Алые глаза осени (гет)

Слава тебе, безысходная боль!

За ночь одну она стала седой."

Сегодня я нашла осенние листья в книге о крестражах. Старые, засушенные, они пахли его руками. Слез не было, но глаза жгло и саднило, словно в них попала пыль. Свои собственные пальцы на закрытых веках казались чем-то потусторонним, далеким. Я просто взяла с тумбочки книгу, которую мы читали вместе, и села на кровать. Погладила обложку из тонкой кожи и медленно раскрыла. И тогда осенний букет высыпался на юбку моего траурного платья, заставив меня вновь почувствовать тяжесть его рук на плечах и жуткий, гипнотический взгляд. Обессиленная, я упала на кровать спиной и прижала ладони к закрытым глазам.

— Белла, моя прекрасная Белла... — в тон его голосу шелестел атлас, скользящий вверх по моим ногам. Тонкие длинные пальцы опускались в волосы на затылке, притягивая меня к себе. Корсет, разорванный на две части заклинанием, лежал рядом — в ковре из осколков рыжей осени.

Никто ни до, ни после не узнает, каков Темный Лорд, когда он по-настоящему любит.

Шорох атласных юбок звучит точь-в-точь как сминаемый телами двух людей ковер ярких листьев, глаза твои горят непривычным, каким-то лихорадочным блеском. Мне страшно и мне хорошо.

Почти идеально. Но я уже тогда чувствовала приближение чего-то ужасного, чего-то, что крадется у нас за спинами и норовит оторвать клок моего счастья. Слишком хороши были твои губы, когда я подставляла шею для поцелуя, слишком сладко пах воздух.

Это была наша осень — ты показывал мне самые неповторимо-прекрасные места на Земле, и каждое из этих мест обретало во мне клеймо твоего присутствия. Осенний лес где-то на окраине Шотландии запомнился мне ковром из листьев, мягко пружинящем под моей спиной. Ты собрал для меня самые плотные и целые на твой взгляд (ты всегда считал это признаком красоты) и подарил мне.

Но мой беспокойный сон-воспоминание отступал, видение таяло и истончалось. Оно коснулось моего лица в последний раз и исчезло.

— Я вернусь, Белла... — шепнул Лорд и оставил меня лежать в палой листве, в мертвых частицах деревьев — совсем одну.

Перед глазами был вычурный потолок моей комнаты в поместье. Под руками лежали тонкие хрупкие листья, я сжала их и хрипло рассмеялась, чувствуя, как превращаются в муку мои мечты. Рудольфус стучал в дверь, но я ему не открыла. Мне хотелось вспомнить каждую секунду осени, которая больше никогда, наверное, не повторится.

* * *

В тот вечер Рудольфус вернулся поздно, мантия на нем была мокрой, влажные каштановые волосы растрепались, а взгляд был странным, растерянным.

— Сколько раз я тебя просила: не врывайся в комнату, где я нахожусь, без стука! — я посмотрела на него и осеклась — выражение его лица меня напугало. Он стоял на пороге, будто совсем чужой, и смотрел на меня так, что стало жутко.

— Беллатриса... Он умер, — в голосе его мне смутно почудились радостные нотки. Рудольфус прошел мимо меня, взял со стола летучий порох из шкатулки в горсть и подошел к камину. Он все же обернулся, прежде чем бросить серую пыль в огонь и уйти. Я сидела в прежней позе, со слегка полуоткрытым ртом, и силилась улыбнуться дурацкой шутке мужа.

— Белла... Это правда.

Блеснуло зеленое пламя. Тишина постепенно наполняла комнату, каждый уголок. Отсутствие звуков давило на слух, путалось в волосах, отражалось в зеркале. Захотелось разорвать эту густую пелену молчания и я засмеялась: искусственно, звонко, захлебываясь, я смеялась до боли в мышцах, до хрипа в легких. Не помню ничего, кроме тишины и этого сверхреального смеха, разве что только знакомые широкие руки с аккуратными пальцами, которые несли меня куда-то, перекладывали, как игрушечную, трясли. А я все смеялась и кричала на мужа, требуя, чтобы он меня оставил. Его тело было слишком горячим и слишком загорелым, слишком живым.

* * *

Ты всегда входил в мою жизнь без стука и уходил, не испросив согласия. Я срывала зло на Рудольфусе, третируя его всеми возможными способами. Днем я нападала на него с криками и упреками, а по ночам его ждал жестокий секс, напоминавший потом о себе следами укусов и ногтей на коже. Страсть к нему была чем-то высшим, чем-то куда более сильным, чем я сама. Голос Руди у меня над ухом заставлял мое тело вздрагивать от сладких судорог, вне зависимости от того, где мы находились и что было вокруг. Своего мужа я хотела всегда. Как он не догадался, зачем меня так часто вызывает наш Лорд? Хотя, нет — он наверняка все знал. Я не особенно пряталась. Я так привыкла к Руди, что иногда просто-напросто забывала, что это не эльф-домовик, а мой муж. Вспоминала только лишь тогда, когда мы ссорились, пожалуй. Тогда страх потерять его, ужас от того, что мое тело останется без этого наркотика, заставлял меня сбавить обороты. Когда ты ночью трансгрессировал в Лестрейндж-мэнор, я не боялась, что нас кто-то увидит — меня это попросту не интересовало. Ночью мы бродили по дому, останавливаясь в разных комнатах. Однажды, когда мы были прямо возле нашей с мужем спальни, и ты целовал меня, прижав всем телом к стене, стискивая до боли мои распростертые на твердом камне руки, я краем глаза увидела тень возле дверей в комнату. Рудольфус видел нас — я знаю. Но он, как и раньше, не посмел ничего сделать. Как и я, он зависел от этой болезненной сумасшедшей страсти, что связывала нас сильнее, чем любой брак.

Он терпел все мои истерики, он прощал мне, что где-то пропадаю ночами. Иногда он подолгу умолял меня заплакать и в конце всегда срывался на крик:

— Живые люди должны плакать хоть изредка!

А я бесстрастно отвечала, что я обещала быть сильнее всех. И мой муж сдавался и просто прижимал меня к себе, как будто я крошечный ребенок, нуждающийся в ласке и защите. Но меня ведь не от кого было защищать?

— Милорд... — кончики наших пальцев встретились, и мне вдруг стало страшно, безумно, нелепо страшно.

— Белла! Немедленно сделай что-нибудь со своим страхом. Он не имеет под собой ни малейших оснований, — в его голосе слышится раздражение, и я стараюсь взять верх над эмоциями, чтобы вернуть его интонациям то, что можно было бы принять за нежность.

Иногда мне казалось, что я просто его верная потаскушка и никто больше — он спокойно применял на мне Круциатус при прочих Пожирателях, когда я была виновата, а потом яростно имел меня, вдавливая в пол с бешеной силой. Он мог долго сжимать моё запястье в своей руке, так, что белая кожа после окрашивалась оттенком синего, но при этом — я знала точно — он одну меня поверял в свои детские воспоминания, в свои глобальные планы. Я одна, одна единственная из всех знала, что такое крестражи.

Мы познакомились через три года после моего выпускного. Был день рождения Нарциссы, ей исполнялось восемнадцать и родители устроили грандиозный праздник, не столько ради нее, сколько для того, чтобы в очередной раз показать, насколько они могущественны в волшебном мире и со сколькими богатыми недоумками знакомы.

Тогда у меня от шума разболелась голова, люди раздражали — безумно хотелось превратить всех этих разряженных и самоуверенных аристократов в кучу фарша. Я вышла на веранду, держа в руках бокал красного вина.

— Девушке не пристало пить в одиночестве... — прошелестел твой голос из-за моего плеча.

— Черта с два! — ответила я, думая, что это один из озабоченных родительских гостей-снобов. Но сразу же осеклась, когда увидела того, кто ко мне обращался.

— Ваш темперамент выдает вас раньше, чем вы успеваете подумать. Хотите, научу вас хладнокровию? — спросил ты и криво усмехнулся. Твои длинные изящные пальцы скользнули по моей кисти, когда ты взял мой бокал. По коже пробежали мурашки.

Ты выплеснул вино мне на платье. Алое пятно быстро расползлось по тонкой белой парче и я мысленно прокляла Нарциссу за ее любовь ко всему светлому, которой она не сочла нужным пренебречь, когда выбирала наряд для меня.

— Зачем вы это сделали? — холодно спросила я, глядя в глаза тогда еще почти мне не знакомого, но уже известного в некоторых кругах Лорда Волдеморта. Красноватые глаза, нечеловеческие, но они привлекли меня — в них был азарт и какая-то неведомая сила.

— Чтобы вы перестали внутренне так раздражаться, что одеты не в темные тона, — он слегка улыбнулся.

Стало неуютно от того, что не знакомый мне человек роется в моих мыслях и я сделала первое, что пришло в голову — подошла к нему вплотную и приподнялась на носках, будто собиралась поцеловать.

Он смотрел на меня сверху вниз и ухмылялся. В тот момент я впервые ощутила это странное пощипывание внутри, которое перекрывало все пути для здравого смысла.

— Очень опрометчиво, мисс Блэк! — ответил ты и, резко развернувшись, ушел. Я так и осталась стоять на носочках в испорченном платье — раздраженная и уже тогда, наверное, влюбившаяся. Преследование моих мыслей твоим алым взглядом все больше утягивало меня куда-то глубоко, откуда — я почти точно это знала — вернуться мне не суждено.

Через несколько месяцев я встретила его во второй раз — уже на своей свадьбе. Немного шампанского, пара косых взглядов. Рудольфус беспокойно дернулся в момент, когда я пошла за тобой наверх. Дернулся, но не остановил.

В шелесте дорогих простыней темной комнаты для гостей ты испортил второе в моей жизни белое платье — в нашей семье честь ценилась. Сама не понимая, что творю, я поклялась, что всегда буду тебе верна.

— Белла. Мы на твоей свадьбе... — ответил ты со спокойной усмешкой.

Руди никому ничего не сказал. Всю нашу первую брачную ночь мы говорили. Он заранее простил мне все, я чувствовала себя от этого неловко, и в тоже время злилась на него за то, что он отдал меня без боя.

Утром я проснулась от его взгляда.

— Ты самое красивое, что я знал в жизни... — тихо сказал он, увидев, что мои глаза открыты. И я разозлилась. Меня всегда выводили из себя фразы подобного рода — пусть даже Рудольфус и был искренен. Я точно знала, что не настолько хороша, чтобы быть счастливой просто так, бесплатно. Тем более, что мне уже нечем было платить.

Мой муж кричал, когда я царапала ему шею, а потом, одумавшись, сцеловывала кровь. Страсть к нему возникала во мне из ниоткуда, и я превращалась в ненормальную нимфоманку.

Иногда я не ночевала дома, иногда приходила ближе к утру. Руди молча смотрел на меня и шел спать — со мной все хорошо, можно отдохнуть. Но мой Лорд бывал в моих ночах также периодически, как и в моей судьбе.

Он появлялся тогда, когда я была нужна ему, но никогда, если наоборот. Меня всегда раздражали люди — в большинстве своем. Наконец я нашла способ самоудовлетворения — милорд любил смотреть, как я мучаю и убиваю. И потом — это были лишь магглы, «недолюди», как говорила моя тетка Вальбурга.

Убийство первого мага была для меня потрясением. Я вернулась к тебе тогда, села у твоих ног и разрыдалась — впервые за много лет. И ты наказал меня за слабость. Круциатус, потом бешеный секс, вызывающий в еще не отошедшем от заклинания теле море новой боли.

— Ты должна быть сильной, Белла. Потому что если ты не будешь сильной — на кого же мне еще рассчитывать? — и я проникалась твоими словами, забывая, как больно, когда ребра раскалываются внутри.

Однажды ты объявил меня своей Ученицей. Впрочем, учить меня ты начал еще с первой нашей встречи. Теперь некому мне сказать, что делать, если не знаешь, как поступить.

Ты рассказывал мне о крестражах — нитях в жизнь, которые я иногда проклинала за то, что они сделали с тобой. Но все эти трансформации ничего не меняли для меня — ты в моих глазах оставался все также прекрасен. Ты хотел прожить хотя бы вечность, а я ощущала горечь — ты ведь не звал меня с собой в эту непрекращающуюся жизнь...

Осень прошла в твоих пальцах — ты любил водить ими по моему лицу и молчать. Этой осенью ты впервые посвящал мне время, а не меня своим мизерным свободным минутам. Самые счастливые два месяца в моей жизни кончились тридцать первого октября.

Ты ушел, пока я спала. И даже не забрал свою книгу.

* * *

Проснулась я от шепота. Тихий шепот, совсем не похожий на нежно-возбужденный голос мужа или на писк нашего эльфа.

— Белла... Запомни — я приду.

Четкий, явственный шепот растаял, будто его и не было. Зеркало, висевшее в комнате, отразило полубезумную тридцатилетнюю женщину. Черное платье из тонкого батиста было разорвано на груди, будто от нехватки воздуха кто-то резким движением дернул краешки воротника в разные стороны. Ко лбу прилипли влажные от пота кудри.

Лишь в момент, когда Родольфус обнял меня и прижал к себе, пришло осознание, что там отражаюсь я.

— Белла... Я тебе обещаю — мы его найдем, — он ободряюще улыбнулся и я вдруг ему поверила. Мы просидели так на кровати невозможное количество времени. Скупое осеннее солнце уже село, когда Руди наконец решился выпустить меня из рук.

Он неуверенно улыбнулся мне и, пробормотав что-то про ужин, вышел из спальни. Странный человек. Он поможет мне искать того, кто не давал ему превратиться из любовника в любимого.

Приступ неистовой ярости охватил меня, и я смела все, что стояло на комоде, на пол. Искаженное гневом лицо белело в сумерках жутковатым призраком. Осколки тонкого флакона духов застряли в ладони, и я смотрела, как кровь медленно скользит по локтю и стекает мне на платье.

Странные люди. Один всегда говорил, что любит, но легко отдавал меня тому, кто был сильнее. А другой хранил букет листьев, которые мы собирали вместе, в книге по темной магии. Медленным взмахом палочки я вытащила осколок, и, вытирая руку о платье, пошла в столовую.

Рудольфус сидел за столом и читал газеты. Лицо его было бесконечно красиво и сосредоточено. Я присела на край столешницы и погладила его окровавленной рукой по лицу.

— Белла... — он вздрогнул, — откуда у тебя кровь? Ты порезалась? Чем? — я молча смотрела на его озабоченное лицо и наслаждалась тем, что он здесь, со мной.

Книга упала с кровати на пол и раскрылась, взметнув труху от смятых мною листьев в воздух, когда Руди опустил меня на кровать. С силой прижимая порез к спине мужа, я пыталась хоть немного вспомнить, в отчаянии впиваясь ногтями в его гладкую кожу. Мои стоны переходили в плач и рыдания. Мое самое любимое черное платье валялось на полу, испорченное кровью и разорванное.

Вечером того же дня я стояла перед зеркалом и пыталась найти признаки подступающего сумасшествия в лице. Но нет — я точно помню твой голос в моей голове.

Я положила руку на живот. В моих глазах, в самой их глубине, блеснула алая искра.

Дочку свою я сейчас разбужу,

Нет на земле твоего короля...