Кислород (гет)

Иногда ночью я начинаю задыхаться. У меня будто кончается кислород в легких, и я чувствую себя рыбой, выброшенной на берег. Магловские врачи называют это астмой, колдомедики — поствоенным синдромом, но на самом деле все намного проще. А чем проще — тем сложнее, у меня всегда так бывает.

Кстати, ингаляторы и флакончики с зельями, которыми заставлена вся прикроватная тумба, совершенно не помогают, только от их пестрого разнообразия рябит в глазах.

— Опять? — сонно хрипит Рон, приподнимаясь на локтях.

Я не могу ответить, только жадно глотаю ртом воздух. Ледяная рука сжимает мои легкие, больно царапая кольцом на безымянном пальце. Как вы думаете, сколько люди могут жить не дыша? Я живу уже полгода.

В такие моменты мне кажется, что это не наша уютная квартира в пригороде Лондона, а открытый космос, куда меня отправили без скафандра. Я закрываю глаза и представляю, что парю среди мерцающих звезд, невесомость дарит мне мнимое спокойствие.

— Держи, — Рон торопливо пихает мне в руку один из бесчисленных флакончиков. — Черт, как работает эта штука?!

Он нервно взбалтывает ингалятор и сует мне его в рот. Когда люди торопятся и нервничают, они обычно все портят, — у меня всегда так бывает.

— Не надо, — шепчу я.

Мой шепот доносится будто издалека, словно это и не я вовсе говорю.

— Не надо, — повторяю я громче, отодвигая ингалятор от лица. — Мне уже лучше.

— Может, тебе стоит отдохнуть? — он гладит меня по щеке.

Мне всегда становится неловко, когда Рон заботится обо мне. Знай он истинную причину моих терзаний, — точно проклял бы каким-нибудь заклинанием. Иногда мне и самой хочется выпустить зеленый луч себе в висок, но это было бы слишком просто. А я не ищу легких путей.

* * *

Я не была в Косом переулке с тех пор, как закончилась война. А он изменился: волшебный мир начал приходить в себя. Построены новые магазинчики, восстановлены разрушенные лавки, и установлены мраморные памятники тем, кто не смог дожить до спокойного будущего.

В отражении витрин я вижу себя, но не узнаю. Да что там, меня не узнают даже самые близкие.

— Ты так изменилась, — говорит Гарри.

— Ты совсем на себя не похожа, — качает головой Джинни.

И только Рон молча обнимает меня и целует в висок. Он никогда не спрашивает, почему я так часто избегаю друзей и родных, чтобы остаться в одиночестве, не спрашивает о переменах моего настроения. Я думаю, он просто боится услышать правду.

Вдруг сердце замирает — я вижу вдалеке высокого волшебника, облаченного в черную мантию. Даже не думая о том, зачем мне это нужно, я расталкиваю прохожих, чтобы догнать его. Чтобы снова разочароваться.

Наверное, это и является причиной моего нечастого входа в свет. Я вижу его везде — даже в магловском Лондоне, где его точно нельзя встретить, но я все равно вижу: на афишах кинотеатров, в маленьких кафешках и в пыльных машинах, в каждом, хоть немного похожем на него силуэтом. Но чаще всего я вижу его во сне. И неизменно начинаю задыхаться.

Уже полгода у меня кислородное голодание.

— Извините, — я касаюсь его плеча рукой и с надеждой заглядываю в глаза.

Не он.

— Чем могу помочь? — волшебник улыбается мне, кажется, его забавляет эта ситуация.

— Ничем, я просто ошиблась, еще раз извините.

На самом деле, ошиблась я давно, а сейчас только расплачиваюсь за это.

Вечером мы собираемся в доме на площади Гриммо — весь выживший Орден. Мы говорим обо всем, старательно избегая самых опасных тем, и никто не чувствует дискомфорта. Кроме меня, конечно же.

Иногда я жалею об этом негласном правиле — и почему тема об Упивающихся у нас под запретом? Мне кажется, я бы даже смогла сказать все, что на душе, высказаться, пускай и точно уверена, что не нашла бы у них понимания. Может, мне бы даже стало легче.

Когда мы с Джинни остаемся вдвоем на кухне, я спрашиваю ее:

— А что бы ты делала, если бы Гарри тебя оставил?

Она вздрагивает, но не меняется в лице.

— Что значит — оставил? Он никогда не бросит меня, если ты об этом.

Джинни леветирует посуду в раковину и убирает остатки еды в холодильник — образцово-показательная девушка, Гарри повезло с ней. Она не отталкивает его, не замыкается в себе и главное — она его любит.

— Нет, я не об этом. Представь, что с ним случилось что-то ужасное. Представь, что он пропал куда-нибудь, исчез и все, — я пристально смотрю на нее.

— Что за глупости ты говоришь?

Вот и весь разговор. Почему-то люди охотнее говорят о погоде или о новом министре, а о том, что действительно важно они не говорят. Я встаю со стула и иду к выходу, голос Джинни останавливает меня у самой двери.

— Не знаю, — тихо говорит она. — Мне кажется, я бы не смогла без него жить.

Ошибаешься, Джинни. Жить можно без всех, только нормальной жизнью это вряд ли назовешь.

* * *

Наверное, такого и не бывает, когда человек для тебя — воздух. Я спрашивала у Лаванды, у Парвати, даже у Джинни. Они не знают, каково это, когда человек заменяет тебе кислород. Они говорят: «Ты, наверное, имеешь в виду сильную любовь?». Но какая к черту любовь, когда нет ни прошлого, ни будущего, а есть только здесь и сейчас? Только свобода и чистый воздух в легких.

Только встречи по вторникам и пятницам, танцы босиком на холодном полу, перетягивание одеяла и крепкие объятия. Он любил это делать: прижимать меня к себе с такой силой, что казалось еще чуть-чуть, — и ребра не выдержат такого давления, сломаются.

Никаких подарков, никаких обещаний, никаких признаний. Он был кислородом, а больше ничего и не требовалось.

Наверное, я сильно задумалась, потому как не могу вспомнить, как оказалась на этой узкой улочке. Здесь ни души, только стук моих каблуков эхом отдается от стен. На улице вроде этой мы в первый раз и столкнулись. Так странно вспоминать сейчас, что когда-то я не испытывала к нему ничего, кроме ненависти и презрения.

Я замираю на месте, чтобы побыть в тишине, чтобы стук каблуков по вымощенной красным камнем дороге меня не раздражал, но все равно слышу шаги.

Недалеко от меня человек в черном плаще, его лицо скрыто капюшоном. Он проходит мимо меня, и его походка кажется мне до безумия знакомой.

— Малфой?

Нет, конечно. Это не может быть он. Это просто очередной плод моего воображения, очередное доказательство того, что я схожу с ума.

— Здравствуй, Грейнджер, — он останавливается и поворачивается ко мне лицом.

Колени подкашиваются, и я облокачиваюсь на стену дома, чтобы не упасть. Да, это он. Это его голос, я узнала бы его из тысячи.

— Прекрасно выглядишь, — продолжает Малфой, снимая капюшон.

Мне нужно лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до него. Чтобы поверить, что он — не мираж. Но я боюсь снова разочароваться, поэтому просто смотрю на него. А он почти не изменился.

— С тобой все в порядке? Ты будто привидение увидела.

Перед глазами снова встал «Пророк», где на первой странице была статья об Упивающихся: кого-то убили, кто-то приговорен к Поцелую, а кто-то пропал. Просто исчез, словно растворился в воздухе.

«…мы ведь знаем, что Упивающимся желают только смерти. Вероятно, что кто-то из волшебников решил совершить самосуд…»

Я помню, как перечитывала эти строчки снова и снова, как наотрез отказывалась им верить.

Но потом находили тела пропавших, и сомнений не оставалось. Его, Малфоя, тоже больше нет.

— Ты...это не ты. Ты же мертв, ты пропал без вести! — мой голос дрожит.

— Грейнджер, понятия «мертв» и «пропал без вести» все же отличаются, не находишь? — устало улыбается он. — Я начал новую жизнь, теперь я честный волшебник.

— Ты же мог сказать, сообщить как-нибудь. Я ведь думала, что ты мертв! — я срываюсь на крик. — Почему ты не написал мне?

Малфой смотрит вдаль и не торопится отвечать, а я разрываюсь между желанием хорошенько ему врезать и обнять, не отпуская больше никуда. Оказывается, я уже забыла, как он выглядит, и сейчас жадно рассматриваю каждый шрамик, каждую родинку на его лице.

— Между нами была пропасть, — Малфой поворачивается ко мне спиной, будто собираясь уходить. — Огромный обрыв — с какой стороны не подойди.

Это ужасно похоже на заученную фразу из дешевой мелодрамы, а сам Малфой — на бездарного актера.

Мы стоит в темном переулке на расстоянии вытянутой руки, но кажется, что нас разделяют тысячи миль. И мне страшно сделать шаг вперед, страшно, что он оттолкнет.

— Но если бы мы оба шагнули туда, в эту пропасть, то смогли бы быть вместе, — тихо говорю я.

— Ага, мы были бы мертвы и счастливы.

Я не могу понять, серьезно он говорит или шутит.

Несколько секунд он молчит, и мне хочется вдребезги разбить наручные часики на моей руке — они тикают так громко, что я даже не слышу собственного дыхания. А может, я просто не дышу?

Наконец, Малфой поворачивается ко мне, но по-прежнему не смотрит в глаза.

— А я хотел жить, — говорит он.

Удивительно, какое страшное оружие — слова. Меня могли пытать Круциатусом, выжигать на мне узоры раскаленным железом, но вряд ли это было бы больнее. Всего несколько слов, и я как будто мертва.

Запоздало вспоминается, что это дурацкое «люблю» не произносилось нами ни разу. Собственно, о любви речи и не шло даже. Страсть, безумие и кислородное перенасыщение — все, что было между нами.

— А как же я?

— Я ничего не обещал тебе, Грейнджер. Ты ведь знаешь, что родители не одобрили бы связь с… — он запинается, — с магглорожденной. К тому же, я уже был обручен.

Я стараюсь не обращать внимания на жгучую боль внутри от его слов. «Связь» — вот как он называет то, что было между нами.

И когда я была готова оставить Рона, он все равно цеплялся за свою Асторию, за возможность начать новую жизнь, за помилование чертового Министерства, за отца, который бы лишил его наследства, начни он жить со мной.

— Да, мои близкие тоже бы этого не приняли, — я старательно борюсь с желанием разрыдаться, — но мне было наплевать на это.

— А мне — нет, — он подходит ближе, я даже чувствую его горячее дыхание, отчего мне становится еще труднее дышать. — Ты думала, что научишь меня любить?

Я не отвечаю, потому что мне нечего ответить. Люди не меняются, это прописная истина, я же все время пытаюсь кого-то изменить.

— Твоя проблема в том, что ты слишком много думаешь, — Малфой касается губами моего лба и быстро уходит прочь.

Я сползаю по шершавой стене на землю и прошу только об одном. Я всем сердцем хочу, чтобы он больше никогда мне не снился. Пожалуйста, больше никогда.

Как вы думаете, сколько люди могут жить не дыша?..