Dies irae, dies illa (джен)

Я свидетельством истинным, В Духе и в Сыне, Предлагаю вам повесть мою. Как подводная лодка В бескрайней пустыне Погибала в воздушном бою.

Оргия праведников «Dasboot»

Они пришли как лавина, как черный поток...

Оргия праведников «Последний воин мертвой земли»

Мы погибли. Мы погибли в тот день, когда Мальчик-Который-Выжил стал кровавым месивом на полу директорского кабинета. Помнится, старик твердил о спасении в любви? Ха. Где была его любовь, когда брызги крови, как сок граната, окропили его бороду на портрете пурпурными бусинами? Где была его любовь, когда тело его ненаглядного Поттера дергалось в предсмертных конвульсиях? А любовь была. Только она была нашей. О, да. В тот момент мы любили Поттера, мы любили его крики, его страдания и агонию. Мы любили его и хотели, чтобы он жил. Чтобы не умирал сразу, ибо удовольствие от пыток Золотого мальчика было слаще амброзии. Поттер не обманул нашу любовь. Никогда не думал, что в человеке столько крови...

В кабинете было душно, дурно пахло испражнениями и потом, от дыхания десятка людей запотели стекла и масляные полотна. Влага смешивалась с кровью на портрете — старик плакал, молча смотря на бывших учеников. Он, как и Поттер, не проронили ни слова.

Директорский стол был поставлен в середину, свитки, инструменты, перья были свалены в угол (странно, Снейп находился здесь уже год, но так и не нарушил прежнюю обстановку, чертов сентименталист). Поттера кинули на стол, вбив в ладони и ступни железные гвозди. Глумливо смеясь, стол развернули так, чтобы Дамблдор мог наблюдать за казнью «своего мальчика». За казнью, которая впоследствии будет преследовать меня каждую ночь. Каждую ночь я буду с криками просыпаться, задыхаясь от удушливого запаха крови, оглушенный гоготом Упивающихся. Каждую ночь со дня его гибели я буду умирать вместе с ним. Жалкая расплата за содеянное, не правда ли?

В тот день я стоял у входа, в углу, рядом с разбитой горгульей. Так и не решился войти, взглянуть на бывшего школьного врага, посмотреть в голубые глаза за очками-половинками бывшего директора. Я не смотрел в них вплоть до памятной ночи на Астрономической башне, когда там последний раз плескалась жизнь. Хрипенье Поттера, чавкающий звук терзаемых внутренностей, торжествующий голос Лорда — я слышал все, но не смел посмотреть. Трусливый хорек.

В замок мы ворвались внезапно: Снейп постарался, надо отдать ему должное. Первым сорвался Фернир. Это чудовище всегда вызывало у меня смесь страха и отвращения. Визги, крики, плачь детей.. Разум отторгал происходящее, не верил, не хотел понимать. Операция по поимке Поттера становилась дикой резней. Школьники дохли, как котята. У них просто не было шанса на жизнь. Разве могли дети в компании десятка престарелых профессоров противостоять нам, силе и мощи Темного магического мира?

...Да, мы погибли там. Захлебнулись в смердящем ужасе жертв. Задохнулись от животной жажды насилия. Умерли высокомерные аристократы — остались обезумевшие дикари. В ход пошло холодное оружие — заклятия больше не могли утолить первобытного голода. Я помню своего отца, всегда лощеного и собранного, а тогда с утробным рыком бросившегося на грязнокровку Грейнджер. Какая честь для маггловки, не находите? В попытке освободиться она прокусила ему руку...

Когда Золотое трио успело аппатировать — неизвестно, но их прихода и добивался Лорд. Поттера должна была загрызть совесть, если бы он оставил своих друзей нам на растерзание. Чертово гриффиндорское качество лезть на рожон во имя высоких чувств. Они поплатились за свой максимализм. Но есть одно, перед чем я преклоняюсь. Гриффиндорская выдержка не знает себе равных. Они все молчали. Умирали, не проронив ни слова, с ненавистью сверля глазами палачей. Это бесило. Бесила их храбрость, которой никогда не было у нас. Да, мы были трусами, мы завидовали, и поэтому убивали с особой жестокостью. Сломался только один. Удивительно, я ставил на Лонгботтома, Лавгуд, Криви, но никак не на выродков Уизли. Один из близнецов (я их не различаю) вдруг всхлипнул, рухнул на колени и стал целовать мантию Макнейра, лепеча о помиловании. Его убил собственный брат, не выдержав позора.

Я могу долго рассказывать о том, как Макгонагалл сошла с ума, не выдержала потрясения и сбросилась с памятной Астрономической башни (кошки всегда такие впечатлительные или чувствительность присуща только шотландским породам?). Как люди бежали, оскальзывались на лужах, реках крови, спотыкались о чужие руки, ноги, падали на мертвые тела или на то, что осталось от них... Мне ПРИХОДИЛОСЬ убивать. Я видел смерть Пэнси, которая запаниковала и отказалась идти дальше. Ее убили свои. Рядом со мной шел отец. Точнее, животное, которым стал Люциус Малфой. Ощерившиеся тонкие губы, спутанные волосы и маниакальный взгляд. Я боялся его.

...Память услужливо стирает сюжеты этой сатанинской пьесы, но след от нее, как проклятье, преследует нас. Мать покончила жизнь самоубийством. После ее похорон я не видел отца. Ходят слухи, он живет во Франции. Мы не встречались пять лет. А что я? Сейчас я сижу в ванной в грязном маггловском номере и приканчиваю вторую бутылку огневиски. На подлокотнике лежит бритва (гоблинская работа, подарок отца на шестнадцатилетие). Пять лет назад я умер. Сейчас мне остается только сдохнуть.