Никогда не сдавайся (джен)

16 августа 1997 г. Растущая луна. 2-я четверть. Освещено 97%.

— Трус! — тихий, дрожащий от гнева голос разрывает тишину холла.

— Гарри! Зачем ты так? — успевает услышать Ремус Люпин, прежде чем дверь дома на площади Гриммо захлопывается за ним с громким стуком.

Люпин забывает об осторожности, о том, что где-то рядом скрываются Пожиратели Смерти, которые следят за этим местом уже несколько недель, и быстрым шагом идет в сторону виднеющегося неподалеку сквера. Ремусу надо подумать, и лучше всего это сделать там, где никто не сможет ему помешать. Внутри все кипит от ярости, вот только подкравшиеся сзади Пожиратели не знают об этом, как и о том, что в преддверии полной луны оборотни даже в человеческом обличии могут быть очень опасны.

Когда Ремус подходит к статуе льва, стоящей «на страже» у входа в сквер, обострившийся слух улавливает осторожные шаги по вымощенной камнем дороге, и инстинкты срабатывают мгновенно, не давая разуму и доли секунды, чтобы осмыслить происходящее. Ремус припадает к земле и перекатывается за каменную глыбу. Красный луч обездвиживающего заклятия рассекает воздух там, где буквально только что находилась голова Люпина, и попадает в узорчатые ворота. В памяти отпечатывается фраза, золотыми буквами написанная на пьедестале статуи, «Nunquam redono».

Ремус выхватывает палочку из кармана изрядно поношенного пиджака, и, ни секунды не сомневаясь, едва слышно шепчет запретное «Avada Kedavra!» Заклятие попадает в цель, и один из преследователей бездыханный падает на землю. Второй, воспользовавшись тем, что противник отвлекся, незаметно подбирается к Ремусу сзади. Инстинкты зверя срабатывают безошибочно: Люпин легко уклоняется от заклятия, а затем будто возникает прямо из воздуха за спиной Пожирателя. Скорость и сила оборотня в последнюю фазу растущей луны почти достигают своего апогея. Тело, закутанное в черную мантию, пролетает несколько метров, прежде чем острые зубцы, венчающие кованые ворота, протыкают его насквозь...

Глядя, как густая кровь, кажущаяся в вечернем сумраке почти черной, медленно растекается по камням, Ремус чувствует смутное удовлетворение и за это ему стыдно. Оставшиеся двое Пожирателей приближаются к статуе, но их никто не атакует. Когда они обходят ее, за изваянием уже никого нет — только лежит на асфальте фиал с переливающейся в свете луны перламутровой жидкостью…

В пригороде Лондона, в маленькой роще, расположенной недалеко от Виндзорского аббатства, мужская фигура устало опускается на землю.

* * *

17 августа 1997 г. Полнолуние. Освещено 100%.

Солнце стоит уже высоко, когда Ремус просыпается и открывает глаза, пытаясь стряхнуть с себя липкое ощущение разочарования. События прошлой ночи кажутся нехорошим сном, но разорванный до локтя рукав пиджака служит свидетельством того, что все произошло на самом деле. А значит и презрение в голосе Гарри, когда тот назвал своего бывшего учителя — друга отца! — трусом, было настоящим.

Больше всего сейчас Ремусу хочется заполучить хроноворот, чтобы отмотать назад события вчерашнего дня или еще лучше последнего года, когда в его жизни появилась Нимфодора. В идеале, конечно, было бы хорошо вернуться в прошлое лет этак на тридцать пять назад и не дать оборотню Фенриру Сивому покусать себя — еще совсем маленького ребенка. И тогда жизнь была бы совсем другой. Во всяком случае, Ремусу хочется в это верить. Хочется верить, что не будь он оборотнем, то его место в обществе было бы совсем не на отшибе, а хотя бы где-то в радиусе простого человеческого доверия, и тогда бы он смог обеспечить достойное будущее Доре, которую на самом деле любит, и их ребенку, которому еще только предстоит родиться. Вот только хроноворотов больше нет — около года назад они все были уничтожены во время сражения в Министерстве — а значит, нет надежды на пусть даже не радужное, но хотя бы нормальное будущее. Он обречен быть тем, кому вряд ли когда-нибудь дадут приличную работу, кого сторонятся, от кого прячут детей, едва узнав, что он из «этих». Так какое он имеет право тащить за собой на дно жизни Дору и их ребенка? Никакого. А значит, Гарри неправ, значит, Ремус сделал правильно, оставив беременную жену на попечении у родителей, расставшись с ней навсегда. Его поступок не назовешь хорошим, но это точно не трусость. Трусостью было бы положиться на судьбу и дальше плыть по течению в надежде, что все когда-нибудь образуется, что общество примет семью оборотня с распростертыми объятиями. Ремус знает, что все это бред, и знает каково это, когда на тебя смотрят либо с ужасом, либо с холодным презрением. Воспоминания о годах одиноких скитаний глубокой раной навсегда остались у него в сердце. И он не желает такой участи своему еще не родившемуся ребенку.

Ремус голоден, а потому заставляет себя встать и отправиться на поиски пищи. Ночью он заметил за деревьями огни, а значит, поблизости должна быть еда. Когда Ремус выходит на дорогу, он видит на противоположной стороне маленький аккуратный домик, рядом с которым в огороде копошится седовласый мужчина. Эта картина напоминает Люпину о том, как всего несколько недель назад он помогал Гарри и Рону ловить гномов в саду миссис Уизли перед подготовкой к свадьбе Билла и Флер. На душе становится тепло, но это ощущение мгновенно сменяется тупой болью, когда воспоминания возвращают его к Гарри.

— Простите, сэр, — обращается Ремус к мужчине, когда подходит ближе, — вы не могли бы подсказать, есть ли здесь поблизости таверна или бар?

— Сынок, боюсь, что ты забрел не в те края, — улыбается старик, глядя на странного туриста, — до ближайшей закусочной миль пятнадцать, — голубые глаза оценивающе смотрят на Ремуса, а затем старик продолжает: — Но, думаю, я смогу угостить тебя тостами с джемом, да и чай уже заварился.

Ремус благодарно кивает и по приглашению заходит в дом. Ему нравится обставленный в исконно английском стиле маленький холл, запах свежеиспеченного хлеба, украшенные кружевными салфетками полки и стоящие на них фотографии многочисленных детей.

— Меня зовут Генри Уайз, а вас, молодой человек? — подходит старик к Люпину, держа в каждой руке по чашке дымящегося чая.

— Ремус Люпин, сэр. Я очень благодарен вам за гостеприимство.

Он берет предложенную чашку и делает небольшой глоток. Ароматная жидкость бодрит и греет, отчего сразу становится немного легче.

— Это ваши дети, мистер Уайз?

— Да, — чуть дрогнувшим голосом отвечает тот, — дети, внуки. Вы пейте чай, Ремус, не обращайте внимания на сентиментального старика, — он делает быстрый жест рукой, смахивая навернувшиеся на глаза слезы, — просто давно их не видел.

— Должно быть, это счастье иметь такую большую семью, — Ремус пытается поддержать разговор, а сердце больно сжимается, когда он думает о Доре и их будущем малыше.

— Счастье, сынок. То единственное, что не купишь за деньги, — опять улыбается Генри и идет на кухню. Когда он возвращается, то несет на подносе большую тарелку с тостами и вафлями.

— Угощайся, не стесняйся. А у тебя есть семья?

— Нет, — после небольшой паузы отвечает Ремус.

Есть уже не хочется.

Когда настает время уходить, он еще раз благодарит Генри Уайза, а тот по-отцовски треплет Люпина по плечу и дает «на дорожку» яблок.

Ремус возвращается на поляну, на которой провел прошлую ночь — идти туда, где его могут найти враги, а главное — друзья, совсем не хочется. Он надкусывает яблоко и сразу выплевывает — внутри вместо сочной мякоти лишь черная гниль. Ремус чуть разочаровано откидывает испортившийся плод, ложится на плотный ковер травы, и сам не замечает, как его сковывает дрема.

Тело сводят судороги, невыносимая боль будто разрывает внутренности. К этому ощущению невозможно привыкнуть, приспособиться. Пытаясь нащупать дрожащими пальцами пузырек с Аконитовым зельем, Ремус вспоминает, как накануне выронил его во время стычки с Пожирателями, а это значит, что сегодня он снова станет тем, кого ненавидит больше всего на свете — оборотнем, зверем.

Когда перевоплощение заканчивается, Ремус Люпин перестает существовать. На поляне, вместо изможденного мужчины, стоит, тяжело дыша, похожее на волка существо с длинными голенастыми лапами и шерстью грязно-соломенного оттенка.

* * *

18 августа, 1997 г. Полнолуние. Освещено 100%.

Кровь. Теплая, терпкая, чуть солоноватая, но при этом упоительно сладкая, стекает по губам, подбородку, капает на дощатый пол. В ней чувствуется вкус отчаяния и… удивления? Она, словно живая, пульсирует в горле, как еще недавно пульсировала в венах Генри. Генри? Ремус, дрожа всем телом, поднимается с пола и с ужасом осознает, что натворил. Только это был не он, а его другая сущность, но это не оправдывает убийства.

Глаза Генри неподвижно смотрят на Люпина, но в них уже нет ни боли, ни страха, ничего. Глупая, трусливая, бесполезная жизнь, как впрочем и всегда, уступила свои права, сдалась без боя и сбежала, оставив очередного ни в чем неповинного человека на растерзание оборотня. Теперь все должно пойти по уже известному сценарию: пройдет час-два и тело Генри Уайза окоченеет, станет тверже дерева, еще через несколько дней оно покроется синюшными пятнами и начнет источать зловонье, приманивая навозных мух. Почему это случилось именно с ним?

Люпин ненавидит жизнь и ее глупые шутки. Инстинкты никогда не дадут ему добровольно расстаться с жалким существованием, как бы он сам этого ни хотел, а значит, надо просто держаться от людей подальше. Он опасен, а это еще раз подтверждает, что Гарри был неправ.

Ремус долго сидит у трупа старика, и просто смотрит в остекленевшие голубые глаза. Ремус знает, кто такой Генри Уайз: ещё одно непоправимое, ещё один шрам на памяти… Впрочем, это не совсем правильно, потому что вся память Ремуса представляет собой один большой, неровный шрам, ноющий на перемену погоды. На перемену луны.

А когда начинает смеркаться, Ремус идет и роет могилу. Он не может оставить Генри лежать в доме в луже собственной крови.

Когда могила засыпана, а дом очищен от следов произошедшего зверства, Люпин аппарирует.

* * *

Ремус осторожно идет через аккуратно прополотые грядки, пытаясь не затоптать нежную зелень, источающую чарующий аромат. Луна уже должна вот-вот взойти, а потому он торопится, но шаги его точны и покачивающиеся на ветру стебельки остаются нетронутыми. В затейливом домике с ярко-розовой крышей горит свет, и через приоткрытое окно слышится тихий разговор. Один голос Ремус узнает, но унимает бешеный ритм сердца и продолжает прокладывать себе путь сквозь любовно высаженные Андромедой Тонкс папоротники.

Защитный барьер словно тает перед Люпином, и тот беспрепятственно подходит к самому дому. Пытаясь не шуметь, карабкается по дереву, а затем по толстым ветвям перебирается на окно второго этажа. Оказавшись внутри, он сразу чувствует легкий аромат яблок и жасмина — любимые духи Нимфадоры. Но времени на то, чтобы насладиться таким родным запахом, уже почти нет, ведь если Ремус не успеет, он обратится прямо здесь, и тогда история прошедшего дня может повториться.

Он открывает один ящик за другим, пытаясь найти припрятанный пузырек Аконитового зелья, но все тщетно. Тогда Ремус достает волшебную палочку и шепчет: «Accio Akanite potion!». За зеркальной дверцей стоящего в углу шкафа раздаётся тихий стук, и Ремус направляется туда, чтобы ее открыть — по всей видимости, зелье не может выбраться из своего хранилища. Стоит ему приоткрыть дверцу, как на него выплывает знакомый пугающий белый шар — олицетворение того, что Люпин боится больше всего на свете — полнолуния.

Ремус уже направляет палочку на боггарта, чтобы по привычке превратить его в сдувающийся мячик и тем самым избавиться от нечисти, когда тот внезапно трансформируется в младенца. Ребенок открывает глаза, а затем перевоплощается в уродливого оборотня, который кидается на застывшего в ужасе Люпина. Оборотень-боггарт останавливается, когда возникает новый мираж: красивые тонкие руки нежно гладят оборотня по голове и тот на глазах обратно превращается в невинное дитя. Перед тем как провалиться в беспамятство, Ремус видит отражающуюся в зеркале улыбку ребенка, счастливую, а еще слышит испуганный голос Доры, такой родной и любимый. В сознании опять всплывает увиденная два дня назад на пьедестале статуи льва фраза «Nunquam redono» — «Никогда не сдавайся», и Ремус впервые за долгие месяцы чувствует себя по-настоящему хорошо и спокойно.