Апельсиновый вечер (гет)

Общее хобби.

Миссис Уизли, Мистер Уизли, G, джен.

— Артур! Ты опять взялся за старое? — грозно нахмурилась Миссис Уизли, застав мужа в гараже. Он держал в руках степлер и не переставая охал от удивления.

— Молли, к-к-акая неожиданность! — заикаясь, ответил Мистер Уизли, мигом спрятав маггловское изобретение за спину. — Но понимаешь, это мое хобби, я ничего не могу поделать... И вообще, ты не имеешь права запрещать мне чем-то увлекаться!

— Я и не спорю, — отмахнулась она. — Я говорю: за старое! Там же у тебя в правом верхнем ящике на столе, где лежит поломанный вентилятор, спрятаны еще неизученные лампочки!

— Мерлин, откуда ты-то знаешь?!

Молли неопределенно пожала плечами:

— Я тоже порой... интересуюсь магглами.

Рыжий.

Панси Паркинсон/ее любовь, G.

Как вам нравится: «Панси Паркинсон безответно влюблена»? Или так: «Староста Слизерина страдает от неразделенной любви»? Удручающе звучит, но к сожалению, это правда. Я влюбилась. Никогда не думала, что со мной это произойдет, потому что раньше я не обращала на него внимания. Он для меня был пустым местом, бесплатным приложением к Гермионе Грейнджер. А теперь... Это какое-то наваждение, я постоянно думаю о нем, просыпаюсь и засыпаю с его именем на устах. Рыжий теперь мой самый любимый цвет. Я стала рассеянной и забывчивой, моя успеваемость понизилась — мечты о нашем совместном будущем заполонили мою жизнь. Но ничего не изменишь, потому что он, без сомнения, привязан к этой грязнокровке. Чертова Грейнджер! Она касается его у всех на виду, нежно обнимает, иногда даже целует. Как она может демонстрировать свою любовь, когда я сгораю от ненависти и зависти? Ведь я тоже хочу притрагиваться к нему, вдыхать его аромат, чувствовать рукой тепло его тела — мне недостаточно издали смотреть на него.

Я боюсь представить, что скажут Драко, Теодор или Миллисента, если узнают, в кого я влюбилась. Сейчас они лишь понимающе кивают, но не задают лишних вопросов.

Обидно, что в коридорах Хогвартса его трудно заметить — он редко выходит из гостиной Гриффиндора один. Хотя, может это я недостаточно внимательно слежу за его перемещениями. Но я стараюсь.

Иногда я замечаю его гуляющим на квиддичном поле или крадущимся возле библиотеки, но он слишком быстро уходит, и я не могу его догнать, не привлекая внимания любопытных учеников.

Часто вижу его с зубрилкой Грейнджер, которая не позволяет ему вырваться из своих удушающих объятий. Из-за присутствия гриффиндорской зануды я не могу остаться с ним наедине.

Но я верю, что мечты сбываются.

Впереди мелькает неясная тень... Неужели мне, наконец, повезло застать его одного? Заглядываю в пустой класс, и сердце замирает — он, такой красивый и довольный, сидит на парте. Мое рыжее персональное солнышко. Дрожащими от волнения руками вытираю со лба пот и срывающимся голосом шепчу:

— Косолапус, котик, иди сюда!

Я счастлива — он с мяуканьем подходит.

Проверка на жених-пригодность.

Роза Уизли/Скорпиус Малфой, Гермиона и Рон Уизли, G, гет.

— Как я не предупреждал Розу, парень, все равно она в тебя влюбилась! — обвинительно заявил Рон Уизли, рассматривая стоящего перед ним Скорпиуса Малфоя в элегантном черном смокинге. По внешнему виду и легкому волнению, который даже черствый Рон сумел заметить, чувствовалось, что к этой встрече молодой человек тщательно готовился.

— Роза уже не ребенок, поэтому может сама решать подобные вопросы, — чопорно ответил Скорпиус, без надобности поправляя галстук. — И мы любим друг друга, тут уж ничего не поделаешь.

— Да, Роззи очень упрямая. Кстати, как отец поживает? — светским тоном поинтересовался Рон.

— Спасибо, хорошо, — учтиво ответил Малфой — младший. — До встречи с Розой он постоянно ворчал, но за ужином в понедельник поддался ее чарам и даже сказал, что она «весьма утонченная особа». Поверьте, это высокая оценка. Ваша дочь невероятно обаятельна.

Рон надулся от гордости, как будто бы комплимент был адресован ему, и заявил:

— Вся в отца! Скорпиус, у меня к тебе несколько вопросов. Ты не против?

— Нет, конечно, — поспешно ответил он, припоминая недавний разговор с Розой.

— Скорпиус, милый, ты же знаешь, что у наших родителей в юности была вражда, поэтому в субботу важно произвести на них хорошее впечатление. Особенно на папу. Он, в отличие от мамы, до сих пор набит предрассудками насчет Малфоев. Какой был скандал, когда я рассказала ему о нас, Мерлин упаси! Я думаю, и папа и мама устроят тебе какую-нибудь проверку, чтобы понять твой характер и глубину намерений.

— Не беспокойся, Роззи, если уж мой отец сдался, то твой и подавно.

Рон Уизли почесал шею, сосредоточенно о чем-то думая, и внезапно спросил:

— Любишь квиддич?

— В принципе… да, — солгал Скорпиус. Он никогда не понимал всеобщей страсти к этой игре, считая квиддич бесполезной тратой времени, но если будущий тесть спрашивает что-то с утвердительной интонацией, то лучше не перечить. Рон скользнул по нему несколько разочарованным взглядом, словно ожидал другой реакции.

— Сколько раз побеждали «Пушки Педдл» в чемпионате мира по квиддичу?

— Что? Э-э-э… Я думал, вопросы будут иного характера. Вроде как сильно я люблю вашу дочь…

— У меня другие методы, — отмахнулся Рон, — отвечай!

— Дайте подумать… Примерно двадцать раз. И последний раз это произошло около ста лет назад.

— Захват ленивца — это…

— Прием в квиддиче? — дождавшись удовлетворительного кивка от будущего тестя, Скорпиус продолжил. — Ну тогда это очевидно — висеть вниз головой на метле, держась за нее руками и ногами, и уклоняться от бладжера.

— Правильно, — хмыкнул Рон. — И, наконец, самый сложный вопрос: какая французская команда, неоднократный победитель Лиги, прославилась своими шокирующее — розовыми мантиями?

Скорпиус застыл, в напряжении щелкая пальцами.

— Я слышал про них!!! Сейчас, сейчас…

Он даже заходил по комнате, тщетно пытаясь поймать ускользающее из памяти название команды. Через некоторое время Скорпиус остановился и довольно улыбнулся:

— Кваффлогоны Киберона!

— Молодец, — с уважением отозвался Рон Уизли, вставая с дивана и пожимая ему руку. — Я на минуту, ты не против?

Оставив растерявшегося гостя наедине со своими мыслями, Рон поспешил на кухню, где за чашкой чая беседовали Гермиона и Роза, обиженные, что им не разрешили участвовать в «истинно мужском разговоре». Увидев отца, девушка всплеснула руками, чудом не смахнув со стола тарелку с пузатыми кексами, и спросила:

— Ну как?

Рон выдержал театральную паузу, во время которой вскочившая со стула Роза пританцовывала вокруг него в нетерпении, а Гермиона шутливо хмурилась, и вынес свой вердикт:

— Что я могу сказать? Парень отличный, любезный, начитанный, с широким кругозором. Намерения у него самые серьезные, и он по-настоящему тебя любит. Правда квиддичем, похоже, не слишком интересуется, но тем ни менее, мою проверку он прошел. Думаю, вы будете отличной парой!

— Ура! — завопила от радости Роза и бросилась отцу на шею. — Я так боялась, что ты будешь против нашего брака!

Гермиона, размешав изящной ложкой сахар в чае, полюбопытствовала:

— И о чем вы разговаривали?

— О… невероятно серьезных вещах. Кстати, ты не видела тот кроссворд, где мы долго не могли отгадать название квиддичной команды? Мне он очень нужен…

«Д.П.»

Северус Снейп, Джеймс Поттер, намек на слеш, G.

Сверкнул луч, и Снейп, на секунду позже применивший Щитовые чары, оказался подвешенным вверх ногами: мантия задралась, обнажив тощие ноги и… По поляне пронесся изумленный вздох. Джеймс от испуга выронил волшебную палочку, и Снейп, больше не поддерживаемый в воздухе заклинанием, упал, больно ударившись о землю. В полнейшей тишине он поднялся, тщательно отряхнул мантию и прошествовал мимо потрясенных мародеров. Затем обернулся и устало произнес:

— Ну и что такого? Ну стринги красные. Ну с кружевами. Ну с инициалами «Д.П.» посередине. Абсолютно ничего странного!

Друг.

Гарри Поттер, Рон Уизли, намек на слеш, G.

Гарри Поттера мучила бессонница. Он размышлял о проклятом ожерелье, о Джинни, о загадке Принца Полукровки, снова о Джинни, о предстоящей вечеринке у Слагхорна, о… Да что уж говорить — Джинни занимала все его мысли. Гарри искоса взглянул на похрапывающего Рона и тихо произнес:

— Рон! Эй, Рон, проснись!

— Что? — сонно отозвался тот, не открывая глаз.

— Понимаешь, я хотел сказать… Я все время об этом думаю и, кажется, что я люб… Ладно, спи.

Рон недовольно заворчал, натягивая одеяло на голову, и через некоторое время вновь послышалось умиротворенное сопение. Гарри, устало потирая глаза, пробормотал: «Дружба важнее, ее нельзя ставить под угрозу». Он пытался отогнать все мысли о Джинни, но заснуть не смог, поэтому вновь позвал Рона.

— Гарри, Мерлина за левую пятку, если завтра на трансфигурации я нечаянно усну и получу от МакГонагалл недельную отработку, я лично прокляну тебя фирменным сглазом Фреда и Джорджа. Хотя нет — я подсыплю тебе сонного порошка, нацеплю пробковое ожерелье и серьги-редиски Луны Лавгуд и позову Колина Криви. Так что ты хотел, Гарри?

— Нет-нет, ничего.

Гарри улыбнулся. Он решил, что друг, который, если разбудить его в три часа ночи, обматерит всех твоих родственников до четвертого колена, трижды пошлет тебя по известному адресу, пообещает утром расстрелять из базуки, но в конце своей тирады спросит: «Так что случилось?», стоит всех девушек на свете.

Свобода домовикам.

Минерва МакГонагалл, Гермиона Грейнджер, G, джен.

— Так, значит, ты до сих пор борешься за права эльфов? — с улыбкой поинтересовалась Минерва МакГонагалл, делая глоток ароматного чая.

— Да, я еще не отказалась от этой идеи. Домовикам нужна свобода, и я буду использовать все возможные лазейки в законодательстве, чтобы добиться отмены их рабства.

— И как ты все успеваешь? Работаешь по дому, возглавляешь Отдел магического правопорядка, пишешь диссертацию да еще Роззи и Хьюго воспитываешь?

Гермиона вспомнила выстиранные эльфом-домовиком стопки одежды, приготовленный ужин на кухне, разложенные в хронологическом порядке документы у себя в кабинете, оглядела убранную комнату и загадочно отозвалась:

— Я не знаю.

Свадьба и родственники.

Рон Уизли, G, джен.

Большая дружная семья — это замечательно? Ха, не смешите Мерлиновы подштанники. Если бы дело ограничивалось только братьями и сестрами, я бы согласился, но обычно в большую дружную семью включают троюродных кузин и тетушек черти-знает где находящиеся на родословном дереве. Многочисленные родственники — это балласт, которому надо вежливо улыбаться и уделять внимание.

От этих маминых золовок, двоюродных племянниц голова может кругом пойти!

Милая кузина, да, ты отлично выглядишь! Я очень высокий, согласен. Нет, девушки у меня пока нет, но это не твое дело.

Дядя Билли, я не хочу петь «Одо-герой». Я вас уважаю, просто слов не знаю, да и горло болит. Ну ладно, уговорили. «И Одо-героя домой отнесли, туда, где резвился он в малые лет-а-а-кхе-кхе». Говорю, простудился. А вот и ваш столик!

Нет, тетя Мюриэль, я не считаю, что у этой девушки костлявые лодыжки и плохая осанка. И волосы ее не напоминают шерсть квинтолапа*. Нет, я вам не грублю, просто говорю, как думаю. Скорее это ты, старая карга, похожа на сварливое общипанное фламинго. Нет, что вы, дорогая тетушка, вам послышалось, я ничего не говорил.

Я уже ненавижу Флер и Билла.

Чертова свадьба.

Это самое ужасное, что случалось со мной за последнее время, и слава всем волшебникам на карточках от шоколадных лягушек, что она уже заканчивается.

…

Разорви меня горгулья, у меня же пять братьев и сестра! Как шесть кругов ада…

Ревнивый жених.

Рон Уизли, Гермиона Грейнджер, G, гет.

— О, как я по тебе соскучилась, ты бы знал!

Рон хмыкнул.

— Ты, наверное, голодный? Ну ничего, сейчас я приготовлю ужин.

Рон закатил глаза.

— Ты такой красивый! Не перестаю удивляться этому!

Рон скрестил руки на груди и заявил:

— Гермиона, милая, я тебя очень люблю, и мне все в тебе нравится, кроме одного: почему ты, когда приходишь с работы, первым делом ласкаешь кота, а не жениха?!

* — квинтолап взят из книги Джоан Роулинг «Волшебные твари и где их искать». Это крайне опасный хищник с густой рыжевато-коричневой шерстью.

Посвящается любителям гермидрак :)

Семь дней.

Гермиона Грейнджер/Драко Малфой, G, гет.

В понедельник Гермионе показалось, что Малфой в упор смотрел на нее во время обеда в Большом зале.

Во вторник Малфой вновь разглядывал ее, и Гермиона поняла, что это вовсе не случайность.

В среду она подумала, что нравится Малфою, но со смехом отогнала от себя эту мысль.

В четверг Гермиона не могла завтракать из-за пристального внимания слизеринца.

В пятницу она опять поймала оценивающий взгляд Малфоя и призадумалась.

В субботу Гермиона сама рассматривала извечного врага и решила, что он очень даже ничего.

В воскресенье она увидела его возле библиотеки и решительно спросила:

— Влюбился что ли?

Малфой схватился за горло, словно задыхаясь, и с трудом произнес:

— Я… в тебя… Великий Салазар…

И упал в обморок. Ведь он просто размышлял, что даже его новый шампунь «Чарующий кудесник» за десять галеонов не сможет справиться с грейнджерскими патлами.

Из ряда вон выходящее.

Гермиона Грейнджер/Драко Малфой, G, гет.

Гермиона живет по расписанию — это сильно облегчает жизнь. Все у нее распланировано, все учтено, для каждого занятия найдется своя графа в списке повседневных дел. Гермиона встает раньше всех и уходит спать, когда гостиная почти пустая. Ранним утром Лаванда и Парвати еще нежатся в постели и даже не помышляют просыпаться, а она уже сидит в Большом зале и пьет любимый кофе с кучерявой пенкой, развернув свежий номер «Пророка». В это время студентов за столами всех факультетов едва ли наберется больше десятка, и Гермионе нравится царящая атмосфера спокойствия и безмятежности. До завтрака, когда коридоры Хогвартса наполнятся вялыми учениками, которые сонно передвигаются и совершают минимум необходимых движений, а Гарри с Роном, отчаянно зевая, появятся в гостиной Гриффиндора, она сидит на бархатном кресле с мягкими удобными подлокотниками и вяжет новые шапки для эльфов-домовиков или что-нибудь читает, для души, не входящее в учебную программу. В планировщике дел у Гермионы специально отведено время и для удовольствий, и для учебы — все скрупулезно рассчитано, до последней минуты. Гермиона педантична и не собирается тратить времени больше, чем указано в плане. В обеденный перерыв она успевает закончить эссе по зельеварению и приступить к заданию по трансфигурации, в то время как остальные ученики только намазывают тост маслом. Сразу же после уроков — библиотека, чтобы закрепить пройденный материал и прочитать интересующие малоизвестные факты по теме.

Гермионе плевать на смех и статус зубрилы, потому что библиотека — ее стихия, укромный уголок, место, где она может успокоиться и все обдумать. Она любит проводить рукой по старым пыльным фолиантам на огромных стеллажах, от которых сердце сжимается в предвкушении, вдыхать особенный, присущий только книгохранилищам аромат, чувствовать уютную обволакивающую тишину. Каждый раз, когда Гермиона толкает тяжелые резные двери библиотеки и видит строгую мадам Пинс, сидящую за широким письменным столом, ей кажется, что она оставляет за порогом все проблемы и заботы и погружается в свой, придуманный еще в детстве, сказочный мир. Это ощущение — сокровенное, которым она ни с кем не хочет делиться, мгновенно исчезает, стоит лишь ей лишь выйти из библиотеки.

Вечер — для общения и посиделок в гостиной. Гермиона помогает Гарри и Рону с домашним заданием, отговаривает их от сумасбродных идей, смеется с Джинни и утешает Невилла, вернувшегося из больничного крыла после очередного взрыва на зельях, а потом идет спать с чувством глубокого удовлетворения от не зря прожитого дня.

Даже без маховика времени Гермиона успевает все запланированные дела — учиться, выполнять обязанности старосты и участвовать в авантюрах Гарри, потому что строго придерживается намеченного еще в сентябре графика. Она — узница привычек и предложений под крупным заголовком «План» в толстой тетради. Гермиона не любит, когда ее расписание нарушается и происходит нечто из ряда вон выходящее, и смеется над людьми, чья жизнь зигзагообразна. Во всем должен быть порядок и стабильность — и в людях, и в мыслях, и в отношениях. Но иногда где-то в глубине души Гермионы смутно, почти незаметно, начинает царапаться неудовлетворенность, жгучая, словно болгарский перец, нечаянно добавленный в привычное блюдо. Гермионе хочется чего-то нового, совершить какой-нибудь отчаянный хулиганский поступок, о котором позже сожалеть либо вспоминать с долей восхищения и ужаса.

Поэтому одним солнечным днем, когда под удивленными взглядами немногочисленных свидетелей в библиотеке к ней подсаживается немного менее спокойный Драко Малфой и со всей серьезностью предлагает вместе сходить в Хогсмид, Гермиона без раздумий соглашается.

И бесконечно радуется, глядя на сдержанную, едва заметную улыбку Драко.

Дуэль на маггловедении.

Гермиона Грейнджер/Драко Малфой, G, гет.

— Превосходно, а теперь… — Чарити Бербидж обвела успокоившихся учеников глазами и, лукаво улыбнувшись, сказала, — Гермиона Грейнджер и Драко Малфой.

По классу пронесся невнятный шепот и хихиканье, сидящие на первых партах ученики с любопытством обернулись посмотреть на выбранную пару. Гермиона немедленно поднялась со своего места и, решительно встряхнув пышными вьющимися волосами, легко направилась к доске. Драко нехотя, с ленивой неторопливостью встал, старательно расправил мантию и медленно двинулся следом. Остановившись рядом с Грейнджер, он склонился в издевательском поклоне и протянул:

— Уступаю вам право начать, мисс Заучка.

Гермиона, не обращая внимания на его насмешку и возмущение профессора Бербидж, спокойно сказала:

— Пылесос.

— Экскурсо.

— Фонарь.

— Люмос.

Слизеринцы на задних партах улюлюканьем поддерживали Малфоя. Гриффиндорцы практически таким же свистом желали ему проигрыша.

— Водопроводный кран.

— Агуаменти.

— Отмычка.

— Алохомора.

— Красный фломастер.

— …

Малфой напряженно застыл, усиленно вспоминая значение слова «фломастер», но в голову почему-то упорно лезли электробритвы, о которых весь прошлый урок зудела эта магглолюбка Бербидж.

— Ножницы.

— Диффиндо.

— Губка.

— Тергео.

— Лассо.

— …

«Умница! Сделай этого хорька!» — воскликнул кто-то с задних парт, и Гермиона улыбнулась.

— Флагрейт и Инкарцеро, Малфой. Теперь твоя очередь.

— Мы еще посмотрим, кто кого, грязнокровка, — прошептал Малфой одними губами, чтобы его услышала только Гермиона, и громко произнес:

— Импервиус.

— Плащ.

— Риктусемпра.

— Перышко и пятка.

Малфой вопросительно изогнул бровь, и чуть покрасневшая Гермиона фыркнула:

— Разве ты не стал бы смеяться, если бы тебе принялись щекотать перышком голую пятку?

— Я — нет.

— Зато другие бы стали, — отрезала Гермиона. — Не придирайся.

— Ну, тогда… Круцио!

— Испанский сапожок.

— Авада Кедавра.

— Пистолет.

— Империо.

— …

Гермиона закусила губу и неуверенно выдавила:

— Наркотики?

— И ты, Грейнджер, имеешь репутацию самой умной студентки!.. Наркотики, к твоему сведению, как психотропные вещества, подавляют волю, но с их помощью полностью управлять человеком невозможно.

Скривившись, Гермиона согласно кивнула.

— Конъюнктивитус.

— Прожектор.

— Силенцио.

— Кляп.

— Отлично, мисс Грейнджер! — воскликнула Чарити Бербидж, взглянув на фиксировавшую счет игры доску. — Десять баллов Гриффиндору. А вам, мистер Малфой, не помешает повторить параграф девять «Мира простецов», где как раз говорилось о фломастерах, цветных карандашах и акварельных красках. Можете садиться на свои места, — преподавательница маггловедения махнула рукой, и стоящие возле доски ученики направились к своим партам. Малфой сумел незаметно толкнуть плечом Гермиону, но она никак не отреагировала и лишь ускорила шаг. — Благодаря словесной дуэли, в которой победила мисс Грейнджер, вы можете представить, насколько магглы умны и находчивы — они создали столько полезных изобретений! Попрошу вас законспектировать двадцать первый параграф учебника и написать сочинение: «Что мне больше всего нравится в магглах?» на два свитка. На сегодня урок окончен, все свободны.

Гермиона одним движением смахнула свои вещи со стола в сумку и бегом устремилась к выходу из класса. Пусть на уроке она выиграла, но дуэль с Малфоем на самом деле еще не закончилась. Она только началась, и — Гермиона ухмыльнулась — победа в ней будет гораздо слаще.

Небечено. Автор продолжает лихорадочные поиски беты.

Законы памяти. Часть 1.

Гарри Поттер/Драко Малфой, PG-13, слеш.

— Смотри, кто там стоит!

"Гарри Поттер и Дары Смерти"

* * *

— Ты мне надоел, — острый взгляд из-под рваной челки не отрывается от фамильного перстня, пираньей вгрызавшегося в кожу. Драгоценный камень вызывающе поблескивает. — Я могу надеяться, что ты не будешь терроризировать меня излишним вниманием?

Он молчит, руки в карманах. А потом, ни слова не говоря, разворачивается и уходит, сберегая остатки гордости — лишь бы не закричать во весь голос и не бухнуться в ноги тому, кто это не оценит. И потому не видит сомнение, горечь, боль и обиду — не понял, не почувствовал, поверил — в серо-голубых глазах.

Они устали.

* * *

Ты можешь вычеркнуть из памяти все, Малфой.

Забыть первое понимание — Ты мне нужен. — Я знаю, Поттер. Переплетение пальцев украдкой. Ночные прогулки по замку. Встречи возле озера. Полеты под темно-фиолетовым небом с ветром наперегонки — а снитч-то забавный, с подсветкой.

Воровство еды на кухне. Кофе из одной чашки. Разъяренные возгласы.

Постоянные драки на публику — кулаком в щеку, будет синяк, но плевать — хоть так, словно два мазохиста, быть ближе. Адреналин от двусмысленности фраз — вдруг кто догадается? Замусоленный дневник для Трелони вверх тормашками — лежа на диване, задрав ноги, так хорошо придумывать пророчества.

Парфюм с нотками цитрусовых, кориандра и сандала в подарок. Кожаную куртку.

Ссоры на пустом месте и недельные разлуки — каждый день друг без друга, что бритвой по разгоряченной коже.

Обмен одеждой — протяжная манерность «Поттер, ты не представляешь, как тебе идет зеленый» и глаза бесстыдно-смеющиеся.

Вой неизвестного зверя и треск ломающихся кустов в трехстах метрах от них — Малфой так любит брать на слабо, а Поттер так безрассуден — но вдвоем в Запретном Лесу нестрашно.

Тело к телу под мантией-невидимкой, еле сдерживая рвущийся хохот при виде насторожившегося декана Слизерина. Снейп, старина, теперь размышляй, кто совсем недавно страстно целовался рядом со статуей длинноносого волшебника, совершившего какое-то открытие, по своей нудности соперничающее с докладом Перси Уизли о толщине дна котлов.

Совместное издевательство над колдографией Амбридж. Такие непонятные и ощутимо колющие взгляды-шпаги на платформе девять и три четверти.

Три месяца, полных тревог и раздумий.

Зависимость, хуже наркотика, или одержимость — да, друзья, вы оказались правы.

Понедельник, второе сентября. Сочувствующие взгляды Гермионы и Рона. Показное равнодушие. Кропотливое разрушение глухой стены отчуждение после летних каникул.

Черную метку. Дуэль из-за ожерелья и отравленной медовухи. Перевязанную руку и рассеченную губу. Совы, патронусы и золотые монеты с Протеевыми чарами.

Скрытность. Старательное избегание разговоров о предстоящей войне.

Холодное: «Я слизеренец, Поттер» и пылкое: «А мне плевать, Малфой».

Недокасания в толпе и жадные поцелуи-укусы в плечо наедине. Выручай — комнату в тепло-золотых тонах с огромной кроватью посередине. Стоны наслаждения и дрожь оргазма, как электрический разряд по всему телу. Одну колдографию на память. Признания шепотом, потому что громко немного страшновато. Запах волос, кожи, цвет глаз, привычки, вкусы.

Крепкие объятия, прогоняющие одиночество.

Ядовитое ощущение обреченности и слабый росток надежды.

…

Забыть конец пятого и середину шестого курса, двести семьдесят дней безграничной эйфории.

И не вспоминать. И быть счастливым в тридцать лет, провожая сына в Хогвартс и даря безликие платиновые серьги жене, сейчас пока невесте — Астория, кажется, верно? — на Рождество.

И не вспоминать больше никогда.

Но я не забуду, Драко.

* * *

Туман постепенно рассеивается; мелькнув в последний раз алым хвостом, Хогвартс -экспресс исчезает за очередным холмом и сразу — хлопки аппарации осиротелых до следующего лета родителей. Гарри и Джинни смотрят друг другу в глаза, и она горько усмехается, зная, чего он ждет. Лучшая. Но восхитительно-ненужная.

Сзади цокот женских каблуков и неслышные пружинистые шаги мужчины.

— Поттер.

Подчеркнуто-безразличное выражение лица в ответ на холодность, но рука-то в кармане непроизвольно сжимается в кулак. Как тогда.

— Малфой, — кивает Гарри и, приобняв жену, трансгрессирует в «Нору».

На дне стальных глаз он до сих пор видит невозмутимого юношу, с приглаженной челкой мокрых волос и закушенной губой, словно под гипнозом повторяющего хриплым голосом: «Люблюлюблюлюблюлюблю».

* * *

И каждая встреча, что бритвой по разгоряченной коже.

Одна тысячная секунды.

Драко Малфой, PG, джен.

Чарити Бербидж.

Драко узнает ее сразу, как только входит в гостиную и занимает место за столом как раз под висевшей вниз головой пленницей, словно опутанной коконом невидимых веревок.

И сейчас самая главная его задача — сохранять невозмутимость и делать вид, будто бы скрюченная поза женщины со сложенными в молитве руками не вызывает ужас.

Он с холодным равнодушием, спрятав за спинку кресла дрожащие руки, смотрит на прозрачно-голубоватые веки под закрытыми — это ведь был не вздох облегчения, правда? — глазами и почему-то вспоминает, как на пятом курсе столкнулся с ней на лестнице. «Мальчик! Перо выронил!» — окликнула его тогда профессор Бербидж зычным, уверенным голосом, и Драко ответил что-то резкое, язвительное, рассердившись на такое обращение. Позже, едва завидев в коридорах Хогвартса маленькую полноватую фигуру всегда в нелепых кислотного цвета мантиях, Драко демонстративно морщил нос, но в глубине души преподавательница маггловедения совершенно не вызывала у него отвращение.

А еще в памяти всплывает желтый колпак, который она надевала к месту и не к месту, с вульгарным букетом сбоку, рождающий ассоциации лишь с траурным венком — настолько цветы были безобразно-яркого цвета, и ее привычка оглушительно чихать — многие подпрыгивали от неожиданности и с недовольством косились на виновато улыбающуюся преподавательницу маггловедения. Драко с Блейзом однажды долго высмеивали ее манеры и внешность, соревнуясь в красноречии и изощренности оскорблений и на потеху довольной публике.

Глядя на медленно вращающееся безжизненное тело, Драко удивляется, что помнит столько подробностей о малознакомом человеке. И когда после взмаха волшебной палочки Волан-де-Морта профессор Бербидж очнулась, застонав в голос, он почему-то мечтает лишь об одном: чтобы Темный Лорд быстро прервал ее страдания. Он отстраненно слушает речь волшебника, имя которого наводит панику на все магическое население Англии, потому что для него сейчас страшнее другое: прожигающий не хуже серной кислоты и упрекающий в молчаливом бездействии взгляд пленницы. Разумеется, Драко прекрасно это понимает, вряд ли она сейчас в состоянии на ком-то сконцентрироваться и, скорее всего, закрыла глаза от безысходности, убеждая себя, что все происходящее — затянувшийся кошмар и она вот-вот проснется, но он не хочет проверять свои предположения, чтобы не видеть маску немого обвинения.

Однако за мгновение до вспышки зеленого цвета, прежде чем женщина рухнула, с силой ударившись о стол, Драко преодолевает себя и их глаза встречаются. На одну тысячную секунды, но ее хватает, чтобы вызвать у него вязкий панический страх и чтобы они, с расширившимися зрачками, подернутые пеленой отчаянных слез еще долго преследовали Драко в кошмарах.

Карие глаза Чарити Бербидж.

Прогноз для Трелони

Сивилла Трелони, G, джен.

В программе для шестых курсов в любимой дисциплине Сивиллы Трелони — астрологии — изучался также небольшой раздел — волшебная метеорология. Преподавательница не любила проверять домашнее задание по этой теме: если уж те же толкования снов студентов она читала с восхищением, удивляясь неисчерпаемой фантазии учеников, то их прогнозы погоды на следующий день слово в слово повторяли крошечную заметку из утреннего «Пророка». Потянувшись за очередным сочинением, Сивилла кончиками пальцев ощутила едва уловимое предчувствие, и, как оказалось, оно ее не обмануло:

«В субботу, двадцать восьмого сентября, согласно прогнозу местного бюро самых оригинальных выдумщиков, ожидается ясная, малооблачная погода. Об этом говорит расположение Сатурна под определенным углом от Юпитера. Однако вычислять его — дело муторное и крайне времязатратное.

В первой половине дня столбики термометров будут показывать невероятную сонливость от скучной лекции по истории магии. Сопротивляться природным показателям сможет лишь Гермиона Грейнджер, записывая каждое слово преподавателя. Синоптики настоятельно рекомендуют брать конспекты лишь у этой ученицы.

После обеда влажность и температура, скорее всего, повысятся — бегать от гиппогрифов Хагрида и прятаться в маленькой избушке лесника будет жарко и затруднительно.

Позже, а если быть точным, в два часа дня наблюдается заметное охлаждение атмосферы и некомфортное самочувствие студентов в связи со сдвоенными зельями в подвалах. Ухудшение состояния здоровья объясняется не только низким давлением, но и наличием в расписании урока Снейпа.

Вечером объявлено штормовое предупреждение. Максимально-сильные осадки будет наблюдаться в восемь ноль-ноль во время свидания с Парвати Патил. По данным волшебной метеослужбы и в соответствии со страницей двадцать четыре учебника «Распахнутый разум Астролога» Иниго Имаго ожидается, что оно пройдет феерично, как цунами и ураган, которые вообще-то сегодня не предсказываются».

Посмеиваясь, Сивилла Трелони еще раз оглядела работу Симуса Финнигана. Подчерк немного корявый — парень, наверное, дрожащими руками выводил возмутительные предложения, ежеминутно вытирая о мантию вспотевшие ладони. Однако учительница прорицаний — это вам не мастер чар, и уж тем более не собственный декан, поэтому разобрать слова все-таки можно. Отработки Сивилла принципиально не назначает, снять баллы с Гриффиндора всегда успеет, на репутацию это не повлияет — хотя бы по причине, что она и так безнадежно испорчена, так почему бы не поставить наглецу «Выше ожидаемого?».

Несомненно, друзья будут считать Симуса Финнигана самым настоящим героем.

Предчувствие

Лили Эванс, G, джен.

Лили Поттер беспокоится.

Сегодня дом в Годриковой Впадине словно бы пронизан невидимыми силовыми полями, и по закону взаимодействия разноименных полюсов саму Лили — пятидесятикилограммовый магнит — швыряет из комнаты в комнату. Женщина нигде не находит покоя: на сверкающей до тошноты кухне ее взгляд приклеивается к старым часам, похожим на гроб, обе стрелки привычно застыли на надписи «смертельная опасность», но сейчас сердце от этого пускается галопом. Из кресла с изогнутыми ножками в виде львиных лап Лили выгоняют настороженные взгляды Джеймса и безмолвный вопрос, дамокловым мечом повисший между ними в гостиной.

В спальне она тоже не задерживается: овальное зеркало в бронзовой оправе — рококо, XVIII в. — показывает лихорадочный блеск воспаленных глаз и еще нечто невыразимое, от чего Лили спешит уйти, зябко запахнувшись в махровый халат.

Только над кроваткой сладко спящего черноволосого малыша Лили немного успокаивается и пытается разобраться в монохромном мире пугающих ощущений.

Звериный инстинкт, проснувшийся в ней с рождением Гарри, шепчет из темных углов, напильником вырезает на обнаженных нервах: сегодня произойдет что-то ужасное.

Лили боится. Как мать за сына, как жена за мужа, как подруга за товарищей, как женщина за свое счастье.

Страх — абстрактное понятие, но Лили не верит в это: он наждачкой водит по каждому сантиметру ее кожи, вспарывая сознание дикой, неконтролируемой паникой.

В доме тихо, словно в музее, когда дотошный смотритель по пятам следует за туристами и те бояться сделать лишнее движения, всколыхнув тем самым пыльное безмолвие. И холодно, несмотря на закрытые форточки, обновленные час назад обогревающие чары и добавленные в камин сверх меры дрова.

И хочется как в детстве, накрыться одеялом, не высовывая даже пятки, и почувствовать себя защищенной — ведь теперь чудовище, обитающее под кроватью, не сможет причинить ей вред.

Лили Эванс понимает, чем пугает ее собственное отражение — прозрачной печатью неизбежной смерти.

Лили страшно.

Сегодня, тридцать первого октября, случится что-то непоправимое.

Предупреждения:

2) Глава получилась флаффная-префлаффная. Но надеюсь не до зубного скрежета).

Вечность и еще один день.

Лили Эванс/Северус Снейп, G, гет.

Лили лежит на траве, раскинув руки, словно бы в желании объять необъятное, и смотрит в начищенное до пронзительной синевы пуховыми облаками-губками небо. А Северус, прижавшись щекой к нагретой земле, — на нее. В бок ему упирается острый камешек, и мучительно хочется чихнуть, но он сдерживается и лишь тихонько цедит воздух сквозь сжатые в тонкую черточку губы. Потому что Лили с изумительным энтузиазмом делится своими мыслями и отвлекать ее в такую минуту кощунственно. Пусть даже вздохом.

Самого пристального и нелогичного внимания Северуса, никак не совпадающего с самоценностью явления, заслуживает контрастный дуэт — прямо как они! — родинки, небольшой, словно бы капля от гуаши, и пятнышка от мороженого на щеке Лили, может поэтому слова подруги застревают в горячем и вязком воздухе и с опозданием долетают до его сознания.

— … и знаешь, я порой думаю: как хорошо быть птицей! Расправил крылья и наслаждайся свободой, и можешь камнем упасть на скалы, и тот час же подняться выше облаков. Или пытаться обогнать ветер — все равно никто не заметит, что тебе это не удалось. А посмотришь вниз и посмеешься над ничтожностью бескрылых — дома, что спичечные коробки, машины ползут медленно, как будто на всех дорогах разлит сироп и колеса прилипают к асфальту, и людишки снуют, мелкие, двухмерные…

Летом Северус каждой клеточкой тела ощущает, что сейчас, когда нет Льюис и Кроули — так, кажется, зовут ее глупых подруг? — и Поттера с Блэком — Лили только его. И он мечтает обменять свой талант к зельеварению на мастерство художника, чтобы запечатлеть на холсте июльскую Лили — в школе она неуловимо другая, гриффиндорская.

Если бы Северус умел, он теневым контуром обозначил бы овал лица, шею и плечи. Легкими штрихами нарисовал задорный прищур пока бесцветных глаз, ямочки от теплой улыбки и «брызги солнца» на щеках — ровно сорок восемь, включая самые маленькие, Северус считал. Кончик вздернутого носа также наградил бы несколькими веснушками. Но это лишь незаконченный эскиз, самое сложное впереди: нужно будет очень долго смешивать краски на палитре, чтобы мягкими полутонами показать какая Лили удивительная — ведь очень мало людей, у которых красота внешняя гармонично сочетается с внутренней.

Наверное, в мире мольбертов и кистей даже не существует такого цвета, отображающего все обаяние и непосредственность, всю доброту и отзывчивость, всю ответственность и внимательность, всю энергию и жизнерадостность, — и как столько качеств соединены в одном человеке?! — Лили.

Северусу порой кажется, что под золотистой лепестковой нежности кожей у нее прячется солнце с наивными выпуклыми глазенками и всякий, кто находится к Лили ближе, чем на три метра, ощущает ласковое прикосновение пушистых лучей-варежек.

Северус испробовал бы множество вариантов, подбирая нужное сочетание оттенков, но никто, увы, не предлагает ему обменяться талантами и нарисовать Эванс такой, какой ее видит он.

Лили так же увлеченно щебечет как птичка о птицах — Северус на грани слышимости фыркает от тавтологии пришедшей на ум мысли и впервые поддается желанию кончиками пальцев ощутить шелковистость бронзовых волос подруги, завораживающе блестящих, словно расплавленный насыщенный сердолик. Кажется, когда он воровато тянется к ним левой рукой, его щеки впервые покрываются румянцем смущения, словно он совершает нечто противозаконное, грозящее пожизненным заключением в Азкабан. «Нежность» — неосознанно вырванное из монолога Лили слово хлыстом бьет по пальцам, когда он почти дотрагивается и…

Может все дело как раз в волнении или недостатке кислорода в легких от надолго задержанного дыхания, а может у Северуса просто отрицательная карма, как проповедует индийские религии, но в последнюю минуту он чихает, жмурясь от жгучего, чуть ли не до слез разочарования.

Обида на себя, царапающая глаза и горло, потихоньку тает, как недавно съеденное мороженное с клюквенным джемом на солнце, в искреннем, самозабвенном хохоте Лили.

— Ой, Сев, только не говори, что все это время сдерживался!

Лили смеется, и словно мир кругом начинает искриться в фейерверках, и Северус вдруг понимает, что в это хрупкое мгновение, в этот знойный июльский день он как никогда счастлив.

И пусть лето скоро закончится и придется возвращаться в школу.

Плевать.

Ведь впереди у них вечность и еще один день.

Lubashа, посвящаю вам. Извините, что пришлось так долго ждать.

Субботнее настроение.

Гермиона Грейнджер/Рон Уизли, PG-13, гет.

«Как можно так невнимательно слушать преподавателя, что допустить пять ошибок в сочинении, хотя тема была довольно легкая?» — сердишься ты, неосознанно дотрагиваясь чернильными пальцами до аккуратно приколотого к белоснежной рубашке значка старосты, словно подпитывающего твое возмущение.

Не знаю. Может потому что сегодня день недели — шестой, прямо как я в нашей семье, и у меня субботнее настроение, с его лениво зевающем и потягивающемся во весь рост пониманием, что завтра выходной и потому незачем бегать, суетиться и времени, чтобы совершить все запланированные дела, достаточно.

А может в последнее время я вдруг понял, что страдаю особым дальтонизмом — только вместо того, чтобы не различать цвета, я не вижу других людей, кроме тебя.

Так смешно — окружающие превращаются в смазанную вереницу множества лиц, и твое лицо — самое интересное, с трудночитаемым шифром из наивного дрожания ресниц, излома строгих бровей, пляски чуть заметных веснушек и микроскопических трещинок на обветренных губах. Ты выделяешься как человек, попавший в город манекенов: несмотря на то, что они ходят, разговаривают, читают газеты, внутри у них лишь пластмассовая пустота.

Гермиона, а у меня идея! Давай ты вычеркнешь из лексикона на один день слова «учеба», «домашнее задание», «обязанности старосты» и спрячешь сумку с книгами под кровать, а я прогуляю тренировку по квиддичу. Забудем, что нас всегда трое, сделаем нехитрую арифметическую операцию: я и ты, без Гарри — он не обидится — и поймем, что вычитание не всегда минус.

Я не буду никому грубить, а у тебя из голоса пропадет тот насмешливый полупрезрительный тон, который появляется при стремлении втолковать нам с Гарри элементарные, на твой взгляд, вещи, и хоть никаких оскорблений ты не говоришь, мы вдруг понимаем, что наш интеллектуальный уровень чуть выше, чем у флоббер-червя. Интонации, как капля кислоты в пробирку для продолжения шипящей и взрывоопасной реакции, добавляют смысловой оттенок.

Гермиона, а давай прогуляемся? Я надену мантию наизнанку, пуговицами на спину, а ты нахлобучишь шляпу со символом Гриффиндора и повяжешь вокруг талии связанный моей мамой шарф приторно-розовой расцветки — в обычные дни мы такое никогда бы не сделали, но давай сегодня совершать глупости?

Погода нас не подведет: солнце улыбается во все свои тридцать два несуществующих зуба и гладит горячими ладошками взъерошенные макушки хвойных и лиственных великанов в Запретном лесу.

Давай возьмем сачки и пойдем ловить морщерогих кизляков, пока их не съели голодные и злобные куцехвосты, которые в этот период наиболее активны и смертельно опасны. Луна Лавгуд будет довольна.

Или давай обнимать каждого ученика, потому что, как говорят, для счастья нужно восемь попыток сломать ребра нежностью и лаской в день или делать искренние комплименты всем, кто попадется на пути. Можно попробовать говорить их преподавателям и даже завхозу — ммм, мистер Филч, вы выглядите сегодня… лучше обычного, а у вашей кошки непривычно гладкая шерстка и даже совершенно не хочется проверять, насколько далеко она улетит от пинка.

Будем декламировать наши любимые стихотворения, стоя на постоянно меняющей направление лестнице, и трансфигурировать скрепки в маггловские воздушные шарики, цветы, открытки с жизнерадостными пожеланиями и прочие приятные мелочи, и отдавать их Пивзу вместо чернильных бомб. Правда мне совершенно не хочется думать, что он может с ними сделать…

Гермиона, а давай расспросим мадам Пинс сколько пар целуется за библиотечными стеллажами, думая, что их не видно (и нет, я ни на что не намекал. Разве только чуть-чуть…), и какая книга самая популярная?

Или побеседуем с волшебниками на картинах, мне кажется, не только мы получим удовольствие от увлекательных историй, накопившихся за века существования Хогвартса и прекрасно сохранившихся в памяти чародеев, но и они — ведь по большей части ученики игнорируют портреты.

Гермиона, а давай посадим в Запретном лесу какое-нибудь диковинное растение и будем каждый день поливать его из той лейки с удобрениями, что прячет Хагрид в своем тайнике за абсолютно неподозрительной бочкой. Секрет, помноженный на два — звучит заманчиво.

Давай танцевать ча-ча-ча под гомон однокурсников, звяканье вилок во время обеденного перерыва и мелодию отличного субботнего настроения в наших душах, пока не упадем от бессилия на скамью.

Знаешь, я бы хотел устроить соревнование, кто больше поймает снежинок языком, но в мае все равно не бывает снегопада. Поэтому давай наколдуем пузырькопад с Астрономической башни? Когда каждый мыльный шарик будет переливаться всеми цветами радуги, превращаясь в то, что больше всего нравится человеку, эдакий Ридикулус наоборот, мне кажется, в крови у всех обитателей Хогвартса резко поднимется уровень эндорфинов.

Давай и сами будем смеяться так громко и невпопад, чтобы окружающие сначала задумались о нашем психическом состоянии, а потом ощутили легкий укол зависти: ведь мы свободны, счастливы и делаем то, что хотим.

Гермиона, а давай устроим пикник, и эльфы-домовики снабдят нас провизией, а ты не скажешь ни слова об этом — хотя нет, скажешь, иначе это была бы не ты, просто наш разговор не закончится обидными словами, неприятным заклинанием, хлопаньем дверей или самоутверждением в споре. И, расположившись на клетчатом пледе с кисточками по краям, мы даже насладимся кукурузными булочками, мармеладом с цукатами и в шутку испачкаем друг друга шоколадным кремом от эклеров.

Я расскажу интересные факты из жизни Джордена Луиса, сформулировавшего принципы повторной материализации, а ты согласишься полетать со мной по квиддичному полю — невысоко, хотя бы метров пять-шесть над землей, я же знаю, как ты боишься высоты.

И мы будем улыбаться друг другу долго-долго, и молчание будет именно тем, чего нам не хватает.

Гермиона, мне так хочется разорвать металлические путы навязанных обществом правил, с едким привкусом привычки, и дурачиться как в детстве, забыв, что в графе «возраст» у нас уже двухзначное число. А еще хочется, чтобы ты через много лет в одну прекрасную субботу, сидя в кресле-качалке с кружкой горячего какао вспоминала с особенной теплотой этот абсурдный день. И наши внуки бы улыбались щербатыми ртами и крутили бы пуговицы на твоей мантии, упрашивая рассказать еще забавных историй.

Давай, а?

«Побудь эльфом-домовиком!»

Гермиона Грейнджер, Гарри Поттер, Рон Уизли, G, джен.

— Вы, я смотрю, не проявляете никакого энтузиазма! — Гермиона обвинительно ткнула пальцем в нахохленных Гарри и Рона, сосредоточенно уставившихся в книги с поистине арктически-холодным выражением на лицах.

Друзья уже добрых двадцать минут терпели занудство подруги, которая, изредка бросая взгляд на подозрительно шепчущихся в углу гостиной Джорджа и Фреда — не иначе что-то затевают! и вязавшиеся волшебством бесформенные шапки для эльфов-домовиков, пыталась втянуть их в обсуждение перспектив развития своего фонда. Увы, все ее попытки разбивались о гранитное молчание собеседников. Наконец, после особенно долгого монолога Гермионы, пропитанного предельной эфемерностью планов, Рону надоело изображать напускную серьезность, и он, не без мрачного удовольствия захлопнув учебник, заявил:

— Твое Г.А.В.Н.Э — это просто разговоры, а не дело. Носишься с ним, как наргл с молоком, и ничего серьезного не предпринимаешь, наверное, потому что сама прекрасно знаешь, что ничего изменить нельзя.

— Вовсе нет! — воскликнула Гермиона, всплеснув руками. Спицы немедленно перестроились и начали халтурить, пропуская множество петель и создавая тем самым дырки, но она этого даже не заметила.

Гарри послал предостерегающий взгляд Рону, но тот, как будто бы не поняв намека, упрямо скрестил руки на груди:

— Вовсе да! Пойми, все эти твои значки — ничего не стоят. Люди только посмеются или покрутят пальцем у виска. Эльфы-домовики тысячелетиями прислуживали волшебникам, и еще столько же будут это делать.

— Мы еще посмотрим! — звенящим голосом отозвалась Гермиона и, резко развернувшись, убежала в комнаты девочек. Зная ее характер, можно было не сомневаться, что у нее в голове уже выстроилась стратегия осуществления задуманного, которую она в скором времени обязательно воплотит в жизнь.

Рон пожал плечами.

* * *

Через полчаса, во время которых Гарри добросовестно дописывал сочинение о побочных эффектах приворотного зелья, пользуясь прекрасным конспектом лучшей подруги, а Рон лениво хрустел костяшками пальцев и изредка бормотал что-то вроде: «Пусть подуется немного, ей это пойдет на пользу», в гостиную спустилась Гермиона.

Рон как раз обратился к другу: «Как думаешь, Гарри, каковы шансы у Гарпий попасть в первую турнирную сетку Кубка лиги? С учетом, что они поменяли свой Чистомет на более быструю модель…» да так и замер с открытым ртом, хрипя, словно бы внезапно сковавшая горло ангина не позволяла ему что-то сказать. Ответом на его невысказанный вопрос был удивленный свист близнецов, отвлекшихся от важного — в этом нет сомнения! — дела, и последовавший за ним взрыв риторических восклицаний, в числе которых явно преобладали: «Что она задумала?» и «Глазам не верю!».

Выглядела Гермиона и вправду обескураживающее — старая, изорванная, перевязанная на талии грубой лентой наволочка была, черт возьми, такая короткая, что стройные ноги девушки казались раза в два длиннее. Волосы, растрепанные больше обычного, собранные в высокий хвост и небрежные пряди, обрамляющие лицо, создавали впечатление, будто она провела отпуск на море, а синяки гармонировали с сажей на коленях. Вместо привычных туфель на небольшом каблуке ноги были лишь в вязаных уютных носочках. В руках она держала жестяную банку для пожертвований и огромный плакат с меняющими шрифт буквами.

На фоне этой громадной агитационной листовки Гермиона казалась невероятно беззащитной и хрупкой, что хотелось подхватить на руки и защищать от любых неприятностей.

Гарри и Рона подумали, что они никогда не видели зрелища более соблазнительного и невинного одновременно.

— Я решила провести акцию «Побудь эльфом-домовиком!». Наглядная демонстрация угнетенного состояния эльфов-домовиков, возможно, пробудит нужные чувства в волшебниках, и они поймут важность законов об ограничение употребления труда магических существ. Ну что ты теперь скажешь, Рональд Уизли? — вызывающе спросила Гермиона. Увы, дождаться ответа ей было не суждено — Рон явно был в прострации — поэтому она, махнув рукой, выскользнула через портрет в поисках сочувствующих домовикам студентов.

* * *

Гермиона была счастлива — через неделю ее клуб Г.А.В.Н.Э. переполнился новыми членами, но для нее осталось загадкой, почему именно мужское население Хогвартса столь резко заинтересовалось правами эльфов.

Предупреждения:

2) Встречается нецензурная лексика.

Печенье.

Гермиона Грейнджер/Рон Уизли, PG-13, гет.

Когда после особенно напряженного рабочего дня внутри Гермионы кипит кровожадное желание вцепиться в чье-нибудь горло, она решает добраться до дома через маггловский квартал по шумным улицам Лондона — они успокаивают ее лучше любого зелья, валерьянки или плитки швейцарского шоколада.

Небо, словно превратившись в необъятный экран настроеннеографа, невидимые датчики от которого прикреплены к сердцу и вискам Гермионы, тоже хмурится, отражая ее внутреннее состояние.

Душно.

Гермиона понимает, что сама спровоцировала ссору, но не может вспомнить предлог, после которого обвинила Рона в измене и перечислила все его недостатки и промахи годичной давности.

Зато она сразу назовет причину своего взвинченного состояния: невзрачная девушка из соседнего отдела в круглых очках с линзами чудовищной толщины абсолютно нетактично намекнула, что Гермиона Рону не пара и что лучше он смотрится рядом с эффектной Лавандой Браун, которых она «совершенно случайно заметила сидящих, как голубки, в кафе «The Elephant House» (1). И хоть Гермиона точно также абсолютно невежливо посылает ее «к чертовой матери», во время скандала с Роном она забывает, что в этом кафе обедают многие служащие Министерства магии.

Именно поэтому сейчас вместо того, чтобы сидеть, обнявшись, с любимым на диване, она врезается в прохожих и смотрит на грязно-серую пелену неба, затянутого без единого просвета отяжелевшими тучами.

Узор сегодняшнего дня целиком состоит из неприятных ситуаций-петель: сучка Паркинсон при многочисленных свидетелях проигнорировала ее приветствие в лифте, не в силах, видимо, проявить ответную вежливость и забыть про семилетнюю вражду. Идиот Флиппенс пролил на любимую блузку Гермионы кофе, и хоть элементарное «Экскуро» решило проблему, настроение девушки упало до нулевой отметки; ей захотелось крыть всех окружающих трехэтажным матом.

С Роном они не разговаривают неделю, вдобавок коробка шоколадных лягушек, которую невозможно было не заметить возле вазы на кухонном столе, купленная Гермионой как первый шаг к заглаживанию вины, осталась нераспечатанной. И если раньше Гермиону неимоверное злило, что Рон съедал все сладости в доме, даже ее любимые, то теперь от проявленной близорукости жениха становилось обидно до слез.

Да и вообще туфли на десятисантиметровых каблуках ей жмут, на левом мизинце натерлась, кажется, мозоль размером с всю площадь Пикадилли, а без зонта из-за грозившего хлынуть с минуты на минуты дождя она станет похожей на мокрую курицу с волосами, свисающими сосульками, и размазанным макияжем. И Рон, если он до сих пор не ушел к блондинке с блядским цветочным именем, увидев опухшую физиономию Гермионы, тот час же символически кинет ключи от квартиры на столик в прихожей и хлопнет дверью.

— Твою задницу, — с чувством произносит Гермиона, когда торопящийся по свои делам усатый дядечка в котелке и твидовом пальто оттаптывает ей ноги тринадцатым размером ботинок и даже не оглядывается на ее возглас. — Урод хренов.

Девушка еще минут пять бурчит в его адрес крепкие словечки, выплескивая накопившееся раздражение и злость, и на душе почему-то становится чуть легче, словно ей как раз нужен был такой маленький болевой сигнал в мозг для появления твердого панциря надежды: обещание Рона «никогда не бросать» обязательно исполнится.

И как будто в подтверждение сказанному набухшие тучи прорываются, и начинается дождь — теплый, жизнеутверждающий, очищающий автомобили, дома, асфальт от пыли и человеческие души от грязи.

* * *

Понимание, что Рон простил ее, приходит к Гермионе не когда она вечером уставшая, сонная, ощущает, что он заботливо укрывает ее одеялом, не когда, проснувшись назавтра, видит поднос с завтраком на тумбочке, но когда, потягиваясь, появляется на пороге кухне и замечает вскрытую упаковку печенюшек и несколько шоколадных крошек возле чашки недопитого кофе.

Тренировка по квиддичу.

Захария Смит, PG-13, джен.

Стою, курю, пока объявлен перерыв и мои зануды-однокурсники это не заметили.

От собственного отражения в зеркале приходит, минуя весь цензурный запас слов, лишь одна мысль: пиздец.

Как я и думал, из-за дождя волосы превратились в растянутые измусоленные ниточки жевательной резинки «Берти Боттс», прикрепленные к голове, а смачный синяк от кулака здоровенного когтевранца с предыдущей тренировки (подумаешь, заметил, что он похож на быдло, зачем так нервничать?) явно перешел в фазу «бурное, мать его, цветение».

Блять, как я ненавижу этот гребаный квиддич под гребаным руководством нашего гребаного капитана, до сих пор смотрящего на бладжеры как на трехголового Снейпа, ведь это бесполезная трата времени: в финал все равно выйдут команды Слизерина и Гриффиндора и снитч в итоге из-под самого носа Малфоя вырвет удачливая задница с фамилией Поттер.

Мне кажется, если однажды я свалюсь с метлы во время матча, многие, равнодушно или со вздохом облегчения взглянув на размозженные по траве мозги, спокойно продолжат игру.

Одно радует — мое окровавленное тело на лужайке будет целый день портить настроение и оскорблять эстетический вкус гуляющим, прежде чем то, что от меня останется, сожрет выращенный в домашних условиях под бдительным контролем лесника соплохвост. Да и то, уверен, хагридовская тварь отравится предельно концентрированной желчью и ядом.

Знаю, люди не могут терпеть меня: когда я открываю рот, они затыкают уши, потому что не любят слышать правду. В топ-тройку обращенных ко мне фраз входит вежливое: «Мистер Смит, думайте, что говорите, иначе по вашей вине Пуффендуй лишится двадцати баллов», злобное: «Заткнись и не лезь не в свое дело» и лаконичное: «Ты меня достал, придурок. Силенцио».

И мне насрать на это, потому что как сильно бы вы меня не презирали, я верну вам ваше презрение в троекратном размере: ненавижу человечество и всех его отдельных представителей в частности.

Я и себя считаю ошибкой Бога и все жду, когда он, разбирая пыльный архив в небесной канцелярии, заметит ее и как-нибудь исправит. Добавит мозгов, что ли.

Потому что они мне нужны для разрешения важного вопроса, ответ на который никак не могу найти: то ли я неполноценный моральный калека, то ли мир и вправду прогнивший кусок мяса, какое любят выставлять призраки на тарелках во время собственного нахрен никому не нужного юбилея со дня смерти, а люди — копошившиеся в нем липкие личинки.

…

Твою мать, до чего додумался.

Нахуй все, лучше просто курить, затуманивая мозги сигаретным дымом, и ни о чем не думать.

Ресницы.

Блейз Забини, Драко Малфой, PG-13, джен (но тот, кто ищет... :Р)

Снимая одно за другим хитроумные защитные заклинания на двери, ведущей в спальню мальчиков, Блейз отчасти предполагает, какая картина может ему открыться. Увы, через некоторое время он понимает, что недооценил способности Драко Малфоя устраивать грандиозный беспорядок на сравнительно небольшой территории. Слизеринец, непривычно взъерошенный, как будто не переставая запускал руки в волосы от отчаяния, и не замечающий, что кто-то нарушил его уединение, стоял посреди созданного им хаоса, напротив зеркала в массивной раме, украшенной изумрудами, с предусмотрительно наложенным Конфундусом, чтобы оно язвительно не комментировало происходящее.

Все горизонтальные поверхности — кровати, тумбочки и частично пол — заняты книгами, словно Драко опустошил хогвартскую библиотеку: некоторые щеголяют глянцевой обложкой, на которых приторно улыбаются розовыми губами колдуньи с опасным хищно-красным маникюром, на другие остерегаешься даже дунуть, настолько ветхими они кажутся. Цепкий взгляд Забини среди нагроможденной макулатуры в переплете отмечает даже годовую подписку «Ведьмополитена», оказавшуюся здесь явно при содействии Панси — любопытно было бы послушать лапшу, которую вешал девушке на уши Драко, желая заполучить журналы.

Чувство бардака усиливает множество разбросанных по всей комнате мелких вещей, вроде склянок с зельями, тюбиков различных по консистенции кремов, перьев, небольших зеркал, значков, скомканных бумажек, почему-то вредноскопа и обнаружителя порчи.

Хотя Блейз мгновенно понимает причину, побудившую Драко превратить комнату в свалку, он решает не упускать повода вежливо и изящно уколоть самолюбие друга.

— Малфой, позволь поинтересоваться, чем ты занимаешься? — самый сладкий голос с неприкрытой заботой, на которую только способен Блейз, заставляет вздрогнуть задумавшегося парня, но надо отдать ему должное, он мгновенно берет себя в руки и практически не меняется в лице.

— Отвали, Забини. Я вроде со всей очевидностью дал понять, что никого не желаю видеть.

— Драко, ну зачем грубить, — укоризненно качает головой Блейз и, вытащив из кармана мантии письмо с фамильным гербом, демонстративно размахивает им. — Я должен срочно ответить матери, но все письменные принадлежности остались в сумке, а пользоваться чужими не в моих правилах.

Малфой фыркает, давая понять, что отговорка получилась не слишком убедительной.

— Кроме того, меня сюда привело также и беспокойство за товарища — ты уже столько времени сам не свой. Как волнуются Крэбб и Гойл! Мне кажется, — Блейз позволяет себе насмешливое подмигивание, — они даже меньше блюд съели сегодня за обедом — ну просто кусок в горло не лез. Так что тебя тревожит, мой друг?

Видимо Драко избирает тактику игнорирования, в надежде, что однокурснику и психологу на полставки в одном лице надоест вести монолог в пустоту, поэтому Блейз, прислонясь к дверному косяку, делает следующий шаг и доверительно сообщает:

— Мое первое предположение, что у тебя очередной приступ нарциссизма, увы, не оправдалось. Ведь обычно ты не смотришь в зеркало с таким недовольством, а торжественно, словно на коронации, стоишь перед ним, стараясь полюбоваться собой со всех сторон. Потом мне пришло в голову, что ты все-таки решил прорепетировать для профессора Бербидж…

— Зря ты сюда так прорывался, — перебивает его Драко, зачем-то берет в руки изящный флакончик из темно-зеленого стекла, поднося его на уровень глаз, словно прикидывая, насколько длинной будет его траектория полета, и мстительно добавляет, — боюсь, ты не заметил маленькое коварное проклятие, у которого весьма неприятные последствия…

Блейз равнодушно пожимает плечами и подходит к собственной кровати, словно ему совершенно наплевать на слова Малфоя, хотя он и вправду среди вязи заклинаний не увидел узора, свойственного всем сглазам.

Взяв сумку с пергаментом, чернильницей и пером, он под довольным взглядом Драко пробирается через завалы книг к выходу, но на полпути останавливается и, оглянувшись, как будто невзначай замечает:

— Кстати, имей в виду, что среди наших любезных однокурсников уже пошли разговоры. Многие задаются вопросом: что могло ввергнуть отпрыска древней и влиятельной семьи в месячную хандру? Уж не связано ли это с падением курса акций «Малфой-интерпрайзис»?

Послышался тяжелый вздох загнанного в угол человека и осознающего свое паршивое положение. Самое замечательное, по мнению Блейза, было то, что Драко прекрасно видел, какое удовольствие он получал от разговора и потому злился еще сильнее.

— Как я понимаю, все только и ждут твоего появления в гостиной, чтобы либо разрубить клубок сплетен, либо соткать из него целую сеть новых домыслов и предположений.

— Именно так, — мурлычет Блейз и невинно, даже чуть обиженно, как ребенок, которому запретили есть сладкое до ужина, моргает. — Но я не знаю, что им сказать, ведь ты отказываешься объяснить мне причину своей хандры.

Вздох становится еще более горестным и обреченным, а взгляд — раздраженным.

— Ну… Положим, я влюбился.

— Что я слышу! Будь здесь посторонние уши, это стало бы сенсацией. И будь мы гриффиндорцами или меньшее время знакомы, возможно, я бы умилился от оказанного мне доверия, но, увы, мы не те люди, которые посвящают друг друга в сердечные дела. Хотя объяснение прелюбопытное…

Он делает вид, что задумался, и Драко некоторое время настороженно следит за ним, а потом, махнув рукой, выбирает путь наименьшего сопротивления:

— Ресницы, — Блейз лукаво щурит смеющиеся глаза, глядя на его кислое лицо. — Они слишком длинные.

— И из-за этого ты три недели ходишь сумрачный, как грозовая туча? Ты меня удивляешь, приятель. И, между прочим, мои догадки оказались отчасти верны: твое состояние так или иначе оказалось связано с высказыванием миссис Бербидж и последующим замечанием Захария Смита…

— Смит труп, — зло скалится Драко, открывая и закрывая крышку на пузырьке с зельем; эти нехитрые манипуляции видимо помогали ему держать себя в руках. — В скором времени он узнает, что значит выставлять меня дураком на глазах у всего класса. И ты хорош — «догадки». Скорее ты целенаправленно вытягивал из меня признание.

Забини пожимает плечами, резонно заметив:

— Если бы ты не хотел поговорить, я бы не смог сюда войти.

Драко как будто бы только и ждет этих слов: устало опустившись на кровать, прежде расчистив место под собой от всякой острой дряни, уныло начинает жаловаться:

— Я уже все перепробовал. Заклинаний хватает лишь на пару дней, а потом ресницы отрастают даже длиннее прежних. От специальных шампуней и косметических средств, — красноречивый взгляд «если-вставишь-хоть-слово-закопаю-живьем-в-Запретном-лесу», — они либо совсем выпадают, либо начинают кучерявиться. Я даже проверил свою ауру на предмет сглаза и выпросил у Снейпа зелья Снятия порчи — ничего не помогло.

— А маггловский способ — отрезать ножницами?

Малфой морщится, не замечая, что у собеседника странно дергаются уголки губ, как у человека, титаническими усилиями пытающегося сдержать смех.

— Я надеялся, что до этого дело не дойдет. Будь прокляты эти магглы, это маггловедение и эта магглолюбка с ее необузданной фантазией и увлеченностью эпохой рыцарей и их дам, — рычит он и чуть тише добавляет, с ненавистью глядя на своей отражение: — «Роскошнее, чем у девушек… Много поклонниц и поклонников, молодой человек»…

Говоря по строгости, Блейз давно заметил, какой красивый миндалевидный разрез глаз и пушистые до невозможности ресницы у Малфоя — наверное, очень щекотно и одновременно приятно, если он прижмется к чьей-нибудь щеке и начнет моргать: ощущения, скорее всего, будут напоминать невесомые поцелуи бабочки, умей она целовать, или нежные прикосновения тончайших лепестков цветка, который захотел поделиться своими мыслями.

Удивительно, что Драко до того злополучного урока не обращал на это внимание, пока не поймал смущенные взгляды досадливо-восторженных девушек и надсмехающихся парней.

— Ладно, дела не ждут, — бодро говорит Блейз, потягиваясь и поправляя ремень от сумки на плече, отгоняя как мух неправильные и назойливые мысли у себя в голове. — Предлагаю дружескую сделку: ты снимаешь сглаз, а то мне как-то не улыбается провести весь вечер в поисках контрзаклятия, а я ненароком сообщу наиболее усердным сплетникам в гостиной удобную и правдивую ложь.

После того, как Малфой выполняет свою часть уговора, Блейз улыбается широко, в открытую:

— И знаешь, Драко, а ведь Смит чертовски прав. Пожалуй, я зря напомнил про ножницы, ведь длинные ресницы добавляют тебе сексуальности.

Последнюю фразу он прохихикивает уже за дверью и, весело дотронувшись до только что прожженной на ней дырки от заклинания, как раз возле таблички «Пятый курс», поспешно удаляется, не переставая усмехаться.

День определенно удался.

__________________

(1) да-да, я знаю, что оно в Эдинбурге. Но такой маленький привет от Джоан Роулинг)

Дорогие подписчики!

Больше глав не предвидится, так как "Гарри Поттер" меня отпустил, и сейчас я пишу по другим фэндомам. Спасибо, что читали, можете смело отписываться. Отдельно прошу прощение у Lia_Lynciss— вашу заявку я выполнила год назад, но неизвестно по какой причине не выложила ее сразу. Недавно же, разбирая черновики, наткнулась на эти драбблы. Простите.

Примечания:

1) Небечено

2) Несоответствие с хронологией канона, разница в возрасте героев — пара лет.

День рождения.

Нарцисса, Сириус, Регулус, G, джен.

Пребывать во Франции у дальних родственников на дне рождения их дочери Нарциссе определенно не нравится.

Разговоры взрослых в изысканно оформленной миссис Грамон гостиной, среди симметрично расставленных низеньких кресел с массивными подлокотниками и ореховых столиков, на которых стоят чашки с ароматным EarlGrey и Lapsang Souchong и блюдца с десертами, среди ваз из венецианского стекла и фарфоровых статуэток животных и птиц утомляют своим однообразием.

Нарциссе хочется поваляться на пушистом ковре ручной работы — просто так или может потому, что там уютно, и показать язык соседке-имениннице, у которой единственное достоинство — надетое нежно-золотое платье с бантом на спине да ласковый котенок-пума на коленях, но вместо этого она, как и все девочки в гостиной, сидит, чинно сложив руки, и делает умное выражение лица.

Скучная политика, с непонятными законопроектами, своеобразная тактика ведения игры «Уимбурнских Ос», литературные новинки, усовершенствование Омута памяти, падение курса галеона по отношению к маггловским деньгам в Гринготтсе — Нарцисса дает себе обет, что когда она вырастет, эти темы никогда не всплывут в ее беседах с подругами.

Она, кажется, уже слышала фразу миссис Паркинсон об «аномально жарком лете» во время прогулки по бульвару Мадлен, обед в особняке Малфоев, когда они были еще в Англии, сопровождался точно таким же, как сейчас, обсуждением личной жизни министра образования, а миссис Тернер недавно довольно похожими предложениями рассуждала об изменившемся воротничке на женской рубашке и оригинальном покрое мантии.

Единственное, что помогает Нарциссе не зевать слишком уж неприлично — юные представительницы чистокровных семей, более воспитанные, и так уже с ханжеским видом смотрят на нее — и не заснуть, окончательно испортив себе репутацию в светском обществе, это хитрое подмигивание Сириуса и Регулуса из противоположенной части гостиной. Первый как всегда с бесшабашным видом о чем-то разглагольствует, энергично жестикулируя, а второй в ответ произносит что-то насмешливое, у него своеобразное чувство юмора, и сдержанно смеется вместе с другими. Они умеют развлекать компанию.

Нарцисса думает, что с мальчиками всегда интересней и увлекательней, а вот с девочками — ску-ко-та, и мечтает, несмотря на то, что про моду, воротничок на женской рубашке и покрой мантии ей послушать довольно любопытно (это был ее самый оберегаемый от мальчишек секрет), чтобы наступило время прогулки, и Жюстин, ее соседка, переключила свое внимание на кого-то другого. Хоть на ту же недокошку-недопуму, которую она взяла на руки явно лишь с желанием похвастаться редкостью породы и дороговизной подарка.

— Видишь, какие у нее массивные лапки и белые пятнышки на ушах, как у книзла, а по шерстке иногда проступает арабская вязь? Дело в том, что чаузи с рождения купают в разбавленном настое Феликс Фелициас, потому она приносит своим хозяевам удачу и если постоянно ее гладить, вряд ли заболеешь. Их очень мало. Это Чарльз такой сюрприз придумал, — гордо сообщает Жюстин, и все девочки в окружении завистливо вздыхают, но кажется, будто она говорит это лишь Нарциссе и благосклонно разрешает слушать их разговор остальным. Юная Грамон помолвлена, старше, и поэтому строит из себя взрослую, хотя постоянно повторяет слова матери и часто выбирает наряд такой же, как у нее.

Наверное эта фифа считает Нарциссу лучшей подругой.

Как же.

Жюстин вся такая поверхностная, вся такая до омерзительности цветочно-легкая, словно состоящая из тюля, рюш, бантиков и блесток не только снаружи, но и внутри, что Нарциссе хочется сказать заведомо дерзкое и язвительное или сделать какую-нибудь пакость, вроде нечаянно опрокинутого графина с соком на новое, ах прости, платье (эльфы-домовики быстро справятся с проблемой, но ведь унижение так сразу не смоешь из памяти, верно?) или заклятия Чесотки во время тоста в ее честь пузатого мужчины в бордовом бархатном пиджаке и брюках. Он ничего не смыслит в моде, хорошем стиле и одежде, раз сшил себе костюм из диванного ворса, да и сам похож на диван — квадратный, с неповоротливым толстым телом, и кажется, что пуговицы на его рубашке вот-вот разлетятся по всей гостиной со звуком лопнувшей струны или разбитого о край камина бокала.

— До чего же тебе с ним повезло! Я вам завидую, — очаровательно улыбается Нарцисса: она актриса и сейчас в амплуа идеальной дочери, гостьи и собеседницы, хотя еле сдерживается, чтобы не спросить: « А если бы тебе взрослую Ашеру подарили, ты бы тоже ее взяла к себе на колени?».

Нарцисса не знает точно, ставят ли ее подобные размышления выше людей-пергаментов, или же она просто любовно взращивает собственное высокомерие, и на самом деле просто посредственная и глупая, раз вообразила, что умнее своих сверстниц. Во всяком случае, думает она, даже высокомерие — проявление характера, а быть пустой, плоской и незатейливой, как бумага, ей совсем не хочется.

И так удушающее тошно от всего, и голоса беседующих раздражают, и картина на стене в позолоченной раме чересчур позолочена, а ждать, когда кто-нибудь из детей решится прервать разговор взрослых, долго и утомительно, что Нарцисса, приняв самый жалкий вид, на который только способна, подходит к матери и легонько касается ее руки:

— Maman, у меня немного кружится голова, — и, склонив голову, обращается к хозяйке дома: — Можно я прогуляюсь по парку и подышу свежим воздухом, миссис Грамон?

Разумеется, возражать никто не собирается, просто надо иметь смелость спросить, а у Нарциссы она есть, как есть и женская хитрость, и умение манипулировать: невыразительного беглого взгляда на улыбающихся Сириуса и Регулуса и вопрошающе изогнутой белесой брови достаточно, чтобы Сириус первый поднялся с места, и со всей церемонностью, абсолютно для него не свойственной, звонко произнес:

— Я... — возмущенное хмыканье сбоку от него, — то есть мы с братом могли бы составить компанию вашей дочери, миссис Блэк.

Тень улыбки пробегает по всегда каменному лицу Друэллы Блэк, и она махает рукой:

— Идите уже.

Нарцисса счастлива, что задумка удалась, мальчики смеются, а именинница Жюстин, сжимая хвост домашней любимице на коленях, насуплено смотрит в спины уходящей неразлучной троице.

Кошка-полукнизл негодующе мяукает.

Съедобное солнце.

Нарцисса, Сириус, Регулус, G, джен.

В большом и ухоженном парке Блэков, как и полагается парку древней и влиятельной семьи, есть мраморные изваяния застывших в страстном танце фигур, живая изгородь вдоль каменной дорожки, с кокетливыми изгибами убегавшей к особняку, скамейки рядом с наиболее тенистыми деревьями и круглое озеро, зеркальная поверхность которого сейчас дублирует, правда приглушенными и размытыми красками, ясное июльское небо.

Спрятавшихся от постороннего взгляда детей за кустами кроваво-красной смородины не видно, поэтому складывается ощущение, что два соседних деревца, приветственно махая друг другу листьями, звонко обмениваются мыслями и периодически хохочут.

Неразлучная троица юных Блэков, словно не зная правил этикета и наставлений матерей, сидит прямо на земле, занимаясь каждый своим делом: Сириус ловко разбирает на составные части утащенный из отцовского кабинета оминоколь, собираясь сделать из него новый прибор — какой, он еще не решил, Регулус взглядом заставляет кружиться лежащие на его ладони крупные сизые ягоды смородины, совершенно невкусные и кислые, а Нарцисса молча наблюдает за ними и вертит в руках белую розу с алыми пятнышками на лепестках, изредка поднося ее к носу и наслаждаясь ароматом.

Эльфам-домовикам приказано не появляться на глаза, пока их не позовут, родители гуляют, кажется, возле озера, обсуждая архиважное дело, и так уютно и тепло, что хочется петь, сколько хватит кислорода в легких, гимн лету, солнцу и освежающему ветерку.

Разговор вялый и ленивый, и Нарцисса со скуки начинает вглядываться в желтый диск на небе в окружении облаков. Вдруг шальная мысль пробирается ее сознание.

— А я сейчас только что догадалась: солнце-то съедобно! Посмотрите, это же гигантская яичница, которую мы ели сегодня на завтрак. Если ее разрезать и разложить по тарелкам, то можно накормить, наверное, весь Лондон.

Регулус, с капельками пота на висках, уже десять минут безрезультатно пытавшийся построить из ягод корабль, улыбается снисходительно и немного облегченно: как-никак оправданная передышка.

— Не сомневаюсь, ты бы так и сделала. Но если солнце — яичница, то почему ее до сих пор никто не съел? Почему она появляется не каждый день и порой лишь с одним желтком, словно кем-то обглоданная? И что она делает на небе, а не в тарелке, — он с заговорщицким видом подмигивает фыркнувшему брату, — английского аристократа?

— Наверное потому, что небо и есть тарелка, только синяя, — Нарцисса с некоторой жалостью в голосе поясняет очевидные вещи. — Порой владельцу тарелки надоедает любимое блюдо, и он готовит что-то другое, тогда у нас хмурая погода. А с первым твоим вопросом все банально: никто никогда не догадывался, что солнце-то съедобно!

— Ну ты глупая, — не выдерживает Сириус, не отрывая взгляда от внутреннего строения оминокля. — Солнце — это звезда, вокруг которой вращаются остальные планеты и спутники, в том числе и наша Земля. Оно находится далеко, но необходимо для жизни: без него деревья не вырастут, яблоки и виноград не созреют, и люди, я уверен, тоже не смогут родиться. А ты говоришь: какая-то там яичница!

Нарцисса, задетая его словами, лишь бы не молчать, невпопад говорит:

— Я не фифа.

— Мы и не спорим. Но у тебя выражение лица сейчас такое... — хихикает Регулус.

— Какое? — суровость в ее взгляде зимняя.

— Твое, фирменное — нарциссовоблэковское, когда ты не знаешь, как реагировать, или недовольна, или думаешь, что никто не засуживает твоего внимания.

— Проще говоря, когда ты задираешь нос, — весело вставляет Сириус, с трудом отвинчивая левый объектив у оминокля. — И кстати, на солнце нельзя смотреть, потому что не только испортишь зрения, но и никогда не выйдешь замуж и не родишь ребенка.

— Замуж не хочу, и детей мне не надо, они противные, — с вызовом отвечает Нарцисса, не глядя на него.

— Из-за этих слов теперь у тебя будет злобный, внушающий ужас всем окружающим муж и вредный нытик-ребенок! — любимое занятие мальчишек — следить за реакцией девочки, но она лишь морщится:

— Меня этим не запугаешь.

— А что ты боишься тогда? — интересуется Регулус, лениво пересыпая ягоды из ладошки в ладошку.

Она задумывается и честно признается.

— Не знаю. А ты?

— А я людей боюсь, — серьезно отвечает Регулус, он даже кажется взрослее. — Мертвых.

— А-а-а! Инферналов, что ли?— вспоминает Нарцисса жуткие иллюстрации из книги, которую они листали недели две назад в фамильной библиотеке.

— Да. Так вот, — в его глазах снова появляются смешинки. — Сириус прав: если ты будешь долго смотреть на солнце, оно придет в ярость, что за ним кто-то бесцеремонно наблюдает, и может сжечь тебя своим жаром. Это как Круцио, только больнее. Сначала ты покроешься пузырями от жгучих лучей, потом кожа будет облазить клочьями, обнажая мясо и кости, а от крови все кругом станет красным.

— Клочьями? — против воли испуганно охает Нарцисса.

Сириус вдруг начинает хохотать, тыкая младшего брата в плечо и еле выговаривая сквозь смех:

— Ой не могу! Поверила!

Нарцисса только сейчас понимает, что оба, даже Регулус — предатель! — издеваются над ней, и румянец гнева окрашивает ее щеки в нежно-розовый цвет. Роза в ее руках напоминают саблю.

— Вы вредные и занудные.. дураки!

— А ты тогда самая настоящая фифа, — парирует Сириус, щуря насмешливые серые глаза.

Нарцисса, вспыхивая, вскакивает на ноги: она смертельно оскорблена и порядком разозлена, что не задумываясь от всей души трескает ухмыляющихся мальчишек, сначала одного, потом другого цветком по голове. Лепестки, кружась, падают на землю.

— Не приближайтесь ко мне больше! С этого дня мы враги, — она брезгливо кидает розу им под ноги и мстительно добавляет: — А тебя, Сириус, я бы посадила в Азкабан за мерзкий характер.

Ветер игриво шевелит разноцветные ленточки в ее волосах, когда она быстрым шагом идет в сторону замка, и услужливо доносит до нее громкие выкрики: « Не обижайся, мы же пошутили!».

Когда Нарцисса, будто опомнившись, щелчком пальцев призывает эльфа-домовика, приказывая перенести ее в спальню, и исчезает с глухим щелчком, братья виновато переглядываются.

Никто из детей понятия не имеет, как пророчески выглядит их ссора и как символична для магглов лежащая на земле израненная бело-красная роза в обрамлении собственных лепестков — знак согласия и примирения после кровопролитной войны.

__________________

У Нарсциссы в руках Ланкастер-йоркская роза (или роза Тюдоров)