После… (джен)

«Дерево твоей жизни слишком рано срубили.

Не в моих ли руках был этот топор…»(с)

Карамон Маджере

Липкая тишина, пропахшая этими твоими проклятыми травками, восковыми свечами и ещё чёрт знает чем, давит на мозги не хуже всех этих идиотских причитаний и песнопений. А на кухне опять перегорела одна лампочка. Ты бы сейчас наверняка присвечивала себе своим заклинанием, вместо того, чтобы вкрутить новую. Или попросить меня. Да, лучше попросить. Доверять тебя лампочку — увольте. Я всегда поражался, как ты умудряешься легко управляться на кухне и со своими этими склянками, притом, что лампочки у тебя если не разбиваются, то вкручиваются криво. Сказать бы, что руки из задницы выросли, да нет же… Ладно, это сейчас не важно.

Словом, я сижу на кухне под этой жёлтой мигающей лампочкой один и жду непонятно чего. Пытаюсь напиться, прекрасно понимая, что ничего у меня не выйдет. Того количества дешёвого бренди, что темнеет в полупустой бутылке напротив мне не хватит, а идти куда-то у меня нет сил…Чёртова устойчивость к алкоголю. Для чего я пью? Наверное, чтоб сделать тебе плохо. Тебя ведь это всегда… злило? Нет, ты слишком апатичная, чтобы злиться. Огорчало. Да, именно огорчало. И вот теперь, после твоей последней выходки, я пытаюсь тебе отмстить. Именно что пытаюсь. Мне тебя не затмить. Ты предала нас. Ты посмела умереть.

Отхлёбываю из горла. Не чувствую вкуса. Разве что металлический привкус крови. Я как-то умудрился прокусить губу. Когда не помню. В доме тихо. От реки несёт сыростью, и в кухне пахнет могилой. Впрочем, это уже могила. Могила воспоминаний. На этой кухне с большим посеревшим от времени столом, облупленными кухонными шкафами и закопчённой плитой было столько всего, что даже странно. Такое чувство, что мы на этой кухне и жили. Тут мы и ссорились и мирились, тут засиживались вечерами после работы, тут я сделал тебе предложение, и первый раз у нас был, кстати, тоже тут, на этом самом столе… Тут малой колданул в первый раз, переколотив почти всю посуду. Как ты там это назвала тогда? «Выброс силы»? Впрочем, я никогда в этих ваших делах не разбирался. А сейчас я сижу тут один. Без тебя…

Здесь нет никаких пляшущих теней или чего-то в этом духе. Один источник света над моей головой. А так, словно тут ничего не изменилось. Разве что об ужине никто не позаботился. Тебе не до того. Ты умерла.

Отпиваю. Закрываю глаза. Ещё миг, и костлявая узкая ладонь тронет моё плечо и тихий голос скажет: «Хватит уже… Пошли спать». У тебя руки всегда ледяные, ты знаешь? У Смерти, наверное, такие же руки. Интересно, как она отреагировала, когда ты её коснулась? Из груди вырывается нервный смешок. Это уже, похоже, истерика. Хрипло выдыхаю. Хочется швырнуть бутылку о стену, разнести тут всё, сравнять этот чёртов дом с землёй, снести могильную плиту, разрыть свежую землю, сломать крышку гроба, вырвать тебя и трясти, пока ты не очнёшься. Пока не оживёшь. Хочется выть и бросаться на стены.

С грохотом впечатываю кулак в угол стола. Бутылка подлетает, но стоит. Я отпиваю из неё вновь, меланхолично наблюдая, как сочится кровь из разбитых костяшек и вокруг разодранной кожи наливаются синяки. Мне кажется, ты зайдёшь сюда и спросишь что случилось. Ухмыляюсь, каким-то отдалённым куском сознания понимая, что бренди меня таки хоть немного, но взяло. Вновь прикрываю глаза, готовясь услышать на лестнице взволнованные шаги. Впечатываю кулак ещё раз. Кровь впитывается в дерево, стол скрипит, грозя разломаться. Ну, давай, приди, останови меня, иначе я разнесу тут всё! Что? Не можешь? Не можешь! Потому что ты умерла! Тебя нет! Ты гниёшь в земле!

Лестница скрипит и меня тут же прошибает холодный пот. Показалось? И снова скрип. Кто-то лёгкий бредёт по ней вниз, не спеша, но уверенно. Всё. Допился. Пытаюсь вскочить, но ноги подкашиваются, и падаю на стул, заскрипевший под моим весом. Я таки себя переоценил. Переоценил, чёрт возьми! У меня всегда сначала отказывают ноги, а потом голова.

Шаги. Теперь я точно слышу шаги. Ты, чёртова ведьма… но как? Как??? Ты же… ты же умерла… Прирастаю к стулу… А, чёрт, у вас же вроде призраки бывают? Сердце стучит в ушах, когда на пороге появляется худой силуэт в чёрном. Белая кожа светится в полумраке. Как на том перевязанном черной лентой фото в гостиной. Нашем фото. Если бы оно ещё и двигалось, я бы тронулся окончательно, не дожив до похорон. Присматриваюсь и, выругавшись, закрываю лицо рукой, вытираю пот со лба. Сын. Я о нём совсем забыл.

Мальчишка настоящим призраком проскальзывает мимо меня, ссутулившись и опустив глаза. Я прекрасно могу различить опухшие веки. Небось, всё это время ревел. Конечно, он теперь считай сирота. Твой сын...

Да. Твой. Он был нашим лет эдак до пяти. А теперь с каждым годом я всё больше понимаю, что мы чужие. Он твой. Вы же маги, у нас свои дела, свои разговоры… Он таскается за тобой хвостом, рассказывает всё только тебе. Я ведь ни черта в этом не понимаю! Он даже пошёл в твой род, тощий, костлявый, да и рост для парня небольшой… Или вы все маги такие? Кто вас разберёт… Сначала он был наш. Сын всё таки, наследник… А потом… Потом эта его чертова сила. И всё… Сейчас мы вовсе не разговариваем. Ну да, его же папаша тупой магл, или как вы нас там называете?.. Меня бесят все эти ваши секреты, его чёртова школа, все эти скляночки и пробирки и заковыристые слова… Если б не кое-какое сходство, я бы вообще усомнился что он мой. Или ты там чего-то наколдовала? Стоп, это уже бренди…Что-то меня развозит.

Он проскальзывает к мойке, набирает в чашку с отбитой ручкой воды, замирает с ней, смотря в стену. Он сейчас кажется ещё мельче. Съежившийся, в чёрной водолазке, которая и та на нём висит. Он тоже, как ты, всегда мёрзнет. А сейчас, в такую сырость, когда за окном дождь, и подавно.

Он возвращается обратно, неохотно переставляя ноги, игнорируя меня. Я провожаю его тяжелым взглядом и когда он проходит мимо стола неожиданно для самого себя хрипло рявкаю:

— Сядь!

Он подлетает на месте от неожиданности, на миг мешкает и буквально падает на стул, безвольно опустив руки. Абсолютно равнодушный к тому, что его ждёт. Он сломан. Мне должно быть противно, но мне просто паршиво.

Смотрим в разные стороны. Он на дверной косяк, я на окно за его спиной. Тишина. Снова липкая тишина. Мне вновь мерещатся шаги, я смотрю на бутылку но, передумав, достаю из кармана помятую пачку, значительно опустевшую за сегодняшний день. Зубами вытягиваю одну. Достаю спички. Первая с хрустом ломается у меня в пальцах. Достаю вторую. Тоже самое. Третью… Психую и зашвыриваю коробку в угол.

Краем глаза замечаю огонёк. Твой сын тянет ко мне руку с палочкой, на конце которой едва теплиться маленький огонёк. Я некоторое время просто смотрю. Ох, не люблю я вашу магию… Потому что ни черта в ней не смыслю! Неуверенно прикуриваю, и встречаюсь с ним взглядом. У него он пустой и потухший, но когда я затянулся, в его глазах (похожих на мои кстати, Эйлин!) шевельнулось что-то… Что-то.

Огонёк гаснет. Я выпускаю дым в потолок. Мне лень вставать открывать окно. Вся злость куда-то делась. Мой взгляд сейчас, наверное, такой же пустой. Я почти не вздрагиваю, когда толстая пёстрая сова, хмурая и мокрая бросает тебе на голову конверт и улетает прочь. Непонимающе хмурюсь.

— Это из Министерства, — голос Северуса хриплый и тихий, похож сейчас на мой и твой одновременно. — Предупреждение. Использование магии вне стен школы запрещено. Я забыл…

— И что теперь? — невольно выходит также равнодушно, как и всегда когда дело касается его школы. — Выперли тебя?

Он морщится.

— Нет. Первый раз — предупреждение.

Молчим. Я затягиваюсь, набираясь сил на продолжение нашего самого длинного разговора за... год? Два?..

— Когда тебе обратно?

Он отвечает охотно. Но как-то безрадостно.

— Завтра. Меня отпустили всего на день.

Киваю, понимаю, что на этом тема исчерпана. Этот спокойный разговор выбивает из меня весь алкоголь. Давно такого не было. Так давно, что слабо верится, что вообще было…

— А ты? — внезапно спрашивает он.

Закашливаюсь от неожиданности. Вытираю с глаз слёзы.

— А что я? Жить-то за что-то надо. А с работы меня пока не выперли…

Жить-то вообще-то надо мне. Его там и в школе кормят, а до лета он не появится. Северус задумчиво кивает, что-то решая для себя.

— Я найду работу летом, — уже громче говорит он, смотря мне в глаза с откровенным вызовом. — Я могу делать зелья на заказ.

Не выдержав, усмехаюсь. Что за идиотское щенячество?

— Такое чувство, что твоя мать нас содержала, — тушу окурок, комкаю пачку. — Работай, если хочешь. Взрослый парень, не навредит.

Он кивает чуть нахмурившись. И на этот раз я первым нарушаю молчание. Я не хочу поднимать эту тему, но быть сентиментальным идиотом я тоже не хочу.

— Разгребись там с её лабораторией. Хлам ненужный выкинем.

Он вскидывается, но тут же тухнет.

— Хорошо, — спокойно и смиренно. — На зимних разгребусь.

Я растеряно моргаю, поднимаю глаза.

— На зимних, — неуверенно повторяет он, словно ожидая протеста. — Тут… недолго осталось.

Я смотрю на него в упор. Он не отводит взгляд. Эйлин, Эйлин, это ты, правда? Ты что, это всё подстроила? Это какое-то заклятие? Или этот ты, сидя на том свете, крутишь нашими жизнями?

Тишина. Сырая. Но уже не липкая. Сев, (он терпеть не может, когда его имя сокращают, я, кстати, за своё тоже злюсь. Но ничего, потерпит) зябко поводит плечами.

— Иди спать… — устало говорю.

Он неожиданно послушно поднимается.

— А ты?..

— И я.

Ты не улыбаешься на портрете. Ты спокойно смотришь на нас из-под полуприкрытых век, но я чётко могу различить в твоём взгляде торжество. Эйлин, неужели ты знала?