Je Suis Malade (гет)

Май для меня — месяц меланхолии и вечной задумчивости, раздражающей всех вокруг.

Впрочем, те же «все» делают понимающие лица и быстренько отваливают — как же, герой вспоминает дела прошлого... Некоторые особо настырные пытаются расспросить.

Меня бы давно упекли за рукоприкладство, не будь я тем, кто я есть.

Скажи, ты вспоминаешь обо мне?

Я так давно не говорил с тобой.

Я уже почти ничего не знаю о тебе.

О чем ты думаешь, засыпая?

Наверно уж точно ты не вспоминаешь меня.

Вот о чем я размышляю в мае.

Недавно мне приснилось наше 29-е мая.

Я не знаю, почему и к чему это — у меня ведь было «слабо» по прорицаниям.

Ты помнишь его?

Как мы пьянели от нашей свободы.

Как не могли оторваться друг от друга ни на секунду, как задыхались, сходили с ума.

Ты помнишь?

У меня все разрывалось внутри, когда ты была рядом, и дышать было нечем, и тело болело в мучительном напряжении, и земля уходила из-под ног, стоило тебе лишь прикоснуться...

Не помнишь, наверное. Не вспоминаешь.

Помнишь, как ты играла для меня на рояле? У тебя стоял дома старый, поцарапанный рояль, и ты никому не позволяла его починить почему-то... Он еще есть у тебя?

Я тоже научился играть — чтобы сидеть рядом с тобой и рождать мелодию в четыре руки. Это как рождение ребенка.

Ты обожала Францию и все, что с ней связано, и я выучил французский — просто, чтобы сделать тебе приятно. Представляешь, они все и понятия не имеют, что я говорю по-французски.

Это только наше. Словно тоненькая ниточка, что продолжает связывать нас через годы и расстояния. Общий секрет. Единственное, что у нас осталось общего, кроме воспоминаний.

А ты вспоминаешь обо мне?

Джинни познакомилась с французским послом в министерстве и тоже загорелась желанием выучить французский.

Хотя мне кажется, что дело здесь не в языке, а в самом после.

Представляешь, я даже не ревную.

Теперь она нарочито картавит при разговоре и постоянно напевает себе под нос «Malade» на пару с Сержем Лама, когда возится на кухне.

У Сержа получается хорошо, а у Джинни плохо. Я поднимаюсь наверх и включаю маггловский магнитофон в бывшей комнате Сириуса — «Nevermore». Погромче. Так, чтобы не слышать ничьих голосов — ни Джинни на кухне, ни Сержа в приемнике, ни тебя в моей голове.

«Nevermore» тоже напоминают о тебе — потому что ты такую музыку ненавидела.

«Мне некуда больше идти, ты везде» — надрывается Серж, и я слышу его так четко, словно стою рядом на сцене, хотя в комнате продолжают грохотать барабаны.

Иногда я начинаю сомневаться, была ли ты вообще там, в моей жизни.

Иногда мне кажется, что я тебя придумал. Собрал по кусочкам, как мечту.

Иногда я думаю что, возможно, меня тоже кто-то придумал.

Должно быть страшно, но нет... Ничуть.

Мне вообще на все плевать ближе к концу мая.

Помнишь наше 29-е мая?

Ведь помнишь же. Ты можешь не вспоминать, но ты не могла забыть.

Разумеется, оно тебе не снилось. Это только я продолжаю страдать, кричать, срывать голос, у меня ломка без тебя, не та поэтическая, а самая настоящая, до прокушенных губ, до костяшек пальцев — в кровь, до разбитой мебели и первобытного ужаса в глазах Кикимера, и некуда деться, не сбежать от этой боли, не спрятаться под одеялом, как в детстве, а еще лучше — под кроватью, и плевать на пауков и прочую нечисть... Это только я, это только мое.

Не наше даже. Мое.

29-го мая Джинни не выдерживает и уходит.

Надеюсь, к французскому послу. Теперь они будут петь «Malade» в три голоса.

Хотя я, пожалуй, буду скучать по Сержу. Ведь он даже был в чем-то прав.

Не знаю, кем был болен он, а я болен тобой. Неизлечимо, смертельно.

Мы ведь даже не видимся с тобой. А я бы хотел... Столкнуться случайно на улице, встретится взглядами на пару секунд, на ничтожное мгновение... и пройти мимо, словно бы и не заметив.

Я ведь не так много прошу. Просто, чтобы убедится, что ты — все еще ты.

Что глаза у тебя по-прежнему карие.

Что руки у тебя по-прежнему нежные.

Что дыхание у тебя по-прежнему неслышное.

Что все у тебя по-прежнему, как раньше... только без меня, норазве это так заметно?

Просто чтобы убедится, что ты все еще есть. Что это не я тебя придумал.

Скажи, Гермиона... Ты помнишь меня?