз?

Одри открыла на втором стуке. Малек был готов стучать намного дольше. Замерев, она стояла у порога, держась за ручку, не решаясь впустить его внутрь, — и всё же впустила.

Вытаскивая шпильки из волос, Одри кивнула ему, предоставляя возможность озвучить цель визита. Он знал, что будь на его месте кто-то из астрейцев, то эта комната уже принадлежала бы двоим. Одри легко позвала бы любого из них, отважилась бы предложить разделить с ней спальню хоть ангела, хоть демона, ведь они так отчаянно винились перед ней, сожалели, что согласились на его предложение и обрекли её на страдания (забывая, что их мнения по поводу Одри, в общем-то, никто и не спрашивал). И только ему было позволено лишь ждать, когда она сможет отпустить и жить дальше, сделав над собой усилие, позволив себе испытывать счастье здесь и сейчас.

Но Малек был далеко не идеальным. Он мог разыграть перед ней трагедию или комедию, но не хотел. Он жаждал снова не потерять — и ради этого пошёл бы на что угодно, снова и снова. Он был готов смущать и шутить, соблазнять и завлекать — всё что она только пожелала бы. Но извиняться за то, что она жива — никогда.

— Ты была серьёзна, когда сказала мне «оставайся»?

На секунду Одри замерла и испугалась, Малек увидел это в её глазах. И ему стало не до смеха.

— А ты бы хотел, чтобы я шутила?

— Одри, прошу, обойдёмся без зеркальных вопросов. Если ты передумала или поняла, что не готова, я не буду настаивать, не бойся сказать мне прямо. Я не буду тебя ни к чему принуждать, у меня есть, куда пойти, — он прижался плечом к дверному косяку, готовый уйти в любой момент.

— Или к кому, возможно?

Малек окинул её внимательным взглядом: Одри волновалась. Её тело было неподвижно, но сердце, что он слышал, даже стоя на расстоянии нескольких шагов, стучало слишком быстро для такой ерундовой провокации. Глупо даже думать об этом всерьёз. Она действительно верила своим словам? Невероятная женщина. Единственная в своём роде. Единственная во всех мирах.

— Раньше мне казалось, что ревность партнёра должна задорно обжигать того, кого ревнуют. Но она льдистая и острая, и это не то, что я хотел бы ощущать на себе.

Одри молча отвернулась и начала расстёгивать пуговицы на своём наряде. Медленно и плавно её тело всё больше обнажалось, открывая его взгляду соблазнительные изгибы. И вот наконец платье упало на пол, и Одри просто переступила через него, оставшись в одних трусиках, и оглянулась на него через плечо.

Малек грустно улыбнулся и шагнул к ней, а затем подхватил с банкетки у кровати длинный чёрный шёлковый халат и закутал её в него, обняв через ткань и крепко прижав к своей груди напряжённой спиной.

— Зачем ты это делаешь?

— Разве ты пришёл не для этого? — она не двигалась в его руках, холодная, словно по-прежнему неживая, какой была в том ледяном гробу. Он почти злился на неё. Почти. — Ты сказал, что одной моей души тебе мало. Значит, тебе нужно моё тело. Вот она я, бери, я не против.

Он поморщился и прижал её сильнее, намеренно делая немного больно, заставляя её явственно ощутить границы своего тела. Живого, тёплого, красивого тела, которое она никак не могла принять.

— Зато против я, — прошипел он ей на ухо и заметил, как по её шее и спине побежали мурашки от его голоса. Мимолётно коснувшись губами места за ухом, он отстранился настолько, чтобы уткнуться носом в её макушку и вдохнуть запах волос — жасмин, лёд и отчаяние. — Я поведал тебе достаточно развёрнуто, что именно мне нужно, и в том перечне было не только твоё тело.

— А у меня больше ничего нет, кроме него. Да и то под вопросом. Даже душа моя мне не принадлежит. Она была обещана тебе ещё до моего рождения.

Одри отчаянно встрепенулась, пытаясь вырваться из его объятий, но, не достигнув желаемого, наконец немного расслабилась. Малек тоже смягчил напор и ласково погладил её по плечам и мимолётно поцеловал в шею.

— Оденься, Одри, — он распахнул полы халата и помог ей продеть руки в рукава.

Дождавшись, когда она завяжет пояс, Малек снова обнял её, теперь уже аккуратно и бережно. Одри мгновение помялась в нерешительности, а затем откинулась на его спину, положив руки поверх его ладони, прижатой к её животу, еле заметно погладив его пальцы.

— Зачем я тебе, Малек? Раньше тебе хотя бы было весело играть со мной и дразнить астрейцев нашей связью. А теперь — меня больше нет. Зачем ты всё ещё со мной?

Малек прикрыл глаза. Он оказался не готов к этому разговору. У него были тысячи шутливых, идевательских, циничных и жестоких отговорок, шуток и манипуляций, которыми он мог бы ответить ей, и только один честный ответ. Честный до зубовного скрежета и ледяного страха внутри. Честный до сладкой боли, которую он жаждал разделить с ней.

— Вариант, в котором я всё так же, как и раньше, люблю тебя, ты даже не рассматриваешь?

Одри медленно обернулась и покачала головой.

— Но я умерла, мой милый. Меня больше нет. Это, — она махнула рукой от груди к ногам и скривилась, — лишь тело. Я вся — его тьма. Моего света, который когда-то заворожил тебя, тоже больше нет.

Зелёные глаза, точно покрытые корочкой льда, встретились с его. Малек не знал, что она видела в нём, — он же видел зиму: злую, жестокую, мучившую его женщину, считавшую себя непобедимой, с которой, однако, он был готов сражаться.

— Ты ошибаешься, моя драгоценная, — улыбнулся Малек, запретив себе злиться и ненавидеть — это он оставит на потом, для других. Его Одри нуждалась в любви и тепле, в нежности и свете. И если она могла вместить в себя столько чужой тьмы и остаться собой, что бы сама ни думала, то и он сможет дать именно то, что ей нужно. Даже если в этот раз они поменяются местами и дорогу им обоим придётся освещать уже ему. — Ты всегда будешь собой. С его тьмой или без, в дурмане новой силы или в бессилии своего разочарования, на небесах или в аду, в лучшие и худшие дни — ты никогда не станешь другой. Ты всегда будешь моей Одри.

Он шагнул еще ближе, вжавшись в неё изо всех сил, чтобы почувствовать её тепло, чтобы дать ей ощутить своё. Малек знал, что она не верила ему: дрожавшие ресницы, отведённый в сторону взгляд, хрупкие пальцы, вцепившиеся в его пиджак до побелевших ногтей, поджатые губы. И он решился в один момент — если и было лучшее подтверждение, то оно было в нём самом.

— Я помогу тебе увидеть себя моими глазами. Покажу, какая ты для меня. Докажу, что ничего не изменилось.

Он прижал ладонь к её щеке, а второй приподнял лицо за подбородок. Так невыносимо хотелось поцеловать её, хрупкую, нежную, растерянную, уверенную в своём проигрыше. Жадно впиться в эти мягкие податливые губы, скользнуть меж них языком, обвести зубы, огладить небо и сплестись с её языком, пить чужие вздохи, насыщаться её дрожью и нетерпением, ласкать и поглощать, быть центром её притяжения, причиной её существования. Он хотел этого, но умел ждать.

— Ты тоже так можешь? — зачарованно спросила она, и Малек усмехнулся, погладив её скулу большим пальцем, среди всего вороха чувств и эмоций ощутив главенствующей хрупкую нежность, которой научила его именно она.

— Я могу всё, что могут они. Твоё удивление почти оскорбительно, Одри, — хмыкнул он, и она впервые за вечер улыбнулась. — А теперь — смотри.

Их первая встреча после институа, она уже устроилась в «Астрею». Его заинтересованный взгляд, её внутренняя жажда быть услышанной и понятой. Она действительно сильная, но пока ещё не знает об этом.

Их поездки по делам, наэлектризованный воздух в салоне автомобиля, её голые колени, соблазнительно белеющие и зовущие, его волевое решение ждать. Он заинтригован, она словно не замечает, какую бурю каждый раз поднимает в нём одним своим видом. Или действительно не замечает?

Их разговор в церкви. Его откровенная провокация, её реакция. Его пожирающий взгляд, её смущение и жгучий интерес. Она уже хитрее и смелее, чем несколько месяцев назад. Она уже намного лучше, чем он себе фантазировал.

Их первый раз. Быстро, жёстко, чистая похоть без чувств. Удовольствие, разделённое на двоих. Жар её дыхания, его жажда почувствовать это снова — впервые такая сильная и непреодолимая. Она раскрывает его секрет, хитрая, отважная, прекрасная. Ему бы злиться, но он может думать только о том, как повторить то, что было.

Их встречи в её снах. Её тоска, его смятение. Его никто и никогда не ждал, по нему — настоящему, без масок — никто и никогда не скучал. Он полон неуверенности, она — надежды и страха, что он может оттолкнуть.

Их свидание в церкви, снова на том же месте. Она отчаянная, смелая, нежная. Она особенная. И это ломает и крошит что-то в нём. Он больше не думает о том, что произошло в кабинете — он жаждет, чтобы она никогда не отпускала его из своих объятий. Дикий зверь почти готов стать домашним — и ему страшно, стыдно и невообразимо хорошо.

Их путешествие в Яму. Принятие и восторг в её ярких, как весенняя зелень, глазах. Тёплая, светлая, солнечная, живая, влюблённая, прощающая и обещающая — она укладывает всю его уверенность на лопатки, и уже он мысленно встаёт на колени. Зверь внутри повержен, тьма приручена, жажда любви — сильна как никогда прежде.

Их прощание перед битвой. Она — глупая, дерзкая, безбашенная, слепо преданная тем, кто никогда не должен был зваться её друзьями, настоящая, любящая. Он — принимающий её выбор, потому что с ней у него всё впервые: ревность, нежность, забота, желание защитить, любовь. Он верит в неё и в них, он знает, что всегда будет возвращаться к ней, потому что отныне она — только его. Его. Его.

Их безвременье в ледяном гробу. Тьма и розы, холод и пустота, тишина и попытки смирения, тоска и отказ признавать поражение. Он — полый, пустой, словно без неё ему не хватает мира, не хватает света, чтобы оттенить тьму. Без неё все миры потерялись в равнодушии. И если для неё Яма — покой без боли, то для него — тюрьма без неё.

Их дни у Шепфамалума. Он терпит и ждёт, сжимает зубы и уговаривает себя сдержаться, стараясь не представлять все виды казней для одного конкретного бога, снова и снова глядя на её распростёртое на полу тело, на кровь возле, на слёзы на её лице. Он ещё не готов, он пока не одержит верх и может потерять её, но в этот раз уже навсегда. Это недопустимо. Он смотрит на неё — сильную, смелую, ненавидящую, несущую свет сквозь мрак и тьму, невыносимо живую, — и чувствует, как его сердце снова бьётся.

Их вчерашний разговор. Её приступ, жадный, неистовый голод тьмы, огромный страх потеряться в нём. Его восхищение, любование, истовое желание быть рядом, заковав похоть в оковы надёжнее, чем были у его отца. Он жаждет её всю: каждый шорох её платья, когда его нет рядом, каждый взгляд, брошенный не на него, каждую мысль не о нём, каждое слово, не услышанное им, каждое прикосновение, не достигнувшее его кожи, каждый поцелуй, который она когда либо дарила кому-то другому. Он одержим ею и абсолютно раздавлен, побеждён и коленопреклонён. Он готов ждать, пока она не поймёт. Пока она снова не увидит его, вышагивающим из тьмы, чтобы взять её за руку и пойти рядом, что бы это ни влекло за собой. Он смотрит на неё, спящую, уязвимую, расслабленную, почти счастливую, и не может отвести взгляд, не может оторвать свои пальцы от её кожи, не может перестать чувствовать так полно и так остро.

Малек всё рассказывал и рассказывал, снимая слои брони со своего сердца один за одним. Он не боялся показаться слабым — он никогда не был таким сильным, как в эти минуты, когда она видела его любовь к ней.

И Одри смотрела, и чувствовала, и смущалась, и дрожала от неверия и удивления. И оттаивала, оттаивала, оттаивала — медленно-медленно, как лёд на реке под мартовским солнцем.

Малек моргнул, разрывая связь, и упёрся лбом в её лоб. Ему была необходима передышка. Одри шумно дышала, опаляя его своим жаром, своей благодарностью. Он улыбнулся и обнял её за талию, смяв халат на спине и вдавив пальцы в тёплую даже через ткань кожу.

Его щеки коснулись осторожные пальцы, ласково, аккуратно очертили линию челюсти, подбородок, снова вернулись на скулу и остались, согревая, даря успокоение его напряжённому разуму.

— Спасибо тебе, — тихо сказала Одри, прижимаясь к нему ближе. — Я даже представить не могла, как мне это было нужно. Увидеть себя твоими глазами, почувствовать всё это, ощутить себя живой.

— Я обещал, что буду возвращаться к тебе снова и снова, но я никуда не уходил от тебя и не уйду. И если будет нужно, я буду бороться даже с тобой, если это будет необходимо для нашей с тобой победы.

Одри обернулась вокруг него юркой куницей, обняла, ткнулась носом в шею, вдохнула его запах. Малек сглотнул и пообещал себе, что не выпустит её из постели целую вечность, когда всё это наконец закончится, когда она будет в полной безопасности. Обняв её в ответ, он прикрыл глаза, наслаждаясь её теплом, ароматом жасмина и надеждой, которой она была напитана благодаря ему.

— Ты покажешь мне когда-нибудь ещё немного? — очарованно выдохнула она ему на ухо, поцеловав в подбородок и прижавшись щекой к щеке.

— Хоть каждый вечер, моя драгоценная, — улыбнулся он, поцеловав её в висок. — Для тебя — всё, что угодно, в любое время.

— Оставайся. Нам ведь теперь можно.

Одри выглядела растерянно и неуверенно, и он не нашёл в себе силы усмехаться. Проведя ладонью по спине, запустил пальцы в волосы и чуть потянул назад.

— Сегодня или насовсем?

Одри облизнулась, и он прикипел взглядом к её губам. Желание смять их в поцелуе стало почти невыносимым. Малек криво улыбнулся и замер, готовый к нападению.

— Навсегда, — просто сказала она, и он сорвался.

Губы накрыли губы, языки встретились в сладком танце, руки гладили, сжимали, царапали, срывали одежду, зубы кусали, метили, присваивали. Тела сплелись на простынях, и ничего не осталось, кроме громких, жарких стонов, дрожи, шлепков кожи о кожу, пальцев, стиснувших скользкую простынь, имён, выдыхаемых на пике, взглядов после — тех, что интимнее всего на свете.

Малек оплетал притихшую Одри своими руками и наконец ощущал себя на своём месте. Истома, владевшая телом, была ни при чём, хотя она, безусловно, звучала приятной кодойКо́да в музыке — дополнительный раздел, возможный в конце музыкального произведения и не принимающийся в расчёт при определении его строения. Внутри наконец замерла тишина, сытая, мягкая, согревающая. Он не знал, как ей удалось приручить даже тьму Аваддона, но он, весь он, до самого последнего призрачного завихрения, был полон слепой преданности этой женщине — хрупкой, прекрасной, стойкой, идеальной, созданной специально для него.

Довольно облизнувшись, он мазнул губами по её влажному плечу. Одри, улыбнувшись, повернулась и подвинулась, устраивая голову на его груди, а затем поцеловала место над самым сердцем. Там, где стук был ощутимее всего.

— Ты действительно думаешь, что у меня может быть кто-то ещё? — внезапно задал он вопрос. Одри нехотя подняла на мгновение голову, посмотрела ему в глаза и тут же опустилась обратно. И Малек хрипло засмеялся. — И кто это, по твоим представлениям?

— Мало ли красивых и свободных демонесс, например, — пробурчала Одри, специально касаясь губами его кожи. Но он не повёлся на провокацию.

— Одри, ты — женщина, которая показала мне любовь, ради которой я отозвал свою армию, а теперь выполняю поручения Шепфамалума. Ты, и правда, считаешь, что мне может быть нужна другая? По-твоему, я настолько непостоянен и ненадёжен?

Одри устало вздохнула и вновь поцеловала его грудь, а затем прижалась щекой покрепче, так и не посмотрев на него снова.

— Ты сам рассказывал о своём неуёмном аппетите и темпераменте, о нежелании подавлять свои потребности. Нет, я верю тебе и доверяю. Просто со мной так много проблем. Я сама одна большая проблема…

Малек недовольно нахмурился и приподнял её за плечи, чтобы видеть её глаза. Зелёный лёд крошился, медленно таял, и это была его заслуга.

— Одри, ты не проблема. Ты — моя женщина. Не смей думать о себе в таком ключе. Ты самая сильная и стойкая из всех знакомых мне существ, — он кивнул, признавая очевидное: — И да, ты права, я говорил, что позволяю себе проживать все чувства и не ограничиваю свои желания. Но тогда я был свободен и соблазнял тебя, — он усмехнулся, видя смущение на её лице. — Считай меня старомодным в этом смысле, но мне не нужен никто, кроме тебя. И надеюсь, это взаимно. Не хотелось бы лишать нашего босса верных сторонников каждый раз, когда ты задержишь на ком-то взгляд своих прекрасных глаз.

Одри улыбнулась и, кивнув, с удобством легла на прежнее место, лениво проводя пальцами по его прессу и груди.

— Действительно, это было бы лишним. По-настоящему верных сторонников у нас чертовски мало, — она тихо засмеялась, и Малек довольно хмыкнул.

— Мне всегда будет тебя мало, Одри. Мне была необходима вечность с тобой. Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня понять.

Она долго молчала, и он уже решил, что её сморила усталость после всех потрясений этого дня, когда уловил её тихий голос:

— Мне кажется, я начинаю понимать. Не знаю, буду ли я когда-нибудь тебе благодарна, но я начинаю тебя понимать. Возможно, я бы сделала для нас то же самое.

Малек победоносно ухмыльнулся, перехватил её руку и поднёс к своим губам, а затем поцеловал в ладонь и переплёл их пальцы. Из груди рвалось что-то, чему он ещё не знал названия.

— Спи, моя драгоценная, — прошептал Малек и обнял её ещё крепче. — Завтра будет непростой день, но ты справишься с ним. Ты справишься с чем угодно, а я буду рядом, чтобы помочь тебе.

Одри в его объятиях медленно проваливалась в сон, согретая и обласканная его руками, губами и взглядом. Зимы в её глазах больше не было — этот раунд остался за ним.