Второй поворот направо, а дальше прямо до самого рассвета (гет)

Летняя ночь горит сполохами ярких звезд, которые хитро подмигивают вам в безоблачном ночном чёрно-синем небе. Вы сидите на опушке леса у костра, дыхание которого заботливо окутывает вас мягким одеялом тепла. Эта ночь, как и другие перед ней, полна жизни. Но она кажется тебе особенной, потому что рядом сидит Тед, со своими вечно взлохмаченными волосами насыщенного фиолетового цвета, а в его тепло-карих глазах (единственное во внешности, что он не любит менять), озорно поблескивают яркие языки пламени.

Тебе уютно и тепло. И не оттого, что в августе ночи еще теплые и рядом трещит костер, — нет — а оттого, что он рядом, такой родной и любимый Тедди Люпин.

Тебя совсем не тревожит то, что вы втихую убежали с семейного праздника — Дня рождения дяди Перси. «Ведь там осталось еще достаточно Уизли, а Теду позволительно, — думаешь ты, — все-таки не родственник». Ты знаешь, что дядя Гарри, который видел вас крадущимися с гитарой наперевес, медовухой и с узелком, наполненным бабушкиными пирожками, не выдаст вас, потому что сам втайне надеется убежать с того празднества, но пока что стойко выдерживает. «По крайней мере, выдерживал», — про себе улыбаешься ты. Ты знаешь, что Доминик, это так обманчиво милое рыжеволосое создание с большими и ясными голубыми глазами, не выдаст вас и будет до последнего забалтывать всех, кому вдруг заблагорассудится поговорить с тобой или Тедом.

Вы сидите у костра. Ты обняла его руку, положила голову ему на плечо и теперь сидишь с совершенно счастливой улыбкой на губах и, не отрываясь, смотришь на танцующие языки пламени.

«Какой же ты родной, Тедди Люпин», — со щемящей нежностью думаешь ты и улыбаешься еще шире.

Он поворачивается к тебе, задорно улыбается, щелкает пальцем тебя по носу и говорит со смешинками в голосе:

— Хочешь оттяпать мою руку, Викки?

Ты смешно сморщиваешь свой идеальный прямой нос и бурчишь:

— Не будь жадной букой, Люпин, — и только сильнее обнимаешь его руку.

Но Тед все-таки жадничает и высвобождает её из твоей хватки. Тихо посмеиваясь над твоим недовольным лицом, Люпин крепко обнимает тебя за плечи, освобожденной из твоего плена рукой. Такой поворот событий тебя вполне устраивает, поэтому ты не возмущаешься об отобранной ценности.

Вокруг тепло. Тепло, тихо и спокойно. Тедди Люпин всегда дарит тебе тепло, он как твоё личное солнышко, которое постоянно греет тебя лучами своего особенного, люпиновского, света.

— Люпин, — тихо шепчешь ты, — я не хочу в Хогвартс… — в твоем голосе отчетливо слышны жалобные нотки и от этого Теду хочется обнимать тебя крепко-крепко, чтобы прогнать подступающую к тебе грусть.

— Не грусти, Викки, говорят, расстояние помогает отношениям крепнуть, — отвечает он тихо-тихо, на грани шепота, тебе на ушко, и ты слышишь едва уловимую улыбку в его голосе.

— Что мне до того, что говорят. Я не хочу в Хогвартс.

— А если я скажу тебе, что за семь лет отлично изучил его потайные ходы?

— Ну, тогда можно подумать…

Поляна, на которой вы сидите, погружается в особенное ночное безмолвие, и только костер наигрывает вам мелодию тепла. Поистине, эта ночь волшебна!

Ты поднимаешь на него взгляд и просишь:

— Люпин, а сыграй мне? — и смотришь на него своими ясными ярко-голубыми, совсем как у мамы и Доминик, глазами.

Тедди тепло улыбается и тянется к гитаре. Он задумчиво перебирает струны, раздумывая, что тебе сыграть и уже через секунду начинает:

— I hear you breathing in

My dreams are fading now, fading out…

— Играй, Люпин, играй, — шепчешь ты ему на ухо и улыбаешься.

…Your love is a symphony

Running to me

Ты лезешь его обнимать и думаешь: «Пусть сбивается, разве это так важно?», но все равно ожидаешь недовольное бурчание с его стороны. Только дело в том, что ты знаешь — Тедди тоже хочется, чтобы ты его обняла. Крепко-крепко, чтобы сбилось дыхание, обволакивать его своей любовью и нежностью. Но ты любишь, когда он поёт, и поэтому только легонько обнимаешь его со спины и кладешь голову ему на плечо. Люпин играет дальше, и ты слышишь улыбку в его голосе.

…The dawn is fire bright

The moon is blacking out, is blacking out

— Люпин, — шепчешь ему на ухо, — а ты знаешь, что ты самый любимый?..

Плевать на песню! Он откладывает гитару, поворачивается и целует тебя. Целует нежно, целует вкусно, целует жадно, и губы у него вкуса медовухи. Он отстраняется и смотрит в твои ярко-голубые глаза, в которых, как и у него самого, отражаются тепло-желтые блики пламени. Но это же Тедди Люпин, он не умеет долго быть серьезным.

— Наверное, мне нужно чаще тебе петь…

Ты с напускной строгостью машешь ему указательным пальчиком, как маленькому ребенку, которому говорят «ай-ай-ай, дорогой», и Тед тихо посмеивается, а потом снова целует тебя. Ты в который раз за сегодняшнюю ночь отмечаешь особое волшебство вокруг вас. Теплое. Волшебство вокруг вас теплое не по-люпиновски, а по-волшебному. Почивший великий чародей, имя которого носит второй сын Поттеров, смог бы сказать, что это за волшебство, но тебе сейчас нет до этого дела.

Ты лежишь, положив голову ему на колени, и смотришь в бездонное чёрно-синее небо. Он перебирает твои мягкие белые пряди и улыбается. Твои волосы — его слабость. Наверное, у волос тоже есть характер, потому что они крутятся, изгибаются и все норовят выскользнуть из его ловких пальцев, но все равно дарят ему своё шелковое тепло. Он улыбается, и ты это чувствуешь.

Вы бы еще долго так сидели, если бы ты не повернула голову в сторону леса и не увидела, как из-за веток на тебя и Тедди внимательно смотрит пара горящих красным глаз. Все умиротворение как рукой смахивает, и ты тихо и испуганно шепчешь:

— Люпин, я вижу чьи-то красные глаза…

Его пальцы замирают, с прядкой твоих шелковистых белокурых волос. Тед следит за твоим взглядом и тоже видит: два внимательных красных глаза и почти незаметное серебристое свечение, которое едва ли видно за ветками. Ты чувствуешь, как напряжение, появившееся после твоих слов, по непонятной тебе причине начинает отпускать Люпина. Тед насторожен, но спокоен. Он не спеша тянется за палочкой, а ты быстро поднимаешься с его колен, и прядка твоих волос мягко выскальзывает у Люпина из пальцев. Тебе страшно. Ты не храбрая гриффиндорка, как твой папа и большая часть твоей семьи, ты лишь преданная хаффлпаффка. И тут ты вдруг понимаешь, что Люпин не спешит прогонять незваного гостя, и кажется, даже не спешит узнать кто там стоит. От этого тебе становится ничуть не спокойнее.

— Люпин, ты собираешься что-то делать?

Он поворачивается к тебе и тихо говорит:

— Это гитраш, он не подойдет. Гитраши боится света.

Ты действительно вспоминаешь что-то такое с уроков по ЗОТИ, но к воспоминаниям прибавляются так же «достаточно опасный и быстрый», поэтому спокойствие так и не успевает тебя настигнуть. Ты снова накидываешься на Теда, потому что твоя палочка благополучно осталась в «Норе» по требованию мамы — залог того, что ты не испаришься в неизвестном направлении, как это часто бывает (что, весьма очевидно, все равно не сработало).

— Фестрал тебя дери, Люпин, а часть про то, что гитраши опасны ты забыл?!

Ты слышишь хруст веток, испуганно хватаешь его за руку и слышишь успокаивающий голос Теда:

— Викки, — говорит он тебе на ухо, — он не подойдет, у нас здесь вовсю горит костер.

— А если подойдет? — опасливо спрашиваешь ты.

— Люмос Дуо!

Луч света слетает с палочки Люпина и устремляется к веткам. Через пару секунд пропадает и свет, и пара красных глаз.

— Не подойдет.

Ты видишь смешинки в его глазах и понимаешь, что смеется он над тобой.

— Да ну тебя, — обижено говоришь ты, отворачиваешься к костру.

— Ну вот, я тебя спас от большой опасности, а ты еще и обижаешься.

Ты поворачиваешься к нему, и гневная тирада уже собирается сорваться с губ, но замираешь глядя ему в глаза — ясные ярко-голубые глазищи широко открыты и смотрят на тебя и искренним испугом. А теперь уже и волосы успели преобразиться из торчащих во все стороны фиолетовых, в ниспадающие ниже лопаток белокурые. И все это выглядит так комично в сочетании с его не измененными чертами лица, что ты не можешь сдержать улыбку, хотя и очень стараешься. Тедди понимает, что сумел пошатнуть твой «праведный гнев» и не останавливается на достигнутом: теперь он кокетливо подмигивает тебе своими-твоими голубыми глазами и картинно откидывает прядь шелковистых волос за плечо.

— Ты коварный метаморф, Люпин! — фыркаешь ты от смеха, не в силах сдержать смешинки в голосе.

— Не моя вина, — отвечает он, весело посмеиваясь, — это все гены.

— Ну конечно, — иронично говоришь ты, в то время как он возвращает волосы и глаза в прежнее состояние. Ты запускаешь пальцы в его, уже фиолетовую и торчащую в разные стороны, шевелюру и еще больше взъерошиваешь её. — Длинные волосы тебе не к лицу, — говоришь и тихо посмеиваешься, глядя на его довольную улыбку и прикрытые в блаженстве глаза. Если бы он был котом, то его довольное мурчание уже давно перепугало всех мелких ночных жителей.

Тебе снова спокойно и тепло, и ты уже не придаешь инциденту с гитрашем большого значения. Ты растягиваешься на пледе и смотришь в глубокое ночное небо. Рядом с тобой ложится Люпин, берет тебя за руку, и ты снова чувствуешь то самое тепло — люпиновское, светлое и мягкое. Ты поворачиваешь к нему голову, утыкаешься носом ему в плечо и, как и прежде, обнимаешь его руку. Тебе невероятно тепло.