Не любовь (гет)

Те, кто трогают меня за душу, не могут

постичь мою душу.

(с) Пауло Коэльо. Одиннадцать минут

То, что брак — это не моё, я поняла довольно давно. Правда, где были мои мозги, когда я влюблялась в Рональда Уизли — загадка. Потому что я ведь изначально, только познакомившись с его семьёй, знала, что связать жизнь с Роном — значит научиться готовить вкусные обеды и воспитывать детей. Я до сих пор считаю, что не создана для этого, но… Что поделать, ради него я готова если не на всё, то на очень многое.

Рон — хороший и любящий муж. И те, кто говорят, что я несчастлива с ним, просто мне завидуют. Зависть — плохое чувство, а Рон — хороший муж. Я повторяю это изо дня в день, практически ежечасно. Чтобы не забыть.

Собственно, я не была бы Гермионой Грейнджер, если бы не настояла в отношениях на своём хотя бы частично. Поэтому я работаю в Министерстве, довольно часто заказываю еду в ресторанах и с милой улыбкой отвечаю Молли, что «нет, мы не хотим завести ещё одного ребёнка». Нам и двоих хватает, уж поверьте.

Дети растут — Хьюго год, а Розе три. И сейчас, когда они ещё маленькие, самое большое женское счастье для меня — отвезти их к бабушке и заняться собой.

У нас образцово-показательная семья, милый ухоженный коттедж с небольшим садом, домовой эльф и семейные обеды в Норе по выходным.

И я ни о чём не жалею. У меня нет на это времени.

* * *

Джинни приходит неожиданно — ни совы, ни вызова через камин. Я слышу звук аппарации, а потом почти сразу — стук в дверь. Открываю.

Она стоит, вся такая весенняя и самоуверенная в своём белом брючном костюме, улыбается мне во все тридцать два, как будто я — один из вечно следящих за ней папарацци. Я молча отступаю назад — настроения сегодня нет никакого. А она тянется к моей щеке и звонко чмокает. Я кривлюсь, но тут же премило улыбаюсь, так сладко, что аж саму сейчас стошнит.

Джинни Уизли — та ещё сучка, я поняла это не сразу, но поняла, слава Мерлину. Когда-то мы были с ней подругами, почти не разлей вода — ещё бы, я ведь была ближе всех к Гарри Поттеру, и кто, как не я, смог бы вовремя нашептать ему на ухо, что Джинни — лучшая девушка на свете, что пора жениться… Вот только, когда Джинни вышла за него, она начала активно вставлять мне палки в колёса — настраивать против меня Молли или Рона. После этого наши отношения как-то не ладятся, ну ещё бы.

А Джинни проходит в гостиную, чувствуя себя как дома, садится на диван и закидывает ногу на ногу. Волосы у неё мягкие и пушистые, волнами ложатся на спину, а я провожу по своим пятернёй и чувствую солому, честное слово. И этот её брючный костюм, такой шикарный, такой белоснежный, что хочется вылить на него что-нибудь тёмное и плохо отстирывающееся…

— Кофе? — спрашиваю я.

— Да, пожалуйста.

И я ухожу на кухню, шаманю над туркой, думая, а не добавить ли туда яд? Ну, или ударную дозу Веритасерума, чтобы малышка Джин до вечера рассказывала каждому встречному свою подноготную. Качаю головой — не выйдет, она потом настучит Рону, и мы опять поругаемся. Впрочем, иногда мне кажется, что я зря так за него держусь.

Дети у моих родителей до вечера, а Рона, кстати, ещё нет — он на работе допоздна, слишком часто в последнее время — я закрываю на это глаза. Я на всё закрываю глаза. Но тот факт, что его нет, доказывает одну неправдоподобную вещь: Джинни пришла ко мне.

Я ставлю перед ней горячий кофе и уже открываю рот, что спросить, какого наргла она заявилась, когда мне нужно готовить ужин… Но закрываю его. Захочет — скажет сама. И она хочет:

— Я думаю, ты гадаешь, зачем я пришла, да?

Я только пожимаю плечами.

— Ну как будто я не могу прийти в гости к жене моего брата, верно? — она смеётся, и смех её лживый, невероятно лживый.

— Конечно, можешь, Джинни, — говорю, не скрывая сарказма, и улыбка её меркнет — а чего ты ожидала, милочка?

— Брось, Гермиона, мы, конечно, мало общались с тобой в последнее время, но я жалею об этом, действительно жалею. Мы ведь дружили когда-то, помнишь? Помнишь, как хотели уехать куда-нибудь, В Ниццу или даже Сан-Франциско… Помнишь?

— Помню, — и я не вру, потому что мечты редко забываются.

— Я хочу всё вернуть, — говорит она тихо, как будто сдувшись, подобно шарику. И как будто я — её бывший дружок, один из тех, с кем она отдыхала от семейной жизни. — Знаешь, я потому и пришла.

Смотрю на неё, пытаясь выглядеть хоть немного заинтересованной.

— Слушай, один мой коллега позвал меня погостить на неделю в своё поместье в Дербишире. Там очень красиво, говорят, да и вообще… Естественно, он позвал меня с мужем, но Гарри вряд ли сможет поехать, у него ведь работа, он же карьерист ещё тот, не согласится отпуск взять. Вот я и подумала: а почему бы нам не поехать вместе? Вспомнила, как мы тогда мечтали, и подумала, — она опять улыбается, уже искренне, и качает головой. — Мы ведь можем съездить?

— Но у меня ведь тоже работа, Джинни.

— Ну, ты можешь взять отпуск… А если не отпустят — за свой счёт. Иногда нужно отдыхать, Гермиона…

Мне не хочется никуда ехать, но я понимаю, что смена обстановки пойдёт мне только на пользу. В последнее время нервы ни к чёрту, я слишком часто срываюсь, кричу на Рона и обвиняю его во всех тяжких.

— Ладно. Ладно, хорошо, я поговорю с начальством и с Роном, и если не будет никаких проблем, поеду.

— Отлично, — она сияет. — Но скажи о своём решении побыстрее, пожалуйста. Мне ведь нужно предупредить своего коллегу, что я всё-таки приеду, и не одна.

— Кстати, кто он?

— Его имя тебе ничего не скажет, — чуть более поспешно, чем надо было, говорит Джинни, и я понимаю, что его имя скажет мне очень даже многое, и уже думаю выведать у неё, кто это, но… Но передумываю. «Меньше знаешь — крепче спишь». В последнее время я, вопреки своим привычкам, всё чаще следую этому правилу.

И, наверное, это даже к лучшему.

* * *

Вещи собраны, и я закрываю последний чемодан. Джинни настояла, чтобы я взяла с собой и вечернее платье, и брючный костюм, и джинсы — судя по всему, нас ждёт большая культурная программа.

Я оборачиваюсь и окидываю комнату взглядом — на миг приходит желание послать всё к чёртовой матери и остаться здесь, в четырёх стенах, сидеть неделю около окна и никуда не выходить…

Рон зовёт снизу — он отпросился с работы, чтобы проводить меня. Детей мы отправили к Молли — Рон точно не сможет за ними присмотреть так, как нужно. И не только из-за постоянной занятости на работе. Я вздыхаю и, наложив на два больших чемодана Коллопортус, спускаюсь вниз. Чемоданы бьются о стены с глухим стуком, и я то и дело оборачиваюсь, чтобы посмотреть, всё ли в порядке.

У меня настойчивое желание побиться головой о стены вместо чемоданов — ну куда еду, ну зачем согласилась? Меня ждёт неделя праздности и опьянения. Опьянения алкоголем, свежим воздухом и свободой. А после, как всегда бывает в таких случаях, придёт похмелье, тяжёлое и беспробудное. Похмелье, от которого не избавишься, выпив аспирин.

И эта праздность… Я ненавижу праздное времяпрепровождение, ненавижу светские беседы и рауты, я не создана для них. Я библиотечная крыса, книжный червь. Я пытаюсь прыгать выше головы…

И я думаю — может быть, сломать ногу? Что, если сделать с собой что-нибудь и не ехать? Остаться здесь, или в Мунго, или где-нибудь ещё. У меня предчувствие, нарастающее липким комом в горле, что не нужно никуда ехать, что стоит остаться и…

Хлопок аппарации, в дверь стучат, Рон открывает и впускает свою улыбающуюся приторной лживой улыбкой сестру…

* * *

Портал доставляет нас к огромным резным воротам. Высокий каменный забор, за ним виден старинный особняк, утопающий в зелени деревьев. К особняку ведёт мощёная булыжником дорога, окаймлённая огромными вязами. По дороге к нам движется прихрамывающий седовласый человек.

Я осматриваюсь — и замираю. Вокруг, насколько хватает глаз, холмы, такие зелёные, что кажется, будто кто-то специально полил их краской, равномерно и от души. А над холмами — голубое весеннее небо, белоснежные облака, которые, кажется, можно тронуть рукой, если протянуть её. Джинни не смотрит на небо, она гипнотизирует медленно приближающегося к нам человека, постукивает ногой по мощёной дорожке и зло говорит:

— Ну, неужели нельзя было сделать всё вовремя? Какого Мерлина я должна ждать?!

Я молчу.

— Что за чертовщина! Никакого уважения! Убью! Зааважу, честное слово!

— Прекрати, — говорю. — С тобой ничего не случится, если ты постоишь здесь пять минут. Тем более, такая красота.

Джинни хмыкает и складывает руки на груди.

Дворецкий кланяется и представляется — у него такое длинное имя, что я его не запоминаю, и такой сильный немецкий акцент, что я вообще плохо разбираю его слова. Понятно одно: нам следует идти в дом вслед за ним. Наши чемоданы он пускает по воздуху вслед за нами.

— Джинни, — шепчу я, пока мы всё ближе и ближе оказываемся к особняку. — Скажи мне имя того, к кому мы прибыли.

— Зачем? — мне кажется, она играет у меня на нервах.

— Это по меньшей мере неприлично — не знать, к кому приехала в гости.

— Ты всё узнаешь, — говорит она и ухмыляется. — Уже совсем скоро.

— Я его знаю?

Она, ненадолго задумавшись, кивает. Я машу головой и молчу всю оставшуюся дорогу.

Меня мучает какое-то нехорошее предчувствие: слишком шикарное поместье, слишком напыщенный швейцар, слишком странные ухмылки Джинни…

— Блядь, — говорю я вдруг, догадавшись. Джинни смотрит на меня удивлённо. — Блядь, Джинн, только не говори мне, что это поместье принадлежит…

Договорить я не успеваю — из дверей особняка выходит Астория Малфой и улыбается Джинни:

— Миссис Поттер! Как я рада, что вы смогли почтить нас своим присутствием и выделили минутку, чтобы посетить наши скромные владения!

Как напыщенно и заучено. Но Джинн определённо нравится — она подходит к Астории и звонко целует её в щёку, они улыбаются друг другу и, кажется, скоро признаются друг другу в любви.

— Миссис Малфой! Астория! Как я могла не приехать, когда ваш муж так звал меня погостить! Гарри, к сожалению, не смог вырваться, но миссис Уизли составила мне компанию в этом путешествии…

Джинни отходит в сторону, и я поспешно натягиваю на лицо учтивую улыбку. Астория подходит ко мне и намного сердечнее говорит:

— Добро пожаловать, миссис Уизли. Рада видеть вас в нашей скромной обители.

Я поражаюсь тому, как искусно она показывает свою псевдо-скромность. Все эти «скромные обители», «скромные владения»… У неё всё такое скромное, что хочется долго и громко смеяться. А она приближает ко мне лицо и касается щекой моей щеки, изображая светский поцелуй. И вся эта манерность бесит меня невероятно, но я молчу и улыбаюсь-улыбаюсь-улыбаюсь.

Я хотела отдохнуть, а попала в серпентарий. Ненавижу Джинни! Я. Её. Ненавижу.

— Добро пожаловать, — вдруг доносится голос от входной двери. Я оборачиваюсь — там, выше по ступеням, стоит Драко Малфой собственной персоной, хорёк, с которым мы, вопреки всеобщим ожиданиям, так и не нашли общий язык после войны. Гарри простил его, Джинни простила, даже Рон, и тот начал относится к нему более сдержано, а я… Я просто не показываю никому, как сильно его ненавижу. Но очень надеюсь, что мой ледяной взгляд обжигает его ненавистью. — Миссис Поттер, — он улыбается Джинни, а потом переводит взгляд на меня, смотрит свысока, и улыбка его меркнет, — миссис Уизли. Рад видеть вас.

И он делает приглашающий жест в дом.

Я хочу убежать, пока ещё не совсем поздно. Ведь не поздно же? Чёртова Джинни, чёртов Малфой, чёртов Дербишир!

Астория подхватывает меня под руку и тянет вверх по ступеням в дом.

Я хочу убраться отсюда поскорее.

* * *

Первый день проходит как в тумане — мне показывают гостевую комнату, кормят какими-то непонятными деликатесами, приглашают осмотреть дом, знакомят с малышом Скорпиусом. Чета Малфоев невероятно мила и учтива, но меня тошнит от их улыбок. Может быть, у меня паранойя, но мне кажется, что у меня за спиной они переглядываются и строят козни. Постоянно, неотступно следят за мной. И в итоге я запираюсь в своей новой спальне и не выхожу до самого ужина.

На ужин меня зовёт Джинни — стучит в дверь и говорит, что, если я не выйду, это будет совсем некультурно и неучтиво. Я понимаю её, но идти не хочется жутко. Но надо ведь, правда?

Ужин проходит в молчании. С моей стороны, по крайней мере. Малфой и Джинни о чём-то разговаривают, наверное, обсуждают какие-то рабочие моменты, Астория делает вид, что внимательно их слушает. А я рассматриваю узоры на тарелке и молчу. А после, когда приносят кофе, прошу разрешения уйти, потому что мне нездоровится.

— Акклиматизация, — слышу, как шепчет Астория мужу. Он кивает головой и провожает меня долгим тяжёлым взглядом.

А я думаю, какая ещё акклиматизация? Впрочем, они сами нашли отговорку моему поведению — пусть, мне же лучше.

В комнату идти не хочется, и я брожу по огромному дому, уходя всё дальше от столовой. Заглядываю в открытые двери, рассматриваю картины на стенах и скульптуры по углам. Мне нравится этот дом. Наверное, слишком вычурный, но что-то в нём определённо есть, в этих высоких потолках и резных перилах на лестнице, в витражах и старинной мебели.

— Нравится? — он подходит, когда я рассматриваю очередную картину на стене.

— Нравится, — отвечаю и разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Подожди, Грейнджер, — я вздрагиваю — меня уже сто лет никто так не называл. Он подходит ближе, не нарушая, однако, дистанцию, и говорит: — Пойдём, пообщаемся. Ты слишком нервная, расслабься.

Я молча киваю — слова застревают в горле.

Он направляется куда-то по коридору, останавливается около запертой двери, открывает её, прошептав заклинание, и пропускает меня вперёд. Я оказываюсь в небольшой уютной комнате с зажжённым камином и парой кресел около него.

— Присаживайся, — говорит Малфой и кивает на одно из кресел. — Выпьешь?

— Бурбон есть? — спрашиваю я тихо. Он только ухмыляется.

Когда протягивает мне пузатый стакан с янтарной жидкостью, я молча его беру и делаю пару больших глотков.

— Что с тобой, Грейнджер? Или, извини, Уизли. Ты какая-то потерянная весь день.

— А ты не был бы потерянным, если бы оказался в том месте, в котором не хотел быть? — перестав следить за вежливостью, говорю я.

— Ты сама решила погостить у нас вместе с миссис Поттер, — Малфой садится, наконец, напротив, и я вижу ухмылку на его бледном лице — лице уже совсем не таком красивом, как раньше –морщины и залысины совсем не красят таких мужчин, как Малфой.

— Нет, не решала, — говорю.

— Но ты ведь здесь.

— О, да. Только я не знала, что то «здесь», в которое я еду, находится именно здесь, Малфой.

— Постой, — он замолкает и делает изрядный глоток из своего стакана. — Джиневра ничего тебе не сказала, что ли?

Я отрицательно качаю головой.

— Мерлиновы яйца, — он запускает руку в волосы. — И как же ты умудрилась поехать непонятно к кому?

— Мне нужно было развеяться… — пожимаю плечами я.

— Ну, Джинни. Вот сучка.

Я ухмыляюсь — слышать такое из уст Малфоя непривычно.

— Вы же вроде как друзья — а ты о ней так отзываешься.

— Мы коллеги, Грейнджер, а это совсем другое, — задумчиво поясняет он. — Я опять назвал тебя Грейнджер, да? Фамилия Уизли с тобой не вяжется.

— Да, назвал. А ещё упорно обращаешься ко мне на «ты»… Но это мелочи, Малфой, ты, по крайней мере, не называешь меня больше грязнокровкой…

— Я был маленьким придурком тогда. Не стоит поминать старое.

— Ты был сволочью. Ей и остался.

— Значит, ты всё ещё меня ненавидишь.

Я снова киваю на его вопрошающий взгляд.

— Зря.

— Я пыталась это изменить, Малфой, но сердцу не прикажешь, — меня раздражает моя излишняя искренность, и я, допив бурбон, ставлю стакан на столик и встаю.

— Сердцу не прикажешь… — повторяет он мои слова как бы для самого себя.

— Спасибо, что угостил.

Я иду к двери. Я хочу к себе в комнату, никого не видеть, ни о чём не думать. Я уже тянусь к дверной ручке, когда меня вдруг прижимают к двери. И дышат мне в волосы, мягко, тепло.

— Какого чёрта? — говорю я.

— Сердцу не прикажешь, Грейнджер, — выдыхает Малфой мне в ухо, и я чувствую, как его колено раздвигает мне ноги, а рука лезет под блузку, ощупывая грудь.

Я пытаюсь вырваться, но… Мне вдруг становится абсолютно всё равно, кто и что со мной делает. В конце концов, я ничего не могу сделать — палочка где-то в кармане брюк, которые Малфой как раз в этот момент пытается стянуть с моих бёдер. Как там говорится? «Расслабься и думай об Англии». Я думаю. Слишком много думаю.

А он прижимается всё сильнее, дышит мне в волосы, целует в висок — и есть в этом поцелуе что-то, что заставляет меня изогнуться в его руках и вздрогнуть всем телом.

— Грейнджер, — шепчет он. — Хочешь меня?

Я изо всех сил машу головой.

— Врёшь, Грейнджер.

— Какая же ты самоуверенная сволочь, Малфой.

Он опять целует и сразу же отпускает меня.

— Ну ладно, — говорит. — Не хочешь — как хочешь.

Я стою в расстёгнутых брюках около двери и загнанно дышу, и блузка сбилась куда-то набок, обнажая живот. Поворачиваюсь к нему, склонив голову на бок и ухмыльнувшись — вот мудак. Он спокоен, сидит в кресле и допивает бурбон. И только в глазах — похоть.

Со мной точно что-то происходит: куда делась та Гермиона Грейнджер, которую я знаю уже много лет? Я ухмыляюсь и спрашиваю:

— А на свою жену ты так смотришь, Драко? На свою милую жёнушку… Хочешь её так же сильно?

— Мы спим в разных комнатах, — отвечает он, и я смеюсь — низко, так, как никогда раньше не смеялась. — Иди ко мне.

Я ухмыляюсь ещё шире и разворачиваюсь. И опять тянусь к ручке двери.

— Куда ты? — резко спрашивает он.

— Пойду, расскажу твоей жене, что она тебе на хрен не нужна, — заявляю и открываю дверь.

— Стой, дура, — орёт он мне вслед, но я уже выбегаю из комнаты. Мне хочется засмеяться, безумно, как смеялась Беллатрикс, когда мучила меня в поместье Малфоев тогда, много лет назад. Когда она пытала меня на глазах у всех, и Малфой смотрел и ничего не делал. Смотрел, видел мою слабость, видел, как мне больно и плохо, но боялся, чёрт возьми, боялся. И я хочу, чтобы ему тоже было больно, мне слишком долго этого хотелось. Лестрейндж уже не отомстишь — так отомщу хотя бы хорьку.

— Стой, дура, — догоняет он меня и прижимает к стене. Я разворачиваюсь и впиваюсь зубами в его нижнюю губу. Чувствую вкус крови, запах крови, облизываю губы и ухмыляюсь. — С-сучка, — шепчет он и смотрит прямо на мои губы, а я опять провожу по ним языком. — С-сучка, — исступлённо повторяет он перед тем, как впиться в мои губы поцелуем.

Мы целуемся неистово, кусаем друг друга до крови — так хочется нам причинить боль друг другу. Я лезу руками к нему под рубашку — кожа его горячая, мокрая от выступившего пота. Об гладит мою спину, поднимает блузку, касается кожи ладонями, расстёгивает лифчик и опускает руки ниже, на поясницу, под пояс брюк.

— Стой, — вдруг отрывается он от меня. — Не здесь… Пойдём…

Но я не могу остановиться, нет, не здесь и не сейчас. Не тогда, когда я начала забывать о том, что на самом деле чувствую, когда мне важно только одно — страсть.

— Гр-рейнжер-р, — выдыхает он мне в приоткрытый рот и опять впивается поцелуем.

Стягивает, наконец, мои брюки, стаскивает до колен свои, и я обхватываю ладонью его член — горячий, твёрдый, возбуждённый. Мне хочется дотронуться до него языком, увидеть, как в глазах Малфоя всё сильнее разгорается страсть, но он хватает меня за ноги, я обхватываю его шею руками, и чувствую, как он входит в меня — быстро, причиняя боль, которая почти сразу забывается. Он рычит, как первобытное животное, и кусает мою шею, а я громко стону, и, кажется, бьюсь головой о стену при каждом его ударе. Но мне плевать сейчас, мне всё равно, услышат ли нас, и что будет со мной после. Сейчас главное — он. И никого и ничего важнее нет.

Я чувствую его внутри, его рваные, нервные движения, чувствую, как бьётся его сердце, и как он прижимается ко мне всем телом, стараясь не оставлять ни сантиметра между нами. А он хватает меня за волосы, оттягивает голову назад и впивается поцелуем в шею. Мне больно, и я кричу, а он затыкает мне рот поцелуем, а потом ладонью, и выделывает непонятно что с моей шеей. В голове бьются мысли, одна безумнее другой, хочется глубже, больше, быстрее. И я, кажется, говорю это вслух, потому что он ускоряет темп и опять рычит. А в голове у меня бьётся одна единственная сформировавшаяся мысль: «Хоть бы это продолжалось вечно».

И когда я кончаю, выстанывая его имя ему в приоткрытые губы, он делает ещё несколько движений, и кончает тоже, целуя-целуя-целуя меня, куда только достанет…

Он опускает меня на пол и сам неуклюже садится рядом. Я не могу отдышаться, по телу разливается тепло и слабость.

— Ненавижу тебя, — шепчу я и прикрываю глаза. Он встаёт с пола, надевает штаны и молча уходит.

— Ненавижу! — кричу я ему вслед и встаю тоже.

* * *

На следующее утро я принимаю решение уехать. Я говорю об этом Джинни, и она ухмыляется, говорит:

— Я действительно думала, что ты продержишься дольше, Гермиона.

— В следующий раз ставь эксперименты на других, Джинни.

Она смеётся.

Я собираю вещи, досадуя лишь о том, что так и не осмотрела окрестности. Но ведь портал сработает только вечером, а сейчас одиннадцать утра, и я выхожу в сад, ещё не опалённый дневным солнцем, брожу между деревьев и думаю.

То, что случилось вчера с Малфоем, наутро показалось мне сном. Но синяки и кровоподтёки по всему телу я выводила всё утро, и они чертовски подтверждали правдивость случившегося. Я искренне надеюсь, что Малфой будет молчать о случившемся. Ведь это не выгодно и для него тоже.

И сейчас я просто должна забыть об этом. Забыть о нём. Сделать так, чтобы при мыслях о нём мне снова вспоминался тёмный зал в их старом поместье, склонившаяся надо мной Беллатрикс и застывшее на лице Малфоя отвращение. Да, именно это, а не опаляющая страсть в его глазах.

Наверное, мы просто выпустили пар. Вот так странно — идеальный семьянин и библиотечная крыса. Мы стоим друг друга.

— Грейнджер, — прерывает мой ход мыслей его голос, и я оборачиваюсь.

— Уйди, Малфой.

— Я просто хотел извиниться…

— За что? — грустно ухмыляюсь я. — Я виновата не меньше.

— Но начал-то я…

— Если бы не хотела, ничего не было.

— Значит, ты хотела? — и что-то в его глазах заставляет меня напрячься.

— Больше не хочу, — поспешно говорю я.

А он только ухмыляется и делает шаг ко мне. Я натыкаюсь на дерево за спиной.

— Как же.

— Ты маньяк, Малфой. Ты хренов маньяк.

— Да.

— Я не хочу больше.

— Да, Грейнджер, — он подходит всё ближе.

— Ненавижу тебя!

— А как я тебя ненавижу, ты бы только знала.

— Сюда может прийти твоя жена!

— Да плевал я на Асторию. И на Джинни, мать её, Поттер, плевал тоже. Пусть видят, пусть знают.

— Но мне не плевать!

— На твоё мнение мне сейчас плевать тоже.

Он опять меня целует. И я, кажется, догадываюсь, что никуда не уеду вечером. Нет, не потому, что хочу доказать Джинни, что могу продержаться дольше. А потому что это самый крышесносный отдых в моей жизни, самая крышесносная смена обстановки. И, что уж там скрывать, самый крышесносный секс, когда нас могут увидеть в любой момент, а нам как бы плевать. Пусть идут к Мерлину.

* * *

Домой я возвращаюсь ровно через неделю. Рон рад мне, и я рада ему тоже. Обнимаю его, изо всех сил надеясь, что он ничего не почувствует и никогда ничего не узнает. Я люблю Рона. Люблю своих детей. Я никогда не брошу семью, потому что люблю.

А Малфой… А что Малфой? Его в моей жизни больше не будет. А даже если бы и был, эту неделю страстного секса с ним нельзя считать за проявление любви — только страсть, животная страсть. Больше к нему я ничего не испытываю. Рон понимает меня — это самое важное в семейной жизни, с ним я чувствую себя спокойно и хорошо. И ни с кем мне так хорошо никогда больше не будет, я уверена.

Целую неделю я живу как в сказке — цвету прямо на глазах. Видимо, разрядка мне и правда была нужна. Рон удивляется, но молчит. Но я знаю, что он рад. Дети дома, и скоро я вернусь на работу и совсем забуду о том, что когда-то произошло в Дербишире. Забуду, чтобы вспоминать иногда.

Целую неделю я живу спокойно…

А потом приходит сова. В письме, которое она принесла, убористым каллиграфическим почерком с завитушками написано: «Миссис Уизли, очень нужна консультация с вами по вопросу чрезвычайной важности. Я бы хотел обсудить всё при личной встрече. Д.М.»

— Чего это Малфою от тебя понадобилось? — Рон подходит сзади, читает через плечо и обнимает меня за талию — я вздрагиваю.

— Не знаю, Рон. Но, наверное, нужно сходить? — спрашиваю.

— Сходи. Мы ведь давно не враждуем с Малфоями. Просто странно, что он обращается к тебе, а не к Джинни.

— Мы с ним… почти подружились, пока я гостила у них.

— Что ж, это радует. Ладно, напиши уже ему, что встретишься, а то всё у него так срочно…

Да, Рон, срочно. Ты даже представить себе не можешь, насколько это всё срочно.

— конец -