Все еще впереди (гет)

Ты же слабая, сводит икры ведь, в сердце острое сверлецо: сколько можно терять, проигрывать и пытаться держать лицо.

(с) Вера Полозкова

Ты впервые сходишь с ума в начале января. Когда тебя окутывает слабый отголосок её аромата, когда твоей руки касается пышное облако её волос, когда ты взглядываешь в её огромные, по-детски широко распахнутые глаза и видишь в них целый мир — живой и бесконечно прекрасный.

Джинни Уизли идет тебе навстречу и проходит мимо, даже не взглянув в твою сторону. Тебя вдруг охватывает жгучая ревность — она поднимается откуда-то изнутри, затапливая твое тело, и удавкой перехватывает горло. Теперь ты ненавидишь Поттера еще больше — ведь он держит её за руку.

Ты пристально наблюдаешь за Джинни день ото дня и уже знаешь её наизусть: как она щурится и зевает по утрам, намазывая масло на тост, как отбрасывает длинные медные волосы на спину одним жестом, как улыбается или хмурится, читая какую-нибудь книгу, как тихонько хихикает на уроках, прикрыв узкой ладошкой рот, как корчит забавные рожицы. И тебе кажется, что ты готова не отрываясь смотреть на неё годами — столь прекрасной кажется тебе её детская непосредственность, её расцветающая женственность, её неуловимая грация.

А однажды ей надоедает твое внимание, и она задает тебе прямой вопрос:

— Что происхо...

— Ты пойдешь со мной в Хогсмид? — перебиваешь её на полуслове, она настороженно смотрит на тебя и вдруг улыбается — криво как-то, карикатурно.

— Да. Но не в Хогсмид. Я знаю отличную кофейню. Только она в магловском Лондоне, — спохватывается Джинни и снова смотрит-смотрит-смотрит на тебя, ожидая ответной реакции. А в глазах её что-то странно-цепкое, точно она кошка, внимательно следящая за беспечной мышкой. Но ты этого не замечаешь. Возможно, потому, что изо всех сил трясешь головой, готовая согласиться на все, что она предложит.

* * *

Место, куда она тебя приводит — почти за руку, что доставляет тебе несказанное удовольствие — оказывается и впрямь на удивление уютным. Отделанные деревянными панелями стены, интерьер под старину и тяжелые бордовые шторы на окнах — сейчас даже этот гриффиндорский цвет не вызывает у тебя привычного раздражения.

Но расслабиться ты не в силах — и сидишь на стуле с идеально прямой спиной, с безэмоциональным выражением на лице, с влажными ладошками, спрятанными под скатертью, не притронувшись к десерту — прекрасному бисквитному пирожному с шоколадным муссом. Ты словно приходишь в себя от долгого сна, когда твоя спутница наконец нарушает повисшую неловкую тишину.

— Итак, ты пригласила меня на свидание. Ты лесбиянка? — звонкий голос Джинни разносится по всему кафе, она подцепляет ложечкой алую вишенку, венчающую воздушное ванильное мороженое, и изящно отправляет её в рот. Люди за соседними столиками оборачиваются, а ты громко, тяжело сглатываешь.

— Нет. Я встречаюсь с Блейзом.

— Вот как, — задумчиво тянет Джинни и медленно склоняется к твоему лицу. Ты могла бы её остановить... но не остановила. От кожи её пахнет осенью — свежим воздухом с пряной примесью опавших листьев, ранними заморозками, последним, уже совсем не жарким солнцем. Губы у неё неожиданно властные, жадные. И тебе плевать на официанта, требующего вас покинуть их "приличное заведение". Ты больше никогда и никому её не отдашь.

* * *

Никто не замечает произошедших в тебе изменений — впрочем, ты всегда знала, что люди до крайности близоруки. Теперь твое сердце сбивается с ритма, точно у тринадцатилетней девчонки, впервые влюбившейся, от одного случайного прикосновения к веснушчатой ладошке Джинни. И тебе это нравится.

Вы случайно сталкиваетесь в темном замковом коридоре и увлекаете друг друга в обжигающий водоворот путающихся пальцев, путающихся губ. Смеетесь над какой-то известной вам одним шуткой, сидя на траве у берега Черного озера — звуки отталкиваются друг от друга, рассыпаются горстями ярких разноцветных бусин и растворяются в ночной тиши, дышащей теплым ветром. Переглядываетесь во время завтрака в Большом зале и тихонько хихикаете в унисон. И вместе ждете, когда закончится школа — осталось совсем чуть-чуть, и вы будете свободны.

Ты позволяешь себе обманываться мыслью, что когда это произойдет, ты сможешь, наконец, поймать свое все время ускользающее счастье.

* * *

Джинни читает тебе вслух, сидя на клетчатом пледе под раскидистой кроной большого тополя, а ты лежишь рядом, греясь под лучами теплого июльского солнца. И можешь перецеловать каждую веснушку, что во множестве покрывают её тело — плечи, грудь, живот, стройные молочно-белые бедра, острые, с налетом апельсинового загара коленки.

Вы устроились в лесу, неподалеку от которого в девяносто четвертом году проходил Чемпионат мира по квиддичу. В последнее время вы проводите много времени вместе, вдали от людей — и тебе хорошо. Но какая-то часть тебя все время пытается отыскать в происходящем подвох. Фальшь чудится тебе всюду — во взгляде Джинни, в её прикосновениях и улыбке. Ты гонишь эти мысли от себя, как назойливых насекомых, а они упорно возвращаются. Но Джинни хватает одного лишь поцелуя, чтобы вернуть тебе твое хрупкое душевное спокойствие — жаль только, что ненадолго.

Вы аппарируете неподалеку от той кофейни, в которой провели свой первый совместный вечер, а потом пешком идете в ваш общий дом. Проходите мимо магазинчика, в котором ты купила в подарок Джинни маленького игрушечного лепрекона в кричаще-зеленом сюртуке — только за цвет его волос и бороды, в точности совпадающий с цветом её волос — теперь он сидит на каминной полке, лукаво улыбаясь. Мимо проплывает небольшой магазин игрушек, фасад которого чем-то напоминает пряничный домик, и Джинни вдруг резко меняет направление.

— Смотри, какой медведь! — восхищается она, припав к ярко освещенной витрине, ты равнодушно пожимаешь плечами. Нескладный плюшевый уродец не вызывает в тебе никаких теплых чувств, но если он нравится ей, значит он и впрямь чем-то хорош.

— Идем, — Джинни позволяет тебе увлечь её от витрины, отвести в квартиру, в которой вы поселились вместе, на удивление всем вокруг, и целовать до умопомрачения.

— Ты любишь Блейза? — вопрос становится для тебя неожиданностью — несмотря на то, что вы все еще встречаетесь, что не является секретом для Джинни. Она поворачивает голову, лежащую у тебя на груди и заглядывает в твои глаза. Ты смеешься и снова целуешь её, сочтя это убедительным ответом. Она нетерпеливо отстраняется и снова спрашивает, с напором тебе неприятным:

— Любишь?

Ты отвечаешь с максимальной честностью, на которую способна, в который раз ловя себя на мысли, что рядом с Джинни быть искренней удивительно легко:

— Почти так же сильно, как тебя.

И не задумываешься о том, почему ей так понравился твой ответ.

В середине ночи, когда затихает хрипловатый смех Джинни, ты выскальзываешь за дверь и бродишь по городу, пока к утру не оказываешься у витрины того самого магазина. Он открыт, несмотря на ранний час, и через несколько минут ты уже крепко сжимаешь в пальцах шуршащий пакет, в котором прячется игрушечное страшилище.

Джинни почему-то не нравится твоя манера дарить подарки безо всякого повода, тебе же всегда хочется чем-нибудь её порадовать, но в этот раз реакция превзошла все твои ожидания.

Ты растерянно смотришь на Джинни, на уродливого медведя, брошенного на пол и растоптанного её маленькими ножками, на сверкающие ореховые глазищи. Она вдруг в один миг превращается из хрупкой феи в злобную фурию.

— Убирайся! — кричит она, запуская в тебя игрушкой. — Ненавижу тебя!

Тебе в грудь словно загоняют острый раскаленный шип, ты шумно выдыхаешь и усилием воли заставляешь себя издевательски ухмыльнуться. Она не должна знать, как тебе больно.

— Мне не станет хуже от твоего отсутствия в моей жизни, крошка, — снисходительно сообщаешь ей ты и уходишь, оставив за собой последнее слово. Тебе вслед летит фарфоровая кошка, купленная вами совсем недавно в грошовом магловском магазинчике, и разлетается на осколки, столкнувшись со стеной. Джинни запальчиво бормочет себе под нос:

— Это мы еще посмотрим.

Но ты её уже не слышишь.

* * *

За осень ты вытянулась на целый дюйм и перестала ссутулиться. Собираешь долго и счастливо жить, забыв о медных прядках меж пальцами, о карих глазах в обрамлении густых черных ресниц, о хрупких ладошках, прохладных, сколько не грей их дыханием-шарфами-поцелуями — как и обещала напоследок.

Но все же почему-то подходишь к краю крыши, глубоко вздыхаешь и заносишь ногу над пустотой, прикрыв глаза. Всего один шаг — и все будет кончено. Но на этот шаг нужно слишком много сил, а ты чересчур труслива, чтобы решиться. И вместо того, чтобы шагнуть вперед, ты отступаешь назад. А потом и вовсе припускаешь вниз с крыши, оскальзываясь на лестнице.

Открываешь входную дверь своей квартиры, попадая ключом в замок только с третьего раза — и громко ахаешь от неожиданности, увидев вальяжно развалившегося на диване в твоей гостиной Блейза.

— Не рада меня видеть? — с ухмылкой спрашивает он, ты качаешь головой, все еще не уверенная, что сможешь справиться с голосом. Забини приподнимает брови, давая понять, что не до конца понимает твой ответ. Ты отворачиваешься, чтобы запереть дверь и говоришь, с удовлетворением отмечая, что в голосе слышна должная доля безразличия:

— Почему же.

Блейз подходит еще ближе, и будто невзначай расстегивает верхнюю пуговку на твоей блузке. А потом еще одну. И еще. Ты смотришь на него с горящей в глазах яростью, но он лишь издает короткий грудной смешок и доверительно сообщает:

— Твои синие глаза, Паркинсон, как море перед грозой. Не знаешь, что таится на их дне — желание заняться безудержным сексом или желание убить меня, — а после крепко целует тебя в губы. Он даже не снимает с тебя одежды, лишь задирает юбку и сажает на кухонный стол, одновременно стараясь справиться с пряжкой ремня.

Вскоре вы все-таки перемещаетесь в спальню. Ты всем телом отзываешься на его прикосновения, впиваешься ногтями в обнаженную спину с блестящими на ней капельками пота, двигаешься в едином ритме с сильным телом. Но не чувствуешь ничего, кроме щемящей пустоты в груди, которую отчаянно хочется чем-нибудь заполнить.

Утром ты провожаешь его, стоя в прихожей. Из одежды на тебе лишь полупрозрачная ночная сорочка, не оставляющая простора воображению. Он окидывает тебя довольным взглядом — со школы ты сильно похудела, не утратив, впрочем, женственной округлости очертаний. И тебе совершенно не хочется думать о той, ради кого ты это делала. Лучше ты подумаешь о том, кто запечатлевает грубый, хозяйский поцелуй на твоих губах перед уходом.

Твоя мать мечтает о том дне, когда ты выйдешь за Блейза замуж, а ты, в общем-то, не против. Он красив, умен и богат — почти безупречен, почти идеален. Но отчего-то ты никак не можешь сказать родителям о колечке с внушительным бриллиантом, которое свидетельствовало о свершившейся помолвке. Просто тебе с трудом удается дышать рядом с ним. Но твоим матери и отцу необязательно знать об этом.

Ты же сильная, ты же справишься, убеждаешь саму себя. Но с каждым днем почему-то все меньше верится в это. А после эта вера и вовсе разбивается на тысячу мелких осколков, когда ты снова обнаруживаешь сидящего в своей гостиной Блейза с сияющим, как новехонький галеон, лицом.

— Свадьбы не будет.

Ты почти не удивлена, но вопрос сам собой срывается с губ.

— Почему?

— Я люблю другую и женюсь на ней.

Тебе любопытно, не более.

— Кто она?

Блейз улыбается. Выражение его лица кажется тебе знакомым, в затылке возникает неприятное свербящее чувство. Тебе еще не известно, что ответ Блейза перевернет весь твой мир. Улыбка становится шире.

— Джинни Уизли, — ты чувствуешь, как что-то ноет где-то в груди, тебе хочется расцарапать её и вынуть оттуда свое глупое сердце, которое так исступленно бьется. Но ты не можешь сделать этого при Блейзе, а он продолжает вдохновленно рассказывать ненужные тебе подробности: — Мы познакомились в Министерстве, лично, я имею ввиду. Она всегда мне нравилась — эта рыжая кошечка с Гриффиндора, но, как оказалось, она может быть настоящей тигрицей. Сама ко мне подошла и сказала, что давно в меня влюблена и мечтает узнать поближе. А я никогда не против подобных вещей. Но теперь, когда наше знакомство состоялось, мне кажется, что я могу всецело принадлежать только одной женщине. Чем не повод для свадьбы?

— Действительно, — тихо произносишь ты, наконец поняв — Джинни всего лишь хотела причинить тебе побольше боли, за то, что ты когда-то сделала больно ей. Отомстить за все издевательства и унижения, которые ей пришлось пережить по твоей вине на шестом курсе. И любить себя она позволяла только потому, что хотела привязать тебя к себе покрепче — чтобы потом была ощутимее потеря. А теперь она решила отнять у тебя еще и Блейза. Но ты вполне способна на широкие жесты, не так ли?

Подходишь к комоду, достаешь из верхнего ящика коробочку с кольцом и кидаешь её Блейзу — он легко ловит на лету. Проверяет, на месте ли кольцо и подходит к тебе — за прощальным поцелуем, нарочито медленно склоняется к твоему лицу, а ты... ты отворачиваешься.

— Нет, так нет, — весело говорит он, прежде чем навсегда уйти из твоей квартиры. Ты запираешь за ним дверь и сползаешь спиной вниз по стене, душа подступающую истерику. Если сорвешься сейчас — будешь ненавидеть себя за эту слабость всю свою жизнь.

Ты вообще-то не сорвешься. Сильная потому что.

* * *

В марте на тебя сваливается новая напасть. После долгих слушаний и множества поправок, Министерство принимает новый закон. Теперь у каждого, кто имел неосторожность оказаться под подозрением в пособничестве Темному Лорду, есть свой личный наблюдатель.

Ты точно знаешь, что Джинни удается выхлопотать право быть наблюдателем Блейза, за Малфоем хвостиком ходит Грейнджер, а тебе... тебе, по воле каких-то невыразимо жестоких Вселенных, достается Герой всея Магической Британии — Гарри Поттер.

Он приходит к тебе каждый день и сидит за столом на кухне, пьет чай и пытается рассмешить тебя — а ты не знаешь, почему. Просто не догадываешься пока, какой потерянной выглядишь в его глазах.

— Слушай, Паркинсон, — говорит Гарри, ты поднимаешь на него взгляд полных напускного презрения глаз, но он этого будто и не замечает, — окажи мне услугу, — не дождавшись твоего ответа, он продолжает: — Раз уж я вынужден проводить свое свободное время в твоей компании, давай хотя бы не будем сидеть в этой квартире и сходим куда-нибудь. Здесь неподалеку есть замечательное кафе.

— Никаких кафе, — отрезаешь ты.

— Нет? — он растерянно чешет в затылке, а ты едва сдерживаешь улыбку — уж очень уютно и по-домашнему он выглядит сейчас. — Тогда может просто погуляем? Страсть, как хочется мороженого.

Вместо ответа ты поднимаешься со стула и идешь в прихожую, снимаешь с вешалки пальто и обуваешься, пытаясь справиться со шнурками на своих высоких ботинках. Гарри уже ждет тебя, чуть ли не пританцовывая на месте от нетерпения, ты невольно усмехаешься — до того он напоминает тебе отцовского любимца, баловня-спаниеля, беспрестанно виляющего хвостом.

Когда очередная попытка распутать крепкий узел на шнурке с треском проваливается, ты громко чертыхаешься, а Гарри опускается на колени и мягко отводит твои руки от ботинок. Он справляется со шнуровкой куда быстрее тебя. Ты списываешь его помощь на желание поскорее покинуть твое негостеприимное жилище, а свое участившееся сердцебиение — на неприятную жару, стоящую в тесной прихожей.

Вы сидите на деревянной скамейке в маленьком парке. Гарри с наслаждением ест мороженое крем-брюле в вафельном рожке, а ты почти без интереса глазеешь по сторонам.

Неподалеку невысокая кудрявая девушка отламывает куски от большого батона и кидает их в пруд — глупые утки, громко крякая, ловят угощение. А её молодой человек — высокий, худощавый и белокурый — покорно ест мякиш с подставленной ладошки. С удивлением ты узнаешь в нем Драко Малфоя, а в его смешливой спутнице — Гермиону Грейнджер. Оказывается, ты совсем не знала человека, рядом с которым провела семь лет своей жизни — и с грустью отмечаешь, что рядом с тобой он никогда не бывал таким открытым и искренним.

Тянешь Гарри за рукав и уводишь из парка, так и не рассказав о том, что видела. И, когда вы уже стоите у двери твоей квартиры, ты не спешишь прощаться — как, впрочем, и он. Вместо этого ты приглашаешь его в квартиру и наливаешь кофе, плеснув в свою чашку щедрую порцию коньяка.

— Можно и мне?

— Конечно, — во вторую чашку тоже льется жидкость густого янтарного цвета.

Алкоголь, вопреки всем ожиданиям, не помогает тебе забыться. Вместо этого ты чувствуешь себя испорченной, грязной, вывернутой наизнанку. Слова льются из тебя безудержным потоком, а Поттер почему-то внимательно слушает. Ты рассказываешь ему обо всем, что так долго терзало тебя — о своих коротких отношениях с Джинни, о Блейзе и о Драко с Гермионой.

Ты боишься, что он станет ненавидеть тебя теперь — но он только берет твои пальцы в свои и крепко сжимает, словно говоря: "Я здесь, с тобой". Тебя затапливает волна невероятного тепла, поднявшаяся откуда-то изнутри, смывает все уродливые нагромождения из боли, обиды и злости, оставляя душу чистой, словно белый лист.

Когда ты выходишь на лестничную клетку, чтобы проводить его, он нежно берет тебя за подбородок и легко, ласково целует. Ты целуешь его в ответ, обняв за шею. И потом, когда он уже уходит, долго еще улыбаешься своим мыслям. Сегодня, впервые за долгое время тебе снятся хорошие сны.

* * *

Ты чувствуешь себя больной и слабой, а перечных леденцов, хорошо помогающих от простуды, снова нет. В распахнутые окна дышит туманами подступающий вечер, слабые порывы ветра раздувают снежно-белый невесомый тюль, на ковре — грязно-серые мокрые разводы. Это все от дождя, знаешь ты.

Дождь не прекращается уже три дня — забирается холодными пальцами в воротник, закручивает волосы в крупные волны, проникает внутрь вместе с дыханием. Тебе кажется даже, что он поселился в самом сердце — оттого там так холодно и пусто. Или, может быть, оттого, что ты соскучилась по Гарри.

Но все равно благодаришь Мерлина и Моргану за то, что сегодня у тебя не будет никаких гостей. По субботам и воскресеньям с наблюдателей снимаются их обязанности. Звонок в дверь настойчивой трелью разносится по квартире, открывать совсем не хочется, но ты все равно уныло плетешься в прихожую и отворяешь неожиданному визитеру.

Гарри прямо с порога подхватывает тебя в объятия, а ты словно в теплое ласковое море окунаешься — и становится вдруг так хорошо-хорошо, как никогда не было. Ноги подкашиваются и ты чувствуешь, что вот-вот упадешь — хорошо, что его руки держат тебя так крепко. У него обветренные губы, думаешь ты, отвечая на судорожные поцелуи.

В окно спальни колотится ветка ясеня, растущего у самого дома — к ночи разыгрался ветер.

Утром снова идет дождь — наверно, он даже и не заканчивался. Удивительно, что во сне ты не слышала дробного стука капель по деревянному подоконнику. Возможно, это потому, что тебе было очень тепло в кольце надежных мужских рук. Или потому, что это были именно его руки.

Ты выходишь из спальни, кутаясь в широкий, хлопающий по лодыжкам махровый халат и застаешь Гарри на пороге, полностью одетого, пытающего зашнуровать старый стоптанный кроссовок — замечаешь, что его пальцы сильно дрожат.

— Перечные леденцы, — спокойно кивает он вместо приветствия на бумажный кулек, которого еще вчера вечером не было на кухонном столе, и судорожно бормочет, утратив всю свою невозмутимость: — Ты прости меня, я поступил глупо, и больше такое не повторится.

— Ты... что? — непонимающе переспрашиваешь, поражаясь тому, как высоко звучит твой голос, и внезапно осознаешь, что не хочешь знать ответ. Выталкиваешь его за дверь в одном кроссовке, кидая второй вслед. Делаешь глубокий вдох, убеждаясь, что не расплачешься жалко и позорно, и идешь на кухню, изучать раздел с вакансиями в " Ежедневном Пророке". Очередной разрыв не помешает тебе воплотить в жизнь свое желание перестать брать деньги у родителей.

* * *

Ты нашла отличную работу — свадебным обозревателем в "Ведьмополитене" — и упорно игнорируешь все письма, которые тебе посылает Гарри со своей серой сипухой. Порой он приходит сам, ты слушаешь его дыхание за дверью, но никогда не открываешь.

— Тебе придется впустить меня, — говорит он, ты едва сдерживаешься от насмешливого фырканья. — Я по-прежнему твой наблюдатель, — он повышает голос, но это не производит на тебя должного впечатления.

Ты на цыпочках уходишь из прихожей, намереваясь пересмотреть свой гардероб и подобрать красивое платье для завтрашней свадьбы — первой, о которой ты напишешь в своей авторской колонке. Бережно достаешь из шкафа темно-синее платье, переливающееся от камней, искусно имитирующих звездное небо. Когда-то ты отдала за него огромные деньги, только потому, что Джинни понравилось, как оно на тебе сидит. Решаешь одеть именно его — оно и в самом деле очень идет к твоим глазам.

В большом зале, сияющим белизной и золотом, множество разодетых, как павлины, женщин и мужчин — твой туалет оказывается одним из самых скромных. Ты даже не вздрагиваешь, когда к тебе подходят Блейз и Джинни. Она склоняется к тебе и говорит, силясь перекричать гул сотни разных голосов:

— Я же говорила, как ты хороша в этом платье? — она сопровождает свои слова лукавым подмигиванием, но все, чего тебе хочется — это отодвинуться подальше. И ты удивляешься, куда же подевалось то поклонение, которое ты испытывала совсем недавно.

— Здравствуй, Джинни, — раздается голос за твоей спиной, Уизли меняется в лице, и ты резко оборачиваешься. Гарри выглядит очень подтянутым и взрослым, ты почти его не узнаешь. — Прошу прощения, — добавляет он, бесцеремонно берет тебя под локоть и выводит на терассу.

— Почему ты не отвечала на письма и не открывала мне дверь? — строго спрашивает он, ты тихо отвечаешь:

— Злилась.

— А теперь?

— А теперь... больше не злюсь. Знаешь, просто мне кажется, что… что я люблю тебя, Гарри.

— Тогда... — ты с замиранием в груди ждешь его ответа, он улыбается мягко, едва уловимо, делает шаг вперед, заключает твое лицо в свои ладони и негромко говорит, перед тем как мягко поцеловать в губы: — Мы с тобой два сапога пара, Панси.

* * *

Ты оставила фарфоровых кошек, маленькие герани в горшках и крошечных игрушечных лепреконов в прошлой жизни. Единственное, что украшает собой каминную полку в твоем новом доме — это фотография в простой узкой деревянной рамке. С неё смотрит твое собственное лицо — и лицо Гарри. Две растрепанные макушки, две искренние улыбки и один шарф на двоих.

Хлопает входная дверь, знакомый голос сообщает "Я дома!", а топот маленьких ножек на лестнице возвещает о том, что возглас Гарри дошел до ушек Лили.

— Папочка!

Гарри подхватывает дочку на руки и идет в гостиную, ты подходишь и обнимаешь их — свою семью. И, возможно впервые в жизни, ты по-настоящему счастлива.

Ты идешь,

(с) Амаранта Маркес